1

«Все, что ни делается, имеет какой-то смысл», — подумал Виктор Силанпа, решив, что сегодняшнее утро необычное. Уже перед самым рассветом он наконец дочитал воспаленными от усталости глазами двухтомный «Отель Шанхай» Вики Баум, но даже не понял, понравилась ему книга или нет, и вообще с какого бодуна за нее взялся. Где-то посреди ночи он в очередной раз нарушил данное себе слово не курить. К тому же ему предстояла неприятная процедура — намазаться мазью против геморроя. Стоя перед зеркалом в ванной, Силанпа с отвращением созерцал ярко-красный тюбик, лежавший на полочке. Отвернув пластиковую крышечку, он приставил тюбик к больному месту и, чувствуя, как рушится непрочное душевное равновесие, выдавил холодную жижу.

Со столика в прихожей донеслось громкое эхо телефонного звонка.

— Алло! — Силанпа поднял трубку кончиками большого пальца и мизинца.

— Знаю, что сегодня воскресенье, но дело серьезное! — Он узнал голос капитана Мойи. — Обнаружен труп на берегу Сисги — возраст около пятидесяти пяти, в костюме Адама, посажен на кол. При нем ни бумажки, ни остатков одежды — ничего!

— Когда его нашли?

— Сегодня утром, но, похоже, он там уже несколько дней. Возле края плотины, дальнего от дороги. Какие-то ребята катались поблизости на каноэ и заметили. Поспешите, я велел, чтобы его не снимали, пока вы не приедете! Ну как, хороша наводка?

— Да, капитан! Выезжаю немедленно!

Силанпа торопливо натянул на себя старые тиковые штаны, на прощание махнул рукой муньеке — женскому манекену, — которая стояла возле книжного шкафа, прекрасная в солнечных лучах, и через считанные минуты уже катил по авениде Чиле в направлении загородного шоссе.

— Я Силанпа! Из газеты!

— Проходите вон туда!

Издалека зрелище напоминало распятие с очень дородным Христом. Или изображение слона, нарисованное неумелой детской рукой.

— Вот, держите это поближе к носу! — Полицейский протянул ватку, смоченную нашатырным спиртом. — От него смердит почище, чем от пьяного пердуна!

Прижимая ватку к верхней губе, Силанпа со слезящимися глазами стал продираться сквозь кусты и заросли тростника. Добравшись до места, он увидел распухший синюшный труп, покрытый коркой засохшей грязи. Колья пронзали его, образуя косой крест. Желудок Силанпы судорожно сжался, и его чуть не вырвало.

Он принялся делать пометки в блокноте, начертил схему расположения находки в нескольких метрах от кромки берега, посреди островка тростниковых зарослей, а затем перешел к самой неприятной части работы — осмотру трупа. Запястья и шею опоясывали черные пятна. Очевидно, мужчину связали и скорее всего волокли на веревке. Полицейский принес раздобытую где-то малярную стремянку, и Силанпа, замирая от отвращения, приблизился к лицу. Глазные яблоки вытекли, рот с отвисшей челюстью забит грязью и песком. В заключение Силанпа извлек свой маленький «никкормат» и сфотографировал труп с разных углов.

— Похоже, смерть наступила от удушения прежде, чем его посадили на кол, как по-вашему? — обратился он к полицейскому.

— Да, сеньор. И посмотрите на хвост, что торчит у него из задницы — это не водоросли?

— Кажется, да… — Силанпа слез со стремянки. — Ладно, теперь ваша очередь! Передайте Пьедраите, что я буду у него завтра прямо с утра!

Он вернулся к шоссе и с моста оглядел темную гладь озера. Отсюда не раз прыгали вниз те, кто отчаялся дождаться телефонного звонка или еще какого-нибудь выражения человеческого участия, означающего для них спасительный поворот судьбы. Влажный ветерок погнал по воде мелкую рябь.

Силанпа зябко поежился. Из полицейской машины он связался по радиотелефону с капитаном.

— Капитан полицейской бригады номер сорок Аристофанес Мойя слушает! — прозвучало в трубке. — Чем могу быть полезен?

Силанпа назвал себя. Сигарета в его пальцах мелко подрагивала.

— Его задушили и сбросили в озеро! — сообщил он. — А уж потом вытащили и посадили на кол. Довольно изощренное убийство, вам не кажется?

— Нашли какие-нибудь улики?

— Полицейские прочесали местность на двести метров вокруг и не обнаружили ничего, даже сломанной веточки!

Капитан сухо откашлялся.

— Ладно, почитаю вашу статейку! Надеюсь, фотографии будут?

— Само собой, капитан!

После Силанпа позвонил в редакцию «Обсервадора».

— Эскивель? Говорит Силанпа! У меня срочный материал! Оставьте мне рамку под фото на первой полосе и полностью страницу полицейской хроники!

— Может, вам еще спеть «В глазах твоих туманы»?

— Эскивель, поверьте, дело будет громкое! Человека сажают на кол на берегу Сисги! Приеду — покажу фотографии!

На обратном пути в Боготу Силанпа курил сигарету за сигаретой, не в силах отделаться от воспоминания о мертвеце, о пустых глазницах и жуткой маске вместо лица. Его мутило при мысли о том, что безобразный труп еще недавно был таким же живым мужиком, как и он сам, с ним общались другие люди, здоровались за руку и даже, наверное, ложились в постель женщины. Затянувшись сигаретой в последний раз, он почувствовал во рту отвратительную горечь, опустил стекло и сплюнул на дорогу. Нет, все-таки от трупов лучше держаться подальше!

Доехав до третьего моста, Силанпа посмотрел на часы. Было почти пять утра. «Моника, наверно, злится», — с грустной обреченностью подумал он и прибавил газу. Его «Рено-6» помчался к авениде 127, потом свернул на Нису. Силанпа мысленно корил себя за безалаберность, обыкновение опаздывать на свидания и деловые встречи, будто его жизнь протекала в отличном от общепринятого часовом измерении. Он пообещал Монике отвезти ее сегодня на велотрассу бегать трусцой, но опять не сдержал слова.

Моника, в спортивном костюме, открыла ему с каменным лицом и молча удалилась на кухню.

— Где тебя черти носили? — спросила она, наливая себе кофе. — Я звонила тебе домой, в редакцию. Там сказали, что ты не появлялся.

— Пришлось сгонять на Сисгу. На берегу нашли труп, посаженный на кол. Жуткое зрелище!

— Посаженный на кол? — с удивлением переспросила она, дуя на горячий кофе. — Кто ж его так — наркоторговцы, партизаны, террористы?

— Не знаю и знать не хочу. Я в эти дела не вмешиваюсь. — Силанпа налил себе стакан молока. — Ты бегала?

— Да, с Оскаром. Посиди немного, я приму душ.

Он молча проводил ее взглядом. Оскар был прежним любовником Моники, до Силанпы, и до сих пор не смирился со своей отставкой — преследовал ее, всячески ублажал, выведывал и исполнял самые дурацкие капризы, втайне надеясь, что она к нему вернется.

Через приоткрытую дверь Силанпа наблюдал, как Моника сняла спортивные штаны и осталась в голубых трусиках, которые всегда действовал и на него безотказно. Он в два прыжка очутился подле нее — и увидел, что ее глаза вовсе не сияют любовной страстью, а сверкают молниями негодования.

— Ну прости меня, пожалуйста! Давай в следующее воскресенье, а?

— Поклянись!

— Клянусь!

Силанпа прижал Монику к себе и принялся гладить по всему телу. Не выдержав, она рассмеялась.

— Ну ладно, ладно, мир! — сказала она, отстраняясь. — Дай мне хоть трусики снять!

Они познакомились три года назад. В тот день Силанпа возвращался из Гуахиры, где готовил репортаж о весьма странном происшествии. В дюнах потерпел катастрофу небольшой самолет с грузом живых цветов, причем ни трупов, ни спасшихся членов экипажа не обнаружили. То ли летчики успели выпрыгнуть с парашютами, то ли бесследно исчезли до прибытия спасателей — это так и осталось загадкой. Рейс не был зарегистрирован ни в одном из аэропортов Колумбии. Лишь обугленный остов самолета покоился посреди огромной кучи обгоревших, покрытых копотью и пеплом гвоздик и роз. Силанпа вернулся в Боготу на авиетке «сессна», специально арендованной для него редакцией газеты, и по какому-то наитию взялся за написание статьи прямо в аэропорту, решив, что рев авиационных двигателей придаст ему творческого вдохновения. Углубившись в работу, Силанпа уже больше двух часов сидел за столиком кафе «Престо», когда женский голос у него над головой спросил, что и зачем он пишет. Они разговорились. Выяснилось, что незнакомка приехала в аэропорт встречать своего приятеля, который должен прилететь из Панамы. Рейс задерживался. Они продолжали болтать уже после того, как Силанпа продиктовал по телефону готовую статью и стало известно, что самолет из Панамы по техническим причинам приземлился в Медельине. Силанпа, довольно застенчивый по натуре и обычно немногословный, внезапно с удивлением обнаружил, что так и сыплет остротами, а женщина, к тому времени превратившаяся из незнакомки в Монику, не отводит от него своих блестящих глаз и увлеченно слушает, как он описывает место катастрофы, суровые лица окрестных жителей, услышавших взрыв и разыскавших останки самолета, полицейских, строящих версии случившегося. Уже поздним вечером, после нескольких бокалов пива, они стали делиться очень личным, открывать друг другу сокровенные желания и мечты, исповедываться в своих маленьких одержимостях и бзиках, и достигли такого глубокого взаимопонимания, такими родственными ощутили себя их души, что Моника вдруг приставила палец к губам, призвав его к молчанию, а затем предложила поехать к ней домой и произнесла слова, какими Силанпу до тех пор не одарила ни одна женщина: «Хочу, чтобы ты увидел меня голой». Позже он записал ее слова на бумажку, которая стала первой в коллекции изречений, хранящейся в карманах муньеки. Самолет из Панамы с Оскаром на борту так и не долетел до Боготы. А когда тот все-таки объявился с чемоданом, набитым купленными по дешевке шоколадками «милки-вэй» и флакончиками с духами «Диор», Моника встретилась с ним за столиком перед входом в кафе и объявила тоном, не предвещающим ничего хорошего: «Нам надо поговорить. Кое-что случилось».

Моника встала с постели и ушла в ванную, а любовная страсть в сердце Силанпы вновь сменилась охотничьим азартом. Кто же тот несчастный, чей труп торчал на колу на берегу Сисги, открытый солнцу и непогоде? Почему его водрузили именно там? Силанпа попытался представить себе тех, кто способен на подобную жестокость — хладнокровные, безжалостные убийцы.

Когда Моника вышла из ванной, он уже был одет.

— Поеду в редакцию писать статью. Давай сходим вечером в кино?

— Ага, давай! Вот здорово! А на какой фильм?

— Не знаю, мне все равно. А тебе какой хочется?

— Говорят, «Телохранитель» очень неплохой. В «Астор-пласе» идет.

— О’кей, я тебе позвоню!

Уже темнело, когда Силанпа приехал в редакцию и первым делом направился в фотолабораторию.

— Вот, посмотрите! — сказал он Эскивелю, ткнув указательным пальцем в готовые негативы. Тот нацепил на нос очки. — Настоящая бомба!

После того, как пленку отправили в печать, Силанпа уселся за свой стол, закурил и принялся настукивать двумя пальцами по клавиатуре старенького компьютера.

КАЗНЕННЫЙ НА СИСГЕ

Водохранилище Сисга, Кундинамарка (16 октября).

Вчера на южном берегу водохранилища Сисга обнаружен труп мужчины, личность которого пока не установлена. Неизвестный умерщвлен одним из жесточайших способов, применявшихся на варварском этапе истории человечества — живьем посажен на кол. Расследование преступления, начатое сразу после страшной находки, ведут сотрудники боготинского отделения полицейской бригады № 40 под командованием центуриона органов правопорядка, капитана Аристофанеса Мойи (на фото 1, вверху). «Добропорядочные граждане могут не сомневаться, — заявил капитан Мойя в беседе с вашим корреспондентом, — что злоумышленники, виновные в организации этого зверского убийства, будь то легальное юридическое лицо или уголовный элемент, понесут заслуженное наказание!»

Итак, полицейские детективы еще только начали работу, поэтому, несмотря на наличие серьезных улик и множества версий, ваша газета пока не станет ничего обнародовать, дабы не нарушать тайну следствия. Кто же он, таинственный незнакомец, подвергшийся столь чудовищной пытке? Каковы мотивы леденящего кровь преступления? Нам придется запастись терпением и ждать, пока капитан Аристофанес Мойя и его подчиненные найдут ответы на поставленные вопросы.

Однако мы все же готовы пояснить один существенный аспект данного дела, а именно: каким образом производится страшная казнь, которую впервые начали применять на Балканах, в средневековой вотчине князя Дракулы, известного также как Господарь Трансильвании. Рекомендуем особо впечатлительным читателям со слабыми нервами воздержаться от ознакомления со следующим комментарием. Итак, на практике человека сажают на кол, пронзая заостренным шестом сквозь анальное отверстие, затем протыкая туловище насквозь и наискосок, так что острие выходит наружу, ломая ключицу. Второй шест втыкается уже не в задний проход, а чуть выше, в области почек, крест-накрест с первым, образуя конструкцию в форме огромной зловещей буквы «X», достаточно устойчивую, чтобы удерживать на весу тело жертвы — как правило, изменника или клятвопреступника (см, фото 1 и 2).

 

2

В анатомическом театре института судебной медицины краска на потолке облупилась от влажности, оголив трещины и дыры. В одной из щелей шевелила усиками большая кукарача.

— В жизни не видел ничего более мерзкого, чем тот мешок с дерьмом, который приволокли мне вчера вечером! — Пьедраита откусывал бублик, и запивал его кофе из чашки — и то, и другое он держал в руках, не снимая резиновых перчаток.

— От чего он умер?

— Да на нем живого места не осталось! Перелом позвоночника, разрыв желудка, вода в легких, сдавление горла! Получи он даже половину этих травм — конец, чао, малыш!

Силанпа с отвращением посмотрел на стеклянные банки, где в формалине плавали трофеи Пьедраиты: человеческое сердце с тремя пулевыми отверстиями, сморщенная от цирроза печень, кисть руки с зажатым в кулаке ножом…

— Вот черт… А можете хоть примерно сказать, когда наступила смерть?

— Самое меньшее две недели назад. Точнее не определить, слишком много повреждений. Максимальный срок — два месяца, учитывая, что труп находился в воде. При более длительном воздействии воды мышечные ткани начинают распадаться.

— Значит, между двумя неделями и двумя месяцами?

— Да.

— Хорошо, у нас хотя бы есть временные рамки. Сколько ему лет, как вы думаете?

— Лет пятьдесят — шестьдесят. Только к такому возрасту можно до такой степени заплыть жиром.

— А что скажете по поводу внешности?

— Белый. Волосы седые, на макушке лысина, на щеках бачки. Рост метр шестьдесят восемь. Я послал все данные капитану Мойе, они, наверное, уже рисуют портрет.

— А что у него внутри — земля, водоросли?

— Образцы содержимого я с самого утра отправил в лабораторию. Заключение, вероятно, будет готово завтра к вечеру.

— Спасибо. Сообщите мне, если появится что-то новенькое!

— Ладно, пока!

Капитан Мойя производил впечатление мужчины, который, перешагнув пятидесятилетний рубеж, так и не познал здорового образа жизни. Темные мешки под налитыми кровью глазами и капли пота, стекающие по щекам, свидетельствовали о переедании и нехватке сна. Над тонкими губами, будто подрисованными карандашом, нависал нос картошкой, весь покрытый венозной сеточкой, набухшей так, что, казалось, вот-вот начнет кровоточить. Его лицо словно говорило: этот мужчина страдал и терпел удары судьбы, но, несмотря ни на что, сохранил веру в добрую природу человечества — мученик, с улыбкой прошедший огонь и воду и постигший глубокий смысл бескорыстия и самопожертвования.

На столе Мойи лежал рисованный портрет убитого. Черты лица казались довольно приятными.

— В этой папке есть все, чем на данный момент могу с вами поделиться, включая самое главное — список пропавших без вести. Вы говорили, за последние два месяца?

— Да, для начала.

— Мы отобрали лиц мужского пола старше двадцати пяти лет и только по сводкам столичного округа, естественно. Я уже запросил сегодня данные по всей стране, но компьютерная система перегружена. Кажется, поступило кое-что из Чоконты.

— Что ж, с чего-то надо начать.

Капитан откинулся на спинку кресла и с громким пыхтением безуспешно попытался положить ногу на ногу. Его китель едва сходился на огромном животе; речь прерывалась хриплым дыханием.

— Позвольте задать вам один вопрос личного характера, сеньор журналист, — просипел Мойя, вперившись в него взглядом и поглаживая себя по пухлой складке ниже подбородка. — Буду говорить с вами откровенно, Силанпита, как с другом, как мужчина с мужчиной, поскольку, без лишней скромности, я готовлюсь осуществить очень важный шаг… Вам когда-нибудь доводилось слышать название «Тайная вечеря»?

— Да, капитан, это евангелическая ассоциация желающих похудеть с помощью чтения Библии, — ответил Силанпа. — А почему вы об этом спросили?

— Представляете, моя жена вбила себе в голову, что мне необходимо посещать их собрания! Даже не знаю, как быть — что-то не вызывают у меня доверия эти новомодные увлечения.

— Возможно, стоит попробовать. Сейчас очень многие этим занимаются. Вы когда начинаете?

Мойя опустил глаза на свой живот и попытался его втянуть. Спинка кресла жалобно скрипнула, и он оставил свои потуги.

— Еще не знаю. Мне сказали, что на первом занятии каждый новичок должен объяснить присутствующим, почему он решил к ним присоединиться… Как вам хорошо известно, я человек застенчивый… Не умею выступать перед аудиторией.

— Важно, чтобы был результат, — заметил Силанпа. — Хотите, посмотрю в редакционном архиве, что у нас есть об этой организации?

— Да нет, не надо, разве только что-то необычное. Я пока еще думаю.

Силанпа вышел из здания полицейского комиссариата на Тринадцатую карреру и открыл папку, полученную от капитана. В ней находилась стопка заполненных бланков с фотографиями и описанием пропавших без вести, а также сведениями об их психическом состоянии, обстоятельствах и возможных причинах исчезновения, записанными со слов родственников. Силанпа зашел перекусить в «Бургер», купил суперкесо, сел у окна и пересчитал бланки. Их оказалось тридцать восемь. Внезапно его одолела страшная апатия. С чего начать? Он попытался заставить себя сосредоточиться, но мешал уличный шум. Силанпа невольно перевел взгляд за окно и несколько раз бездумно перечитал лозунг на растяжке поверх светофора: «Богота — ваша столица. Берегите ее!» Часы торгового центра «Гранаоррар» показывали два пополудни, а на противоположной стороне авениды, на облупившейся каменной ограде, залепленной старыми предвыборными плакатами, кто-то вывел краской крупные буквы: «Мне не стать Доном Джонсоном… Но я и не Дон Никто!»

Вернувшись в комиссариат, Силанпа узнал от капитана Мойи, что в два часа в морге началось опознание трупа, обнаруженного на Сисге.

— Родственниками этих людей? — потряс он папкой с анкетами пропавших без вести.

— Да. Сходите и вы туда, сеньор журналист. Наверняка узнаете что-нибудь интересное.

Пьедраита дал ему халат и усадил на стул. Первым прибыл мужчина лет двадцати семи.

— Назовите имя человека, которого вы разыскиваете, и степень вашего родства с ним.

— Тулио Поведа Бехарано. Я его старший сын.

— Проходите.

Молодого человека подвели к столу с трупом и подняли простыню. Лицо у него брезгливо скривилось, и ему хватило трех секунд, чтобы сказать — нет, не он.

— Посмотрите внимательно! — настаивал Пьедраита.

— Да не он, говорю же вам!

— Тело в очень плохом состоянии. Хотелось бы знать, по каким признакам вы определили с такой уверенностью?

— По зубам, доктор. У моего папаши из всех зубов остался только левый клык.

Сидя в сторонке, Силанпа сделал пометку на анкете. Следующей вошла дама средних лет в сопровождении юноши.

— Маркос Немкетеба Карреро. Супруга и племянник.

Оба направились к мертвецу, однако юноша, увидев, как поднимают простыню, остановился поодаль.

— Это не он.

— Вы совершенно уверены, сеньора?

— Да.

— Почему, позвольте узнать?

— Мне неловко говорить вам об этом, доктор… — Дама понизила голос, приблизив лицо к уху Пьедраиты. — Учтите, я бы никогда не сказала, если б вы сами не спросили… Женщина хорошо знает собственного мужа, вам не кажется?

— Сеньора, здесь производится полицейское расследование! Пожалуйста, отвечайте на поставленный вопрос!

Дама еще теснее прильнула к уху Пьедраиты.

— У Маркитоса отсутствовало одно яичко, доктор… С ним приключилась ужасная беда. Родился-то он, как и все мальчики, нормальным и без изъянов, но когда мы уже были женаты, произошел несчастный случай. Вообразите, однажды Маркитос катался верхом в Льяно, стал садиться на лошадь, зацепился за ограду из колючей проволоки и упал прямо на нее! Так и покалечился! Но имейте в виду, несмотря на это, он не перестал быть мужчиной!

— Благодарю вас за помощь, сеньора!

Часам к четырем родственники более половины пропавших без вести приняли участие в опознании, и ответ неизменно звучал один и тот же: не он!

— Артуро Каррисо Синоко, шурин.

Посмотрев на труп, мужчина отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Это какая-то ошибка, доктор. Он не был таким толстым и таким старым. Кроме того, в последний раз, когда мы его видели, он все еще оставался негром.

— Ну да, тогда, конечно, ошибка. Следующий!

— Ослер Эступиньян Хуарес. Младший брат.

— Посмотрите внимательно, — велел Пьедраита.

— Так-так… — Тот послушно принялся разглядывать мертвеца с головы до пят. Потом задумался.

— Вроде бы, на первый взгляд, не он, но есть что-то знакомое…

— Глядите хорошенько, времени у вас предостаточно.

— Может, и он.

— Пройдите вон туда, наш сотрудник задаст вам несколько формальных вопросов.

Прежде чем усадить мужчину за стол, похожий на кухонный, Силанпа изучающе осмотрел его: невысокого росточка, костюм в мелкую полоску, синий шерстяной галстук, грязные ботинки.

— В этой анкете вы сообщаете, что ваш брат бесследно исчез полтора месяца назад. Это так?

— Да.

— Вашему брату пятьдесят лет, семейное положение — холост, проживал в Фонтибоне, душевным расстройством не страдал, работал шофером легкового такси на машине марки «Шевроле-66», регистрационный номер «FT 3643», правильно?

— Да, «Шевроле-66» с движком от семьдесят третьего.

— Здесь также записано, что вы не видели его с февраля прошлого года. Верно?

— Так точно.

— Учитывая, что сейчас октябрь, вы таким образом утверждаете, что видели брата в последний раз двадцать один месяц тому назад. При каких обстоятельствах произошла эта встреча?

— Вы не поверите! Я, знаете ли, работаю в бухгалтерии кадастровой конторы. Однажды мне понадобилось съездить по делам в Боске-Искьердо. Стою я на остановке на авениде Эль-Дорадо, жду автобуса с Сампер-Мендосы, вдруг смотрю — подъезжает такси и кому-то сигналит. Я сначала подумал, что кто-то из стоящих на остановке решил сэкономить время и проголосовал, но встречаюсь глазами с водителем, и он машет мне рукой! Подхожу — и к своему удивлению вижу Ослера! Честно вам признаюсь, если бы столкнулся с ним в уличной толпе, не узнал бы, ведь мы не встречались девять лет, с того дня, как я уехал в Картахену, только представьте!

— В Картахену?

— Ну да! Чудный город! — с энтузиазмом воскликнул Эступиньян. — В ту пору дела в Боготе шли настолько погано, что я сразу согласился на первую же предложенную мне работенку на побережье. Должность вполне приличная, директор продаж на оптовой базе прохладительных напитков фирмы «Ройял краун». Деньги, правда, небольшие, но на жизнь хватало — за жилье заплатить, раз в год прикупить одежонку кой-какую, а иногда, между нами говоря, и кончик помочить — в Картахене это гораздо дешевле, чем в Боготе. Есть там у них место под городской стеной, где, как стемнеет, собираются бабенки, которые, извините за выражение, на передок слабые. Купишь одной такой банку «баварии» и пакетик кукурузных хлопьев, угостишь сигареткой, сунешь за вырез тыщонку и — есть контакт! — ноги в стороны, что твоя утка!.. На чем я остановился?

— На вашем брате. Вы дожидались автобуса на остановке, а он подъехал.

— Ах, да! Вот я и говорю, узнал его с трудом. Но он меня сразу заметил и посадил к себе в такси. В тот день нам почти не удалось пообщаться, поскольку я торопился в Боске-Искьердо — подвернулась левая работенка. Но через неделю мы встретились на перекрестке Двадцать третьей и Седьмой и по этому поводу решили нажраться от пуза в «Пунто рохо», где, по словам брата, постоянно тусуются таксисты и вообще работники общественного транспорта.

— Так это труп вашего брата или нет?

— Нет, не думаю. Не знаю. Может, и он.

— Тогда скажите мне вот что — куда, по вашему мнению, мог запропаститься ваш брат?

— Черт его знает! Он почти не выпивал, азартными играми не увлекался, а с женщинами имел дело ровно настолько, чтобы строчка «пол мужской» в удостоверении личности соответствовала действительности — вы понимаете, о чем я? — хохотнул Эступиньян. — В общем, очень положительный тип. У него и врагов-то не было! Понятия не имею, что с ним могло приключиться!

— А если похищение?

— Не-е-ет… Какой смысл кому-то похищать таксиста, у которого даже машина-то не своя! — Он с заговорщическим видом нагнулся к уху Силанпы: — Тут что-то другое. Его машину обнаружили на автостоянке целую и невредимую. В доме царил полный порядок. Просто загадка какая-то!.. Скажите, пожалуйста, работники морга всегда так подробно расспрашивают при опознании трупа?

Силанпа достал из бумажника фальшивое удостоверение и показал ему.

— Ага, понятно… Секретная служба! Работаете под прикрытием?

— Помогаю полиции… Прошу вас позвонить мне, если станет известно что-нибудь новое о брате. Возможно, совместными усилиями нам будет легче разыскать его.

— Так точно, хефе! Позвоню! Keep in touch!

— Вы говорите по-английски?

— Изучаю. Готовлюсь к эмиграции. А вы там бывали?

— Нет. Хотелось бы, но нет пока.

Разочарованный Силанпа покинул здание института судебной медицины. Никто из родственников пропавших без вести не опознал жертву чудовищного убийства, и теперь на него надвигалась лавина анкет со всей страны. Он позвонил Мойе и сообщил о неутешительном итоге. Вернувшись домой, прослушал запись на автоответчике: «Сеньор Силанпа, это сеньора Гальярин. Я проконсультировалась с моим адвокатом, и он согласился, сказав, что достаточно сфотографировать. Так что сделайте снимки и доставьте мне как можно скорее. Спасибо».

Силанпа посмотрел на муньеку, сказал негромко: — Приглашаю тебя сегодня на свидание! — и послал ей воздушный поцелуй.

Затем перевел взгляд на часы и убедился, что в запасе у него еще много времени. Он налил себе пива и принялся не спеша пить, разглядывая фотографии, сделанные им на Сисге, и изучая анкеты пропавших без вести. Потом вдруг вспомнил, что уже несколько дней не виделся с Гусманом.

И поехал навестить его.

Силанпа и Фернандо Гусман вместе окончили факультет журналистики Хаверианы и одновременно начали работать в «Обсервадоре». Только Гусман лучше справился со вступительным испытанием и получил право выбирать, поэтому его сразу приняли в отдел полицейской хроники. Силанпе же предварительно пришлось пройти стажировку в воскресной редакции.

Гусман был журналистом по призванию, одержимым своей работой, обладающим острым умом и профессиональной проницательностью. Силанпа не раз с гордостью выслушивал его аргументацию в ходе обсуждений судебных дел и детективных расследований с коллегами по редакции. «Это мой друг», — говорил он себе в такие минуты, с восторгом наблюдая, как неискушенный новичок Гусман неизменно обставляет своих многоопытных товарищей, находя правильное решение, проникая в самую суть вопроса, нападая на верный след, догадываясь, где и как искать доказательства того, что казалось недоказуемым.

Когда Силанпу наконец перевели в редакцию полицейской хроники, Гусмана уже повысили до редактора — самой подходящей для него должности, которую он и так уже фактически исполнял на протяжении последних месяцев благодаря своему динамизму и аналитическим способностям. Со дня его назначения даже самые ранние газетные пташки — те, кто приезжал в редакцию на первых автобусах — всякий раз заставали Гусмана на рабочем месте перед включенным компьютером, с покрасневшими глазами, зажженной сигаретой и чашкой черного кофе. Погоня за информацией заводила его, возбуждала, разжигала охотничий азарт. Ему не терпелось быстрее всех разобраться в происходящем, опередить события, чуть ли не заставить действительность подчиниться своему предвидению…

Работал он допоздна. Когда уходили последние редакторы дневной смены, Гусман продолжал что-то писать или править, сидя без пиджака, со сбившимся набок галстуком, приканчивая очередную пачку «Пьельрохи», либо вводил в курс ночных редакторов, расследовал новое запутанное дело, висел на телефоне, опрашивая своих информаторов, а изредка покидал редакцию, чтобы самому «в поле» собрать срочно понадобившиеся сведения.

Уходил он только заполночь — когда в одиночку, а когда с Силанпой, который поджидал его, попивая ром в редакции провинциальных новостей, — и в отсутствие Гусмана всем казалось, что не хватает чего-то важного, будто одна из главных опор газеты внезапно рухнула.

Стремительный подъем по карьерной лестнице оказал на психику Гусмана сокрушающее воздействие. Он замкнулся в себе, не думая ни о чем, кроме работы, а если с ним заговаривали, отводил взгляд куда-то в потолок, словно боясь растерять мысли. Ночные бдения в редакции пристрастили его сначала к алкоголю, а затем и к наркотикам. Силанпе не довелось наблюдать лично, как Гусман потребляет стимуляторы, но все говорили, что иначе он не сумел бы выдерживать такое нечеловеческое напряжение и заставлять собственный мозг работать с полной отдачей почти круглосуточно. После назначения Гусмана редактором отдела полицейской хроники Силанпа мог лишь издалека восхищаться успехами своего кумира, но, попав под его начало, воочию убедился, что у того постепенно съезжает крыша. День ото дня он напивался все раньше, а порции рома с каждым разом увеличивались.

К десяти вечера Гусман менялся, как лакмусовая бумажка: опухшие щеки багровели, нос напоминал стручок красного перца. Силанпа и все остальные оправдывали это тем, что такова, видимо, цена, которую приходится платить обладателю выдающегося интеллекта за свой природный дар. К одиннадцати глаза Гусмана наливались кровью, язык деревенел, а голос становился, как у посланца с того света. Спотыкаясь, он скрывался за дверью туалета, и возвращался совершенно другим человеком, приговаривая: «Сунь голову под холодную воду, и избавишься от любого недомогания!»

Силанпа приезжал в редакцию в девять утра, и за чашкой кофе Гусман объяснял ему то, что предстояло сделать за день. При этом он, не переставая, чертил на листке бумаги, поскольку относился к тем графоманам, которые не могут говорить, не воплощая свои идеи и мысли в линиях, квадратах и кружочках, дополняя собственные слова каракулями и закорючками.

Как-то раз, в одно прекрасное утро, Силанпа уловил в дыхании Гусмана запах алкоголя.

— Вы что, уже выпили? — изумился он. — Сейчас всего девять утра!.. Может, случилось что?

— Ничего не случилось, просто глотнул чуток — горло прочистить!

— Да вы пьяны! Только посмотрите на себя!

Тут он увидел бутылку рома, которая стояла на полу рядом с корзиной для бумаг.

