Одна Смерть, главный Повелитель Шибальбы, горделиво восседает на своем троне, на его лице играет подобие улыбки.

А почему бы ему не улыбаться? Его окружают лысые богини, готовые исполнить любой его каприз. Одна из них преклонила колени у его ног. Другие кружат вокруг.

Ему на забаву два шута, изображающие жрецов, собираются принести в жертву у его трона человека, связанного по рукам и ногам.

А его главные враги, Герои-близнецы? Их нет, они изжарены в печи, их кости обращены в пыль и брошены в реку в преисподней.

Жизнь, или в данном случае смерть, идет своим чередом, как ей и положено.

Но давайте поближе рассмотрим двух шутов-жрецов. Заглянем им под маски, не кажутся ли они вам знакомыми? Вдруг герои не побеждены? Судьба наших душ висит на волоске. Есть ли еще надежда?

Но кто или что находится здесь и записывает этот поворотный момент истории наших богов? Под храмовой площадкой, на которой сидит Одна Смерть, некий летописец старательно выводит историю Героев-близнецов и их странствования по преисподней.

Антонио Валескес, как и обещал, встретил меня у черного входа музея. Его руки дрожали, то ли от страха, то ли от возбуждения, когда он, проверив, запер ли он за нами дверь, повел меня к старому лифту, а оттуда в подвал музея. Мне вдруг подумалось, что, проведя меня в музей подобным образом, он совершил самый отчаянный поступок за всю свою жизнь.

Музей был закрыт, в здании никого не было, кроме, как я предполагала, охранника, который время от времени совершал обходы.

Подобно Оку, собаке, которая еженощно провожает солнце через преисподнюю, Валескес вел меня по лабиринтам коридоров.

Он не включил электричества, полагаясь на слабый дневной свет, который просачивался через несколько маленьких окошек, расположенных на уровне земли, и на аварийное освещение, горевшее в темных коридорах на случай чрезвычайной ситуации.

Кое-где вдоль стен коридора стояли металлические стеллажи с артефактами. В одном из коридоров я остановилась, чтобы взглянуть на большой деревянный ящик, такой же, как и те, что я видела в пещере на раскопках у Джонатана.

Наконец Антонио отпер дверь, на которой не было никакой таблички, и мы вошли в помещение, оказавшееся лабораторией, предназначенной для консервации экспонатов. Там была пара вентиляционных камер и вытяжек для работы с химикатами, а также оборудование, напомнившее мне кабинет стоматолога. Еще я заметила бутылочки с жидкостью, промаркированные универсальным символом «яд»: череп и две перекрещенные кости.

В лаборатории находились два больших рабочих стола. На одном, словно пазл в натуральную величину, собирали древний скелет, кость за костью, отбирая нужные из стоявшего на полу под столом контейнера, полного грязи и костей.

Валескес с победным видом на секунду остановился. Здесь кто-то старательно составлял крошечные кусочки горшка из терракоты с основой кремового цвета и красным ободком. На нем было какое-то изображение, искусно выписанное тонкой кистью. Не касаясь его и едва смея дышать, таким хрупким все выглядело, я наклонилась, чтобы внимательно рассмотреть изображение.

Там был какой-то текст, который я попыталась расшифровать, но не смогла. Но я узнала фигуру Одной Смерти, курящей сигару в окружении женщин благородного происхождения, которые, похоже, ублажали его, как он только пожелает. Странная птица, наполовину филин, наполовину попугай ара, сидела на спинке его трона.

Он смотрел на сцену жертвоприношения: две фигуры с топорами и жертва, которую можно было опознать по акбалю, знаку тьмы.

— Видите? — взволнованно спросил Валескес, указывая на небольшую фигуру под троном.

