Мак объявил по телефону, что с моей погрешившей против приказа стороны причитаются объяснения. Желательно, подробные. И весьма убедительные.

Именно так он и выразился.

Восседая на обширной двуспальной кровати в гостинице "Оллманд я приступил к оправданиям.

- Будьте любезны объясниться, Эрик! - потребовал Мак раздраженным и чуть ли не обиженным голосом. - В задачу вам - в одну из главных задач - вменялось уничтожение профессионального убийцы по имени Бультман. Как стало известно, вы, по причинам не вполне понятного свойства, сочли нужным устранить выдающегося политического деятеля из Коста-Верде, коего хитроумно выманили в Чикаго, а означенный Бультман, по которому было возможно выпустить чуть ли не ящик зарядов, остался живехонек. И здоров, как бык, между прочим, не считая повреждений, полученных на острове Куба...

- Сэр, - осторожно заметил я, - прослушайте сызнова запись нашего разговора перед вылетом в тропики. Мне было дозволено руководствоваться в отношении Бультмана собственным здравым разумением, верно? Я повстречал фрица в Коста-Верде, удостоверился, что Бультман будет нем, как рыба, никогда не разболтает, кто именно послал его на Кубу и обеспечил металлической ступней... Ведь лишь об этом и пекутся наши приятели из Лэнгли? Пускай угомонятся.

- Если не очень ошибаюсь, - ледяным тоном сказал Мак, - Бультман пришелся вам по душе?

- Скорее, по вкусу. Человек вызывает уважение, сэр. И без прямого, недвусмысленного приказа не было ни малейшей надобности убивать парня, абсолютно ничем не навредившего нашей организации. Паяцы, служащие в разведке, сами не умеют языка за зубами держать, а потому и всех остальных подозревают в избыточном красноречии... Кроме изложенного, я сыскал господину Бультману отличное применение, заключил с ним честную сделку и вовсе не желал показаться подонком, выстрелив прошлой ночью с безопасного расстояния по доверившемуся мне субъекту.

Мак безмолвствовал.

- Вторым заданием, сэр, было, если не ошибаюсь, преподать предметный урок всем, кто вознамерится давить на нас, похищая, шантажируя, убивая. Начать и окончить операцию "Хименес". Верно?

- Предметный урок едва ли может считаться полезным, когда неизвестно имя учителя. Партизанская атака не в духе нашего заведения, сами знаете.

- Сэр, - возмутился я, - неужели вы полагаете, будто мы живем в приюте для умалишенных? Давным-давно всех лиц, заинтересованных прямо либо косвенно, известили, что Гектор Хименес попытался взять заложницу и понудить Мэтта Хелма к убийству. Заложницу действительно взял, даже в расход вывел - но без малого четыре недели спустя погиб лютой смертью вместе с чадами и домочадцами. Какая разница, кто нажимал на курок? Важно, что прочим крепко внушили: тронете истребителей хоть мизинцем - раскаетесь. Верней, и раскаяться толком не успеете...

Воспоследовала пауза, весьма продолжительная.

Потом командир неохотно признал:

- Хорошо, допустим, и первое, и второе задание выполнены более-менее удовлетворительно. И все же, прошу пояснить: с какой стати возможности и средства нашей службы употреблялись, чтобы совершенно самовольно уничтожить заблудшего полицейского чиновника? Подданного дружественной страны?

- Ха, заблудшего! - не выдержал я. - Чистейшее оскорбление, сэр! Эчеверриа отнюдь не блуждал. Вышел аккурат под мой выстрел, ибо я ненавязчиво убедил Армандо Раэля отослать обер-пытошника в Чикаго, а Бультмана попросил позаботиться о прочем... Кстати, пуля прошла навылет, и никто ее, слава Богу, не обнаружил, да и не очень-то пытается отыскать. Получив целую гору трупов, чикагские власти склонны принимать наипростейшие объяснения, приписывать все жертвы неожиданному налету автоматчиков. Не знаю, правда, к какой оружейной системе отнесут арбалетные стрелы, но это уж полиции виднее...

Мак легонько хмыкнул.

- Сообщаю, сэр: подобная проникающая способность свидетельствует о чрезмерно твердой оболочке. При надлежащем сплющивании пуля, выпущенная с четырехсот пятидесяти ярдов, неминуемо задержалась бы в теле жертвы. Конечно, все в итоге обернулось к лучшему, но я не люблю тратить кинетическую энергию заряда на просверливание дырок в пейзаже, простирающемся позади мишени...

- Передам по назначению, - согласился Мак. - Зачем ухлопал Эчеверриа? Личные счеты сводил?

- Никак нет, сэр. Покойный, разумеется, был исключительным скотом, но лично мне вреда не причинил. Ни малейшего.