— Спокойно! — Гусман закурил, на лице его мелькнула тревога. — Я — как эта бутылка: налитой, но не пьяный! Давайте-ка лучше займемся делом!

Все рухнуло в тот день, когда Гусману привиделись кукарачи-великаны, и он с воплями принялся крушить редакционные настольные лампы и пишущие машинки. Медики поставили диагноз «шизофрения вследствие постоянного стресса, переутомления, злоупотребления наркотиками и алкоголем»… В итоге Гусману назначили стационарное лечение, и ему пришлось расстаться с редакцией.

С тех пор его держали взаперти в санатории для алкоголиков в Чие, в полной изоляции от внешнего мира. Только Силанпе разрешалось изредка навещать его.

Он оставил свой «Рено-6» на стоянке у ворот, подошел к калитке в ограде и подозвал монашенку из медсестринского персонала санатория.

— Я — друг Фернандо Гусмана, приехал навестить его.

Монашенка проводила Силанпу в палату Гусмана.

Как обычно, при виде бывшего шефа к горлу у него подступил комок.

— Ну как, вас здесь не обижают? — Силанпа вручил Гусману пакет со сдобными булочками и еще один, с виноградом.

— Нет… — Гусман пристально посмотрел на него, выжидая, пока монашенка выйдет за дверь. — Хорошо, что вы пришли. Мне вчера удалось добиться существенного прогресса в достижении свободы моей личности!

— Какого же?

— Я уговорил их разрешить мне читать газеты!

— Но вам это может навредить! — встревожился Силанпа. — Врач запретил всякую информацию!

— Да нет же, погодите, дело вот в чем: я подбросил им идею позволить мне читать по одной газете в день, но как бы в виде исторического обзора, а не последних новостей! Понимаете?

— Нет…

— Каждый день мне приносят очередную старую газету за тот год, когда меня упрятали в этот чертов санаторий. Хоть помаленьку и с опозданием в несколько лет, но я все же узнаю о том, что творится в мире!

Силанпа с восхищением подумал, что Гусману даже теперь удалось добиться своего!

— Сейчас читаю о захвате дворца правосудия! Это черт знает что, верно? Наше государство поражено тяжелым недугом! Бетанкур стоит перед выбором: либо проводить плебисцит, либо отправляться в отставку!

— То ли еще будет, вы себе даже не представляете!..

— Ни слова больше, стихотворец! — перебил его Гусман. — Но если бы грянул очередной переворот, я бы догадался!

На глазах Силанпы выступили слезы, он отошел к окну и уставился невидящим взглядом в горные склоны. А потом, взяв себя в руки, рассказал Гусману о трупе, найденном на Сисге.

— До сих пор неизвестно, кто он и откуда взялся. Жировая оболочка, набитая песком и водорослями!

— Надо выяснить, не имелось ли похожих прецедентов, — тут же принялся рассуждать Гусман. — Поискать в полицейских архивах дела, в которых убийцы сажали жертву на кол, распинали или вешали и оставляли на всеобщее обозрение. Необходимо от чего-то оттолкнуться. Помимо личности убитого, наверняка есть и другие зацепки.

— Вообще-то все очень запутано. — Силанпа закурил и открыл окно. — Я сейчас работаю с анкетами граждан, пропавших без вести за последние два месяца. Мойя расщедрился, помогает мне в обмен на информацию.

— Это не простое преступление, Виктор! Тот, кто его совершил, испытывал страшную ненависть, яростное желание унизить, опозорить, вызвать чувство омерзения!

Медсестра принесла Гусману таблетку, подозрительно оглядела Силанпу с головы до ног, и тот понял, что пора уходить. Прощаясь, они пожали друг другу руки, и взволнованному Силанпе опять пришлось прятать повлажневшие глаза.

Он не спеша вел машину обратно в Боготу и вспоминал студенческие годы, когда вечерами просиживал у себя дома в компании Гусмана, Негро Феррейры и Хуана Карлоса Элорсы. Они вместе обсуждали статьи, вырезанные из газет, манеру, в которой автор подает информацию, и мысленно уже видели себя за персональными компьютерами в редакции какой-нибудь влиятельной газеты, с телефонной трубкой, прижатой плечом к уху, а из-под их пальцев на экран ползут строчки, которые на следующий день изменят ход истории. Им казалось, что в жилах их течет типографская краска, а печатный лист, словно волшебная дорожка, ведет в вожделенное будущее, где каждый день преисполнен неустанного журналистского труда, а вечера дарят тепло заслуженного отдыха в кругу друзей.

Силанпа посмотрел на часы: шесть вечера. Сеньор Гальярин не уходит с работы раньше половины восьмого, но лучше подстраховаться. Проверив, лежит ли в бардачке книга Сьорана, одолженная им у своего друга, философа Табо Чирольи, Силанпа помчался к клинике.

Ровно в семь тридцать Гальярин вырулил со стоянки на своем «БМВ», доехал до перекрестка Сотой с Девятнадцатой, где, как обычно, остановился у светофора, и к нему в машину подсела его внебрачная связь. Затем по Сотой выехал на загородное шоссе и покатил в направлении Эстадеро-дель-Норте.

Силанпа осмотрел свой «никкормат» и еще раз сверился со схемой расположения номеров мотеля. Гальярин неизменно снимал только те, что выходили окнами во внутренний двор и были оборудованы сауной и мини-баром. Силанпа нащупал в кармане отмычку и закурил. Впереди, в нескольких метрах от него, светились красные габаритные огни «БМВ».

Подъехав к мотелю, Силанпа закутал муньеку в пончо и пересадил ее на пассажирское сиденье рядом с собой так, будто она опустила голову ему на плечо. Дважды просигналив у ворот, он шепнул на ухо муньеке:

— Добро пожаловать в храм Мальпиги! — и ему померещилось, что та улыбнулась.

Молодой охранник поспешно распахнул ворота и жестом дал понять, чтобы Силанпа следовал в направлении, указанном стрелками. Тот повернул налево, где располагались комнаты с окнами во внутренний двор, и по дороге увидел, что знакомый «БМВ» припаркован возле двери с номером семь.

Силанпа вылез из машины с муньекой на руках и по ступенькам крыльца поднялся в свободный номер, не отрывая глаз от того места в крытом переходе, где ему предстояло действовать. В номере он первым делом оценивающе осмотрел себя в зеркале, проверил экипировку, а затем удобно устроился в кресле с прихваченной из машины книгой — брать их следовало тепленькими, а значит, надо переждать несколько минут.

— Жди меня здесь! — наказал Силанпа муньеке, сажая ее перед телевизором. Перед уходом заскочил в туалет по малой нужде и бросил в унитаз окурок. Остановился у комнаты номер семь и почувствовал, как противно дрожат коленки. Услышав доносящиеся из-за двери стоны, сказал себе: «Вот теперь самое время!», приготовил «никкормат», распахнул дверь и закричал, стреляя ослепительными фотовспышками:

— Полиция, всем оставаться на местах!

Гальярин упирался лицом в подушку. На нем был розовый кружевной бюстгальтер, руки привязаны к спинке кровати нейлоновыми чулками, ноги обуты в женские туфли серебристого цвета с высокими каблуками. Сзади к нему пристроился негр Сольтан — заведующий уборщиками в клинике, — в черной майке до пупка с белым изображением скелета.

— Оставайтесь на местах и улыбайтесь в объектив! — прокричал Силанпа, не переставая стрелять вспышкой.

Негр-содомит оторвался от Гальярина и в мгновение ока очутился перед Силанпой, потрясая своим черным членом.

— Спокойно! Полиция…

Силанпа, не успев договорить, покатился по полу от чудовищного удара. Кулак у эфиопа оказался тяжелый.

— Сольтан, идиот, какого хрена! Оставь его, ты только хуже сделаешь! — Гальярин, подергавшись, высвободился из своих пут.

Оглушенный Силанпа с трудом поднялся на ноги. Негр отступил, не сводя с него глаз, полных ненависти и обиды от пережитого унижения.

— Мотель окружен полицией! — соврал Силанпа, стараясь казаться разозленным. — Проводится плановая облава, так что не рыпайтесь и ждите, когда придет капитан!

— Сольтан, в уборную! Я сам поговорю с кабальеро!

Негр скрылся за дверью ванной комнаты.

— Молодой человек, я вас не знаю, но догадываюсь, чем вы занимаетесь! У меня вызывает сомнения ваша принадлежность к полиции; скорее всего вы один из тех детективов, которые выслеживают неверных супругов. Я угадал?

Силанпа промолчал и осторожно потрогал пальцами ушибленную скулу, стараясь не смотреть на голого, потного мужчину.

— Уверен, что вас наняла моя жена, поэтому поговорим без обиняков: сколько?

— Что «сколько»?

— Не будем строить из себя идиотов! Сколько вам заплатила моя жена?

— Это профессиональная тайна!

— Дерьмо это, а не профессиональная тайна! Сколько вы хотите за фотопленку? Называйте любую сумму! Как насчет двухсот тысяч песо?

Именно столько получил Силанпа от сеньоры Гальярин и уже потратил всю сумму на ремонт электросистемы своего «Рено-6».

— За такие деньги я и ухо не почешу, доктор! Кроме того, вы предлагаете мне незаконную сделку.

— А вторгаться в чужую жизнь, по-вашему, законно?

На миг Силанпа почувствовал укор совести, но тут же взял себя в руки.

— Вы изменяете своей жене, доктор, так что нечего читать мне проповеди! За то, что вы проделываете здесь вместе с этим черномазым, предусмотрено наказание даже Библией!

Он снова потрогал больное место, повернулся и направился к двери.

— Постойте! — окликнул его Гальярин. — На полмиллиона согласны?

Силанпа удивленно обернулся и этим выдал себя.

— Идите сюда, я выпишу вам чек!

Гальярин закутался в простыню, наклонился над своим пиджаком и достал из внутреннего кармана авторучку.

— Вот, держите. Давайте пленку!

Силанпа взял чек и отдал кассету с пленкой. Затем повернулся и вновь пошел к двери, мысленно обещая никогда больше не заниматься подобными делами. Он всегда с волнующим интересом вникал в подробности чужой личной жизни, но на этот раз твердо сказал себе: «Я ведь журналист, черт побери! На кой хрен мне такие передряги?»

 

3

Меня зовут Аристофанес Мойя. При росте в метр восемьдесят я вешу сто двадцать четыре кило. Возможно, кто-то из вас уже знает меня, учитывая мое скромное и требующее большого самопожертвования положение человека, так сказать, государственного — кхем-м! — посвятившего себя служению обществу. Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать наши служебные обязанности, мы хотим поговорить о причинах, по которым собрались в этих стенах, объединились в эту почтенную ассоциацию.

Есть или не есть — вот в чем вопрос! Лично мне стало ясно, что дело серьезное, когда в один прекрасный день я не только позавтракал, пообедал и поужинал, как все нормальные люди, но и — прошу прощения у присутствующих сеньор — на свою жопу умял семнадцать шоколадок «джет», четырнадцать пакетиков чипсов «читос» и одиннадцать пирожных «чокоррамо». И это только, что называется, на десерт, поскольку в тот день мною был установлен и второй рекорд, так сказать, по солененькому: девять пирожков с мясом, шесть кукурузных блинчиков с острым соусом и четыре чизбургера, каждый с порцией картошки-фри, кетчупа и горчицы. Все это, вкупе с положенным по канонам католической церкви обильным трехразовым питанием, в сумме составило больше девяти тысяч калорий — тройное количество того, что необходимо для обеспечения жизнедеятельности мужчины среднего телосложения. Я не могу похвастаться образованностью, однако не считаю себя человеком невежественным, так как смотрю телевизор, слушаю радио, ежедневно прочитываю газету — главным образом спортивный раздел, но не пропускаю и политики, преступности, светских мероприятий. Каждый месяц, по совету моей сеньоры супруги, покупаю очередной номер «Избранного Ридерз Дайджест», и что бы она ни говорила, лишь бы посмеяться над вашим покорным слугой, читаю в нем разные статьи, а не только страницу с юмором. С помощью «Избранного» я впервые осознал, что со мной не все в порядке — а именно, прочитав публикацию под заголовком «Я — желудок Хуана». В двух словах, из этой статьи я понял, что желудок — это одно, а помойное ведро — совсем другое. И тут, с вашего позволения, я опять прибегну к гиперболе: моя супруга, будучи женщиной святой, а на кухне, с поварешкой в руке, способна горы свернуть, не упускает случая сказать мне: «Посмотрите-ка, Аристофанес, супчику совсем немножко осталось. Доешьте, пожалуйста, чтоб зря не выливать!» Или: «Докушайте, пожалуйста, остатки соуса, я добавлю в него риса и вам разогрею, хорошо?» И каждый день повторяется то же самое. А для меня тарелка с едой так же неодолимо притягательна, как для младенца грудь матери. И конечно же, я иду навстречу просьбам жены! Мне однажды попалась на глаза статья — в том же «Избранном», — где сказано, что хищные звери — к примеру, тигр или пантера — пожирают свою добычу без остатка, не желая делиться ни с кем. Одна такая зверюга может слопать за присест до тридцати пяти килограммов мяса и не остановится, пока все косточки не будут обглоданы и обсосаны. Но такое происходит только в естественных условиях, и в этом вся разница. Я сказал себе: «Аристофанес, вы не тигр и не пантера!», хотя должен вам заметить, товарищи по работе иногда называют меня «тигром», но по другим соображениям, которые к нашему делу не имеют никакого отношения. Итак, я не животное и умею мыслить, а потому, рассудив, обращаюсь за помощью к вам, уважаемые члены ассоциации «Тайная вечеря». Ведь просить о помощи не значит признаваться в своем бессилии, не так ли? Если человеку свойственно ошибаться, то ему присущи и проблемы, а раз так, избавляйся от них любыми способами, хоть выгрызай собственными зубами! Впрочем, подобное выражение не совсем уместно…

 

4

Элегантная юбка подчеркивала ее стройное тело. Материал хоть и дешевенький, но приличный и цвета приятного. Да видать, дома еще подогнала себе по фигуре на стареньком бабушкином «зингере», и теперь юбка облегала бедра, как атласная перчатка. Сзади покрой прямой и гладкий, по бокам заужена, по кромке украшена каймой, похожей на тонкую пенистую полоску. Нанси видела рекламный шит с надписью: «Это твой мир. Дерзай!» — и дерзнула.

Она с гордым видом вошла в адвокатскую контору «Барраган Абогадос». От робости первой рабочей недели не осталось и следа.

— А вот и принцесса, — процедила сквозь зубы вторая секретарша Трини на ухо телефонистке Наче. — Только посмотри на нее! Эта далеко пойдет!

— Ну зачем вы так? — возразила Нача. — Она очень застенчивая!

— Застенчивая? Да я таких застенчивых насквозь вижу! — Трини отхлебнула глоток красного вина. — Застенчивость, милая, это главная приманка любой расчетливой шлюшки! Могу поспорить, что еще до окончания месяца она поимеет от нашего доктора сама знаешь что.

— Ну, если на то пошло, доктор тоже далеко не иезуитский священник! Если бы он платил мне хотя бы одно песо всякий раз, когда щипал меня за задницу, я бы уже пила шампанское в Акапулько!

Внезапно дверь распахнулась, и все незанятое пространство конторы словно заполнилось с появлением Эмилио Баррагана, элегантного сорокалетнего мужчины с импортной итальянской накладкой на лысине, преуспевающего адвоката, рискового игрока и знатного рассказчика скабрезных анекдотов в жокей-клубе. Его сопровождало облако аромата туалетной воды «Обсешн» для мужчин от Кельвина Кляйна.

Трини и Нача как по команде принялись разглядывать его, раскрыв рты. Третий секретарь Томате и посыльный Домитило бросили свои занятия и разом повернулись навстречу хефе.

— Доброе утро, доктор! — хором воскликнули все четверо.

— Доброе утро, — с озабоченным видом бросил в ответ Барраган.

Третий секретарь с завистью обратил внимание на гармоничное сочетание безупречной белизны сорочки и узла галстука — правильного прямоугольника, на сантиметр не достающего до края воротника, что придавал доктору небрежную элегантность. Рядом с ним Томате чувствовал себя человеком низшей расы с неисправимо убогой внешностью.

— А где наша новенькая? Как бишь ее зовут? — спросил Барраган, задержавшись на мгновение, прежде чем открыть дверь своего кабинета.

— Нанси? Понятия не имею, доктор! Вообще-то она появилась совсем недавно, но куда-то подевалась.

В ту же секунду дверь туалетной комнаты отворилась и оттуда вышла Нанси. Она как раз успела освежить помаду на губах, подкрасить ресницы и расправить юбку, помявшуюся за сорок восемь минут давки в автобусе маршрута 98А. По дороге, конечно же, нашелся нахал, который рассмешил ее, отпустив вульгарную шуточку: «Детка, поносишь эти колготки — подари мне, но только не стирай!»

— Доброе утро, доктор! — вежливо поздоровалась Нанси, как и подобает воспитанной девушке.

— Доброе утро, Нанси! — Барраган пристально взглянул ей в глаза и как бы в задумчивости приложил палец к виску. — Найдите в картотеке досье Перейры Антунеса, сделайте ксерокопию и принесите мне в кабинет. Трини, позвоните в муниципальный совет и свяжите меня с доктором Марко Тулио!

Трини позеленела от зависти и с ненавистью посмотрела на Нанси. Домитило обшарил фигуру девушки похотливым взглядом и многозначительно переглянулся с Томате. Тот уставился куда-то в область бедер Нанси, мысленно раздел ее и представил, как она ждет с раздвинутыми ногами, а он надевает себе презерватив и приговаривает — сейчас, сладкая, сейчас, уже готово! Все трое сглотнули слюнку, а Томате сунул руку в карман своих брюк.

* * *

Советник Марко Тулио Эскилаче удивленно рассматривал затянутое черными тучами небо сквозь просвет в городском смоге, непонятно как образовавшийся в это время суток.

— Знать не дано, как больно ударит вдруг судьба! — продекламировал он вслух, и в то же мгновение зазвонил телефон.

— Доктор, на третьей Барраган! — услышал он голос секретарши.

— Погодите с минутку, потом соединяйте, — невозмутимо ответил советник.

Он выдвинул нижний ящик своего письменного стола, взял из коробки гаванскую сигару «монтекристо», не спеша раскурил и в очередной раз сказал себе: «Если сегодня придется солгать, то хотя бы за миллион песо!» — после чего поднял трубку.

— Эмилио, какая радость слышать с утра твой голос!

— Взаимно, Марко Тулио! Ты уже просматривал сегодняшнюю прессу?

— Конечно! Как всегда, сплошная чепуха, читать нечего!

— А тебе ни о чем не говорит статья про казненного на Сисге?

— A-а, ну, это совсем другое дело! Сам знаешь, старина, у нас и дня не проходит, чтобы не случилось чего-то подобного!

— А вот меня эта история потрясла, Марко Тулио. И знаешь почему?

— Ты всегда отличался повышенной чувствительностью, Эмилио! Как здоровье Каталины?

— Прошу тебя, Марко Тулио! Я задал тебе вопрос!

— Нет, это я задал тебе вопрос, придурок! Как здоровье Каталины?

— Хорошо, хорошо! Постоянно спрашивает, когда ты наведаешься к нам в гости.

— А Хуанчито и Ката?

— Оба в школе. Ката заработала похвальный отзыв по французскому!

— Значит, все в порядке. — Эскилаче набрал в грудь воздуха, посмотрел в окно на вершину горы Гуадалупе и сыто рыгнул. — Семья — это самое главное, чтоб ты знал, придурок! Ну, а теперь можешь рассказывать мне ту историю, что так тебя разволновала.

— Просто, когда я прочитал статью в «Обсервадоре», мне показалось, что некоторые детали подозрительно совпадают…

— Эмилито, в жизни совпадения случаются на каждом шагу! Разве ты не читал «Избирательное сродство» Гёте?

— Прошу тебя, Марко Тулио!

— Рекомендую прочитать это произведение, поскольку суть его как раз в том и заключается. А впрочем, что именно тебя беспокоит?

— Меня беспокоит, что это происшествие имеет связь с Перейрой Антунесом.

— Перейра был глупцом и своего рода акселератом: уже в детстве стал законченным полудурком.

— Мне страшно, Марко Тулио!

— Не надо страшиться страха, дорогой мой! «Только дурак ничего не боится», Федерико Феллини.

— Мне не до шуток.

— А я не шучу. Скажи Каталине, чтобы в воскресенье приготовила что-нибудь вкусненькое. С тебя бутылка «Касильеро-дель-дьябло», а я принесу чего-нибудь на десерт и коробку «монтекристо». За сигарами и поговорим! Заметано? А пока, дорогой мой, перестань хныкать, сделай глубокий вдох и постарайся не срамить пару фрикаделек, что висят у тебя под пенисом, понятно?

Эскилаче с силой грохнул телефонной трубкой. «Одни говнюки вокруг! — подумал он гневно. — Ну и молодежь пошла — не знают даже, откуда у них шары растут!» День был какой-то необычный. Он заметил это еще утром, когда проснулся и услышал по радио о наводнении на юге Боготы. За окном сияло солнце, и ему казалось невероятным, чтобы где-то в этом же городе шли проливные дожди. Все еще возбужденный после телефонного разговора Эскилаче подошел к стеллажу, взял с полки потертый от многолетнего использования толковый словарь испанского языка «Коваррубиас», раскрыл на нужной букве и нашел статью «Трус: малодушный человек, одолеваемый страхом». Потом принялся листать телефонный справочник, минуя фамилии Вальдес, Варада… Варгас Викунья! Он поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Алло.

— Соедините, пожалуйста, с доктором Варгасом Викуньей.

— Как вас представить?

— Марко Тулио Эскилаче из муниципального совета Боготы.

В ожидании ответа он закурил новую сигару, с силой выдохнул дым и повернулся к окну.

— Доктор, дорогой мой, как поживаете? — спросил он вкрадчивым голосом.

— Марко Тулио, я уж думал, что не дождусь твоего звонка! Как там дела у вас в совете?

— Обычная суета, ничего нового.

На верхней губе Эскилаче выступили капельки пота. Еще одна скатилась по спине, оставив на рубашке темный след.

— Доктор, мне хотелось бы прояснить у вас одну вещь, — произнес Эскилаче, собравшись с духом. — Неужели у вас, управляющего одной из крупнейших строительных компаний страны, нет в помощниках специалиста по юридическим вопросам строительства?

— Конечно, есть, Марко Тулио, целых три! Мои юристы разгрызут для меня любую кость и подадут в разжеванном виде. А к чему ты, собственно, клонишь?

— Дело вот в чем, доктор. Передо мной сейчас лежит доклад, подготовленный нашим замом по юридическим вопросам. В нем указывается, в частности, на определенный недочет в вашем проекте строительства жилого комплекса «Жить в гармонии» на территории Босы. Почва там подвержена опусканию вследствие размыва, а значит, предусмотренное проектом возведение в этой местности девяти шестиэтажных зданий абсолютно неосуществимо, поскольку на глинистом основании такие постройки не простоят больше пяти лет. Представляете, чем это грозит?

— Удивил ты меня, Марко Тулио! — осипшим голосом произнес Варгас Викунья. Последовало неловкое молчание. Эскилаче сглотнул слюну и выпустил клуб сигарного дыма в оконное стекло. Варгас Викунья заговорил первым: — Я тоже дал указание провести исследование почвы, и у меня есть огромная кипа бумаг с печатями нескольких американских фирм и даже лаборатории Центрального университета. Неужели ты думаешь, мой дорогой Марко Тулио, что я полезу в воду, да еще такую мутную, не зная броду?

— Ну что вы, доктор, предусмотрительность всегда была вашей отличительной чертой! Но проблема в том, что я располагаю нотариально заверенной копией договора купли-продажи. Из него следует, что вы заплатили за этот участок по тарифу категории «б», то есть за землю, годную для застройки зданиями не выше трех этажей. Теперь вам понятно? Проектик-то, может, и хорош, да только с вас причитается в двойном размерчике!

— А ты все со своими прибаутками, Марко Тулио. — Он несколько раз дыхнул в трубку, беззвучно смеясь. — Послушай, тебе ведь прекрасно известно, что те земли бросовые, и окружная управа продала их мне только потому, что другие не пожелали вложить и медяка в этакой Тму-Таракани! Вы же у себя в совете сами провозгласили политику возрождения города. И вот я, добросовестный инвестор, строю там, куда больше никто не придет, на мертвой, затапливаемой почве…

— Доктор, поймите меня правильно…

— Я тебя очень хорошо понимаю, Марко Тулио! И если положено не больше трех этажей, значит, так и построим. Мы не станем нарушать закон и подвергать опасности будущих квартиросъемщиков, так или нет?

— Именно это я и хотел от вас услышать, доктор.

— Тогда не будем тянуть резину, — подытожил Варгас Викунья. — Пришли мне досье проекта, и там, где указано шесть этажей, изменим на три. И дело с концом! А тем гринго, что делали по моему заказу исследование почвы, вставим в задницы по динамитной шашке, согласен?

— Ха-ха… Конечно, доктор, — посмеялся Эскилаче, немного расслабившись. — И скажите мне, если не секрет, не припасено ли у вас в загашнике и других проектов застройки?

— Ну как же, ведь это мой хлеб, дорогой советник! Буду направлять их тебе по мере готовности!

Они распрощались, и Эскилаче перевел дух. Он все еще умудрялся находить общий язык с таким опасным противником, как Варгас Викунья. Оба хорошо сыграли свои роли.

С улицы донесся отчаянный автомобильный гудок. Грузовик, развозящий молоко, пытался заехать задом на тротуар и перегородил проезжую часть, чем вывел из себя вынужденного затормозить водителя маршрутки.

Далеко от этого места адвокат Эмилио Барраган бездумно поигрывал брелком с ключами от своего «Пежо-605». Даже дурацкий разговор по телефону с Эскилаче не испортил чудесного солнечного утра со свежим горным ветерком и голубым, безоблачным небом. Адвокат распахнул окно, сквозь кроны деревьев окинул взглядом город. Потом вдруг суетливо ощупал себя в поясе и с разочарованием убедился, что снова заметно прибавил в весе. Он втянул живот, задержал дыхание, затем взялся руками за пухлую грудь, напряг мышцы, поднял подбородок и полюбовался на свое неясное отражение в оконном стекле. Почему Эскилаче обращается с ним, как с никчемным сопляком? Ответ очевиден: Каталина его племянница, и Эскилаче из родственной солидарности помогает карьере ее мужа на адвокатском поприще, подбрасывает ему работу. Барраган провел пальцем по шее и поднес его к носу. Затем торопливо выдвинул третий ящик письменного стола, достал флакон с туалетной водой и пальцем нанес пару капель над воротничком сорочки.

Его беспокоила эта история с трупом на Сисге. Ужасно, что подобное творится в непосредственной близости от цивилизованного общества. Вот почему он испытывал страстное желание переехать на жительство в Лондон, мечтая покупать себе рубашки в универмаге «Харродс» и запасаться провизией на рыночке в Камден-тауне. Или в Париж: магазины на рю Сен-Оноре, бутики на Елисейских Полях, тысяча и одна лавка в районе Оперá. Вот это настоящая жизнь, не то что каждодневное убогое и пошлое существование, которое он вынужден влачить в Боготе, окруженный тревогами, неудобствами, неприятностями и грязью! Кстати, за примером далеко ходить не надо, только вчера ему рассказали в клубе, как один нищий в инвалидной коляске, занимающийся помывкой ветровых стекол на перекрестке, во время остановки на красный свет подкатил к машине жены Кансино Прады, сунул руку в открытое окно, поднес ей прямо к носу какашку и заорал: «Если не хотите жрать это говно, сеньора, гоните-ка сюда бумажку в десять тысяч песо!» Говорят, ее чуть инфаркт не хватил, бедняжку! И неудивительно — мерзость какая!

 

5

Дома он включил автоответчик и услышал голос Моники: «Ты опять где-то потерялся. Уже половина девятого, а я, как дура, все жду тебя в „Гранаоррар“. Если не появишься через десять минут, позвоню Оскару!» Он посмотрел на часы — ровно десять.

У него возникло ощущение одиночества и грядущей потери чего-то очень важного. Он пошел на кухню, налил себе полстакана «Вьехо-де-кальдас», поставил компакт-диск Скотта Джоплина и стал перечитывать записки, которые хранились в карманах муньеки — цитаты из книг, свои зароки, слова Моники, высказывания Гусмана и собственные мысли, напечатанные на его электрическом «ундервуде» или написанные от руки на чем попало. Он читал их все подряд, пуская под музыку клубы сигаретного дыма и отпивая ром мелкими глотками. «Единственная надежда — в предстоящей выпивке». — Малькольм Лаури. «Не дразни во мне быка, если не хочешь получить рогами!» — Моника. «Клаве подарила мне кинжал, и я вонзил его в Клаве». — Вирхилио Пиньера. «Я проиграл. Опять проиграл. Меня это не расстраивает и не заботит. Проигрыш — дело техники». — Луис Сепульведа. «Побежденный несчастиями, низведенный до жалкого состояния вопреки громадному объему проделанной мною работы, имея безумную жену в лечебнице и не имея возможности оплачивать ее пансион, я самоустраняюсь». — Эмилио Сальгари. «В жизни твоей есть загадочный сумрак…» — «Трио Матаморос».

Муньека появилась благодаря наитию Гусмана. Однажды вечером они увидели ее в витрине шляпного магазина рядом с площадью Боливара. На ней было черное платье, лицо закрывала кружевная вуаль.

— С такой куколкой я навсегда позабыл бы об одиночестве, — сказал Гусман.

Силанпа промолчал, но на следующий день подъехал к магазину на своем «Рено-6» и за разумную цену выкупил муньеку — деревянный бюст на вертикальной подставке, две гипсовые руки и лицо со стеклянными глазами жгуче черного цвета.

Он разложил перед собой анкеты пропавших без вести и принялся изучать их, поедая порезанную кружочками колбасу. Ему вспомнились слова Гусмана: помимо личности убитого, наверняка есть и другие зацепки. Что же делать? У него ничего не было, кроме истории Эступиньяна. Завтра, возможно, начнут поступать данные по всей стране, и тогда работы будет невпроворот. Силанпа нехотя взял телефонную трубку, набрал номер Моники и стал слушать длинные гудки, хотя и так знал, что ее нет дома.

— Чего уставилась? — проворчал он муньеке. — Без тебя знаю, что сам виноват и я ей не пара.

Силанпа подошел к манекену, сунул руку в карман черного платья, украшенного традиционной севильской вышивкой, и прочитал на вынутой наугад бумажке: «Люди основательные располагают постоянным занятием, которое приносит им хороший доход… У них где-нибудь обязательно имеется какая-то собственность вроде вашей гостиницы. А мы — что ж, простые существа… зарабатываем на жизнь тут и там, по барам… Нам надо держать ушки на макушке, нос по ветру». Это была цитата из Грэма Грина. А к какой категории принадлежал Силанпа? Моника хотела, чтобы из него получился человек основательный, а он сам страстно желал оставаться простым существом. Силанпа опять наведался на кухню и налил в стакан вторую порцию «Вьехо-де-кальдаса» высотой на вытянутый палец. Он не относился ни к тем, ни к другим. Для неудачника денег у него было слишком много, но их явно не хватало, чтобы считаться личностью уважаемой.

Ему хотелось что-нибудь писать. Руки чесались заняться трупом на Сисге, однако он понимал, что у него ничего не выйдет. Тем не менее сел за электрический «ундервуд» и вставил в каретку лист бумаги. «Сегодня вечером мне нечего сказать. Хоть бы что-нибудь приснилось». Он стал вновь и вновь переписывать эту фразу, каждый раз внося изменения: «Не могу ничего писать, потому что ничего не происходит». Потом отхлебнул большой глоток рома, глядя в окно, не спеша покурил и вернулся к пишущей машинке: «Вот бы приснился хорошенький кошмарчик, но только не чемодан с гадюками — у меня от него мандраж». И добавил: «Недоброе творится в датском королевстве, зато у нас ничего не происходит».

