Воин мочика

Гамильтон Лин

Завладев подлинными предметами древности мочика — народа, чья цивилизация предшествовала цивилизации инков, антиквар Лара Макклинток скоро понимает, что, сама того не желая, стала связующим звеном в цепи коллекционеров, прибегавших к услугам мошенников с черного рынка. Теперь ей придется отправиться в Перу и сразиться с армией расхитителей гробниц, безжалостных и беспощадных, как настоящие воины мочика.

 

Пролог

Великий Воин мертв. На время прекратятся сражения и рукопашные поединки. На время жрецы остановят процессии на храмовой площади у подножия уаки, перестанут читать заклинания, священный поток крови в жертвенную чашу иссякнет. Замрут торжественные парады пленников, что бредут, разгромленные и униженные, нагие, со связанными руками и петлей на шее. Оружие их волокут сзади в знак победы. Теперь пришло время иных процессий, иные жертвы склонятся пред Палачом.

Великий Воин мертв. Жрецы уже готовят королевскую усыпальницу, вгрызаясь глубоко в поверхность уаки. Дерево для кровли уже выбрано, из провинций везут кирпичи, дабы выложить стены, и на каждом кирпиче стоит знак мастера, что лепил его. Все готово. Настало и нам время приготовить Великого в путь.

Великий Воин мертв. Мы так беззащитны без него, без заклинаний и обрядов, что хранят нас. Без него горные воды могут изменить ход, урожай может превратиться в пепел, рыба — уйти от побережий. Мы должны отправить его в путь с должными церемониями. Должны скорее избрать нового Воина.

 

Ящер

 

1

— Горе живущим на земле и на море! Ибо к вам сошел диавол! — прогремел бродяга, воздев руки и созерцая какое-то нездешнее видение.

— «Откровение», 12:12, — пробормотала я. Еще бы мне не узнать: столько раз я слышала эту цитату за те три дня, что местный псих провел на маленькой мощеной площади ровнехонько перед моим магазином, «Гринхальг и Макклинток», возвещая грядущий конец света. В редкие минуты, когда умалишенный не цитировал Святое Писание, он декламировал стихотворение Шелли «Озимандия», снова и снова с жаром повторяя те строки, в которых Озимандия призывает владык мира сего взглянуть на его свершения и отчаяться.

— «Откровение», 12:12, — зычно прогудел псих. Мне оставалось утешаться лишь приятным сознанием, сколь умножаются мои познания в области апокалиптических текстов.

— Сперва огнь лютый, — сообщил он, доверительно понижая голос и пытаясь привлечь внимание группки туристов. Осажденная четверка дернулась и опасливо обошла его стороной. Никто бы не стал их винить: псих был грязен, нечесан, а глаза его горели фанатичным огнем. — И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем.

«Опять „Откровение“», — подумала я.

— «Откровение», 15:2, — провыл он. — Потом начнут умирать люди. Ибо возмездие за грех — смерть.

— «К римлянам», 6:23, — сказала я, не в силах сдержаться. Этот человек просто выводил меня из себя, сколько бы я ни винила общество за недостаток сочувствия к душевнобольным. Помимо всего прочего, он еще и распугивал моих покупателей. Разгар сезона, а народ шарахается от этой части улицы, как от чумы. И неудивительно. Я все еще маялась на подходах к магазину, надеясь, что он на что-нибудь отвлечется и я успею прошмыгнуть мимо. Я знала, что последует, если он заметит меня: «Екклесиаст».

— И нашел я, что горше смерти — женщина, — завопил псих, наконец углядев меня. — «Екклесиаст», 7:26.

Я поморщилась и стрелой промчалась мимо него на крыльцо магазинчика.

— Вина в том ваша, — пронзительно вскричал он, указывая на меня обличающим перстом и пристально глядя, как я взлетаю на последние две ступеньки и исчезаю за дверью. На сей раз стрелки весов качнулись в пользу Перси Биши Шелли.

— Лара, с тобой все в порядке? Да что с этим жутким человеком такое? — вздохнула Сара Гринхальг, когда я вбежала в дверь.

— По-моему, слетел с катушек, — безапелляционно заявил Алекс Стюарт, отставной моряк, наш незаменимый помощник по магазину. — А может, просто миллениум действует. Возрождает во всех нас какие-то примитивные страхи… Ты же читаешь газеты. По всему миру люди места себе не находят из-за примет в небе, воде и везде, где ни попадя. Послушать их, так сейчас появились абсолютно все, до единого, предзнаменования самого катастрофического конца.

— Уж лучше бы нашел для своих разглагольствований какое другое место, — посетовала я. — Слишком от него много убытков! Но и в полицию звонить не хочется, слишком он жалок.

Впрочем, теперь, оглядываясь назад, я думаю, что этот несчастный, хоть и несомненно находился не в своем уме, был прав. Возможно, не в прямом смысле. Но дьявол, во всяком случае его земной приспешник, ходил среди нас и, как ни больно мне это признавать, отчасти вина во всем произошедшем лежит на мне: ведь все развилось из моей неспособности справиться с деликатной личной проблемой.

Эта запутанная сага начинается — во всяком случае в полицейских отчетах, — с пожара, который испепелил мой магазинчик почти дотла. Однако лично для меня все завертелось на несколько месяцев раньше, в тот день, когда умерла Мод Маккензи.

Мод Маккензи считалась местной достопримечательностью Йорквилля, где расположен «Гринхальг и Макклинток». Она со своим мужем Франклином владела странным магазинчиком, где продавалось всего понемножку — преимущественно барахло вперемешку со всякими антикварными штучками. Называлось это место — помилуй их, Боже! — «Лавка древностей». Супруги жили прямо над магазином. Насколько я знала, Мод с Фрэнком были здесь всегда. Дом, где располагался магазин, некогда принадлежал семье Мод, а после того, как семейство продало его и уехало, Мод с Фрэнком сумели откупить старое здание назад. Они жили здесь, когда Йорквилль был всего-навсего захудалым пригородом. На их глазах он сделался средоточием культуры шестидесятых, и в нем находились все лучшие кофейни и выступали все известные певцы. Мод с Фрэнком терпеливо пережидали времена, когда на сцену выступили наркотики — оборотная сторона веселых шестидесятых. И потом, когда Йорквилль возродился из забвения модным районом роскоши и самых фешенебельных магазинов, Мод с Фрэнком, верные своей улице, встретили этот новый расцвет.

Они стали основателями довольно-таки неформальной ассоциации торговцев, скорее даже общественного клуба, куда входили мы, несколько владельцев окрестных магазинов. Мы собирались раз в неделю в местной кафешке, «Кофемолке», на так называемые уличные собрания. Согласовывали друг с другом рождественские украшения витрин, собирали небольшой фондик на рекламные цели, боролись с вандализмом — все, как водится. Но больше всего нам нравилось посплетничать: кто завел новое дело, кто собирается выйти из бизнеса, кто переехал. Уверена, что одно время, несколько лет назад, когда мы с моим мужем Клайвом развелись и мне пришлось продать магазин, чтобы откупиться, главной темой пересудов была я. Мы следили за улицей так, точно она была нашим единственным средством существования — так, конечно, дело и обстояло.

Мы были маленькой тесной группкой и дружили между собой — отчасти потому, что никто из нас не занимался совсем одним и тем же и не являлся другому прямым конкурентом: модельер, книготорговец, парикмахер, владелица магазинчика рабочих инструментов, торговец тканями и я, хозяйка магазина антикварной мебели. Не то чтобы мы совсем уж не пускали к себе новичков. Просто для того, чтобы ввести в компанию кого-то новенького, требовалось единодушное одобрение, а мы давали его очень редко.

Когда умер Фрэнк, Мод продолжала жить по-прежнему. Мы все терялись в догадках, как она держится на плаву. Вероятно, дела в лавке шли лучше, чем мы думали. Несомненно, если хорошенько порыться, там должно было обнаружиться немало сокровищ. Но, похоже, даже после смерти Фрэнка в этот магазин никакому новому торговцу переехать не светило.

Когда ноги Мод стали, по собственному ее выражению, слегка «подводить», кофейные встречи перенеслись к ней. Каждый из нас по очереди приносил кофе и какие-нибудь пирожные. Но однажды мы с моей подругой Мойрой отправились посмотреть, как там она: ее магазин не открылся вовремя. Мод, давно уже страдавшая оттого, что сама она называла «припадками», лежала у подножия лестницы, ведущей на второй этаж. Неудачное падение, заключил коронер. Сломанная шея и пробитый череп.

Подозреваю, обнаружив Мод мертвой, мы с Мойрой обе подумали: наш клуб никогда уже не станет прежним.

К общему удивлению, у Мод с Фрэнком оказалось существенно больше денег, чем мы предполагали. Довольно-таки кругленькая сумма, больше миллиона долларов — и это еще не считая выручки с продажи дома и всего содержимого лавки. Основной капитал отошел паре благотворительных обществ, а старый дом с лавкой и всей обстановкой — племяннику из Австралии, о существовании которого мы и не подозревали. Кроме того, обнаружился славненький фондик, учрежденный на условии, что наша кофейная группа — все мы были перечислены поименно — продолжит, пока это возможно, раз в год собираться в любом ресторанчике на свой выбор.

Некоторое время все разговоры, разумеется, сводились исключительно к Фрэнку и Мод.

— Как ты думаешь, откуда у них столько денег? — вслух поинтересовалась я. Мойра заскочила ко мне на чашечку кофе перед началом рабочего дня.

— Удачные капиталовложения, — предположила Мойра, владелица местного салона красоты, задумчиво постукивая по столу безукоризненно наманикюренными пальчиками. — Как-то раз, когда я зашла, она проглядывала что-то такое у себя наверху. Мне показалось, договоры или облигации.

— Но чтобы вкладывать куда-то капиталы, надо их иметь! — возразила я. — И по личному опыту могу сказать: в подобной лавчонке не очень-то разбогатеешь.

— Вдруг у них дела шли лучше, чем у нас всех, — заметила Мойра. С ее стороны было очень благородно включить в этот круг еще и себя — ее салон-то как раз процветал.

По неким причинам мне очень хорошо запомнился тот день и то довольство судьбой, что я испытывала, оглядывая свой магазинчик. Впервые за долгое время я находилась в ладу с жизнью и все кругом меня радовало. Торговля, пусть и не слишком оживленная, шла вполне ровно. Мы с Сарой отлично сработались. Она оставляла все закупки на мое усмотрение, и я четыре раза в год подолгу путешествовала по любимым местам, а она, прирожденный бухгалтер, весьма эффективно заправляла магазинчиком. У нас даже появились свои постоянные покупатели, которые помогли нам продержаться в тяжелые времена.

Да и личная жизнь у меня, как ни странно, складывалась вполне приятно. Прожив чуть более года одна, я, к своему удивлению, поняла, что отнюдь не тягощусь одиночеством. Более того, мне оно нравилось — хотя порой приходилось бороться с искушением позвонить бывшему возлюбленному, мексиканскому археологу по имени Лукас Мэй, и попросить его вернуться.

Я часто встречалась с подругами, вроде Мойры, а раз в неделю, вечером, ездила в торонтский университет на лекции по тем или иным аспектам древней истории или языков — отчасти оттого, что это было связано с моим бизнесом, но преимущественно просто потому, что мне это было интересно. Я уже давным-давно поняла: склад ума у меня отнюдь не научный, но мне нравилось знать понемножку обо всем, а особенно — про те места, куда я регулярно езжу за покупками.

Кроме того, я опекала одну молодую мальтийскую пару, которая жила в Канаде, пока молодой человек, Энтони Фарруджиа, изучал архитектуру. Эти обязанности я делила со своим другом Робом Лучкой, сержантом канадской конной королевской полиции, с которым познакомилась на Мальте пару лет назад и продолжала общаться. Молодые Фарруджиа ютились в полуподвальной квартирке в доме, который Роб делил со своей дочерью Дженнифер и подругой Барбарой. Я время от времени заглядывала к Фарруджиа, раз в месяц звонила матери Энтони для отчета, а в свободное от разъездов время по воскресеньям обедала у Лучко в обществе самого Энтони, его жены Софии и Роба со всем его кланом. Жизнь текла своим чередом — пусть и не слишком волнующе, зато очень даже приятно.

— И что, по-твоему, теперь станется со всем барахлом Мод? — спросила Мойра, нарушив мерный ход моих мыслей.

— Этому австралийскому племянничку оно и даром не нужно, — встрял Алекс. — Дом выставляют на продажу, а все содержимое пустят с молотка. У «Молсворта-энд-Кокса», — уточнил он. «Молсворт-энд-Кокс» был известной, даже шикарной фирмой, проводящей аукционы.

— Ну, Алекс, если ты так говоришь, значит это чистая правда, — засмеялась Мойра. — Не знаю, как у тебя это получается, но ты знаешь все и всегда.

Как выяснилось, все, да не совсем. На доме появилась табличка «ПРОДАЕТСЯ», — и его почти тотчас же купил один из самых крупных местных домовладельцев. А очень скоро там уже вовсю шел ремонт для нового арендатора. Для кого именно — домовладелец не говорил. Намекнул лишь, что новый арендатор — человек выдающийся, незаурядный и самый что ни на есть респектабельный. Что, разумеется, ничуть не прояснило картину. Мы все тешили себя мыслью, что о нас можно сказать ровно то же самое. Как мы ни старались заглянуть в лавку, рассмотреть ничего не удавалось, так как все загораживали большие щиты. Даже Алекс Стюарт не сумел разнюхать, кто же такой этот таинственный арендатор.

А затем щиты были с большой помпой сняты, и магазинчик предстал перед нами во всей красе. Вывеска гласила: «КЛАЙВ СВЕЙН, ДИЗАЙНЕР, АНТИКВАР». Мой бывший муж, гнусная крыса, прямо через улицу — и прямым конкурентом мне!

С этого-то момента мой уютный мирок и начал трещать по швам.

— Господи, от некоторых мужчин ну никак не избавиться! Липнут, как грязь! — воскликнула Мойра.

— Какой кошмар! — простонала я. — Ведь я первая занялась антиквариатом. — Собственно, можно было обойтись и без объяснений, Мойра и так все знала, но мне было необходимо выговориться. — Единственная причина, по которой он влез в это дело — то, что мне хватило глупости, когда мы поженились, половину перевести на его имя. А когда мы разводились, он, дрянь этакая, требовал, чтобы я продала магазин и отдала ему деньги. Мне просто повезло, что удалось откупить все обратно напополам с Сарой. И что он теперь затеял! Прямо напротив меня!

Мойра сочувственно поцокала языком.

— Похоже, он умеет заставить женщину позаботиться о нем, любимом. Сперва ты его опекаешь. А когда ты его раскусила и выставила за дверь, он тотчас же завел себе новую подружку — как там ее зовут, Селеста? — которая, если честно, и купила ему этот магазин.

— Не думаю, дорогуша, чтобы он представлял для тебя хоть какую-то угрозу, — продолжала она. Мойра всех называла «дорогушами». — В конце концов, он ведь в жизни и дня не проработал по-настоящему, верно?

Чистая правда. Клайв был блестящим дизайнером, и вместе мы составляли чудесную пару. Однако не требовалось семи пядей во лбу, чтобы заметить: после того, как мы поженились и я в виде свадебного подарка перевела на него половину доли в магазине, он завел обыкновение полеживать день-деньской возле бассейна в отеле, глазея на молоденьких красоток в бикини, в то время как я гоняла на арендованном джипе по крутым горным дорогам, выискивая самых лучших резчиков по дереву, или до хрипоты спорила с таможенными агентами на каком-нибудь жарком и душном складе.

В техническом смысле Мойра была права. Клайв терпеть не мог работать. Зато он снова женился — на богатой женщине по имени Селеста, а у нее с избытком хватало денег, чтобы нанять людей, которые будут работать вместо него. Я постаралась отнестись к делу как можно спокойнее и заверила Сару, которая, верно, гадала, за какие грехи прошлой жизни оказалась в самом центре этой битвы гигантов, что появление Клайва не сулит нам никаких проблем.

Однако суровая правда все же состояла в том, что Клайв прекрасно умеет работать, — когда захочет. А уж в бракоразводных сражениях из него вышел крайне опасный противник. И лично я считала его еще какой угрозой, но дело не только в этом. Когда-то я любила его, двенадцать лет мы прожили вместе, и само его имя, начертанное элегантными золотыми буквами на противоположной стороне улицы, служило мне постоянным напоминанием о том, что я считала личной своей неудачей, — как будто крах нашего брака и гнусное поведение Клайва были исключительно моей виной. Я до смерти боялась неизбежной первой встречи и от страха безумно злилась на Клайва и на себя саму.

Конечно, я старалась делать хорошую мину при плохой игре и считала делом чести вести себя как ни в чем не бывало. Строила планы на предстоящую поездку в Индонезию и Таиланд, разбиралась с последними поставками из Мексики. Что до светской жизни, то мне оставались традиционные воскресные обеды у Роба — как обычно, в это время года мы с Софией и Дженнифер сидели и глядели, как Роб с Энтони готовят барбекю, а Барбара, бойкая блондиночка с задорным хвостиком на макушке и роскошной фигурой изображала из себя идеальную хозяйку (если на свете вообще существует такая вещь, как идеальная хозяйка), разнося изысканные закуски и зеленый салат, в котором я не могла определить ни одного ингредиента.

Кроме того, близилась распродажа имущества Мод на аукционе у «Молсворт-энд-Кокс». Решив сходить туда — посмотреть, не найдется ли там каких-нибудь вещиц для нашего магазина, а заодно купить что-нибудь на память о Мод с Фрэнком, — я попросила Алекса предупредить меня о времени проведения аукциона.

Алекс, как всегда, сделал больше, чем его просили, и раздобыл каталог выставленных на продажу вещей. Усевшись за стойкой, он внимательно изучал его, пока я обновляла выставку на витрине, стараясь не глядеть в сторону магазинчика Клайва.

— Так-так, что тут у нас? — доносилось до меня бормотание Алекса. — Эй, Лара, смотри-ка! Это то, что я думаю?

Я заглянула в каталог и улыбнулась.

— Кейп-Код! Отличная работа, Алекс, а то я, чего доброго, и не заметила бы.

— По-моему, Джин Ивс будет доволен, — отозвался он. — Ради такого случая тебе стоит прийти туда пораньше.

Под «таким случаем» подразумевался набор из шести бокалов прессованного стекла, датированных 1880 годом и произведенных на полуострове Кейп-Код. Их выставляли на аукцион в тот же день, что и вещи Мод. А Джин Ивс, о котором шла речь, был Джином Ивсом Лассондом, французским актером. Он приехал в Голливуд десять лет назад снимать фильм, да так и остался в Америке и купил ферму в штате Нью-Йорк. Я познакомилась с ним уже довольно давно, когда мы с Клайвом еще работали вместе, а Джин Ивс жил в городе и снимал тут свое кино.

Он влетел в лавку, выкликая Макклинток и Свейна, и сразу полюбил это место. В тот первый визит он купил очень красивое старинное зеркало и антикварный комод из тика, а я распорядилась доставить все это на его ферму. С тех пор он заскакивал к нам всякий раз, как бывал в городе, и почти всегда что-нибудь покупал. Один раз я продала ему большой обеденный стол из резного дуба, к которому прилагалось шестнадцать таких же стульев с восхитительно изукрашенными спинками и потертыми кожаными сиденьями.

В тот раз Джин Ивс еще пошутил, что не знает, что и делать с таким здоровенным столом, если у него всего пять старинных кубков с узором, которые он как раз начал собирать: производства Кейп-Код. Североамериканское прессованное стекло в мою специализацию не входит, но Ивс был очень уж хорошим клиентом и вообще милым человеком. Поэтому я навела кое-какие справки и выяснила, что формы для прессованного стекла регулярно перевозили через американо-канадскую границу, после чего искомый узор изготавливали на канадской стороне, на Барлингтонской стеклодувной фабрике.

Вооруженная этим знанием, я смогла купить такой бокал на распродаже имущества из одного поместья близ Торонто — и послала его Джину Ивсу с очередной его покупкой в виде маленького подарка от фирмы. Как я и предполагала, француз пришел в восторг. Бокал в подарок он принял, но твердо заявил, что если я найду еще, он за них заплатит. Потом мне удалось купить еще два бокала, а один он добыл самостоятельно. Вышло девять — недоставало еще семи штук. А здесь, на аукционе у «Молсворт-энд-Кокс», их выставлялось аж целых шесть. То-то Джин Ивс порадуется!

В день аукциона было сыро и жарко. Войдя в величественное прохладное здание, я испытала одновременно и облечение, и дрожь волнующего предчувствия. Я редко бываю на аукционах — большинство покупок мы делаем прямо у мастеров или же у агентов и посредников, разбросанных по всему миру. Но ничто так не наполняет кровь адреналином и не вызывает в нас дух состязания, как атмосфера аукциона.

Молсворт с Коксом придают этому соревнованию налет старомодной великосветскости и утонченности. Старинная английская компания, основанная почти сто пятьдесят лет назад, когда сокровища из дальних пределов Империи хлынули в Лондон, она гордо демонстрирует всему свету герб поставщика товаров ко двору Ее Величества Королевы и парочке особ королевской крови рангом помельче. Несколько лет назад компания основала филиалы в Америке и выстроила дома аукционов в Нью-Йорке, Далласе и Торонто. Торонтское отделение расположено на Кинг-стрит, всего в двух кварталах от высокого здания банка — того самого, где хранятся многие товары из запасов Молсворта и Кокса. Всевозможные антикварные редкости украшают собой немало складов в этих современных соборах, где безраздельно правит мамона.

Фасад здания с виду настолько непримечателен, что вы непременно прошли бы мимо, когда б не стильная бронзовая табличка над столь же элегантной дверью, своей изысканностью намекающей на то, что таится за ней.

Внутри же филиала еще витает тщательно сохраняемый дух Британской империи. Он неизменно напоминает мне о том, каким, наверное, был Британский клуб в Индии во времена британского владычества: всюду пальмовые листья; огромные окна, наглухо зашторенные для зашиты от солнца и зноя; блеск полированной меди; черное дерево; потертые кожаные кресла; крепкий черный чай, не иначе как «Ассам», в просвечивающих чашечках китайского фарфора на медных подносах; висящий в воздухе аромат дорогих сигар.

Посетители звонили в колокольчик, войдя же, оказывались в выставочных залах — по два с каждой стороны от центрального холла. Выкрашенные темно-зеленой краской стены, восточные ковры на полу. Как всегда на аукционе, я быстро оглядела помещение, высматривая, нет ли чего интересного помимо того, за чем я, собственно, пришла. Вещи Мод лежали с правой стороны, и я мысленно приметила пару серебряных рамочек для себя и три пары старинных медных подсвечников для магазина.

Бокалы лежали во второй комнате, и я как можно быстрее осмотрела их. В наши дни прессованное стекло весьма ценится среди коллекционеров и при нынешних ценах подделки просто неизбежны. Впрочем, на мой взгляд, с этими бокалами все было в порядке и, безусловно, на них имелся сертификат подлинности. Стартовая цена равнялась ста семидесяти пяти долларам, что меня вполне устраивало: Джин Ивс готов был заплатить примерно по пятидесяти долларов за штуку, что оставляло некоторое пространство для маневров.

Следуя обычной своей стратегии, я почти не задерживалась возле предметов, которые хотела купить, и, изобразив полнейшее безразличие, переходила в другую часть комнаты, где и разглядывала со всей старательностью какой-нибудь напрочь ненужный хлам — в данном случае, сервиз китайского фарфора с безупречной родословной: когда-то этот сервиз принадлежал какому-то герцогу и был куплен специально по поводу визита в герцогский замок ни больше ни меньше, как королевы Виктории. Сама не знаю, чего я надеялась добиться этакими детскими уловками — едва ли кто-нибудь начал охотиться за той или иной вещицей лишь потому, что я долго ее рассматривала. Должно быть, я делала это из чистого суеверия.

У «Молсворт-энд-Кокс» участник аукциона должен зарегистрироваться и доказать свою платежеспособность. Пройдя сие испытание, ты получаешь номер и табличку с ним. У господ «М-энд-К» можешь не вопить во всю глотку — чтобы сделать заявку, тебе только и требуется, что поднять табличку, — если надо, предварительно написав на ней сумму. Исключительно сдержанная и утонченная процедура.

Я уселась одной из первых, по своему обыкновению заняв место в одном из задних рядов, и принялась наблюдать, как рассаживаются остальные. Классический набор завсегдатаев: дюжина торговых агентов, двоих или троих из которых я знала по именам, а остальных хотя бы в лицо. Я слегка приуныла, увидев Шарон Стил, — она работала с антикварным магазином на Западной Квин-стрит, который специализировался на старинном стекле, а потому могла тоже заинтересоваться бокалами. Еще было несколько дилетантов-любителей, один-два арабских бизнесмена и несколько богатых китайцев. Еще я заметила Эрни, пожилого джентльмена, неизменно присутствующего на любом аукционе в окрестностях, но на моей памяти еще ни разу ничего не купившего.

Один из участников аукциона, правда, выделялся из общих рядов. К тому же я его никогда прежде не видела — что само по себе еще ни о чем не говорило. Я и заметила-то его только потому, что он, казалось, чувствует себя как-то не в своей тарелке. Среднего роста, средней комплекции, смуглый, темноволосый. Манжеты и воротник у него слегка пообтрепались, костюм был чуть-чуть поношен. Ничего особенного, в любом другом месте все выглядело бы вполне нормально — но только не здесь. Держался он нервно и как-то даже воровато — руки не вынимал из карманов, глазами так и рыскал по залу и время от времени быстро облизывал губы. По дурацкой привычке награждать незнакомых мне людей кличками я тут же окрестила его Ящером.

Почему-то мне казалось, что к началу аукциона Ящер уйдет, но он не ушел. Более того, он явно и проверку прошел: у него имелась табличка под номером девять. Уселся он в нескольких рядах впереди меня, справа.

Зеркала и подсвечники Мод шли в списке третьим и четвертым пунктами, а бокалы — десятым. Первые несколько предметов ушли очень быстро, но у меня практически не оказалось конкурентов на желанные вещицы, и я получила их за вполне приемлемую сумму. Теперь оставалось ждать бокалов. Шарон Стил участия в торгах еще не принимала, так что я заключила, что и она поджидает того же. На счастье, она была довольно консервативным покупателем, так что, по моим прикидкам, у меня имелся вполне реальный шанс на победу.

Шарон выступала под восемнадцатым номером. Я под двадцать третьим. Когда дошло дело до бокалов, сперва поднялось довольно много табличек, однако к тому времени, как цена взлетела до двухсот тридцати долларов, остались только мы с ней. Аукционист метался между нами, пока мы не добрались до трехсот долларов — ставки Шарон. Предел Джина Ивса — но я все-таки подняла цену до трехсот десяти, надеясь, что на том все и закончится. Но номер не прошел. Похоже, Шарон тоже решила купить бокалы во что бы то ни стало. Я лихорадочно прикидывала, сколько готова потерять на сделке. Джин Ивс был отличным — нет, даже великолепным клиентом, а торговля в лавке последнее время шла вполне неплохо. Но и при таких раскладах богатство нам с Сарой все равно не светило.

Недаром же пословица говорит: кто медлит, тот и проигрывает.

Цена достигла четырехсот долларов, и я на несколько секунд струхнула. И тут — к нашему с Шарон обоюдному изумлению — кто-то из задних рядов поднял табличку с надбавкой до четырехсот пятидесяти и молоток с грохотом опустился.

— Продано номеру тридцать первому, — объявил аукционист.

Я сидела, глотая разочарование, когда за спиной вдруг раздался до боли знакомый дружелюбный голос:

— Думаю, Джину Ивсу эти бокалы понравятся. А ты как считаешь?

Клайв! Я вихрем развернулась. Бывший муж сидел прямо у меня за спиной, на губах его блуждала самодовольная улыбочка. Он был в крайне элегантном костюме, возможно, от Армани — помнится, я еще подумала, что Мойра наверняка бы знала, — в модных очках и стильно подстрижен.

— Какого черта ты это сделал? — прошипела я.

Он небрежно поглаживал усики. Когда-то жест этот очень мне нравился, теперь же — просто бесил.

— Что — это? — с самым невинным видом спросил Клайв. — Просто подумал, не купить ли мне бокальчики для Джина Ивса. Боялся, что Шарон их перехватит, вот и надбавил побольше.

— Да ты вовсе не о Джине Ивсе заботился! Ты сделал это по той же причине, по какой открыл магазин напротив моего, — прошипела я, болезненно осознавая, что соседи начинают на нас коситься. Но сдерживаться я уже не могла. — Ты сделал это назло! Но зачем? Я ведь оставила тебе половину денег за магазин. Да и у Селесты, как вижу, довольно средств, чтобы ты ни в чем себе не отказывал.

— Дорогая моя, но ведь дело не в деньгах. Мне всегда требовалась возможность творческого самовыражения.

— Ну да, конечно! Я тебе не дорогая!

Вскочив с места, я решительно зашагала к выходу, перешагивая через ноги сидящих. Глаза мне жгли слезы ярости, и я что есть сил старалась загнать их назад. Тем временем уже выставили очередной лот. Торги продолжались. У самого выхода я вдруг заметила, что кто-то прячется — действительно прячется, иного слова тут не подберешь, — за кадкой с пальмой. Вот странно! Я и представить не могла, что он тут делает. Номера у него не было, и выглядел он еще неуместнее Ящера: дерганный тип весь в черном, глаз не сводящий с того, что происходит в зале. Должно быть, проходя мимо его укрытия, я невольно отвлекла его от торгов. Он вдруг обернулся и пристально уставился на меня. Я чуть не вскрикнула. Глаза у него оказались жгучие, черные, глубоко посаженные, а руки с тыльной стороны заросли черными волосами. Сама не могу объяснить, почему, но его манера отставлять руки от тела, точно клешни, напомнила мне краба или даже черного паука, причем преядовитого. На несколько мгновений глаза наши встретились, а затем он снова отвернулся.

Невольно заинтригованная, я тоже остановилась взглянуть, что там происходит. Торги вновь оживились, два участника — Клайв и Ящер — ожесточенно сражались за очередной лот.

Предметом, вызвавшим такое оживление, оказалась коробка со всякими мелочами, невостребованная на таможне и потому выставленная на распродажу. Я успела мельком взглянуть на нее еще до начала аукциона, но особого внимания не обратила, а сейчас, торопясь уйти, не слышала описания. По моим смутным воспоминаниям, там было полно всякого хлама и, может, пара-другая интересных вещиц, хоть и ничего такого, что бы мне захотелось купить.

Но я знала, что именно там так привлекло Клайва: маленький резной ароматический флакончик из нефрита. Одной из страстей моего экс-супруга было коллекционирование и, если считать по десятибалльной шкале, ароматические флакончики удостоились бы примерно девяти с половиной баллов. Он собрал уже весьма внушительную коллекцию, которая в свое время гордо красовалась у нас в гостиной на полочке за стеклянным кофейным столиком. Иногда мне удавалось дарить Клайву новые экземпляры на Рождество или день рождения — и он всегда особенно радовался таким подаркам.

Тем временем страсти на аукционе накалялись. Ящер бросал на Клайва отчаянные взгляды, но всякий раз исправно набавлял цену, которая росла прямо с фантастической скоростью. Клайв подался вперед, а Ящер отирал пот со лба, до того ему хотелось заполучить эту коробку. Однако уже стало ясно, что у Клайва еще есть резервы, а у Ящера нет.

И вот, когда молоток аукциониста уже готов был опуститься, возвещая победу Клайва, мой торжествующий экс-супруг расслабился и, склонившись к хорошенькой молодой соседке, начал нашептывать ей что-то на ухо.