- В чем же дело?

- Вы недвусмысленно сказали: на эту организацию не должно пасть ни тени подозрения, правильно, сэр?

- Всецело правильно, - ответил Мак, ожидая подвоха и, похоже, предвидя, какого свойства пояснение сейчас получит.

- Я отправился в Коста-Верде, сэр, с несколькими целями. Одной из них было выяснить: можно или нельзя жертвовать Ректором Хименесом? Обнаружилось, что президентом Хименес оказался никудышным; что его прихвостни, по сути, обобрали собственную страну. Тем не менее, при Хименесе и намека не было на кровопролитие, пытки и террор, начатые и успешно продолженные Армандо Раэлем... Ворюга предпочтительней убийцы, сэр. Народ Коста-Верде вспоминает Гектора Хименеса едва ли не с нежностью. Да, при нем воровали, но хоть не хватали и не казнили по первому бездоказательному навету! Раэль же развел в Коста-Верде самый настоящий большевизм, верьте слову, сэр! Мак явно верил, но молчал.

- Имя Хименеса пользуется огромной популярностью среди людей свободолюбивых. Они помнят прекрасного солдата, и напрочь забыли скверного правителя. Нынче повстанцами взялся руководить старший сын полковника, Рикардо. Умный, добросовестный, преданный делу парень, выстрадавший от Раэля и Эчеверриа почти все, что возможно выстрадать. И он вызволит Коста-Верде: если Вашингтон перестанет снабжать выродка Раэля оружием, боеприпасами и деньгами.

- Вы этого не говорили, Эрик, - всполошился Мак. - И помехи чрезвычайно сильны, совсем не разобрал нескольких последних фраз... Международная политика, между прочим, не касается нас.

- А я об ином речь веду, - неумолимо сказал я. - О том, что лэйк-парковская бойня теперь имеет клеймо: "сделано в Коста-Верде". Вернее, "сделано по заказу фирмы "А. Раэль и Компания". Глубокочтимый сеньор президент никоим образом не сумеет отвертеться, если придворного палача, второе лицо в республике после самого Раэля, обнаруживают дохлым у входа в разгромленную усадьбу Хименесов. Дохлым и вооруженным. А в пистолете двух зарядов недостает, а пули обнаруживаются в изуродованных телах Долорес и Эмилио! Следовательно, садист Эчеверриа собственноручно убил детей политического своего противника, нашедшего убежище в США!.. На это, не стану хвастать, я не рассчитывал - но как изумительно получилось... Газеты чикагские видали?

- Нет, но телевизор включал.

Я скосился на лежавшую рядом развернутую газету. Передовая полоса была украшена фотографиями старинной усадьбы, Энрике Эчеверриа в мундире коставердианской армии, при всех боевых наградах, а также трогательным, душераздирающим снимком: юная хорошенькая, совершенно мертвая девушка в простреленной ночной сорочке прижимает к себе голову юноши, тоже бесповоротно убитого. Несомненное и броское внешнее сходство свидетельствовало: сестра пыталась облегчить муки брата. Тем временем заезжий зверюга, наделенный высшей полицейской властью, целился в бедняг...

Снимали ночью, со вспышкой, и резкий контраст света и тени придавал фото щемящую выразительность.

Братец и сестрица бежали, точно Гензель и Гретель, спасались от лютовавших в доме отца наемных убийц. А то, что сами детки были махровыми и хладнокровными убийцами, на чистых лбах отнюдь не значилось. Да и к делу не относилось...

- Вышло изумительно, сэр. Газеты уже буквально вопят насчет американской помощи Коста-Верде. Насчет поддержки, усердно оказываемой кровавому режиму, поправшему права человека и обнаглевшему до такой степени, что устраивает ночные диверсии прямо на земле Соединенных Штатов. Отправляет в лучший - или худший, не знаю, в какой именно попадут Хименесы - мир людей, попросивших политического убежища.

- Угу, - буркнул Мак, но в его нечленораздельном замечании прозвучала заинтересованная нотка.

- Думаю, пройдет немало месяцев прежде, чем Раэль получит новую партию штурмовых винтовок или новые миллионы долларов на правительственный счет. Элли всегда огорчалась тому, что наша страна поддерживает самые отвратительные диктатуры в Центральной и Южной Америке. Думаю, была бы рада и счастлива, узнав, как благодаря ей Рикардо Хименес покончит с бандой кровопийц. Дальнейшая участь Коста-Верде окажется в руках человека разумного. Но, конечно, поживем - увидим, сэр...

Я умолк.