Ночью на металлическом столике заверещал телефон. Силанпа спросонок нащупал в темноте трубку.

— Алло?

— Детектив, срочное дело! Говорит Эмир Эступиньян!

— Кто?

— Я брат пропавшего без вести, припоминаете? В морге!

— Ну, что дальше?

— Я напал на след! Приезжайте немедленно!

— Сейчас три часа! До утра подождать не может?

— Это не телефонный разговор! Я в баре «Лолита», за парком Сантандер! Приезжайте скорее!

Связь прервалась. Встревоженный Силанпа одним рывком поднялся с кровати и тут же взвыл от боли. Он осторожно ощупал пальцем задний проход и с ужасом обнаружил, что геморроидальная шишка увеличилась, затвердела, а внутри выросли новые бугорки.

Кое-как одевшись, он выскочил из дома, сел в машину и, стуча зубами от холода, помчался по кольцевой автодороге в сторону парка Сантандер.

У входа в бар «Лолита» разило кошачьей мочой. В дверях торчал какой-то глухонемой, который жестами стал призывать Силанпу подняться по узкой лестнице, а когда тот проходил мимо, ухватился рукой за свои гениталии, тем самым давая понять, что наверху есть классные телки. Черная дверь на площадке второго этажа была заперта. Силанпа нажал кнопку звонка.

— Да? — спросил мужчина, открывший зарешеченное окошко.

— Здравствуйте… Можно войти?

Мужчина окинул его подозрительным взглядом с головы до ног.

— Мне порекомендовали это место, вот — даже написали адрес на бумажке, только прочитать не могу. — Силанпа просунул сквозь решетку купюру в тысячу песо.

— Адрес правильный, проходите!

В баре было темно. Силанпа подождал, пока глаза привыкнут к слабому освещению, и лишь после этого стал искать Эступиньяна. Направившись к барной стойке, он натолкнулся на невидимый в темноте столик, за которым мужчина в галстуке клевал носом над стопкой агуардьенте — «огненной воды». За другими столиками сидели сонные женщины и лапавшие их мужчины. Музыкальный автомат наигрывал народные песни — ранчеры. Сквозь переход в конце помещения Силанпа разглядел бильярдный зал.

— Ром, пожалуйста.

Бармен взглянул на него недоверчиво, но повел себя дружелюбно.

— Вот, полнехонек! Садитесь за столик, я пришлю к вам девушку!

— Спасибо, я сам выберу, ладно?

Силанпа вошел в освещенный бильярдный зал. По правую руку стояли игорные столы. Эступиньяна нигде не было, и Силанпа уже начал терять терпение, как вдруг голос позади него произнес:

— Идите к тому столу у окна и возьмите кий, а я к вам присоединюсь!

Силанпа поступил как велено и выглянул в окно. На улице ни души. Облетевшие листья прилипли к мокрому асфальту.

В отличие от бильярдных столов за игорными не было свободного места. За каждым сидели по четыре человека перед россыпью карт и денег. Тут же играли в домино, пиринолу, паркес. К клиентам подходили женщины, поднимали подолы юбок, позволяли трогать себя в обмен на пиво или купюру в тысячу песо, опять уходили… В общем, вертеп, да и только!

— Не желаете сыграть партийку?

Эступиньян поприветствовал Силанпу кивком головы.

— С удовольствием.

Они без лишних слов принялись катать шары. На протяжении первых двадцати пяти карамболей Эступиньян не проронил ни звука, потом вдруг сказал:

— Обратите внимание вон на того!

Он мотнул головой в сторону мужчины за одним из столов.

На обоих коленях у него расположилось по девке — одна негритянка лет шестнадцати, вторая постарше, с крашеными волосами — эта гладила его по шее.

— Он уже четверо суток отсюда не выходит! Заказывает музыку, лакает агуардьенте, а еду ему приносят из чичарронерии, что напротив. Этим двум шлюхам постоянно сует в трусы купюры, и они теперь от него ни на шаг не отходят. Играет напропалую и не боится проигрывать, потому что денег у него целый мешок!

— Ну и что с того?

— Некоторое время назад я встал рядом посмотреть на игру и слышал его треп о работенке, которую он выполнил на заказ.

Силанпа положил кий и подошел поближе.

— Не переставайте играть, ваша очередь!

— Что за работенка?

— Перевезти на грузовике странный груз.

— А какой груз, сказал?

— Нет.

— Ну так что?

— Он сказал, что перевозил груз из Тунхи в Чоконту, а ведь это рядом с озером, где нашли труп, разве не так?

— О боже!

— Потому-то я вам и позвонил!

— Как бы с ним поговорить?

— Когда они закончат эту партию, угостим его выпивкой и предложим сыграть во что-нибудь. — Эступиньян исподтишка посмотрел на мужчину. — Мы его запросто разговорим, такие типы любят похвастаться своими подвигами. Я его насквозь вижу, скоро сами убедитесь!

Проиграв в домино, мужчина открыл большой кожаный кошелек, вынул три бумажки по тысяче песо и вручил своему противнику. Потом повторил ту же операцию, только на сей раз достал две купюры по пятьсот песо и сунул по одной под юбки обеим сеньоритам.

— Музыку давай, карахо! — выкрикнул он.

— Как насчет партийки? — с дружелюбным видом обратился к нему Силанпа.

— Садитесь! Во что играем?

— Во что хотите.

— Так… Может, в паркес?

— Годится.

— Лотарио Абучихá, грузоперевозчик. К вашим услугам. — Он пожал руки новым знакомым.

— Эмир Эступиньян, счетовод. А это мой друг, дон…

— Виктор Силанпа.

Они начали игру, перекидываясь ничего не значащими фразами. Каждый положил в центр доски для паркес по одной тысячепесовой купюре.

— Не жизнь, а праздник, правда? — неожиданно заявил Эступиньян.

— Да-а! — подтвердил мужчина. — Выпивка, оттяжка, задник! Любовь моя, покажи-ка моим друзьям свою попку!

Юная негритянка задрала юбку до пояса, выставив на обозрение черные как смоль ягодицы.

— Ай!.. Жаль, что все в жизни преходяще, — философски заметил мужчина, поднимая глаза к потолку.

— Однако сеньору явно везет! — подхватил Силанпа, не глядя на него. — Мне бы так!

— А вы кем работаете?

— Страховым агентом.

— Наверное, поэтому вас привлекают азартные игры.

— А вы?

— Занимаюсь автотранспортными перевозками.

Эступиньян под столом наступил Силанпе на ногу.

— Должно быть, интересная работа? А что вы перевозите?

— Да все! Даже какашки, если заплатят!

Все трое засмеялись. Силанпа бросил кости, сделал ход и выиграл.

— Ни черта себе! — завопил Эступиньян. — Вот это обломилось!

— Ха!

Силанпа подозвал официанта и заказал всем по пиву.

— Однако сеньору, видать, всегда хорошо платят, иначе разве мог бы он позволить себе подобную роскошь? — Силанпа кивнул в сторону двух сеньорит.

— Просто иногда фартит по-крупному, — подмигнул ему Абучиха.

— Избранник судьбы! Мне, к примеру, никогда особенно не везло. — Внимание Силанпы привлекли стройные женские ноги в туфельках на шпильках под столом у дальней стены зала. — И чем же вам приходится заниматься, чтобы так пофартило, если не секрет?

— Да нет, ничего такого, вы не подумайте… Обычные рейсы, все зависит от щедрости заказчика.

Эступиньян понял, что настал момент истины: грузоперевозчика так и подмывало все рассказать, надо только чуть-чуть подтолкнуть. Он предложил выпить, потом подмигнул Абучихе, положил руку ему на плечо и улыбнулся:

— Поделитесь жизненным опытом с друзьями!

— Ну, не знаю… — Абучиха сделал несколько глотков из бокала с пивом, глаза его вдохновенно горели. — Всякое бывало, и в переделки попадал, и такое случалось, что иногда даже понять нельзя!

— Плачу за место в зрительном зале! — быстро сказал Силанпа и бросил на доску для паркес купюру в пять тысяч песо.

— Я кино не показываю, — ответил грузоперевозчик. — Вы ничего не увидите.

— Хорошо рассказанную историю можно смотреть, как кино, — подзадорил Силанпа.

— А вы, видать, большой любитель послушать разные истории?

— Да, поскольку в детстве я ни разу не отмечал свой день рождения, для меня это вроде праздника.

— Вот оно что…

Абучиха почесал подбородок, глядя на купюру, сгреб ее в кулак и поднес к носу. Потом с таинственным видом посмотрел по сторонам, склонился над доской для паркес и произнес заговорщическим тоном:

— Ладно, но только все, что я расскажу, должно остаться за этим столом!

— Коне-е-чно! — хором протянули Эступиньян и Силанпа, крестясь для убедительности.

— Что и говорить, повезло мне тогда! — Он откашлялся и сделал хитрые глаза. — Подрядили меня на днях отвезти большой тюк из Тунхи в Чоконту за довольно кругленькую сумму. Велели ехать ночью и нигде не останавливаться. Я не знал, что там упаковано, но у меня в этих делах профессиональный нюх. То есть, даже не зная, что за груз, я чую, когда он с нехорошим душком, и в таких случаях отказываюсь от заказа. Впрочем, вам это, должно быть, не интересно! Чья очередь ходить?

— Моя. — Эступиньян взял в руку кости. — Я бывал в Чоконте, красивый городок! А какао со сдобными булочками, что на площади продают, пробовали? Королевское угощение!

— Где там, не успел! Я и в города-то, можно сказать, не видел.

— Как же так?

— Мне дали карту, а на ней пометили адрес и как проехать.

— Наверное, заплутали ночью-то?

— Да нет, на карте все четко расписали. Да и склад на самой окраине, других рядом не было. Ну да ладно, давайте играть! И заберите свои деньги, считайте, что я угощаю!

Силанпа мысленно убедился, что запомнил подробности рассказа Абучихи, и вновь отыскал взглядом те самые ножки. Потом не выдержал и поднялся.

— Извините, отлучусь в туалет.

Проходя мимо девушки, Силанпа увидел, что она совсем юная и спит, опустив голову на сложенные на столе руки. Вернувшись на свое место, он сказал Эступиньяну:

— Что-то мне нехорошо — наверное, выпил лишнего.

— Пошли на свежий воздух, может, полегчает.

— Пошли!

Они извинились, забрали свои деньги и направились к переходу в бар. Минуя дверь туалета, услышали шум спускаемой в унитаз воды, чьи-то шаги и кашель. Дверь отворилась, и из туалета вышла обладательница красивых ножек, приподняв юбку и на ходу поправляя чулки.

— Как тебя зовут? — решился спросить Силанпа.

— Кика, но я сегодня уже закончила работать.

— И когда теперь? — Ему понравилось ее девчоночье лицо, маленький ротик и кошачьи глаза.

— Приходите в пятницу, только пораньше, часиков в семь.

Они вышли на холодный предутренний воздух, и Силанпа посмотрел на часы — половина пятого. Оба, не сговариваясь, сели в его «Рено-6» и покатили к загородному шоссе.

 

6

Тут мне придется сделать своеобразное отступление от общей канвы моего повествования. Подвести, так сказать, некий промежуточный итог. Память моя хранит множество воспоминаний о детстве в далекой и туманной Нейве. Мои родители содержали закусочную на местном рынке, где днем посетителям подавали фритангу, пиво и овсянку. Фританга — кушанье достойное и исконно колумбийское, однако, как следует отметить — без малейшего намерения оскорбить наши с вами патриотические чувства, — представляет собой настоящую отраву в смысле уровня холестерина и опасности для кровеносных сосудов. Я рос, украдкой подъедая с тарелок остатки пищи, бездумно засовывая в рот огрызки чичаррона, сдобренные мякотью авокадо, холодные объедки свиной колбасы, отбивных и отварного легкого — и все это тайком от отца с матерью, которые, кстати сказать, придерживались спартанских взглядов на воспитание, и самое большее, на что я мог рассчитывать за столом, — кусочек постного мяса с маленькой порцией риса и салата. Могу предположить, что, слушая мою исповедь, вы уже мысленно задаетесь вопросом — чем же обусловлено такое суровое отношение родителей к своему ребенку? А причина, доложу я вам, заключалась в том, что Аристофанес Мойя, ваш покорный слуга, который нынче самоотверженно выполняет отведенную ему почетную гражданскую функцию и с гордостью носит форму защитника общества, рассматривая это как одно из самых высоких и весомых достижений всей своей жизни, и, наконец, тот, кто выступает сейчас перед вами, превратился… в толстого увальня.

Начальное образование мне давала сама жизнь да открытая книга рыночной площади Нейвы. Умение читать, писать и прочую элементарную ученость я приобрел в местной школе — не частной, а муниципальной, как вы догадываетесь, — но лишь в пределах пяти имевшихся в ней классов. Впрочем, данное обстоятельство не имеет значения, так как я был словно хорошая деревянная чурка, которой не хватает только попасть в руки талантливого резчика. Говорю об этом не из тщеславия, но дабы избежать пробелов в своем повествовании. Итак, мои почтенные и уважаемые товарищи по ассоциации, я продолжаю. Детство мое проходило в борьбе и единстве двух противоположностей: с одной стороны — никем не разделенные страдания неутолимого голода, с другой — сокровенная радость постоянного процесса насыщения. А в результате, сеньоры, такое внутреннее противостояние мне вышло боком, понимаете ли, и повлекло за собой известные печальные последствия. В одиннадцатилетнем возрасте я случайно подслушал брошенную отцом фразу: «Наш Аристофанес никуда не годится! Только и делает, что ест! Мне просто стыдно за него, честное слово!» От этих слов меня, мальчишку, будто громом поразило! В течение трех недель я не принимал пищи, буквально крошки в рот не брал, и не потому, что испытывал злость или чувство унижения, а просто у меня внутри словно намертво замкнулась какая-то дверца. Я так отощал, что стал весить всего двадцать восемь килограммов. В больнице на меня смотрели так, будто я уже не жилец на этом свете, или, как говорят у нас в комиссариате, вот-вот «освобожу пустое место».

И чем же все это закончилось? На мой взгляд, самым что ни на есть человечным и даже, с вашего позволения, красивым итогом. Когда я уже дошел до ручки и на мне можно было пересчитать все кости, папа остался дежурить ночью у моей больничной койки. Уже под утро меня разбудили негромкие стоны — папенька плакал. Вы наверняка представляете себе, что чувствует ребенок при виде плачущего отца. Это загадочное таинство настолько потрясает, что начинаешь сомневаться в реальности бытия; кажется, мир только зарождается, а все прожитое просто стерлось начисто. Так оно и случилось. На следующий день мой организм раскупорился и вновь стал принимать пищу. Тем не менее болезнь не прошла для меня бесследно. Я обрел страх перед словами. Я узнал, какой убийственной силой обладает одна лишь брошенная невзначай фраза. Вы спросите: разве возможно, чтобы Аристофанес Мойя боялся слов? Да, сеньоры, я боюсь, и даже очень! Боюсь — больше ножа в руке буйного хулигана или пули отпетого засранца, да простят меня за грубость присутствующие дамы. Потому что раны, причиненные словами, не продезинфицируешь спиртом и не вылечишь уколами — их можно только пережить, перестрадать. Эти раны не кровоточат, а боль их таится, выжидая, чтобы напасть на нас, вроде пауков, если позволите мне сравнение с подобными тварями, которые подстерегают свою жертву в темноте и расправляются с ней, стоит той запутаться в паутине. И мне, тогдашнему мальчишке, стало страшно в присутствии взрослых, страшно слышать их разговоры, а потому я уходил к реке бросать в воду камни, или к шоссе смотреть на проезжающие автомобили, или залезал на манговые деревья и, прячась в кроне, созерцал мир — в общем, предавался обычным занятиям нормального деревенского ребенка. Меня не пугали в отличие от человеческих голосов птичий щебет, шум водопада, рев междугородных автобусов, подбирающих по дороге пассажиров до Боготы. Я провожал почтительным взглядом громадную, выкрашенную в яркий цвет машину, представляя себе, как в один прекрасный день и мне откроется ее дверца, чтобы увезти меня в столицу…

 

7

Светало, когда они приехали к Сисге. Эступиньян вдруг начал тревожиться.

— Я здесь играю в полицейских и воров, а через два часа мне уже надо быть в конторе!

— Не беспокойтесь, я все улажу за минуту! Напишите на этой бумажке имя вашего начальника и номер его рабочего телефона!

Доехав до Чоконты, Силанпа остановил машину у телефона-автомата и позвонил капитану Мойе.

— Капитан! Знаю, что слишком рано! Я сейчас как раз занимаюсь трупом на Сисге, выясняю очень важные обстоятельства! Послушайте, у меня к вам большая просьба: позвоните по одному телефону, запишите — 248-39-26 — и спросите начальника отдела балансов, его зовут сеньор Теофило Мехорадо. Объясните ему, пожалуйста, что Эмир Эступиньян сегодня не сможет выйти на работу, так как привлечен к участию в чрезвычайной и секретной операции национальной полиции. Вы можете сделать для меня это одолжение?

— А кто он такой, этот Эступиньян?

— Брат одного из пропавших без вести, мой капитан; я вам все расскажу после!

— О’кей, Силанпа! Да, вот еще что, услуга за услугу — не могли бы вы прихватить для меня немного местных жареных могольяс?

— С радостью, капитан, сколько вам?

— Штук пятнадцать, не больше, так, похрустеть здесь, в комиссариате!

Шесть утра. По улице шли крестьяне в пончо и сомбреро. Было холодно, в воздухе висела легкая изморось, похожая на прозрачную мокрую занавеску. Силанпа обратился к проходящему мимо священнику.

— Извините, отец! Мы из Боготы, где тут у вас склад?

— Склад? Вы хотите сказать — зернохранилище?

— Вот именно, отец, зернохранилище! Знаете, всю ночь за рулем, не соображаю, что говорю!

— Поезжайте по этой улице до самого конца. Там увидите дорогу, которая огибает каменоломню и ведет в горы. Проедете по ней метров пятьсот, повернете направо — там есть указатель.

— Спасибо, отец!

Пока они доехали до поворота, изморось переросла в ливень. Через ветровое стекло не было видно ни зги, поэтому решили оставить машину в рощице и идти пешком.

— Зонта нет? — спросил Эступиньян, заглядывая под сиденье.

— Нет, но вам и незачем. Я один пойду, а вы ждите здесь.

— Ну вот еще! У вас тут капает, да и радио нет!

— Знаете, всякое может случиться, я не могу гарантировать, что это безопасно.

— Спокойно, детектив! Буду сопровождать вас на свой страх и риск!

Зернохранилище представляло собой несколько сооружений из дерева и бетона начала двадцатого века. В центре стояло административное здание с надписью на стене «Зернохранилище Уньон». Очевидно, в нем располагались служебные кабинеты. Рядом находилось складское строение под двускатной крышей и большими зарешеченными окнами. На дворе царил полный покой — ни людей, ни машин на стоянке перед зданием.

— Обойдем вокруг, посмотрим, что там! — Силанпа стал перебегать от дерева к дереву, пытаясь уберечься от дождя.

Эступиньян открыл заднюю деревянную дверь, обветшавшую от сырости, и они вошли в допотопную кухню, а оттуда попали в просторное помещение без чердачного перекрытия, в котором выстроились в ряд несколько огромных, как башни, емкостей с зерном. От них к медным приемникам вели широченные трубы. Здесь пахло, как в подвале.

— Плохой воздух, — пожаловался Силанпа.

— Воняет, будто армадил напердел! — уточнил Эступиньян.

— Странно, что нет никого!

Все мешки имели на боку красный штамп с инициалами «ЛУ», ниже — надпись черными буквами: «Чоконта-Бойяка».

Раздался скрежет открываемой створки ворот, и они поспешно спрятались за мешками.

— Вот эти готовы к погрузке, — произнес чей-то голос. — Так сколько вы возьмете?

— Шестьдесят мешков. Когда можно пригнать машину?

— Когда хотите. Если подъедете прямо сейчас, я открою вам гараж, тогда не намочите.

— Лучше часиков в десять. Вообще-то мне до завтра запаса хватит.

Оставшись одни, они выбрались из укрытия и обошли помещение. Ничего необычного здесь не было.

Силанпа успел заметить, что покупатель зерна приезжал на крытом пикапе с надписью на задней дверце: «Хлебопекарня Бойяка-Реал». Работник зернохранилища закрыл ворота и удалился вверх по лестнице.

Они вышли из здания и направились к сараю, замеченному Силанпой. От территории зернохранилища его отделял остаток ограды из ржавой колючей проволоки. Внутри были свалены в кучу заплесневелые деревянные скамейки, несколько угольных печурок, побитые зеркала и развалившиеся столы. Табличка на обломке двери гласила: «Турецкая баня „Земной рай“».

Закончи в осмотр, они вернулись в «Рено-6» и помчались в комиссариат полиции Чоконты. Силнапа предъявил журналистское удостоверение, представил Эступиньяна как своего коллегу, и их проводили в кабинет местного полицейского начальника лейтенанта Камарго.

— Красного винца не желаете?

— Нет, спасибо.

— Так вы, значит, журналист?

— Да.

Эступиньян бросил на Силанпу удивленный взгляд — журналист?

Принесли поднос с тремя чашками кофе и корзиночку с хлебцами.

— Отведайте наш знаменитый местный деликатес — жареные могольяс! Итак, чем могу быть полезен?

— У меня к вам вопрос: кому принадлежит зернохранилище «Уньон»?

— Зернохранилище-то? Доктору Анхелю Варгасу Викунье. Да вы наверняка его знаете! Очень почтенный сеньор, истинный труженик, как и все уроженцы нашего города. Надеюсь, ваш вопрос не означает, что у него возникли неприятности?

— Напротив. Мы хотели знать имя владельца, чтобы у него не было никаких неприятностей, только и всего! А эту выпечку из отрубного теста делают здесь, в Чоконте?

— Да, восхитительно, не правда ли?

— Аве Мария, мой лейтенант! Да ради такой вкуснотищи хочется у вас навек поселиться!

Подытоживая свой визит в полицейский комиссариат Чоконты, Силанпа обнаружил, что заполнил пометками уже целый листок у себя в блокноте:

«Бильярдный бар „Лолита“. Лотарио Абучиха — по приблизительному подсчету, порядка 300 тыс. песо за ночной рейс Тунха-Чоконта — проверить, найти склад. Кика — в пятницу, пораньше. Зернохранилище Уньон — 60 мешков хлебопекарне Бойяка-Реал. Турецкая баня „Земной рай“. Доктор Варгас Викунья. Лейтенант Камарго — Чоконта».

На обратном пути в Боготу Эступиньян, долгое время хранивший молчание, вдруг заговорил:

— Позвольте поинтересоваться, сеньор Силанпа, вы назвались журналистом?

— Да, я работаю в «Обсервадоре».

— Вот черт, а я-то думал, вы из секретной службы!

— Какое там, чувак, у меня есть только один секрет — я завтракаю таблетками аспирина!

Когда они приехали в Чиу, Силанпа сказал Эступиньяну:

— Подождите меня с полчасика. Можете пока перекусить в этом ресторанчике. — Он подрулил к стоящей на тротуаре табличке с меню. — Мне надо повидать одного человека, с помощью которого мы раскроем это дело.

— Как прикажете, хефе! Вы позволите мне так к вам обращаться?

— Обращайтесь, как вам нравится! Я скоро!

Эступиньян расположился за столиком на террасе ресторана, а Силанпа отправился в алкоголический санаторий к Гусману. Он поднялся по лестнице на второй этаж, глядя через застекленный проем на умиротворяющее зрелище сада, стариков в инвалидных колясках, греющихся на солнышке возле фонтана, розовые и лиловые цветы бугенвильи, оплетающей здание по всему периметру.

— Ну и чертовщина получилась с этим Армеро! — Перед приходом Силанпы Гусман читал газеты и теперь его так и распирало от возбуждения. — Я предполагал что угодно, только не это! Истинно говорю вам, Колумбия — пропащая страна!

— А дальше будет еще хуже.

— Ни хрена себе! Куда ж еще-то хуже?

— Но я вам ничего не скажу! — Силанпа уселся на кровать и взял с тумбочки пожелтевшие от времени экземпляры «Тьемпо», «Эспектадора» и «Обсервадора». — И вообще я пришел к вам за помощью в деле убитого на Сисге.

Гусман вперил в него острый взгляд.

— Тогда расскажите мне все, что знаете, все, что видели! Подробно опишите место, где найден убитый, состояние трупа, все!

Гусман взял лист бумаги, карандаш и по ходу рассказа стал делать пометки и что-то чертить. Силанпа обрисовал ему участок берега озера, на котором обнаружили мертвеца, из чего были сделаны колья, потом перешел к Эступиньяну, бару «Лолита» и водителю грузовика. Закончил своей поездкой в Чоконту и всем, что перечислено у него в блокноте.

— Ладно, скоро сюда явится монашка кормить меня дерьмом в таблетках, так что вам лучше уйти. — Глаза Гусмана метали молнии. — Дайте мне несколько дней, чтобы переварить эту информацию.

— Спасибо, дорогой!

Опечаленный Силанпа вышел из палаты, проклиная свою наследственную слезливость, которая всю жизнь мешала ему бороться с собственными сантиментами.

 

8

Нанси принесла скоросшиватели в кабинет Баррагана. В рукавах сорочки доктора, сидящего без пиджака, поблескивали элегантные запонки в форме якорей. Казалось, даже воздух здесь был насыщен деловой энергией, от которой у Нанси похолодело в пятках, а другие части тела восторженно отреагировали каждая по-своему.

— A-а, спасибо! Присядьте, пожалуйста! — Все с тем же до предела озабоченным видом доктор указал ей на стул возле своего рабочего стола.

Некоторое время он молча изучал ксерокопии, затем вдруг заговорил со стальной ноткой в голосе:

— Сеньорита, хочу обсудить с вам и один вопрос, касающийся нашей конторы. Беседа будет носить частный характер, а потому прошу вас присоединиться ко мне во время обеда — здесь и стены имеют уши.

— Как вам угодно, доктор.

— Вы пойдете первой, а я подберу вас за углом. В двух словах дело заключается в следующем: я намереваюсь произвести ряд перестановок среди персонала, и мне требуется мнение именно такой особы, как вы. У вас еще не накопились предубеждения, но уже имеется первое впечатление обо всех нас, так что, несомненно, вы воспринимаете обстановку с большей ясностью, чем любой другой.

Нанси зарделась, колени у нее задрожали.

— Хорошо, доктор… Если смогу быть вам полезной…

— Только обещайте мне, что ни словом не обмолвитесь о нашей встрече с сеньоритами, что за дверью!

— Обещаю! — ответила она, гордая тем, что у нее с доктором есть общая тайна.

Нанси вышла из кабинета с румянцем на щеках. Трини и Нача тут же попытались испепелить ее взглядами, потом переглянулись и обменялись непонятными жестами, которые показались Нанси некрасивыми и вульгарными. Томате, как обычно, не отводил глаз от разреза у нее на юбке.

Нанси прошла на свое рабочее место и занялась приведением в порядок файлов в ящиках шкафа с документами, думая о том, что ей предстоит высказываться о людях почти незнакомых. Поэтому все время, остающееся до обеда, она украдкой наблюдала за ними, обдумывала их действия и пыталась создать у себя более или менее определенное мнение о каждом. В двенадцать тридцать Нанси встала из-за стола, взяла свой жакет и направилась к выходу, не говоря никому ни слова.

— Нанси, ты разве не будешь обедать с нами? — крикнула ей вдогонку Нача поверх своей пишущей машинки.

— Нет, меня ждет двоюродная сестра!

— А-а…

Она дошла до угла, убедилась, что никто за ней не следит, и быстро зашагала к торговому центру. Там остановилась у витрины и принялась разглядывать ткани, пока за спиной не раздался голос Эмилио Баррагана. Он открыл ей дверцу машины, и Нанси, прежде чем сесть, сняла жакет и аккуратно повесила себе на руку.

— Спасибо, что пришли, Нанси.

— Доктор… — едва сумела вымолвить она в ответ, вспыхнув от смущения маковым цветом.

Барраган повез ее обедать в ресторан, дорога к которому поднималась в сторону Ла-Калеры. Они сели за столик у окна на втором этаже, откуда открывался красивый вид на город. Барраган стал показывать разные достопримечательности, и Нанси опять покраснела, но тут же мысленно отругала себя за глупость — нет ничего постыдного в том, что она общается с таким любезным и воспитанным человеком, как доктор!

— Нанси, вы бывали в Нью-Йорке?

— Нет, доктор. Я вообще мало путешествовала.

— Знаете, во всей Боготе это место больше всего похоже на Нью-Йорк. А вид отсюда напоминает мне один замечательный ресторанчик в Нью-Джерси. Из его окон можно любоваться небоскребами Манхэттена.

За едой заговорили о деле. Барраган попросил Нанси высказать свое мнение о сотрудниках конторы. Она постаралась не ударить в грязь лицом и хорошенько припомнила то, о чем размышляла утром.

— Мне думается, что Домитило работник серьезный, ответственно относится к своим обязанностям. Он простой, честный, всегда готов помочь.

Доктор одобрительно улыбнулся, заказал еще белого вина и продолжал с интересом слушать, время от времени опуская взгляд за вырез на блузке Нанси. Он только попросил ее говорить проще, исходя из собственного опыта.

— Трини поначалу показалась мне довольно ненадежной… — Нанси отпила «такама-бланко» и не сразу проглотила, посмаковав вино во рту. — Она как-то странно смотрела на меня, но потом я поняла, что это не так, виновата моя застенчивость. Трини обладает большим профессиональным опытом, во все вникает и знает контору как свои пять пальцев.

— Вы с ней подружились?

— Нет, Трини и Нача всегда вместе, и, если честно, когда я вижу их вдвоем, боюсь им помешать и потому держусь от них подальше.

— А Томате?

— Мне кажется, он очень хороший. Симпатичный и дружелюбный. Он с самого начала объяснил мне, где что находится в конторе и как себя вести. Иногда Томате провожает меня до автобусной остановки.

— Очень хорошо, Нанси, я обязательно приму к сведению все, что вы мне рассказали. — Барраган пристально посмотрел ей прямо в глаза. — А в Париже вы тоже не бывали?

— Нет, доктор, хотя очень хотела бы.

— Это божественный город! Там полно ресторанчиков с видом на Сену. На мой взгляд, любой формирующейся личности просто необходимо путешествовать. Потому-то, Нанси, я и рассказываю вам о разных странах.

— Вы совершенно правы, доктор… — И Нанси опять стало стыдно за свое невежество.

— А раз так… знаете что? Я попрошу вас сопровождать меня в мою ближайшую командировку за границу. Хочу, чтобы мои сотрудники были по-настоящему культурными людьми, а чтения книг для этого просто недостаточно.

— Благодарю вас за доверие, доктор.

Они вернулись в контору еще до двух часов. Доктор поблагодарил Нанси за помощь и заверил ее, что их встреча была крайне полезной. Он высадил девушку за два квартала до офисного здания, чтобы не вызвать кривотолков среди посыльных. Нанси шагала по тротуару, преисполненная гордости, что ни о ком не сказала ничего дурного, всех похвалила, пусть даже Трини и Нача всегда шушукаются при ее появлении, а сами пялятся на нее, как вороны, будто раздевают догола своими взглядами, а то вдруг разражаются хохотом! Ладно хоть Нанси не слышит, что они про нее судачат!

В кабинете Баррагана ждал срочный телефонный звонок.

— Доктор, сеньор Варгас Викунья на пятой. Соединяю?

— Скажите ему, чтоб подождал секунду, мол, я с заграницей разговариваю!

Встревоженный, он поерзал в кресле. Потом выдвинул ящик письменного стола, достал зубочистку в виде миниатюрной копии толедского клинка, почистил десны, выковырял застрявшую кожицу и лишь после этого нажал кнопку коммутатора.

— Теперь соединяйте!

— Эмилито, рад приветствовать тебя!

