Феликс Ляпюжад был щедр на советы. Прежде всего — осторожность. Сохранять совершенно невозмутимый вид. Слушать и помалкивать. Ни в коем случае не подавать виду, что астек вызвал в нас какие-то подозрения. И, само собою разумеется, наблюдать за ним, записывать его слова и следить за малейшими его поступками.

— Мы напали на след, — сказал Феликс, сурово глядя на меня. — Нам еще не совсем ясно, с кем мы имеем дело. Что мы в конце концов обнаружим, тоже неизвестно. Быть может, нас ждет что-то очень серьезное. Возможно, что здесь кроется какая-то опасность. Но, если только они заметят, что мы на что-то набрели, от нас, вероятно, поспешат освободиться…

— Кто это «они»? — спросил я.

— Пока ничего не могу сказать. Я еще не все до конца продумал.

В субботу вечером астек — или, вернее, господин Эмиль Дюран — ужинал с необыкновенным аппетитом. Он восторгался нашим деревенским окороком, которым его потчевала мама, и вовсю расхваливал приготовленную ею тушеную говядину с чесноком и тмином.

Во время еды он продолжал расспрашивать нас о нашем крае, обитателях деревни, семьях, которые жили в ней. Расспрашивал он с самым невинным видом, как будто невзначай, словно турист, интересующийся местными особенностями.

— Кстати, господин Даррегиберри, — сказал он, обращаясь к моему отцу, — я прошагал сегодня до вашего амбара…

Значит, он уже собрал какие-то сведения. И совсем не случайно ходил в сторону нашего луга. Я прислушался.

— Вы не замерзли во время прогулки? — спросил отец.

— Нет, нисколько. Я люблю снег. Мне не часто приходится видеть его таким красивым. В городах, знаете ли, снег быстро превращается в грязь.

Отец о чем-то задумался, поглаживая свои темные усы.

— Этот амбар совсем ветхий. Его давно пора отремонтировать.

— Ваша семья жила когда-то в тех местах?

— Да, мой дед жил там. Он купил этот дом пополам с одним из своих братьев. Позднее появились две ветви нашей семьи. Одни Даррегиберри стали называться Луговыми, другие Придорожными.

— Понятно. А ваш родственник, который покинул Францию?

— Он родился там, наверху, он из Луговых.

— Что же, эта часть вашей семьи совсем исчезла и вы унаследовали дом?

— Вот именно, — ответил отец. — Я переоборудовал дом под амбар. Большего он не стоил.

Я не мог удержаться и с любопытством посмотрел в эту минуту на нашего гостя. Он, кажется, заметил это, и на губах его появилось нечто похожее на улыбку или гримасу. В досаде я сжал под столом кулаки. Вот я и выдал себя. Не сумел сохранить невозмутимость, как наставлял меня Феликс.

К счастью, в это время появилась мама, неся сладкое. Пирог отвлек внимание астека от затронутой темы. От восхищения он, казалось, позабыл о ветвях нашего рода. Под тонкой золотистой корочкой пышное тесто хранило ни с чем не сравнимый аромат крупчатки, свежих яиц и масла, а ко всему этому примешивался еще едва уловимый запах лимонных корок.

— Великолепно! — воскликнул наш гость после первого куска. — Ваш пирог тает на языке. Он легок, как воздух.

Мама порозовела от такой похвалы.

— Никогда я еще не ел ничего подобного… Но скажите мне, пожалуйста, кажется, ваши края славятся еще одним чудом? Пирогом на вертеле.

— Да, я знаю, — ответила мама, — но только пирог, о котором вам рассказывали, делается не в наших краях, а в Верхних Пиренеях, в районе Тарба.

— Но даже и там, — вмешался мой отец, — не каждый день пекут такой пирог. Представьте себе, что его приготовляют на специальном вертеле, вовсе не похожем на тот, на котором жарят заднюю ножку барана. Это деревянная палка в форме конуса. Когда тесто готово, — а тесто это довольно жидкое, — одна женщина медленно, очень медленно вертит вертел перед огнем, а другая поливает его в это время жидким тестом из деревянной ложки. Эти несчастные часами жарятся у огня… Тесто прилипает к вертелу, подрумянивается на огне. Это действительно необыкновенный пирог. Но готовят его лишь по большим праздникам, для торжественных трапез.

— Когда я поеду в Тарб, — сказал господин Дюран, — я постараюсь отведать такой пирог на вертеле! Но, как бы там ни было, ваш пирог великолепен.

После ужина наш гость не задержался в зале. Он быстро поднялся к себе в комнату. Мне показалось, — а может, только показалось? — что он поднялся к себе не для того, чтобы лечь спать. Господин Эмиль Дюран был очень возбужден, глаза его блестели, движения были энергичными и быстрыми. Честное слово, сказал я себе, можно подумать, что он что-то замышляет.

Вскоре и я ушел вслед за ним. Мне хотелось лечь сегодня пораньше — ведь завтра предстояла лыжная прогулка. Но, прежде чем отправиться к себе в комнату, я зашел в маленькую мастерскую рядом с кухней, где отец установил когда-то верстак. В доме каждого горца всегда найдется что отремонтировать и смастерить. Здесь стояли мои лыжи. Я тщательно осмотрел крепления, положил слой мази на каждую лыжу, смазал жиром ботинки.