Не дождавшись продолжения. Мак заявил:

- Что-то неладное сегодня с линией творится, Эрик. Хоть убей, не пойму, о чем ты последние полминуты рассуждал. Наверное, оно и к лучшему, что помехи трещат. А вообще-то, произвольно толковать наши служебные задачи недопустимо. Тем паче огорчаюсь, видя, что сотрудник надежный, опытный и разумный позволяет себе столь вопиющее безрассудство.

После внушительной паузы, которой надлежало меня впечатлить (правда, впечатлить не удалось, но Маку знать об этом было вовсе не обязательно), командир осведомился:

- Ты уже снял траурные одеяния, или готовиться к новым международным скандалам?

Припомнив маленькую, недвижно лежавшую на тротуаре девушку, я вздохнул и ответил:

- Пожалуй, снял. Больше по этому поводу скандалов не предвидится, сэр.

- От души надеюсь, - ответил Мак. - Езжай в аэропорт, покупай билет и немедленно вылетай в Вашингтон. Если с мелкими неурядицами покончено, можно приступать и к настоящей работе.

Думаю, тут и было бы впору поставить последнюю точку. Но придется все-таки прибавить еще несколько слов.

У меня выдались чрезвычайно бурные весна и лето, под конец которого я едва ли мог толком припомнить имена всех товарищей по коста-вердианской передряге, деливших со мною кратковременное заключение в доисторическом городе Лабаль. Правда, по адресу моему пришел конверт, содержавший письмо от Эмили и газетную вырезку, в коей сообщалось о скоропостижной смерти отставного генерала Остина Гендерсона.

Мне сделалось грустно. И все же месяцы, до предела насыщенные приключениями, оставляли мало времени для размышлений о прошлом.

В начале осени, вкушая краткую передышку между вылазками за границу, я от нечего делать телевизор. Ненавижу телевидение - по крайней мере, в той части его, что касается новостей и дурацких передач, призванных ублажать умственно отсталую шушеру. Поймите правильно: хороший кинофильм я погляжу с огромным удовольствием и скажет своему телевизору искреннее спасибо. Но хорошие фильмы очень редки, а внимать речам тупого и косноязычного политика - увольте.

Однако доводится. По долгу службы. Надо же иметь представление о том, что на белом свете вытворяют, коль скоро исподволь прикладываешь руку, направляя события в то либо иное русло. А иногда вовремя услышанная сплетня и выручить может. В Канаде когда-то выручила: я нечаянно проведал о загадочном исчезновении американской субмарины и сделал очевидные, спасшие и меня, и спутницу, выводы...

На экране внезапно возникло весьма знакомое здание. Потом грянули оглушительные взрывы, поднялись тучи пыли, закрывшие все и вся. Пыль осела, и на месте каменной громады оказалась груда щебня, от коей возносились к ослепительно синему небу столбы черного дыма.

К прокаленному солнцем небу Коста-Верде.

Весьма впечатляюще.

Маслянистый, вкрадчивый голос диктора уведомил: вы наблюдаете за торжественным уничтожением печально знаменитой политической тюрьмы Ла-Форталеса. Взрывчатку заложили саперные войска победоносной Освободительной Армии...

Присутствовавший при означенной церемонии верховный главнокомандующий дон Хайме Патэнамос любезно согласился дать коротенькое интервью. Подле генерала стояла гордая и счастливая красавица-жена. Кажется, я имел когда-то честь встречаться с обоими...

Дон Хайме сообщил, что бывший президент Армандо Раэль покинул взятые в кольцо остатки правительственных войск и позорно бежал из Коста-Верде. Принудить сопротивляющихся офицеров и солдат к почетной капитуляции не составит после этого никакого труда, - сказал дон Хайме.

Затем репортер обратился к молодому предводителю повстанцев, дону Рикардо Хименесу, давшему чуть более пространное интервью, не вставая с хромированного кресла на колесах. Дон Рикардо напомнил: крепость Ла-Форталеса была историческим памятником, но в последние годы сделалась ненавистна всякому честному гражданину Коста-Верде. Политическая темница, чудовищный пыточный застенок, символ кровавого притеснения...

Ла-Форталеса, по словам дона Рикардо, стала для республики тем же самым, чем была для Франции Бастилия.

И уничтожение этой крепости, - прибавил Хименес, - означает: в Коста-Верде начинается отныне совсем новая, гораздо лучшая жизнь...

Зуммер электронного замка, встроенного во входную дверь нашего многоэтажного дома, зажужжал.

Я ударил по кнопке, отмыкая далекую щеколду, насторожился. Вскоре послышался негромкий стук.

- Да? - полминуты спустя отозвался я, предусмотрительно подкравшись на цыпочках и стоя под безопасным углом.

- Это я, Мэтт... Я отворил.

- Остановилась в гостинице, за несколько кварталов отсюда, - сказала немного запыхавшаяся и отменно смущенная Франческа. - Все не решалась позвонить... Наверное, считаешь меня застенчивой дурой?