— Взаимно! Извините, что заставил ждать, но у меня был звонок из Нью-Йорка. Чему обязан удовольствием?

— Жизнь заставила… Хочется беседовать с тобой о литературе, музыке, опере — обо всем, в чем ты так хорошо разбираешься и чем я восхищаюсь, но суровая действительность вынуждает меня быть более прозаичным. Речь пойдет о земельном участке на берегу озера.

Барраган почувствовал, как кровь забилась в шейной артерии. На верхней губе у него выступил и три капельки пота.

— Вот как? Я весь внимание, доктор.

— Это маленький рай, сладкий сон, ставший явью! Понимаешь, о чем я толкую? О четырехстах гектарах, что занимают «Дети Солнца».

— Послушайте, доктор, я только начал всерьез заниматься делом Перейры Антунеса. Позвоните мне на следующей неделе, и тогда, владея на память всей информацией, я смогу лучше обсуждать его.

— Память — невероятная штука, не правда ли? Ее, как растения, надо время от времени освежать водичкой, чтоб не завяла.

Воротник сорочки вдруг начал душить Баррагана; он быстрым движением расстегнул верхнюю пуговицу и ослабил галстук.

— Если хочешь, можешь переговорить с советником Эскилаче, — продолжал Варгас Викунья. — Это как раз будет полезно для освежения твоей памяти. Свяжись с ним, а потом перезвонишь мне. К твоему сведению, мне тоже нравится, когда мне звонят друзья.

— Ну конечно, доктор! На будущей неделе. Обещаю!

— Знаешь, по правде говоря, я сам только что разговаривал с Эскилаче. Но я не стал называть ему те участки, пока окончательно не определился с тобой.

— Вообще-то у меня складывается предварительное впечатление, что с ними не все так просто, доктор. А потом, вы понимаете, копаться в этих бумагах не слишком, скажем, по-христиански, пусть пройдет время.

— Мы с тобой не старушки и не уличные полицейские, чтобы рассуждать о христианстве. Лучше подумай о мире, в котором мы живем. И ведь до чего трудно разобраться в нынешней действительности, как по-твоему?

— Согласен, доктор. Но мне потребуется время.

— Слава богу, времени у нас достаточно, Эмилио.

— Тогда ждите моего звонка.

Барраган положил трубку и подскочил с кресла, как ужаленный. В разговоре с Варгасом Викуньей он не осмелился упомянуть мертвеца, посаженного на кол и найденного полицией на берегу Сисги, но подумал, что его мечты о рыночке в лондонском Камден-Тауне или о парижской рю Сен-Оноре, возможно, скоро осуществятся.

 

9

— Ай-й! — закричал от боли Силанпа, когда врач придавил геморройную шишку холодным пинцетом. — Что там, доктор, совсем плохо?

— Ну, если и дальше будет расти, вам придется подкладывать седалищный круг!

— А как сделать, чтоб не росло?

— Ну, это от многого зависит… Лепешки из отрубей ели?

— Да… То есть более или менее…

— Отказались от газированных напитков, алкоголя, жирной и острой пищи?

— Н-ну да, доктор, более или менее…

— Вот, в этом-то все и дело! Если по-прежнему будете придерживаться диеты «более или менее», операции не избежать!

— А это очень больно?

— Так же, как удалять миндалины, только из заднего прохода.

Врач сделал ему напоследок обезболивающий укол, и Силанпа вышел из его кабинета, уже погруженный в мысли о Чоконте и записях в своем блокноте. Так, сегодня четверг… В три часа дня надо ждать телефонного звонка от Эступиньяна.

Расследование продолжалось на основе имеющейся информации, из других комиссариатов пока не поступало никаких сведений. Силанпа подумал, что хорошо бы раскрыть дело еще до выходных, уехать с Моникой в Мельгар и забыть ненадолго обо всем на свете. В прошлом году они здорово оттянулись там, сняв классное бунгало — Силанпа блаженствовал в гамаке с книжкой Джозефа Рота, а Моника смаковала Вирджинию Вулф, лежа на краю бассейна и поджариваясь на солнцепеке.

Капитан Мойя посоветовал ему: «Спокойно, сеньор журналист, не из-за чего пупок рвать!» — а Моника куда-то запропастилась. Он несколько раз звонил ей домой, но никто не ответил, и в лаборатории ничего о ней не знали. Но Силанпа-то понимал, что это лишь способ наказать его за плохое поведение, просто надо дождаться, когда у Моники улучшится настроение. Он решил с помощью автоответчика назначить ей свидание на завтра у нее дома. Потом достал свой блокнот и нашел нужную запись.

— Алло! Справочная?

— Да, к вашим услугам.

— Будьте добры, мне нужен номер телефона турецкой бани «Земной рай».

— Одну минуту.

Силанпа записал номер, поблагодарил и положил трубку.

Он закурил сигарету и произнес, обращаясь к муньеке:

— Ну, и хрен с ней, с операцией, как думаешь? — Направился на кухню, налил себе стакан рома, вернулся с ним в гостиную и опять взял телефонную трубку.

— Турецкая баня «Земной рай» к вашим услугам.

— Здрасьте. Я хотел бы узнать расписание работы бани.

— Сеньор является членом клуба «Дети Солнца»?

— Нет.

— Тогда расписание вам знать незачем, баня только для членов клуба.

— А к кому надо обратиться, чтобы вступить в клуб?

— Напишите заявление и отправьте по почте. Его рассмотрят и пришлют ответ с подробной информацией.

— А какой ваш адрес?

— Восемнадцатый километр шоссе Чоконта-Мачета. Но заявление надо послать в наш офис, на почтовый ящик 32505.

— Спасибо.

Он положил трубку, и телефон тут же зазвонил. Силанпа вздрогнул, сразу решив, что это Моника.

— Детектив, Эступиньян на проводе. Прием!

— Вы уже готовы?

— Да, и даже договорился со своим начальством. Я свободен до самого понедельника.

— Тогда ждите на углу Каракас и авениды Чиле. Буду там через полчаса!

— Куда поедем?

— Снова на Сисгу.

— Вот блин, похоже, вам приглянулось это место. Напали на свежий след?

— Расскажу по дороге!

— Си, сеньор! Конец связи!

На загородном шоссе почти не было машин за исключением редких грузовиков и автобусов.

— Хефе, разрешите задать вопрос, — сказал Эступиньян, почесывая подбородок. — Как вы полагаете, либералы и социал-демократы — одно и то же?

— Не знаю, Эступиньян. А почему вы спрашиваете?

— Да я тут на днях прочитал в «Тьемпо», что мы, колумбийцы, политически безграмотны. Вот и решил почаще разговаривать на эту тему — глядишь, начну разбираться в политике!

— В таком случае вы обратились не по адресу, я ведь тоже колумбиец.

Территорию ограждал частокол из сосновых бревен. Над воротами на деревянной доске было выведено красными буквами: «Земной рай». Начинало смеркаться. Силанпа всмотрелся поверх ограды, и ему показалось, что в глубине, в конце мощенной булыжником дороги, светится огонек.

— Обойдем вокруг, — сказал он Эступиньяну.

— А вдруг там собаки?

— Если так, мы в заднице.

Они пошли вдоль соснового частокола по тропинке, взбирающейся на пригорок, пока не наткнулись на какое-то строение, а внизу с другой стороны холма увидели ручей и проложенную по берегу мощеную дорогу.

— Вот где мы можем пройти. — Силанпа сосредоточенно нахмурил брови.

— Нет, там наверняка охрана. Лучше забраться на крышу. Давайте-ка я вас подсажу!

Эступиньян присел спиной к стене и сплел пальцы рук. Силанпа поднял ногу, поставил, как в стремя, на его ладони, оттолкнулся другой ногой и дотянулся до края крыши. Эступиньян распрямился и, подталкивая, помог Силанпе вскарабкаться наверх.

— Ну что там?

— Ничего не видно. Сейчас, подождите!

Он снял ботинки и стал осторожно красться по черепице. Пока взбирался на крышу, его от напряжения словно ужалило в задний проход электрическим разрядом, и теперь там болело. Дойдя до кровельного желоба, Силанпа увидел стеклянный фонарь, запотевший изнутри, а рядом трубу, из которой валил пар. «Турецкая баня!» — догадался он. За противоположным краем крыши показался внутренний двор. «Загляну туда и вернусь», — решил он и начал потихоньку спускаться. Миновал еще одну трубу, осторожно высунул голову, и от изумления широко раскрыл глаза.

— Человек тридцать, и все голые! Вперемешку мужчины и женщины. Смеются, разговаривают, а сами совершенно голые! — Силанпа закурил под недоверчивым взглядом Эступиньяна.

— Голые? То есть, вы хотите сказать — без одежды?

— Ага. Гуляют по саду, читают, курят… И все голышом!

— Простите, можно уточнить: и женщины тоже?

— Угу, и женщины.

— В следующий раз я сам полезу на крышу! — Эступиньян заерзал на сиденье «рено». — От одного вашего рассказа у меня уже стоит…

— И ведут себя спокойно, будто так и надо…

— Наверное, потому это место и называется «Земной рай».

— Теперь понятно, откуда эта таинственность в телефонном разговоре.

— Но блядства не было? Я имею в виду, мужики с бабами… не того?

— Не-ет! Только гуляли по саду, разговаривали…

— Bullshit! Значит, там собрались одни педики! И вообще нечистое это место, сеньор журналист!

— Придется посетить его еще раз…

Эступиньян попросил высадить его на перекрестке авениды Субы и 127-й, а Силанпа поехал к дому Моники. Ему так не терпелось видеть ее, что он не мог ждать до назначенного на завтра свидания, хоть и понимал — чем больше времени пройдет, тем легче ему будет вымолить прощение; в противном случае он рискует нарваться на нелюбезный прием.

Поднимаясь на лифте, Силанпа шарил по карманам в поисках полученного в свое время из рук Моники ключа от ее квартиры, которым пользовался очень редко. «Если ее нет дома, залезу в ванну и буду дожидаться, попивая ром». Но Моника была дома. Силанпа бросил пиджак на диван и прошел в спальню.

— Ты что тут делаешь? — изумленно воскликнула Моника.

Она лежала на кровати поверх одеяла совершенно нагая, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами; грудь ее возбужденно вздымалась.

— Ты ждала меня?

Силанпа с вожделением пожирал ее глазами, а Моника молча отвела взгляд. За дверью туалета раздался шум спускаемой в унитаз воды.

— Кто?..

Не успел он договорить, как дверь отворилась, и оттуда с довольным видом вышел голый Оскар. Одной пятерней он приглаживал волосы на голове, другой почесывал свою мошонку.

— Это не то, что ты думаешь… — растерянно пробормотала Моника.

Оскар раскрыл рот, будто собирался что-то сказать, но Силанпа молча повернулся и выбежал вон, хлопнув за собой дверью.

Лил дождь, промозглый ветер нагонял холод с вершины горы.

Словно липкое затмение окутало сознание Силанпы. В мозгу вертелась только фраза из книги Грэма Грина, переписанная на бумажку и хранимая в кармане муньеки: «В момент потрясения душевная боль почти не ощущается». Теперь и он знал, что это сущая правда. Срочно требовалось что-то предпринять. Вспомнился философ Чиролья, который сказал ему однажды: «Когда-нибудь эта чувиха тебя кинет».

Охранник бара «Лолита» узнал его и впустил без разговоров. Силанпа сразу направился к барной стойке.

— Виски! Нет, лучше ром.

За столиками сидели одинокие женщины и, позевывая, поглядывали на него. Не много клиентов наведывалось сюда по четвергам в одиннадцать вечера.

— А Кика? — спросил Силанпа бармена.

— Она на кухне. Позвать?

Силанпа кивнул, сел за свободный столик, и через минуту девушка уже стояла возле него.

— Вы пришли слишком рано, папочка! Я вам назначила на пятницу.

Силанпа посмотрел на нее, не говоря ни слова.

— Ой, кажется, дело серьезное! Можно, я закажу себе вина?

— Заказывайте что хотите!

На ней был розовый купальный халатик, под которым отчетливо угадывались ягодицы; спереди выступал упругий животик. Силанпа одним махом допил ром и заказал еще.

— Сколько за то, чтобы подняться в номер?

— Восемь тысяч.

— Пошли!

Он знаком попросил бармена налить двойную порцию.

Миновав коридор, они вошли в комнату с номером 6 на двери. Кика сразу направилась в ванную.

— Ложитесь в постель, я сейчас. Вот плечики, можете повесить одежду.

Силанпа проводил ее взглядом, разулся, снял рубашку, брюки и улегся в одних трусах.

Кика вернулась полностью раздетая и легла рядом с ним. У нее была великолепная попка, вся в родинках.

— Хотите, я помогу сделать его твердым?

— Без разницы.

Потолок кружился у него над головой. К подвешенной на электропроводе лампочке слетались мотыльки и мошки. Силанпа продолжал пить. В какое-то мгновение он обнаружил, что Кика уже сидит сверху, старательно елозя животом. Ему показалось, будто она отделена от него стеклянной перегородкой.

— Вы слишком много пьете, потому ничего и не получается!

— Не важно, мне все равно понравилось.

В баре Силанпа продолжил пить ром, заказывая порцию за порцией. В четвертом часу он уронил голову на стойку и отключился. Его не могли добудиться, он не слышал увещеваний владельца бара, не чувствовал клешней охранника, который стащил его со стула, выволок на холодный утренний воздух и опустил прямо на тротуар.

 

10

На данном этапе моего повествования на сцену выходит достопочтенная донья Симона де Мойя — мир праху ее! — бабушка вашего покорного слуги, который в то время достиг возраста, когда появляются первые признаки полового созревания. Донья Симона овдовела после замужества — долгого, нелегкого, но не ставшего оттого менее счастливым. Радость домашнего очага принесли ей, поперед прочего, одиннадцать детей, рожденных ею и окрещенных в католической вере, хотя, как водится и отвечает природе человеческой, при всей глубине и нерушимости брачных уз не обошлось без огорчений и битых тарелок в силу, если говорить откровенно, пристрастия супруга к потреблению крепких напитков, увлеченности азартными играми и волочению за чужими юбками — то есть наличия ансамбля всех инструментов, под которые испокон веков пляшут почтенные отцы семейств. Мой покойный дед, человек малообразованный, если не сказать больше, относился скорее всего к тем первопроходцам, которые создали и сохранили собственную семью силою своих мускулов. Начал он с мальчика на побегушках в каком-то ресторане в Армении. Затем, уже женатый, переехал в Барранку и нанялся в рыбаки на «Магдалену». Потом возвратился на юг, чтобы по очереди работать водителем грузовика в Ла-Линее, механиком в Ибаге и снова взять курс в открытое море, плавать матросом по Тихому океану. После этого был шкипером в Буэнавентуре, а когда повредил себе лодыжку и охромел, окончательно осел все в той же Барранке, став женским портным. Вернулся, так сказать, на исходную позицию — как в паркесе, если позволите подобное сравнение… Паркес человеческой судьбы… Простите, вы, конечно, уже обратили внимание на мою склонность к лирическим отступлениям!

Меня, одиннадцатилетнего мальчишку, отвезли жить к бабушке. К тому времени все дети доньи Симоны уже улетели из родительского гнезда, за исключением одной, самой младшей дочери, которая так и не рассталась с матерью, разделив с ней одинокую женскую долю. Они вместе хлопотали по дому и торговали сладостями в собственном ларьке, который стал для них главным предметом повседневных забот и единственным источником средств существования. Там-то я и познал великолепие и пагубность вкуса сладкого, такого не похожего на то, что мне доводилось есть на рыночной площади Нейвы, и с первого мгновения ставшего блаженством для души — моей замкнутой, незрелой детской души. После первой же ложки мьельмесабе сознание мое встрепенулось и шепнуло мне: это королевское лакомство, bocato di cardinale, как поют в опере!

На мой непросвещенный взгляд — как я уже пояснил, не что иное, как сама жизнь дала мне образование — воздействие сладкого на детей схоже со стихийным бедствием. Кто из вас знает нормального ребенка, который не сходил бы с ума при виде мелькочи, коломбины или шоколадного понке? Никто, а если таковой младенец существует, я готов его выкупить и усыновить! Почему сладкое представляет для детей неодолимый соблазн? Да потому, что его можно сосать, лизать, ковырять пальцем, то есть поступать так, как более присуще человеку в малолетнем возрасте, чем в любом другом! И позвольте мне напомнить многоуважаемой аудитории, что человек, или «человеческое существо», как его называют антропологи и священнослужители, прожил восемнадцать веков, не имея понятия о сахаре! Мне попалась в «Дайджесте» статья о факторах, вызывающих заболевание гипофиза, при котором он выделяет в желудок яд, препятствующий распаду жиров, вследствие чего происходит деформация туловища. А такая деформация, кстати сказать, по убеждению классиков философии, наносит серьезную душевную травму… Однако я отклонился от темы. Продолжаю свою мысль: естественный сахар, тот, что содержится во фруктах и прочей пище, данной человеку природой… он хороший. Пагубен другой, ублюдочный, да простят меня дамы, те самые прозрачные кристаллические песчинки, которыми мы каждое утро отравляем наш кофе с молоком и засоряем добрую половину кондитерских изделий, отчего те, однако, не перестают служить славным гастрономическим достижением Колумбии, как внутри страны, так и за ее пределами… Такой сахар губителен для самой жизни, сеньоры, ведь стоит вкусовым рецепторам распробовать его, им уже не избавиться от соблазна, как и согрешившей душе, если позволите мне подобную мораль, а отсюда и причина, по которой так трудно выкинуть его из своей жизни. Я, как человек, привыкший к дисциплине, сказал себе: «Ты попробовал и оказался в заднице! И исправить содеянное можно, лишь испытав боль!» По мере того как мой организм развивался, укреплялись мое тело и мускулатура подростка, сознание и душа мои старались удержать их в стороне от зловредных лакомств, которые бабушка и тетя ежедневно извлекали из своих кастрюль, чтобы — о ирония судьбы! — обеспечить мое пропитание. Однако вопреки усилиям и страданиям, стоило мне ослабить бдительность и позволить самому себе соблазниться кремовым кукуручо, плиткой мелькочи или тарелочкой мьельмесабе, как тут же и солнце вроде бы начинало светить ярче, и жить становилось веселее, и человек вырастал в нечто большее, чем плаксивая мартышка. И лишь позже появлялось чувство вины, стервятниками налетали угрызения совести, клевали в самое болезненное место моей души, и с помощью унизительного и неприглядного приема, который по этой причине не буду подробно описывать, я вызывал у себя рвоту — верный способ очистить желудок от скопившейся в нем ядовитой жижи.

 

11

— Где я? — промычал Силанпа, с трудом приоткрыв один глаз. Ослепительные солнечные лучи проникали через окно. В их свете он различил помятый металлический шкаф, треснувшее зеркало, зеленое кресло, почтовые открытки и черно-белые фотографии, пришпиленные булавками к стене, и множество мельчайших пылинок, плавающих в застоявшейся духоте непроветренного помещения. Ему захотелось приподняться, но требовалось непомерное усилие, чтобы оторвать тяжелую, ледяную голову. Его прошиб пот, в глазах потемнело.

Цветастая занавеска на двери вдруг откинулась в сторону, и в комнату вошла Кика в голубых джинсах и белой майке с надписью «I Love Girardot».

— Ну что, папуля, очухались? Вы были в полной отключке!

— Почему я здесь?

— Вы уснули, и Улисес выволок вас на улицу. Хорошо еще, в вашем бумажнике нашлись деньги заплатить за выпитое, иначе они бы с вас с живого шкуру содрали!

— Который час? — Силанпа опять попытался встать, но в глазах все поплыло, и он бессильно уронил голову.

— Спокойно, папуля! Еще рано. Вы у меня дома.

— Это вы меня сюда притащили?

— Да, вы мне должны за такси! Водитель потребовал двойную плату за то, что помог запихивать вас в машину!

Силанпа наконец принял сидячее положение.

— А где здесь ванная? — спросил он, пристыженный.

— Там, — показала Кика на дверь. — Если нужна горячая вода, ее надо разогреть на плите.

Силанпа несколько раз плеснул себе на лицо холодной водой, протер мокрой рукой шею и за ушами, и почувствовала себя чуть лучше. Но тут же вспомнил о Монике, и невольно стиснул зубы — он не мог видеть это наяву, ему приснился гадкий сон!

В стене ванной имелось крошечное оконце, глядящее во двор. Через него Силанпа разглядел вдали смутные очертания горных вершин, окутанных облаками, а прямо напротив — вереницу цементных домишек; под проемами подслеповатых окошек висели веревки с бельем, велосипедные колеса, полосатые половики.

— Что это за дерьмовая дыра?

— Баррио Кеннеди, папуля. Не доводилось бывать здесь?

— Заезжал как-то раз… — Силанпа посмотрел на свои часы — два пополудни. — Можно я позвоню?

— Да, конечно, но только если есть монетка в десять песо. Телефон на улице, на углу.

Они выпили кофе, и Кика проводила его до телефона-автомата. Силанпа набрал номер «Обсервадора».

— Эскивель? Это Силанпа!

— Где вас носит, мать вашу! Уже два часа названиваю вам домой! Сегодня на утренней редакционной пятиминутке присутствовал сам Солорсано, а вас нет! Пришлось оправдываться, изобретать уважительные причины вашего отсутствия!

— Уж поверьте, я не сижу сложа руки! В данный момент как раз занимаюсь расследованием дела убитого на Сисге. Мне только нужно еще немного времени!

— Вот приезжайте сюда и объясняйте все главному редактору! Я уже устал быть вашим адвокатом!

Силанпа попрощался с Кикой, отдал ей купюру в пять тысяч песо и пошел ловить такси на авенида-де-лас-Америкас.

По дороге к нему вновь вернулось ужасное воспоминание: голая Моника и Оскар, выходящий из ванной. Желудок судорожно сжался, Силанпа почувствовал, что его сейчас вырвет. Он поспешно открыл окошко и стал жадно вдыхать упругий ветер. Вдруг захотелось рассказать обо всем Гусману, облегчить душу, выслушивая его циничные насмешки. Впрочем, истории любовных измен настолько пошлые и одинаковые, что не волнуют никого, кроме самих пострадавших.

Приехав в редакцию, он первым делом зашел в кафетерий, одну за другой выпил три чашки кофе и приободрился.

— Капитан Мойя просил меня не раскрывать тайну следствия, пока не будет собрано достаточно доказательств. У меня в работе сейчас несколько версий.

Из зала редакции доносилась трескотня пишущих машинок.

— Какие версии? — Солорсано неотрывно смотрел на него, грызя карандаш.

— Я пока еще не могу обсуждать их в открытую.

— Я — заместитель главного редактора по информации, Силанпа! Имею право знать!

— Не могу нарушить слово…

— Я ведь профессиональный журналист, Силанпа. И знаете что? Интуиция подсказывает мне, что здесь нечисто. Мы, конечно, видели фотографии этого посаженного на кол, да только… — Солорсано отвернулся и продолжил, глядя в окно: — Чем больше вы рыскаете в «поле», тем меньше времени проводите в редакции. Вот что меня смущает прежде всего. И я невольно задаюсь вопросом: а может, он просто такой хитрожопый, что решил — пусть, мол, другие тянут лямку вместо него?

Силанпа ничего не ответил, взял свой кейс и молча пошел на рабочее место. Сел за стол, включил компьютер и в ярости признался самому себе, что не знает, о чем писать. Голова болела, хотелось убраться из редакции ко всем чертям, однако он сделал усилие, чтобы взять себя в руки.

ЗАГАДОЧНЫЕ ТРУПЫ

Редакция, Богота.  — Казнь через посажение на кол на Сисге обещает стать одним из наиболее ужасающих и загадочных преступлений, о которых когда-либо рассказывалось в нашем разделе полицейской хроники. После того как труп жертвы доставили в морг института судебной медицины, его предъявили на опознание многочисленной группе граждан, разыскивающих своих пропавших без вести родственников, но имя убитого так и не была установлено. Образно выражаясь, мертвые продолжают молчать. Смерть уносит все живое, но в данном случае она, похоже, стерла без следа также прошлое и личность покойника, который был человеком тучным, лет около пятидесяти пяти отроду (см. графический портрет), приятной внешности. Но хотя до сих пор не удается узнать, как звали этого мужчину и что привело его к столь трагическому финалу, зато наше воображение способно подсказать нам, каким адским мукам подвергли свою жертву неизвестные палачи, одержимые необъяснимой злобой и действовавшие с преувеличенной жестокостью.

Пока продолжается расследование убийства на Сисге, о котором ваша газета и впредь будет информировать своих читателей, мы напомним вам о другом неопознанном трупе, прозванном «серебряным мальчиком». Это случилось в селении Доллартон на западе Канады в провинции Британская Колумбия зимой 1978 года. Группа лыжников наткнулась на замороженный труп подростка тринадцати лет. Его огромные голубые глаза были распахнуты, оскаленный рот обнажал красивые, ровные зубы. Тут же, естественно, возник вопрос: кто он и что с ним случилось? Однако ни один человек во всей Британской Колумбии не заявлял о пропаже ребенка с похожей внешностью. Весть о неопознанном трупе пересекла страну и докатилась до Оттавы и Монреаля, превратившись в притчу во языцех: кто же все-таки тот красивый мертвый мальчик? На радиостанции и в редакции газет поступали нескончаемые телефонные звонки, приходила лавина писем от женщин, называвших себя матерью погибшего ребенка, однако все эти утверждения оказались ложными. Появилось множество публикаций с вымышленной биографией мальчика, — следователи и их добровольные помощники исчерпали все возможные версии, а тайна по-прежнему оставалась нераскрытой.

И осталась бы таковой, если бы ключ к разгадке не предоставила Валери Нейер, молодая журналистка из газеты «Суар-де-Монреаль». «Серебряный мальчик» — так окрестила его пресса и называла на протяжении восьми месяцев неизвестности — был родом из Швейцарии, и звали его Карл Асперн. За семь лет до описываемых событий он вместе со своими родителями попал в авиакатастрофу. Легкий самолет, на котором они летели, рухнул в районе северных озер. Считалось, что все трое погибли, но, по утверждению журналистки, Карлу удалось выбраться на снег прежде, чем самолет взорвался, и его замерзший труп отлично сохранился. В течение семи лет бурные ветра мало-помалу подталкивали мертвое тело, пока оно не скатилось в небольшую речушку, а та, нырнув под землю, вынесла его на поверхность совсем в другом месте. Так, спустя годы, труп очутился поблизости от Доллартона. Фотографии Карла Асперна, присланные его родственниками из Цюриха, совпадали с внешностью «серебряного мальчика». Журналистка также отыскала регистрационный журнал с записью об авиакатастрофе, в которой погибли его родители. В итоге она доказала, что за семь лет труп Карла переместился на расстояние в 978 километров!

Поодаль на столе секретарши зазвонил телефон, и пронзительный звук болезненно отозвался в голове у Силанпы.

— Силанпа, вас, на второй линии!

На нетвердых ногах он подошел к аппарату — может, это Моника?

— Алло.

— Эступиньян на проводе. Куда вы запропастились? Докладываю: прошлой ночью возобновил контакт с грузоперевозчиком Лотарио Абучихой. Договорился о нашей встрече с ним на сегодня, в шесть вечера, в бильярдной «Каракас».

— Есть что-то новое?

— Он обещал мне подробно рассказать о том рейсе в Чоконту.

— Тогда до встречи!

В заднице так болело, что страшно было идти в туалет, а стоило сосредоточить на чем-либо взгляд, пол начинал качаться под ногами.

Силанпа спустился в кафетерий.

— Почи, у вас не найдется таблеточки алка-зельтцер подлечиться?

— Конечно, дон Виктор, а что с вами, головка бо-бо?

— Еще как бо-бо, Почи, а все потому, что к ней подвесили здоровенные, тяжеленные рога — можешь такое вообразить?

— Неужели?

— Не то чтобы это имело какое-то огромное значение, но голова болит!

— Подождите-ка секундочку! — Почи подошел к кухонной плите, зачерпнул что-то половником из кастрюли и налил в тарелку. — Сначала откушайте мясного бульончика, а потом примете алка-зельтцер. Отходняк сразу пройдет, сами увидите!

Силанпа написал еще две полицейские заметки по сообщениям телеграфного агентства Колпренса, сдал все три странички в номер и отправился ловить такси до Седьмой карреры.

Дома на автоответчике его ждали четыре сообщения от Моники. Силанпа нажал кнопку воспроизведения и сел на диван с открытой банкой «клаусена».

«Виктор, вчерашнее имеет свое объяснение. Позвонишь мне часов в двенадцать? Чао». Затем: «Двенадцать прошло, а ты не позвонил. Показываешь характер? Звонила в редакцию, сказали, тебя нет. Я буду в лаборатории до двух. Позвони мне. Нам есть о чем поговорить». Запись продолжала прокручиваться. «Уже пять минут третьего. Ухожу в консультацию на прием к Лорене. Буду дома примерно в половине четвертого. Надеюсь, ты со мной свяжешься. Приветик». И наконец: «Я дома. На автоответчике куча сообщений, но от тебя нет ни одного. Ты что же, так и не позвонишь мне? Буду сидеть дома и ждать твоего звонка. Хотелось бы увидеть тебя сегодня вечером и все обсудить. Я уже поняла, что у тебя есть характер. Чао».

Силанпа закурил и допил пиво из банки. Голос Моники все еще звучал у него в мозгу. Его глаза увлажнились при мысли, что он сам во всем виноват — всегда опаздывал, оставлял ее одну. Но звонить не хотелось: боялся, что в итоге завяжется многочасовой мелочный спор, который ни к чему не приведет, так лучше не начинать; молчание для него сейчас — самое верное оружие. Силанпа обернулся к муньеке — ее лицо показалось ему бледнее обычного. Он поднял ей челку, чтобы посмотреть в глаза, и сказал:

— Знаю-знаю, ты мне это уже говорила: я трус и засранец! — Потом посмотрел на часы и спустился на автостоянку перед домом.

Входную дверь бильярдной «Каракас», что на углу 57-й улицы, с одной стороны подпирал лоток с хотдогами, а с другой сигаретный. Силанпа поспешно проскользнул между ними.

— Опаздываете, сеньор журналист! — Эступиньян блеснул на него глазами сквозь конус света от лампы над бильярдным столом.

— Пробки повсюду… — пробормотал в свое оправдание Силанпа, протягивая руку Лотарио Абучихе. — Рад новой встрече!

— Я тоже. Эмир, то есть, вернее, детектив Эступиньян объяснил мне, кто вы оба есть на самом деле. Крутая у вас работенка, однако! Даже приходится пользоваться вымышленными именами, прямо, как Бэтман и Робин!

— Да, более или менее… — неопределенно промычал Эступиньян с другого края стола и обратился к Силанпе: — Сеньор журналист, кабальеро Абучиха ознакомился с вашими публикациями по делу убитого на Сисге, я посвятил его в суть происходящего, и потому он сейчас здесь, с нами. И это правильно, не так ли? Потому что в таких делах, как я уже ему объяснил, лучше оставаться на стороне закона.

— Я человек честный, сеньор журналист!

— Расскажите-ка нам все, как было.

— Ну, вы уже знаете, что я зарабатываю на жизнь, перевозя на заказ грузы на своей колымаге. Если вам потребуется отправить что-нибудь тяжелое в Нейву, Вильяо, Кукуту — обращайтесь к Лотарио. Надо доставить фрукты из Онды в Боготу — опять Лотарио. В остальное время стою на приколе на 58-ой возле перекрестка с Каракас в ожидании заказов на перевозку, скажем, мебели или, к примеру, почтовых посылок. Многие из тех, кто уже пользовался моими услугами, теперь обращаются только ко мне, будь то доставка домой из мебельного магазина нового приобретения или рейс до Палокемао, а то и вообще переезд на новую квартиру.

— Хорошо, друг Лотарио, давайте опустим эти подробности и расскажем сеньору журналисту об известных вам фактах, — попросил Эступиньян, намеливая кий.

Абучиха присел возле окна, закурил сигарету «насьональ» с фильтром, выпустил клуб дыма и после многозначительной паузы приступил к рассказу.