В этот-то миг меня и осенило. Я отплатила Клайву его же монетой. Вскинула табличку и, не успел он опомниться, вдруг оказалась гордой владелицей коробки со всяким хламом, которая стоила, к вящему моему ужасу, девятьсот девяносто долларов. Удивительно злобная выходка — не говоря уж о том, что опрометчивая, ребячья и даже глупая.

Как выяснилось позднее, худшей ошибки я в своей жизни еще не совершала.

 

2

— Клайв! Их перехватил Клайв! — вскричала Мойра. — Кошмар какой!

Мы сидели в маленьком офисе при магазине, созерцая эту разнесчастную коробку всякого хлама, которую я приобрела на аукционе. Дизель, рыжий разбойник, носивший гордый титул Официального Магазинного Кота, вспрыгнул на стол и сунулся носом в коробку. Порывшись там буквально пару секунд, он поднял голову, одарил меня презрительным взглядом и удалился по более интересным и плодотворным делам.

— Сама знаю, что глупо, — сказала я вслед удаляющемуся нахалу.

Миг чистой радости, что я испытала, перекупив нефритовый флакончик из-под носа у Клайва, продлился недолго. Честно говоря, даже до выхода с аукциона не продлился. Я наслаждалась победой лишь до того, как протянула личную кредитку (нельзя же было взваливать на лавку ответственность за собственные глупости!), чтобы оплатить покупку. Тысяча, ну, точнее, девятьсот девяносто долларов, практически исчерпали мои свободные средства, и в магазин я вернулась в состоянии, близком к отчаянию.

Примерно через час появилась Мойра, облаченная в длинный серый свитер и леггинсы. Черные блестящие волосы она уложила в новую замысловатую прическу и выглядела, как всегда, потрясающе. Я решила, что у нее свидание, но она сказала, что просто проходила мимо и решила заглянуть. У меня возникли некие подозрения, что Алекс, видя, в каких я расстроенных чувствах, позвонил ей и попросил прийти, но ни тот, ни другая об этом и словом не обмолвились.

— Знаешь, как я бы поступила на твоем месте? — спросила Мойра через несколько минут, в течение которых мы все так же молча разглядывали коробку. — Сделала бы из этой нефритовой штуковины подвеску и носила бы ее каждый день. И каждый день, — с нажимом добавила она, — прохаживалась бы перед магазином Клайва.

Я засмеялась.

— Вот так-то лучше, — похвалила она. — А теперь давай посмотрим, что там найдется еще. А вдруг настоящее сокровище, и ты с лихвой возместишь потери?

— Весьма сомневаюсь, — скривилась я. — Будь здесь что-то ценное, Молсворт с Коксом нашли бы это и выставили отдельным пунктом.

— Как знать, — настаивала Мойра. — Давай посмотрим. Как по-твоему, сколько ты могла бы выручить за ароматический флакончик?

— Четыре, самое большее, пять сотен.

— Ну вот, уже половина, — просияла она. — Осталось покрыть всего пятьсот долларов.

Мы принялись рыться в коробке, содержимое которой, на мой взгляд, ни при каких раскладах не окупило бы того, что я за нее заплатила, даже с учетом тех пяти сотен, что якобы можно было выручить за нефритовый флакончик. Однако Мойра не сдавалась.

— Ну не прелесть ли?

Она вытащила из коробки что-то крохотное. Мы обе уставились на ее находку. Мойра часто употребляет слова вроде «прелесть» и «лапочка», и многие ошибочно полагают, что она не очень умна. На самом же деле она закончила дорогую частную школу в Швейцарии и пару лет проучилась в Корнелле, прежде чем натянула нос своей надутой семейке и пошла в парикмахеры. Теперь же она владела самым модным и преуспевающим салоном в городе. За последние пару лет мы с ней стали настоящими подругами.

— Что это? — спросила я.

— Похоже на… орешек. Арахис. Серебряный арахис, — ответила Мойра.

Мы обе дружно прыснули. Находка Мойры и правда напоминала арахис, да и размера была соответствующего. Я взвесила серебряный орешек на ладони — тяжелый.

— Знаешь, а думаю, это и в самом деле серебро, причем, возможно, очень старое. А какая чудесная работа! Очень натурально выглядит. Так и видишь, как он раскалывается на две половинки и в каждой оказывается маленькое ядрышко. И смотри, — я показала на крошечные дырочки с двух сторон орешка. — Наверное, это бусина.

— Ну вот, видишь, а я что говорила? — обрадовалась Мойра. — Настоящее сокровище. Хотя не знаю, найдется ли покупатель на одну-единственную бусину, — добавила она задумчиво, и мы снова покатились со смеху.

Я была рада, что наконец-то могу видеть в произошедшем смешную сторону.

— По крайней мере, не такая вот пластиковая дрянь, — заметила Мойра, вытягивая нитку бус, которые могли составить счастье своей хозяйки году этак в шестидесятом. Я лишь вздохнула. — И не такое безобразие, — продолжила она, выуживая из общей груды особенно страшненькую брошку.

— Не удивительно, что это так и не востребовали на таможне, — простонала я. — Путевые расходы не окупились бы!

Я вынула из коробки деревянный ящичек и открыла его. Внутри, в аккуратном гнездышке из соломы, покоилась ваза или чаша шести или семи дюймов вышиной, с раструбом. По внутреннему краю широкого горлышка вилось превосходно изображенное змееподобное существо. Снаружи, под узко перехваченной шейкой, теми же изящными, мастерскими линиями была изображена совершенно фантастическая сцена: изысканно одетые фигуры, одни вполне человеческого вида, другие с птичьими и звериными головами обнимали тонкий стебелек.

— Ах! Какая красота! — воскликнула Мойра, когда я бережно достала вазу из ящичка. — Что это? Выглядит очень древним.

— Ну да, выглядит, — согласилась я. — И все-таки…

Я повернула к ней донышко вазы, чтобы она тоже увидела выдавленные в глине слова «Hecho en Peru» — сделано в Перу.

— И вот еще, — я вытащила и перевела Мойре вложенную в ящичек карточку. — Реплика вазы доколумбового периода. Сделано в Кампина Вьеха, Перу, что, если мой испанский меня не подводит, значит «старая маленькая ферма». Наверное, какой-нибудь мелкий городок.

Мойра засмеялась.

— Хорошо, что я не торгую всякими древностями. Не то попалась бы, как миленькая.

— Да тут почти всякий попался бы, — утешила ее я. — Понимаешь, с этими репликами в том-то вся и штука. В отличие от репродукций, которые просто копии и есть, реплики делаются так, чтобы в точности воспроизводить оригинал: те же материалы, те же методы производства, все точно то же. На самом деле, иногда в репликах даже специально допускают какую-то небольшую погрешность, чтобы потом отличить их от оригинала, если вдруг куда-то денется документация, удостоверяющая, что это лишь копия. Возможно, например, что тут одна из линий рисунка идет немного не так, что-нибудь в этом духе. Вообще-то изготовление реплик — штука недешевая, но изделия доколумбовой эпохи настолько дороги, что, думаю, затраты вполне окупаются. И, по крайней мере в данном случае, реплика четко помечена, а знала бы ты, как часто не слишком щепетильные мастера, гм, скажем так, забывают подписать на донышке «Hecho en Peru».

— И тогда туристы переплачивают втройне, а потом пытаются вывезти мнимое сокровище, закутывая его в грязное белье, — хмыкнула Мойра. — А как ты думаешь, с чего именно эта реплика? Написано, Перу, значит — что-то инкское?

— Не уверена. Ты же знаешь, я немного изучала историю доколумбовой Америки, особенно майя, но не помню, чтобы видела что-то подобное. Возможно, раз сделано в Перу, значит, что-то инкское — хотя… понятия не имею. Наверное, наведу справки, как выдастся минутка-другая, просто интереса ради.

— Может, тебе спросить Лукаса? Уж он-то должен разбираться во всяких перуанских штучках, правда?

В голосе Мойры звучало лукавство. Ей всегда нравился мой предыдущий друг, Лукас, и она считала, что мы с ним снова должны сойтись. Почему-то, по ее представлениям, год назад разрушила наш роман именно я, хотя на самом деле виновником был Лукас. Он, дескать, не может выполнять свой патриотический долг перед Мексикой и поддерживать отношения со мной. По представлениям Мойры, все это были лишь технические детали.

— Мойра, он специалист по майя, а не по Перу. И вообще — между нами все кончено. Поняла?

— Более или менее, — буркнула Мойра. Насколько я могла судить, ее бы не устроило ничего, кроме полного примирения. Временами все эти Мойрины глупости ужасно раздражали, но порой было в них что-то трогательное. — Ну ладно, чем бы эта штуковина ни оказалась, ты ведь можешь продать ее в лавке, правда? — продолжила она, вертя вазу в руках. — По-моему, как раз в твоем стиле. Ты ведь иногда торгуешь какими-то доколумбовыми поделками.

— Могу — и продам, — согласилась я. — На самом деле, и правда самое оно. Только вот сколько бы за нее запросить? Как по-твоему, на пять сотен потянет?

— Вряд ли, — покачала головой моя подруга. Я скорчила недовольную гримасу. Мойра встала. — Пора идти. У меня свидание. Новый парень. Как ты думаешь, может он и есть Тот, Единственный?

— Вряд ли, — покачала я головой, передразнивая ее.

Она засмеялась.

— Заходи как-нибудь в салон. Сделаю тебе новую прическу. И не тяни.

Она критически дернула меня за свисавшую на глаза прядку волос.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Очень мило с твоей стороны.

— А для чего еще нужны подруги? — пожала она плечами. — А ты будешь меня утешать, когда он, как обычно, меня бросит.

— Это не они тебя бросают, Мойра, ты сама даешь им всем отставку, — поправила я. — Но все равно буду тебя утешать.

Она ушла, а я продолжила разглядывать содержимое коробки. На самом дне оказался еще один деревянный ларчик, совсем как тот, с вазой, только поменьше. В нем тоже лежала карточка с уведомлением, что это копия изделия доколумбовой эпохи. Круглая такая штуковина, точнее, немного вытянутая — примерно два на два с половиной дюйма, из похожего на золото материала и какого-то бирюзового камня. В центре находилась крохотная фигурка человечка в пышном головном уборе, со скипетром и чем-то вроде щита. Скипетр легко вынимался из маленькой золотой ручки, а каждая бусина в ожерелье на шее человечка была сделана отдельно. По краю шли золотые бусинки помельче, а сзади виднелся здоровенный кол. И на сей раз я, кажется, знала, что это такое. Одно из пары ушных украшений, их еще называли ушными подвесками, какие носили в доколумбову эпоху индейцы Мексики, Центральной и, предположительно, Южной Америки. Потрясающая вещица — даже учитывая, что копия. Я спрятала ее в стол, тщательно завернув и пообещав себе на днях рассмотреть повнимательней.

Вазу я решила продать, для начала запросив сто пятьдесят фунтов — орнамент на ней и в самом деле изумительный, уникальное выйдет украшение для чьей-то гостиной. Я подыскала ей выигрышное местечко на кофейном столике, а рядом прислонила карточку, от руки приписав перевод. Серебряный орешек пускай остается у меня — надену на тоненькую серебряную цепочку и буду носить как напоминание о собственной опрометчивости. Непременно надену в следующий раз, как соберусь на аукцион. А если взглянуть на дело оптимистичней — и в самом деле, получится весьма оригинальное украшение.

А насчет флакончика… Надо подумать.

Убирая коробку, я вдруг заметила сбоку, между стенкой и остатками упаковочного материала, какой-то клочок бумаги и осторожно вытащила его. Это оказалось письмо, написанное неким Эдмундом Эдвардсом, владельцем какого-то нью-йоркского магазинчика под названием «Дороги древности», в одну галерею Торонто, о которой я в жизни не слышала, что само по себе еще ни о чем не говорило — Торонто большой город. Она называлась «Галерея Смиттсона», а ее хозяина, как явствовало из письма, соответственно звали А. Дж. Смиттсон. Очень формальное письмо, вполне соответствующее галерее, имеющей (о чем любезно уведомлял форменный бланк) филиалы в Лондоне, Токио, Бонне и Париже. Мистер Эдвардс выражал почтение мистеру Смиттсону, а также надеялся, что покупки дойдут в целости и сохранности, и сообщал, что у них имеется много и других, не менее интересных предметов, а потому он, мистер Эдвардс, уповает на дальнейшее плодотворное сотрудничество. Написано письмо было два года назад.

Повинуясь внезапной прихоти, я попробовала отыскать Смиттсоновскую галерею по справочнику, но ее там не оказалось. А. Дж. Смиттсона в анналах также не числилось, хотя сама фамилия и ее необычное написание казались мне знакомыми. Должно быть, галерея закрыта, потому-то коробку так и не востребовали на таможне. Но, в общем-то, какое мне дело, решила я и выбросила письмо в корзину.

Следующие несколько дней прошли более или менее мирно, если не считать двух вещей. Во-первых, охранная сигнализация повадилась беспричинно включаться. Две ночи кряду, а в одну — так и дважды, — мне приходилось натягивать джинсы со свитером и спешно ехать в лавку на встречу с полицией. И ничего подозрительного! На следующую ночь сигнализация сработала всего один раз, но полицейский пообещал выставить мне счет за ложные вызовы. Я заставила страховую компанию проверить сигнализацию, однако они заверили, что с ней все в полном порядке.

Второе отклонение от нормы состояло в том, что я не могла выбросить из головы Клайва. Я ежесекундно рисовала себе планы мести и вообще всякие гадости, которые ему сделаю, — начиная с того, чтобы взять молоток и демонстративно расколотить нефритовый флакончик прямо у него на глазах, и кончая тем, чтобы запустить ему пару кирпичей в витрину или обрызгать краской великолепный костюм от Армани. Разумеется, все эти мечты мечтами и остались. Ну, кроме одной: я вызвала полицию, и та увезла пижонский новенький «BMW», который Клайв неосмотрительно припарковал в неположенном месте. До чего же приятно было смотреть, как этот змей бежит по улице в тщетной попытке догнать буксирный грузовик! Однако до каких же бездн мы опускаемся в борьбе с бывшими супругами!

Вся беда в том, что хотя эта маленькая победа и грела душу, однако затиханию конфликта отнюдь не способствовала. Скорее наоборот. Клайв свистнул у меня кубки, я у него — ароматический флакончик. Один-один. Ничья. Но я слишком злилась, чтобы на том и успокоиться. Наверное, в глубине души я понимала, что отношения наши не изжиты до конца, пусть даже с момента разрыва прошло уже несколько лет и у меня уже не то что вспыхнул, а и отгорел до конца новый роман. Тут-то все было ясно — и к психиатру не ходи. Но я все равно бесилась. А еще, зная, что Клайв в подобных вопросах ведет себя точно так же по-детски и что он непременно догадается, кто виноват в инциденте с машиной, я ждала ответного удара.

Долго ждать не пришлось.

Через несколько дней Клайв как ни в чем не бывало влетел в мой магазин.

— Заглянул по-соседски поздороваться. — Он огляделся по сторонам. — А у тебя тут неплохо, Лара. А это, верно, и есть твой новый партнер. Сара, правильно?

Моя компаньонка пробормотала что-то вежливое и поспешила ретироваться в офис, не желая принимать участия в назревающей сцене. Я слабо улыбнулась и занялась покупателем во второй выставочной комнате. Клайв остался бродить в первой. Через несколько минут я услышала, как он дружески беседует с нашим старым клиентом:

— Джордж! Какая встреча! Рад вас видеть! Все еще коллекционируете веера Нового Света?

Джордж пробормотал что-то в ответ.

— У меня как раз есть превосходный экземпляр, просто исключительный. Вы непременно должны на него посмотреть.

Пауза.

— Прямо через дорогу, Джордж, прямо через дорогу, — продолжал Клайв.

Представив, как он показывает на свой магазин, я не выдержала и, извинившись перед покупателем, поспешила вмешаться. Поздно. Дружески полуобняв нашего старого клиента за плечи, Клайв уже вел его к дверям своей лавки. Мерзавец украл прекрасного покупателя прямо у меня из-под носа!

А на следующий день я хватилась своего серебряного орешка. Мне казалось, я оставила его в магазине, то ли на столе в кабинете, то ли в ящике за прилавком. Но ни там, ни там бусины не оказалось. Я перевернула вверх дном весь магазин — безрезультатно. Оставалось лишь одно объяснение. Разъяренной фурией я помчалась через дорогу.

— Не думала, Клайв, что ты опустишься до банальной кражи! — с места в карьер напустилась я на бывшего мужа. — На аукционе — это одно дело, но такое вот воровство по мелочам…

— О чем ты говоришь, Лара? — он уставился на меня взором оскорбленной невинности. — Уж верно, отбить клиента — это еще не воровство. Давай назовем это здоровой конкуренцией.

— Я не про Джорджа. Я про орешек! — Я сама чувствовала, что выгляжу полной идиоткой.

— Орешек? — Клайв вздохнул. — Бог мой, Лара, ты просто потеряла его. Устрой себе отпуск или попей «валиум». Ну что такого плохого в том, что я открыл магазин напротив твоего? Как ты думаешь, почему лавки конкурентов всегда расположены неподалеку друг от друга? Почему существуют целые улицы, где все торговцы продают одно и то же? Да потому, что это полезно для дела, вот почему. Кто знает, может, через несколько лет тут будет настоящий центр торговли антиквариатом. В этом бизнесе хватит места нам обоим, и мне, и тебе. Так что, пожалуйста, перестань нести чушь про какие-то орешки!

Я смерила его тяжелым взглядом.

— Ну полно, полно, — продолжал уговаривать он. — Давай поцелуемся и забудем про ссору. Ну, или хотя бы руки пожмем, на худой конец. Помнишь, когда-то мы были неплохой командой. С аукционом у нас ничья, а я прощу тебе этот фокус с машиной, если ты простишь похищение Джорджа.

Он протянул руку. Через несколько секунд я неохотно пожала ее.

— Добро пожаловать в наши края, Клайв.

— Вот так-то лучше, — похвалил он.

Я мысленно представила, как обливаю его красивый бежевый костюм краской, и мне стало гораздо легче.

— Говорить больше было не о чем.

Я повернулась к выходу, но Клайв окликнул меня:

— Полагаю, ты не захочешь продать мне тот ароматический флакончик?

— Почему же? Очень даже захочу. Тысяча сто долларов.

Он засмеялся.

— Триста.

Я даже не замедлила шаг.

— Ну ладно, ладно, — он выскочил вслед за мной на улицу. — Четыреста, даже четыреста пятьдесят, если ты в придачу вернешь мне все, что там еще было в коробке.

Я гордо хлопнула дверью, не удостоив его ответом.

Опять потекли тихие, мирные дни, если не считать того, что прямо перед лавкой обосновался этот местный сумасшедший, возвещающий Судный день. Строго-то говоря, из-за него в лавке стало настолько тихо, что Сара — в самый разгар туристического сезона! — решила на несколько дней взять выходной, оставив торговлю на нас с Алексом. Клайв более не объявлялся. Само собой, я все равно не доверяла ему — еще чего! — но перемирие вроде бы соблюдалось честно. Орешек так и не нашелся. Мы с Алексом где только ни искали, и я до конца не отделалась от мысли, что Клайв потихоньку стащил его, надеясь выменять на ароматическую бутылочку или на что-нибудь в том же роде. Однако тогда бы он как-нибудь объявился, дал бы о себе знать. Я мало-помалу остановилась на мысли, что орешек просто украли. Вечный бич лавочников — мелкое воровство. Тут никуда не денешься. А такую миниатюрную вещицу стащить было бы легче легкого, особенно, если я сама по неосторожности оставила ее на стойке. На всякий случай я отнесла золотую ушную подвеску домой. Пусть полежит там, пока я не решу, что с ней делать дальше.

Как-то вечером наша небольшая группка снова решила собраться и поболтать в баре «Четыре времени года», на нашей же улице. Мойра, которая меняла прически и кавалеров, как перчатки, привела с собой нового ухажера по имени Брайан, подвергнув беднягу, что называется, боевому крещению. Елена, хозяйка магазинчика инструментов, воображавшая себя психиатром-любителем, сделала его мгновенный психологический портрет по лицу. Дэн, высокий, худой, сутуловатый, типичный букинист, подробнейше расспрашивал его про любимые книги. Мы с Мойрой почти все время проболтали о делах. Да, Брайан производил вполне милое впечатление, но я бы не дала очень уж много шансов на успех его романа.

Я от души наслаждалась приятным вечером — вплоть до той самой минуты, пока в баре не показался Клайв. Он придвинул себе стул и уселся с нами. Интересно, было ли то совпадением, или же в нашем тесном кружке оказался предатель? Понаблюдав минут десять, как он распускает павлиний хвост, очаровывая моих друзей, особенно Мойру, я решила, что мне пора и, распрощавшись, вышла из бара. Только около машины я сообразила, что забыла все ключи — от машины, дома и магазинчика — у себя в кабинете. Но я была готова скорее умереть на месте, чем вернуться в бар и просить помощи, пока там сидит этот чертов Клайв!

Я бросила взгляд на часы. Наш магазинчик работает до восьми, а сейчас половина девятого. Если повезет, если вечер выдался хлопотливым, Алекс еще там, подводит итоги, прячет выручку и прибирается.

Я начала с главного входа. Свет в лавке не горел, а заглянуть внутрь было трудно — мешали металлические воротца, которыми мы для пущей предосторожности загораживали большие стеклянные двери. Я разочарованно побрела прочь. Надо надеяться, Алекс нашел ключи у меня на столе и, не зная точно, куда я отправилась, забрал их с собой. Он живет всего в трех домах от меня, так что все может уладиться наилучшим образом. Доеду до него на такси, а моя машина пусть постоит ночь на стоянке.

И тут я услышала позади какой-то шорох и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Дизель взбудораженно скребет лапой стекло. Вернувшись к двери, я снова попыталась заглянуть в магазин. Дизель снова скрылся во мраке, но в свете, льющемся в лавку через маленькое окошко в задней двери, я смутно различала, как он кружит и кружит посередине комнаты.

Постепенно мои глаза привыкли к темноте и я увидела, что так взволновало Дизеля. Кто-то — это мог быть только Алекс — неуверенными шагами бродил по лавке без всякой видимой цели. Я со всех сил затрясла решетку, но она не поддалась, а Алекс, судя по всему, меня не слышал. Похоже, с ним было что-то не так. Я бросилась бегом вокруг дома к задней двери. Тоже заперто.

В маленьком внутреннем дворике, где мы иногда пили кофе, стояли литое железное кресло и столик. Схватив кресло, я ударила им по черной двери. Стекло в окошечке разлетелось вдребезги, так что я смогла просунуть внутрь руку и отпереть замок. Взвыла сигнализация, но я не остановилась. Тревога приведет сюда помощь куда быстрее любых звонков и вызовов. Я одним прыжком взлетела по четырем ступенькам, что вели наверх, в лавку.

Как я и боялась, это оказался Алекс. Он пошатывался и спотыкался, что-то невнятно бормоча себе под нос. «С ним удар, — подумала я. — Удар или что-то в этом роде». Но в следующее мгновение я заметила, что волосы у него окровавлены, а сбоку на голове, над глазом, чернеет огромная ссадина. Наверное, бедняга упал и расшиб себе голову.

Я бросилась к Алексу и бережно взяла за руки.

— Алекс, что случилось?

Он повернулся ко мне, но словно не видел.

— Пойдем, — ласково сказала я. — Пойдем, я отведу тебя к доктору.

— Не могу, — после некоторой паузы проговорил он. — Еще не закончил. Должен сделать еще кое-что. — Он проворчал еще что-то неразборчивое, а потом добавил: — Надо еще свести счеты с… с… — Он неуверенно огляделся вокруг и смутно докончил: — Кое с кем.

— Послушай, с этим можно и подождать, — уговаривающим тоном произнесла я. — Пойдем со мной.

Безнадежное дело. Он не хотел уходить. Надо привести помощь. Я бережно усадила Алекса в кресло и бросилась к письменному столу.

Во время всего нашего разговора, если это можно назвать разговором, сигнализация дико вопила, что меня несколько удивило. Странно, что Алекс включил систему охраны прежде, чем собрался уходить. Но скоро мне стали ясны причины тревоги.

В ту самую секунду, как я схватилась за телефон, раздался рев, потом треск и меня с силой отбросило назад. Дверь склада, находившаяся всего в нескольких футах от стола, вышибло из петель, воздух наполнил черный густой дым. Противопожарная система принялась разбрызгивать во все стороны воду. Дым, вода — светопреставление. Дизель, испуганно мяукая, жался к моим ногам, сигнализация продолжала выть. Пожар, подумала я, это пожарная тревога.

Но все оказалось еще хуже. За дверью, в помещении склада, лежал человек. Он скорчился, поджав ноги к груди, почти как зародыш в утробе матери. Руки его были связаны за спиной. Лица его я не видела и не смогла заставить себя взглянуть. Он не шевелился. Мне показалось, что шея сбоку и руки у него в крови. Так и представлялось, как пленник на коленях умоляет палача о пощаде, а в следующую секунду безжизненно падает на пол.

Предстояло принимать решение — и я его приняла. Всех мне отсюда не вытащить. Этот человек все равно почти наверняка мертв. Оставив его лежать, я бросилась к потерявшему сознание Алексу и, схватив его, как ребенка, на руки, потащила к задней двери, отчаянно зовя Дизеля, чтобы тот шел за мной. Дым застилал мне глаза, не давал вздохнуть, я кашляла и задыхалась. Через пару шагов я ударилась обо что-то бедром и упала на колени, все еще держа Алекса и изрядно ободрав бок. Внизу завеса дыма была чуть слабее, и я различила впереди маленькую фигурку Дизеля. Взвалив Алекса на спину, я на четвереньках поползла за котом на крыльцо и наконец оказалась в безопасности. Вдали выла сирена.

— Помощь идет, идет, — безостановочно повторяла я, склонившись над бесчувственным Алексом, пока не появились полицейские и пожарные.

 

3

Следующие несколько дней стали самыми худшими днями в моей жизни.

Ночь я провела в больнице под наблюдением, — как мне объяснили, из-за того, что наглоталась дыма. Однако очень скоро стало ясно, что наблюдение объясняется не одной лишь медицинской необходимостью: в моей палате прочно обосновалась некая полицейская дама, констебль Марго Чу. Она всю ночь просидела в единственном кресле у стенки, не произнеся ни слова и пролистывая по модному журналу в час.

Я пребывала в довольно жалком состоянии. Даже беглого взгляда в зеркало ванной и короткого самоосмотра мне хватило, чтобы оценить масштабы катастрофы. Колени были ободраны до мяса, левую руку пришлось зашивать, а ребра и спина так болели, что я даже выпрямиться не могла.

И все же мне было куда лучше, чем Алексу — тот получил серьезную контузию и постоянно терял сознание, приходя в себя лишь на несколько минут и снова впадая в болезненное забытье. Врачи характеризовали его состояние как «пограничное», что бы это ни значило. Я слышала разговор медсестер в палате и знала, чего опасаются врачи: отека мозга.

Алекс так и стоял у меня перед глазами — таким, каким я видела его в карете «скорой помощи»: неподвижный, безжизненный, белое, как мел, лицо скрыто кислородной маской, к обоим запястьям присоединены капельницы. Алекс — человек, поддержавший меня после развода, ставший вторым отцом. Он помог мне освоиться в новом районе, присматривал за моим домом, когда я путешествовала, и сделался незаменимым помощником в лавке. Мой самый верный друг.

А тот, другой — кто он такой? Что он делал у меня в магазине? Неудачная попытка ограбления? Кто на кого напал? Тот человек со склада ударил Алекса? Зная своего друга, иного развития событий я предположить не могла. А если этот человек и впрямь ударил Алекса, то что произошло с ним? Не сам же он связал себе руки за спиной! Я столько размышляла обо всем этом, что у меня разболелась голова, а ничего путного придумать так и не удалось.

На следующее утро меня отпустили из больницы. Я попросила разрешения перед уходом повидать Алекса, но мне не позволили. Он лежал в реанимации, куда пускали только родственников. Я сказала, что никого ближе меня у него все равно нет, но даже тогда получила в ответ предложение вернуться завтра, когда они и рассмотрят мою просьбу. Констебль Чу отвезла меня домой, где уже ждала Мойра. Подруга тотчас же принялась суетиться вокруг меня, усадила в любимое кресло, принесла ланч и со всех сил старалась приободрить.

— На случай, если ты слишком травмирована, чтобы разбираться в таких тонкостях, — сказала она, явно пытаясь рассмешить меня, — креветки и калифорнийские рулетики — это для тебя, а вон та веселенькая баночка с кошачьим кормом — специально для Дизеля. Можете поделить с ним одну порцию виски на двоих.

Я попыталась улыбнуться, чтобы сделать ей приятное, но попытка с треском провалилась. Больше всего на свете мне хотелось плакать, а лицо ужасно болело, как, собственно, и все остальные части тела. И нужно было еще столько всего сделать.

— Мне нельзя рассиживаться, — сказала я. — Надо убраться в магазине. Не могу же я оставить все Саре, да и торговля не ждет. Мы не можем позволить себе закрыться надолго.

Я попыталась приподняться.

— Нет. — Мойра толкнула меня обратно в кресло. — Послушай. Этим займутся твои друзья. Да и все равно пока в здание не войти. Полиция не пускает. А как только полицейские уберутся, я созову небольшую команду и мы все сделаем. Сара скоро вернется. А до тех пор мы там подежурим.

Я немного подумала.

— Что ты имеешь в виду — полиция меня не пустит? Почему? Это же моя лавка!

— Не знаю, — смутно отозвалась она. — Наверное, им надо все расследовать и они не хотят, чтобы там толпилось слишком много народа. Да-да, уверена, все дело в этом.

Мойра изо всех сил пыталась заставить меня отдохнуть, но я просто не могла. Я решила позвонить страховому агенту и назначить встречу на следующее утро, к этому времени я наверняка уже встану и смогу добраться туда. Я уже много лет вела дела с одной и той же компанией, никогда еще ничего от них не требовала и не ожидала никаких проблем.

Агента, с которым я обычно общалась, на месте не оказалось, и меня соединили с другим, по имени Род Макгарриджль. И мы с Родом не поладили. Во-первых, держался он как-то рассеянно и отстранение — у меня возникло сильное впечатление, что, беседуя со мной по телефону, он занимается чем-то еще: время от времени, когда говорила я, он совершенно явственно зажимал рукой трубку. А ответы на мои вопросы про возмещение убытков, выплату за простой в бизнесе и так далее были столь уклончивы, что под конец я не выдержала и спросила напрямик:

— Так мне возместят убытки или нет?

— Разумеется, возместят, мисс Макклинток, — ответил он, — если, конечно, не выяснится, что вы, ваша компаньонка или кто-то из ваших работников виновны в тяжком уголовном преступлении.

Тяжкое уголовное преступление. Вот это мило!

— Тогда жду выплаты в самом скором времени, — едко отозвалась я и повесила трубку.

Я пересказала его слова Мойре — она сочувственно поцокала языком, но тотчас же переменила тему и принялась описывать, до чего же бедняжка Брайан травмирован вчерашней встречей. Судя по всему, этот новый роман и впрямь не вынес столь тяжкого испытания, как общество ее друзей. Однако Мойре и горя было мало. Хотя голову мне по-прежнему дурманили всякие болеутоляющие, которыми меня напичкали в больнице, я начала осознавать, что, наверное, что-то недопонимаю во всем происходящем. И очень скоро стало ясно — что именно.

Констебль Чу уехала, однако ее сменил констебль Манчино, круглощекий молодой человек, который порывался непременно величать меня «мэм» и несколько раз принимался расписывать, как горд тем, что уже семь лет, по его выражению, «щеголяет в синем». Должно быть, таким образом он хотел сообщить мне, что на самом деле куда старше и опытнее, чем кажется с виду.