- Навряд ли.

- Не знала, захочешь ли увидеться вновь, после долгих месяцев...

- Прекратите молоть галиматью, доктор Диллман, - улыбнулся я. - И входите, пожалуйста.

- Мэтт...

- Он самый.

- Просто Мэтт... - молвила Франческа, подымая глаза. - Придется привыкнуть. Но мне и Сэм очень нравился...

- Так-с, - только и выдавил я.

Последовало безмолвие.

Потом я шагнул вперед, взял Франческино лицо в ладони, повернул к свету. Это лицо я запомнил превосходно, хотя Уайлдеров или Гарденшварцев, должно быть, не сразу признал бы, повстречав на улице.

Усталое лицо. Измученное.

- Люди не внемлют разумным советам, - вздохнул я. - Предупредил же: помалкивай.

- Не смогла. Не сумела бы жить с Арчибальдом, обманывая его. А еще думала, муж любит меня гораздо больше и крепче...

Осекшись, она перевела дыхание, вынула из кармана чистый носовой платок, отвернулась. Потом продолжила голосом, лишенным всякого выражения:

- Мэтт, он вел себя очень благородно. Очень-очень благородно... Всячески старался простить и не думать о... случившемся. Не каждый сумеет.

- Конечно, - согласился я, не скрывая иронии. - Только что прощать было, если призадуматься? А? Ежели по чести, да по совести?

- Не понимаю...

- В дурацкой и трусливой записке муженек велел тебе идти на все, дабы спасти его шкурку. Подчиняться любым и всяческим распоряжениям беспрекословно. Так ведь?

Казалось, Франческа не расслышала толком. Она заметно покачнулась, но тотчас овладела собою, выпрямилась, подобралась. Предостерегающе воздела руку: не касайся, удержусь на ногах сама.

Голос женщины зазвучал холодно и отстраненно:

- Арчи был очень ласков. И очень благороден... Я сказала ему буквально то же... о любых распоряжениях. Но Арчи возразил: ты ложно истолковала письмо! "Я не имел в виду ничего подобного, - то ли просто повторила слова мужа, то ли передразнила его Франческа Диллман. - И, естественно, считал, что у тебя хватит здравого смысла..." Коль скоро мне, - сказал Арчи, - было угодно лечь в постель вместе с паршивым правительственным агентом...

Я хмыкнул, однако сдержался.

- ...То воля, разумеется, моя, помешать женской прихоти он, Арчибальд, не в состоянии... Особенно будучи пленен бандитами.

- Особенно.

- Но, поскольку я все-таки его жена - хоть и постаралась на время позабыть об этом, - он готов простить... Сумеет простить... Когда-нибудь. Я ведь оказалась так честна, что не сумела утаить шила в мешке... И Арчибальд оценил мою искренность.

Франческа беспомощно всплеснула руками, потупилась.

- Господи! Поверь, Мэтт, я любила его! Бог свидетель, я любила Арчи... Убила бы ради него, умерла бы ради него. Чуть не сделала того и другого... А после стояла и видела: на глазах моих любимый человек превращается в никчемного, напыщенного, трусливого, беспардонного, безжалостного обывателя! Прямо на глазах! И я... терпела. Долго терпела...

- Но все же?

- Но все же не выдержала. Не смогла видеть снисходительное выражение физиономии, слушать упреки, прямые и косвенные.

- Стало быть, собрала пожитки, хлопнула дверью и вышла вон?

- Отнюдь нет. Припомнила номер твоего телефона, позвонила, представилась...

Я предусмотрительно уведомил Мака о возможном звонке доктора Диллман. В противном случае Франческу просто отшили бы, сказав, что никого по имени Хелм не знали, не знают, знать не хотят, и вообще - вы, дорогая, адресом ошиблись...

- Мне сообщили твой адрес; и вот, пришла. Набралась отваги и пришла. И останусь. Если не прогонишь...

Многое, конечно, было недоговорено, да только стоит ли вообще говорить о некоторых вещах?

Оба мы понимали: в один прекрасный день Арчибальд истоскуется, проглотит застарелую обиду, смирит бушующую гордыню, укротит ревность и смиренно попросит жену возвратиться в семейное лоно. И Франческа вернется.

Исправно вернется.

Хоть и убедилась на горьком опыте: с нею рядом отнюдь не безупречный рыцарь в блистающих доспехах высшей учености, каковым представлялся ей доктор Диллман дотоле.

Но это уж было делом будущего. А мы обретались в настоящем.

- Как по-твоему? - полюбопытствовал я.

Франческа улыбнулась:

- Ответь сам.

Я обнял ее и ответил.