— Вечером десятого октября я, как обычно, находился на своем рабочем месте на пятьдесят восьмой в десяти метрах от пересечения с Каракас. Стою я, ем здоровенный апельсин и перекидываюсь анекдотами с другим водилой, Пуэрко Эспином, только у него «шевроле». Тут подходит к нам прилично одетая сеньора, отзывает меня в сторонку и культурно так интересуется: «Вы работаете за пределами Боготы?» Я говорю — конечно, где угодно и когда угодно, поскольку, да будет вам известно, сеньор газетный писатель и сеньор детектив, работа грузоперевозчика такая, что особо не закапризничаешь. Если ты везти не возьмешься, то возьмется другой, и в подтверждение моих слов, обратите внимание, пока я разговаривал с сеньорой, которая, кстати сказать, дамочка была вся из себя, Пуэрко Эспин изо всех сил вытягивал шею, чтобы разнюхать, не обломится ли и ему чего-нибудь. Я тогда еще подумал про себя, мол, этот проныра только прикидывается, что разглядывает попку у дамочки, поскольку ничего в этом нет странного и неестественного, а на самом деле подслушивает и дожидается момента, чтобы броситься к ней с воплями — я, я повезу! Нет, сеньор, сказал я себе, и принял предложение дамочки, даже не назначив цену, только спросил: «А когда ехать?» Она повернулась, бросила через плечо: «Работать будете сегодня ночью, поезжайте за мной!» — А сама села в «мицубиси» с частным номером, и мне пришлось следовать за ней до самой автостоянки «Унисентро». Больше я ее не видел, потому что, когда проезжал между рядами припаркованных автомобилей, появился незнакомый сеньор и, подняв руку, велел мне остановиться. Потом сказал, чтобы я отправлялся в Тунху, дал схему города и объяснил, как доехать до торгового центра. Там, мол, меня встретят на заправочной станции. Потом заявил дословно следующее: «Желаю удачи и доброго пути. И знайте, дело, которое вам поручается, не содержит ничего противозаконного или опасного, зато очень важное!» После этого вручил толстенький бумажный конверт со ста тысячами песо. У меня в горле пересохло, и чуть, извиняюсь, член не встал при виде такой уймы денег. И тогда сеньор сказал мне вот что: «По прибытии в Тунху вам вручат второй конвертик и груз. Поезжайте спокойно, там вас все объяснят!» Я домчался до места без единой остановки, всю дорогу думая о Лупе, девушке из бара «Лолита», от которой я тащусь. Приехал в Тунху в одиннадцать вечера, прикатил на указанную автостоянку — никто меня не встречает. Двигатель глушить не стал, подождал немного — по-прежнему никого. Вырубил движок. Ну ладно, думаю, раз они отвалили мне такую кучу денег, значит, им это надо. Рано или поздно кто-нибудь да объявится. Так и случилось; минут через пять кто-то тихонько стукнул по стеклу — я даже вздрогнул от неожиданности. Смотрю — пожилой сеньор, показывает мне на гараж и говорит: «Поставьте грузовичок вон туда». Ворота отворились, я загнал внутрь свою колымагу и вышел из кабины. Подошел старик и повел меня в магазинчик возле торгового центра, приговаривая, что я, мол, устал и, наверное, хочу подкрепиться, попить чего-нибудь, а еще лучше перекусить. Я только тогда сообразил, что за все время съел только тот здоровенный апельсин, и согласился. А когда мы вернулись в гараж, я совершенно обалдел, потому что моя машина стояла со снятым тентом. А сеньор и говорит: спокойно, мол, сейчас будем ее загружать. И еще добавил: «До самой Чоконты в кузове будет ехать парень и охранять груз». Я не удержался и переспросил: «До Чоконты?» — а сам подумал: почему они не наняли кого-нибудь из местных перевозчиков? Но тут же вспомнил про конверт и ляжки Лупе, член у меня опять начал подниматься, и я стал на все согласный. Мне дали еще денег, целых пятьдесят тысяч, объяснили, как проехать на зернохранилище, куда вы уже и сами наведались, и тронулся в путь. Когда прибыл на место, все повторилось: загнал машину в гараж, мне велели вылезти, угостили кофе с могольей чичарроной и с благодарностью вручили последний конвертик. И чао, на этом точка, потому что после этого я сразу завалился в «Лолиту» к Лупе, а что там было, я уж вам не расскажу!

— При встрече вы узнали бы тех людей? — Силанпа закурил сигарету и приготовил свой блокнот.

— Да, уж сеньору точно, а еще того, что в Тунхе, и того, что в Чоконте.

— Какого цвета был «мицубиси» сеньоры?

— Ну, такой синенький.

— Синий или голубой?

— Голубой.

— Темно-голубой или светло-голубой?

— Темно-голубой.

— Случайно не обратили внимания на номер?

— Нет.

— Не заметили во внешнем виде машины каких-нибудь особенностей типа переводных картинок, украшений, подвесок, широких покрышек и тому подобного?

— Что-то не припоминаю.

— Во что была одета сеньора?

— В юбку и жакет от портного. Подробности можно узнать у Пуэрко Эспина, он ее сфотографировал сверху донизу, а лучше всего где-то посредине.

— А как были одеты остальные?

— Да кто в чем, ничего особенного.

— Сеньора — блондинка, брюнетка, шатенка?

— Блондинка.

— Глаза голубые, зеленые, черные?

— Серые.

— Светло-серые или темно-серые?

— Темно-серые.

— Какого роста?

— Повыше меня, а мой рост метр шестьдесят восемь.

— Возраст?

— Маскировка хорошая, но, вероятно, сорок с хвостиком.

— Цвет кожи?

— Белый.

— Откуда она родом, по вашему мнению, — Богота, Бойяка, Медельин, побережье, Льяно?

— Из Боготы.

— Как выглядел мужчина в Тунхе?

— Высокий, усы, лет пятьдесят, одет в голубые джинсы и темно-синий суконный пиджак. Вроде бы тоже из Боготы.

Абучиха вдруг поднялся со скамьи, подбоченился и уставился на них подозрительным взглядом.

— А вы, случайно, не из ЦРУ?

— Не-е-ет! — хором протянули оба.

— А, ну хорошо. Тогда можем продолжать.

— Вы бы смогли найти тот гараж в Тунхе?

— Наверное, да, но точно ответить затрудняюсь — гаражей было несколько — и все одинаковые, частные.

— У меня больше вопросов нет, — сказал Силанпа. — Эступиньян, вы хотите что-то спросить?

— Всего лишь уточнить две детали. Сидя в грузовике, вы не почувствовали что-то необычное или непонятное? К примеру, запах тухлятины или формалина?

— Нет. Если и был запах, то скорее напоминал хлебный. Помню, я еще подумал, не для того же они заставили меня провести всю ночь в дороге, чтобы перевезти два центнера могольяс!

— Почему именно два центнера?

— Уж свою-то колымагу я хорошо знаю, детектив! По тому, насколько тяжело идет машина, могу точно определить вес груза.

— И вторая деталь: вам не удалось увидеть в лицо человека, который сопровождал груз в кузове?

— Нет. И даже не заметил, что он там.

— Спасибо, это все.

Эступиньян повернулся к ним спиной и с многозначительным видом шагнул к окну. Потом резко обернулся, поднял вверх указательный палец и громко произнес:

— Над головами этих злодеев висит демосфенов меч!

— Вы хотите сказать, дамоклов меч? — поправил его Силанпа.

— A-а, какая разница, хефе? В те времена все носили с собой холодное оружие!

 

12

— Дядя! — Дочь и сын Баррагана с радостными криками бросились навстречу Эскилаче и повисли у него на руках. — Что ты нам принес?

— Как всегда, мою к вам любовь, детки, а еще вот вкусненького! — Он протянул им пакетик с конфетами «coffee delihgt». — Только уговор: до обеда ни-ни, а то аппетит испортите!

Каталина, жена Баррагана, готовила на кухне макароны с мясом в винном соусе и, не снимая фартука, вышла к двери поприветствовать дядю.

— Какая приятная домашняя атмосфера, Ката! Нет ничего лучшего в жизни, чем семейный очаг! — провозгласил советник. — Скажи мне, где твой придурочный муж?

— Сейчас спустится, Марко! — Она подошла к проему в стене, откуда начиналась лестница на второй этаж дома. — Эмилио! Марко Тулио приехал! У него дел невпроворот, даже дома из кабинета не вылезает, — пояснила она дяде.

На лестнице появился Барраган. На нем были белые спортивные штаны и фирменная рубашка «лакосте» с длинными рукавами.

— Как поживаешь, Марко Тулио? Рад тебя видеть.

— Вот, держи сигары. Дал слово — все равно, что в долг взял. — Он положил на стол коробку «монтекристо № 5».

— А долг платежом красен, — подхватил Эмилио, раскупоривая бутылку «Касильеро».

За обедом обсудили возможные варианты завершения теленовеллы и послушали, что рассказывают дети про школу.

— Дядя, а на верхней губе учительницы французского растут усы, а еще она мне сказала, если я и дальше буду получать хорошие отметки по контрольным, меня вместе с пятым классом пошлют в Париж!

— Ты обязательно должен поехать в Париж, Хуанчито, а для этого нужно упорно учиться. Ваши мама и папа многим жертвуют ради того, чтобы вы имели все самое лучшее.

После обеда мужчины уединились в кабинете Баррагана.

— Хорошенько намотай на ус то, что я тебе сейчас скажу, Эмилио. Ни мы, ни Перейра Антунес не имеем к этому трупу никакого отношения. Ты, вероятно, еще в состоянии вспомнить, что ты и я лично присутствовали на похоронах Перейры две недели назад.

— Ну, конечно, конечно, Марко Тулио… Только, не знаю, эти фотографии в «Эль-Обсервадоре»… Не знаю почему, но те фотографии посаженного на кол…

— Ну подумай сам, кому придет в голову творить подобное с Перейрой Антунесом? Сосредоточься на своей работе. Как движется подготовка документов на передачу земли?

— Я как раз хотел поговорить с тобой об этом. В тех бумагах, что я получил, и в описи имущества, которую ты мне переслал, не содержится никакого упоминания об этих четырехстах гектарах.

— Что?! — Сигара выпала из пальцев Эскилаче на ковер.

— Что слышал! Никакого упоминания. Этот земельный участок в описи имущества не значится.

— Не может такого быть, Эмилио, проверь по нумерации страниц, может, один лист отсутствует?

— Уже проверил, все в полном порядке, и среди недвижимости, описанной адвокатами, не числится ни пяди земли!

— Эмилио, четыреста гектаров не могут в одночасье исчезнуть с лица земли, а тем более вместе с теми полоумными, которые на них обосновались!

— Перейра Антунес и сам был натуристом. Марко Тулио, потому и предоставил «Детям Солнца» право пользования своей землей. Черт его знает! Надо докапываться, в чем тут дело.

— Но мы не могли ошибиться! По последнему кадастру владельцем является он!

— Марко Тулио, ты, вероятно, в курсе, что за этими землями охотится Варгас Викунья?

— В курсе с твоих же слов. Он мне ничего не говорил. — Грызя ноготь, Эскилаче с ненавистью вспомнил голос доктора в телефонной трубке во время их последнего разговора. — Да, вполне возможно, это его происки! А от «Детей Солнца» ничего пока не слыхать?

— Нет, с ними еще не контачили, но на следующей неделе мы могли бы вызвать в суд их менеджера.

— Кто такой?

— Женщина, некая Сусан Кавьедес.

— Мы должны разыскать документы на те земли, Эмилио! У «Гран Капитала» уже есть проект застройки в районе озера — сорок пять коттеджей, поле для гольфа, воднолыжная станция, охотничьи угодья! Я не могу их кинуть, и потерять поддержку в муниципальном совете! Уж не стану расстраивать тебя подробностями…

— Ты что, уже пообещал им?

— Я тебе все объяснил в своем письме от первого октября, но ты ведь даже не читал его, раздолбай ты этакий? — прорычал, повышая голос, Эскилаче.

— Успокойся, Марко Тулио! Всему свое время, не будем седлать несуществующего коня.

— Да конь уже под седлом, Эмилито, а ты мне теперь талдычишь, что его не существует!

— О чем ты говоришь?

— Я говорю тебе о том, что мою выборную кампанию в прошлом году финансировал «Гран Капитал», и если мы не заполучим те земли, они отрежут у нас сам знаешь что, приготовят из них фарш и скормят нам же в виде рубленого бифштекса!

— Но… А как же Варгас Викунья? Я думал, ты с этими землями работаешь на него?

— Я должен «Гран Капиталу», а не Варгасу Викунье! И вообще не чеши попусту языком, я с Варгасом Викуньей не работаю уже много лет!

— А он об этом знает?

— Слушай, ты, наш разговор происходит у тебя дома, после семейного воскресного обеда! Учти, если хоть одно слово просочится за эти стены, с твоей карьерой покончено, понятно?

— Не надо мне угрожать, Марко Тулио! Мы с тобой плывем в одной лодке! Просто Варгас Викунья названивает мне по тому же поводу, и естественно, я хочу знать…

— Эмилито, ты должен заняться поисками документов на землевладение! Я не знаю где, ты у нас адвокат, тебе и карты в руки! Мы их найдем и зарегистрируем участок в окружном кадастре как часть земельного фонда, а затем передадим в пользование «Гран Капиталу»! Теперь все понятно?

— Ничего не могу обещать. Если Варгас Викунья уже запустил туда свою лапу, пиши пропало.

— А если им владеют «Дети Солнца»?

— В таком случае, надеюсь, будет полегче, хотя их я вообще не знаю.

— С ними тоже надо держать ухо востро. Они, конечно, ненормальные, раз ходят голышом, как пещерные люди, но вовсе не идиоты.

— А что нам делать с остальной недвижимостью Перейры Антунеса?

— Ну, с этим просто. Раз нет наследников, никто не сможет нам помешать распорядиться по-своему. Но это все мелочи, Эмилито, нам нужны те четыреста гектаров, дорогой ты мой, вот что сейчас самое важное!

Около шести вечера Эскилаче уехал домой, и хозяин дома поднялся наверх, чтобы переодеться. У себя в кабинете Барраган снял телефонную трубку, набрал номер и негромко переговорил с кем-то. Некоторое время спустя он спустился, одетый в блейзер темно-синего цвета; из нагрудного кармана торчал бордовый носовой платок.

— Уходишь? — спросила Каталина, беря на руки маленькую Кату.

— Поеду в Кантри-клуб выпить чего-нибудь, любовь моя, но сначала заскочу ненадолго в контору — Марко Тулио попросил меня проверить кое-какие документы.

— Только не задерживайся слишком долго, дети захотят сказать тебе спокойной ночи перед сном.

— Не беспокойся.

Барраган вышел, оставив после себя ароматное облако парфюма.

Он перехватил Нанси у двери в контору. После первой встречи они обедали вместе почти каждый день. Эмилио рассказал ей, что занимается сейчас очень запутанной коммерческой сделкой. Они сели в машину и поехали в северном направлении.

— Доктор, я все-таки не понимаю, — пролепетала Нанси, слегка ошеломленная тем, что проводит воскресный вечер со своим хефе, — почему вы привезли меня именно сюда, чтобы поговорить о работе?

Свет в зале был приглушен, в центре под медленную музыку танцевали пары.

— За мной наблюдают, Нанси! И боюсь, подслушивают тоже. Я был просто вынужден отвезти вас туда, где нет спрятанных микрофонов.

— Но… — Нанси стало страшно. — Кому понадобилось следить за вами?

— Мафии, Нанси, мафии! Я ведь адвокат, как вы знаете, а значит, приходится заниматься разными делами… Должен вам признаться, я никому не доверяю!

— А какое отношение ко всему этому имею я?

— Только вы, Нанси, способны помочь мне!

— Но… каким образом?

— Вообще-то я не вправе впутывать вас, а потому не стану посвящать во все подробности. Только знайте, вы оказываете неоценимую услугу родине уже тем, что находитесь сейчас здесь, со мной!

Танцующие пары начали целоваться. Нанси почувствовала тревогу.

— Вот тот мужчина, — Барраган украдкой показал на толстяка в желтом галстуке, — работает на ЦРУ. Мне только что сообщили об этом, когда я отлучался в туалет. Больше я вам сказать не могу.

— Неужели все так опасно?

— Вы даже представить себе не можете! — Он щелкнул пальцами, подзывая официанта. — Еще два «куба-либре».

— Доктор, я ведь говорила вам, что не пью!

— Поступайте как велено, Нанси, дело зашло слишком далеко!

— Просто у меня уже голова кружится.

— В данный момент это не важно. Сосредоточьтесь на мыслях о своей стране, о демократии, о президенте! Вот что сейчас поставлено на карту!

— Этот сеньор из ЦРУ?

— Тс-с-с, стоит им засечь нас, они тут же начнут подслушивать!

— Но кто они?

— Русские, Нанси! И больше не задавайте мне вопросов ради собственной безопасности!

С каждым новым словом Барраган все ближе наклонялся к уху девушки. Ее окутывал аромат «обсешн» от Келвина Кляйна. Наконец Нанси почувствовала прикосновение его руки.

— Доктор, что вы делаете?

— Веду игру, Нанси, иначе они нас заподозрят!

— Мне страшно!

Барраган сжал в своих пальцах ее руку.

— Не бойтесь, я с вами, а тот официант мой агент! В случае необходимости он применит оружие!

— А мы не можем уйти отсюда?

— Нет, я должен дождаться, когда со мной выйдут на связь!

— Но вы же говорили, что тот сеньор в галстуке уже вышел с вами на связь!

— Он только передал мне шифровку, но не сам шифр! Нанси, лучше не задавайте столько вопросов, иначе я не смогу гарантировать вашу безопасность!

Рука Баррагана начала сдвигать подол ее юбки.

— Это может показаться вам необычным, но так надо.

Его указательный палец протиснулся в укромный уголок между ног Нанси и полез было еще глубже…

— Доктор!

Нанси отстранилась.

— Внимание, русский! — сдавленным голосом произнес Барраган. — Там, возле туалета!

— Вон тот?

— Да, не смотрите на него!

— Но это же негр!

— Негр, а работает на русских! Один раз мне уже довелось с ним сразиться.

— Так он вас знает?

— Ждите меня здесь!

Барраган встал, подошел к барной стойке, обмолвился несколькими словами с барменом, потом вернулся и наклонился к самому уху Нанси.

— Выход заблокирован русскими! Мой агент спрячет нас в конспиративном помещении. Идите за мной!

Они вышли к широкой лестнице и поднялись в небольшую комнатку. Барраган закрыл за собой дверь и запер на ключ.

— Придется переждать здесь. Мой агент подаст знак, что на горизонте все чисто.

— Доктор, я даже не успела захватить из конторы документы для работы…

— Не переживайте из-за этого, Нанси, документы всего лишь предлог, чтобы вызвать вас — как я уже говорил, нельзя доверять никому! Вы пока проходите, располагайтесь, а я отлучусь ненадолго. Если не вернусь через двадцать минут, звоните в контрразведку!

Барраган ушел. Нанси присела на диван винного цвета и стала разглядывать тусклую лампу, абстрактные картины на стенах, белый коврик, прожженный в нескольких местах сигаретами…

Барраган вернулся очень скоро и принес с собой два «куба-либре».

— Агент сообщил, что уходить еще рано, велел ждать условного сигнала. Зато ему удалось снабдить нас вот этим.

— А ждать долго, как вы думаете?

— Понятия не имею, но полагаю, до сигнала безопаснее оставаться здесь. Будьте здоровы!

Нанси отпила глоточек, и голова у нее пошла кругом. Поцелуй Баррагана доставил ей удовольствие, она позволила ему взять себя на руки и отнести на диван. Через несколько мгновений Нанси уже лежала раздетая, одна нога на спинке дивана, другая — на плече хефе.

 

13

Моя история продолжается, сеньоры, в самую цветущую пору юношества, наступающую после исполнения шестнадцати лет — возраста превращения подростка в мужчину, а следовательно, в силу естественных и понятных причин, обращения им все более пристального внимания на прекрасных конгенерических особей — женщин. Не стану вдаваться в излишние подробности, поскольку место здесь для них не подходящее, да и собрались мы по другому поводу. Добавлю только, что шестнадцать лет — возраст сомнений и душевного непокоя. Отсюда важное значение женщины для юноши, обделенного жизненным опытом, особенно если ему, как и вашему покорному слуге, пришлось примерить на себя штаны единственного мужчины в доме гораздо раньше, чем он получил право называться таковым, в силу нужды и известных обстоятельств моей незамужней тети и святой бабули. Их крошечная кондитерская давала нам троим возможность жить вполне достойно, спору нет, но близость к сладкому подтачивала мою твердость духа, и со временем я все чаще запускал палец в подошедшее тесто или свеже-сваренный крем, не ведая при этом, что творю. Как правило, подростка не заботит собственное обжорство, поскольку ему присуще расти вверх. Однако, что касается вашего покорного слуги, то в шестнадцать лет я уже вытянулся на всю вышину, какая мне отпущена до конца жизни. А потому добавочные дебетовые начисления сладкого начали накапливаться и повисать в приходной части баланса моего живота, цепляться в бока, как клещи. Шестнадцать лет — трудный возраст, когда вожделеешь недоступного, и тут я попрошу многоуважаемых дам закрыть ладонями уши, так как должен признаться, что это недоступное есть женское тело (кое, кстати сказать, является предметом гордости моих земляков и многочисленных комментариев за границей). До девушек, бывало, внушала мне моя бабушка, нельзя касаться не то что руками, но лепесточком розы, и эти слова точно кинжалом резали слух подростка, которому в пылу юношеской страсти могли привидеться женские ножки даже в отсутствие таковых. В итоге — здесь я призываю достопочтенных дам по правде закрыть ладонями уши — указанный подросток очутился в школе, где многие и многие поколения мужчин получили свое базовое половое образование — в доме терпимости. На этих ранних своднических уроках я впервые и на всю оставшуюся жизнь усвоил, что значит быть толстым. Поначалу все было вполне безобидно. «Эй, толстячок, пивком не угостите?» — восклицали лукавые жрицы любви, и это обращение я воспринимал, как пиджак с чужого плеча, будто оно адресовалось вроде бы не совсем ко мне. Между тем снежный ком продолжал расти, с легких женских рук прозвище «толстячок» очень быстро вошло в словарный обиход моих друзей, соседских ребят, а там мало-помалу с ним свыкся и я сам. Я недаром останавливаюсь на данном жизненном этапе, ставшем переломным в моей судьбе, поскольку именно тогда необходимо производить естественные телодвижения, как-то: бегать, танцевать на всевозможных празднествах, гонять с мальчишками футбольный мяч по баскетбольной площадке — начала становиться для меня утомительной. Я прилагал усилия, чтобы быстрее перебирать ногами, но всегда наступало мгновение, когда воздух у меня в груди делался, словно каменный, и внутренний голос нашептывал на ухо: сбавь обороты, остановись, ты ведь толстяк! Вот тогда я возненавидел сладкое! Я объявил войну белым наркотическим кристаллам и тысячу раз поклялся бежать от них, как от чумы или холеры! Но вечерами приходил домой, и моя добрая тетушка говорила мне с душевной теплотой и лаской в голосе: «Арис, мальчик мой, ты совсем забегался, даже вспотел, дай-ка я положу тебе на тарелочку вкусненького!» Я только отрицательно мотал головой, так как стоило мне открыть рот, прозвучало бы «да!», что соответствовало истине. А мудрая тетушка, умевшая угадывать самые сокровенные мысли своего племянника, заботливо касалась рукой моего лба и приносила тарелочку с вкусненьким, и меня охватывало смешанное чувство домашнего уюта, любви, благодарности и — как обычно — отчаяния. Это повторялось раз от разу, а я смотрелся в зеркало и не узнавал себя, потому что передо мной стоял все тот же «толстячок», над которым подтрунивали насмешницы, пардон, из дома терпимости, и мне не хотелось верить своим глазам — это не я, говорил я себе, а настоящий я прячется где-то внутри того, что это кривое зеркало выдает за меня. И я старался отыскать настоящего себя в зеркале, хотя бы определить его очертания, для чего втягивал пухлый живот, закусывая от усердия губу, поворачивался в разные стороны и выпячивал грудь, но ничего не помогало, мне не удавалось разглядеть истинного себя ни с какого боку, а отражение неизменно оставалось тем же самым — неуклюжий, жирный увалень, над которым потешаются друзья, тот самый, что пыхтит от одышки, карабкаясь в гору во время охоты с камнями на армадила, слишком быстро устает, чтобы бегать по ночным улицам с другими ребятами, и вызывает улыбку у продажных девок…

 

14

Женщина торопливо подошла к стоянке такси. Неподалеку выстроилась в очередь вереница машин. К женщине подкатил желтый «додж-дарт», и водитель, следуя ее указанию, довез пассажирку до кинотеатра «Астор-пласа». Там сегодня показывали «Телохранителя» с Кевином Костнером. Приготовив двухтысячепесовую купюру, женщина приблизилась к кассе, купила билет и скрылась в дверях кинотеатра. В зале она устроилась в уголке ложи бенуара, куда обычно никто из зрителей не садится, если есть другие свободные места. Едва в зале погасили свет, к женщине подсел мужчина.

— Кто-нибудь видел, как ты уходила с работы?

— Нет, не думаю.

— Ладно, пошли отсюда!

— Да, жду тебя в четырнадцатом!

Эта цифра означала комнату номер 14 в мотеле «Билир-рубина», что за поворотом между Каракас и Тринадцатой.

Женщина приехала первой. Зашла в ванную, сходила на унитаз по-маленькому, затем встала перед зеркалом, подняла подол юбки и, поворачиваясь в разные стороны, принялась критически себя рассматривать. Покусала губы, чтобы выглядеть более сексуальной, несколько раз шлепнула себя по ягодицам, после чего снова натянула трусы. Кажется, все в порядке. Она прошла в комнату, разделась, обнажив красивые ноги и обвислую грудь, и к тому времени как прибыл мужчина, уже ждала его голая в постели. Тот, не теряя времени, присоединился к ней, начались ласки, потом стенания. Именно тогда в дверях появился Силанпа, стреляя вспышками своего «никкормата».

— Полиция, всем оставаться на местах!

Будто ударом тока, двоих в постели отбросило в разные стороны.

— Хосе Луис, сделай что-нибудь, не будь таким размазней! — закричала женщина, но мужчина только закрыл лицо одеялом. По шевелению плеч и складок материи угадывалось, что он плакал.

— Сучий сын! — снова закричала женщина, обращаясь уже к Силанпе. — Вы же людям жизнь ломаете, не понимаете, что ли?

Они встретились глазами. Силанпа разглядел косметику у нее на щеках, волосы, стянутые в хвост на затылке, серебряный браслет на запястье. Женщина показалась ему очень привлекательной своими беспомощными попытками закутать в простыню нагое, покрытое испариной тело. Лицо ее выражало мольбу. Силанпа подошел к столу и написал на бумажке номер телефона.

— Позвоните мне, обсудим! — С этими словами он вышел из комнаты, ненавидя обоих за измену, боль которой испытал и сам, и одновременно жалея несчастную парочку, вынужденную прятаться в дешевых мотелях ради нескольких быстротечных минут торопливой любви.

Ему подумалось, что пора уже перестать принимать заказы на частный сыск. Силанпа попытался вообразить, что бы он чувствовал, если бы ему принесли фотографии Моники. Есть что-то мазохистское в лицезрении любимой женщины в чужих руках, соприкосновения ее тела с телом другого мужчины. Он открыл фотокамеру, вынул кассету и швырнул под колеса мчащихся по улице автомобиль. Через несколько он уже парковал свой «Рено-6» на стоянке санатория в Чие.

Гусман выглядел неплохо. Силанпа вручил ему пакетик ачирас, в подробностях пересказал беседу с Абучихой и описал то, что видел на территории турецкой бани.

— Я, со своей стороны, думал об этом деле, Виктор, вертел его так и сяк, и вот что мне пришло в голову. Подобных ужасов у нас в стране пока не наблюдалось, так ведь? То есть я хочу сказать: те наши соотечественники, для кого убийства превратились в повседневное занятие, конечно, садисты, но даже они никогда не совершат подобного зверства. Поэтому мне кажется, что есть в этом определенный смысл и… не знаю, не знаю почему, но мне чудится в этом что-то вроде ритуала, призванного передать какое-то послание, может быть, даже определенному адресату, как бы на языке, понятном только в узком кругу… И еще: жестокость может выражаться в разных формах, но идея посадить человека на кол свидетельствует об известной изощренности ее авторов… Впрочем, возможно, я ошибаюсь:

— Но то, что у нас такого еще не было — сущая правда!

— Вот я и говорю. Покопайтесь-ка в архивах, почитайте историческую литературу на эту тему, узнайте — кто и за что сажал людей на кол?

Силанпа поделился тем, что почерпнул в энциклопедии, и Гусман взял это себе на заметку. Потом посмотрел в глаза Силанпе.

— Чувствую, вы хотите рассказать мне еще о чем-то, — произнес он.

— Нет, больше пока ничего не добыл.

— Я имею в виду лично вас. Что-то случилось?

Силанпа поднял глаза к потолку, будто выискивая на нем невидимое пятно или трещинку…

— Да, Моника…

— О господи!

— Она изменяет мне с Оскаром, своим прежним любовником — помните, я рассказывал?

— Я предполагал, что произойдет нечто подобное… А вы уверены?

— Я их застал.

Гусман почесал обе щеки.

— Что, сильно гложет?

— Чувствую себя в полном дерьме, но стараюсь не думать.

— Между вами что-то произошло накануне?

— Да так, фигня. В общем, я ее продинамил пару раз из-за работы.

— Это уже не фигня! Это самое большое зло, какое можно причинить женщине! Вы с ней говорили?

— Не могу заставить себя встретиться с ней, боюсь услышать правду.

— Если такая женщина, как Моника, поступает подобным образом, значит, что-то нарушилось у нее внутри. Подломилась какая-то опора.

Силанпа молча смотрел на него, и Гусман продолжил:

— Любовь похожа на пьянку. Пока длится возлияние, душа поет от счастья. Но рано или поздно веселье заканчивается, а наутро с похмелья так болит голова, что часто зарекаются брать в рот спиртное. Вы все еще любите ее?

— Да.

— А она вас?

— Кажется, она чувствует себя виноватой, во всяком случае, такой я ее еще не знал. — Силанпа провел рукой по волосам. — Не соображу, как поступить, я в полной растерянности, боюсь, если встречусь с ней, только насыплю соли на рану, и больше вообще никогда ее не увижу!

— А вы не бойтесь! Вы, Виктор, человек начитанный, и знаете, что жизнь начинается лишь после того, как постигнешь истину.

— Не хочу постигать истину, предпочитаю жить иллюзиями! — ответил Силанпа.

— Мы говорим о женщине из плоти и крови, приятель! Если вы ее любите, идите к ней, простите ей все и молите, чтоб она простила вас. Помните, время летит стремительно. Берегите в себе все лучшее, что подарила вам жизнь. А если не любите ее, забудьте о ней!

— Я ее не понимаю. Не знаю, чего она хочет.

— Иное дело, если она вас разлюбила. В таком случае вам остается напиться, разрыдаться, разориться, рвать и метать, разбить вдребезги пару стаканов! Убейте Моби Дика и отпразднуйте это событие, распив бутылку пиратского виски «Олдпарр»! Вот и все! Мужчина, затеявший воевать против женщины, обречен на поражение. Даже Наполеон, покоривший пол-Европы, произнес однажды мудрые слова: «Только в сражениях с женщинами победа достигается бегством»!

— Мне не нужна победа!

— Сосредоточьтесь на чем-нибудь еще, займите свой мозг каким-то делом, — настаивал Гусман. — Трудность в том, что любовь — такая же дурная привычка, как пристрастие к азартным играм, порок, не имеющий материального воплощения, а значит, нечего удалять из организма, чтобы излечиться.

Распаляясь, Гусман все больше повышал голос, пока дверь в палату вдруг не отворилась. Вошла медсестра, неся на блюдечке таблетки. Силанпа понял, что ему пора.