Еще через некоторое время к нему присоединился сержант, который представился просто Льюисом. Если у него и было какое-то имя, он о том умолчал. В жизни не видела человека, настолько лишенного воображения и чувства юмора, да еще настолько въедливого и дотошного. Начал он с того, что попросил Мойру нас покинуть — на что она согласилась крайне неохотно и заявила, что вернется ровно через сорок пять минут. И тон ее, и взгляд недвусмысленно намекали: сержанту к тому моменту лучше бы уйти. С Мойрой шутки плохи — я это уже давно поняла, а вот сержанту Льюису лишь грозило узнать на собственном опыте.

Разговаривал сержант Льюис не нормальными человеческими предложениями, а короткими рублеными фразами, как будто на всю жизнь ему было отпущено ограниченное число слов и он боялся преждевременно истощить их запас. Кроме того, у него имелась пренеприятная привычка — то ли нарочитая, то ли таким был склад его ума, — задавать вопросы, никак друг с другом не связанные. Он буквально засыпал меня вопросами о том, где я была, начиная с 7.35 и далее, с кем я была и что делала после того, как вышла из бара, и вплоть до появления полиции. И ни один из ответов его, кажется, полностью не устраивал. Констебль Манчино усердно вел запись.

Я во всех деталях поведала о встрече в баре, кто там был, когда именно кто появился, а потом добавила:

— Уверена, мои друзья могут вам все это подтвердить.

— Уже дали показания, — уклончиво ответил он.

— Ну, значит, все в порядке, — пожала я плечами.

И какая тогда во всем этом необходимость? Какие-то две-три минуты допроса — и я уже начала понимать: мы с Льюисом никогда не найдем общего языка. Ну что такое: один из лучших моих друзей ранен, какой-то незнакомец нашел в моей лавке жестокую смерть, сама лавка выгорела, — а этот тип жаждет знать с точностью до капли, сколько вермута я добавила в мартини и где припарковала машину.

— На юго-западном углу Йорквилл и Авеню-род. Что затем?

— Затем я поняла, что забыла ключи, оставила их в лавке. Поэтому я вернулась туда, надеясь застать Алекса еще там. Я ведь вам уже говорила, — не удержалась я. Сержант уже третий раз спрашивал одно и то же. Ну что там уточнять, когда и так все ясно?

— Ваши ключи? — напрочь игнорируя мое недовольство, осведомился Льюис, вытаскивая из портфеля черно-белую фотографию кольца для ключей.

Я кивнула.

— Уверены?

— Не представляю, чтобы у кого-то еще было такое же кольцо. Это подарок от одного друга из Мексики. Серебряное и с необычным узором: Чак Мул из Чичен-Итцы.

Я глянула на озадаченного констебля Манчино. За все семь лет, что он «щеголял в синем», ему ни разу не приходилось сталкиваться с городом майя и тольтеков, Чичен-Итцей, и свирепым божеством, что охраняет один из тамошних храмов. Я продиктовала ему по буквам. Он густо покраснел.

— Все ключи на месте?

— Кажется, да: от дома, от квартиры Алекса, Мойрины, от машины, от магазина — у нас один и тот же ключ для передней и задней дверей, — от склада. Да, все здесь.

— Компаньонка уехала? — спросил он, в очередной раз поражая меня переходами с темы на тему, следовать за которыми мне было так трудно.

— Да. Она уехала в поход по Алгонквинскому парку со своим другом и двумя его сыновьями. Вернется завтра или послезавтра.

Ну вот, и опять ответ оказался недостаточно точным. Сержант нахмурился.

— Последнее время дела шли хорошо?

— Да. Прекрасно.

— Никому денег не должны?

— Нет. Собственно говоря, за последние несколько месяцев мы даже получили определенную прибыль.

Я могла бы предсказать следующий вопрос — и он не заставил себя ждать.

— Застрахованы?

— Да, разумеется.

Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, к чему он клонит сейчас: мошенничество со страховкой. Может, поэтому Род Макгарриджль и вел себя столь сдержанно. Но все оказалось еще хуже.

— Что дальше?

— Дальше чего?

Я снова не сумела уследить за прихотливыми прыжками его мысли.

Сержант поглядел на меня, как на умственно-отсталую.

— После того, как вы обнаружили, что забыли ключи.

Видно было, до чего же ему досадно тратить столько слов на то, чтобы направить мои мысли в нужном направлении.

Я рассказала, как вернулась к магазину, заглянула в переднюю дверь, поняла, что происходит что-то неладное, и побежала к задней двери, чтобы попытаться войти.

— Дверь была заперта?

— Да. Я разбила окно креслом. Теперь вот вспоминаю, кресло лежало у двери, перевернутое.

— Ветер?

— Не думаю. Оно железное и очень тяжелое.

— А дальше?

— Просунула руку в выбитое окно, отодвинула засов, открыла дверь и побежала к Алексу.

— Где точно он находился? — не унимался Льюис. Судя по всему, до сих пор ответы мои казались ему недостаточно точными.

— Бродил туда-сюда, в полубеспамятстве.

— Точное положение?

— Рядом с коричневой софой.

— Рядом?

— Перед ней. Примерно в двух футах.

— А как выглядел? Подробно.

— В полубеспамятстве, как я уже сказала. У него была разбита голова над левым ухом и сам он вроде как пошатывался.

Льюис поморщился. Он терпеть не мог выражения «примерно», «вроде как», «кажется» и тому подобные. Но я так устала, у меня так все болело, что мне было не до его чувств.

— Что-нибудь говорили?

— По-моему, я спросила его, что случилось, а потом позвала уйти оттуда вместе со мной, — ответила я, неверно истолковав его слова.

— Он что-нибудь говорил? — нетерпеливо переспросил сержант, досадуя, что я не могу ответить на простейший вопрос.

— Нес какую-то бессмыслицу. Единственное, что сказал связное, что, мол, еще не может уйти, так как у него осталось еще какое-то недоконченное дело… надо разобраться… свести какие-то счеты.

Оба полицейских несколько мгновений сидели молча: Манчино, занеся ручку над блокнотом, сержант Льюис — с довольным видом той самой кошки из поговорки, которая проглотила канарейку. Я растерянно переводила взгляд с одного на другого. Поскольку я хорошо знала Алекса, мне и в голову не приходило, что его слова можно истолковать двояко. Зато Льюис очень даже истолковал — и совсем иначе, чем я.

— Не думаете же вы, что это Алекс во всем виноват! — ахнула я. — Он бы в жизни ничего такого не сделал!

— Точные слова? — наконец произнес Льюис.

— Он просто волновался, что еще не закончил всю работу! — воскликнула я. — Вот и все.

— Точные слова? — повторил сержант.

— Он сказал: «Не закончил. Должен сделать еще кое-что. Надо еще свести счеты кое с кем», — неохотно ответила я. — Это такое старомодное выражение «свести счеты», — добавила я, приходя в ужас оттого, какой оборот принял этот разговор, и волнуясь, как бы Алексу не вышло какого вреда. — Алекс много ездил по миру и употребляет множество всяких диковинных выражений. Он хотел сказать просто-напросто, что надо оформить чек. В отсутствие Сары Алекс ведет финансовые дела.

— Давно знаете мистера Стюарта? — спросил Льюис, на сей раз очень тихо.

— Достаточно давно, — резко ответила я. — Около четырех лет — вполне достаточно, чтобы понять, что он и мухи не обидит.

Льюис промолчал. Манчино лихорадочно писал.

— А вы сумели точно выяснить, что делал в моем магазине тот второй человек? — воинственно спросила я, отчаянно пытаясь вернуть расследование к более перспективному пути. — Он проник в магазин, не зная, что Алекс еще там? Мы не держим там наличности, только маленькую разменную сумму в сейфе. В наши дни большинство покупателей расплачивается кредитными картами, так что в магазине почти не бывает крупных сумм, — но вор ведь мог этого и не знать.

Но как вор залез в лавку? Вот какой вопрос одолевал меня, пока я засыпала вопросами сержанта Льюиса. Еще пока магазин был открыт? Спрятался где-нибудь в уголке, а потом внезапно напал на Алекса? Ведь после закрытия магазина и передняя, и задняя дверь запирались. Строго говоря, задняя дверь вообще весь день стояла на запоре — изнутри замок открывался прямо при нажатии, но автоматически захлопывался за тобой. Когда я входила, дверь была заперта — уж это-то я знала совершенно точно.

А пожар? Как он возник? Мы не хранили в кладовой ничего легковоспламеняющегося. Да и вообще мало чего хранили: основные запасы мебели находились на складе в нескольких кварталах отсюда, пока мы не выставляли их в зале. А здесь, в кладовой, лежали кое-какие старые запасы, стояла вешалка для нашей одежды, да ждали своей очереди всякие декоративные мелочи, которые мы относили в зал по мере того, как распродавались экспонаты. Как же произошло возгорание? Неужели поджог? Может быть, вор пытался замести следы? Или даже хотел расправиться с Алексом окончательно, чтобы тот никогда уже не смог его опознать? Ужасная мысль!

Я рывком вернулась к настоящему. Сержант Льюис так и ел меня взглядом.

— Итак? — спросила я. — Это ограбление?

— Одна из версий.

Я сообщила ему, что охранная сигнализация за прошлую неделю срабатывала трижды.

— Я думала, это ложные тревоги, но теперь уже не так уверена, — добавила я, не сдаваясь, хотя сержант явно не желал мне ничего рассказывать. — Думаете, кто-то пытался проникнуть в магазин? Кладовую подожгли нарочно?

Льюис пропустил все вопросы мимо ушей. Внезапно он подался вперед.

— Знаете этого человека?

Сержант вытащил из портфеля черно-белую фотографию и протянул мне. Если он хотел потрясти меня, то ему это удалось. На снимке был изображен мертвец из лавки, снятый таким образом, чтобы было видно лицо: подпаленные волосы, обожженная щека, уродливая черная полоса на шее. Льюис ждал, буравя меня взглядом.

— Нет! — наконец выдавила я. В техническом смысле слова это было чистой правдой. Но не хотела бы я, чтобы меня в этот момент проверили на детекторе лжи.

— Точно?

Я кивнула. Я и впрямь не знала, кто это такой. Но видела его прежде. Вся беда в том, что стоило мне открыть рот, как я каждый раз все больше запутывала Алекса. Сержант Льюис ни за что не начал бы его подозревать, не сболтни я лишнего. Поэтому я твердо решила впредь быть осторожнее и не говорить больше, чем спрашивают.

— Вы знаете, кто он такой? — перехватила я инициативу в свои руки, перенимая манеру сержанта говорить.

Настал его черед кивать.

— Тогда зачем меня спрашиваете? — продолжила я.

— Для начала, он был найден именно в вашей кладовой. Слегка поджарился, но вполне узнаваем. Когда-нибудь были в Перу? — спросил он без секундной паузы.

И почему этот вопрос меня ничуть не удивил?

— Нет.

— Вели дела с кем-нибудь из Перу?

— Опять-таки нет.

— Есть какие-либо причины вести дела с кем-нибудь из Перу, личного или делового характера?

— Да нет вроде.

— Зато у вашего друга Стюарта, должно быть, имелись причины.

Я промолчала.

— Он там бывал?

— Мог быть. Не знаю. Он двадцать лет прослужил в торговом флоте, плавал по всему миру.

— Торговый флот, да? Контрабанда на каждом шагу? Плавал в Перу. И не так давно, — отозвался он. — При этом казначеем. Постоянно имел дело с таможенниками.

— И что мне полагалось из всего этого уяснить?

Обрывочные изречения Льюиса начинали действовать мне на нервы.

— И что, по-вашему, произошло вчера вечером? — осведомилась я, забывая благое решение помалкивать. — Алекс связал этого типа, убил его, поджег магазин, а потом ударился головой, да так сильно, что получил сотрясение мозга?

— Согласен, странно. Но правдоподобней прочих версий, вам не кажется? Ведь больше ничьих следов не обнаружено.

Сержант Льюис поднял голову и снова пронзил меня суровым взглядом. На счастье, дверь скрипнула и на пороге появилась Мойра.

— Так вы никогда его не видели? — настаивал Льюис, снова показывая мне фотографию Ящера.

От такого прямого вопроса уклониться было уже невозможно. И что отвечать? Скажу «да» — выйдет, как будто я чего-то скрываю, ведь я уже говорила, что не знаю его.

— Нет, — солгала я.

Льюис несколько секунд глядел на меня, а потом повернулся к Манчино.

— Тогда все. Мы уходим. Были бы рады, если бы вы пошли с нами завтра в магазин, проверить, не пропало ли что. Будем проверять разные версии.

— Уж сделайте одолжение, — произнесла я самым властным тоном, на который была способна. Мне еще хватило сил сдерживаться, пока они не вышли из комнаты, но едва дверь затворилась, из глаз у меня хлынули слезы. Мойра, разумеется, пришла в ужас. Решила, они ко мне придирались. Что ж, очень возможно, так оно и было, — я уже не могла ни о чем судить.

Ящер. Тот самый иностранец, которого я в шутку окрестила Ящером. Тот самый, что состязался с моим бывшим мужем за обладание нефритовым флакончиком на аукционе. Мертв, сгорел у меня в магазине. Что это? Очередная каверза Клайва, зашедшая чересчур далеко? Неужели он послал бы кого-нибудь выкрасть флакончик? Он ведь готов был заплатить за него. Причем высшую цену — просто я сама отказалась. Ящер тоже безумно хотел заполучить коробку. Но если он вломился в лавку, то как был убит? И кто его убил? Уж точно не Алекс. Даже закрывая глаза на то, что Алекс ни за что не стал бы никого убивать, мой друг и сам получил тяжелую рану. Так кто же еще там был?

А я! Что я наделала! Вместо того, чтобы помочь полиции, солгала, что не знаю Ящера. И что дальше?

Я позвонила своему адвокату. Оказалось, она в отпуске. Уехала на неделю на Мауи. Тогда я набрала номер Роба Лучки.

— Ответь, ну ответь же, — заклинала я, слушая длинные гудки. Вообще-то они с Барбарой собирались в Монреаль навестить ее сестру, но я молилась, чтобы они уже вернулись.

— Алло, — наконец произнес в трубке знакомый голос.

— Ты дома! — я чуть не заплакала от облегчения.

— Только вошел. Что стряслось?

— Мне нужна твоя помощь. Случилось ужасное. — И я начала взахлеб рассказывать про Алекса, мертвеца и пожар.

— Сейчас еду, — перебил он.

Слов нет, как я обрадовалась. Хотя иной раз кажется, будто мы с Робом живем на разных планетах, я считаю его своим другом и, несмотря на регулярные ссоры (как правило, из-за его черно-белых взглядов на жизнь), надеюсь, что и он думает то же обо мне. Мысль, что он скоро приедет, придавала уверенность.

Не прошло и получаса, как мы уже сидели на плоской крыше моего дома, попивая ледяной чай с лимоном. Стоял дивный летний вечер, и мне больше всего на свете хотелось просто-напросто отдыхать и не думать о произошедшем. Однако, обсудив погоду, Монреаль и еще пару нейтральных тем, Роб деликатно перевел разговор на события в лавке. Он излучал сплошное сочувствие — пока дело не дошло до фотографии Ящера.

— Я сказала Льюису, что не знаю человека со снимка, но хотя и в самом деле не знаю, кто он такой, я видела его на аукционе у «Молсворта и Кокса», — я замялась, слыша, как Роб резко втянул в себя воздух, но, набравшись смелости, зачастила. — Думала, они обвиняют Алекса в чем-то ужасном, а меня — в поджоге и мошенничестве со страховкой. А у меня так болели голова и рука…

Даже мне было понятно, что все эти оправдания звучат жалким лепетом.

— Лара, мы говорим об убийстве! Как по-твоему, хорошо ли вы с Алексом будете выглядеть, если… то есть, скажем, когда, когда полиция выяснит, что ты видела жертву, но солгала?

— Я думала, может, мне сказать, что у меня был шок от потрясения, а потом память вдруг вернулась. Ну то есть…

Роб смерил меня таким взглядом, будто я у него на глазах выползла из-под мерзкого скользкого камня. Он буквально и искрился от ярости. Так стиснул зубы, что я побоялась — они раскрошатся в порошок.

— То есть ты намерена громоздить ложь на ложь? По-твоему, это хорошо?

— Ох, Роб, только, пожалуйста, без морали! — парировала я. — Ну ладно, я допустила ошибку. Почти все люди время от времени ошибаются. Конечно, может, ты не из их числа, и эта миссис Совершенство, с которой ты живешь, тоже. Но большинство из нас, обычных людей, порой ошибаются. И мне не нужны сейчас лекции о том, что цель никогда не оправдывает средства, о гражданском долге, ответственности и обо всем в том же роде. Я прошу у тебя совета, что мне делать сейчас, как помочь Алексу и выпутаться из всей этой неразберихи.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он заговорил снова.

— Мне придется им рассказать все, что ты мне сообщила.

На меня накатила внезапная волна сочувствия к его дочери Дженнифер, которая, как я знала, неоднократно становилась жертвой понятий Роба о морали и очень из-за этого страдала.

— Даже если Алексу от этого станет только хуже? Роб, — взмолилась я, — а я-то думала, ты мой друг. Я просила тебя о помощи!

Он поднялся.

— В первую очередь я полицейский. Если ты не хотела, чтобы я докладывал об этом, не надо было ничего мне рассказывать.

Он зашагал прочь.

— Послушай, может, тебе немного пересмотреть приоритеты? — прокричала я в его напряженную спину. Он не остановился. — Может, жизнь не так проста, как ты думаешь?

Он молчал.

— Спроси Дженнифер, что она считает по этому поводу, — крикнула я ему вслед, когда он уже совсем уходил. Это был удар ниже пояса. Я услышала, как щелкнула, закрываясь, дверь.

 

4

Потребовалось довольно много времени на то, чтобы определить, что пропало, — отчасти из-за царившего в магазине беспорядка, а отчасти из-за того, что пропало совсем не то, что я ожидала.

Утром констебль Чу снова заступила на дежурство и отвезла меня в магазин. Я была признательна за услугу — все тело у меня болело еще сильнее, чем накануне.

Честно говоря, я ужасно боялась. Не столько того, что увижу в магазине, сколько новой встречи с сержантом Льюисом. Рассказал ли ему Роб про Ящера или нет? Если нет — вполне можно попробовать басню про внезапно вернувшуюся память. Но если рассказал — я сделаю только хуже.

На душе у меня скребли кошки. Я понимала, что нехорошо обошлась с другом: поставила его в безвыходное положение. Мне хотелось позвонить и извиниться, но он ушел таким злым, что я не решалась. Ночью, томясь от бессонницы, я много чего передумала. Почему последнее время я веду себя так по-детски? Ведь, казалось бы, давно уже не девочка. Могла бы уже своих детей вырастить, а не выкаблучиваться, как малолетка. И ведь не всегда же я такая. У меня успешный бизнес, я без проблем путешествую по всему миру — но стоит появиться на сцене моему бывшему мужу, как напрочь теряю здравый смысл. Пора взрослеть.

Но как? Вот в чем вопрос.

Когда я перешагнула порог, в ноздри мне ударил крепкий букет запахов: залитого огня, мокрой псины и, причиной чему было мое не в меру богатое воображение, запах смерти. Я показала констеблю Чу точное место, где нашла Алекса, и, пока она делала пометки в блокноте, огляделась по сторонам.

Сам пожар нанес на удивление мало вреда. Дверь кладовой и косяк здорово обгорели, а стены вокруг закоптились. Но в целом противопожарная система хорошо справилась с задачей и быстро потушила огонь.

А вот вода — это другое дело. Часть антикварной мебели уже растрескалась, повсюду виднелись подтеки. Диваны насквозь промокли, а ковры, прелестные старинные «килимы», которые я несколько месяцев назад вывезла из Пакистана во время совершенно головокружительной поездки, хлюпали у меня под ногами. Требовалось срочно принимать меры — но дверь по-прежнему была опечатана желтой полицейской лентой. Еще немного — и ничего уже не спасешь. Я чуть не плакала.

Появился Льюис.

— Пропало что-нибудь? — осведомился он в обычной своей отрывистой манере.

Я огляделась по сторонам. Собственно, наш магазин ничего особенного собой не представляет: всего лишь большая выставочная комната с крохотным кабинетиком за прилавком, кладовая сзади и еще одна маленькая выставочная комнатка справа. Для большей наглядности мы расставляем товары так, как они стояли бы в доме: обеденный стол с креслами и столовыми приборами, свешивающийся с потолка замысловатый светильник, у стены — диванчик, кушетки и мягкие кресла, кофейный столик с расставленными на нем безделушками, а на стене — старинное зеркало или гобелен.

Когда какой-нибудь товар покупают, мы приносим что-нибудь новенькое и переставляем все экспонаты так, чтобы не получалось брешей. Другими словами, наша выставка находится в постоянном движении. Алекс — тот знал бы точно, где что стояло, но мне потребовалось бы несколько дней, чтобы полностью разобраться и провести инвентаризацию. Однако я честно попыталась.

Начала я с кабинета, где оставила нефритовый флакончик. К немалому моему удивлению, да и облегчению, он был на месте. То есть не совсем на месте, — его, вместе с остальным содержимым трех ящиков письменного стола, зашвырнули в угол, но никаких повреждений на флакончике не обнаружилось, ни царапинки. Сейф был по-прежнему заперт. Кругом царил полнейший хаос, но никаких пропаж я не заметила.

Я заставила себя зайти в кладовую. На полу комнаты белели сделанные мелом очертания лежащего тела.

— В кабинете вроде бы ничего не пропало, — сообщила я Льюису и обвела взглядом кладовую. — А он сгорел заживо?

Голос у меня дрожал. Сгореть заживо — какая ужасная смерть!

— Задушен. Проволокой. Врезалась в шею. Потом подожгли и заперли дверь. Кто-то очень уж старался, чтобы он умер. — Льюис немного помолчал и добавил. — Заперто вашими ключами. Торчали в двери кладовой. Напрасная предосторожность. Все равно он был уже мертв. — Не успела я отреагировать на это косвенное обвинение, как он закончил: — Продолжайте осмотр.

Я в ужасе повиновалась. Ящичек с драгоценностями на столе стоял нараспашку, содержимое перетряхнуто и перемешано. Там хранилось несколько довольно дорогих вещиц, но, насколько я могла судить, вроде бы ничего не пропало.

Я совсем уж ничего не понимала. Мне-то думалось, Ящер охотился за нефритовым пузырьком — ведь в той коробке с аукциона больше и не было ничего ценного. Но флакончик ночных грабителей не заинтересовал. Что же тогда? Исходя из предположения, что на аукционе Ящер не смог заполучить чего-то, очень ему нужного, я вернулась в выставочную комнату и стала перебирать в памяти содержимое коробки.

Ваза! Пропала та красивая реплика перуанской вазы доколумбового периода со змеей и странными фигурами. Я почти час обыскивала все кругом на случай, если Алекс накануне переставил ее в какое-то другое место, но она так и не обнаружилась. Зато и ничего больше не пропало.

Я боялась сообщать Льюису, что недостает всего лишь одной странной перуанской вазы. Если это не ограбление, сержант немедленно переключится на какую-нибудь другую теорию, наверняка самую что ни на есть неблагоприятную для нас с Алексом. Однако вспомнив все обещания, что я дала ночью сама себе, я решила все-таки рассказать. Тем более если сделать это правильно, возможно, он нападет на верный след, а нас с Алексом оставит в покое.

— Я обнаружила только одну пропавшую вещь, — сообщила я сержанту. — Это ваза, примерно шести с половиной дюймов в высоту, репродукция доколумбовой перуанской керамики. Очень красивая. Я купила ее в партии всяких мелочей на аукционе у «Молсворта и Кокса» пару недель тому назад.

Ну вот, про аукцион рассказала! Может, теперь он сумеет углядеть связь.

Но нет.

— Подделка? Проверьте еще раз, — отрезал он. — Трудно представить, чтобы кто-то взял фальшивый перуанский горшок, а деньги и драгоценности даже не тронул. Разве что, конечно, дело не в воровстве.

Это была самая длинная фраза, какую я слышала из его уст — и содержавшийся в ней намек мне очень не понравился. Еще больше, чем когда сержант высказал его впервые.

Примерно через час поисков Льюис наконец позволил мне уйти. Констебль Чу отвезла меня домой и сказала, что надо будет еще заглянуть в полицейское отделение и подписать показания.

Дом показался мне очень тихим и пустым. Я проверила автоответчик. Мойра по-матерински напомнила мне вовремя принимать лекарства и не забывать про еду. Сара позвонила из телефонной кабинки на краю Алгонквинского парка, чтобы сообщить, что задерживается еще надень. Она извинялась, что звонит мне домой, а не в магазин, но туда она просто не смогла дозвониться. «То ли с телефоном что-то случилось, толи я неправильно набираю номер», — сказала она. «С телефоном и впрямь что-то случилось», — подумала я. Вырван из розетки, обгорел и разбит вдребезги. Я отнюдь не радовалась, что очень скоро мне придется рассказать Саре о произошедшем. Еще на автоответчике оказалось сообщение от моего друга и коллеги, Сэма Фельдмана, со всякими сочувствиями. От Роба — ни слова.

И тут до меня дошло, что я точно так же не слышала ни слова от множества других моих друзей и коллег. Наверное, в сложившихся обстоятельствах нельзя было их винить. Возможно, они всего-навсего хотели дать мне возможность оправиться от шока. Но я была более чем уверена, что дело в другом. Эти люди, которых я считала друзьями, сейчас на полном серьезе обдумывали, не я ли сама подожгла магазин. Газеты, во всяком случае, высказывались на этот счет вполне определенно.

Будущее представлялось мне в самом мрачном свете. Чего доброго, если вся эта история не прояснится в ближайшее время, знакомые при встрече со мной начнут поспешно переходить на другую сторону улицы, чтобы не здороваться. Я понимала, что если останусь дома, то впаду в полное уныние, а потому решила куда-нибудь выйти и развеяться. Мойра и так уже много со мной возилась, не стоит надоедать ей еще, но вот Сэм Фельдман сам позвонил, так что вполне можно нанести ему визит.

Мы с Сэмом познакомились несколько лет назад. Я посещала занятия, которые он вел в Торонтском университете. Тогда он был директором музея, но позже решил, по собственному выражению, удариться в коммерцию и открыл галерею на Западной Куин-стрит. Его музей специализировался на восточных древностях, и, когда я начала делать закупки в той части мира, Сэм очень помог мне наладить деловые связи. А я взамен давала ему советы, как вести дела в магазине, так что мы поддерживали связь. Мне нравился Сэм — с ним всегда было весело, он обладал даром превосходного рассказчика. Пожалуй, визит к нему — лучший способ слегка взбодриться.

Я с превеликой осторожностью уселась за руль машины и поехала на Куин-стрит. Там я застала Сэма с его молоденькой помощницей.

— Привет! — поздоровалась я. — Спасибо за сочувствие. Я тут временно осталась не у дел, вот и решила проверить, не выкроишь ли ты время на чашечку кофе. Можешь ненадолго оторваться?

— От чего? — хмуро вопросил он, обводя рукой пустую галерею. — Видишь ли ты покупателей? Или хотя бы одного покупателя? И ради этого я бросил низкооплачиваемую, зато стабильную работу в музее? Куда пойдем?

Мы оставили в галерее его помощницу — он звал ее Дженни — и отправились в «Старбакс».

— Насколько я поняла, ты намекаешь, что дела идут не очень-то бойко?

Он засмеялся.

— Да нет, ничего. Конечно, ни тебе славы, ни тебе богатства, но я всегда хотел работать сам на себя — вот и работаю. Мне ужасно жаль, что так вышло с твоим магазином. Ужас, просто ужас. Вы застрахованы?

Я кивнула.

— Это хорошо, — сказал он. — Дай мне знать, если понадобится моя помощь.

Я ответила благодарной улыбкой.

Мы еще немного поболтали, а потом мне вдруг пришло в голову, что он и впрямь может помочь мне кое-какой информацией.

— Тебе говорит что-нибудь имя А. Дж. Смиттсон? И Смиттсоновская галерея?

— Да. Ты и сама наверняка помнишь.

— Звучит как-то знакомо, но, убей бог, вспомнить не могу, — покачала я головой. — Так что расскажи. Я же по лицу вижу — у тебя в запасе имеется хорошая история.

— История-то и впрямь имеется, а вот «хорошей» я бы ее не назвал, — возразил Сэм. — Смиттсон, Антон Джеймс Смиттсон — друзья, к числу которых я не принадлежал, звали его просто Эй-Джи, — торговал произведениями искусства и держал галерею на Западной Кинг-стрит, в одном из перестроенных промышленных зданий старой части города. А сам жил в роскошной квартире над галереей.

Дела у него шли очень успешно — мне, как я начинаю понимать, такого успеха в жизни не видать. Он устраивал всякие экстравагантные выставки. Я несколько раз бывал на открытиях. Этакие корпоративные вечеринки. Его галерея находилась всего в нескольких кварталах от моей. Шампанское, икра, устрицы — все самое лучшее. Но эти приемы в галерее ни в какое сравнение не шли с частными приемами, которые он давал у себя наверху. Я только раз удостоился приглашения, но это было незабываемо. Невообразимая роскошь. Всюду цветы, еда просто фантастическая, гости — сплошной блеск остроумия, кинозвезды, политики, все сливки общества.

У него было абсолютно все, что душа пожелает. Чудесный каменный домик за городом, зимняя резиденция в Сан-Мигель-де-Алленде. И безупречный вкус. Просто исключительный. Картины у него наверху висели — умереть можно. — Сэм на секунду умолк. — Прошу прощения, учитывая все произошедшее после, это не самое удачное выражение. Но в столовой у него висела пара Ротко, за которые я бы руку дал себе отрубить.

К несчастью, у Смиттсона было несколько слабостей. Ну, во-первых, уж слишком, на мой взгляд, он преуспевал. Возможно, это и звучит из серии «зелен виноград», мою-то галерею никто слишком преуспевающей не назовет, но в нашем деле нужно очень разборчиво относиться к товару и не принимать краденого. А ведь, что греха таить, такое встречается сплошь да рядом, мы с тобой оба знаем. Ну например, когда ты покупаешь древности на Востоке, всегда надо удостовериться, что это не национальные сокровища и на них есть разрешение на вывоз.

Я кивнула, а Сэм продолжал.

— Конечно, тут нетрудно попасть впросак. Помнится, когда я пополнял музейную коллекцию, мне принесли совершенно исключительные серебряные украшения. Персия, тринадцатый век. Мне безумно хотелось приобрести их. Ты не хуже меня знаешь всю эту кухню. Канада — участница всевозможных соглашений ЮНЕСКО по правилам торговли предметами искусства, а также участвует в договорах с различными странами. Поэтому надо было удостовериться, что эти предметы покинули Персию или Иран еще до того, как Канада подписала соответствующие документы.

Я попросил у того, кто принес мне эти украшения, требуемые доказательства. Кстати, этот человек даже не требовал денег, что было крайне удачно, учитывая, что в наши дни у музеев практически нет собственных бюджетов и существуют они на пожертвования. Ему только нужно было скостить налог с оборота, что делается очень легко. И вот этот человек, который останется в рассказе безымянным, показал мне некие документы, из которых следовало, что украшения находились в Нью-Йорке уже в конце пятидесятых годов, а значит, мы могли безбоязненно принять их. Но мы-то с тобой знаем, что основной поток ценностей из Ирана хлынул после свержения шаха, когда множество древних богатых семейств уносили оттуда ноги, а заодно и фамильные сокровища. Я решил для очистки совести навести справки. И навел, о чем, наверное, буду жалеть до конца дней своих. Потому что выяснилось, что украшения эти вплоть до свержения шаха в 1979 году находились в Иране, а нью-йоркские документы — фальшивка. Конечно, я все равно мог бы принять поддельные свидетельства. Если бы история когда-нибудь всплыла на поверхность, что маловероятно, все решили бы, что я просто стал жертвой обмана. Но я не смог так поступить. Я знал, что принял правильное решение — но как же непросто было его принимать!

