Ранчо находится в южной Аризоне. Чтобы попасть туда, сначала надо доехать до Тусона и набрать один телефонный номер, после чего следует выехать из города по указанному маршруту — всякий раз дают другой. Вскоре на шоссе вам встретится человек, который меняет колесо у пикапа, или заливает воду в радиатор джипа, или просто стоит возле седана с номерами соседнего штата и фотографирует пейзаж. Если дверца автомобиля раскрыта, можно ехать дальше. Если закрыта — значит, за вами хвост и надо возвращаться в Тусон и ждать дальнейших инструкций.

Это ранчо — настоящее святилище, а кое для кого и последний приют. Это единственное место на всем земном шаре, где агент может наконец расслабиться и не думать, что за ним следят. Как и любая нирвана, оно имеет кучу недостатков, но здесь, во всяком случае, вам гарантирована безопасность. И делается все возможное, чтобы все оставалось как есть.

С первой же попытки мы получили сигнал “все чисто” и продолжали наше путешествие. Я скрестил пальцы. Машина, которую мне выдали, была дряхлым “понтиаком-универсалом” исполинских размеров, сошедшим с конвейера еще в те дни, когда кузова “универсалов” были дощатыми. И вот теперь, после шестидесятичасового путешествия из Вашингтона — хотя я, надо признать, имел возможность подремать часок-другой, примостившись на переднем сиденье, — мой драндулет ковылял по аризонскому шоссе на пяти цилиндрах и трех колесах — во всяком случае, у меня создавалось именно такое впечатление. Впрочем, ручаться за точность я не мог. После укрощения этого строптивого зверя, пробежавшего две с половиной тысячи миль, моя впечатлительность притупилась. Единственное, что действительно могло оказать на меня хоть какое-то впечатление в данный момент, — это кровать. Я и надеялся, что, увидев предмет моих мечтаний, сумею добрести до нее и не свалюсь перед ней замертво от внезапного истощения.

Ворота напоминали самые обычные ворота ранчо — это была сетка, не позволявшая скоту выходить за ограду, и еще на ней висели обычные дружелюбные приветствия вроде “Граница владения”, “Посторонним въезд воспрещен”, “Охота запрещена”, “Вырубка деревьев запрещена”. От ворот через пустыню бежал проселок, который через пять миль упирался в еще одни ворота — на сей раз тут была не просто сетка, а настоящие цельнометаллические створки с табличкой:

“Частные владения — вход воспрещен”. Я с трудом осадил своего железного мастодонта — тормоза у него тоже ни к черту были не годны — и вылез с надеждой, что мой дохляк не откинет копыта в тот момент, когда я от него отвернусь. Его движок на холостом ходу урчал еле-еле.

Я открыл ворота, вспомнив, что нужно делать — Не то, что обычно, когда отпираешь ворота ранчо. Мои манипуляции должны были послужить сигналом молодцу, притаившемуся где-то поблизости и наблюдавшему за мной в бинокль, что меня можно не убивать. Я въехал на территорию, вернулся и закрыл ворота — опять-таки особым образом, забрался в свой “универсал” и поехал дальше. Еще мили две — и я оказался в зеленой долине. И увидел дом — большое приземистое строение посреди тополиной рощи.

Когда-то это было туристическое ранчо, но оно обанкротилось. Ныне считалось, что оно принадлежит богатому чудаку, свихнувшемуся на религии, которого часто посещают друзья, столь же чокнутые, как и хозяин. Что ж, это почти соответствовало реальности за исключением, конечно, религиозной темы. В действительности ранчо принадлежало богатенькому дяде Сэму, и все мы, надеюсь, можем называться его друзьями; а если бы мы не были свихнувшимися, то, конечно, не занимались бы тем, чем занимаемся.

Я осторожно пустил свою колымагу под горку, пытаясь попридержать в узде оставшиеся цилиндры, и позволил ей катиться до полной остановки. Остановился я в саду.

Нас уже ждали. К машине шел мужчина в спортивной рубашке. На этом ранчо врачи не надевают белых халатов, а сестры милосердия не носят красных крестов на шапочках, но их сразу можно распознать.

— Пора просыпаться, — бросил я через плечо. — Мы приехали.

Мой пассажир завозился на заднем сиденье. Парень в рубашке подошел к “универсалу”. Это был молодой человек с открытым лицом, на носу — очки в металлической оправе. Он обладал всеми достоинствами хорошего врача, за исключением, пожалуй, здравого смысла и чувства юмора — а точнее сказать, каких-либо чувств вообще. Но это, конечно, только мое личное мнение, основанное на опыте предыдущих приездов.

Все называли его просто по имени. Но вообще-то это был доктор Томас Стерн, который ведал всеми делами на ранчо и пользовался непререкаемым авторитетом. Однако стоило вам обратиться к нему иначе, чем “Том”, он бы счел, что вы чем-то страшно недовольны.

— Привет, Том! — сказал я. — Она сзади. Помогите ей надеть обувь.

— Как она себя чувствует?

— Ну, я ведь только возница. Я только подбросил ос, и то лишь потому, что мы, как выяснилось, ехали в одно и то же место. А в телепатии я не силен... Так что я ей не собираюсь помогать и вообще не намерен к ней даже приближаться.

Том двинулся к задней дверце “универсала”, а потом, нахмурившись, остановился.

— А в чем дело, Эрик?

— Позовите сестру — кого-нибудь в юбке, — посоветовал я. — Она за время нашей поездки привыкла ко мне — соизволила, по крайней мере, молча сносить мое присутствие, но, ей-Богу, не знаю, как Она отреагирует на вас.