На обратном пути он размышлял над словами Гусмана. Конечно, со стороны все ясно и легко, когда не чувствуешь постоянной боли, засевшей в кишках раскаленной занозой. «Я абсолютно трезв», — вспомнил Силанпа и остановился возле магазинчика, где выпил одну за другой три копы агуардьенте. Слишком уж ополчилась против него действительность в последнее время, чтобы не пожелать изменить ее. Да только это безнадежно, сказал он себе, в задумчивости сидя над своим «ундервудом»: действительность — единственное, от чего не спрятаться и не убежать. Она всегда нас найдет и настигнет.

Войдя в квартиру, Силанпа увидел на полу письмо, которого днем не было. На конверте стояло его имя, а сверху логотип: «Турецкие бани „Земной рай“. Внутри он нашел лист бумаги с условиями вступления: заполнить анкету, приложить фотографии и выслать чек на двадцать тысяч песо. В случае одобрения его кандидатуры Силанпе предоставляется право однократного посещения „Земного рая“ и пользования всеми услугами в счет вступительного взноса. Лишь после этого ему вручат карточку постоянного члена натуристского клуба. Примечание гласило, что в одиночку приходить бесполезно и даже неэтично. „Земной рай“ по своим философским принципам в отношениях человека с природой опирается прежде всего на общепринятые моральные устои, а потому посетители допускаются исключительно парами».

Силанпа сунул листок в свой чемоданчик и нажал на кнопку автоответчика. «Силанпа, это Моника. Неужели все так серьезно? Уже девять вечера, а я, как дура, сижу у телефона и жду твоего звонка!»

Он проглотил комок в горле, вытер повлажневшие глаза и стал слушать дальше. «Говорит Эмир Эступиньян. Докладываю: Лотарио Абучиха готов ехать в воскресенье в Тинху на поиски известного гаража. Конец связи».

Силанпа почувствовал на себе укоряющий взгляд муньеки.

— Да, я по дороге выпил немного, — виновато произнес он и соврал: — Только две стопочки, клянусь!

На кухне он открыл дверь холодильника и тут же захлопнул: ничего съестного там не было. Что же делать? Звонить Монике не хотелось. Идти в кино не хотелось. Мысль возникла сама собой из ничего: Кика! И Силанпа помчался с визжанием покрышек на поворотах, проскакивая перекрестки на красный свет.

Ощущая животом и грудью влажное тело Кики, он вошел в ее плоть с блаженным чувством, будто очутился в храме, устроенном в парилке. И все-таки, сколько же ей лет?

— В зависимости оттого, кто вы такой: если полицейский, то двадцать, если клиент — шестнадцать. Что вам больше нравится?

— То, что на самом деле.

— Этого я и сама не знаю.

Ему пришлось наобещать Кике с три короба, чтобы уговорить сопровождать его, и в итоге она согласилась. Сначала повез угощать гамбургером в ресторан на углу 84-ой и 15-ой, а затем ей приспичило ехать в «Саломе» танцевать сальсу.

— Вы сами сказали — все, что захочу!

— Ладно, поехали!

Они пили пиво и танцевали, затесавшись в толпу влюбленных парочек. Возможно, Моника тоже приходила сюда с Оскаром, как раньше с Силанпой. Не исключено, что они и сегодня здесь были и ушли совсем недавно, устав танцевать, и теперь сидели, погасив свет, и тихонько разговаривали — наверное, о нем, о Силанпе, о времени, потерянном для них по его вине. Примерно в четыре утра Кика начала зевать, и Силанпа пошел расплачиваться.

— Куда теперь? — поинтересовалась она.

— Ко мне домой, нам надо выспаться.

— Ха-ха, выспаться! Больше всего вам сейчас надо поставить меня на четвереньки! Ах ты, поросенок! — игриво добавила Кика, клюнув его губами в глаз. — Уж я-то знаю вас, мужиков!

Силанпа молча взял ее под руку и отвел к машине. Ему вдруг сделалось грустно оттого, что такая молодая девушка, совсем девчонка, уже привыкла во всем видеть ложь и обман.

У него дома Кика первым делом выдвинула все ящики, открыла дверцы шкафов, кладовки, холодильника; включила и выключила телевизор, разузнала у Силанпы про муньеку и велела снять с нее вуаль, включила радио и некоторое время слушала музыку, перескакивая с одной станции на другую; налила себе в стакан кока-колы, но, не притронувшись к ней, тут же открыла банку с оливками и попросила виски. Потом направилась в ванную, спросив у Силанпы разрешения принять душ, и наконец, оставшись в одних трусиках, упала на кровать со слипающимися от усталости глазами.

— Завтра тебя ждет сюрприз, — пообещал ей Силанпа.

— Какой?

— Повезу тебя в одно очень любопытное место!

— Куда?

— Недалеко от Боготы, завтра узнаешь!

На загородное шоссе они выехали уже ближе к полудню. Кика напевала вместе с радио и заставляла Силанпу останавливаться возле каждого очередного лотка на дороге, чтобы купить фрукты, меренгаду, клубнику со сливками… Силанпа молча наблюдал за ней с некоторой завистью; наконец не удержался и спросил:

— У тебя когда-нибудь было по-настоящему плохо на душе?

— Да, когда убили брата, — ответила она с набитым клубникой ртом. — Он был на два года старше меня. Ему всадили три пули в Сьюдад-Боливаре.

— Как это случилось?

— Лучше не спрашивайте, не люблю говорить об этом.

Они поплутали недолго, пока Силанпа не заметил издалека сосновый частокол. Кика засмеялась, прочитав на вывеске: «Земной рай».

— Кика, у меня к тебе просьба, не распускай здесь язык, разговаривай только со мной, я потом все объясню.

Дверь открыл довольно неприветливый мужчина. Силанпа протянул ему конверт с приглашением, и тот окинул его изучающим взглядом.

— Пройдите в кабинет.

Они вошли.

— Позвольте узнать, для чего вы хотите вступить в клуб?

— Мы устали от городской суеты, от лицемерия и ханжества. Захотелось сменить обстановку, вот мы и решили приобщиться к философии натуризма.

— Прекрасно, прекрасно… Проходите в парную, раздевалка находится вон там.

У Кики широко раскрылись глаза. Ей предстояло раздеться догола и присоединиться к мужчинам и женщинам, которые, также нагишом, расположились в нескольких комнатах, беседовали, читали газеты! Это ее рассмешило.

— Пошли в парную!

В первые минуты Кика покашливала, но по мере того как от жары стали раскрываться поры, мышцы приятно расслабились, ей начало нравиться.

— Здорово, и кафель такой красивый!

Сауна оказалась менее приятной: тусклое освещение, деревянные скамьи, сухой горячий воздух, обжигающий кожу, и густой, дурманящий эвкалиптовый аромат. Через несколько минут Кика уже обливалась пóтом.

— А теперь — под ледяной душ!

Силанпа изучал посетителей: дряблые животы, волосатые спины, огромные и плоские женские груди, возлежащие поверх жировых складок на месте исчезнувших с годами талий, изредка на глаза попадается молодое тело… Он узнал навес, на который залезал с помощью Эступиньяна, двор под ним, однако ничто происходящее здесь не вызывало у него подозрений. Неужели выбранная им тропа ведет в тупик?

Силанпа решил пройтись по территории, пересек двор и открыл дверь с надписью «Служебное помещение». Он миновал коридор, спустился по лестнице, оставил позади какой-то офис, где несколько человек о чем-то горячо спорили. Еще одна лестница привела в вестибюль, и Силанпа в нерешительности остановился, не зная, куда двинуться дальше, как вдруг услышал чьи-то приближающиеся шаги. Он стал озираться, подыскивая, где бы спрятаться. Единственный выход вел в гараж. Силанпа выбежал через него и тут же широко раскрыл глаза: за деревянной перегородкой стоял «мицубиси» цвета голубой «металлик». Он запомнил номер и пошел обратно к Кике; поднялся по обеим лестницам и уже проходил по коридору, когда кто-то остановил его, положив руку на плечо.

— Сеньор что-то ищет?

— Да, туалет.

Мужчина отворил дверь и жестом пригласил выйти во двор.

— Вон там, напротив.

— Спасибо!

Силанпа принялся высматривать женщину с внешностью, совпадающей с описанием Абучихи: белокурая, с серыми глазами. Возможно, состоит в здешней администрации.

Кика потела в турецкой парной, болтала с пожилым сеньором и, судя по всему, наслаждалась жизнью.

— Вот, познакомьтесь, дон Альберто!

— Очень приятно, — буркнул Силанпа.

— Радостно лицезреть поклонников натуризма среди молодежи! Это как… возрождение жизни, сказал бы Данте!

— А вы давно увлекаетесь натуризмом?

— С шестнадцати лет, представьте себе! В те времена нас называли дегенератами, у которых только и на уме, что выставлять напоказ свой срам! Лицемеры! Как будто половые органы — единственный атрибут наготы! Потом мы создали этот клуб, основали ассоциацию, хотя, поверьте, мы можем чувствовать себя в безопасности лишь благодаря жестким мерам предосторожности.

— А в каком году построили этот клуб?

— В семьдесят первом — даже не верится, сколько времени прошло!

Силанпа продолжал посматривать в окно, как вдруг отворилась дверь в один из смежных залов, и в парную вошла женщина с яркой внешностью, подходящей под описание Абучихи. Внимание Силанпы привлекли глубоко посаженные глаза, складки кожи на шее и усыпанные веснушками руки.

При виде Кики незнакомка удивленно подняла брови.

— О, Сусан, идите-ка сюда, я вас познакомлю! У нас новенькие, — оживился старик.

Женщина села на деревянную скамейку, положив ногу на ногу, бросила неприязненный взгляд на точеную фигурку Кики, стрельнула глазами в Силанпу, после чего у нее на лице, будто на проявленной фотографии, нарисовалась улыбка.

— Очень приятно, добро пожаловать!

— Я как раз говорил им, как важно для нас, чтобы в наши ряды вливалась молодежь!

— Конечно, конечно!

— А вы тоже с детства увлекаетесь натуризмом? — поинтересовался Силанпа.

— Да, — ответила та несколько рассеянно. — Простите, пожалуйста! Альберто, я за тобой. Ты не мог бы зайти со мной в офис на минутку?

— Конечно, пошли!

— Мы еще увидимся, сеньоры, желаю приятно провести время! — Сусан обратила на них ледяные глаза.

Силанпа проводил обоих взглядом до двери и посмотрел на часы — было четыре пополудни. Что ж, в баню уже сходил не зря, теперь можно еще и попариться!

 

15

— Турецкие бани «Земной рай»… — Сотрудник регистрационной палаты записал название огрызком карандаша и, не теряя времени, исчез среди картотечных шкафов.

— Спасибо, Бакетика! Дело неотложное, сами понимаете!

Уродство Бакетики обусловливали два физических недостатка: парализованная рука, которую он имел обыкновение прятать в рукаве, и заячья губа, едва прикрытая жиденькими усиками. В его обязанности входило торчать в регистрационной палате по субботам, дышать бумажной пылью, убивать время за решением кроссвордов и наслаждаться независимостью и бездельем на собственном рабочем месте, где перед этим оттрубил всю неделю. Однажды Бакетика признался Силанпе, что ему становилось страшно при одной мысли о перспективе провести целый день в снимаемой им в Фонтибоне комнатенке с отдельным входом, куда он наведывался только переночевать и предпочтительно в пьяном виде. Поэтому до шести вечера Бакетика копался в регистрационных книгах, а позже, если было настроение, шел в «Копелию» смотреть фильм с легким порно. Силанпа давно знал этого несчастного, подкупал его маленькими взятками и выслушивал жалобы и исповеди.

— Вот страница из регистрационного журнала. Владелец фирмы не указан, а администратор есть — Альберто Коссио, номер карточки такой-то. Годится?

— Да. Можно я сделаю копию?

Силанпа взял лист бумаги и прочитан дату записи: 10 августа.

— Бакетика, запись совсем свежая, прошло всего два месяца!

— Да, судя по дате.

— Но этот клуб существует больше двадцати лет! Как так могло получиться?

— Не знаю, перерегистрация производится при смене владельца, но здесь отсутствует хронология передачи собственности. Может быть, потому, что она в каталоге сделок дарения? Погодите, я сейчас поищу.

Свет предзакатного солнца проникал сквозь жалюзи огромных окон тонкими полосками, в которых плясали пылинки. Нескладная фигура Бакетики перемещалась между штабелей бумажных кип, перевязанных бечевкой и пронумерованных карандашом.

— Ага, вот она! Это дарственная, видите? И хронология тоже здесь.

— А чья дарственная?

— Касиодоро Перейры Антунеса в пользу Элиодоро Тифлиса. Смотрите, сделана совсем недавно, два месяца назад.

Силанпа переписал обе даты и поспешно покинул регистрационную палату. На улице темнело. Кика сидела в «рено» с недовольным видом.

— Нехорошо столько времени заставлять себя ждать. Быстро отвезите меня в «Лолиту», я уже опаздываю!

Приехав на место, они распрощались поспешным поцелуем. Когда Кика поднималась по широкой лестнице, ведущей в бар, у Силанпы что-то тоскливо сжалось в животе, а потом на него нахлынула злость при виде того, как глухонемой на входе поприветствовал ее шлепком по ягодицам.

Дома на автоответчике его ожидало несколько сообщений. Над кнопкой воспроизведения мигал красный огонек. Силанпа посмотрел на него и обернулся к муньеке:

— Звонила? Ставлю новую шляпу, что звонила!

— Он нажал кнопку, услышал сперва собственный голос, произносящий фразу автоответчика (прозванную Гусманом «перейдем к сути»), а затем: «Силанпа. Это Моника. Да будет тебе известно, что я начинаю уставать от твоей крутизны. Если не желаешь разговаривать со мной, по меньшей мере имей мужество поставить точку, сказав это вслух. Сейчас пять часов. Я дома и никуда не пойду. Позвони мне сразу, как появишься».

Три раза пискнуло, потом зазвучало следующее сообщение: «Говорит Эмир Эступиньян, прием! Докладываю, что во время повторной беседы с Лотарио Абучихой не получено дополнительных сведений, представляющих интерес для следствия. Договоренность о завтрашнем посещении гаража в Тунхе остается в силе, однако Абучиха предпочел бы не ехать на своем грузовике по двум причинам: во-первых, чтобы его не опознали; во-вторых, у него барахлит реле. Это все. Конец связи».

Пи, пи, пи…

«Силанпа, уже семь часов. Знаешь, что я придумала? Раз ты не разговариваешь со мной, чтобы я, не дай бог, засомневалась в твердости твоего характера или еще в чем-то таком, у меня к тебе есть предложение. Ты приезжаешь ко мне домой, мы заказываем по телефону пиццу, садимся у телика и смотрим „Веселые субботы“. Если после этого тебе захочется говорить — поговорим, если нет — ты уходишь. Оʼкей?»

Силанпа испуганно посмотрел на часы. Он понимал, какого разговора добивалась Моника. Десять минут девятого… За окном светились огни города. Силанпа подошел к окну, закурил сигарету и спросил себя, должен ли он позвонить ей. «Звонить или не звонить?» Два раза поднимал телефонную трубку и снова клал на место. Наконец пошел на кухню и поставил греть воду, чтобы приготовить себе спагетти с тунцом на оливковом масле. Сев на табурет, почувствовал легкую боль и вспомнил, что весь день геморрой его не беспокоил. Может, парная помогла? В комнате зазвонил телефон. Силанпа только посмотрел на него, взял из пепельницы сигарету и остался сидеть.

— Ку-ку! Узнаете? Я тайком от вас переписала номер вашего телефона. Чао!

Это была Кика. Через минуту новый звонок, включился автоответчик, и раздался голос Эскивеля:

— Звоню, чтобы напомнить — сегодня ваша очередь дежурить ночью в редакции. Вы, конечно, забыли? Так вот, с одиннадцати вечера, не опаздывайте!

Силанпа поужинал на кухне, потом решил посмотреть «Веселые субботы» и перенес телевизор в ванную комнату, чтоб совместить приятное с полезным. Наполнил ванну, разделся, залез в горячую воду и уже начал тереть губкой руки, когда услышал звонок в дверь. Завернувшись в полотенце и дрожа от холода, он прошлепал босыми ногами в прихожую. Неужели Моника? Однако, посмотрев в дверной глазок, увидел искаженное линзой лицо незнакомой женщины.

— Вам кого?

— Сеньор Виктор Силанпа?

— Да…

— Я к вам по срочному делу, откройте!

— Секундочку…

Он отпер дверь, и его словно в грудь ударило: перед ним стояла блондинка из турецкой бани, та самая, что наняла Абучиху перевозить на своем грузовике загадочный груз.

— Извините за мой вид, вы меня прямо из-под душа вытащили. Посидите, я быстро.

— Не беспокойтесь. Если не ошибаюсь, именно это тело я уже видела сегодня в парной.

Силанпа оторопело глянул на нее, удалился в ванную и вернулся в халате и шлепанцах.

— Чем могу быть полезен?

— Виктор, я прочитала в полицейской хронике ваши статьи о том деле… Как бишь вы его окрестили? «Преступление на Сисге», кажется?

Силанпа стеснялся своей наготы и постоянно поддергивал полы халата, прикрывая костлявые бледные ноги. Женщина была одета в элегантное платье винного цвета и курила длинную сигарету «пэлл-мэлл».

— И знаете, что я вам скажу? Мне кажется, именно расследование этого дела привело вас в наш клуб. Я угадала?

— Позвольте предложить вам выпить… пива или, может, чего-нибудь покрепче?

— Виски, если у вас найдется, а нет — так лучше кофе.

— У меня есть виски.

Пока он вставал и шел на кухню, женщина не спускала с него глаз. У Силанпы по спине пробежал холодок.

— Вы мне не ответили.

Силанпа подал ей стакан. Она сунула в него язык и погоняла им кубики льда.

— Сеньора, я работаю репортером. Круг моих профессиональных обязанностей гораздо шире, чем обычное полицейское расследование. Я, если хотите знать, пишу также на темы светской хроники. О вашем клубе мало кому известно, а между тем он может представить интерес для многих наших читателей.

— Виктор, я пришла сюда не затем, чтобы выслушивать всякую хрень. — Она пристально посмотрела ему в глаза, медленно положила ногу на ногу и глубоко затянулась сигаретой.

— Как вы раздобыли мой домашний адрес?

— Вы сами указали его в анкете для вступления в клуб, забыли?

— Да.

— Поговорим начистоту. Вы подозреваете нас в причастности к тому бедняге, которого кто-то посадил на кол, так или нет?

— Я провожу расследование, сеньора. Могу налить вам еще виски, если хотите, но отвечать на ваши вопросы я не обязан.

— Я пришла к вам с миром.

Женщина переменила позу, и Силанпа, опустив взгляд, заметил, что на ней нет нижнего белья.

— По роду моей профессиональной деятельности мне не раз доводилось встречаться с женщинами, похожими на вас — уверенными в себе, привлекательными, привыкшими повелевать мужчинами.

— Я пришла не соблазнять вас, Виктор. Скорее — купить, если говорить без обиняков, поскольку знаю тарифы и знаю, что вы имеете свою цену.

— А что именно вы хотите купить?

— «Земной рай» не имеет ни малейшего отношения к тому трупу, но в своем расследовании вы избрали опасный путь. Я готова предложить вам один миллион песо в обмен на то, чтобы вы оставили нас в покое. Можете и дальше приходить париться в турецкую баню, но не вмешивайтесь в дела, не имеющие лично для вас никакого значения.

— Лучше бы вы меня соблазнили — миллион песо для меня чуть ли не издевательство!

— Назовите свою сумму. — Она достала из сумочки чековую книжку. — Но прежде… — Женщина посмотрела ему в глаза долгим взглядом. — Не могли бы налить мне еще виски?

Силанпа пошел на кухню и уже оттуда громко сказал:

— Спрячьте чековую книжку, сеньора! Я не продаюсь.

— Тогда мне придется соблазнить вас.

— Что ж, это мне нравится больше.

Вернувшись в гостиную, он увидел, что гостья с любопытством разглядывает муньеку.

— Как ни странно, у нее грустное выражение лица.

— Оно меняется в зависимости от освещения.

— Вижу, вам по вкусу неподвижные тела — может, потому вы так увлеклись тем несчастным? А она милашка, поздравляю!

Она грациозным жестом приняла стакан и уселась вместе с Силанпой на диван.

— Придвиньтесь поближе, посидим рядышком, посмотрим, как долго вы продержитесь. Предупреждаю, я намерена соблазнить вас, и я это сделаю!

Она взяла его руку и стала гладить подушечки пальцев; потом, раздвинув колени, просунула себе под подол платья.

— Вот видите, стоит мужчине коснуться женского тела, все его доводы улетучиваются. Я же говорила, у каждого есть своя цена!

— Да, цена, а еще работа. Это я к тому, что мне нужно срочно ехать в редакцию.

— Если вы уедете именно сейчас и оставите меня в одиночестве, я усомнюсь в ваших мужских качествах.

— Ну так пусть мои мужские качества заботят вас меньше всего. Как, вы сказали, вас зовут?

— Сусан.

— Позвольте проводить вас до двери, Сусан.

— Ни одному мужчине, что трогал меня, я не позволю расстаться со мной просто так!

— Вы сами меня вынудили.

— Так или иначе! — Она сунула руку в сумочку, извлекла пистолет и наставила ему в грудь.

Силанпа побледнел.

— Осторожно! — промолвил он дрогнувшим голосом. — Эта штука может выстрелить!

— Вы просто не знаете, насколько опасно бросать вызов женщине! Хотите узнать?

— Нет, пожалуйста, уберите пистолет!

Сусан подняла пистолет на уровень его головы, отодвинулась на край дивана и одной рукой начала стаскивать с себя платье.

— Снимите халат и подойдите ко мне.

Силанпа подчинился, трясясь мелкой дрожью. Ужас, который он испытывал при виде черного зрачка пистолета, лишил его эрекции.

— Ну, суперпипи, посмотрим, на что вы способны!

Силанпа сделал несколько попыток, но под прицелом у него ничего не получалось.

Сусан оттолкнула его ногой.

— Довольно! Вижу, что экзамен вы не сдадите! — Она встала с дивана, взяла сумочку и направилась к двери. — Когда почувствуете, что сможете вести себя по-мужски, навестите меня в «Земном раю». А пока забавляйтесь со своей куклой и не вздумайте нарушать наш покой!

Она хлопнула дверью, оставив за собой неподвижное облачко сигаретного дыма.

 

16

— Не нравится мне этот Тифлис, Марко Тулио. — Пока они ждали, Барраган пил кофе со сливками. — Зачем нам связываться с ним? У него плохая репутация.

— Зато хорошо иметь его в союзниках, Эмилито. Он поможет нам отыскать тот участок. И не будь таким мнительным, любой человек сегодня хороший, а завтра плохой в зависимости от обстоятельств.

— Так-то оно так, только я бы предпочел…

В то же мгновение в кафетерий отеля «Баката» вошел Элиодоро Тифлис в сопровождении двух телохранителей. При виде него Эмилио ощутил холод в лодыжках. Он перевел взгляд на Эскилаче, желая почерпнуть от него уверенности, но тот тоже заметно нервничал.

— Доброе утро, дорогой мой советник! — Тифлис приветственно протянул пухлую руку, и в глаза Эмилио бросилось волосатое запястье с серебряным браслетом.

— Доктор Тифлис, познакомьтесь с адвокатом Барраганом, я вам о нем говорил.

— Безмерно приятно!

— Что угодно сеньору? — подошел официант с белым полотенцем, перекинутым через согнутую руку.

— Э-э… Сегодня такое солнышко, что хочется чего-то погорячее, вроде гуарилако, верно я говорю или нет? Принесите-ка мне «кристаль» с лимончиком и еще две порции для моих приятелей вон за тем столиком.

Барраган не мог вымолвить ни слова, будто язык проглотил. Он с тоской смотрел за окно и думал о Нанси, об аромате ее духов в своем «пежо», оставленном с открытыми окнами возле гостиницы, чтобы проветрился салон и дома не унюхала Каталина. Ему вдруг стало жарко от нахлынувшего чувства вины и захотелось бежать прочь из этого жуткого кафетерия, забрать обоих детей с занятий во французском лицее, заехать за Катой и поехать всем вместе в какое-нибудь приятное место.

— В Боготе в такую погоду возникает желание встретиться с друзьями, верно я говорю? — С этими словами Тифлис хлопнул Эскилаче по плечу.

— Конечно…

— И чему же, к примеру, обязан честью этого приглашения?

— Я и мой партнер, адвокат Барраган, разыскиваем документы на земельный участок, прилегающий к озеру Сисга. Возможно, вы о нем знаете, сеньор Тифлис, прежде он принадлежал покойному Перейре Антунесу…

— Бедняга! Сколько прошло с того дня, как он отдал концы? Уж больше месяца… — Принесли агуардьенте, Тифлис поднес стопку ко рту и опорожнил ее одним махом. — Пью за этого великого человека и надеюсь, он слышит меня там, где сейчас находится!

— Да, так вот, я и говорю, мы разыскиваем документы на эту землю, поскольку присутствующий здесь сеньор адвокат занимается оформлением наследства Перейры Антунеса, а я, хм, осуществляю контроль в качестве советника муниципалитета. Как вам известно, сеньор Тифлис, в отсутствие наследников имущество покойного переходит в собственность округа.

— Да, кх-ха… — откашлялся Тифлис. — Да, конечно.

— Так вот, а тут, понимаете, документов на землевладение нет и найти не можем, каково? В принципе особой проблемы нет, земля никуда не денется, вот она, но мы же хотим соблюсти порядок, сделать все как положено, передать в архив, и главное, не возиться с оформлением нового свидетельства на собственность и прочими бумагами.

— Ага… — Тифлис откусил от ломтика лимона. — Прошу прощения, доктор, минуточку. — Он обернулся к своим телохранителям: — Ребята, может, еще по глоточку? — Знаком приказал официанту все повторить, он снова повернулся к Эскилаче, всем своим видом показывая внимание: — Так-так, доктор, продолжайте, я слушаю!

— Да я, в общем, уже закончил. Единственное, хотел спросить, не знаете ли вы, с вашей осведомленностью и связями, куда подевались те самые документы?

— А участок, вы говорите, находится?..

— На Сисге, на берегу озера.

— Ого, земля в тех краях, наверное, стоит целое состояние, верно я говорю?

— Несомненно, дон Элиодоро.

— Знаете что, сеньор советник? Дайте-ка мне время порасспрашивать там и сям, ладно? А как только выясню все… — Тифлис одним махом опрокинул вторую стопку агуардьенте, и Барраган невольно сглотнул пересохшим горлом, — …как есть, тогда и вернемся к нашему разговору.

— Понимаете, трудность в том, что я задерживаю земельное управление правительства округа. Они уже готовы заняться оформлением новых документов. А знаете, во сколько это обойдется государственной казне? И главное, работа совершенно не нужная, раз существуют оригиналы.

— Вот в том-то и вся загвоздка, сеньор советник, поскольку… представьте, что Перейре Антунесу еще при жизни взбрело в голову отдать эту землю кому-нибудь. Вот это и надо выяснить в первую очередь, а главное — что можно сделать в таком случае.

— Такое действительно трудно предположить, доктор Тифлис, потому что у Перейры Антунеса, как известно, не имелось наследников.

— Знаете, что меня раздражает, сеньор советник?

Эскилаче и Барраган разом подобрали под себя ноги.

— Что, доктор Тифлис?

— Меня раздражает то, что умирает такой великий человек, как Перейра Антунес, а всякая — прошу прощения у сеньора адвоката — шваль продолжает жить. Вы согласны?

— Согласен, доктор Тифлис.

— Я разузнаю что смогу и позвоню вам, сеньор советник. — Тифлис обернулся, сделал знак одному из мордоворотов, чтобы расплатился, и гордо удалился.

Барраган и Эскилаче молча сидели на своих местах, угнетенные следами недавнего присутствия Тифлиса — запахом аниса, зрелищем четырех обкусанных лимонных корок и вмятины, оставшейся на обивке сиденья стула.

— Не хмурься, Эмилио, — сказал вдруг Эскилаче, вставая, — этот тип нас спасет!

— Да, но… какой ценой?

— Какая бы ни была, а платить придется, дорогой мой.

 

17

А теперь, уважаемые члены ассоциации, вы узнаете о наступлении самого важного этапа в жизни вашего покорного слуги.

Но прежде позвольте мне немного отклониться от темы. Ибо, как для послушника церемония посвящения в сан и голосования является величайшим свершением в его судьбе, точно так же для того, кто сейчас выступает перед вами — вернее, кем он был в далекие и туманные годы юности, и тем не менее уже тогда ощущал призвание к военному делу и служению обществу — переломным моментом, горным перевалом на жизненном пути или, как говорил один барранкский священник, «души моей полночью темной», стал день торжественной присяги на знамени. Вместе с другими молодыми людьми, воодушевленными патриотическим духом, составляющими радость и гордость отечества, я с готовностью поступил в школу начальной военной подготовки. Тому предшествовала жаркая и трогательная семейная сцена, поскольку мои бабушка и тетушка не желали, чтобы их отпрыск и единственный мужчина в доме похоронил себя в стенах солдатской казармы. Мои проблемы с секрецией желез и развивающейся полнотой — и тут я вновь возвращаюсь к нашей теме — тогда представляли для меня одновременно и физический недостаток, и моральный стимул. Я сказал себе: «Аристофанес, веру и целеустремленность, необходимые тебе для противостояния аномальным особенностям твоего организма, ты почерпнешь в суровых условиях обучения в Школе полиции, а заодно послужишь родине» — которая, если позволите, является нашим величайшим достоянием. Так я и поступил с убежденность человека, открывшего для себя собственное предназначение.

Вот так, уважаемые члены ассоциации, началась моя военная подготовка, а по ходу дела и ставшая для меня делом чести борьба с помещавшейся во мне массой плоти, удушающей мою личность. Ласкательное прозвище Толстячок, данное мне продажными женщинами — упоминаю их в последний раз, достопочтенные дамы, обещаю! — сменилось на обидное Чанчо Мойя, каковым окрестили вашего покорного слугу его товарищи по школе с грубоватой прямотой, характерной для учащихся заведений такого рода, поскольку слово это означает не что иное как «свинья». Если я стану утверждать, что годы, проведенные в «учебке», были для меня счастливыми, то погрешу против истины… Дефект плоти, если позволите употребить подобный термин, сделал меня весьма заметным в глазах многих младших начальников и некоторых старших, посчитавших своим долгом вступить со мной в еще более жестокую схватку, чем я сам. Однако сколько бы раз я ни отжимался и ни выбегал на футбольное поле, какую бы дистанцию ни покрывал в марш-броске с полной выкладкой или гусиным шагом, позорная полнота никак не хотела уменьшаться, будто стальной оболочкой сковав мое тело.

Со временем Чанчо заработал в Школе полиции репутацию самого исполнительного и дисциплинированного курсанта, и этим качествам — я здесь выражаю не свое личное мнение! — ваш покорный слуга не изменял на протяжении всей служебной карьеры. Есть добровольцы водрузить знамя на высотке? Шаг вперед делает Чанчо! Кто поможет расставить мебель в курсантской столовой? Опять Чанчо! Кто поедет с мусоровозом сжигать мусор? И снова Чанчо! Постепенно руководство школы перестало видеть в том, кто сейчас выступает перед вами, толстого увальня, каким считало его поначалу. И даже тот самый начальник, что при любой возможности старался, по курсантскому выражению, выжать из меня молоко, в итоге стал моим добрым другом, уважительным и заботливым, а товарищи по учебе уже после первого курса перестали дразнить меня Чанчо, а вместо этого прозвали Леон — Лев — в честь царя зверей, который — говорю это без малейшей толики тщеславия! — животное большое и грузное, однако оттого не менее мужественное, а совсем даже наоборот!