Рассказываю тебе это все лишь для того, чтобы ты поняла: у меня всегда складывалось впечатление, что Смиттсон бы на моем месте не стал наводить дополнительных справок. Вот и все, что могу сказать наверняка. Возможно, дело заходило и дальше и он вполне сознательно покупал нелегальные товары, но веских оснований утверждать это у меня нет. Когда я был у него на квартире, мне показалось, что иные из выставленных там древностей и украшений — очень, очень редких и ценных — едва ли имели право храниться в частной коллекции. Само собой, я бы не мог ничего доказать, даже и пытаться бы не стал. Живи и дай жить другим. Но всякий раз после этого вечера, когда я пожимал ему руку, мне казалось, будто я вымарался в грязи.

Такое вот длинное предисловие. А теперь и сама история, которую ты должна бы помнить. У Смиттсона были по крайней мере еще две слабости: кокаин и красивые юноши.

Он на несколько секунд замялся.

— Мы никогда не обсуждали эту тему, но, полагаю, ты заметила, что я гей.

— Конечно, — кивнула я.

— Так вот, Смиттсон обладал в сообществе геев вполне определенной репутацией. Как бы мне выразиться поделикатнее? Любил всякие грубые и рискованные штучки. В конце концов его и нашли, в буквальном смысле слова, со спущенными штанами. Полиция практически не разглашала подробностей, но, как я понял, кровавая вышла история. Согласно официальной версии, он ошибся с выбором партнера. А в крови у него обнаружили повышенное содержание кокаина, так что вторая версия гласила, что его убили в результате разборок среди наркодельцов.

— Ах, да! Теперь вспоминаю! — воскликнула я. — Газеты несколько дней только о том и шумели, но совершенно не помню, нашли ли в результате убийцу.

— Не нашли. У меня, разумеется, есть на этот счет своя версия. Вполне возможно, причиной всему и впрямь стали секс или наркотики. Но очень может быть, что и картины. Поскольку я и сам гей, то мне кажется, полиция просто ухватилась за вывод, какой ей больше нравился. Не то чтобы для него не было поводов. У Смиттсона и прежде случались неприятности из-за наркотиков — не продажи, а употребления, так что его не арестовывали, но протоколы сохранились. Однако у меня все равно сложилось впечатление, что элемент изначального предубеждения в этом деле был. Полиция рассуждала так: гей — значит, тут замешан либо секс, либо наркотики. Поэтому ничего другого и не искали. И вообще был во всем этом подтекст: мол, парень получил по заслугам.

— Интересно, а следователя звали не Льюисом? — саркастически полюбопытствовала я.

— Не знаю, — пожал плечами Сэм. — А почему ты спрашиваешь?

Я рассказала ему о сержанте Льюисе, его обрывистой манере изъясняться и туманных намеках.

— Меня больше всего тревожит не то, ЧТО он говорит, а то, КАК он это говорит. Считает Алекса в чем-то виновным, но прямо ничего не высказывает.

Сэм немного подумал и подался вперед — точь-в-точь, как я описывала Льюиса.

— Нажимистый тип, да?

— Какие именно рискованные штучки? — в тон ему отозвалась я.

— Конкретно, сколько кокаина? — прорычал Сэм.

Я улыбнулась.

— Спасибо, Сэм, ты всегда умеешь меня развеселить, хотя тема и не из веселых. Спасибо за помощь.

Он очень серьезно посмотрел на меня.

— Полагаю, ты не захочешь рассказывать, с чего вдруг спрашиваешь о Смиттсоне?

— Сама точно не знаю. Просто ему изначально предназначалась одна вещица, которая попала ко мне в магазин, а теперь вот исчезла. Наверняка это просто совпадение, но мне все равно стало любопытно. Эту вещь не востребовали с таможни — возможно, потому, что к тому времени он был уже мертв. Ее послали, насколько я поняла, чуть больше двух лет назад.

— Он умер как раз примерно в это время, — протянул Сэм. — Там что-нибудь очень древнее и редкое? Я всегда думал, что он мог из-под полы приторговывать древностями.

Я описала ему вазу.

— Но это была реплика.

— Ты уверена?

— Думаю, да. На донышке выцарапано «Hecho en Peru», а в ящичке лежала карточка, где было черным по белому написано, что это копия.

— Пожалуй, сомнений и впрямь быть не может. — Сэм бросил взгляд на часы. — О боги, пора бежать. У меня назначена встреча с клиентом. Ты представляешь? С самым настоящим живым клиентом.

Он засмеялся, потряс мне руку, и мы разошлись в разные стороны. Однако Сэм дал мне немало пищи для размышлений.

На обратном пути я заехала в больницу проведать Алекса. На сей раз мне удалось убедить сиделку, что я его троюродная племянница и меня непременно надо к нему впустить. Мне сказали, что состояние у него уже стабильное и он чувствует себя лучше, хотя и страдает частичной потерей памяти. Миновав полицейского у двери, я на цыпочках вошла в палату.

Сперва мне почудилось, что Алекс спит, и я несколько минут простояла молча, глядя на него. Он выглядел таким бледным, таким хрупким и маленьким. Алекс никогда не отличался богатырским сложением, но мне всегда казался просто столпом мира. Он уже не молод — вышел в отставку несколько лет назад, но жизнь из него просто бьет через край. Он такой энергичный, интересуется буквально всем на свете. В первые дни после моего развода, когда я только-только переехала в эти края, он взял меня под крылышко. По-моему, он вообще специализируется на потерянных душах, а в то время я, безусловно, принадлежала к их числу. Было просто невыносимо видеть его таким слабым и постаревшим!

Он слабо пошевелился.

— Лара! Как хорошо, что ты пришла! Как мило с твоей стороны!

— Я бы давно уже пришла, — пояснила я. — Меня просто не пускали. Кстати, я сказала им, что прихожусь тебе троюродной племянницей.

Он усмехнулся. Как же приятно было видеть эту широкую улыбку!

— Всегда чувствовал, что мы друг другу не чужие.

— Алекс, — спросила я. — Что произошло?

— У меня какие-то нелады с памятью, — медленно произнес он. — Приходила полиция. Задали мне кучу вопросов. Я помню, как в восемь запер переднюю дверь, а потом пошел в кабинет все там прибрать.

Он ненадолго умолк, и я уж испугалась, что он вновь задремал.

— Твои ключи, — наконец сказал. — Помню, я увидел на столе твои ключи и понял, что ты их забыла. Потом… что же я сделал потом? — пробормотал он тихо, почти про себя. — Я позвонил. Позвонил в салон Мойры спросить, не знают ли они, где ты, но они уже закрылись. Я подумал, что ты скоро хватишься ключей, так что открыл заднюю дверь и припер стулом, чтобы ты могла войти. Боялся, что не услышу тебя из кабинета.

— Зря, наверное, я оставил ее открытой, — продолжал он. — Смутно припоминаю, как вроде бы мне послышался какой-то шорох из выставочной комнаты. Я пошел туда посмотреть, в чем дело. Боюсь, — еще тише закончил он, — что после этого, как ни пытаюсь, совсем уж ничего не помню.

— Не волнуйся, Алекс. Все хорошо. Зато теперь понятно, как этот кто-то пробрался внутрь.

— Много унесли?

— Почти ничего.

— Тогда зачем?

— Хороший вопрос, Алекс, — сказала я. — Наверное, что-то напугало вора — или воров — прежде, чем они успели что-то украсть.

Интересно, ему уже сказали про найденное тело? Я твердо решила, что во всяком случае от меня он пока ничего не узнает. Слишком он еще слаб. Алекс снова задремал. В дверях появилась сиделка и подала мне знак уходить.

Когда я повернулась, Алекс пошевелился вновь.

— Боюсь, я крупно тебя подвел, Лара. Ты оставила магазин на моем попечении, а я тебя так подвел.

Руки у него дрожали.

— Алекс! — вскричала я. — Даже не думай! Никогда, ни за что! Ты ни в чем не виноват! Вот увидишь, мы в два счета вернемся в дело. Мы ведь с тобой не нытики, нас трудностями не испугаешь. Так что ты лучше поскорее выздоравливай и выбирайся отсюда. У нас куча дел.

Он слабо улыбнулся.

— Да, мы не нытики. Я быстро поправлюсь, обещаю.

Я подумала, не рассказать ли ему о Ящере, не спросить ли, вдруг он умолчал еще о чем-то, что мне надо бы знать. И был ли он в Перу? Но в конце концов я решила, что всегда лучше доверять своим друзьям и своим инстинктам. У меня в голове не укладывалось, что Алекс может оказаться хоть каким-то боком причастен ко всем последним событиям.

— Тебе что-нибудь нужно? Что-нибудь принести? — только и сказала я, но он уже спал. Прихрамывая, я как можно тише вышла из палаты.

В тот вечер мне было о чем подумать. Итак, что же происходит? При самых что ни на есть глупейших обстоятельствах я становлюсь владелицей коробки со всякими безделицами, отосланными кем-то по имени Эдмунд Эдвардс из Нью-Йорка некоему А. Дж. Смиттсону, в Торонто. Смиттсон не получает посылки — потому что к тому времени, как она прибыла, он уже мертв. Убит, возможно, в результате образа жизни, а возможно, и в результате своих махинаций на черном рынке древних редкостей.

Коробка отправилась к «Молсворту и Коксу», а потом пошла с молотка. Двое участников аукциона хотели во что бы то ни стало заполучить ее: Ящер и Клайв. Однако досталась она мне. Ящер, если я правильно поняла вопросы Льюиса, был родом из Перу. Возможно даже, таможенным агентом, поскольку сержант и на этот счет что-то упоминал. А значит, охота шла не за ароматической бутылочкой, как я думала, а за репликой доколумбовой вазы и, вполне возможно, еще и за ушной подвеской. Ваза пропала, подвеска же сейчас хранилась у меня дома.

Но Ящер погиб. Убит. Оставался Клайв. Я знала, что он хочет заполучить бутылочку — но разве он не увеличил сумму, если в придачу я уступлю ему остальное содержимое коробки? И, опять-таки, разве серебряный орешек не пропал именно тогда, когда Клайв заходил ко мне в магазин? Да, я не была готова плохо подумать об Алексе — но на Клайва мое доверие отнюдь не распространялось.

Я некоторое время сидела, размышляя обо всем этом. Все дело в том, что в те редкие минуты, когда я бываю абсолютно честна с собой, что случается со мной нечасто, я понимаю — Клайв вовсе не то чудовище, каким я пытаюсь его выставить. Но гораздо проще злиться на него, чем задуматься: а почему, собственно, распался наш брак? Ведь на самом деле причины того, что Клайв так быстро после свадьбы утратил интерес к магазину, что он так свирепо сражался со мной во время развода, что он заставил меня продать магазин и отдать половину денег ему, а быть может, и того, что он открыл свое дело прямо напротив меня, были очень просты: Клайву всегда казалось, что магазин я люблю гораздо больше, чем его. И, возможно, так оно и было.

Клайв запросто мог увести у меня старого клиента — но он не стал бы никого убивать ради полюбившейся вещицы. Никогда. И то, что он интересовался этой коробкой — вещь десятая. Неважно. На убийство Клайв не способен. Точка.

И, возвращаясь к более земным вопросам, — дела плохи. Даже если сбросить со счетов Алекса и Клайва, даже если и их, и меня ни в чем подозревать не станут, пока полицейское расследование не закончится, страховки мне не видать, как своих ушей. А если страховая компания не заплатит — нас очень скоро ждет полное банкротство.

Но банкротства допускать нельзя! По многим причинам. Не то дорогой мой Алекс никогда себя не простит, как бы я его ни утешала.

Я достала из сумки бирюзово-золотую подвеску, осторожно развернула и положила на ладонь, Поворачивая то так, то этак. Единственная путеводная нить, единственная оставшаяся у меня улика — эта подвеска, да еще письмо из нью-йоркской галереи, написанное человеку, который уже давно мертв.

Ну что ж, я ведь сказала Алексу, что я не нытик, — так оно и есть. Не стану сидеть сложа руки и ждать, пока произойдет самое худшее. Я потянулась к телефону и позвонила Робу. Отозвался автоответчик. Я рассказала все, что могла рассказать на данный момент: про Смиттсона, про мою глупую покупку на аукционе, неугасшие еще чувства к Клайву, тревогу за Алекса и магазин, и как я боюсь, что своими необдуманными словами навела подозрения на своего верного помощника, и про вазу, и про орешек — все, что могла. И когда в трубке уже запищали гудки, возвещающие конец отведенного мне времени, я добавила, что мне очень жаль, что я поставила Роба в такое трудное положение. Я не знала, успеет ли он расслышать еще и это, прежде чем автоответчик выключится окончательно, но надеялась, что успеет.

Я снова подняла трубку и набрала номер «Америкэн Эйрлайнс».

 

Паук

 

Скоро начнется погребальная церемония. Все готово. Тело Великого Воина омыто и облачено в рубаху из наилучшего белого хлопка, лицо раскрашено красным — цвет крови, цвет жизни.

В уаке уже завершен чертог. Стены выложены обожженным на солнце кирпичом, толстые доски внесены внутрь.

Остальные, кто отправится с ним в последний путь — женщины, давно скончавшиеся, бренчащие костями в саванах и камышовых гробах, — вынесены из дворца. Скоро и они займут свои места в гробнице.

Рыбаки и охотники на морских львов вышли из моря. В руках они несут раковины и жертвенные сосуды. Они собираются у подножия уаки, на огромном дворе, в окружении фресок, где изображены тысячи прошлых церемоний.

Процессия лам, груженных тюками с витыми морскими раковинами, близится. Игуана ждет их.

Плюмаж птичьего головного убора сверкает, морщинистая мордочка ящерицы и янтарные глаза бдительны и зорки.

Палач тоже ждет.

 

5

В десять часов утра следующего дня я была уже на Манхэттене. Дома я оставила короткую записку Мойре, вышла на Парламент-стрит и взяла такси до аэропорта. Там я сняла с банкомата все деньги, сколько он согласился мне выдать — как оказалось впоследствии, все равно недостаточно, — и села на первый же рейс в Нью-Йорк, погрузившись на борт буквально в последнюю минуту и чувствуя себя беглой преступницей. Что ж, в определенном смысле слова, это и было бегство.

Теперь, вспоминая все мои дальнейшие действия, я думаю, что человек посторонний запросто мог бы решить, что это меня, а не Алекса, здорово шарахнули по голове. Но, как бы нелепо это ни выглядело, я сделала то единственное, что пришло мне в голову: поехала выяснять происхождение коробки с вещицами, в которой, по глубочайшему моему убеждению, крылись истоки всех проблем. Я и взяла-то с собой всего лишь маленькую дорожную сумочку и собиралась вернуться в Торонто уже вечером, прежде чем кто-либо, а сержант Льюис в первую очередь, успеет заметить мое отсутствие.

Галерея «Дороги древности» располагалась в Вестсайде, неподалеку от Американского музея естественной истории. Из осторожности я проехала на такси мимо (в этот час в здании еще не было видно признаков жизни) и попросила высадить меня возле музея. Я уже успела позвонить в галерею из аэропорта. Автоответчик сообщил, что со вторника по пятницу она работает с двенадцати до шести, по субботам — с двенадцати до пяти. Воскресенье и понедельник — выходные.

Частично чтобы убить время, частично чтобы навести справки — ведь не любоваться же Манхэттеном я приехала! — я зашла в музей и направилась в американский отдел.

Карточка гласила, что украденная ваза была точной копией с сосуда доколумбова периода, что оставляло огромный простор для поисков. Даже уточнение «сделано в Перу» не слишком-то его сужало. Из всех перуанских цивилизаций доколумбового периода я более или менее разбиралась только в инках, но понимала, что еще до того, как они достигли расцвета, в этой части земного шара сменилось немало прочих цивилизаций. Поэтому я быстро прошла через мексиканский и североамериканский отделы, задержавшись там ровно настолько, чтобы убедиться: ваза, насколько я ее запомнила, в местные традиции не вписывалась. Образчики южноамериканской культуры находились в самом конце отдела.

Мне потребовался почти целый час, но в конце концов я подобрала более или менее подходящее племя. На всякий случай, чтобы убедиться, я быстренько съездила на такси на другую сторону Центрального парка, в Метрополитен-музей, и посмотрела на тамошние экспонаты американского отдела. Осмотрев все, что там могли показать публике, я окончательно уверилась, что напала на верный след.

Заглянув в книжный магазин при музее и купив парочку книг на соответствующую тематику, я пошла в кафе, чтобы выпить кофе, съесть булочку и немножко почитать. Да, я нашла то, что искала.

Мочика.

Племя индейцев мочика, узнала я, правило северным побережьем Перу первые пятьсот лет нашей эры, задолго до того, как Америка хотя бы услышала об инках. Империя их растянулась от долины Пиура на севере до долины Гуармей на юге. Столицей был город, нынче называющийся Серро-Бланко. Культура мочика известна в археологических кругах своими инженерными достижениями, главным образом строительством знаменитых пирамид из необожженного кирпича и длинных каналов, доставлявших воду с гор в прибрежные пустыни. Историки говорят, что в политическом смысле империя стала одним из первых известных государств подобных размеров. Художники же и искусствоведы восхищаются мастерством кузнецов, ювелиров и гончаров индейцев мочика.

У меня не оставалось ни малейших сомнений. Я своими глазами видела керамику, абсолютно соответствующую украденной вазе и по стилю, и по качеству исполнения. Видела и ушные подвески из бирюзы с золотом, на мой непрофессиональный взгляд, идентичные по стилю той вещице, что лежала сейчас у меня в сумке. А если требовались дальнейшие подтверждения — вот, пожалуйста. В купленных мной книгах приводились фотографии великолепных золотых и серебряных ожерелий с бусинками в форме арахисовых орешков.

Я как можно осторожнее вытащила подвеску из сумки, чтобы получше рассмотреть. Крошечный золотой человечек с золотым жезлом молча воззрился на меня в ответ.

— Ну и что ты мне поведаешь о себе? — тихонько шепнула я, вертя вещицу в руке.

В моем деле поневоле научишься распознавать подделки. Просто приходится. Вся суть в том, что можешь посещать сколько угодно курсов по древней истории и искусству — я и сама окончила несколько таких курсов, — но когда доходит до дела, ты вынужден развивать у себя какое-то шестое чувство. Ну, например, я училась оценивать мебель — смотреть, как положены доски, какие гвозди и скобы пошли на крепеж, в каком стиле выполнены металлические ручки и уголки. Однако по-настоящему хороший мастер способен обвести вокруг пальца даже музейного хранителя, так что в конце концов привыкаешь полагаться только на свой внутренний голос. Иной раз ты даже осмотришь все, что только можно, — а все равно мерещится что-то неправильное. Поэтому, следуя совету эксперта, Сэма Фельдмана, я приучилась руководствоваться чутьем.

Прежде чем открыть галерею, Сэм работал хранителем музея. Он рассказывал мне, как в юности, только что с институтской скамьи, будучи еще новичком в своем деле, он вдруг заподозрил, что некий экспонат, гордость коллекции — фальшивка. Он сказал об этом куратору выставки, но был поднят на смех и сурово отчитан. Через много лет, в последние дни работы в музее, уже став признанным специалистом на этом поприще, Сэм вернулся к куратору и повторил то же самое. И снова получил от ворот поворот. Однако, в следующий раз оказавшись в музее, увидел, что этот экспонат убрали с выставки. «Вот видите! — сказал Сэм своим студентам. — Я был прав. Они никогда, ни за что не признаются в этом, но я был прав. Вот почему учитесь полагаться на чутье».

На сей раз все было наоборот. Предполагалось, что эта подвеска — поддельная. Но, возможно, она была подлинной.

Для вещицы, возраст которой перевалил за полторы тысячи лет, подвеска выглядела удивительно хорошо. Даже, сказала бы я, слишком хорошо. Драгоценный металл сверкал, как новенький, да и вообще все было в отличном состоянии. Но кое-где золото чуть-чуть пооблупилось, а бирюзовый внутренний слой чуть-чуть отличался оттенком от внешнего. Я осторожно поковыряла ногтем в трещине — там оказалась забившаяся грязь. Впрочем, едва ли это что-либо доказывало. Хороший мастер не позабудет немного натереть подделку грязью.

Весь вопрос — где же мой маленький дружок хранился последние полторы тысячи лет? Если в каком-то музее, то это бы вполне объясняло его великолепное состояние. Или где-то в гробнице? Тоже вариант.

Индейцы мочика жили в прибрежных пустынях, так что сухой воздух предотвратил бы коррозию.

Я некоторое время сидела, разглядывая человечка. Очень милый, если можно так выразиться о маленьком золотом человечке с ушной подвески доколумбова периода. Вытаращенные глазки сидели в специально прорезанных глазницах, на шее висело церемониальное ожерелье из крохотных головок — кажется, совиных. Каждая бусинка сделана отдельно, а потом нанизана на нитку, так что их можно сдвинуть пальцем. Крошечный скипетр легко вынимался из ручки человечка. На крепких маленьких ножках божка были нарисованы необыкновенные мускулы. Под носом висело диковинное украшение в форме полумесяца, которое тоже сдвигалось от прикосновения. Мне показалось, что под одеждой человечка легко представить себе и все тело, и что мой маленький приятель, если так можно сказать, обладает ярко выраженной индивидуальностью.

Наконец я пришла к хоть какому-то связному умозаключению — сама не знаю, как это не сделала его раньше. Возможно, потому, что купила коробку на аукционе очень солидной фирмы. Суть в том, что в наши дни никто не может позволить себе создать подобный маленький шедевр — будь то реплика или не реплика. А если бы даже кому-нибудь хватило терпения, времени и умения, обычному смертному было бы не под силу купить его. Не знаю, были ли подлинными ваза и орешек, — их украли, так что я не могла ничего сказать. Но этот вот маленький человечек являлся самым настоящим изделием индейцев мочика.

А значит — Эдмунду Эдвардсу предстояло объясниться со мной, а возможно, и не только со мной.

Перед тем как выйти из музея, я зашла в сувенирный магазин, купила большую булавку с кельтским узором и, сказав, что она предназначена в подарок, попросила подобрать коробочку побольше. Продавщица весьма любезно подобрала именно то, что нужно. Едва выйдя на крыльцо, я приколола брошку на блузку, а маленького человечка, обернутого в мягкую бумагу, спрятала в коробочку. Вложенная туда карточка удостоверяла, что это репродукция кельтской фибулы. Никого, хоть мало-мальски разбирающегося в подобных вещах, это не обмануло бы, но я слишком нервничала, расхаживая по Нью-Йорку с такой дорогой и редкой вещью в сумочке.

Без десяти двенадцать я уже заняла наблюдательную позицию неподалеку от «Дорог древности», на противоположной стороне улицы. Стоял душный августовский день, в воздухе чувствовалось скорое начало дождя, а может, даже грозы. Без пяти двенадцать дряхлый седовласый старичок неровной походкой прошаркал по улице и не без труда отворил решетку перед дверью. Как водится у стариков, несмотря на жаркий день, он был закутан в невероятное количество одежек. Издали казалось, что он страдает сильным артритом. Он отпер дверь и тотчас же зашел внутрь, но табличка «Закрыто» так и осталась висеть на прежнем месте.

Наконец примерно в двадцать минут первого старичок вышел, отпер парадную дверь и перевернул плакатик другой стороной, возвещая, что галерея открыта для деловых посетителей. Я перешла через улицу и потянула за дверную ручку.

Даже по моим стандартам — а мне никогда не получить премии «Идеальная домохозяйка», — кругом царил кромешный беспорядок. Старый, вытертый и откровенно грязный ковер. Стойка завалена всяким хламом, повсюду разбросаны бумаги, учетная книга и все вокруг нее в пятнах кофе. Старикан как нельзя лучше вписывался в общую картину: пиджак его выглядел так, точно он хорошенько облил его мясной подливой, а волосы — точнее, то, что от них осталось, — судя по всему, давным-давно не знали ни шампуня, ни расчески. Из-под пиджака виднелся изъеденный молью серый вязаный жилет. Пока я стояла в дверях, разглядывая помещение, зазвонил телефон и старик начал перерывать груды бумаг в поисках аппарата. К тому времени, как он его нашел — на полу под стойкой, — телефон уже умолк.

Зато выставка товаров производила совершенно иное впечатление. Вдоль стен тянулись стеклянные шкафы, доверху набитые сокровищами. На верху каждого шкафа лежали экспонаты побольше: весьма многообещающие с виду африканские статуэтки, в том числе даже бенинская бронзовая скульптура, и премилые деревянные резные идолы. Экспозиция, насколько я могла судить, не придерживалась никакой конкретной тематики, разве что все вещи были очень-очень старыми и, по крайней мере на мой взгляд, подлинными. В центре комнаты стоял большой стол, также заваленный товарами.

Я наобум взяла какую-то маленькую фигурку, симпатичную синюю фаянсовую статуэтку дюймов шести в вышину. Это оказалось ушебти — изображение усопшего, вероятно, какой-то значительной персоны. Такие фигурки клали в египетские гробницы много сотен, если не тысяч лет назад, чтобы они служили мертвому господину. Всегда испытываешь фантастическое чувство, когда держишь в ладонях несколько тысячелетий истории, но при таких обстоятельствах поневоле задаешься вопросом — а легально ли это? Я перевернула статуэтку — сзади чернилами были выведены какие-то крошечные циферки. Музейный номер. Возможно, списанный, а возможно, и нет.

Я повернулась к стойке и обнаружила, что на меня устремлены глаза хозяина, почти скрытые за толстыми стеклами очков. На стене позади него висело несколько старинных гравюр, а прямо над головой, на фоне черной ткани — необыкновенный клинок, отделанный золотом. Не нож и не кинжал, как мы их себе представляем: тонкое лезвие и рукоять. Этот клинок был сделан из одного куска и формой напоминал колокол, с толстой рукоятью и кривым лезвием. Примерно шести дюймов в длину, золотого цвета, в отверстие на рукояти была продета нитка тонких бирюзовых бус. Я почти не сомневалась, что это «туми», церемониальный жертвенный топор древних народов Перу.

— Здравствуйте, — сказала я, подходя к столу. — Вы Эдмунд Эдвардс?

— А кто спрашивает? — раздраженно отозвался он.

Я протянула ему визитку. Сама не знаю, зачем я это сделала, разве что инстинктивно почувствовала, что надо сперва войти в доверие к старикану. Однако впоследствии мне пришлось еще горько пожалеть об этом жесте. Старик внимательно воззрился на карточку, а потом вскинул взгляд на меня.

— Я торговый агент из Торонто, — пояснила я на случай, если он не смог прочесть визитку. — Приехала в Нью-Йорк делать закупки для одного моего клиента, который, с вашего позволения, останется безымянным.

— Интересуетесь чем-то конкретно?

— Мой клиент коллекционирует почти исключительно искусство доколумбова периода.

— Широкое поле. Трудно достать. Дорого, — предупредил он.

— Деньги — не препятствие, — ответила я.

Он открыл коробочку с карточками и принялся просматривать их одну за другой, подслеповато всматриваясь в каждую. Коробочка была забита до отказа, и в какой-то момент, когда он пытался вытащить очередную карточку, еще несколько выпало и разлетелось по всему столу. Наконец старикан с видимым усилием поднялся с кресла и заковылял к столу посередине комнаты. Похоже, несмотря на полное отсутствие четкой системы каталогизации, он превосходно знал, что где лежит. Он тяжело оперся о стол и попытался было заглянуть под него, но не сумел справиться с задачей.

— Внизу, — пропыхтел он. — Посередине. Камень. Кусок стелы из Копана. Великолепный экземпляр.

Я присела и вытащила указанный предмет — большой тяжелый камень с чудесным барельефом, скорее всего, как и сказал старик, и впрямь работы индейцев майя из Копана. А еще, скорее всего, этот камень находился здесь незаконно.

— Очень мило, — сказала я. — Но…

— Или вот это, — перебил старик, открывая один из стеклянных ящиков и вынимая изумительного терракотового ацтекского божка, скорее всего, тоже подлинного.

— Тоже очень мило, — произнесла я. — Однако у моего клиента весьма специфический интерес. Мочика. Любые изделия мочика: терракота, металл. Вы когда-нибудь сталкивались с подобными предметами?

— Трудно достать, — промямлил он.

— Что верно, то верно, — согласилась я. — Именно потому я и здесь. Меня послал А. Дж. Смиттсон из Торонто. Вы его помните? Антон Джеймс Смиттсон.

Телефон зазвонил снова, и старик неловко зашарил вокруг.

— Он на полу, — подсказала я. — Под столом.

Старик недоуменно воззрился на меня.

— Телефон, — пояснила я.

В глазах старикана забрезжил свет, он потянулся вниз. Как и в прошлый раз, телефон перестал звонить, едва тот схватил его и астматически засопел в трубку. Должно быть, у звонящего кончилось терпение. Старик взялся за вторую коробку с карточками и принялся ее пролистывать. Я решила, что в этот раз он не подыскивает мне экспонат, а ищет фамилию Смиттсон. Рука его замерла. Ох, подумала я, это безнадежно.

— Как Антон? — осведомился старик.

«О, боже, — подумала я, — и что теперь?»

— Не так бодр, как бывало.

— Со всеми нами та же история, — прошелестел он. Что верно, то верно, но даже Эдмунд Эдвардс, пожалуй, был сейчас побойчее А. Дж. Смиттсона.

— Пожалуй, — согласилась я.

Мы молча глядели друг на друга. Я уже знала про Эдвардса больше, чем пару минут назад. Он не принадлежал к числу близких друзей Смиттсона. Сэм Фельдман говорил, что друзья называли того Эй-Джеем, а не Антоном.

— Антон говорил мне, что как-то вы достали для него кое-что из культуры мочика. Два года назад вы послали ему несколько предметов, если не ошибаюсь, три, в коробке со всякой всячиной.

Манеры старика сделались настороженными и резкими.

— Не знаю, о чем вы говорите. Мочика — это незаконно. Нельзя вывозить из Перу.

— Как я уже сказала, именно потому я здесь. — Я попыталась изобразить заговорщический взгляд.

— Как, например, насчет туми? — спросила я, показывая на висящий клинок и делая вид, что разбираюсь в подобных вещах. — Это ведь мочика или, может, инки?

Хозяин галереи оглядел меня сверху донизу. Телефон зазвонил вновь.

— Приходите позже, — велел старикан. — Часа в три.

У меня просто не оставалось выбора.

— На полу, — окликнула я уже от выхода. — Телефон на полу.

Нечасто доводится воспевать свежий воздух Нью-Йорка, но после нескольких минут, проведенных в той лавке, даже городская духота казалась райской прохладой. Повернувшись бросить прощальный взгляд на магазин, я увидела старикана в дверях. Он перевернул плакатик на «Закрыто» и снова запер дверь. Я простояла там еще немного, но ничего не изменилось. То ли Эдмунд Эдвардс установил для себя самый короткий рабочий день в мире, то ли я его не на шутку растревожила.

Было около часа, оставалось убить еще пару часов. Я вернулась на Западную Централ-парк, решив пока подыскать какой-нибудь уголок, где можно перекусить. Присев на скамейку, чтобы оглядеться и решить, куда пойти, я вдруг заметила женщину средних лет, облаченную во что-то вроде викингского костюма, с длинной светлой косой, выбивавшейся из-под пластикового, увенчанного рогами шлема. Должно быть, приверженка какого-то северного культа. Она приставала к прохожим, увещевая их покаяться в грехах — лучше всего, передав ей все свои деньги, дабы, освободившись от лишнего бремени, пойти на небеса, когда настанет неминуемо близящийся конец света. Вот мило, обрадовалась я, совсем как дома.

Рассеянно оглядываясь по сторонам, я страшно удивилась, заметив шаркающего по улице старикана из лавки. Поскольку шел он совсем с другой стороны, должно быть, там имелся служебный выход. Я осторожно встала и последовала за ним на безопасном расстоянии.