Я снова взглянула. У основания храма сидело усатое толстое существо с длинными ушами. Оно было подпоясано рабочим ремнем с инструментами, указывающими на его род занятий. Он или оно что-то записывал на, как мне показалось, стопке бумаги с твердой верхней и нижней обложкой, переплетенной каким-то пятнистым материалом, который показался мне шкурой ягуара. Это был пишущий кролик.

Я выпрямилась и кивнула.

— Когда вы ушли вчера, я все думал о вашем пишущем кролике, — сказал Валескес. — В конце концов, ваш запрос был довольно необычный. А учитывая, что вы сделали его ради дона Эрнана, что ж, мне кажется, я просто обязан был его выполнить, — сказал он просто. — Мне показалось, что я уже слышал о чем-то подобном. Затем я вспомнил, что один из наших реставраторов пару месяцев тому назад просил меня кое-что разузнать. Он пытался реконструировать горшок с рисунком из обломков, обнаруженных в гробнице храма возле границы с Гватемалой, и был уверен, что уже видел где-то нечто подобное, возможно на выставке искусства майя или в книге на эту тему. Там была изображена, как он думал, сцена из «Пополь-Вух», в которой упирающийся человек приносится в жертву Героями-близнецами, после чего его снова оживляют. Это часть фокуса, проделанного близнецами с Правителями Шибальбы.

Я понимал, что, узнав это, сильно облегчу ему задачу по восстановлению экспоната. Я часто делал подобные исследования для сотрудников музея. Несколько дней подряд я любую свободную минуту проводил в поисках.

Наконец я нашел. Горшок, который он видел, находился в коллекции университета США. Я обнаружил цветную фотографию горшка в каталоге выставки.

Если честно, я не стал рассматривать фотографию слишком пристально. У меня было столько работы! Я просто принес ее сюда. Но, должно быть, что-то осталось в памяти. Посмотрите, вот этот каталог.

Книга лежала, прислоненная к основанию настольной лампы, так чтобы реставратор мог заглядывать в нее во время работы.

— Видите, эти два горшка не идентичны, но похожи, — продолжал Валескес. — Реставратор сказал, что ему это очень помогло.

Сходство было. Правда, уровень исполнения иной, а также имелись различия в деталях, но на обоих горшках было изображено одно и то же событие.

Я машинально перевернула странички каталога и обнаружила надпись:

«Нашему коллеге и другу доктору Эрнану Кастильо по случаю его визита в Соединенные Штаты, июнь 1989 года».

Подпись была неразборчивой.

— Этот каталог принадлежал дону Эрнану? — спросила я.

— Очень может быть, — ответил Валескес. — Он часто передавал кое-что из своего личного собрания в библиотеку, особенно когда это было что-то дорогое или больше не издавалось. Мой бюджет для закупок книг очень мал, — извиняющимся тоном сказал он.

— Думаю, вы нашли то, что мне было нужно, — сказала я, — особенно если учесть, что эта книга принадлежала дону Эрнану. Он, видимо, был знаком с работой, которую здесь выполняли. Но что это значит?

— Понятия не имею. Но вы правы. Дон Эрнан действительно проводил много времени в музее, правда, вступив в должность исполнительного директора, он уже реже появлялся здесь, внизу. Думаю, последний раз я его видел в помещении, которое мы называем комнатой фрагментов. Она находится с той стороны коридора. Помню, что я напугал его. Он был чем-то очень взволнован и едва нашел время поговорить со мной в тот день.

— Вряд ли мне можно удастся в эту комнату, комнату фрагментов, — сказала я.

— Почему нет? — вздохнул Валескес. — Вам здесь вообще находиться не положено. Но раз уж вы здесь, зачем ограничивать ваши перемещения?

Я посмотрела на него, чтобы убедиться, что он не шутит. Но он, как обычно, выглядел ужасно серьезным.

Он тщательно запер дверь лаборатории, затем открыл другую, располагавшуюся через коридор напротив.