Так вот, значит, в день торжественной присяги на знамени, когда мои тетя и бабушка в первом ряду, выражаясь поэтическим языком, проливали море слез, ваш покорный слуга раз и навсегда связал свою судьбу с долгом патриота и гражданина, преданного служению обществу. Новенькая форма сидела на мне, по словам тетушки, как влитая. К сказанному могу добавить, что тот день стал для меня одним из самых счастливых, хоть, к безмерному стыду своему, я не сумел устоять перед ромовым десертом, приготовленным в количестве нескольких килограммов близкими мне людьми, а точнее, женщинами…

 

18

В редакции полицейской хроники никого не было, только деловито стучал телекс, да мягко шуршала бумажная лента с сообщениями информационных агентств. Силанпа прочитал строчку Колпренсы и не нашел ничего интересного. В заднице болело. После страха, пережитого под дулом пистолета незваной гостьи, и безрезультатных усилий засунуть в нее пенис у Силанпа начал кровоточить геморрой. Он сидел на одной ягодице, с отвращением ощущая в трусах скользкую мазь, и мысленно проклинал постигшие его беды. Вдруг вспомнил Гусмана — и по спине пробежал холодок: неужели и его, Силанпу, ожидает та же участь? Неосуществленная карьера, непрожитая жизнь… Но нельзя же избежать всех неприятностей, стал он оправдываться перед самим собой, особенно если не ждешь их и не знаешь, откуда они свалятся и почему. А что, собственно, заставляет его так упорно продолжать расследование дела трупа на Сисге? Наверное, профессиональная добросовестность — то есть в общем-то ничего.

Он с трудом поднялся со стула, сходил в туалет по малой нужде, а на обратном пути заглянул в редакцию провинциальных новостей. Там несколько репортеров, сняв пиджаки, играли в кости на большом редакционном столе, расстелив кусок зеленого сукна. Сквозь клубы сигаретного дыма Силанпа разглядел пластиковые стаканчики, бутылку с ромом и салфетки с насыпанными на них горстками орешков.

— Эй, Силанпа! Сыграть не желаете? — Смуглый метис Байо протянул ему два кубика.

— Нет, спасибо, мне нравится смотреть, как играют другие.

— Позвольте полюбопытствовать, — обратился к нему Фигерас, — те, что торгуют текстилем, вам не родственники Силанпы из Уйлы?

— Нет, мои родственники — Силанпы из Финляндии. Я внучатый племянник лауреата Нобелевской премии, раз уж вы полюбопытствовали.

Силанпа вернулся к себе в редакцию, сел за стол, включил компьютер и вошел в программу архива. Когда поисковая строка предложила ему ввести имя, он напечатал: «Дети Солнца». Компьютер задумчиво пожужжал, запнулся и, наконец, выдал ответ: «Не найдено». Бездумно, почти нехотя, Силанпа вбил в строку другое имя, полученное от Бакетики: «Элиодоро Тифлис». Именно к нему, судя по регистрационным записям, отошла территория «Земного рая» по дарственной от прежнего владельца Касиодоро Перейры Антунеса. На сей раз компьютер выдал информацию:

Элиодоро Тифлис. Футболист. Санта-Фе. 1960–1961. «Депортиво», Киндио. 1961. Экспортер чечевицы в Эквадор, получил прозвище «Доктор Чечевица». 1963. Арест за вождение автомобиля в нетрезвом виде. Трое суток. 24.12.1965. Владелец ресторана «Веселый фазан» в Букараманге. 1965. Итальянский ресторан «Вита фачиле», Манисалес. 1966. Китайский ресторан «Сингапур», Армения. 1966. Владелец бара «Жемчужина востока», Санта-Марта. 1967. Владелец двухзвездочного отеля «Амарильо империаль», Санта-Марта. 1967. Владелец бара «Звезда Океании», Армения. 1967. Владелец трехзвездочного отеля «Кондор», Тунха. 1968. Владелец бара «Эль-кондор паса», Тунха. 1968. Владелец бара и ночного клуба «Король Анд», Тунха. 1969. Владелец вискерии «Кондорито», Тунха. 1969. Владелец вискерии «Лос-Андес», в Армении. 1969. Владелец мотеля «Счастливое мгновение», Тунха. 1970. Владелец вискерии «Негро космополита», Армения. 1970. Владелец мотеля «Фелисидад ха-ха!», Армения. 1970. Владелец бара и ночного клуба «Созвездия услад», Богота. 1973. Владелец мотеля «Стены Иерихона», Богота. 1973. Владелец гостиницы «Эсмеральда», Богота. 1989. Владелец бара «Лолита», Богота. 1990…

От неожиданности Силанпа уронил на стол зажженную сигарету. Владелец «Лолиты»? Он вскочил с места, ударившись об стол, отчего в заднице отозвалось острой болью. В помещении архива стал перебирать вырезки некрологов. Пу, По, Пе, Перейра… Есть! «В возрасте 62 лет скончался доктор Касиодоро Перейра Антунес. Инфаркт миокарда». Со дня смерти прошел месяц, а похороны состоялись две недели назад на Центральном кладбище. На фотографии, сделанной на похоронах, Силанпа узнал Сусан Кавьедес.

К нему, слегка пошатываясь, подошел метис Байо.

— Одолжи свою машину, у нас ром закончился.

— А у ребят на ротапринте нет?

— Тоже иссяк — сегодня же ночь особенная!

— Так вам до магазина, значит?

— Ага. Фигерас еще велел доставить несколько телок. Вам прихватить?

— Телку не надо, лучше купите мне полкварты «трес эскинас». — Силанпа вручил ему купюру и ключи от машины.

— Где вы ее поставили?

— За поворотом, на боковой улице перед бильярдным клубом. Только осторожно, пожалуйста!

Байо ушел, и Силанпа поспешно вернулся к экрану монитора. Умер месяц назад? Любопытно! Он сверился по блокноту с записями, сделанными в регистрационной палате, и принялся рассеянно чертить на страничке зигзаги, уставясь невидящими глазами в потолок. Потом написал имена и соединил их стрелками: два месяца назад Перейра Антунес дарит земельный участок Тифлису и через месяц умирает. Сусан Кавьедес нанимает Абучиху для перевозки какого-то тюка весом в двести килограммов в прилегающий к озеру район. Она же администратор (?).

Тут его размышления прервало внезапное появление Байо.

— Козел вы после этого! — завопил он и бросил на стол ключи от «рено» Силанпы. — У вас машина полная дерьма и колеса проколоты!

— Что?

Силанпа поскакал по ступенькам на улицу, забежал за угол и увидел, что его «Р6» стоит на ободах. Распахнув дверь, он даже вскрикнул: весь салон был перепачкан томатной пастой, завален какими-то объедками и пивными бутылками. На водительском сиденье красовалась какашка, по виду свежая. К рулю кто-то прилепил записку на обрывке салфетки: «Мы здесь были, здесь пожрали и здесь насрали». Из-под приоткрытого капота торчал пучок оборванных проводов — ему раскурочили мотор.

Силанпа сломя голову бросился обратно в редакцию; из-за охватившей его паники он перестал чувствовать боль в заду; оттолкнул привратника, с размаху налетел на стол, опрокинул поднос с кофе на женщину, спускающуюся по лестнице.

Они начали на него охоту! Решили загнать в угол!

Силанпа схватил телефонную трубку и лихорадочно набрал номер «Лолиты».

— Алло.

— Позовите Кику, пожалуйста, только побыстрее, дело неотложное!

— Кика занята.

— Я же говорю вам, неотложное дело!

— А я вам повторяю, она занята!

— Я звоню из комиссариата полиции, дебил! А еще я друг сеньора Тифлиса!

— Сейчас позову.

В трубке послышался голос Кики.

— Кто это?

— Кика, это Виктор. Молчите и слушайте, не произносите ни слова! Стойте спокойно, не шевелитесь. Вы в опасности. Сейчас же выходите из бара и ждите меня на углу Хименес и Десятой. Я вас подберу там через двадцать пять минут.

— Но…

— Кика, дело такое, что вопросы задавать не приходится. Поторопитесь!

Он опустил трубку и позвонил капитану Мойе.

— Да, капитан, кто-то влез в мой «Рено-6». Здесь, рядом со зданием редакции. Навалили в салон всякого дерьма, мотор распотрошили, можете себе представить?

— И кто бы это, по-вашему, мог сделать? Может, чей-то муж, которому вы наставили рога, или это связано с газетой?

Мойя плечом прижимал телефонную трубку к уху и пережевывал семечки кардамона. Перед ним на письменном столе выстроилась ломаная линия костяшек домино с четырьмя точками на обеих концах. Напротив в кресле сидел его заместитель Монтесума, почесывал подбородок и поглаживал зажатые в руке костяшки.

— Конечно, с газетой, капитан! Никаких сомнений — это связано с делом посаженного на кол.

— Посаженного на кол? — переспросил капитан, не переставая добродушно посмеиваться. — А может, это ваши коллеги из редакции подшутили над вами?

— Нет, капитан, поверьте мне!

— В любом случае надо провести расследование. Не беспокойтесь, Силанпа, поезжайте домой, а я во всем разберусь.

Капитан положил трубку и от души грохнул костяшкой домино по столу.

— Четыре-четыре! — сказал он Монтесуме. — Черт возьми, вы мне должны уже три тамаля и два фунта брынзы. Еще сыграем?

Силанпа выбежал из редакции, лихорадочно соображая — а что, если у страха глаза велики, и пока еще преждевременно связывать воедино Тифлиса, бар «Лолита» и разгромленный «рено»? Неизвестность страшила, но и рисковать нельзя. На углу Седьмой он поймал такси и попросил водителя отвезти его на перекресток Хименес и Десятой.

— Сеньор, речь идет о жизни и смерти! Побыстрее, пожалуйста!

— Можете не волноваться.

Такси помчалось, лавируя между машинами, подрезая, выскакивая на встречную полосу, один раз даже на тротуар, и затормозило на Хименес, перегородив дорогу выезжающей с остановки маршрутке.

— Спасибо, хефе! Сдачи не надо. — Силанпа сунул шоферу крупную купюру.

Через минуту появилась Кика, шагая своей беспечной походкой.

— Что за секреты? Еще только два часа ночи, и…

— Поехали к тебе домой, Кика, сейчас это единственное безопасное место.

— Ко мне домой?

— Да! В «Лолите» знают твой домашний адрес?

— Нет, еще чего!

— Тогда поехали.

— Вы объясните мне или нет?

— Все расскажу по дороге.

Кика слушала его с широко раскрытыми глазами. Куда вдруг подевался весь ее женский лоск! Рядом с Силанпой сидела беззащитная и испуганная семнадцатилетняя девчонка.

— Вы втянули меня в эту заварушку, Виктор, вам со мной и расплачиваться. Если вы думаете, что я не вернусь в «Лолиту», то лучше не мечтайте. Что я буду делать? Где найду работу?

— Я не говорю, что вам нельзя возвращаться, просто эту ночь побудете дома, пока все не прояснится.

— Не я заварила эту кашу, вы должны мне заплатить!

— Хорошо, как скажете, Кика, только сначала давайте доедем!

Добравшись до места, Силанпа первым делом нашел номер телефона Эступиньяна и позвонил из автомата.

— Алло! — Сонный голос Эступиньяна напомнил ему, что уже очень поздно.

— Это Силанпа! Надо встретиться.

Он вкратце рассказал, что случилось.

— Какашка? — со смехом переспросил Эступиньян. — То есть, вы имеете в виду — целая кучка? Какой ужас, хефе! Единственное, что я могу вам посоветовать — не смотрите и спустите воду!

— Эступиньян, пожалуйста!

— Прошу прощения, детектив, — как вы уже, наверно, поняли, я ко всему отношусь с юмором. А теперь скажите, что от меня требуется?

— Вы должны наведаться в мою квартиру, скажем, под видом работника коммунальной службы, проверить, нет ли там засады, и заодно захватить для меня кое-что.

— Bullshit, вы хотите меня подставить?

— Они охотятся за мной, а не за вами.

— При одном условии, детектив.

— При каком, Эступиньян?

— Поклянитесь, что в этом деле не замешаны наркоторговцы. Если наркотрафик здесь ни при чем, я готов ползти на коленках, чтобы подрачить член тамаламекскому тигру. В противном случае с места не сдвинусь.

— Я клянусь, Эступиньян!

— Ну тогда ладно, поеду. Только скажите мне вот еще что — как вам удалось справиться с той бабой из турецкой бани?

— После расскажу, встречаемся в «Сан-Ремо». Через полчаса?

— О’кей! Конец связи и чао!

Силанпа повесил трубку и обернулся к Кике:

— Ступайте домой и не выходите до моего возвращения. Возможно, они вас разыскивают — лучше не рисковать.

На улице не было ни души. Где же поймать такси, чтобы добраться до центра? Силанпа сделал неловкую попытку перешагнуть через огромную лужу, нога соскользнула с края тротуара, и он грохнулся ничком на асфальт. Разбитая коленка начала кровоточить с такой силой, что на брючине мгновенно выступило темное пятно. От боли перехватило дыхание. Силанпа с трудом перевел дух и, прихрамывая, заковылял дальше.

Через двадцать семь минут он добрался до «Сан-Ремо». Зал был наполовину заполнен посетителями. За дальними столиками полураздетые девушки обнимались с пьяными клиентами. На подиуме две женщины в бикини довольно непристойно танцевали ламбаду.

Вскоре появился Эступиньян в темно-синем комбинезоне, резиновых сапогах и желтой пластмассовой каске. Чтобы не замерзнуть, поверх комбинезона он надел еще черный плащ.

— Сюрприз! Как вам мой карнавальный костюм?

— Да, но… Кого вы изображаете?

— Работника министерства коммунальных служб. Наш бюджет предусматривает угощение пары телок? Я смотрю, здесь хороший выбор — есть кому вставить.

— Мы сейчас на работе, — осадил его Силанпа. — После, когда все выясним.

Силанпа воспользовались платным телефоном у барной стойки, чтобы позвонить в привратницкую своего дома. Он предупредил дежурившего в ту ночь Рикардо, что к нему домой рано утром придет рабочий из МКС проверить канализацию, и его надо пропустить.

— Не забудьте, что в девять часов мы договорились ехать с Абучихой в Тунху! — напоследок напомнил Эступиньян, не сводя глаз с трусиков одной из танцовщиц.

— Я-то не забуду, только на чем мы поедем?

— Там решим, всему своя очередь. Значит, повторяю: подхожу к дому, смотрю, нет ли поблизости подозрительных личностей, поднимаюсь в квартиру, проверяю, все ли в порядке, нажимаю кнопку «play» на коробочке, которая стоит под телефоном, и прослушиваю сообщения, достаю из-под туалетной полки за унитазом желтую папку, а с верхней полочки над умывальником беру красный тюбик и приношу вам. Все правильно?

— Именно так.

— И снова встречаемся ровно в девять на месте стоянки грузовика Лотарио Абучихи.

— Да. Я на всякий случай останусь здесь. Если что срочное — звоните.

Заморосил мелкий дождик, покрывая асфальт мокрыми пятнами.

Эступиньян уехал на такси, а Силанпа бросил взгляд на первые проблески рассвета и вернулся в «Сан-Ремо».

* * *

Дом прятался в сумерках. Эступиньян поднялся по лестнице на четвертый этаж и открыл дверь квартиры ключом, полученным от Силанпы. Ему стало страшновато, но он все же вошел внутрь. Включил свет и ошеломленно огляделся по сторонам: мебель перевернута, стеллажи опрокинуты, дверцы и ящики распахнуты… Он выполнил все, что просил Силанпа, в нужной последовательности — сначала автоответчик, который оказался сломанным, затем ванная комната. Нашел папку за унитазом и вернулся в комнату, когда послышался шум: кто-то входил в квартиру. Эступиньян поспешно погасил свет и спрятался за мебелью.

— Этот сукин сын сюда уже не вернется, — проворчал чей-то голос.

— Все равно подождем, — ответил другой. — Патрон так велел. Включи-ка радио, послушаем…

— Спать охота, братан, эта пицца меня доконала. Я, пожалуй, прикорну в комнате.

— Ладно, будем дежурить по очереди.

У Эступиньяна подкосились ноги, и он стал лихорадочно озираться в поисках выхода. Заслышав приближающиеся шаги, он в отчаянии поднял оконную раму и выполз наружу, предварительно засунув папку за брючный ремень.

Дождик продолжал накрапывать в холодном предутреннем воздухе. Пальцы Эступиньяна, судорожно вцепившиеся в подоконник, начали соскальзывать. «Иисус, Мария, Иосиф! — мысленно взмолился он. — Ну и в дерьмо же я вляпался!» Пальцы продолжали соскальзывать, Эступиньян не решался посмотреть в разверзшуюся под ним пропасть — лишь прислушивался к шуму моторов изредка проезжающих внизу машин.

Незнакомец растянулся на матрасе Силанпы. В голове Эступиньяна роились всевозможные варианты спасения.

«Войду и скажу, что я работник МКС, проверял исправность водосточной трубы, извинюсь и уйду».

«Войду и скажу им, что я тут вообще ни при чем, мол, живу по соседству, и когда мне не спится, люблю заглядывать в чужие окна».

«Войду и нападу на них: тому, что не спит, врежу ногой по яйцам, а второго задушу подушкой».

Однако ни один из них не казался осуществимым.

Пальцы горели от напряжения и усталости. Эступиньян вымок на дожде и стал еще тяжелее. Дрожь с колен перекинулась на все тело, бессильно повисшее над пропастью. Все мышцы болели, а затекшая спина будто окаменела и была готова расколоться на мелкие кусочки.

«Неужели это конец? — подумалось ему. — И какого хрена я затеял игру в частного детектива?»

Он не хотел верить, что положение безвыходное, не хотел думать, что все равно упадет, а утром на мокром асфальте обнаружат его бездыханное тело, и все будут недоумевать, как такое могло с ним случиться. Он закрыл глаза, и его последняя мысль была о Коре. Падая, вспомнил, что сегодня четверг, а умереть в четверг — плохая примета. Лучше бы в субботу, чтобы напоследок перед смертью успеть еще хоть разочек трахнуть «пышку».

От долгого падения перехватило дыхание, желудок подступил к самому горлу. Несколько раз его ударило о стену. На уровне второго этажа мимо промелькнули какие-то горящие точки — наверное, кошачьи глаза. Он почувствовал приближение асфальта, затем удар, непонятный треск, еще удар…

Открыв глаза, Эступиньян обнаружил, что лежит на улице, запутавшись в цветастой материи. Прямо перед ним виднелась вывеска: «Корейская кухня Пхеньянский соловей». Он с облегчением перевел дух — брезентовый тент уличного лотка спас ему жизнь.

«Да здравствует Хошимин, черт возьми!» — беззвучно завопил Эступиньян, вскочил на ноги и бегом бросился за угол.

 

19

— Только не предлагайте мне ни виски, ни джин, доктор! — заявил Тифлис Варгасу Викунье. — Оставить это английским гермафродитам и американским педикам, а мне налейте-ка нашего гуарилако, да, если можно, полную копу, да лимончика закусить!

— Как прикажете, дон Элиодоро. Ваша приверженность традициям просто бальзам на душу в эти непростые для страны времена.

— Раскрою вам один секрет, доктор Варгас… Каждое утро перед завтраком я выхожу в сад, беру горсть земли, целую ее, а потом медленно высыпаю меж пальцев. Это моя лечебная процедура, придающая мне заряд бодрости на целый день.

— Колумбия все больше нуждается в добропорядочных гражданах. Нация погрязла в терроризме, коррупции, пороках!

— А по чьей вине? Скажу вам опять по секрету, лично я придерживаюсь мнения, что в нашем правительстве засели лазутчики. Эти либералы на самом деле ставят свои частные интересы выше государственных.

— Таковы правила игры в демократию, у нас все решают избирательные урны.

— Но мы-то с вами прекрасно знаем, дорогой доктор, что и урны вскрывают чьи-то руки.

Когда лакей принес бутылку «кристаля» и стаканчики, Тифлис знаком велел ему оставить все на столе.

— Однако перейдем к делу, дон Элиодоро. Вы, конечно, догадываетесь, что я назначил нашу встречу у себя дома не для того, чтобы заставить вас выслушивать свои сетования.

— Я весь внимание, дорогой доктор. Вам налить?

— Только чуточку, дон Элиодоро. Патриотические чувства не должны вредить печени. Я уже не в том возрасте, чтобы позволить себе подобную роскошь.

— Жизнь несправедлива, все хорошее убивает.

— Плохое убивает тоже, но, опять же, кому решать, что хорошо, а что плохо?

— Я весь внимание, доктор!

— Вопрос конфиденциальный. Речь идет о земельном участке в районе Сисги. Великолепные угодья, на берегу озера. До недавнего времени ими владел покойный Перейра Антунес.

— Да, я в курсе, доктор.

— С таким человеком как вы, дон Элиодоро, нельзя говорить иначе, как с полной откровенностью. — Варгас Викунья встал, подошел к окну и отдернул штору. Мельчайшие огоньки далекого города яркой россыпью усеяли черное лоно ночи. — Меня интересуют эти земли, поскольку я намерен построить там развлекательно-оздоровительный комплекс. Знаете, этакий оазис для состоятельных людей: съемные коттеджи для отдыха в выходные дни, поле для гольфа, водные лыжи, чистый горный воздух. Идея отличная, а если еще и заработает, доход будет приносить немалый.

— Несомненно, климат там замечательный, а если и зарядит дождь, то у горящего камина да с бутылочкой агуардьенте жизнь покажется болеро.

— Ну, ведь верно же?

— Да, доктор, идея действительно превосходная. Но позвольте спросить, а какое отношение к этому чудесному проекту имею я?

— Вот мы и подошли к самому главному. Вы были очень дружны с Перейрой Антунесом, и я подумал, что, возможно, вам известно местонахождение документов на эту землю, которые как сквозь землю провалились, простите за каламбур, — ну, никто не знает, куда они подевались!

— Ах, вон оно что… Вот же старый греховодник этот дон Касиодоро! Позвольте поделиться с вами одним секретом. Сеньор Перейра Антунес обладал небывалой деловой хваткой, в бизнесе — ну просто тигр! А еще у него был чудесный дар: он умел предвидеть будущее, что особенно ценно у нас, в Колумбии. Землю, о которой вы говорите, дон Касиодоро в свое время купил за сущую безделицу. Тогда никто и вообразить не мог, насколько она подорожает через пятнадцать лет. Однако вам, вероятно, известно о его причудах, и что он состоял в этой секте, где все ходят голыми… Как бишь они себя кличут?

— Натуристы.

— Вот-вот, натуристы. И нашла на него блажь передать землю в пользование тем недоумкам! Ну зачем ему это понадобилось, можете вы мне объяснить? Такой серьезный сеньор, авторитетный — и взялся изображать из себя ощипанную курицу. Бывает же такое на свете!

— Так значит, натуристы по-прежнему занимают эту землю?

— Да, по крайней мере до тех пор, пока не появится новый собственник и не даст им пинка под голый зад!

— А про документы вам что-нибудь известно?

— Знаю, доктор, что речь идет о выгодном предприятии. Остается только выяснить, на какую сумму готовы раскошелиться заинтересованные стороны.

— Стороны? А сколько их?

— По слухам, которые доходят до меня в последнее время, вы не единственный, доктор.

Не сказав ни слова, Варгас Викунья взял бутылку «Кристаля», до краев наполнил свою копу и осушил одним глотком. Побледнел, закашлялся и воззрился на Тифлиса, продолжая молчать, будто потерял дар речи.

— С гуаро надо вести себя осторожно, доктор. Если нет привычки, лучше принимать понемножку. Выпивка как женщина — ослабишь бдительность, голову закружит.

— Дон Элиодоро, я готов передать чек на сумму с несколькими нулями в руки друга, который доставит мне документы на землю. Вы меня поняли?

— Вы позволите мне задать один вопрос, доктор?

— Конечно, дон Элиодоро!

— У вас ведь высшее образование, верно я говорю?

— Да, я получил ученую степень доктора в Стэнфордском университете, плюс аспирантура в Лондоне и Париже.

— Тогда скажите мне вот еще что и простите за прямоту: неужели мудрые преподаватели в этих высших учебных заведениях не объяснили вам, что предлагать деньги в подобных случаях значит отказывать человеку в уважении?

Варгас Викунья снова побледнел.

— Я вовсе не имел в виду…

Тифлис, довольный собой, стал развивать наступление.

— Я знаю, что вы, как человек образованный, можете предложить гораздо большее. Готовя такой грандиозный пикник, вы наверняка захотите пригласить на него своих друзей.

— Я ведь не один, дон Элиодоро, у меня есть партнеры, юридически оформленная компания…

— Вот в этом и состоит преимущество одиночек, доктор. Когда человек не один, ему случается отказывать себе в том, чего хочется.

— Но я мог бы обсудить…

— Обсудить всегда полезно. — Тифлис опрокинул седьмую копу агуардьенте и поднялся, глядя на часы. — Ого, как поздно!

— Я разузнаю, что можно сделать, дон Элиодоро, поговорю с партнерами и позвоню вам, хорошо?

— Конечно, для меня всегда большая честь иметь дело с порядочными людьми.

Варгас Викунья проводил гостя до двери и пожал на прощание руку. При виде них телохранители Тифлиса спрятали колоду карт.

Тифлис сел в джип «трупер», оглянулся на освещенный фонарями сад и подумал, что тоже мог бы иметь такой дом в этом престижном северном пригороде Боготы, но его жизнь протекает по другую сторону. Он поздравил себя с тем, что преподал старому спесивцу хороший урок.

У Тифлиса имелся собственный кабинет в пентхаусе гостиницы «Эсмеральда» — прямоугольная комната, выходящая окнами на Монсеррате, Торрес-дель-Парке и Пласа-де-Торос. Со своего кресла — стоило только повернуть голову — он мог видеть здание Авианки и призрачные зубцы несостоявшегося отеля «Хилтон». Стены кабинета украшали афиши корриды и плакаты с портретами популярных певцов, а у стены напротив от письменного стола, под стойкой бара, стоял проигрыватель, из динамиков которого сейчас звучали скрипки Педро Инфанте.

Сидя на унитазе и созерцая пряжку на брючном ремне, Тифлис вспоминал и оценивал беседы минувшего дня. «Задел хороший, — мысленно подытожил он. — Варгас Викунья сучит ногами, а Эскилаче уже кипятком писает…» Спустил воду, застегнул ширинку под нависшим брюхом и перешел в кресло за письменным столом. Там нагнулся, выдвинул ящик, достал серый скоросшиватель, помеченный надписью «Документы на землевладение Сисга» и улыбнулся от удовольствия. Потом откусил от дольки лимона и поднял трубку внутреннего телефона.

— Рунчито, зайдите, у меня к вам есть поручение.

— Сию минуту, хефе!

Секретарь вошел в кабинет с почтительным поклоном.

— Объясните-ка мне еще раз насчет этого журналиста, да поподробнее. Как, вы сказали, его зовут? Силамба?

— Силанпа, доктор.

— Ну да, давай рассказывай, сынок.

— Он идет по следу, хефе, и мне это не нравится! Вы сами знаете, что бывает, когда пресса сует нос в такие дела.

— Да, я читал его статью в «Обсервадоре». Ничего особенного.

— Но он мутит воду, хефе, и чем дальше, тем больше, попомните мое слово!

— И как вы посоветуете поступить, Рунчито?

— Надо его остановить.

— Попугать или пустить в расход?

— Нет, хефе, только попугать хорошенько. Лучше обойтись без мокрухи. Мы уже и так достаточно поработали, пока выясняли, кто же, черт возьми, украл у нас толстяка и посадил на кол.

— Вам виднее, Рунчито. Но вот еще что… Как вы знаете, я обожаю убивать одним выстрелом двух зайцев. Надо бы сотворить что-нибудь такое, от чего затрясутся поджилки у Эскилаче, Варгаса Викуньи и у всех остальных!

— Что вы имеете в виду, хефе?

— Я лишь подаю идею, Рунчито, а действовать предоставляется вам. Единственное условие — обойтись без лишнего шума. И как следует поищите дома у журналиста, нет ли у него чего-нибудь интересного, о чем мы не знаем.

— Заметано, хефе, я все понял.

Рунчито вышел, но тут же снова просунул голову в дверь:

— К вам пришли, хефе!

— Пусть заходит, Рунчито, и передайте остальным, что все свободны.

Сусан Кавьедес вошла в кабинет, на ходу прикуривая длинную сигарету «пэлл-мэлл», приблизилась вплотную к Тифлису и поцеловала его в лоб. Тифлис нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и вновь зазвучали скрипки Педро Инфанте. Не вставая с кресла, он погладил женские колени, а затем начал медленно поднимать указательным пальцем подол юбки.

— Ай, мамита, у вас просто мания ходить без трусов!

Сусан довольно бесцеремонно расстегнула ему ширинку и села сверху. Во время полового акта под сопение Тифлиса она старалась разглядеть свое отражение в оконном стекле, но видела лишь огни соседних домов.

Закончив, Сусан сползла с кресла и попросила виски.

— Ваша бутылка там, за пластинками. А мне, мами, налейте-ка стаканчик гуарито! Лимон возьмите во-он на том столике.

— Ты с каждым разом делаешь это все лучше, Элиодоро! — солгала Сусан. — Когда ты был во мне, казалось, что за окном шумит не Богота, а Манхэттен, что огни Торрес-дель-Парке на самом деле горят на Плазе, а это темное пятно — нью-йоркский Центральный парк.

— Со мной вы увидели небо в алмазах, мамита?

— Ты заставляешь меня видеть то, чего нет.

— Обещаю, что в следующем месяце, когда рассосется все это дерьмо, мы с вами поедем в Нью-Йорк. Я там никогда не бывал и особо не стремился, но из-за ваших разговоров, моя королева, разохотился. Вы меня знаете, я не променяю Бойяку ни на что на свете, но раз существует такой огромный незнакомый мир, то почему не посмотреть его, тем более в хорошей компании!

— Я покажу тебе весь Нью-Йорк, Элиодоро, отвезу к дому, возле которого убили Джона Леннона, свожу в русскую баню на Брайтон-Бич!

— С вами, мамита, хоть к черту на кулички!

— Почему бы тебе хоть разочек не приехать в «Земной рай»?

— Вы же знаете, я достаю на свет божий то, что у меня в трусах, только чтобы совокупиться с кем-то вроде вас. Всем остальным это зрелище противопоказано.

— Парная полезна для здоровья.

— Для моего здоровья полезно другое, пышка! Идите ко мне да покажите-ка еще раз ту сладкую штучку, что у вас между ног!

 

20

В девять утра Эступиньян уже сидел на низкой каменной ограде у пересечения Шестидесятой и Тринадцатой. Силанпа увидел его издалека, но, подойдя поближе, решил, что обознался — Эступиньян не был похож на себя, у него дрожали руки.

— Я уже выходил из квартиры, когда явились два типа, — начал он, заикаясь. — Мне пришлось удирать через окно, хефе, а это, доложу я вам… Ну-ка, поклянитесь еще раз, что тут никаким боком не замешаны наркоторговцы! Только клянитесь, глядя мне в глаза!

— Клянусь, но вам лучше сейчас же отправиться к себе домой. Не хочу, чтобы из-за меня вы подвергали себя таким опасностям!

Бледный Эступиньян отошел в сторонку подумать. Закурил, сплюнул, пнул носком ботинка попавшуюся под ногу мандариновую корку и вернулся к каменному заборчику.

— Детектив, я остаюсь по собственной воле. А теперь позвольте сообщить вам плохую новость: у вас дома все перевернуто вверх дном, будто туда привели слона, чтобы он отыскал спрятанное пирожное. Из автоответчика торчат два оторванных провода, все ящики выдвинуты, а вещи разбросаны по полу. Однако я принес то, что вы просили! И он с гордостью поднял в воздух хозяйственный пакете надписью «Carulla». — Видать, нехристи еще не успели обшарить ванную комнату.

Настала очередь Силанпы побледнеть.

— А вы не видели там куклу?

— Куклу?

— Ну да, женский манекен в шляпе и черном платье, рядом с диваном стоял.