Так мы и ковыляли вперед. Я начала чувствовать себя очень глупо. Очень трудно ходить так медленно, тем более что старик часто останавливался и оглядывался по сторонам, заставляя меня поспешно поворачиваться и делать вид, что я иду совсем в другую сторону. Наверное, меня спасло лишь его слабое зрение — судя по толщине стекол в очках, старик был слеп, как крот.

Через пару кварталов Эдмунд Эдвардс свернул в парк. Я за ним. Идти стало легче: там гуляло много людей, да и деревья предоставляли какое-никакое прикрытие. Наконец старик остановился, сел на скамейку и, вытащив из кармана пакет, принялся швырять крошки, метя в двух толстых голубей на дорожке.

«Великолепно, — подумала я. — Просто изумительно. Вот я в Манхэттене, в одном из знаменитейших городов мира — и что же? Вместо того чтобы спокойно есть ланч в каком-нибудь уютном кафе, прячусь за деревом, любуясь тем, как подслеповатый старик, страдающий артритом, кормит птичек». Я чувствовала себя последней идиоткой. По-хорошему, в это самое время мне полагалось лететь домой, пока торонтская полиция не обнаружила моего исчезновения.

Я уже пошла прочь, но что-то заставило меня обернуться. И как раз вовремя. У скамьи, где сидел Эдмунд Эдвардс, появился какой-то новый человек. Стоя спиной ко мне, он наклонился и о чем-то говорил с ним. Интересно — это совпадение или же старик сам назначил кому-то встречу? А если да, то имеет ли она какое-то отношение к моему визиту в его лавку?

Внезапно незнакомец выпрямился и огляделся по сторонам. Я торопливо отпрянула за дерево, надеясь, что он не заметил меня. Увиденное заставило меня занервничать, но и утвердило в мысли, что я на верном пути. Это оказался тот самый похожий на паука черноволосый мужчина, который прятался за пальмой на аукционе у «Молсворта и Кокса». Тогда он следил, как ныне покойный Ящер пытался купить коробку якобы со всяким хламом, на самом же деле с бесценным сокровищем. Если Паук здесь, да еще говорит с Эдмундом Эдвардсом, повторный визит в «Дороги древности» просто напрашивается.

Я нашла кафе, перекусила и еще немного почитала о племени мочика, а незадолго до трех заняла прежнюю позицию напротив галереи. На двери по-прежнему виднелась табличка «Закрыто».

В половине четвертого табличка висела на двери все в прежнем положении, а я начинала помаленьку закипать. Духота стояла невообразимая. Перейдя через улицу, я подергала ручку двери, но она не поддалась. Внутри не было ничего видно. Я решила поискать черный ход, в существовании которого была уверена, поскольку видела, как Эдвардс выходил откуда-то с другой стороны. В конце концов мне удалось найти боковой переулок. Я отсчитывала двери от угла, поэтому смогла определить, в каком именно доме расположены «Дороги древности». Все остальные ворота стояли на запоре, но те, что вели к черному входу в галерею, были чуть приотворены. Сама дверь закрыта, но не заперта. Я пару раз постучала, а потом засунула голову внутрь и позвала:

— Тут кто-нибудь есть? Мистер Эдвардс?

Тишина. Я зашла и оказалась в тесной прихожей перед лестницей, ведущей на второй этаж. От входа стойки в выставочном зале видно не было. Я заметила рядом с дверью панель сигнализации, где мигал красный огонек. Значит ли это, что я только что включила тревогу? Если да, то эта сигнализация молчала. И вообще кругом царила какая-то призрачная, даже зловещая тишина, если не считать шума города за дверью. Где-то вдалеке тикали старые часы, в потоке света из окна вились пылинки.

Я прислушалась. Больше ничего. Ну что за беспечность! Уйти и оставить дверь нараспашку. Ведь в магазине полным-полно настоящих сокровищ. Мне вдруг подумалось, что в Нью-Йорке оставить дверь черного хода открытой — еще более легкомысленно, чем в Торонто, а уж насколько это неразумно в Торонто, я узнала на своем горьком опыте.

— Мистер Эдвардс? — снова окликнула я. Наверное, он просто чуть-чуть глуховат, вот и не слышит. Я позвала громче. Молчание.

Я сделала еще несколько шагов вперед — и оказалась в выставочном зале.

В жизни не забуду того, что увидела там. Эта жуткая картина останется со мной навсегда: Эдмунд Эдвардс, мертвый, с перерезанным горлом. Кровь залила весь письменный стол и капала на ковер. Чашка с чаем опрокинулась, и чай смешался с кровью, растекаясь во все стороны буро-коричневыми ручейками. И не было нужды гадать, что за орудие повинно в этом зверстве. Золотой туми, сорванный со своего черного коврика, исчез.

Мне казалось, я простояла так целую вечность, не в силах оторвать взгляда от этого страшного зрелища — на деле же, наверное, оцепенение мое длилось всего несколько секунд. К реальности меня вернул еле слышный шорох, тихий-тихий шелест где-то над головой, как будто наверху, на втором этаже, кто-то переступил с ноги на ногу. Я затаила дыхание — через мгновение шорох повторился, на сей раз ближе к лестнице. Я опрометью промчалась через всю комнату к передней двери, отперла ее и выскочила на улицу. На лестнице у меня за спиной гремели шаги. Увидев такси, я лихорадочно замахала ему.

— Торопитесь, леди? — усмехнулся водитель. — Куда едем?

Куда? Правду сказать, я и понятия не имела, поэтому велела отвезти меня в «Плаза-отель» — руководствуясь смутными соображениями, что не убьют же меня прямо там. Влетев в вестибюль, я пробежала через весь холл и вышла через боковую дверь у «Ойстер-бар». А потом час или два бродила по улицам, стараясь слиться с толпой.

Я давно уже сделала одно наблюдение касательно Нью-Йорка: в нем вы всегда можете отличить постоянного жителя от гостя. Не знаю уж, в чем тут дело, в походке ли, или, что скорее, в манере одеваться. Мойра — та сказала бы. Ей по роду профессии положено разбираться в подобных вещах. А мне нет, что и к лучшему: в обычных условиях я едва ли отличу высокую моду от высокой шляпы. Знаю лишь, что нью-йоркец похож на нью-йоркца, а все остальные — нет.

Как бы там ни было, мне казалось, что я бросаюсь в глаза среди любой толпы. А со мной была лишь смена белья, косметическая сумочка да чистая блузка, которую я и надела вместо прежней в дамской комнате «Трамп Тауэр» под нежное журчание воды и звуки игравшего в отдалении рояля. Потом купила на уличном развале кепку с эмблемой «Нью-Йоркс-янки» и нахлобучила ее поглубже на голову. Солнечные очки я и так носила не снимая, хотя уже пошел дождь. Вот уж и правда, высокая мода.

Через пару часов подобных блужданий я наконец осознала: надо собраться с мыслями и хорошенько обдумать, что же делать дальше. Едва ли кепку и солнечные очки можно считать достаточно успешным маскарадом, да и в любом случае, не могу же я вечно бродить по улицам. Первая моя мысль была о доме. Вот только одна маленькая незадача: я прекрасно помнила, что оставила свою визитку ныне покойному Эдмунду Эдвардсу. Я попыталась снова вызвать в памяти стол — была ли на нем карточка, когда я заходила туда во второй раз? Но вспомнить так и не смогла, стол заливали потоки крови и, кроме них, я ничего не видела. Если карточка оставалась там и ее найдет полиция, меня, чего доброго, обвинят в убийстве. Допустим, я смогу оправдаться. Но Паук — если убийца и правда он, в чем я лично не сомневалась — тоже знает мое имя. Очень может быть, он знал его еще со времен памятного аукциона у «Молсворта и Кокса». Там, разумеется, принято хранить тайну, но при желании так просто заглянуть в список участников аукциона на стойке в парадном — я сама это сколько раз проделывала. Конечно, конечно, он все знает: ведь он уже нашел дорогу в лавку — кто, как не он, убил Ящера?

А в результате выходит, что и здесь я не могу остаться, и домой возвратиться тоже не могу. Конечно, и полиция, и Роб в особенности постараются защитить меня, как свидетельницу всех этих душераздирающих событий. Но Паук! Паук — этот жестокий и безжалостный убийца. И не просто жестокий. Я вспоминала жалкую фигуру Ящера — связанные за спиной руки, поза молящего о пощаде пленника.

И Эдвардс, такой подслеповатый, нерасторопный, даже чуть-чуть бестолковый, зарезанный церемониальным ножом. Я была уверена: — Паук из тех, кто наслаждается убийством. Он знал, где я работаю, и без труда мог выяснить, где я живу. Даже если он работал в одиночку, что вряд ли, полиция не смогла бы защищать меня всю жизнь. Оставался только один выход, если я вообще хочу разобраться во всей этой ситуации и благополучно из нее выпутаться. Предстояло сделать еще лишь одну остановку на пути. Я ринулась к тротуару, вылетела наперерез очередному такси — кажется, наконец я начинала походить на коренного нью-йоркца, — и запрыгнула внутрь.

— В аэропорт «Кеннеди», — выдохнула я. — И как можно скорее.

Добравшись туда, я тем же галопом подлетела к стойке кассы.

— Мехико. Мне нужен билет на следующий же рейс в Мехико.

В конце концов, на что нужны бывшие возлюбленные, если не можешь обратиться к ним в беде?

 

6

Если кто-нибудь из моих знакомых знал, как избавиться от хвоста, будь то полиция или же еще какие преследователи, то это, безусловно, прошлый мой возлюбленный, мексиканский археолог Лукас Мэй. Теперь — конгрессмен Лукас Мэй.

Потребовался лишь один телефонный звонок, чтобы убедить его встретиться со мной у Национального музея истории и антропологии, куда мы так часто ходили в те времена, когда еще были вместе. Мы вместе посещали выставки, а потом заходили куда-нибудь перекусить в парке.

Пройдя через красивый двор, я направилась в отдел майя и начала, как заправская туристка, рассматривать экспозицию. Но появление Лукаса почувствовала мгновенно, всей кожей. Просто потрясающе, как оно получается после того, как люди были так близки, как мы с ним.

— Привет! — сказала я, поворачиваясь.

До чего же он изменился! Я не видела его целых два года, с тех самых пор, как он бросил меня, иного слова не подберешь, ради политической карьеры в мексиканском конгрессе. Тогда он был археологом, ходил с длинными волосами, а одевался в неизменные черные джинсы, футболки и грубые ботинки. Теперь же Лукас носил серый костюм, белую рубашку и серебристо-серый галстук. Волосы у него были коротко подстрижены, а вид — весь из себя деловой и процветающий. Вот разве что, с тех пор как мы виделись в последний раз, он слегка раздался в груди и набрал веса. Взяв меня за руку, он повел меня прочь из музея в парк.

— Лукас, я попала в передрягу, — выпалила я.

— Я знаю. Мне уже звонили.

— Звонили? Кто?

— Канадские власти. Какой-то тип по имени сержант Роберт, а вот фамилии выговорить не могу. Лу… лю…

— Лучка, — отчетливо произнесла я. Лукас кивнул. — Но как он нашел меня прежде, чем я добралась сюда?

— Он не сказал. А ты покупала билет по кредитной карточке?

Я кивнула.

— Ты поступила неразумно, — сказал он.

— Да, но у меня возникла небольшая проблема. Нехватка наличных. Конечно, моя очередь угощать тебя ланчем, но я пытаюсь экономить — все-таки в бегах.

Лукас купил с лотка нам по блинчику с мясной начинкой.

— Расскажи-ка мне все поподробнее.

Я вытащила из сумочки золотого человечка и протянула ему.

Лукас внимательно осмотрел фигурку.

— Забавно.

Я недоуменно уставилась на него. Если в этой истории было хоть что-то забавное, мне бы очень хотелось это узнать.

— Забавно, как оно все получается, — повторил он. — Я почти ничего не знал о таких вещицах, пока не прочитал о них в газете пару недель назад. А потом, всего дня два назад, мне упомянул о них один друг, археолог. — Лукас поглядел на меня. — Ушная подвеска, культура мочика. Верно? — Он снова опустил взор на человечка. — Подлинный мочика.

— Это я уже поняла.

— Похоже, они теперь пользуются большим спросом на черном рынке. По словам этого моего друга, пара таких вот подвесок недавно была продана в Азию за сто пятьдесят тысяч долларов. Кстати, вывозить изделия мочика из Перу запрещено законом.

— Это я тоже уже выяснила. Но, кажется, кто-то все же попытался вывезти. Впрочем, не слишком удачно. В результате они оказались в коробке со всяким хламом на аукционе. — Я рассказала все, что произошло. — Лукас, меньше всего на свете я хочу ставить тебя в затруднительное положение. Ты теперь такая важная птица. Но мне нужно новое удостоверение личности, и еще нужно попасть в Перу. Хочу отвезти этого малыша-мочика обратно и объявить об этом во всеуслышание. Это для меня единственный способ выпутаться из передряги, в которую я угодила.

Лукас сидел неподвижно, глядя куда-то вдаль. Мое сердце пронзила острая жалость. В волосах у него прибавилась седина, он выглядел таким усталым и даже разочарованным. Ох, эта усталость высоконравственного человека, пытающегося честно работать в стране, не отмеченной печатью особой морали. Мне захотелось погладить его по щеке, коснуться волос, сказать, что все будет хорошо. Лукас всегда был рьяным борцом за права коренного населения Юкатана, даже, по-моему, входил в партизанский отряд, действующий в лесах близ Мехико, где мы и встретились. Но потом его убедили вступить на политический путь, добиться избрания и тем самым работать на благо своего народа. Ничего никогда не добьешься, размениваясь на половинки, сказал он мне. Он не может заниматься политикой и поддерживать отношения со мной. Я стала той половиной его жизни, которой пришлось пожертвовать.

— Возможно, все идет не совсем так, как ты надеялся, — нерешительно произнесла я. — Я имею в виду жизнь политика.

Он лишь посмотрел на меня, а потом отвернулся, глядя на вершины деревьев. А когда заговорил вновь, голос его звучал тускло и невыразительно.

— Возможно. Во всяком случае, новых друзей я себе не завел, это точно. И порой понимаешь…

Он не закончил фразы, а я и не сделала попытки его переспросить. Лукас всегда говорит тебе только то, что хочет сказать, ни слова больше. Я уже с этим смирилась.

— Ты никогда не расспрашивала меня о моей… ну скажем, тайной жизни, — наконец начал он. — Но, полагаю, знала, что я принимаю участие в Сопротивлении.

Я молча ждала, что последует дальше.

— Я крайне благодарен тебе за то, что ты не задавала лишних вопросов и не пыталась спорить со мной, когда я сказал, что мы должны расстаться. Однако я тешил себя мыслью, быть может, ложной, что ты сожалела об этом решении.

— И вовсе не ложной! — возразила я. Честно говоря, его решение безумно меня огорчило.

— Понимаешь, при том роде деятельности, какую я вел, просто необходимо иметь определенный план. План бегства, если ты меня понимаешь.

— Лукас, — пробормотала я. — Ты ведь теперь политик. Я не хочу, чтобы ты делал что-либо, что могло бы тебя скомпрометировать.

Он засмеялся, но невеселым смехом.

— Скомпрометировать? Когда я думаю о том, что у меня на глазах выделывали иные мои собратья, народные избранники! Поверь, помочь кому-то сбежать от полиции — просто мельчайший грешок, и упоминания-то не заслуживающий.

В голосе его звучала горечь.

— Вот. — Он вынул из кармана серебряную монетку. — Возьми. Я дам тебе денег на такси. Езжай по этому адресу, — он нацарапал несколько слов на клочке бумаги, — и поднимайся в квартиру на втором этаже. Там окажется старуха. Покажи ей эту монету. Она о тебе позаботится. Делай все, что она тебе скажет, даже если тебе это не очень понравится, хорошо? Нам потребуется несколько дней, но если тебе действительно надо в Перу, мы тебя туда переправим.

— Я понимаю, что это совсем уж нахальство, но нельзя ли доставить меня как можно ближе к местечку под названием Кампина-Вьеха? — спросила я.

Лукас слабо улыбнулся.

— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал он, поднимаясь.

Пора было идти. Он проводил меня до стоянки такси и дал водителю адрес. Я села в машину. Смурное настроение Лукаса слегка развеялось, он просунул голову в окошко и легонько поцеловал меня в губы.

— Если вся эта политика не сработает, — произнес он с усталой улыбкой, — возможно, мне придется спешно покидать Мексику. Я слышал, Канада — неплохая страна. Только вот гражданство получить очень сложно. Ты не знаешь какой-нибудь доброй канадки, которая бы согласилась выйти за меня замуж?

— Возможно, — ответила я.

Такси тронулось с места. Я не оглянулась. Мойра была бы довольна.

Я провела в тесной комнатенке в глубине дома, где жила старуха, четыре дня и четыре ночи. Строение это как две капли воды походило на остальные дома в этой части города — все они отличались друг от друга лишь цветом выгоревшей на солнце штукатурки. Старухин дом был бледно-голубым. Я, как было велено, дала старухе монетку и она, тщательнейше оглядев и ее, и меня, провела меня наверх, отчаянно цепляясь за перила и с усилием подтягиваясь на каждую ступеньку всех трех лестничных пролетов.

Комнатка оказалась хоть и маленькой, но вполне сносной: кровать, письменный стол и кресло, лампа и вентилятор на потолке. Из-за жары ставни весь день были закрыты. Еще там имелся душ, чему я немало обрадовалась. Старуха не перемолвилась со мной ни единым словом — не знаю уж, не могла она говорить или же просто не хотела. Однако о моем удобстве она позаботилась. Поднос с едой появлялся предо мной регулярно: вода, неизменные маисовые лепешки, яйца или суп и сыр, а иногда — немного вина или пива.

По вечерам, перед тем как зажечь свет, старуха опускала на окна плотные черные шторы. Никто не знал, что я здесь живу. Выключив лампу, я поднимала шторы и лежала на кровати, глядя через щели в ставнях на нежное розовое марево, исходившее, должно быть, от неоновой вывески местного бара, — музыка, голоса и звон посуды звучали внизу вплоть до глубокой ночи.

Дни и ночи слились для меня воедино. Дни отмечало пробивающееся сквозь щели солнце, ночь — розовое неоновое свечение. Я почти все время спала, вымотавшись за последние дни до предела, и впервые за те же последние дни чувствуя себя в безопасности и зная, что ни полиция, ни Паук меня тут не найдут. Впрочем, порой мне снились сны — ужасные образы Эдмунда Эдвардса и Ящера маячили на границах сознания, лишая меня покоя. Порой во снах я видела знойную безжизненную пустыню, испещренную выбеленными солнцем скелетами и кустиками черной травы.

На второй день в дом старухи пришел какой-то человек. Он велел мне сесть на краешке кровати, а сам придвинул стул так, чтобы сидеть напротив. Направив лампу мне прямо в лицо, он поворачивал его то так, то этак, пристально разглядывая. Затем попросил меня встать и пройтись. А потом ушел — так же внезапно и молча, как и появился.

На следующий день он вернулся с другим незнакомцем, согбенным старцем в плаще и широкополой шляпе, полностью скрывавших лицо и фигуру. Старик остановился в углу, подальше отсвета, а первый придвинул стол и стул, как накануне, но потом взял мою сумочку и вывалил ее содержимое на стол.

Он тщательно проглядел все, абсолютно все. Вытащил все из бумажника. Американские деньги тщательно разделил на две кучки — половину придвинул на мою сторону стола, а половину сгреб себе в карман.

— Кредитные карточки, — произнес он и по одной разрезал их на куски. — Паспорт. Водительские права.

Их, правда, он резать не стал, а столь же аккуратно спрятал к себе.

На четвертую ночь он пришел снова, и опять со спутником, но на сей раз я знала, кто это, и улыбнулась в темный угол. Первый человек протянул мне пакетик с краской для волос и жестом указал на ванную. Через несколько минут мои рыжеватые волосы стали темно-русыми. Из зеркала на меня глядела незнакомка.

Он протянул мне американский паспорт, фотография в котором более или менее напоминала незнакомку в зеркале. У меня были выданные в Канзасе водительские права и уже заполненная выездная туристическая виза. Бумажник раздувался от незнакомых денег, перуанских солей. И никакой кредитки.

Внезапно человек в углу скинул пончо. Да, это был Лукас.

— У меня для тебя сообщение от этого твоего приятеля, полицейского. Кстати, для полицейского вполне неплохой парень. Так вот, он сказал, если я вдруг буду с тобой говорить — я ответил, что очень удивлюсь, если это произойдет, — то должен передать, что тебе надо вернуться домой. Тогда он попытается все уладить. Еще он просил передать тебе, что с Алексом все в порядке.

Лукас поглядел на меня.

— Знаешь, ведь мы вполне можем доставить тебя и домой. Отправить не на Юг, а на Север.

— Не думаю, — покачала головой я. — Я зашла уже достаточно далеко и хочу пройти путь до конца.

— Так ты все же настаиваешь, — вздохнул он.

Я сказала, что просто не вижу иного выхода, хотя, надо признаться, испытала-таки укол сомнения при этих словах. Лукас протянул мне запечатанный конверт.

— Не открывай, — предупредил он. — Передай адресату не распечатывая. Оно послужит тебе верительной грамотой.

— А где я найду адресата?

— Просто следуй инструкциям. Когда тебе будет нужно что-то узнать, ты это узнаешь. Мы переправим тебя на землю индейцев мочика, после чего будешь действовать на свой страх и риск. Справишься?

— Думаю, да, — ответила я. — А ты не можешь найти способ передать Мойре, где я? В смысле, чтобы никто больше этого не знал.

— Хорошо, — кивнул он. — Передам.

— Береги себя, — сказала я.

— По-моему, эти слова следует говорить мне, — возразил он, обнял меня, снова накинул плащ и скрылся во тьме. У меня возникло чувство, будто мы никогда больше не увидимся.

На следующее утро старуха всучила мне уже уложенный чемодан, весь потертый и в дорожных наклейках, а потом меня отвезли в аэропорт. Мне было велено пройти в особые воротца какой-то авиалинии и спросить Антонету. Она дала мне конверт, где оказался билет на ближайший рейс до Лимы.

Перед отлетом я позвонила в магазин Клайва, рассудив, что это последнее место, где будут ждать моего звонка, а если и проследят его, то прежде чем успеют принять меры, я уже давно улечу. Клайву я сказала, что через десять минут перезвоню, и чтобы он быстренько сбегал в салон Мойры и привел ее к телефону. И хотя бы раз в жизни он сделал именно то, о чем я его просила.

Мойра не теряла времени даром.

— Лукас уже мне все рассказал. Я так и думала, что ты придумаешь способ позвонить. Вот что мне пока удалось выудить у Роба. Того мертвеца в кладовой зовут, точнее, звали, Рамон Сервантес. Сеньор Сервантес работал на правительство. Таможенный агент, как ты и думала. Он жил со своей семьей — жена и трое детей — в Кальяо.

— Где это?

— Кажется, пригороды Лимы. Вот и все, что я знаю.

— Это хорошо, — сказала я. — Как Алекс?

— Лучше. Его перевели из реанимации в обычную палату, но он все равно не помнит, что случилось в тот вечер. Его сейчас как-то там обследуют, но вроде бы врачи уверены, что он поправится.

— А полиция? Они все еще подозревают Алекса?

— Алекса, а теперь еще и тебя, — ответила она. — А я пытаюсь добиться отстранения этого кошмарного типа Льюиса от ведения этого дела.

— Мойра, я знаю, что он еще пожалеет о том дне, когда не поладил с тобой, — засмеялась я, — но что ты тут можешь поделать?

— Я напустила на него Роба. Сказала, он просто обязан этого добиться.

— А это тебе как удалось?

— Я просто заявила ему, что считаю его лично ответственным за твое исчезновение. Сказала, если с тобой или Алексом что-то случится, вина в том будет исключительно его. Сама понимаешь, коварство — это моя вторая натура.

Я засмеялась, но сознание того, какую задачу я на себя взвалила, отрезвило меня.

— Мойра, очень может статься, что теперь ты меня не скоро услышишь. Сама не знаю, куда меня это все заведет.

— Знаю. Только позаботься, чтобы я тебя хоть когда-нибудь услышала, — деловито отозвалась моя подруга. Наверное, будучи сентиментальной или особо ранимой, владелицей самого преуспевающего салона в городе не станешь.

А потом я — нет, не я, а Ребекка Маккримон прошла таможню и паспортный контроль и поднялась на борт самолета.

 

7

Карла Монтойя Сервантес сидит в темной комнате верхнего этажа. Ставни закрыты, чтобы не пропускать свет, лицо Карлы опухло от слез. Она красива нежной и мягкой красотой, легкая полнота намекает на чувственность, черные глаза и волосы контрастируют с кожей, которую она прячет от солнца, считая, что бледность ей к лицу. Розовые губки почти постоянно надуты в кислой гримасе — за исключением тех минут, когда Карла сердится. Тогда глаза ее суживаются, а капризный ротик сжимается в тонкую жесткую нитку.

А сейчас она сердита, очень сердита. Какой же этот Рамон рохля и размазня! Неудачник! Ни честолюбия, ни желания вытащить к лучшей жизни и себя, и ее. И слишком стар для нее. Ей требуется кто-нибудь поэнергичней. Говорил же ей папа не выходить за Рамона. Предупреждал, что Рамон никогда ничего не достигнет, что она достойна лучшего. Но Рамон обожал ее, повиновался каждому ее слову, да и потом, что ей оставалось, когда первый из трех вопящих отпрысков был уже на подходе? А их стало бы куда больше трех, если бы она не топнула ножкой и не выставила Рамона в гостиную. Слава богу, что сестра забрала детей на несколько дней! От них столько шума, столько хлопот. А сейчас ей нужен покой, нужно время подумать.

И что теперь делать? Он так и остался неудачником, этот Рамон, оставил ее с тремя детьми и без малейших видов на будущее. Конечно, остается еще Жорж, его брат. Можно выйти замуж за Жоржа. И чего этим достигнешь? Возможно, у этого побольше энергии, побольше честолюбия, но и он не лучшая пара ей. Неудачно вышло, что Рамон застал ее со своим братом, очень неудачно — хотя стоило ли из-за такой мелочи бежать за тридевять земель? С какой стати? Все было вполне невинно.

Папа был прав. Она создана для лучшей доли, чем эта лачуга, этот вечный запах стряпни снизу, едкий масляный дым, пропитывающий все кругом, и мебель, и волосы, и платья. Дети вечно вопят, а уличный шум проникает в щели в ставнях. Нет, ей надо бы жить в Мирафлоресе или Сан-Исидро, вдали от всего этого. Маленький домик с розами в палисаднике. Пожалуй, лучше всего — розовыми. Розовые розы, чистенький домик, белый, прохладный. Окна забраны изящными металлическими решетками, совсем как в красивых домах в Трухильо, в районе, где она росла. Няня для детей.

Итак, если не Жорж — то кто? Надо придумать выход, и поскорей. Сеньор Варгас, домовладелец, несмотря на всю свою страсть к ней, слишком уж скуп, чтобы позволить ей оставаться здесь, не платя по счету. Лучше не отпирать дверь. Она убила бы Рамона, ей-богу, убила бы, не будь он уже мертв! Забрать все их деньги — ее деньги, без нее он бы никогда ни о чем не договорился, — и как раз в тот момент, когда они потихоньку начали продвигаться вперед, когда появились надежды на большее. И улететь в Канаду! Как, спрашивается, ей оплачивать доставку тела? Бросить его там, и дело с концом. И траур носить она по нему не станет. Черное ей не к лицу. Она создана для красивых платьев. Папа же говорил.

Карла вздыхает. Остается только один выход. Придется идти к Человеку. Он ей не нравится: есть в нем что-то такое, что пугает ее. Но разве у нее есть выбор? В конце концов, он ведь перед ней в долгу, разве нет? Без ее уговоров Рамон ни за что не помог бы Человеку с той небольшой проблемкой. Да, вот и решение. Она пойдет к Человеку.

* * *

Должно быть, в Лиме иногда светит солнце. Но я его не видела. Примерно девять месяцев в году город тонет в серой пелене, что состоит из морского тумана, garua, и выбросов миллионов автомашин и фабрик. Эта серая едкая сырость жжет вам глаза, горло и легкие, просачивается в самую душу.

Кроме того, Лима, на мой взгляд, чересчур уж похожа на осажденный город. Каждое здание, каждую стоянку автомобилей охраняет по меньшей мере один сторож, иной раз вооруженный до зубов. Охранники при ресторанах стерегут машины обедающих гостей, при каждом мало-мальски зажиточном доме несет круглосуточную стражу свой цербер. Детей в школу и из школы водят тоже под охраной.

И, помяните мои слова, горожанам есть чего бояться. Например, международно-известных террористов из «Сэндеро луминосо» (Сверкающий путь), или другой организации, названной в честь инкского вождя «Тупаком Амару». Это они повинны в периодических взрывах, взятии заложников и прочих террористических актах. Но, пожалуй, еще опаснее террористов отчаявшиеся люди — миллионы безработных бедняков, стекающихся из деревень в город в поисках лучшей жизни. Однако здесь они попадают в еще худшие условия и ютятся в трущобах на окраинах города — без воды, канализации и электричества.

Вероятно, ради компенсации жители Лимы раскрасили свой город в самые поразительные цвета, цвета, навеки разгоняющие тоску и серость: охра, жженая умбра, кобальт, чистейший аквамарин, все оттенки мороженого — фисташковый, персиковый, ванильный и кофе с молоком.

Центральная площадь каждого города Перу, а значит, и Лимы, называется Пласа-де-Армас. В Лиме эта площадь — ярко-охряного цвета, на котором выделяется лишь серый камень губернаторского дворца да замысловатые резные рамы окон в выходящих на площадь домах. И, подобно любой Пласа-де-Армас, здесь кипит жизнь. Бродячие торговцы, выходцы из трущоб, продают в переулках напитки и сласти, менялы с калькуляторами и табличками пересчета валют ждут клиентов, хихикающие школьницы за умеренную плату взвешиваются на весах на углу, дворники, с головы до ног облаченные в ослепительно-оранжевые униформы, метут улицы, ритмично, хотя и судорожно, взмахивая метлами. Повсюду царит суета повседневной городской жизни.

Некогда центр площади украшала высокая статуя испанца Франсиско Писарро верхом на коне. Испания, чья жажда золота не была удовлетворена успешным завоеванием северной части Америки, послала Писарро поставить на колени могущественную империю инков — причуда истории, вознесшая его на почетное место на Пласа-де-Армас. Однако недаром говорят, sic transit gloria mundi. Хвост коня Писарро оказался обращен прямо на местный собор. Святая церковь не смогла оценить шутки, и Писарро с конем были сосланы на маленькую площадь за углом пласы. Теперь имя завоевателя носят жильцы одного из соседних домов, а хвостом коня Писарро любуются завсегдатаи одного из уличных кафе.

Как ни смешно, даже невероятно это звучит, но я пришла в это кафе на собеседование по приему на работу. У меня была назначена встреча с человеком по имени Стивен Нил, археологом и бывшим однокурсником Лукаса. Я уже разговаривала с ним по телефону. Голос у него оказался вполне приятный, а вот как сам он выглядит, я совершенно не представляла. Чтобы мы могли узнать друг друга, Нил сказал, что у него светлые волосы — точнее, то, что от них осталось, и борода. Я чуть было не ляпнула, что у меня волосы рыжеватые, но вовремя спохватилась.

— Я шатенка, — сказала я в трубку.

Да уж — жизнь в чужой шкуре требует неусыпной бдительности!