Три стены очень просторной комнаты были уставлены шкафами с выдвижными ящиками, которые я бы назвала координатными. Они были длинные и широкие, но неглубокие. Валескес взял ключ из ящика письменного стола, стоящего посреди комнаты, и отпер один из шкафов.

— Выбирайте ящик, — сказал он, жестом указывая на шкаф.

Я вытащила один из ящиков. В нем лежали аккуратно пронумерованные керамические черепки, которые в итоге будут соединены вместе, подобно тем, что я только что видела в лаборатории.

Я вытащила другой. Я бы предположила, что это фрагменты каких-то инструментов.

В одном конце комнаты находились непронумерованные фрагменты, так как были слишком велики. Я внимательно их рассмотрела. У стены лежали большие каменные глыбы, возможно, обломки храмовых бордюров. Там же находились разбитые стелы и крупные расколовшиеся маски и фигуры.

Я улыбнулась Валескесу.

— Чудесное место. Спасибо за то, что показали мне его.

— Да, чудесное, — сказал он, а затем бросил в сторону стола полный отвращения взгляд.

Я проследила за направлением его взгляда и увидела стоящий на столе компьютер. Я все поняла.

— Составляете базу данных? — спросила я.

— Да, — ответил он. — Не могу поверить, что записи о коллекции могут храниться в этой штуке в целости и сохранности. А если электричество отключат? Такое часто случается, сами знаете. Все записи будут потеряны. Это будет катастрофа!

Я подумала, что стоит рассказать ему о резервном копировании файлов на диск и тому подобном, но, похоже, сейчас не время. Когда-нибудь в будущем компьютерная эпоха доберется и до его библиотеки, а Антонио Валескес или уйдет на пенсию, или, если останется, продолжит вести собственные записи на своих любимых маленьких карточках.

Я подумала о своем соседе, Алексе, который был лет на десять старше Валескеса, и задумалась, почему некоторые идут навстречу будущему, а другие отчаянно цепляются за прошлое. Но Валескес мне очень помог. Я предложила угостить его кофе или даже завтраком. Он с подозрением взглянул на свои часы.

— Пусть это будет второй завтрак, — сказала я, вспомнив, что прием пищи рано утром для мексиканцев равносилен проклятью. Лучше сделать это поздним завтраком, чем ранним обедом.

Заявив, что это не обязательно, он тем не менее согласился, и вскоре мы уже сидели в расположенном неподалеку небольшом кафе, запивая вегетарианские пирожки пивом с лаймом. Какой-никакой, а завтрак!

— Сеньор Валескес, вы нашли мне пишущего кролика, — начала я после того, как нам принесли еду.

— Зовите меня Антонио, сеньора.

— Тогда вы называйте меня Лара, Антонио, — улыбнулась я.

— Интересное имя. Что-то из «Доктора Живаго», — сказал он.

— Совершенно верно. Я родилась, когда моя мама изучала русскую литературу, — ответила я.

— Мама, которая любит литературу. Как необычно! — сказал он. Его мать, похоже, литературу не любила.

Я рассказала ему немного о своей семье, затем вернулась к нашей прежней теме.

— Антонио, как вы думаете, что означает «пишущий кролик»? — спросила я.

Он помолчал.

— Я — библиотекарь. Естественно, я могу предположить, что это связано с книгой.

— Люди убивают, используя книги? Я слышала, что ученые разрушают репутацию друг друга с помощью книг, но не убивают же они ими в буквальном смысле.

— Что ж, не знаю. Интересно, сколько бы стоила Библия Гутенберга, например? — он задумался. — Наверняка миллионы песо. Могли бы какие-нибудь люди убить ради того, чтобы завладеть ей? Или один из свитков Мертвого моря, или ранняя версия Тибетской книги мертвых? Могут ли люди решить, что это стоит человеческой жизни? Не буквально убить кого-нибудь, конечно, — быстро добавил он, — но вы понимаете, о чем я.

— Думаю, да, — согласилась я. — У майя существует эквивалент Библии Гутенберга?