— Честно говоря, не обратил внимания. Если он и был там, я не видел.

Силанпа сглотнул, провел рукой по волосам и, мысленно чертыхнувшись, пнул пустую банку «пепси» о каменный заборчик.

— Не расстраивайтесь так, хефе, ведь я выполнил задание! Вот!

Он достал из пакета желтый скоросшиватель, а за ним, с улыбкой, красный тюбик с пластмассовой крышечкой.

— А это действительно мазь от перуанского недуга, или там внутри спрятан микрофильм?

Силанпа проверил содержимое папки и убедился, что все записи на месте. Тем не менее Эступиньяну не стоило рисковать жизнью из-за такой малости.

— Благодарю вас, но в будущем прошу ни в коем случае не подвергать себя никакой опасности!

— Такое происходит с человеком только раз, детектив, но отступать нельзя, хотя бы ради того, чтобы испытать самого себя.

— Ладно, пошли, по меньшей мере мы обошли противника на один ход, как мне кажется… — сказал Силанпа и тут же прошептал побелевшими губами: — Моника!

Он подбежал к телефону-автомату и лихорадочно набрал ее рабочий номер. Гудок, второй, третий, четвертый, пятый… Силанпе уже не хватало воздуха, когда после седьмого гудка прозвучал ее голос.

— Да?

— Моника, это Виктор!

— Виктор! Какого хрена ты меня…

— Погоди, у меня сейчас нет времени! Мне грозит опасность из-за одного расследования, и тебе тоже! Они уже раскурочили мою машину, дома все кувырком! Немедленно уезжай в безопасное место! Чао!

— Постой, Вик…

Силанпа повесил трубку. Сердце его обливалась кровью, но слез на глазах не было.

— Так, теперь нам нужно найти тачку, — сказал Эступиньян.

Он направился к веренице грузовиков, отыскал Абучиху, и оба некоторое время беседовали. Через пятнадцать минут Эступиньян вернулся к грустному Силанпе, который к тому времени уже спрятал в карман повлажневший носовой платок.

— Все улажено, хефе! Мы поедем на машине приятеля Абучихи, Пуэрко Эспина, — указал он на одного из водителей. — А ему Абучиха оставит свою колымагу. Конечно, за такой неэквивалентный обмен придется немного доплатить, но все же проезд втроем на автобусе туда и обратно обойдется дороже.

Силанпа рассчитался с шофером. Машина оказалась небольшим самосвальчиком «Додж-67» с движком от 72-го. Рычаг переключения передач увенчивал разноцветный набалдашник, а на капоте красовалась фигурка коня из серебристого металла. К потолку напротив водительского сиденья были прилеплены две наклейки с надписями «Первый крик Тарзана» и «У меня 100ит».

Из прибитого рядом гвоздями, как на распятии, транзистора «моторола» голос диктора сыпал последними известиями. Абучиха сел за руль, и они тронулись в путь.

Эступиньян попытался поднять всем настроение.

— Вам нравится петь в машине? А ну-ка, затянем ту, что все знают!

Но его инициатива не получила поддержки. Силанпа, как загипнотизированный, смотрел на мелькание штрихов дорожной разметки, погруженный в мысленное самоедство; Абучиха жевал дольки мандарина, которые доставал из пакета с буквами Cafam.

До Тунхи добрались к двум часам дня. Было холодно, то и дело принимался моросить мелкий дождик.

— Тунху называют городом священников, — объявил проснувшийся Эступиньян. — Надо бы пожертвовать чего-нибудь в копилку желудка, а?

На площади возле автовокзала они перекусили мясными пирожками и жареными кукурузными початками, а потом пешком отправились искать гараж.

— Вот этот! Теперь я вспомнил.

Они подергали запертые ворота в большом доме. Затем зашли с обратной стороны и проникли внутрь через заднюю дверь, никого не встретив.

— Для чего это? — Силанпа с любопытством разглядывал классную доску, прибитую к стене посреди коридора.

— Похоже на школу. Во всяком случае, вот висит список с оценками.

Дойдя до внутреннего дворика, они увидели еще одну запертую дверь, которая, очевидно, также вела в гараж.

— Нам надо разделиться, — сказал Силанпа. — Мы с Эступиньяном вышибем дверь, а вы, Лотарио, постойте у входа с улицы и в случае тревоги свистите. После того, как проход будет открыт, вы, Эступиньян, останетесь здесь, а я войду. Если не вернусь через десять минут, или услышите какой-то шум, идите ко мне на помощь, а если поймете, что дело совсем плохо, вызывайте полицию.

— Все ясно, патрон, — испуганно произнес Абучиха.

— Спокойно, мы с хефе профессионалы.

Деревянная дверь обветшала от старости, и Силанпа с Эступиньяном без особых усилий вышибли ее. Перед ними открылась лестница, ведущая вниз.

— Ну ладно, я пошел, — сказал Силанпа.

— Минуточку! — Эступиньян поднял к глазам запястье и произнес сдавленным от возбуждения голосом: — Сверим наши часы.

Он спустился по лестнице, освещая путь зажигалкой. Дальше пришлось пробираться между какими-то ящиками, пока дорогу не загородило что-то очень большое, закрытое непромокаемым чехлом. Приподняв край, Силанпа увидел днище катера.

Он записал в блокнот название — «Посейдон» — модель и регистрационный номер. Чуть дальше под чехлом виднелся небольшой трап. Силанпа забрался в рулевую рубку, где обнаружил две двери, ведущие в трюм. Он включил фонарь, подвешенный к потолку, и вошел в маленький кубрик с парой коек у дальней переборки. Здесь хранились всякие инструменты, канистры, измерительные приборы и мотки веревок всевозможной толщины. В углу, в контейнере с надписью «Хлебопекарня Бойяка», лежали черные пластиковые мешки, источающие резкий запах. Силанпа сунул руку в один из них, нащупал на самом дне песок и положил одну горсть себе в карман, чтобы по возвращении в Боготу передать его на анализ Пьедраите.

Он так увлекся, что не обратил внимания на свист Эступиньяна, и лишь когда послышались чьи-то голоса и шум открываемых ворот гаража, бросился в помещение, где горел фонарь, и погасил его. Потом вернулся в кубрик с инструментами и спрятался за штабелем коробок. Катер дернулся, и Силанпа понял, что его прицепили к автомобилю и куда-то увозят. Он принялся лихорадочно перебирать варианты. Оставаться в катере рискованно. Выпрыгнуть и начать преследование? Еще опаснее — ведь, несмотря на тяжелый прицеп, машина едет довольно быстро.

Перебравшись в рулевую рубку, он осторожно выглянул в застекленный лючок и увидел широкую улицу. Окраина Тунхи. Высунувшись еще побольше, посмотрел на шоссе: позади, за пассажирским автобусом, изо всех сил пыхтел грузовичок Пуэрко Эспина.

Эступиньян и Абучиха следуют за ними!

Спустя пару часов дорога сделалась более извилистой, на ней стали чаще попадаться ухабы и выбоины. Силанпа был уверен, что их пункт назначения — турецкие бани «Земной рай», и теперь его заботило лишь одно: как бы незаметно ускользнуть из катера, при этом не выпрыгивая на ходу. Внезапно движение прекратилось. Силанпа опять спрятался в кубрике с инструментами и затаился. Сердце бешено колотилось.

Но ничего не происходило, никто не поднимался в катер. Выждав минут двадцать, он решил, что пора.

Снова выглянул через люк и первое, что увидел — голубой «мицубиси». Осмотревшись, узнал зернохранилище, в котором побывал вместе с Эступиньяном. «Уньон», кажется? Да, точно! Он спрыгнул на пол и мгновенно спрятался за мешками с мукой. Оттуда ему была видна группа людей в служебном помещении.

— В любом случае уже все готово! — донесся голос Сусан Кавьедес.

— Сусан, ради бога, не будь такой безжалостной. Порой мне становится рядом с тобой страшно, — ответил ей какой-то мужчина.

— Ничего страшного в этом нет, просто мы должны быть уверены!

— Ладно, делай что хочешь.

— Как раз это мы уже и делаем, не видишь разве?

Все ушли. Силанпа еще чуть-чуть переждал за мешками, а потом подкрался к воротам и выскользнул на шоссе. Прошагав за два поворота, он увидел стоящий под деревом грузовик.

— Здорово перепугались, сеньор журналист? Ну, что там?

— В катере находится контейнер, в котором перевозили труп. Я взял песок на анализ и оторвал кусочек от пластикового мешка.

— Однако это не дает нам ответа на вопрос, кем был толстяк с палкой в заднице и почему его убили. — Эступиньян задумчиво потер подбородок.

— Не все сразу.

 

21

Когда мне исполнился двадцать один год, сеньоры, или, по местному выражению, двадцать один апрель, я вдруг осознал, что юноша, выросший на меде и мелькоче и получивший воспитание на рыночной площади, превратился во взрослого мужчину, и жизнь предоставляет ему возможность самому строить свое будущее, иными словами, класть кирпич за кирпичом, один поверх другого, и возводимая им стена не рухнет под первым же порывом ураганного ветра. Мои бабушка и тетушка сперва никак не могли смириться с тем, что их внук и племянник посвятил себя служению закону и гоняется по улицам за бандитами, но очень скоро их добрые души преисполнились гордостью оттого, что я вершу правое дело, и обе старушки усердно поощряли меня, угощая сладостями и прочими яствами, то есть в наиболее доступной им форме изливали свои чувства, да простит их господь! Если придерживаться хронологической последовательности, то поначалу я выполнял миссию блюстителя общественного порядка в Барранке, но очень скоро меня перевели в столицу, и тогда стали явью с детства хранимые в памяти образы, возникавшие при виде поезда из Санта-Марты или автобусов на шоссе, и глубоко печалившие сердце ребенка своей предопределенностью, поскольку наступил день, серый и дождливый, каким и подобает быть дню судьбоносной разлуки, когда я и в самом деле поднялся в железнодорожный вагон и еще долго висел на подножке, дабы между рыданиями прощальными взмахами руки послать последний привет двум женщинам, меня взрастившим. Как вы сами знаете, сеньоры, нет ничего грустнее расставания с самыми дорогими и близкими существами, и так велика была моя печаль, что, подобно вратарю, пропустившему четыре гола подряд, я ощутил поистине зверский аппетит. Не прошло и двух часов с начала путешествия, как я умял целую сумку мекато, заготовленного для меня благословенными сеньорами с целью удовлетворения потребности в пище в первые дни моей одинокой жизни в столице.

Приезд в Боготу, главный город нашей родины, стал для меня, жителя провинции, событием не менее значительным, чем даже присяга на знамени, особенно если учитывать мою страсть ко всему, что символизирует отечество. Увиденное преисполнило меня восторгом и чувством гордости. Как дисциплинированный полицейский я строго выполнял предписания и распорядок службы в бригаде, но каждую свободную минуту отдавал прогулкам по городу, покрываясь испариной от великолепия и протяженности его улиц. Первый удар ниже пояса я получил, открыв для себя продукт питания, несуществующий в Барранке, и таким образом воистину отведав запретный плод, а именно — хот-дог! Мне никогда не доводилось пробовать ничего подобного, и скоро его вкус и новизна закабалили меня. От хот-дога до гамбургера один шаг, и когда он был сделан, опасность возросла до предела. Я, бывало, говорил себе: «Как только умудряются эти чертовы гринго изобретать жратву, от которой невозможно воздержаться!» Не знаю, задумывались ли вы, но обратите внимание и простите, если уже заметили, что этот корм больше всего любят колумбийские дети, хотя наши традиционные блюда из риса, мяса, картофеля, а также разнообразные салаты не менее вкусны и питательны. Хорошо известно, что ребенка трудно усадить за стол и заставить нормально поесть, однако хот-дог, гамбургер или «брауни» он слопает за милую душу! И тут я в очередной раз возвращаюсь к нашей теме и с глубочайшим раскаянием признаюсь, что, приехав из провинции в полную соблазнов столицу, повел себя, как неразумный малолетка. Я оказался плохо подготовленным к противостоянию этим изощренным продуктам пищевой промышленности, и поглощал хот-доги один за другим, сначала просто с горчицей, потом с гавайским соусом, чувствуя, как душа моя избавляется от грусти ли, страха или радости у лотков в парке Лоурдес, когда, облизывая кончики пальцев, я говорил продавцу: «А ну-ка, еще штучку, да на пробу лучка побольше!»

 

22

Силанпа переговорил по телефону с Пьедраитой, а после попросил Абучиху подбросить его к лаборатории судебной экспертизы.

— Знаю, что поздно, но дело серьезное, — сказал ему Силанпа.

— Знакомая фраза, обычно ее слышишь от капитана, — заметил Пьедраита, застегивая халат. — Ну давайте, что вы там привезли?

Он внимательно осмотрел обрывок пластикового мешка, рассыпал песок на листе бумаги.

— Слышал, вам вчера машину попортили. Вы что, написали разоблачительную статью о мафии?

— Нет, Пьедраита. Камень брошен не с того края.

— Разве наш капитан не собирается защитить вас?

— Он думает, что это сделал чей-то муж, которому я наставил рога.

Несколько минут оба молча изучали улики, доставленные Силанпой.

— На первый взгляд, — произнес Пьедраита, рассматривая песок, — очень похож на тот, что сыпался из задницы толстяка с Сисги. Но мне нужно время, чтобы убедиться окончательно.

Силанпа вышел на Тринадцатую карреру, остановил такси и поехал к Кике. Город, в котором он жил с рождения, вдруг превратился в недруга. Опасность подстерегала за каждым углом. Выбравшись из такси в баррио Кеннеди, Силанпа совсем расклеился. Зрелище здешней нищеты он еще мог бы выдержать, но от зловония, источаемого помойными кучами, стенами со следами мочевых струй, его чуть не стошнило. Закурив, он поднялся по лестнице, страшась, что Кики не окажется дома. Он жаждал ее близости. Подойдя к двери, стукнул два раза.

Тишина.

Силанпа опять постучал и, не дождавшись ответа, открыл замок лезвием швейцарского ножа. В доме царила темень. Он сделал два неуверенных шага, почувствовал сильный удар по голове, услышал, словно издалека, вопль:

— Получи, скотина! — и рухнул на пол, как тряпичная кукла.

Ему стало холодно — откуда-то тянуло холодным сквозняком. Силанпа медленно открыл глаза и узнал комнату Кики: фотографии, приколотые булавками к стене, рекламные афиши «Униройяль»… Под веками запрыгали чертики. Он поднял руку и нащупал полиэтиленовый пакет со льдом, от которого онемело лицо.

— Папочка, наконец-то вы очнулись! — раздался голос Кики.

— Что случилось?

— Я испугалась и треснула вас по голове сковородой. Могли бы сказать, что это вы! Ничего себе, у вас такая шишка, что больше похожа на гору! Причем зеленого цвета.

— Уже поздно?

— Три часа утра.

Силанпа вдруг с острой тоской подумал, что вступил в черную полосу жизни и земля уходит у него из-под ног. Чей-то голос шепнул ему на ухо: «Моника»!

— Ром есть?

— Ну конечно, папочка! Хотите выпить, чтоб не так болело?

— Да, чтоб не так…

Кика налила ему копу и села возле кровати.

— Вам грустно, да? Погодите, сейчас я вас развеселю!

Открыв дверцу шкафа, она достала коробку с кассетами, выбрала одну и сунула в магнитофон. При первых аккордах Кика встала перед кроватью, вытянувшись в струнку, подбоченилась одной рукой и запела:

— Плачьте очи мои-и-и-и горемычны-ы-ые, полюбила я, молодка, ране-е-ехонько!.. — Вместо микрофона она держала пластмассовую баночку из-под талька «мексана».

— Кто это поет? — спросил Силанпа.

— Не узнаете? Вот она! — Кика показала на афишу, и Силанпа заметил, что глаза у нее блестели. — Чавела Варгас!

Кика прокрутила пленку и затянула следующую песню, потом еще две. Когда кассета кончилась, она налила себе ром и снова подсела к Силанпе.

— Я очень люблю эту певицу, — промолвила Кика. — Она мой кумир. И вообще я работаю в «Лолите» только для того, чтобы скопить немного денег, а потом целиком посвятить себя музыке. Однажды мне сказали, что у меня хороший голос.

— Правильно сказали.

— Правда?

— Да.

— А вы все равно грустный. Хотите, еще спою? Все песни про любовь.

— Хочу. Только самую красивую?

Остаток ночи Силанпа провел, глядя на спящую Кику и думая, что для своих лет она непомерно много знает о жизни и при этом слишком беззащитна. Тоска все усиливалась. Что делать? Даже присутствие Кики не помогло — тепло ее близости и утешительных слов натолкнулись на непробиваемую стену его страха.

Но постепенно гнетущая печаль растворилась в ощущениях боли и усталости, и Силанпа уснул. Прежде чем сомкнулись веки, он успел подумать, что в такую ночь трудно найти в себе силы и желание продолжать расследование. Он старался вообще не вспоминать о Монике, о счастье, которое много раз испытывал благодаря ей. Ему просто необходимо забыть ее, оставить в прошлом эту часть своей жизни.

На следующий день он позвонил Эступиньяну из телефона-автомата.

— Со всем моим уважением, хефе… зная, что вам некуда податься… я просто подумал, почему бы вам не пожить пока у меня дома?

— Спасибо, эта проблема уже решена, Эмир. Единственное, в чем я нуждаюсь сейчас, это чистая одежда.

Впервые в жизни Силанпе было некуда пойти в Боготе. Он прогулялся до Авенида-де-лас-Америкас и сел в автобус в сторону центра города. Куда теперь? Чтобы поразмыслить, он сел за столик в кафешке на Хименес и, увидев в витрине свое отражение, понял, что совершенно изменился. В груди защемило. Силанпа нащупал в кармане монетку, подошел к телефону, набрал номер Моники и… на том конце провода никто не ответил.

Он добрел до Каракас и сел в автобус до Чии.

Перед дверями санатория он спросил себя, а стоит ли заходить. Но раз уж приехал, шагнул внутрь. Гусман, судя по всему, с нетерпением ждал его. Силанпа рассказал о том, как лишился автомобиля. Гусман слушал внимательно, делая пометки, а потом сказал:

— Есть соображения. Я тут даже начертил кое-что.

Он показал Силанпе ворох бумаг. Тот увидел в центре верхнего листа крест и линии, ведущие ко множеству написанных по краям имен.

— Совершенно очевидно, Виктор, что события развиваются вокруг территории на берегу озера. Кого в Колумбии интересует земля? Строительные фирмы, городских застройщиков и им подобных, не знаю. Строительство в наш век переживает настоящий бум, это факт. А в районе Сисги, поблизости от Боготы строить сам бог велел.

— Натуристам эта земля нужна, чтобы обнажаться на свежем воздухе и гулять босиком по зеленой травке. — Силанпа искоса взглянул на Гусмана и увидел, что у того дрожит подбородок. — Да, но мне не кажется, что это оправдывает подобное зверство.

— А вы попытайтесь закинуть удочку в другой бочаг, Виктор! Предположим, толстяка насадили на кол не натуристы. Что, если его появление на занимаемой ими территории имеет целью устрашить как раз их самих?

— Да, но… кто тогда? Кому могло прийти в голову запугивать людей таким изуверским способом?

— Пока еще рано искать ответ на этот вопрос. Поймите, тот, кто насадил толстяка на кол, позаботился, чтобы не оставить никаких следов. Так далеко вам свой крючок не забросить, надо подплыть на лодке с противоположного края.

— Я все понимаю, Фернандо, только не могу сообразить, где тут какие края и концы.

— Толстяк — это всего лишь труп. Жуткое пугало, предназначенное для чьих-то глаз.

— Ясно одно — земля принадлежит Тифлису, а пользуются ею натуристы.

— А Тифлис тоже в их компании?

— Не знаю.

— Уточните! О Тифлисе надо знать все, включая его намерения распорядиться землей, поскольку именно он и есть собственник. Важно понять, кому выгодно запугать натуристов или Тифлиса. В этом вся суть! Здесь говорится, что он владеет гостиницей «Эсмеральда» в Боготе — поезжайте туда и наблюдайте за ним.

Оба закурили и подошли к окну. Некоторое время молча пускали дым сквозь стеклянные жалюзи. Наконец Гусман решился спросить:

— А как с Моникой?

— Никак. Позвонил ей, чтобы спряталась где-нибудь, а теперь самому стыдно — у страха глаза велики.

— Стыдно не отвечать на ее звонки! Опомнитесь, Виктор! Все еще гложет оскорбленное самолюбие?

— Еще как гложет!

— Дорогой мой, со временем поймете, что это вам только на пользу. Все мы страдаем по-своему, но в итоге каждому воздастся, как Христу.

— Жалко терять ее. Она такая ласковая, красивая, к тому же неглупая.

— Неглупая? Простите мне это замечание, Виктор, но Моника — единственная из всех моих знакомых, кто дочитал до конца дневник Анны Франк. Она сама мне рассказала в тот день, когда вы вместе приезжали навестить меня.

— Знаю, это я подарил ей книгу.

Силанпа распрощался и пошел к выезду на шоссе дожидаться автобуса из Коты. После второй выкуренной им сигареты появился автобус. Силанпа проголосовал, поднялся по ступенькам в салон, занял место в самом конце и принялся провожать неприязненными взглядами обгоняющие их автомобили по свободному в этот час шоссе.

Он сошел на Сто двадцать седьмой и почти бездумно пересел на маршрутку до Нисы. Силанпа понимал, что совершает глупость, но засевшие в мозгу увещевания Гусмана и накопившаяся тоска подталкивали его к дому Моники. «Гусман прав, мне будет еще паршивее, если я этого не сделаю», — оправдывался он перед собой. Ключи от квартиры лежали у него в кармане; он поднялся по лестнице на четвертый этаж и отпер дверь.

Вошел.

В квартире было пусто. То есть на самом деле пусто — не осталось ни мебели, ни одежды, ни вообще никаких признаков того, что кто-то когда-то здесь обитал. Сердце Силанпы болезненно сжалось от жуткого предположения — переехала к Оскару; подали документы на оформление брака и теперь живут вместе. К щекам прилила кровь, в глазах потемнело… Он уже начал было пятиться в уголок на ослабевших ногах, чтобы тихонько сползти на пол, как вдруг в дверь вошла она.

— Я знала, что ты придешь, Виктор, — сказала Моника, — только не могла угадать, сколько времени у тебя это займет. Я здесь теперь не живу, приехала, только чтобы выключить счетчик.

К удивлению Силанпы, свежее дуновение надежды заставило его прийти в себя.

— Моника…

— Ты сам велел мне перебраться в безопасное место. Видишь, я послушалась.

— Я думал, тебе грозит опасность, но, похоже, свалял дурака.

— Опасность грозит, когда любишь человека вроде тебя. Только теперь я поняла это.

— Моника, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю!

— Мне без разницы, о чем ты говоришь! Я знаю, что говорю я, а я говорю тебе, что ушла отсюда навсегда! Меня здесь уже нет, понятно? Я исчезла для всего, что это место значит для тебя и для меня! Исчезла из твоей жизни, понял ты наконец?

Силанпа почувствовал, как глаза его наполняются слезами, и решил лишний раз не позориться.

— Прости, мне лучше уйти… — Он повернулся к ней спиной и поплелся к выходу, веря всей душой, что сейчас Моника с повлажневшими глазами остановит его, они поцелуются, займутся любовью на ковровом покрытии пола, и одинокая жизнь завершится для него раз и навсегда, а мир после ужасного перебоя завертится снова. Но он ошибся. Вот он миновал входную дверь, добрел до лифта, а рука Моники, столько раз ласкавшая его, так и не легла ему на плечо. Дверь лифта открылась, он шагнул внутрь и нажал кнопку первого этажа, чувствуя, что жизнь кончена.

Выйдя из подъезда, Силанпа поднял голову и с грустью посмотрел на ее окно. В нем горел свет, уже не обещавший ни любви, ни тепла. Все тело ломило от боли; в отчаянии он укусил себя за безымянный палец, желая ощутить вкус собственной крови. Ему хотелось, чтобы боль стала невыносимой и заглушила страдания того единственного, натянутого до предела нерва, наполняющего слезами его глаза. Внезапно перед ним замелькали картины всей его жизни с Моникой, и рыдания выплеснулись откуда-то из самого чрева, исполосовав обе щеки мокрыми бороздками. Нетвердой походкой доковылял он до авениды Субы. Середину проезжей части перегородили застрявшие в пробке маршрутки. Весь мир восстал против него, ведь именно здесь разыгралась трагедия отвергнутой любви, именно на этой улице он потерял единственное, что по-настоящему ценил и в чем нуждался больше всего на свете. Стало тоскливо до тошноты, захотелось исчезнуть, смешаться с уличной грязью, только бы не быть жалким неудачником, потерянным в ночи, плачущим по женщине, за которую с готовностью отдал бы жизнь, пошел бы на любые унижения, принял бы самую страшную муку.

Разум его помутился от угнетающих душу страданий; словно в тумане Силанпа остановил такси, сел на заднее сиденье и в отчаянной попытке вернуть себе чувство собственного достоинства произнес вслух, обращаясь к самому себе:

— Моя жизнь вмещает много больше! — но тут же разрыдался, окончательно потеряв контроль, так как знал, что это ложь, что никакими словами не сможет стереть из памяти ее образ.

И вновь он падал, тонул в умопомрачительной боли, опутавшей душу, будто железными оковами. Он понимал, что, если и был когда-либо счастлив, то лишь ценою такой вот ночи, когда заканчивается жизнь, потому что не мог придумать ничего лучшего, чем вернуться в ту маленькую квартирку, упасть перед ней на колени и умолять, чтобы она его не бросала. В то же время он ни секунды не сомневался, что этим окончательно погубил бы все, и сам сгинул бы в пучине забвения, из которой никому, или почти никому, не дано спастись…

 

23

Сон все не приходил. Фонари в саду просвечивали сквозь шторы спальной комнаты. В мертвой тишине собственные мысли оглушали Баррагана. Рядом, закутавшись в простыни, мирно посапывала Каталина. Это немного успокаивало и внушало уверенность — Барраган понимал: раз жена спит, значит, верит ему. Ее присутствие и эта слепая вера в свою очередь порождали в нем чувство защищенности. Он отдал бы все и даже больше, чтобы не потерять Каталину, всегда иметь ее под боком, ощущать тепло ее дыхания и слышать, как она изредка бормочет что-то невнятное сквозь сон.

Но раз так, какой ему смысл изменять ей? Зачем волочиться за чужими юбками? Барраган задавал себе этот вопрос тысячи раз, но не мог найти ответа и лишь мучился угрызениями совести. На самом деле ему просто не хватало сил совладать с самим собой. Его мимолетные связи в определенной степени являлись воплощением мечты, которую он лелеял еще подростком, воображая себя плейбоем, мчащимся по Пятнадцатой каррере на «Рено-12» с включенной на полную громкость магнитолой; этаким неотразимым мужчиной, победителем, героем сдержанным и немногословным, но тем не менее до безумия обожаемым женщинами. Однако лишь от Каталины он получал все остальное — в частности, уверенность, что по вечерам ему будет достаточно одного ее нежного взгляда, одного ласкового прикосновения, чтобы избавиться от тяжести, накопившейся на душе за день. Когда она рядом, все кажется возможным и осуществимым.

Ровное дыхание Каталины вселяло надежду, что настанут лучшие дни. На нем повис слишком большой долг. Он постоянно проигрывал в Клубе директоров, делая невероятно дурацкие ставки — еще одна ниточка, связывающая его с юношескими грезами: образ игрока, бросающего вызов судьбе. Вот почему Эскилаче держит теперь Баррагана в своих руках; он единственный, кто знал о плачевном финансовом положении зятя, о его банкротстве. Знал, но не все — даже от него Барраган скрывал самое худшее. Доходы от собственной адвокатской практики, от содержания конторы, не покрывали его расходов, однако Баррагана страшила и приводила в полное уныние одна только мысль о необходимости ограничить себя, снизить свои потребности. К примеру, он никогда не сумел бы заставить себя признаться Каталине, что их семье грозит экономический кризис. Его страшила возможность потерять доверие жены. А Ката и Хуанчито — что станется с ними? Отказать в чем-то своим детям — об этом даже и подумать больно! Он всегда старался дать им все самое лучшее, обучить языкам, музыке, возил за границу, каждое воскресенье брал с собой в клуб, чтобы там они общались со сверстниками из богатых и успешных семей. Забота мужа о будущем детей всегда была предметом особой гордости Каталины, но она даже не подозревала о его ночной бессоннице и душевных муках. Только он один знал, что в действительности все обстоит иначе, и если Эскилаче откажется и дальше помогать ему, благополучие семьи рухнет, как карточный домик.

Дело с земельным участком на Сисге стало бы для Баррагана спасательным кругом, да и для Эскилаче тоже, насколько он мог понять. Ему, правда, не было известно о каких-либо трудностях в материальном положении советника, но в его поведении также замечалась определенная нетерпеливость. Иначе он не стал бы заключать сделку с таким типом, как Тифлис — настоящим мафиозо, необразованным и вульгарным мужланом. Но Барраган нуждался в этих деньгах, а без Эскилаче и его связей они были бы для него недосягаемы. Он стыдился своей зависимости от дяди Каталины, но в конце концов так было всегда. С момента открытия конторы именно Эскилаче обеспечивал его выгодными клиентами, подыскивал дела с крупным вознаграждением. Конечно, Барраган мог бы с самого начала работать самостоятельно, но уж очень привлекательными и неиссякаемыми казались жирные гонорары, с легкостью плывущие в руки. Однако главная ошибка заключалась в том, что с первыми же контрактами он стал вкладывать деньги в совершенно идиотские проекты и в результате потерял все до последнего песо. Кроме того, Барраган вбил себе в голову, что дружба с богачами откроет для него многие заветные двери, взялся сорить деньгами наравне с ними и в итоге очутился на мели, поскольку соревноваться с успешными директорами крупных компаний ему оказалось не под силу. Те могли позволить себе проиграть в рулетку пять миллионов песо — ведь завтрашний день принесет им двадцать миллионов; Баррагану же на подобные прибыли рассчитывать не приходилось.

Потому он принял решение в последний раз провернуть совместную сделку с Эскилаче и выкупить свою независимость. Обещанного вознаграждения хватит не только чтобы расплатиться с долгами и переехать с семьей в Европу хотя бы на пару лет — сменить обстановку, отдохнуть, — но затем и вернуться, возобновить адвокатскую практику, если не в собственной конторе, то в какой-нибудь фирме. Другого выхода он не видел.

Трудность заключалась в том, что у него не было верного плана. И дело не в сомнениях по поводу надежности Марко Тулио как партнера — родственная связь с Каталиной давала определенную гарантию. Тревожило то, что все рычаги управления находились в чужих руках, а Эскилаче ему не доверял. С другой стороны, Варгас Викунья тоже наседал со своими соблазнительными предложениями. Барраган уже получил от него два солидных чека за оформление передачи в его пользование участка на Сисге и теперь дрожал от страха при мысли, что ему придется рассказать об этом Эскилаче, либо тот дознается из других источников. Если советник уже пообещал землю «Гран-Капиталу», то дело добром не кончится, поскольку Баррагану придется рассчитываться с Варгасом Викуньей и терять такого выгодного клиента. Адвокат не знал, какой суммой ссудил «Гран-Капитал» советника, но если участок перейдет к Варгасу Викунье, Эскилаче, вероятнее всего, обанкротится и тогда уж точно отомстит Баррагану. Да-а, положеньице! Он снова прислушался к ровному дыханию жены и задумался, стараясь найти правильное решение.

Однако в голову ничего не приходило. Барраган приподнялся было, чтобы встать с постели, но его остановила сонная рука Каталины. Он снова лег и замер в неподвижности. Может, есть смысл подождать, подробнее узнать о договоренности Эскилаче с «Гран-Капиталом» и сравнить с тем, что еще пообещает ему Варгас Викунья? Да, так и надо поступить! Он взял Каталину за руку, смежил веки и, наконец, смог уснуть.