Интересно, а кто такая Ребекка Маккримон? Существует ли она на самом деле? А если да, то похожа ли на меня или, по крайней мере, на ту женщину с бледной, почти прозрачной кожей и темно-русыми волосами, которую я только теперь смогла разглядеть во весь рост в зеркале маленькой и обветшалой, но чистенькой гостиницы на Пласа Сан-Мартин? А если она — реальное лицо, то живали? Быть может, у нее просто забрали паспорт и водительские права, точно так же, как забрали их и у меня. Или она просто потеряла их где-то в Мексике, а теперь вот их нашли и снова пустили в ход? Или она уже давно мертва? Хотя всякие приключения мне отнюдь не в новинку, никогда я еще не испытывала ничего подобного, как теперь, когда даже собственное имя — и то мне уже не принадлежало.

И описать не могу, до чего же это сбивало с толку — но вместе с тем и странным образом раскрепощало. У Ребекки не осталось никаких неоплаченных счетов, невыполненных обязательств, отложенных встреч. Более того — у нее не было ни бывшего мужа, которому хватило наглости открыть магазин прямо напротив ее лавки, ни самых двойственных чувств на его счет. Ей не грозило банкротство и, главное, ни ее, ни ее друзей не подозревали ни в каких преступлениях, и по пятам за ней не гнался безжалостный хладнокровный убийца.

С другой стороны, в моем положении хватало и своих опасностей. Например, я заверила персонал аэропорта, что сумка, которую я везу с собой, принадлежит мне, что я сама паковала ее и ни на секунду не выпускала из виду — чистейшая ложь. В этом отношении мне лишь приходилось свято верить в Лукаса и его товарищей — верить так безоговорочно, что у меня дух захватывало от страха. А что если охранник попросит меня описать содержимое сумки? Я ведь понятия не имела, что там лежит. Заполняя выездные документы из Мексики, а потом въездные в Перу, я страшно нервничала. А вдруг меня поймают каким-нибудь совершенно невинным вопросом о моей прошлой жизни? Даже одежда на мне, и та, казалось, готова в любой момент меня предать, хотя ни в чем не повинные джинсы с рубашкой оказались мне впору.

Все время полета я просидела, зажмурившись, крепко вцепившись в подлокотники кресла, мысленно повторяя снова и снова, точно какую-то лихорадочную мантру, свое новое имя, дату рождения и адрес. Слишком взбудораженная, чтобы есть, и не желая разговаривать с соседями, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего, я притворялась спящей. И когда самолет начал снижаться над Лимой, а стюард коснулся моего плеча и, назвав сеньоритой Маккримон, вручил конверт, сердце чуть не выскочило у меня из груди.

И вот я оказалась в маленьком гостиничном номере, обветшалом, но опрятном, и кружила вокруг постели, на которой лежал закрытый чемодан, точно забытая в аэропорту сумка, обреченная бесконечно вращаться на опустевшем кругу для багажа. Внутри лежала новая я: еще одни джинсы, две пары длинных шорт цвета хаки, индийская хлопковая юбка в черных, синих и лиловых разводах, бирюзовая индийская блузка ей в пару, легкий хлопчатобумажный свитер, ветровка и груда футболок. Практичное хлопковое белье, включая и носки, длинная футболка, которую можно использовать вместо ночной рубашки, пара сандалий, кроссовки и тяжелые ботинки. Я с подозрением взирала на кроссовки и ботинки. По моему опыту, вся обувь делится на три категории: почти удобная, неудобная и орудия пытки. Дома у меня хранилась совершенно немыслимая коллекция туфель, ботинок, босоножек и так далее — свидетельство почти одержимой погони за призраком Совершенно Удобной Обуви. Я робко примерила сандалии и кроссовки — к моему облегчению, они попали в категорию почти удобных. Ботинки я предпочла оставить на потом.

Ребекка Маккримон была постарше меня, ей уже исполнилось сорок пять. Правда, после всего, что я пережила за последние дни, выглядеть старше казалось не такой уж и трудной задачей. Наверное, в душе она была хиппи — дитя шестидесятых, не погрязшая в алчности и эгоизме, что переполняли сердца многих из нашего поколения. Надписи на ее футболках чего только не возвещали миру: первая призывала всех и вся спасать тропические леса, вторая — тут я не удержалась от улыбки — объявляла, что археологи — лучшие любовники в мире, третья требовала беречь китов. Я приложила к себе футболку с китами. Пожалуй, первой же моей покупкой станет новая футболка: никто, столь щедро одаренный формами, как я, не станет носить на себе изображение кита.

Только вот возникала проблема с деньгами. Их, увы, маловато, чтобы пополнять гардероб. У меня имелись кое-какие наличные, в пересчете на американские деньги — около четырехсот долларов, зато не было кредитных карточек, что я очень даже остро ощущала. Наверное, я так к ним привыкла, что они давали мне хоть какую-то гарантию безопасности. Увы, решила я, придется экономить вовсю, но футболку я себе все-таки куплю. Потому что, как выяснилось, у меня были шансы получить работу.

Письмо, полученное мной в самолете, гласило, что мое заявление о приеме на работу в археологическую экспедицию в Северном Перу было принято к сведению, и что мне надлежит по прибытии в Лиму связаться с доктором Стивеном Нилом, содиректором проекта. Если я успешно пройду собеседование, сообщало письмо далее, то должна буду приступить к исполнению своих обязанностей двадцать восьмого августа, то есть через два дня. Питанием и жильем меня обеспечат, но, к сожалению, у экспедиции нет средств, чтобы платить мне жалованье, пусть даже и самое скромное. Компенсацией же может служить привилегия работать с ученым такого калибра, как второй содиректор, доктор Хильда Швенген (кем бы она ни была). Подписано письмо было именем Стивена Нила, а постскриптум добавлял, к моему облегчению, что прошедший собеседование кандидат будет доставлен к месту раскопок за счет экспедиции.

Сидя там в кафе и ожидая своего потенциального работодателя, я на несколько секунд отвлеклась на группу школьников в одинаковых красных блейзерах, синих брюках и джемперах.

— Мисс Маккримон? — осведомился приятный голос у меня над ухом, и я с трудом проглотила слова «Извините, нет».

Стив Нил понравился мне с первого взгляда. Сам весь такой большой и слегка встрепанный, теплое рукопожатие, открытое дружеское лицо. Когда он смеялся, а смеялся он часто, вокруг глаз прорезались веселые морщинки.

— Пива? — спросил он, усаживаясь рядом со мной. Я кивнула, и он поискал взглядом официанта. — Два пива, пожалуйста. Пильзен Трухильо.

Стив снова повернулся ко мне.

— Как вам нравится в Лиме? И как там Лукас? Я слышал, он ударился в политику? — Он рассмеялся. — По-моему, археологов вообще время от времени тянет в политику.

— И в Лиме чудесно, и с Лукасом все прекрасно, — ответила я, протягивая ему письмо от Лукаса. Стив открыл его и начал читать. Я молча ждала. Я сдержала слово и не заглядывала в письмо сама, но теперь во мне так и играло любопытство. Особенно, когда, дойдя до какого-то места, Нил чуть заметно приподнял брови.

— Замечательно, — проговорил он, осторожно отхлебывая пиво. — Давайте поговорим о работе.

Момент, которого я так страшилась, настал. Лукас выполнил ровно то, что обещал. Переправил меня в Перу и обеспечил способ добраться до центра культуры мочика. Остальное зависело уже исключительно от меня самой. Но я не сомневалась: первый же вопрос, который мне зададут, будет звучать так: где именно вы учились и получили диплом археолога или антрополога? А ведь я получала диплом по английскому языку. Вторым же вопросом, если, конечно, дойдет очередь и до второго, меня наверняка попросят рассказать все, что я знаю о древних культурах северного побережья Перу.

К несчастью, мой археологический опыт ограничивался несколькими приятными однодневными поездками с Лукасом на раскопки, где он работал. Он даже позволял мне немного помочь, под его присмотром, разумеется, но никто бы и ни при каких обстоятельствах не назвал меня археологом.

Что же до второго вопроса: еще две недели назад я питала к древним культурам Перу весьма слабый интерес, да и то связанный исключительно с пройденным когда-то давно курсом о культуре майя. В заранее обреченной на провал попытке надышаться перед смертью, я все утро перед интервью носилась по Лиме от музея к музею. В сумме мои знания на данный момент сводились к тому, что задолго до инков и испанского завоевания в северных пустынях Перу существовало множество иных культур, включая чанкай, чиму, чавин, мочика и ламбаеке. Однако, на мой взгляд, самых потрясающих высот из них всех достигли именно мочика. Только их мастерам было под силу создать такой ювелирный шедевр, как маленький золотой человечек, что все еще лежал у меня в сумке.

Я видела залы, наполненные керамикой, тканями и металлическими изделиями индейцев мочика. Мастерство исполнения и красота их просто потрясали. На некоторых выставках демонстрировались даже сделанные мочика эротические статуэтки из керамики — положения пар на большинстве этих работ иначе, чем вызовом анатомической природе человека, я назвать не могу. В иных из сплетенных пар один участник оказывался скелетом. Сторож при выставке пояснил, что, по мнению индейцев мочика, переизбыток секса просто губителен. Однако мне, при нынешнем состоянии моей личной жизни, явно было нечего бояться.

Но, как ни развлек меня тур по музеям, если бы меня спросили, можете ли вы, к примеру, отличить изделие позднего периода культуры мочика от ламбаеке, ответом стало бы полное и безоговорочное «нет».

Однако вопрос, заданный мне Нилом, застал меня врасплох.

— Не думаю, что вы разбираетесь в том, как вести дела, — сказал он по-испански. — Счета, заработная плата, связи с местными властями, всякое такое. Беда в том, что сам-то я археолог, а не бизнесмен, и любая организационная работа напрочь выбивает меня из седла. У меня есть отличные исследователи, на раскопках им цены нет, но вести бухгалтерию и все такое ни один не умеет.

Разбираюсь ли я в том, как вести дела? Да еще как разбираюсь! Я пятнадцать лет, с одним только перерывом, управляла своим собственным делом. Конечно, надо соблюдать разумную осторожность. Я уже успела решить для себя, что единственный способ выжить в шкуре Ребекки Маккримон — по возможности приблизить ее жизнь к моей, чтобы снизить риск быть пойманной на каком-нибудь противоречии. По документам Ребекка родом из Канзаса, и водительские права ей выдавали именно там. Я же была в Канзасе всего раз, да и то проездом. Так что на этот счет мне придется соблюдать максимальную бдительность. Но вести дела? Кто сказал, что Ребекка Маккримон не имела никакого опыта в подобных вопросах?

— У меня довольно обширный опыт такого рода, — произнесла я, собрав все мои познания в испанском. — Я много лет управляла собственным делом. Розничная торговля мебелью. Правда, персонала у меня было немного, всего несколько человек, зато все вовремя получали заработную плату. И по счетам я всегда платила вовремя. А еще я привыкла иметь дело с таможенными властями и агентами, банкирами, налоговиками, бухгалтерами и поставщиками. Могу со всей честностью заявить, что ни разу не просрочила дату поставки по собственной вине. — Я немного помолчала и засмеялась. — Хотя, должна признаться, несколько раз была чертовски близка к этому.

— Вы приняты, — сказал он.

— Правда? — изумилась я.

— Разумеется. Вы хорошо говорите по-испански. Лукас пишет, что вам можно доверять — доверять абсолютно во всем, — и вы можете снять с моих плеч самое ненавистное занятие в мире. Чего мне еще желать? — Он засмеялся. — Лукас пишет, что, мол, просит меня об одолжении. Не говорите ему, но, по-моему, это я перед ним в долгу! — Условия вы знаете: доставка к месту раскопок, жилье и еда. Конечно, это не так уж много. Вы согласны? По рукам?

И он протянул мне руку. Я пожала ее.

— По рукам. Когда приступать?

Стив расстелил на столе карту.

— Мы проводим раскопки вот здесь, — он указал на пустое пятно на карте, — между Трухильо и Чиклайо. Культура мочика раннего и среднего периодов. Весьма многообещающее место. Ближайший город — Кампина-Вьеха.

Милый старина Лукас! Прямо к Кампина-Вьеха! Должно быть, я невольно вздрогнула, потому что Нил на несколько секунд остановился, прежде чем продолжить:

— Отсюда в Трухильо летают самолеты. Там надо найти автовокзал и сесть на автобус до Чиклайо. Они ходят почти каждый час и, если попросить, останавливаются в Кампина-Вьеха.

Сам я вылетаю туда сегодня же вечером. А вам предлагаю лететь завтра утром, днем побродить по городу — там есть что посмотреть, несколько достопримечательностей культур мочика и чиму, — а на следующее утро сесть на автобус. Я почти весь день проведу в городе и буду поглядывать на остановку. Если, когда вы приедете, меня там не окажется, просто сядьте на скамейку и чуть-чуть подождите. Я отвезу вас в наш лагерь. Мы сняли старую гасиенду. Там вы познакомитесь со всей остальной командой, включая и босса, Хильду.

— А теперь, — ухмыльнулся он, — давайте купим вам билет на самолет, пока вы не передумали. Кстати, как вы предпочитаете, чтобы вас называли?

Вот тут-то я едва не попала впросак. В его обществе мне было так спокойно, что я едва не назвалась настоящим именем, хорошо еще, вовремя опомнилась. А он уже продолжал:

— Лучше Ребекка или как-нибудь вроде Бекки?

— Ребекка, — ответила я. — Со всей определенностью, Ребекка.

После того, как мы с Нилом расстались, а солнце, как водится в тропиках, быстро-быстро начало спускаться к закату, я нанесла последний визит в то место, где, по сведениям Роба Лучки, жил Рамон Сервантес, которого я называла Ящером. Найти его дом оказалось совсем не трудно — в Кальяо проживал всего один Рамон Сервантес. Как и в двух предыдущих поездках, я поймала так называемый colectivo, этот типично перуанский вид транспорта — частный мини-автобус или фургончик, делающий регулярные рейсы по определенному маршруту, который написан на вывесках на переднем и боковых стеклах. Помимо водителя там есть еще и помощник — он открывает дверь и пальцами показывает число свободных мест. Фургончик останавливается ровно на секунду, чтобы только впустить вас и выпустить, зато он дешев и доставляет вас куда нужно, ловко пробираясь сквозь жуткие дорожные пробки, шумы и завесу выхлопных газов.

Рамон Сервантес, как я теперь окончательно уверилась, был человеком небогатым, раз ему приходилось жить на маленькой темной улочке на окраинах Лимы близ аэропорта. Район этот иначе, чем весьма скромным, назвать я не могла. Воздух там насквозь пропитался запахом прогорклого масла. Зато улицы, в отличие от многих центральных улиц Лимы, были вымощены, хотя и изобиловали ухабами и трещинами. Рамон жил в квартире, куда попадаешь по темной грязной лестнице, ведущей наверх между зловонным ресторанчиком и мастерской по ремонту машин. Стоя на улице, невольно ужасаешься, в какое же место ты попал, но, если сделать шаг назад, можно разглядеть на втором этаже приметы колониального прошлого Лимы: большие окна с решетчатыми, витыми карнизами для цветов, гипсовые венки и гирлянды под крышей. Ставни на окнах квартиры слева от лестницы были плотно закрыты.

В первый мой визит сюда, почти сразу по приезде в Лиму, я поднялась по темной лестнице на площадку второго этажа. Туда выходили двери двух квартир, одна напротив другой. На двери справа висела табличка с фамилией, но не Сервантес, а дверной молоток левой двери был обмотан черной траурной лентой. Я постучала — сперва нерешительно, потом погромче. Никакого ответа, ни звука. Я немного подождала, чувствуя на себе взгляд китаянки из маленького chifa, китайского ресторанчика на противоположной стороне улицы.

Во второй визит меня встретило все то же молчание за дверью. На сей раз я зашла в китайский ресторанчик через улицу и заказала пива. Через несколько минут китаянка, хозяйка забегаловки, подошла к моему столику.

— Кого вы ищете?

Я сообщила ей, что ищу сеньору Сервантес.

— Эту девку-то? — сказала она. — Сеньора Сервантес, так вы ее называете? Очень фасонно, очень. Ей бы понравилось. Считает себя лучше нас, всех прочих. Но тут ее кличут Карлой. А иногда — просто девкой. — Китаянка употребила слово fulana. У испанцев в ходу не меньше названий для жриц древнейшей профессии, чем у нас, англичан. — Да там она, там, — продолжала китаянка. — Просто к двери не подходит. Боится, это домовладелец. Платить-то за квартиру ей и нечем. Или боится своего деверя, который винит ее во всем. В смерти ее мужа то есть.

— Да, я слышала, — кивнула я. — Печальная история.

— Для нее-то, уж это точно. А для него — как знать. Для него-то — скорее милость Господня. Оставил ее с тремя детишками. Представляете, она отправила их к сестре, в Трухильо. Да такой, как она, вообще не следует детей заводить. Терпения не хватает. Сама как ребенок. А он, муженек, забрал все их деньги, да и бы таков. Отправился куда-то за границу, в Канаду, кажется, там и помер.

Похоже, моя новая приятельница была полностью в курсе всех дел своих соседей и ничуть не возражала поделиться знаниями с первым встречным.

— Интересно, и почему бы это? — сказала я.

Она фыркнула.

— Почему помер? Или почему сбежал в Канаду? Единственное, чему тут можно удивляться, так это откуда он взял деньги и почему не сбежал раньше, когда застал ее с другим. Со своим же собственным братом. Рамон Сервантес, он славный малый, не заслужил такого позора, вот что я вам скажу. Шлюха она, как есть шлюха.

Боже ты мой, подумала я, бедный Ящер! Но каким образом то, что ты застал жену на месте преступления, да еще с собственным братом, толкнуло тебя на аукцион в Торонто, навстречу кровавой и преждевременной кончине в кладовой моего магазина?

Однако китаянка сказала мне еще не все, что хотела. Она прервала рассказ лишь для того, чтобы принести еще пива — которое я не заказывала. По-видимому, таким образом мне полагалось расплатиться за информацию.

— Но что толку жалеть Рамона, правда? Мертвых жалей, не жалей, им все равно. Вот кого мне и правда жалко, так это его брата, Жоржа. Просто раздавлен горем. Раздавлен. Винит во всем себя. Пьет, как лошадь, в баре тут на углу, а потом приходит и стоит под окнами. Я ее зову шлюхой, а он — ведьмой, bruja. Говорит, она, мол, околдовала и его, и брата, заставляла их делать всякие дурные вещи. Жена его, беднягу, конечно, бросила. И детей забрала. Вот его мне и правда жаль.

— Вон. — Она показала на расхристанного и, судя по всему, мертвецки пьяного парня, что как раз проходил мимо забегаловки. — Жорж.

Мы молча проводили его взглядом. Китаянка была права: выглядел он и впрямь жалко. Через несколько минут, когда он скрылся из виду, она продолжала:

— А что до этой девки, так она даже и не одевается, как положено вдове. Позор! Сплошные яркие цвета. Розовый просто обожает. Если она и проливает слезы, то по себе, а не по нему. Ведет-то она себя по-умному. Мужчинам нравится о ней заботиться. Сперва папочка в ней души не чаял, потом Рамон, бедолага. А она еще ныла, что он, мол, для нее недостаточно хорош! Казалось бы, хороший человек на постоянной работе — всякая бы за такого ухватилась!

— Так она иногда выходит из дому? — спросила я самым небрежным и незаинтересованным тоном, какой могла изобразить.

Китаянка не ответила. Я заказала сандвич с сыром — самое дешевое блюдо в меню.

— По вечерам, — сообщила китаянка, ставя передо мной поднос с горячим сандвичем. — После того, как домовладелец закроет контору тут по соседству и уедет домой в Монтериккио. Тогда она обычно выходит. Часов в восемь-девять.

Так вот и вышло, что я вернулась в Кальяо вечером. Признаться, я слегка нервничала, оказавшись вечером в этой части города совсем одна, но китайский ресторанчик еще работал, так что я заказала себе кофе и взбитые сливки, и принялась ждать, что же будет дальше.

Около половины восьмого моя китайская приятельница дернула меня за рукав и показала на дородного господина средних лет. Проходя мимо жилища Сервантесов, он бросил долгий взгляд на темные окна.

— Домовладелец, — прошептала китаянка. — Уходит домой. Теперь следите за ставнями.

Я так и сделала. Через несколько минут в щелях забрезжил тусклый свет. Хозяйка ресторанчика многозначительно поглядела на меня.

Примерно через три четверти часа я скорее услышала, чем увидела, движение на лестнице, и на улице появилась молодая женщина.

— Девка, — прошипела китаянка, кивая в ее сторону.

Я торопливо расплатилась и направилась за вдовой Сервантеса.

Как и предсказывала моя осведомительница, Карла Сервантес нарядилась не на похороны. На ней было розовое платье без рукавов, с узкими плечиками и очень глубоким вырезом. На мой взгляд, платье слегка вышло из моды и, пожалуй, чересчур туго обтягивало формы молодой женщины — хотя, надо признать, я бы дорого отдала, чтобы выглядеть так, как она в этом платье. Нельзя было не заметить, что все мужчины на улице шеи себе посворачивали, а на меня ну ни один не взглянул, хотя в тот момент я была единственной gringa на улице. Вот уж и впрямь доказательство силы чар сеньоры Сервантес.

Улица выходила на оживленный проспект, и через пару минут Карла остановила colectivo, направляющийся на Мирафлорес. Я тотчас же поймала такси и попросила водителя, молодого человека в джинсах и футболке с эмблемой рок-группы, о которой я в жизни не слышала, ехать следом за тем colectivo. Предложение привело его в восторг, он нажал на акселератор и влился в поток машин, ожесточенно терзая гудок, а я с его обширной коллекцией аудиокассет тряслась на заднем сиденье, мотаясь из стороны в сторону, точно игральные кости перед броском. Время от времени водитель оборачивался, чтобы одарить меня заговорщической ухмылкой и совершенно без всякой необходимости показать на colectivo в паре машин перед нами. Я что есть сил цеплялась за ручку двери.

Фургончик, за которым мы следовали, свернул в переулок, немного покружил по боковым улочкам, а потом спустился в туннель, который жители Лимы зовут Канавкой — подземную скоростную автомагистраль, диагонально перерезающую весь город. А еще через несколько минут colectivo съехал с магистрали и высадил Карлу у дверей одного из самых пижонских отелей Мирафлореса, самого шикарного района Лимы. Вслед за ней я прошла через стеклянные двери в бар при отеле, слева от главного входа, и уселась за три столика от Карлы, но так, чтобы хорошо видеть и ее саму, и мужчину, которому она, судя по всему, назначила встречу.

Он был гораздо старше ее — лет шестьдесят против ее двадцати восьми — двадцати девяти. Не местный. По манере одеваться я сочла его европейцем. Льющийся на всю катушку с огромного экрана за стойкой тяжелый рок мешал мне расслышать его голос, пока он не подозвал официанта, чтобы заказать мартини для своей приятельницы. Француз, решила я, похоже, француз. Сама я велела принести мне бокал белого вина и попыталась сделать вид, будто живу здесь в отеле. Надо сказать, опыта в слежке у меня никакого.

Льщу себя мыслью, что после пятнадцати лет торговли неплохо умею читать язык тела, и эта вот беседа, хотя я не слышала из нее ни единого слова, а подобраться поближе не смела, оказалась весьма захватывающей. Мужчина, элегантно одетый в коричневый замшевый пиджак, темно-серые брюки, желтую рубашку и стильный шейный платок, сперва откинулся на спинку кресла, как можно дальше отодвинувшись от своей спутницы и пряча лицо в тени. Одну руку он положил на колено, вторая свисала сбоку, между его бедром и подлокотником кресла. Большую часть разговора, который длился почти час, вся поза француза свидетельствовала: он абсолютно не заинтересован в том, что говорит ему Карла.

Она же, напротив, изо всех сил старалась в чем-то его убедить. У меня сложилось впечатление, будто она хочет сделать ему какое-то предложение, но, плохо его зная, не может сориентироваться, с какой стороны подступиться. Сперва она доверчиво наклонилась к нему, на губах ее порхала прелестная улыбка. Затем, когда это не возымело эффекта, за улыбкой последовали обильные слезы и Карла поднесла к носу изящный шелковый платочек. Собеседник даже не дрогнул. Слезы сменились укорами и капризной гримаской. Затем, прибегнув к последнему средству, Карла повела плечиком, как бы невзначай позволив одной из лямочек соскользнуть. Мужчина чуть подался вперед и улыбнулся. Неприятная вышла улыбка — победоносная и предвкушающая.

На протяжении всего этого часа я маленькими глоточками попивала вино, усиленно притворяясь, будто кого-то жду — время от времени демонстративно косилась на часы и нетерпеливо хмурилась. Цена за бокал вина в этом отеле оказалась так высока, что я и не помышляла заказать второй, сколько бы эта парочка тут ни проторчала. Я медленно ела орешки из вазочки, твердо вознамерившись тянуть время и не тратить больше ни гроша. Что и говорить, пребывание в чужой стране с ограниченным запасом денег и без кредитной карточки — не тот опыт, который бы мне хотелось повторить.

Вскоре после сползшей с плеча лямочки стало ясно, что пора уходить. Спутник Карлы подписал счет, доказав тем самым, что ему по карману жить в этом отеле. Только тогда я заметила, что на правой руке у него, которой он придерживал счет, пока левой расписывался на нем, недостает мизинца и указательного пальца.

Иностранец и Карла вышли из бара вместе. Собственно, на том слежку можно было бы и прекратить — не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догадаться, куда они идут. Но я все равно проводила их хотя бы до лифта. Проходя мимо их столика, я попыталась прочитать подпись на счете, пока официант не унес его, но в баре царил полумрак, а подпись была слишком неразборчива. Зато номер комнаты я разглядела совершенно четко: 1236. Когда парочка скрылась в лифте, я, дабы проверить граничащие с уверенностью подозрения, посмотрела на табло. Лифт остановился на двенадцатом этаже. Похоже, вдова Сервантеса сносила свое горе весьма мужественно.

Я вышла из отеля и огляделась, высматривая colectivo, чтобы вернуться к себе. И тут на глаза мне попался какой-то парень близ бокового выхода. Он поспешно нырнул в тень, но я готова была поклясться, что это брат Рамона, Жорж.

И что теперь? Вот главный вопрос. В импульсивном и необдуманном путешествии, на которое меня толкнуло желание выпутаться из ужасной ситуации, в которую я угодила, меня вели лишь две нити: имя Рамона Сервантеса, вдова которого утешалась с другим там, наверху, с человеком, которого я видела впервые в жизни и подозревать которого в причастности к моим злоключениям не имела ни малейшего основания, и драгоценная ушная подвеска — скорее всего, подлинная работа мочика. Можно было продолжать следовать за именем: подождать здесь и посмотреть, куда и с кем вдова Сервантеса отправится дальше, или отыскать Жоржа и пораспрашивать его о гибели брата. А можно было следовать за подвеской, работать на территории мочика и посмотреть, что удастся выяснить там.

Я выбрала второй путь. Как говорят, когда не знаешь, куда идти, любая дорога тебя куда-то да приведет. Лично я предпочитаю строчку, вышедшую из-под пера поэта Роберта Браунинга: «Всяк рано или поздно в Рим приходит». В данном случае Римом был маленький городок на севере Перу под названием Кампина-Вьеха.

 

Жрица

 

Палач ждет — в одной руке клинок «туми», другая еще пуста. С ним Жрица, волосы ее — змеи. Она держит золотую чашу, что скоро наполнится священной влагой, кровью жертвы.

Пока они ждут подле уаки, мы готовим Воину саван. Три полотнища облекут его. Золотой шлем с пышным плюмажем из перьев, золотые и серебряные пластины, золоченые колокольчики — они уже на местах.

Паланкин, что снесет его вниз, лежит сзади. Воин покоится на втором головном уборе, полумесяце, увенчанном перьями фламинго. В правую руку мы вложим ему золотой скипетр, символ его земной власти, в левую — серебряный, поменьше. Золотой слиток на правой длани его, серебряный — палевой.

На лицо ему мы наденем пять золотых масок, на ноги — серебряные сандалии. Три пары ушных подвесок будут сопровождать его: первая — священный белохвостый олень, вторая — золотой паук, третья — кошачья голова, что олицетворяет существо, способное пересекать грань между двумя мирами, грань, отмеченную двухголовым змеем — черту меж миром нынешним и миром предков.

Три нагрудника из раковин мы положили ему на грудь, тысячи бусин, кремовых и зеленых, розовых и белых, украсили такие же браслеты на запястьях.

Далее идет ожерелье из бусин в виде орешков — как всегда, золото справа, серебро слева, двойной союз солнца и луны, земли и моря. Потом второе ожерелье из золотых пауков и третье, из золотых и бирюзовых дисков.

А накроем Воина мы его знаменами, стягами, символами земной власти: груботканный хлопок, на который мы нашили золотые диски и его образ, образ бога-воителя. А сверху, надо всем этим — саван.

Подношения собраны, стражи, что пойдут вместе с ним, избраны среди нас.

Скоро, скоро на площади начнется великая церемония.

 

8

В то самое время, пока я гадала, по какому пути расследования пойти, участники этой кровопролитной трагедии уже собирались на отведенные им места на подмостках. Как будто всеми нами управляла чья-то незримая рука. Одних вело отчаяние, иных — алчность, третьих — страсть. Были средь нас и те, что еще блаженно не ведали той роли, кою другие, куда более коварные, избрали для них. Совсем как в современной нравоучительной истории в стиле «моралитэ»: Герой, Злодей, Искусительница, Ведьма, Колдун, Дурак. Со всех четырех сторон света мы сошлись в Кампина-Вьеха, чтобы сыграть отведенные нам роли.

Позже мне подумалось, что такая концепция понравилась бы инкам, которые называли свою огромную, но недолговечную империю Тауантинсуйу, Край Четырех Сторон. Во время первых контактов европейцев с Америкой Тауантинсуйу была самым большим государством на земле. В центре ее стоял блистательный город Куско, пуп вселенной инков; подобно ему, Кампина-Вьеха стала сердцем нашей маленькой драмы.

С севера, то есть с Чинчайсуйу для инков, если считать место моего рождения, пришла я, Повествователь, или, того хуже, Дурак. И для меня путешествие из уютного кокона Лимы, обволакивающего тебя, как обволакивает атмосфера любого большого города, превратилось в процесс сдирания старого моего «я» и всех свойственных ему предрассудков и предвзятых мнений. Так змея сдирает с себя старую кожу. И не то чтобы само путешествие было таким уж необычным просто оно изобиловало странными моментами, наглядно демонстрировавшими, что Ребекка уже давно не в Канзасе.

Полет в Трухильо прошел без каких-либо событий, и автовокзал я тоже нашла без малейших проблем. Автобусные поездки в этой части страны, похоже, являются упражнениями в прикладной демократии — пассажиры развлекаются главным образом тем, что во весь голос указывают водителю, как рулить, и честят его за то, что он слишком долго простоял на какой-нибудь остановке или вообще едет не так, как им нравится.

Мы были на Панамерикана-Норте, Панамериканской магистрали, что охватывает узкую полоску пустыни, лежащей между морем и Андами, и которую пересекает несколько рек, в большинстве своем пересохших. Время от времени мы проезжали какой-нибудь городишко, рощицу или ферму, но в основном по обеим сторонам шоссе тянулась пустыня. Порой я успевала разглядеть отходящие от дороги следы шин, ровной линией ведущие через пески куда-то вдаль — в никуда. На горизонте вырисовывалась гряда гор. Каким бы мрачным ни выглядело это описание, на самом деле пейзаж потрясающе красив: цвета пустыни — золотые, коричневые, темно-зеленые, коричные и пыльно-багряные — переливаются на фоне сине-зеленого моря и мерцающих разноцветных бликов гор.

А что же остальные персонажи? Остальные стороны света? С юга, из Колласайи, грядет Колдун.

