Ситка остался позади. Остаток дня мы провели в пути, минуя живописные гористые острова - живописные в те моменты, когда туман достаточно рассеивался. Там, где не поработали лесорубы, леса были густы и первозданны, но попадались и места, где порезвился сумасшедший брадобрей - казалось, кто-то выстригал гигантскими ножницами проплешины на зеленой шевелюре.

- Что случилось, милый? - осведомилась Либби, подойдя ко мне на палубе. - У тебя такой вид, словно какой-то нехороший мальчик отобрал у тебя мороженое.

- Я просто смотрю на эти вырубки, - махнул я рукой в сторону берега. - Прямо как в старину, когда эти лесопромышленники истребляли все подряд и не заботились о потомках...

- Ну ты даешь, Мэтт! - рассмеялась Либби. - Сначала ты заботишься о псе, которого таскаешь с собой, чтобы тебя могли легко опознать, - вот уж спасибо, что оставил его утром со мной, когда я крепко спала... Теперь тебя волнуют эти леса. Господи, японцам нужна древесина, а нам их деньги. Все просто и понятно. Неужели после того, как ты укокошил четверых меньше чем за неделю, ты теперь будешь оплакивать какую-то там сосну?

Кажется, леса были не сосновые, но в остальном она была права. К несчастью, чувство конспирации у нее находилось в зачаточном состоянии. Я оглянулся. Ближе к носу у перил маячил мужчина в джинсах и тяжелой куртке до колен.

- Немного погромче, - сказал я Либби. - А то Пит тебя не расслышал.

Либби посмотрела туда, не отреагировав на иронию.

- Это он заходил к тебе сегодня? Ассистент Стоттмана?

- Он самый. Теперь он стал моей тенью. Старый прием: не отставай ни на шаг от злодея, и тот разнервничается и выдаст себя. Пит будет счастлив услышать от тебя подтверждение, что я убил его толстого напарника. Он и так это подозревает, но тут уж как следует подогреет свою ненависть к подлому убийце!

Либби скорчила мне гримаску и сказала:

- Пойдем в помещение и там все обсудим за выпивкой.

- Мне надо покормить это глупое животное, как ты его именуешь, - сказал я. - Встретимся в баре через полчаса.

Либби нахмурилась: ей было неприятно, что ее общество кто-то может променять на собачье, даже на несколько минут. Она повернулась, дошла до ближайшей двери и посмотрела на себя в стекло. Оправив растрепавшиеся волосы, она скрылась в каюте.

Я улыбнулся, а потом поежился, когда очередной порыв ветра пробрал меня, несмотря на толстую куртку, унаследованную от Нистрома. Времена, когда я не прочь был искупаться там, в Британской Колумбии, казалось, ушли безвозвратно. Я поглядел на часы - было ровно пять, - спустился к машине, поприветствовал пса и, отпустив его побегать, стал готовить ему поесть - пять чашек собачьей радости, вода и полбанки конины, если вас интересуют детали. Он любил как следует подкрепиться.

Затем я снова посмотрел на часы, дождался, когда пес отгуляет десять минут, и, приоткрыв дверь, тихо подул в свисток. Через минуту-другую Хэнк откликнулся, и, когда он весело понесся ко мне между машин, я обратил внимание, что ошейник на нем немного новее и блестящей, чем прежде.

Я умышленно старался не смотреть туда, где среди других машин был зажат фордовский фургончик, переоборудованный для туристских поездок. Я уже видел его в Принс-Рупертс, когда повстречал Смита-младшего. Даже не оглядываясь, я усвоил, что незнакомый мне бородатый человек стоит, прислонясь к борту "форда".

Наверное, это был тот самый напарник Смита-младшего, о котором тот упомянул. Молодой человек делал вид, что просто пьет кока-колу, а на самом деле нес вахту, пока младший проверял материалы, которые я успел получить со времени нашей последней встречи, и так их обрабатывал, чтобы передача мною ошейника Хэнка кое-кому в Анкоридже не только не нанесла ущерба национальным интересам, а может, даже наоборот...

Все это напоминало именно то, от чего меня всегда тошнило: игру в шпионов, играя в которую взрослый человек постоянно боится, как бы его не застукали за этим неподобающим занятием сверстники. С другой стороны, я испытал облегчение не только от того, что взрывоопасная информация в Хэнковом ошейнике была, так сказать, разминирована, а также потому, что четыре из моих пяти контактов уже относились к области седой истории. Оставалось лишь сыграть один акт в драме "Нистром на Севере, или Бесстрашный Курьер" - а точнее, два, если считать передачу ошейника в Анкоридже. При условии, что Хольц позволит мне до него добраться.

Пес поел, и я снова отпустил его побегать, а сам занялся уборкой помещения. Когда прошло еще десять минут, я снова посвистел ему, и он прибежал уже в своем обычном ошейнике. Уж не знаю, поддался ли кто-то на эту хитрость, но, по крайней мере, ребята в фургоне чувствовали себя большими ловкачами, делающими в то же самое время большое государственное дело.

Хэнк довольно облизывался, дожевывая какие-то крошки того, чем угостили его мальчики, чтобы заманить в фургон. Я сурово посмотрел на него.

- Верный пес называется, - насмешливо сказал я. - Вертишь хвостом перед первым встречным, который почешет у тебя за ухом или кинет подачку. А теперь, будь добр, отойди от мебели!

Когда я вошел в бар и стал высматривать Либби, то обнаружил ее далеко не сразу. Когда же женщина, сидевшая у стойки, пошевелилась и улыбнулась мне, я понял, в чем дело. Я так привык видеть ее в брюках, что не отреагировал на платье. Впрочем, этот наряд трудно было назвать платьем. В основном были видны длинные стройные ноги в узорных черных чулках. Выше начиналось нечто черное, короткое и без рукавов.

Я оказал должное внимание нижним конечностям, как принято было называть их в викторианскую эпоху, тихо присвистнув.

- Это, оказывается, прием? - спросил я. - Мне как - надеть фрак или сойдут джинсы и свитер?

- Это наш последний вечер на пароходе, милый, - улыбнулась Либби. - Если верить расписанию, мы прибываем в Хейнс, штат Аляска, в шесть утра. После этого, насколько я понимаю, мы двигаемся уже своим ходом - причем дорога там тяжелая... Вот я и решила: почему бы не погулять, пока есть такая возможность? Почему бы не устроить небольшой праздник?

И в самом деле, почему?