Я похромал к задней дверце “универсала” и распахнул верхнюю и нижнюю половинки дверцы грузового отсека.

— Ну вот и порядок, Худышка. Вылезай! Тощая девушка, сидящая на одеяле в глубине грузового отсека “универсала”, имела более человеческий вид, чем та, кого я помогал выносить из джунглей Коста-Верде, но она еще была далеко не в лучшей физической форме. Молча глядя на меня, она поползла к свету, а потом, дождавшись, когда я отойду на приличное расстояние от нее, свесила ноги и съехала на землю.

На ней были хлопчатобумажные светло-коричневые штаны и мальчиковая белая рубашка с коротким рукавом. В Вашингтоне ее наряд выглядел так, как будто его только что принесли из прачечной, но после нашего путешествия напоминал многократно использованную пижаму. Впрочем, уж кто бы говорил, только не я. Мой вид был не свежее. У нее-то на лице, по крайней мере, не красовалась двухдневная щетина.

В те моменты, когда она просыпалась и могла принять пишу, я кормил ее молочными коктейлями и хрустящим картофелем, но все равно она так и оставалась чуть ли не прозрачной. Ее левая рука была все еще перевязана. Кожа обтягивала кости, и на лице остались только одни глаза. Ее волосы обрели натуральный светло-каштановый цвет, соответствующий тому, который и был указан в ее личном деле в графе особых примет, а сделанная мачете стрижка уже несколько утратила первоначальную форму. Надо сказать, ее нынешняя прическа выглядела ничуть не хуже, чем те птичьи гнезда, за которые иные девушки готовы платить бешеные деньги в салонах красоты — даже в наше время, когда в моде всевозможные “бабетты” и “халы”.

Но не заметить ее глаз было невозможно. Огромные, серые и лучистые, а иногда — огромные, желтые и лучистые, они, похоже, никогда не закрывались. Они постоянно были устремлены на окружающий мир, точно ожидали, что сейчас случится что-то ужасное.

Я увидел, что выражение ее глаз изменилось — совсем чуть-чуть. Все-таки я на нее действовал благотворно. Если бы нам удалось провести вместе еще шестьдесят часов, она бы, очень может быть, начала бы моргать в моем присутствии. Доктор Стерн укоризненно глядел на меня. Он, несомненно, полагал, что я бесчувственный и бестактный грубиян. С не меньшим негодованием взирала на меня и полная сестра в цветастом платье.

— Ах вы, бедняжка! — заворковала она, обхватив своей могучей рукой худенькие плечики. — Пойдемте, милочка, со мной. Вам у нас понравится. Сами увидите.

Идя к левой дверце, чтобы забрать с сиденья шляпу, я ощущал на своей спине взгляд ее огромных бездонных глаз. Потом сестра увела ее. Мне стало как-то не по себе — точно я жалел, что расстался с ней. Я прошагал миль двенадцать по джунглям, видя перед собой ее пятки. Потом я видел ее всю с ног до головы на протяжении двух тысяч четырехсот миль. За все время она не сказала мне ни единого слова. Но, наверное, можно привыкнуть к спутнику, даже если он не позволяет до себя дотрагиваться и молчит всю дорогу.

— Материалы, с которыми вам надо ознакомиться, доставлены вчера самолетом. Они в вашей палате, — сказал Том Стерн. — Но лучше вам все же сначала зайти ко мне в кабинет. Я хочу осмотреть вашу ногу.

— Черт с ней, с моей ногой, — сказал я. — Покажите мне лучше, где стоит кровать, и дайте до нее добраться.

— Ладно, тогда завтра утром, — согласился он. — Вам надо позвонить в Вашингтон, когда вы справитесь с домашним заданием. У вас есть какие-нибудь пожелания относительно машины?

Шейла в этот момент входила в здание — призрак в брюках, рядом с суровой сестрой в цветастом платье. Мне никогда не удавалось заинтересоваться женщиной в брюках, но ведь Шейла, по сути дела, и была не женщиной, а всего только парой серо-желтых глаз. Я взглянул на “понтиак” и горестно покачал головой.

— Лучше прострелите его. Было бы негуманно заставлять его мучиться так долго.

Я последовал за ассистентом. Двое постояльцев в креслах-качалках сидели на веранде, или, как говорят в этих местах, — “портале”, с ударением на последнем слоге. У мужчины была только половина лица — другую половину сожрала кислота. Женщина выглядела вполне здоровой, но я знал — ибо видел ее здесь, когда приезжал проходить спецкурс по физической подготовке, — что она будет тут сидеть без движения до тех пор, пока ее не внесут в дом, не накормят и не уложат в постель. Ее глаза не привлекли моего внимания. Они были мертвы.

Эти люди допустили ту же ошибку, что и Шейла: они попались. И если вы полагаете, что агенты, прибывающие сюда для переподготовки или, как я, на лечение, встречают этих безнадежных инвалидов по чистой случайности, то вы ошибаетесь.

В том-то и состояла задумка, чтобы у нас постоянно перед глазами были эти несчастные — те, кому не повезло, кто допустил оплошность. Это послужило нам мягким предупреждением о том, что может случиться, если ты дашь маху. Словом, как я говорил, место безопасное, но не лишенное своих недостатков.

Мне дали просторную палату с письменным столом. На столе было много бумаг. Я начал открывать пакеты, но потом бросил это занятие: мне было наплевать на эти бумаги. Как было наплевать и на то, что за окном светило яркое солнце. Я опустил жалюзи, разделся, забрался под одеяло и мгновенно уснул.