Не без помощи местных штурманов-любителей водитель регулярно останавливался, чтобы высадить старых пассажиров и подобрать новых — порой в деревушках, а порой у придорожных столбиков или вывешенных над обочиной знаков.

На одной из таких остановок в автобус заскочили молодой парень с девушкой, оба с неимоверными рюкзаками. Выглядели они лет на пятнадцать каждый, но, зная правду жизни, я решила, что им по двадцать с небольшим. Гринго. Девушка в разодранных на коленях джинсах и крошечном топике, открывавшем загорелый живот. Вся в побрякушках: на каждом пальце по серебряному кольцу, а в ушах длинные серебряные сережки в стиле навахо. Облако черных волос вокруг маленького личика придавало ей сходство с тициановской мадонной. Парень щеголял копной волос почти такой же длины, как у его подружки, обрезанными джинсами, футболкой с бахромой на месте оторванных рукавов и аккуратным рядом английских булавок в ухе. На предплечье у него красовалась татуировка: череп со скрещенными костями и непристойное предложение, чтобы Социум (вот прямо столь высокопарный термин) свершил над собой анатомически невозможный акт. Когда они проходили мимо моего места, я рассеянно подумала, знают ли родители этих молодых людей, особенно девушки, где сейчас их чада и чем занимаются. Вот они, издержки среднего возраста.

Через несколько минут после того, как автобус снова тронулся с места, парень прошел вперед и, повернувшись к пассажирам, достал из кармана колоду карт. Он ни слова не знал по-испански, а во всем автобусе никто, кроме меня, не говорил по-английски, но он выдал трескучую скороговорку, которой гордился бы любой настоящий актер, и, мгновенно сумев привлечь к себе всеобщее внимание, принялся демонстрировать карточные фокусы. Потом он взял газету, на языке жестов попросил одного из пассажиров на переднем сиденье как следует осмотреть ее, свернул и, достав из сумки бутылку воды, вылил воду в получившийся конус. После чего молниеносным жестом перевернул конус над головой ближайшего пассажира. Тот дернулся в сторону, однако из конуса не вылилось ни капли воды. Раздался гром аплодисментов. Молодой человек ухмыльнулся и, ни на секунду не прекращая что-то болтать, вылил воду обратно в бутылку.

Аплодисменты зазвучали еще громче, и я прекрасно понимала, почему. Хотя сама я не большой поклонник магических искусств, приходилось признать, что парень как фокусник исключительно хорош. У него не было даже рукавов, где бы можно было что-то спрятать, а я сидела достаточно близко, чтобы отслеживать его действия в мельчайших подробностях. Так ют, я решительно не понимала, как он это проделывает. Потом он показал еще несколько фокусов — один с монетой и один с пластиковой трубкой, оба очень забавные. Когда он закончил, девушка тоже встала и начала обходить пассажиров с кепкой в руках, собирая пожертвования. Я видела, что впередисидящие бросают самые мелкие коричневые монетки, почти ничего не стоящие по североамериканским меркам. И хоть я понимала, что надо бы экономить средства, но высыпала в кепку перуанский эквивалент трех долларов. Девушка, похоже, поразилась моей щедрости, и через несколько минут после конца представления парень небрежно хлопнулся на сиденье рядом со мной.

— Говорите по-английски? — осведомился он.

Я кивнула. Он был американцем.

— Меня зовут Ягуаром, в честь дикого кота, который бродит в местных краях, — сообщил он. — А мою подружку — Пачамама. Так аборигены называют Мать-Землю. Это не наши настоящие имена, — добавил он, — мы просто так называем себя сейчас.

А то я бы никогда сама не догадалась!

— А я Ребекка, — представилась я, пожимая протянутую руку парнишки, и похвалила его представление.

— А что вы делаете тут, на краю света? — спросил он. — Если это не бестактно с моей стороны.

— Еду работать на археологических раскопках, — ответила я.

— Ух ты! — воскликнул он. — Класс!

— А вы? — из вежливости поинтересовалась я.

— А мы тоже ездили на раскопки, только на юге, в основном, инкские. А теперь собираемся присоединиться к одной компании, что-то вроде коммуны, тут неподалеку. Будем сами выращивать пищу и все такое.

Типичные шестидесятые!

— Какая милая идея, — сказала я.

Он настороженно покосился на меня, проверяя, не смеюсь ли я над ним, и, кажется, пришел к выводу, что я воспринимаю его достаточно серьезно.

— Открою вам одну большую тайну, — важно прошептал он. — Мы едем туда, чтобы избежать конца света.

Я еле сдержала стон.

— Знаете ли, грядет самый настоящий покалипсис, — продолжал мой новый знакомец, по-видимому, не ведая о том факте, что слово «апокалипсис» начинается с буквы «а». — Землетрясения, пожары, извержения вулканов, потопы — все такое. А потом — ядерная катастрофа.

На мой взгляд, ядерная катастрофа — это уже был некоторый перебор.

— Ровно с ударом часов тридцать первого декабря девяносто девятого года, — во весь опор тараторил Ягуар. — Я это видел — то есть мысленным взором. Все капиталистические страны, и Америка, и Европа, и прочие, все без исключения, будут уничтожены. Вам повезло, что вы сейчас здесь.

После его столь смелого утверждения мы оба несколько минут помолчали. Затем он заговорил вновь:

— Знаете, теперь, как я поразмыслил об этих ваших раскопках, мне стало чуть-чуть не по себе. А вдруг вы найдете какую-нибудь гробницу и пробудите страшное тысячелетнее проклятие?

— Очень постараюсь не делать этого, — отозвалась я.

— Ну и славно, — он широко улыбнулся, поднялся и направился обратно на свое место. — Спасибо за пожертвование.

Я снова отвернулась, любуясь мелькающим за окном пейзажем. Перу, как показалось мне, была страной географических крайностей: от Атакамы, самой сухой в мире пустыни на юге — до богатейших в мире океанских вод, кишащих жизнью, рожденной холодным течением Гумбольдта из Антарктики и идущим с юга более теплым тихоокеанским течением — и до Анд, второй по величине горной гряды в мире. В этой части света холмов нет. Зато можно вылезти из Тихого океана, пересечь несколько миль засушливой пустыни и наткнуться на отвесную стену скал, что вертикально уходит к небу прямо из песков. А за ней или высится тропический лес, или расстилаются травянистые равнины и глубокие долины.

Говоря геологическим языком, область эта весьма нестабильна — океаническое плато Наска подползает под Южноамериканский континент на скорости, которая пусть и незаметна нашему взгляду, но все же превосходит любую другую тектоническую активность в мире. Именно это явление и породило Анды и необыкновенно глубокие океанские пропасти у самого побережья. Оно же служит причиной частых землетрясений и периодических извержений вулканов. Учитывая все это, пожалуй, Ягуар с Пачамамой не слишком благоразумно выбрали Перу для спасения от катаклизмов грядущего Армагеддона.

«Вот она, страна мочика», — потрясение думала я. Как столь процветающая цивилизация, способная создавать произведения искусства, вроде той подвески, владелицей которой я оказалась, могла произрасти на столь негостеприимной почве? Уму непостижимо. Однако именно так оно и было. Примерно за сто лет до Рождества Христова в долине Рио-Моче зародился некий политический союз, который вскоре окреп и распространился на север. В Серро-Бланко были возведены гигантские сооружения. В столице возвышались две величественные пирамиды, Уака дель Соль и Уака де ла Луна, храмы Солнца и Луны.

На протяжении нескольких веков индейцы мочика усиливали свои позиции, строя в речных долинах к северу и югу от столицы религиозные и административные центры: контроль за водой в столь засушливых краях играет наиглавнейшую роль. Они разработали систему каналов, что тянулась с высоких склонов Анд, доставляя воду и орошая ею земли пустыни.

У мочика была весьма сложная социальная структура: элита, класс воинов, ремесленники и крестьяне. Их замысловатые ритуалы подчас включали человеческие жертвоприношения. Знатнейших вождей мочика хоронили с пышностью, бросающей вызов Египту, а их яркие мифы, точнее, те обрывки, что дошли до наших дней, и по сей день завораживают умы ученых.

Однако в конце шестого века в северной прибрежной пустыне разразилась экологическая катастрофа. Череду длительных испепеляющих засух прервал внезапный опустошительный потоп, уничтоживший большую часть Серро-Бланко и других городов мочика. Индейцы пытались отстроить свою столицу, однако империи был нанесен невосполнимый ущерб, и постепенно цивилизация мочика пришла в упадок, сменившись другими культурами. И много веков прошло до тех пор, пока человечество вновь узнало и оценило все величие давно вымершего народа.

Пока я размышляла о расцветах и падениях цивилизаций, мне вдруг подумалось, что куда как полезнее было бы поразмыслить о событиях не столь отдаленных. Кажется, последнее время, с тех самых пор, как я обнаружила в магазинчике полубесчувственного Алекса и истерзанное тело Ящера, голова у меня работала не так четко и ясно, как хотелось бы. Особенно после мрачной находки в нью-йоркской галерее «Дороги древности».

Я могла сколько угодно смеяться над мрачными пророчествами Ягуара насчет «покалипсиса» и дремлющих в гробницах проклятий, но с абсолютной уверенностью ощущала: все те ужасы, что произошли за последнее время, каким-то образом связаны с древним изделием индейцев мочика. Вспомнить хотя бы, что неприятности начали обрушиваться на меня после того, как я приобрела так называемые реплики. Более того, почти со всеми, кто имел к этим репликам хотя бы косвенное отношение, рано или поздно случалось что-то плохое, а подчас и с летальным исходом. Даже А. Дж. Смиттсон, покойный владелец Смиттсоновской галереи, который даже не успел приобрести их, умер мучительной и кровавой смертью.

Все дело в том, что я абсолютно не верю в проклятия.

И вот я сидела в автобусе, направлявшемся в Кампина-Вьеха, то самое место, где якобы была изготовлена одна из этих реплик, похищенная ваза. От Трухильо меня отделяло три часа езды на автобусе, от Лимы — четыреста или пятьсот миль, а от людей, которых я любила, — целая жизнь.

«Все это полный бред, — думала я. — Возвращайся домой. Ты сумеешь убедить Роба, что ни ты, ни Алекс ни в чем не виноваты. Да, он сейчас очень зол, но злость пройдет — и он тебе поможет».

— Кампина-Вьеха, — объявил водитель.

К добру ли, к худу ли, но я прибыла к своей цели.

Я вылезла из автобуса. Двое моих молодых приятелей — тоже.

Стив Нил обещал, что будет поглядывать на остановку — и сдержал слово. За те несколько минут, что мне пришлось подождать, я успела слегка оглядеться по сторонам. Кампина-Вьеха оказалась не таким уж и мелким городом. Прямо напротив раскинулся рынок, где вовсю кипела торговля. Юные хиппи — иным словом их не назовешь, хотя термин этот, безусловно, устарел, — тем временем искали, на чем бы добраться до коммуны.

Похоже, излюбленным средством передвижения в Кампина-Вьеха являлось мотоциклетное такси. Ягуар с Пачамамой тщательно пересчитали мелочь — они явно сидели на мели, даже больше, чем я, — и попытались сторговаться с одним из водителей рядом с автобусной остановкой.

Им приходилось несладко: по-испански они не говорили, а место назначения было не то неизвестно таксистам, не то туда просто никто ехать не хотел. В результате ребята вскинули на плечи рюкзаки и отправились пешком. А скоро подкатил и Стив на сером грузовичке-ниссане.

Следующие полчаса-час Стив колесил по городу, выполняя всякие мелкие поручения и на ходу показывая мне, где что находится. Мы забрали четыре здоровенные пластиковые цистерны с водой, баллон пропана, бидон с керосином, и наконец, снова выбравшись на Панамериканскую магистраль, покатили из города. Через пару миль я увидела впереди, на обочине, ребят из автобуса. Оба с головы до ног пропитались пылью, и виду них, особенно у девушки, был довольно-таки усталый.

Как ни досадно было мне продолжать это знакомство — обитатели коммун, ждущие конца света, не по моей части, но материнский инстинкт, обычно беспробудно спящий, внезапно взыграл во мне с невероятной силой. Уж больно жалко выглядели эти бедолаги. Я рассказала про них Стиву, и он притормозил в нескольких ярдах впереди. Я высунулась и замахала, а эта парочка бросилась к нам бегом.

— Стив, — представила я, — это мои новые друзья, Ягуар и Пачамама.

Уголки губ Стива дрогнули в улыбке, но он сумел сдержаться.

— Приятно познакомиться, — серьезно произнес он, по очереди пожимая им руки. Я объяснила, куда они направляются, а Ягуар примерно показал направление.

— Забрасывайте рюкзаки в кузов, а сами лезьте сюда, — пригласил Стив, махая рукой на заднее сиденье. — Правда, нам надо еще кое-куда заехать, но это вам по пути.

Ребята благодарно заулыбались.

Ягуар уселся впереди вместе со Стивом, а мы с Пачамамой сзади. Девушка оказалась не очень-то разговорчивой, а вот Ягуар принялся развлекать Стива карточными фокусами, что, должно быть, не слишком-то помогало сосредоточиться на дороге.

Через несколько миль Стив свернул на грязный проселок между двумя строениями. Перед одним из них стояла худенькая смуглая женщина, вся в морщинах. На голове у нее красовалась коричневая фетровая шляпа, похожая на старый абажур. Из-под коричневого замшевого жилета виднелась вышитая блузка, а из-под пышной юбчонки темно-синего цвета торчали тощие ноги в чулках и черных тяжелых ботинках. Иссиня-черные, густо пронизанные сединой волосы были забраны в две длинные толстые косы. Рядом на земле стояли две внушительные плетеные корзинки из ярких — розовых, зеленых и оранжевых прутьев. Стив притормозил грузовичок, поставил корзинки в кузов и помог женщине забраться туда же.

— Инес Кардосо, — сообщил он, возвратившись в кабину. — Наша кухарка. С нашим обедом.

Еще через полмили он снова свернул — на сей раз на проложенную телегами ухабистую дорогу, что вела к небольшой рощице. Рядом виднелось несколько самых примитивных хижин. Хлопало развешенное сушиться белье. Чуть поодаль чахли под солнцем несколько жалких побегов кукурузы.

— Ну вот и коммуна, — сообщил Стив.

Мне стало до боли жаль незадачливых юных хиппи.

Мы все вылезли из машины, Ягуар со Стивом вытащили из кузова рюкзаки ребят. Я поймала на себе пристальный взгляд Инес и улыбнулась ей. Она не улыбнулась в ответ.

Мы с ребятами обнялись. В припадке щедрости я сунула Ягуару перуанский эквивалент двадцати долларов. Ребята направились к хижинам. Я проводила их взглядом.

— Не забывайте, что я вам сказал, — крикнул вдруг Ягуар, оборачиваясь. — Про тридцать первое декабря.

Ну, как тут забудешь, когда решительно все только об одном и напоминает?

— Не забуду. И спасибо за совет.

Мы снова уселись в грузовик. Инес, хотя спереди теперь было сколько угодно места, предпочла остаться в кузове.

— Спасибо, что подвезли их, — поблагодарила я Стива.

— Да не за что. Они не многим старше моих разгильдяев. Сын у меня в колледже, дочка как раз школу заканчивает. Знаю, что выставлю себя последним папашей-занудой, но мне очень бы не хотелось думать, что моя дочь попала в такое место. — Он глянул на меня. — Кстати, я заметил, что вы сделали. — Я изобразила святую наивность. — Что, у вас деньги лишние завелись?

— Нет, — покачала я головой. — Напротив, сижу на мели. Но все относительно. У меня-то вашими заботами будет крыша над головой и хлеб насущный. Как-нибудь переживу.

Стив вздохнул.

— Не нравится мне, что они будут тут жить, — повторил он.

— Да ладно, что с ними случится? — отозвалась я, хотя уже и сама засомневалась. — Или думаете, им грозит что-то посерьезней простых бытовых проблем?

— Да нет, в общем, — ответил он чуточку быстрее, чем следовало, и поспешил сменить тему. — Кстати, я уже говорил вам, до чего рад, что вы к нам присоединились? Ничуть не шучу. Я полевик, ученый, а не делец. Просто руки чешутся, как хочется снова попасть на раскопки. Но слишком уж много всяких организационных вопросов, которые нужно решать, а у тотемного столба я второй. Реально главой проекта является Хильда, доктор Швенген, хотя мы с ней и называемся содиректорами. Вы о ней слышали? Нет? Она высшая жрица археологии в этой части света. По рождению австрийка, но в ранней молодости эмигрировала в Штаты. Провела потрясающую работу на инкских раскопках, чуть ли не в одиночку, отбиваясь от всех местных бандитов, расчистила целый город в горах. Наша Хильда — живая легенда. А теперь она увлеклась мочика. Правда, до сих пор нам не слишком везло.

— Вы здесь первый год? — спросила я, в свою очередь, меняя тему.

— Четвертый, — сказал Стив. — И последний, если нам не удастся найти что-нибудь уж совсем выдающееся. В этом сезоне грант на проведение раскопок как раз заканчивается. И если мы не заручимся поддержкой какого-нибудь спонсора, а лучше двух — в этом году у нас есть один, но довольно скромный, — работам конец. Я пробовал поговорить с парой перуанских банков, но спонсоры хотят получить за свои деньги что-нибудь пошикарней того, что попадалось нам до сих пор. Хотя наши находки довольно-таки интересны: мы обнаружили кладбище ремесленников и деревушку, где они, по всей вероятности, жили.

— Но это же просто здорово! — перебила я.

— Ну да, — согласился он. — Но не сенсация. Мы узнали много нового о раннем периоде культуры мочика, но спонсорам подавай зрелища поярче. Тем более что они знают — такое вполне возможно. Чуть к северу отсюда было сделано несколько потрясающих находок. В Сипане, например. Потрясающие гробницы. Конечно, я малость пристрастен, но, по-моему, они достойные соперницы египетским пирамидам. А золота и серебра хватило бы осчастливить самого Креза. Мечта любого спонсора. Впрочем, я и сейчас убежден, у нас тут тоже есть что-то грандиозное. И Хильда того же мнения. Я, во всяком случае, просто-таки нутром чую: в этом сезоне мы обязательно что-то такое отыщем. Все приметы сходятся. Короче, я надеюсь — столь же ради Хильды, сколь и ради себя.

— С ума сойти, — восхитилась я.

— Вот именно. Только должен предостеречь вас насчет нашего спонсора. Некий Карлос Монтеро. Брат мэра и владелец одного из крупнейших в городе предприятий.

Я навострила уши, а Стив продолжал:

— Вообще-то их тут не так много. Несколько ферм, рыболовецкая артель. Да еще вот Карлос и мы. Что же до Карлоса… — он несколько секунд помолчал. — Скажем так: политкорректность еще не добралась до северных прибрежных равнин Перу. Подобно большинству местных мужчин, Карлос считает любую одинокую женщину честной добычей. На вашем месте я бы не стал показываться по вечерам в барах без спутников. Участницам нашей экспедиции Карлос уже изрядно поднадоел, сразу предупреждаю, он ведет себя ужасно навязчиво. Мы особо следим, чтобы не оставлять наших женщин надолго с ним наедине.

— А чем этот самый Карлос вообще занимается, когда не пристает к женщинам и не чванится родством с мэром?

— Заправляет одной местной фабрикой с довольно смешным названием «Fabrica de Artesanias Paraiso», что, как вы, верно, уже поняли, переводится как «Фабрика райских изделий», — сообщил Стив. — Они изготавливают реплики изделий индейцев мочика и продают их по всему миру.

«Вот это уже интересно», — подумала я про себя.

— Монтеро поддерживает наши работы, — тем временем говорил Стив. — Без него нам бы едва ли удалось свести концы с концами. Каждый год делает нам какое-нибудь пожертвование, а время от времени выручает рабочими и инструментами. Кстати, грузовик я арендовал тоже у него. С нас он запрашивает не слишком много, что весьма любезно с его стороны, однако свою выгоду тоже имеет. Так что у нас вполне симбиотическое сотрудничество. Он помогает нам материально, а мы позволяем ему посмотреть все наши находки до того, как их отправят в Лиму, и закрываем глаза на то, что он фотографирует кое-какие детали, чтобы первому выпустить копии на рынок. Большинство сувениров подобного рода, что продаются в округе, выпущено на его фабрике.

— А он связан только с вашими раскопками? — поинтересовалась я.

— В этом году — да. Несколько лет кряду он еще спонсировал одну немецкую экспедицию чуть южнее. Там нашли несколько премилых вещиц. Монтеро преимущественно занимается керамикой. У него есть мастер, который способен сделать форму прямо по фотографии, а уж потом фабрика штампует их сотнями, если не тысячами. А целая сеть мелких торговцев продает. Знаете, этих надоед, что крутятся вокруг туристов: «Хотите часы, мистер? Купите сувенир жене и детишкам». С виду — у каждого свой мелкий бизнес, а на деле в половине случаев это люди Монтеро. Теперь он подумывает, не взяться ли еще за золотые и серебряные вещицы, потому что немцы, везет дуракам, нашли гробницу жрицы мочика. — Он на миг умолк и улыбнулся. — Полагаю, вам кажется, что во мне говорит профессиональная зависть?

Я засмеялась.

— Может, самую капельку. Но продолжайте.

— Хорошо. Боюсь, кое-какие изделия Монтеро весьма сомнительны, так что мне неприятно брать у него деньги — но не до такой степени, чтобы и впрямь не брать. В прошлом году немцы снялись с лагеря и в этом сезоне больше не появлялись, так что мы остались единственным объектом монтеровской благотворительности. На юге еще ведутся кое-какие работы по мелочи, но в принципе больших проектов, кроме нашего, сейчас в этих краях нет.

— А помимо обычных копий, Монтеро делает точные реплики? — спросила я как можно более небрежным тоном.

— Не исключено. Он за что угодно возьмется, лишь бы зашибить побольше. Просто-таки одержим желанием переплюнуть всех в городе: самый большой дом, самая шикарная машина, все в этом роде. Должно быть, с детства привык соревноваться с братом, который сейчас выбился в мэры. — Стив покачал головой. — Однако реплики — слишком уж качественный и дорогостоящий товар, сами знаете. Лично мне Монтеро представляется скорее массовым производителем всякой дешевенькой дряни.

От дальнейших расспросов я удержалась, хотя они буквально рвались с языка. Ваза, якобы произведенная в Кампина-Вьеха, отнюдь не казалась мне дешевенькой дрянью, но приставать к Стиву было бы не слишком разумно. Я и так задала более чем достаточно вопросов о Монтеро и его фабрике. Если этот тип и впрямь такая важная шишка в городе, следует вести себя как можно осмотрительнее.

— А почему немцы в этом году не вернулись? — полюбопытствовала я.

— Думаю, из-за климата. Вы слышали об Эль-Ниньо?

Я кивнула. Так называли периодическое изменение в климате, связанное с тихоокеанским течением. Название «Эль-Ниньо» этот феномен получил в честь младенца Христа, ибо всякий раз проявлялся примерно под Рождество. А когда такое теплое течение омывает берега гораздо дольше положенного срока, это влечет за собой резкий подъем температуры воды в океане и самые серьезные климатические изменения не только в Перу, но и по всему миру.

— Так вот, в этом году Эль-Ниньо разбушевался не на шутку. Едва ли те из нас, кто родился и вырос в больших североамериканских городах, по-настоящему осознают, какие климатические, а как следствие, и социальные катаклизмы влечет за собой такой феномен, как Эль-Ниньо, — сказал Стив. — Разве что самую малость ощущаем полную свою уязвимость во время засух на Среднем Западе и наводнений или ледяных бурь в других местах, но по большей части мы все-таки защищены от погодных буйств. Здесь же все совсем иначе.

В пустыне мы и в самом деле брошены на милость стихии. Во время последнего Эль-Ниньо тут были жуткие наводнения, люди гибли в грязевых потоках. А вслед за наводнениями идет холера. Замечу, что, по сути, в этом нет ничего принципиально нового. Археологами найдено немало записей о таких событиях. Возможно, как раз сходные климатические явления и нанесли роковой удар по империи мочика. Как бы там ни было, грядет очередной Эль-Ниньо, так что мы ожидаем соответствующих погодных и социальных пертурбаций. Косяки рыб уходят от берегов. Вода становится теплее, чем обычно, что губит водоросли и всякую мелкую морскую живность. Один из перуанских рыбаков подсчитал, что улов падает примерно на восемьдесят процентов. А значит, у людей, которые этим зарабатывают на жизнь, начинаются трудные дни. Иные из них пытаются даже возделывать землю, чтобы хоть как-то продержаться. Но вместе с Эль-Ниньо приходят и засухи, так что люди поневоле снимаются с насиженных мест. Иногда такие переселенцы самовольно захватывают участки земли у самого побережья и заводят хозяйство там.

Нечего и говорить, что местные не очень-то жалуют чужаков — они называют их invasores, захватчики, — особенно учитывая, что хороших земель тут мало, а рыба сейчас не ловится. А чужаки, к несчастью, нередко являются с оружием в руках, так что у нас тут уже было несколько очень неприятных случаев, открытых столкновений. В такие времена люди доходят до крайности.

Хорошо еще, пока здесь дождь не начался. Помните, ведь в Перу сейчас зима. В нормальный сезон мы как раз успеваем все начать и закончить посуху, но в этом году в Чили уже сейчас полило. Очень может быть, нам придется сворачиваться куда раньше, чем мы планировали. Вот почему в этом году мы здесь единственная экспедиция. Остальные решили годик пропустить. Признаюсь, отчасти поэтому я еще так волнуюсь за тех двух ребят, которых мы подвозили. Не думаю, что campesinos, местные крестьяне, обрадуются этим молодым invasores больше, чем чужакам из центральных районов. Наши друзья, сами того не желая, могут оказаться меж двух огней.

Мы и сами-то стараемся вести себя как можно осмотрительней. Вне раскопок держимся только группками, а на гасиенде всегда остаются по крайней мере двое дежурных. Она, как вы сами увидите, стоит слегка на отшибе.

Надеюсь, я вас не запугал? Просто надо соблюдать меры предосторожности, только и всего. И, кстати, в этой бочке дегтя есть и своя ложка меда — когда столько народа ищет работу, нанять поденщиков на раскопки куда как проще. Как нас ни мало, а кажется, археология становится главным источником рабочих мест в этом городе, если учесть, что наш проект и фабрика Монтеро стоят, в каком-то смысле слова, через дорогу.

Несколько минут мы сидели молча, пока я переваривала услышанное. Слева от дороги тянулась широкая, несколько сотен футов в ширину, траншея. Присмотревшись хорошенько, я поняла, что это пересохшее русло реки. Лишь в самой середине сочился тоненький ручеек. Время от времени на дороге кто-нибудь встречался, например, одинокий путник на ослике, но по большей части кругом было совершенно безлюдно.

Протрясясь на ухабах несколько миль, мы добрались до полоски леса. За ней свернули направо, проехали несколько сотен ярдов, перемахнули облицованный бетоном оросительный канал и поднялись на невысокий холм.

Никогда не забыть мне того первого взгляда на гасиенду Гаруа. Стив сказал, что она стоит на отшибе, но выбрал не самое подходящее слово, чтобы описать исходящее от нее чувство всепоглощающего одиночества и заброшенности некогда величественного, но обветшавшего здания. Из окон открывался красивый вид и на море вдали, и на поросшие травой дюны за рекой. Широкая парадная дверь двухэтажной гасиенды была украшена великолепной резьбой, но теперь дерево все растрескалось. Ставни на огромных окнах первого этажа были почти везде прочно заперты, но в паре окон оторвались и теперь болтались на ржавых петлях, хлопая на ветру.

Насколько я могла судить, некогда дом красили желтой охрой, однако краска давным-давно выцвела и пооблупилась. Перед парадной дверью стоял безмолвный сухой фонтан: каменный купидончик с витой раковиной в руках. Справа, на опушке леса, виднелись развалины какого-то маленького домика — должно быть, павильона, местечка, где можно насладиться «жизнью на природе». Теперь же все кругом превратилось в пустую раковину, ряд арок и проходов, ведущих в никуда. Стив притормозил во дворе, вокруг поднялась туча пыли.

Над гасиендой витала атмосфера затерянного, призрачного города, хотя я и знала доподлинно, что здесь живут самые настоящие люди из плоти и крови. Приближаясь к двери, я почти всерьез ожидала услышать потусторонний хор голосов, звон хрусталя и серебряных приборов давно отшумевшего парадного приема прошлого века. Однако меня встретили лишь собачий лай да отдаленное пенье петуха. Я застыла перед крыльцом, осматриваясь по сторонам, буквально придавленная к месту всеобщим запустением и одиночеством. Стив начал разгружать кузов и помогать Инес с ее корзинами.

Я медленно и, должна признать, даже неохотно прошла через высокую дверь и оказалась во внутреннем открытом дворике. Если у домов может быть свой характер, то этот был явным интровертом, обращенным исключительно внутрь себя. Должно быть, внешняя суровость объяснялась тем, что все лучшее этот дом хранил для внутреннего убранства. Двор был вымощен большими полированными плитами, наверное мраморными, щедро припорошенными пылью. Иные из них тоже потрескались или сильно протерлись. Со всех четырех сторон дворик окружали полуоткрытые веранды, приподнятые над уровнем мраморных плит на три ступени, тоже мраморные. По второму этажу тянулась открытая галерея, поддерживаемая колоннами в итальянском стиле и огражденная витыми железными перилами. Когда-то ее красили той же желтой охрой.

Судя по числу выходящих на веранды и галерею окон и дверей, по всем четырем сторонам первого этажа и трем сторонам второго шли жилые комнаты. Дальняя же сторона второго этажа, напротив парадного входа, была открыта насквозь, чтобы пускать во двор свежий ветер, и за колоннами просматривалось серое, низко нависшее небо.

Внезапно сзади послышались шаги.

— Руки вверх. Повернитесь, но только медленно, не то стреляю, — прорычал угрожающий голос.

 

9

— Лучо, ради бога! Обязательно разыгрывать из себя полного идиота? — досадливо протянул женский голос.

Я осторожно и очень медленно поворачивала голову вправо и вверх, пока не смогла разглядеть молодую женщину, свесившуюся с перил второго этажа.

— Отложи эту гадость, балбес, — велела она невидимому агрессору, стоящему у меня за спиной, и поглядела на меня: — Лучо у нас учится на террориста.

— Борца за свободу, — капризно поправил мужской голос у меня за спиной. — И не учусь, а тренируюсь. Тренируюсь быть борцом за свободу.

— Ну разумеется, борцом за свободу, — согласилась молодая женщина и улыбнулась мне. — Я забыла. А вы, должно быть, Ребекка, верно?

Я молча кивнула, еще не обретя контроль над голосовыми связками.

— Подождите секундочку, — бросила она, отходя от перил.

Секундочку подождать? Да я с места сдвинуться не могла от ужаса! Ноги у меня буквально вросли в землю. Раздался стук туфелек по лестнице, и молодая женщина появилась вновь, уже в углу двора.

— Я — Трейси. Трейси Дугалл. Палеонтолог. Хотите чаю?

Чаю? После этакого приветствия мне куда более понадобилась бы порция виски. Однако я умею довольствоваться тем, что есть.

— Спасибо, с удовольствием, — кое-как выдавила я.

Во двор вошел Стив Нил.

— Отлично. Вижу, вы уже начинаете знакомиться с нашей командой.

Он одарил нас обеих дружественной улыбкой, но настоящее тепло, как ни жаль, адресовалось именно Трейси. И неудивительно: она была просто великолепна. Молодая — лет двадцати пяти, вряд ли старше, светловолосая и белокожая, с короткой стрижкой, так называемым «ежиком», над изящной головкой с четко очерченными скулами, большими глазами, полными губами и безукоризненными белыми зубами. Классический пример счастливого билетика в генетической лотерее. Носила она черные узкие брюки, черный маленький топик, босоножки на платформе и просторную хлопчатобумажную рубашку, похоже мужскую, незастегнутую, но завязанную узлом на животе. Да уж, подумала я, невзлюбить такую женщину — проще простого.