Когда я вернулся в зал, там уже было не так оживленно. Несколько соседей играли в карты. Мама вязала. Отец наблюдал за игроками и поддерживал огонь в очаге.

На узкой площадке первого этажа я замедлил шаг и внимательно оглядел дверь господина Дюрана. Из-под створки двери пробивался свет. Итак, он не спал. По-видимому, читал. Я услышал покашливание, затем шаги, вздох, шум передвигаемого стула… Снова наступила тишина. Я пошел к себе.

Странный сон приснился мне в эту ночь.

К нам в класс пришел новый ученик. Господин Казен начал записывать его в классный журнал и, нагнувшись над своим пюпитром, спросил, как его зовут.

«Меня зовут Эмиль Кецалькоатль», — ответил новичок.

«Что? Повторите, пожалуйста!»

«Кецалькоатль Эмиль», — повторил ученик спокойным и тихим голосом.

«А? Как? Простите… Вы что это, серьезно? Такой фамилии быть не может!» — воскликнул учитель.

«Совершенно серьезно, — ответил, нисколько не смущаясь, ученик. — Ляпюжад меня знает. И Даррегиберри тоже».

«Ляпюжад? Дарреги…»

Это был очень странный мальчик. Маленький, худощавый, с темным загорелым лицом, острым носом. Он стоял на одной ноге, как цапля. Разноцветные перья качались на его голове. Вдруг господин Казен заметил этот странный наряд.

«Скажите, пожалуйста, дитя мое, что означает это нелепое оперение? Где вы находитесь? Скажите мне, откуда вы явились? — Учитель стучал кулаком по столу. Голос его гремел, седые брови топорщились от негодования. — Откуда вы явились?»

«Из Теночтитлана».

И голосом Феликса Ляпюжада, звучавшим с несвойственной ему дерзостью, он уточнил:

«Иначе говоря, из Мехико!»

«Как? Что? Из какой вы страны?»

«Я астек».

«Простите?»

«Я астек, астек, астек…» — заверял новенький пронзительно-неприятным голосом.

Господин Казен повернулся ко мне. Его глаза сверкали угрожающе.

«Бертран, подойди ко мне, объясни, что происходит. Объясни мне все, а не то я посажу тебя в карцер до самой пасхи!»

Я вдруг онемел. Господин Казен, всегда такой выдержанный, жестикулировал перед моим носом, грозил мне линейкой. Мое положение было отчаянным — я потерял дар речи.

— Бертран! Бертран! Бертран!

Кто меня так трясет? Астек? Господин Казен? Я открыл глаза. Ослепительная белизна наполняла комнату. Где я? И где странный школьник в разноцветных перьях?

«Вот дурак! — наконец сказал я себе. — Это же моя комната, моя постель. А свет вокруг — от снега».

Нетерпеливая рука, которая трясла меня, была рукой моего друга Феликса и ничьей другой.

— Послушай-ка! Ну и крепко ты спишь! Я забежал к тебе, а твоя мама послала меня разбудить тебя и сказать, что завтрак уже готов. Можешь спускаться. Имей в виду, я составлю тебе компанию. Холод нагоняет аппетит.

— Ладно, я иду.

— Обожди немного. Я… Послушай, это весьма важно.

На сей раз Феликс говорил очень тихо и таинственно.

— В чем дело?

— Есть новости!

— Новости? Какие новости?

Я все еще не мог очнуться и был во власти странного сна.

— Смотри!

Феликс опустил руку в карман и, не вынимая ее, направился к выходу, заглянул на лестницу и тщательно закрыл дверь на задвижку.

— Смотри! — повторил он.

— Но я ничего не вижу. Да покажи ты наконец, не тяни!

Он разжал кулак.

На ладони у него лежал мокрый и мятый лист бумаги, который Феликс тщательно разгладил, — листок из блокнота с зубчатыми краями, на котором наспех карандашом был набросан рисунок. Мне нетрудно было узнать его.

— Я поднял этот листок на краю дороги, в снегу, когда шел к тебе. Вероятно, он потерял.

— Кто «он»?

— Астек, конечно. Этот листок был у него в кармане. Он вытаскивал носовой платок. Бумажка выпала. Узнаёшь?

— Карта.

— Да.

— Мексика.

— Совершенно верно.

— Узнаю Юкатан, Мексиканский залив… С другой стороны — Тихий океан и полуостров Нижняя Калифорния.

— Это еще не все.

— Конечно. Он отметил Мехико, Тампико… А этот кружок, которым он обвел крестик?

— Вот! То-то и оно! — сказал Феликс, принимая все более таинственный вид.

— Ты знаешь, что означает этот крестик?

— Я… н-нет, не знаю. Но что-то я здесь как будто начинаю понимать. Что может означать крестик на карте?

— Господин Казен говорил, что так обозначают гранитные залежи.

— Тогда их было бы много. А один-единственный крестик на клочке бумаги?!

— Исчезнувший город? Место какого-то происшествия? Что-то здесь было потеряно.

Феликс часто закивал головой.

— Я догадываюсь, не разгадав — догадываюсь. Надо подумать и присмотреться. А теперь одевайся, и пошли завтракать!

И только во второй половине дня нам удалось раскрыть тайну астека.