— Мне кажется, что такое возможно. Мы никогда не ценили нашу собственную культуру. Но возьмем книги «Чилам Балам», например. Есть книги на латыни, которые, как считается, имеют ритуальное значение для майя. Одна из таких, «Чилам Балам из Тьюзика», — их называют по названиям мест, где их находят, — исчезла в семидесятые годы. Как рассказывают, владелец и хранитель умер при обстоятельствах, которые некоторые считают подозрительными.

— Интересная идея, — сказала я. — Вы не могли бы мне помочь это исследовать?

Он улыбнулся.

— Вы знаете часы нашей работы. Я помогу вам всем, чем смогу.

Он вдруг взглянул на часы и воскликнул:

— Боже мой! Так поздно. Сегодня днем я должен присутствовать на оглашении завещания дона Эрнана!

— Я тоже, — сказала я. — Может, пойдем вместе?

Я оплатила счет, и мы взяли такси до адвокатской конторы. В такси мы были заняты собственными мыслями. Я думала о том, как уютно мне было вместе с этим маленьким нервным человеком. Я больше ни с кем другим так не разговаривала. Не с Изой. Даже не с Джонатаном, с которым, я не сомневалась, я собиралась переспать.

«Что это говорит о моих отношениях?» — размышляла я. Но сейчас я была не готова анализировать эту мысль.

Мы прибыли в контору Рудольфо Альвареса с небольшим опозданием. Ортисы были уже на месте, как, к моему удивлению, и Шейла Страттон Гомес. Я была рада ее видеть. Присутствовали еще несколько человек, которых я не знала. Антонио пошептался с одним из них. Это был высокий безупречно выглядящий джентльмен, который оказался хранителем музея.

Альварес, очень худой и высокий человек, начал читать завещание в ту минуту, как мы с Антонио заняли свои места.

Начиналось все с обычных слов, что, будучи в здравом уме и все такое, а потом мы перешли к сути.

Она заключалась в следующем: артефакты, которые музею предоставил дон Эрнан, становились частью постоянной коллекции музея. Услышав это, хранитель облегченно вздохнул. Его явно тревожило то, что он может потерять добрую часть музейной коллекции.

Но были и исключения. Плечи хранителя снова напряженно поднялись. Собрание первых изданий дона Эрнана переходило в собственность Сантьяго Ортиса Мендеса и, после его смерти, к Норберто Ортису.

Для этого исключения было еще одно исключение. Первое издание «Случаев в путешествии» Джона Ллойда Стефенса, одна из моих любимых книг, переходила в собственность «Лары Макклинток, моего друга и коллеги, не меньше меня полюбившей цивилизацию майя». Я была потрясена. Теперь справедливость просто обязана была восторжествовать.

Следующим было личное имущество. Франческе, Изе и Мануэле Ортис были оставлены чудесные старинные украшения, принадлежавшие семье дона Эрнана. Шейле Гомес перешли часы, которые были найдены на теле дона Эрнана. Донье Хосефине, находившейся в полубессознательном состоянии в госпитале, было завешано обручальное кольцо его матери с сапфиром и бриллиантами, которое носила его жена.

Основные сбережения дона Эрнана передавались в местную больницу, которой руководили монахини и где, по печальному совпадению, теперь находилась донья Хосефина. Антонио Валескесу была назначена ежегодная выплата жалования. Антонио был готов расплакаться.

Остался еще один пункт. Альварес произнес подчеркнутым тоном:

— «Моему юному другу Алехандро Ортису я оставляю одну из моих самых драгоценных владений, статуэтку игрока в мяч майя. Хорошая игра в мяч — залог продолжения смены земных циклов. Молю, чтобы это знание направило его стопы по правильной дороге и дало ему то умиротворение, которого он жаждет и заслуживает».

Алехандро расплакался и выскочил из комнаты. Семья пребывала в замешательстве.

На этом чтение завещания сеньора доктора Эрнана Кастильо Риваса было окончено. Альварес пригласил всех выпить по стакану портвейна, а затем, погруженные в свои мысли, мы по одному покинули его офис.

За такое завещание не убивают. Почти все состояние было передано организациям, музею и больнице. Драгоценности и книги, конечно, имели какую-то коммерческую ценность, но, по крайней мере, этим людям они в первую очередь были дороги как память. Деньги Антонио Валескесу очень пригодились бы, но ему не нужно было убивать, чтобы получить их. Дон Эрнан и так все время помогал ему.

Я пребывала в полной неизвестности.

Я жду наступления ночи, чтобы отдохнуть от света, или, скорее, насладиться его отсутствием. Теперь я могу дать волю своим чувствам, которые я заглушала днем, чтобы оградить свою измученную психику, и каждое действие, вид или звук обретают почти пугающую четкость. Я чувствую так, словно я во сне, но я знаю, что не сплю. Наоборот, все стало таким очевидным, что я понимаю, что вынуждена сделать то, чего так боюсь.

Я направилась в больницу, где лежала донья Хосефина.

Я тихо шла по темным и безмолвным белым коридорам, в которых были слышны лишь жужжание вентиляторов да приглушенные звуки поздней службы в часовне. В построенной на манер испанского монастыря больнице повсюду висели распятия. Я задумалась, религиозна ли донья Хосефина или она давно утратила веру в Бога.

Сестра показала мне, где ее палата. Мне вдруг подумалось, знают ли сестры, что донья Хосефина когда-то была куртизанкой, и что значило это для них или для Самого Господа.

Освещение в палате было тусклым, но я видела ее очень хорошо. Она лежала на кровати, один глаз был закрыт, другой — полузакрыт. Одну руку скрутила судорога, другая то сжималась, то разжималась, цепляясь за простыню, выражая, как мне показалось, сильное огорчение и отчаяние.

Я подошла к кровати и заговорила шепотом. Я сказала ей, что я — та самая светловолосая женщина, друг семьи Ортисов, и что именно я несколько дней тому назад сидела за столом рядом с ней в гостинице.

Я сказала ей, что мне очень жаль, что у нас не было возможности поговорить, что Франческа Ортис кое-что рассказала мне о ее прошлом и что мне хотелось поговорить с ней о ее и о своей жизни.

Я рассказала ей, как приехала в Мериду по звонку Эрнана Кастильо, который теперь мертв, что я отчаянно ищу то, что искал он, для того чтобы злодей, который убил его, получил по заслугам.

Я говорила, что мне трудно будет убедить ее в том, что я говорю правду, но мне очень нужна ее помощь.

— Не знаю, слышите ли вы меня, понимаете ли, но если можете, — говорила я, беря ее здоровую руку, — попытайтесь поговорить со мной. Сожмите один раз, если хотите сказать «да», и два раза, если — «нет».

Я почувствовала, как она слабо пожала мою руку. Одно пожатие — «Да».

— Он говорил вам, чего он искал? — спросила я.

«Да».

— Вы не можете сказать мне, что это. Это была книга? — снова спросила я.

«Да».

— Это редкая книга?

«Да».

— Одна из книг «Чилам Балам»? — спросила я, вспомнив слова Антонио.

Два пожатия — «Нет».

— Но это книга майя.

«Да».

— Грасиас, — сказала я ей.

В дверях появилась сестра.

— Уходите, — сказала она. — Ей необходим покой.

Я повернулась, чтобы уйти, но затем снова подошла к ней.

— Сегодня прочитали завещание дона Эрнана. Он оставил вам обручальное кольцо своей матери, — почти беззвучно произнесла я.

Уходя, я заметила в уголке ее здорового глаза слезу, которая медленно стекала по щеке. Я погладила ее по руке.

— Обещаю, что приду к вам еще раз, — только и смогла сказать я.