— Трейси — моя лучшая аспирантка, — сообщил Стив, все еще улыбаясь. — Она у нас ответственная за лабораторию.

«Так она еще и умница», — подумала я, чувствуя, что первоначальная неприязнь к красотке Трейси может без малейших усилий с моей стороны перейти в настоящую ненависть.

— Лучо тут разыгрывал борца за свободу. Напугал Ребекку, — сообщила Трейси Стиву.

Тот в изнеможении поник плечами.

— Лучо, поди сюда!

Из-за двери показался низенький и довольно упитанный юнец, с головы до ног выряженный в камуфляж. Круглое лицо было сплошь покрыто веснушками, кудрявые волосы так и выбивались во все стороны из-под шляпы. Толстенький животик был перепоясан ремнем, на котором болталась пистолетная кобура. Хотя в целом вид получался необыкновенно глупый, однако сам пистолет показался мне вполне настоящим.

— Отдай мне эту штуку, — велел Стив.

Лучо скривился.

— Сеньор доктор Нил, ну как мне охранять дом без оружия? — проныл он.

— Ты же солдат, вот и придумай что-нибудь, — примирительно, но твердо произнес Стив. — А теперь дай-ка мне пистолет. — Лучо с видимой неохотой повиновался. — И отнеси сумку мисс Маккримон в ее комнату. Голубую, — добавил он, показывая на одну из комнат второго этажа.

— Он у нас слегка с приветом, — шепнула мне Трейси, когда Лучо с моим багажом неторопливо двинулся к лестнице. — И, — она постучала себя пальцем по лбу, — чокнутый.

— Зато совершенно безвреден, — добавил Стив, когда Лучо наконец скрылся. — Он бы ничего вам не сделал. Честное слово. Однако, пожалуй, нам лучше поискать для этой игрушки какое-нибудь безопасное место, куда борцы за свободу нос не сунут. Трейси, ты не найдешь какое-нибудь укромное местечко в лаборатории?

Молодая женщина с отвращением разглядывала оружие.

— Конечно. Давай его сюда.

Она взяла пистолет очень аккуратно, двумя пальчиками, отставив руку подальше в сторону и направив дуло в пол. Трейси явно не жаловала подобные игрушки. Кажется, она начинала мне нравиться куда больше, чем я предполагала.

— Пойдемте, Ребекка, — позвала она меня. — Занесем эту жуткую штуковину в лабораторию, а потом попросим Инес приготовить нам чай и я помогу вам распаковать вещи. Моя комната рядом с вашей. Будет очень весело. Как в колледже.

— Наслаждайтесь последними часами свободы, — посоветовал Стив. — Завтра же с утра пораньше впрягу вас в работу. Трейси, скажи мне, куда спрячешь сама знаешь что.

На галерее вверху как раз снова показался Лучо. Похоже, обращаться с ним надо было, как с малым ребенком.

Выждав, пока он снова скроется в доме, Трейси повела меня в просторную комнату справа от главного входа во двор. Вдоль стен тянулись лабораторные столы. На левом лежал целый скелет. Голова его покоилась на черной бархатной подушечке.

— Это Бенджи, — сообщила Трейси, проследив мой взгляд. — Супер, да?

— Большой Бенджи, — произнес новый голос, и я повернулась навстречу высокому седеющему мужчине, который как раз вошел в лабораторию через правую дверь. — Видите, какой он высокий. То есть был высоким. Я Ральф, — он протянул мне руку. — Добро пожаловать на гасиенду «Край Света».

— Ральф Вулси, Ребекка Маккримон, — представила нас Трейси по всем правилам этикета. — Ральф — наш специалист по керамике. Из университета Южной Калифорнии. Ребекка…

— Я знаю, кто такая Ребекка, — засмеялся Ральф. Он и сам был довольно высок. Приятные непринужденные манеры, открытое лицо, твердое рукопожатие. — Последние несколько дней Стив ни о чем другом и не говорит, как о чудесной женщине, которая наведет у нас порядок. Могу только сказать, что если вы и впрямь сумеете навести тут, — он широким жестом обвел комнату, — хоть отдаленное подобие порядка, — вы просто волшебница.

— Да ладно, все не так плохо, как кажется, — успокаивающе заметила Трейси.

Я огляделась по сторонам. На самом деле, кругом и правда все было в относительном порядке, хотя и несколько хаотическом. Слева лежал Большой Бенджи и другие рассортированные кости.

— Мои владения, — снова пояснила Трейси. — Пишу диссертацию по палеоантропологии. Так что я, можно сказать, костяк экспедиции. От нашего друга Бенджи нам удалось узнать довольно много нового о состоянии здоровья людей во времена мочика. Глядите. — Она сунула череп Бенджи мне прямо в лицо. — Какие чудесные зубы! А та половина комнаты, — она махнула черепом в сторону Ральфа, — его вотчина.

Ральфова половина была сплошь засыпана глиняными черепками — одни лежали просто так на столах, другие отмокали в больших чанах. Рядом стояло несколько склеенных, осколок за осколком, горшков. Примерно посередине лежали видеокамера и маленький компьютер-лэптоп.

— Как вы ладите с компьютерами, Ребекка? — поинтересовался Ральф. — Мы надеялись, вы поможете нам каталогизировать все это барахло.

Я подошла поближе. Как раз таким компьютером и программами пользовалась я дома, у себя в магазинчике. Как же давно это было!

— Отлично лажу, — произнесла я, с усилием стряхивая тоску по дому.

Оба, и Трейси, и Ральф, откровенно обрадовались. Возможно, они не спешили бы прийти в восторг, знай, что я думаю. А думала я, как легко будет мне при помощи этого компьютера проверить все их записи: не найдется ли там упоминания о вазе и бирюзово-золотой ушной подвеске индейцев мочика.

У задней стены комнаты высилась груда ящиков. На каждом стоял год, буквы KB, что, полагаю, означало «Кампина-Вьеха», слово Caja, что по-испански означает «ящик», а потом номер.

— Что это? — спросила я.

— Ящики с уже каталогизированными предметами, найденными на раскопках, — ответила Трейси. — Мы их изучаем, вносим в каталог и храним в этих ящиках. А в конце каждого сезона отправляем в Лиму, в INC, Institute National de Cultura. Для занятий археологией в Перу требуется credencial, специальное разрешение. Credentials раздает INC, и все найденное на раскопках становится его собственностью.

Она подошла к груде ящиков.

— Говоря о хранении, как насчет Caja ocho, ящика номер восемь? — задумчиво спросила она и осторожно положила пистолет в ящик. — Запомните, ладно? И напомните мне сказать Стиву — ну и, разумеется, вытащить эту пакость отсюда перед тем, как мы будем все запаковывать. Сомневаюсь, что INC будет в восторге, обнаружив среди наших находок совершенно новенький пистолет! А теперь, Ребекка, пойдемте, устроим вас на новом месте.

— Только не говори Лучо про Caja ocho, хорошо, Ральф? — предупредила она, уже выходя.

— Ни за что не скажу, — пообещал он. Судя по улыбке, которой Ральф одарил молодую женщину напоследок, он тоже не остался равнодушен к ее чарам.

Трейси отвела меня на кухню и попросила Инес приготовить нам по чашке чая. До ужина оставалось еще ждать и ждать, но кухарка, похоже, симпатизировала Трейси и тотчас же водрузила чайник на плиту. Пока он грелся, Инес мило болтала с моей спутницей, меня же и словом не удостоила.

Вопреки моим ожиданиям, кухня выглядела очень даже укомплектованной. Там был ядовито-зеленый холодильник — по словам Трейси, работающий на пропане, темно-синяя плита и сзади — маленькая пропановая печка, раковина и все такое. Не знаю уж, что именно я рассчитывала увидеть, но явно что-то более примитивное. А уж как пах разогревающийся обед! Божественный аромат.

Вооружившись чашками с чаем, мы с Трейси быстренько прошлись по дому и поднялись на второй этаж. Комнаты первого этажа были приподняты над уровнем земли на три ступеньки — то ли из соображений эстетического порядка, то ли, чтобы их не затопляло в сезон дождей. Правда, представить себе потоп в пустыне лично я могла с трудом, хотя, послушать Стива с Трейси, такое уже случалось. Напротив главного входа в гасиенду располагались столовая и кухня. Справа — лаборатория и комнаты, переоборудованные под склад. Слева — маленькая гостиная, что-то вроде библиотеки, где стояло несколько потертых, но удобных кресел, множество книг и письменный стол. Самой первой комнатой слева от входа была сторожка Лучо. Его дверь украшали череп со скрещенными костями и грозное предостережение не входить. За исключением кухни, притулившейся на самых задворках гасиенды, во всех комнатах имелись не только окна, но и двери во внутренний дворик. Всю гасиенду можно было обойти по периметру по верандам первого или галерее второго этажа.

Лестницы, что вели на второй этаж, располагались в двух задних от входа углах дворика. По правой стороне второго этажа тянулись женские комнаты, по левой — мужские. Моя комната, голубая, была самой дальней от входа, рядом — желтая, где жила Трейси. В самой первой комнате обитала Хильда Швенген. Как не без легкой зависти сказала Трейси, там были даже «настоящие» окна, то есть выходящие не во дворик, а наружу.

На мужской половине покоям Хильды соответствовала комната Стива Нила. Следом шла комната Ральфа, а дальше — гостевая, где останавливались заезжие ученые. По словам Трейси, довольно часто на гасиенде бывал с визитами некий Рикардо Рамос, перуанский археолог, друг и коллега Стива.

В распоряжении Хильды и Стива было по собственной ванной комнате, мы же, простые смертные, получили по маленькой ванной с туалетом и раковиной на двоих — у меня, например, совместно с Трейси. В задней части второго этажа располагались общие душевые: женская справа, мужская слева.

— Гасиенду построили в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века, — сообщила Трейси в ответ на мой вопрос. — Она принадлежала зажиточной семье. Говорят, тут, во дворе, устраивали совершенно потрясающие приемы. Но вода ушла, и дом стоял заброшенный, пока лет тридцать тому назад кто-то не открыл здесь гостиницу. Она тоже быстро прогорела, уж больно изолированно располагалась, так что владелец обанкротился.

— А кто теперь хозяин гасиенды? — спросила я.

— Карлос Монтеро, — молодая женщина состроила гримасу. — Ужасный тип. Старый козел. У его отца была закладная на землю, и после банкротства она им и отошла. Вы скоро и сами познакомитесь с Карлосом, может, даже раньше, чем вам хотелось бы. Ему нравится стоять над душой, когда мы работаем. Но сегодня вам повезло. Он уехал в Трухильо, так что вечером его здесь не будет.

Пока Трейси рассказывала, я распаковывала Ребеккину туристическую сумку, выкладывая вещи на кровать.

— Не очень-то вы много всего привезли, — с сомнением в голосе протянула Трейси, разглядывая жалкую кучку моих пожитков.

И что я могла сказать? Что нахожусь в бегах, живу под чужим именем и ношу чужую одежду?

— Да вот. До последней минуты не знала, еду ли, так что даже собраться толком не успела, — жалко пробормотала я и добавила, заглянув в крохотный шкаф: — Впрочем, тут все равно, кажется, ничего не развесишь.

— Ох! — покаянно сказала Трейси. — Это потому, что я утащила все вешалки. Я привезла более чем достаточно одежды на нас двоих. Могу одолжить вам что-нибудь из моего барахла, у меня его завались. Идемте ко мне, посмотрим.

Я любезно улыбнулась, хотя было совершенно очевидно, что я на добрых двадцать фунтов тяжелее ее, так что мне все равно ничего не подойдет. Однако в одном отношении моя соседка оказалась права: она и в самом деле привезла кучу вещей — не то что на двоих, на целую армию хватит. Ее комната ломилась от одежды, обуви, фотографий, чучел разных животных и всевозможных безделушек.

— Я очень люблю свою работу, — сказала она, заметив, как я оглядываюсь. — Но терпеть не могу находиться вдали от дома, поэтому всегда беру с собой побольше всего, чтобы чувствовать себя, как дома. Я так скучаю по маме и отчиму, и всем друзьям, и моему приятелю Джеми. — Она по очереди демонстрировала мне фотографии каждого из упомянутых лиц. — Звоню домой раз в неделю, а то и два. Я даже по машине своей скучаю.

Она протянула мне фотографию и машины. Еще бы! А кто бы по такой не скучал? «Сааб» с открывающимся верхом. Будь у меня деньги на такую машину, я бы тоже по ней очень скучала. Итак, у Стива поистине необыкновенная аспирантка: красивая, умная и, судя по всему, богатая. И, что всего удивительней, при этом не избалованная и не испорченная.

— Вот, берите вешалки. — Она швырнула часть одежды на кровать.

Снизу донесся зычный голос Стива. Мы выглянули в коридор. Стив сзывал всех вниз, в гостиную, на коктейль.

Хильда Швенген оказалась уже там — сидела в неудобном с виду кресле прямо, точно кол проглотила. Вокруг витали клубы дыма от сигареты, которую она сжимала длинными изящными пальцами. На столике рядом с ней стоял большой бокал — по-моему, чистый скотч, даже без воды. Когда я вошла, она не удосужилась встать, — честно говоря, даже не наклонилась вперед, когда нас с ней представляли друг другу. Лишь протянула мне руку: ладонью вниз. Мне даже на секунду пришла в голову шальная мысль, будто она ждет, что я сейчас эту руку поцелую. Должно быть, подумала я, Хильда Швенген слишком свято уверовала в собственную значимость: как же, живая легенда, высшая жрица перуанской археологии. Она была высокой и очень худой, с длинной шеей и аристократическими скулами, одета в желтовато-белую полотняную рубашку и брюки с серебристым поясом. Серебристо-серые, седые волосы спадали на спину, собранные свободным хвостом.

— Добро пожаловать в гасиенду Гаруа, в нашу маленькую экспедицию, — сказала она мне милостиво, однако голос ее загрубел и охрип от миллионов выкуренных сигарет. — Насколько я поняла, не успели вы появиться, Лучо наставил на вас пушку? Должна извиниться за поведение своего персонала. Наверное, вы очень напугались.

— И впрямь, волнующее вышло начало работы, — согласилась я.

Все засмеялись, а рядом со мной вырос Стив с бутылкой виски в руках.

Вечер начался. Все участники экспедиции набились в маленькую комнатку, болтая о событиях дня, и о том, что они нашли и чего не нашли. Я познакомилась с Пабло Вела, старшим рабочим, славным молодым человеком довольно хрупкого сложения, зато с наметившимися очаровательными усиками. Он сказал, что вообще-то живет в городе, но каждый вечер приезжает в гасиенду поужинать и обсудить планы на завтра.

— Здесь кормят лучше, чем дома, — засмеялся он.

В честь моего прибытия студенты, жившие в городе и обычно питающиеся там же, тоже получили приглашение на обед: Алан, Сюзи, Дженет и Роберт из южнокалифорнийского университета, Джордж, Дэвид и Фред из техасского. Не хватало одного только Лучо, который предпочел остаться на страже — верно, готовился к тяготам жизни борца за свободу. От кого или чего он нас охранял, никто и словом не обмолвился.

Хотя народу было полно и в виски тоже недостатка не ощущалось, однако сам ритуал вечерних коктейлей остался в тот вечер, как и во все последующие, скорее ритуалом. Не тактам много и пили. Зато всем нашлось, о чем поговорить с Хильдой. Сидя все в том же кресле с бокалом скотча в руке, она по очереди выслушивала почтительных подчиненных. Всех — кроме Трейси. Я обратила внимание на то, что молодая женщина старалась держаться от живой легенды как можно дальше, что в таком небольшом помещении было делом нелегким.

В дверях показалась Инес. Мы пошли обедать. И что это был за обед! Сперва — пряная кукуруза и очень вкусный картофельный суп, который Инес разливала из стоящей на боковом столике зеленой супницы. Потом — огромное блюдо с рыбой, как мне сказали, разновидностью морского окуня, в соусе из грецких орехов, а на гарнир — ломтики авокадо, маринованные овощи и картофельные ломтики в каком-то соусе, который я не узнала, зато возлюбила с первого же мгновения. Все присутствующие с жаром накинулись на еду, одна лишь Хильда Швенген рассеянно гоняла кусочки по тарелке и то и дело прихлебывала виски. Несколько раз я замечала, как она поглядывает через стол в сторону Трейси, которая оживленно беседовала с Пабло и Стивом. И что-то в этом взгляде заставило меня призадуматься. Интерпретировать его я не смогла, но сразу же поняла: дружеских чувств там и близко не лежало. Возможно, ревность? Трейси явно принадлежала к числу юных особ, которые способны в ком хочешь пробудить ревность и зависть, если бы не то, что сама она, на мой взгляд, держалась дружественно и естественно. Впрочем, я-то ведь только приехала, очень может быть, Хильда знает что-то, чего не знаю я. Ральф тоже с Трейси буквально глаз не сводил, подтвердив мое первоначальное подозрение, что он влюблен по уши.

Как бы там ни было, но буквально через несколько минут после начала обеда Хильда поднялась со своего места и, оставив почти нетронутую еду на тарелке, покинула столовую, на ходу ловко прихватив почти полную бутылку скотча с бокового столика. Я слышала, как шаги ее медленно удаляются вверх по лестнице, а затем по галерее по направлению к ее комнате.

На несколько мгновений в столовой воцарилась тишина. Первой заговорила Трейси.

— Инес, — произнесла она, — пожалуйста, отнесите поднос наверх доктору Швенген, хорошо?

— Она никогда ничего не ест, — возразила кухарка.

— Знаю, — тихо сказала Трейси, — но вы все равно отнесите.

Если Хильда ничего не ест, много теряет, подумала я, видя, как в столовую продолжают поступать все новые и новые великолепные блюда. Потом Трейси тоже вышла, и я уже всерьез озадачилась, что это тут такое происходит, но через несколько минут молодая женщина вернулась, пряча что-то за спиной.

— Я приберегала их для какого-нибудь особого случая и, думаю; приезд Ребекки и ее чудесное избавление от смерти от рук непримиримого борца за свободу Лучо как раз подходит под «особые случаи». Вот! — И она гордо вытащила из-за спины три бутылки отличного вина. Ну разве можно такую не любить? Судя по общему хору восторженных голосов, все разделяли мое мнение. Беседа сделалась еще оживленнее, а шума в комнате значительно поприбавилось. У каждого нашлось в запасе какое-нибудь археологическое приключение, достойное того, чтобы поведать во всеуслышание, и каждое новое было захватывающей и невероятнее предыдущего. Стив с Трейси хвастались, как их исследования помогали полиции раскрывать давние преступления. Пабло расписывал, как местные жители злятся, что тут ведутся раскопки, — ведь это лишает их старинного промысла: незаконной торговли древностями. Студенты наперебой рассказывали, в каких примитивных условиях им порой приходится жить.

Однако лучшая история, разумеется, приберегалась под конец: как Хильда Швенген отбилась от четырех бандитов. Они со Стивом возвращались в город с раскопок на джипе без верха. Узкая дорога петляла средь кустов, как вдруг на них, размахивая обломками стальных труб, выскочило четверо. У одного, кажется, был здоровенный кинжал. Стиву с Хильдой велели выйти из машины. Хильда хладнокровно вытащила из ящичка для перчаток пистолет и принялась палить поверх голов.

— Наверное, они решили, она плохо стреляет, — под общий хохот сказал Стив. — Даже я так решил. Сам-то я прятался на полу джипа, если только можно представить, чтобы человек моих габаритов втиснулся в такое крохотное пространство. Но я-таки втиснулся. А Хильда продолжала стрелять, и до них постепенно дошло, что она вполне может кого-нибудь задеть. Так что они поджали хвосты и дали деру.

Видно было, что эту историю рассказывали уже не один раз и со временем она превратилась в миф местного масштаба. И точно так же было видно, что все в этой небольшой компании любят и уважают свою бесстрашную руководительницу.

Удачный выдался вечер — первый приятный вечер за долгое время. Мне даже удалось настолько расслабиться, чтобы скинуть туфли и свернуться калачиком в кресле. Пока мы так сидели вокруг стола, вырубилось электричество. Похоже, такое случалось нередко, поскольку спички и свечки явились на сцену в мгновение ока. Тем временем стало прохладнее, и я решила принести из комнаты свитер, чтобы прикрыть плечи. Прямо как была, босиком, я вылезла из кресла и, наслаждаясь прохладой мрамора под ногами и стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить Хильду, отправилась наверх. Дверь моей комнаты была полуоткрыта. Странно — я же помнила, что закрывала ее. Внутри мне померещилось мерцание свечки. Я осторожно подкралась и заглянула в комнату.

Там стояла Инес, спиной ко мне, а на столике и правда горела свеча. Инес по очереди притрагивалась к каждой из моих оставленных на кровати вещей и словно бы что-то нашептывала. Перебрав все до единой вещи, она выпрямилась и, не поворачиваясь, произнесла:

— Так ты пришла наконец, как сказано.

Я намертво застыла на пороге, а она наконец повернулась и прошептала:

— Cuidado al arbolado! — Берегись лесов. — Хочешь выжить — остерегайся лесов.

Внезапно налетел резкий порыв ветра, свечка погасла, дверь что есть силы хлопнула о косяк. Я невольно оглянулась. А когда повернулась вновь, Инес уже исчезла, хотя я и перегораживала выход. Я дернулась посмотреть, не прошмыгнула ли она через маленькую ванную в комнату Трейси, но так ничего разглядеть и не смогла. Все это было, на мой взгляд, чересчур уж загадочно и даже тревожно.

Через несколько минут я спустилась в столовую. Инес уже прибиралась на кухне. Мне она ничего не сказала, по-прежнему точно не замечала моего присутствия. Вскоре брат Инес, Томас, приехал забрать ее домой. Стив, Трейси и я проводили ее до порога. У Томаса был маленький мотоцикл с прицепом. Инес забралась на пассажирское место и чопорно выпрямилась, стиснув сумку перед собой и покрепче нахлобучив шляпу. Когда ее брат, которого я никогда прежде не видела, разворачивал мотоцикл на площадке перед гасиендой, луч фар на миг выхватил из тьмы фигуру, стоящую в одной из призрачных арок павильона на краю леса. Судя по одежде, — рабочий, campesino, или фермер. В руках он держал что-то вроде мешка, не то из дерюги, не то из пластика. Едва на него упал свет, рабочий мгновенно отступил и снова растворился в тени.

«Странное место», — подумала я.

Позже той же ночью я лежала в постели и никак не могла заснуть, хотя, наверное, дремала. Из памяти еще не выветрился эпизод с Инес, равно как и с мужчиной у павильона, так что я вздрагивала от любого шороха. В какой-то момент я вдруг поняла, что в шуме ветра различаются приглушенные голоса. Я встала, тихонько подошла к двери и приотворила ее. И вправду, внизу кто-то шептался. Я скорее почувствовала, чем увидела, как высокая парадная дверь открывается, пропуская кого-то внутрь. Я двинулась к перилам рассмотреть, кто это, и в ту же секунду внизу на миг вспыхнула спичка. «Стив», — подумала я. А с ним какой-то незнакомец и третий, различить которого я не могла. Беседа была недолгой и, как мне показалось, сердитой. Незнакомец, быть может, тот самый рабочий из павильона, снова выскользнул из гасиенды. Я вернулась в кровать и закрыла дверь, пока Стив не успел подняться на второй этаж.

Еще через несколько минут мне показалось, что дверь Трейси тихо скрипнула. Я снова поднялась и выглянула наружу. Несмотря на туман, ночное небо ярко сияло, и в свете звезд я различила, как Трейси неслышно скользит по галерее с другой стороны двора. Она дошла до самого конца и, хотя я прождала еще несколько минут, не вернулась. Стив и Трейси. Я не удивилась, но все равно испытала легкий укол разочарования и досады.

 

10

Через несколько дней после приезда я познакомилась с сеньором Карлосом Монтеро, владельцем цеха с высокопарным названием «Фабрика райских изделий» и, на мой взгляд, самым вероятным кандидатом на роль человека, контрабандой вывозящего из Перу поделки индейцев мочика. Не слишком-то вышло удачное знакомство, и моего заранее предвзятого о нем мнения оно отнюдь не улучшило. Монтеро и вправду более чем оправдал отзывы о нем остальных женщин из экспедиции. Зато в результате у меня появился предлог для визита на фабрику, а ведь я с самого начала очень хотела туда проникнуть.

Вся беда в том, что жизнь в образе Ребекки сильно ограничивала время, остающееся у меня на решение проблем моей настоящей жизни. По утрам, часов в пять, я поднималась под пение обитавшего на задворках гасиенды петуха. К шести же успевала умыться или принять душ (в зависимости от ситуации с водой), выпить кофе, позавтракать фруктами и бутербродами с ореховым маслом на кухне, куда, позевывая, стекались и остальные участники экспедиции. А в самом начале седьмого уже ехала в город — забирала Пабло, старшего рабочего, и группку студентов Стива и Хильды. Сколько помещалось, влезали в кабину. Остальные забивались в кузов. Потом я везла их на раскопки — пыльный участок земли в нескольких сотнях ярдов от Панамериканской магистрали, высаживала их и катила к условленному столбу на шоссе, где забирала группу из восьми перуанских рабочих и, в свою очередь, переправляла к месту работ. Потом возвращалась на гасиенду. К тому времени Стив уже горел нетерпением ехать на работу, а Хильда, по всей видимости, признававшая только три вида продуктов — кофеин, никотин и алкоголь, — как раз успевала накачаться сигаретами и кофе. Теперь я везла на раскопки их.

В половине восьмого я подбирала на шоссе Инес Кардосо и везла ее на рынок в Кампина-Вьеха за продуктами. Пока она занималась покупками, я забирала всевозможные припасы, которые были нужны на гасиенде и раскопках: виски — каждый день, питьевую воду — почти каждый, фотопленку, веревки, доски, цепи, пропан для холодильника, словом — все на свете. Покончив с этим, ехала на раскопки помочь, чем смогу, попутно высадив Инес с продуктами у дома. За все время, что я провела здесь, она ни разу не упомянула случай в моей комнате — и я тоже. Едва ли она объяснилась бы, даже и спроси я ее об этом. Да и вообще трудно было всерьез принимать предостережения про леса, когда кругом росло так мало деревьев.

А в свободное от беготни с поручениями время я работала в лаборатории. Любой найденный на раскопках предмет, пусть даже, на мой взгляд, совершенно незначительную мелочь, присылали на гасиенду — как правило, в пластиковом пакетике и с ярлычком, где было точно описано место находки. Каждый такой экспонат следовало занести в компьютер, охарактеризовав по заведенному шаблону: первый уровень информации: место обнаружения, глубина слоя, размер, материал и краткое описание. Затем шел более развернутый файл, куда вносились всякие специальные сведения, в зависимости от типа материала. Здесь Ральф с Трейси пытались классифицировать находки по периоду и культуре — ну, например, «средний период культуры мочика». Для них это был кропотливый труд, для меня — совершенно механическая работа: я просто получала информацию и заносила в соответствующее место таблицы.

Каждый день, а иногда и по нескольку раз в день я забирала с раскопок сумочки с найденным материалом и отвозила Трейси с Ральфом, которые весь день работали в лаборатории.

Если выдавалась свободная минута, я работала на раскопках — квадрате со стороной около двенадцати футов с веревочной разметкой внутри. Порой мне доверяли под надзором Стива или Хильды расчистить какой-нибудь кусок поверхности, но чаще я либо помогала вести учет находок, по большей части глиняных черепков, либо таскала землю из ямы к ситу. Сито представляло собой большую квадратную раму со сторонами по два с половиной фута, затянутую проволочной решеткой и водруженную на четыре ножки, так что вся конструкция была высотой примерно по пояс. Землю вываливали на решето сверху и начинали тихонько покачивать, так что грязь сыпалась сквозь ячейки, а даже самые крохотные предметы оставались в сетке. Их вынимали, переписывали и рассортировывали по пакетикам. Как я поняла, ничего не уносили с раскопок, не отметив координат находки на карте участка и не описав, а зачастую еще и сфотографировав.

В жаркий день мне полагалось развезти всех обратно по домам между двумя и половиной третьего, в прохладный — работали чуть дольше, впрочем, не намного. В послеполуденные часы ветер, даривший хоть какое-то облегчение от зноя, усиливался и гулял по раскопкам, поднимая тучи пыли, которая забивалась в глаза, волосы, уши и под одежду. Что еще хуже, случалось, она засыпала чуть ли не все плоды дневных усилий.

В пять часов я возвращалась на шоссе забрать Инес и отвезти в гасиенду, где она заканчивала готовить ужин. А в промежутках по мере необходимости развозила людей и припасы между городом, раскопками и гасиендой.

Помимо всего прочего я каждый день выкраивала минутку завернуть в коммуну и проведать двух своих подопечных, как вскоре я начала называть про себя Ягуара с Пачамамой. Меня саму удивляла такая сентиментальная привязанность к этой парочке. Не знаю уж, как им удалось вкрасться в мое сердце, однако ж удалось.

Им выделили крошечную хижину, и Пачамама при помощи остальных членов коммуны быстро навела там относительный уют. Ребята отыскали где-то старые ковры и приколотили их к стенам для зашиты от пыли и песка. Кто-то одолжил им маленький деревянный столик и пару табуретов. Спали Ягуар с Пачамамой все еще в спальных мешках, но хотя бы смастерили себе что-то типа низеньких деревянных лежанок. Ягуар немедленно принялся изучать испанский язык, хотя сама по себе жизнь в коммуне едва ли требовала знания испанского — общество там собралось практически из одних американцев. Каждый раз, как я заезжала, Ягуар пытался разговаривать со мной по-испански. Пока получалось у него это весьма примитивно, однако, на мой взгляд, схватывал он все на лету.

Главой коммуны являлся некий американец, в припадке гордыни взявший себе имя Манко Капак, в честь легендарного вождя инков, сына Луны и Солнца. Когда я спросила, почему он решил так назваться, он ответил: «Ништяк, сойдет» — судя по всему, выражение это было девизом коммуны. Оно, да еще «плыть по течению».

Манко Капак был невысок, примерно с меня ростом, но все, чего не добирал статью, брал общим величием манер. До того, как приехать сюда и сделаться местным воплощением Великого Инки, он был актером, что и сказывалось. Двигался он плавно и грациозно, как будто когда-то учился танцевать, а его звучный и выразительный голос обладал свойством мгновенно привлекать к себе всеобщее внимание. Над четко очерченными скулами сидели острые проницательные глаза совершенно необыкновенного синего оттенка. Длинные седые волосы он заплетал в косу, свисавшую по спине. Я бы дала ему пятьдесят с небольшим. Еще один член коммуны, мужчина средних лет с необъяснимым именем Мунрей — кажется, принятие нового имени входило в ритуал отрешения от прежней жизни, — сообщил мне, что Манко Капак стоял на пороге блестящей карьеры в Голливуде, однако пресытился излишествами и приехал в Перу, дабы вернуться к истокам. Я прекрасно понимала, как можно пресытиться Голливудом, однако при всей своей величавости лицо Манко Капака не будило во мне ровным счетом никаких ассоциаций, так что, насколько далеко ему оставалось до пресловутого «порога», — это еще вопрос. Скорее всего, обычный несостоявшийся актер.

Коммуна состояла из кучки жилых хибарок и строения побольше, где находились кухня со столовой и где обитал сам Манко Капак. Всего там проживало около двадцати человек обоих полов, самого разного возраста и цвета кожи, и каждому отводилась какая-то работа. Пачамаму приставили к кухне, а Ягуар, парнишка старательный, но отнюдь не семи пядей во лбу, занимался всевозможной черной работой: добывал дрова или расчищал новые участки земли под то, что Мунрей называл земледелием. Я бы, честно говоря, это больше чем садоводством не назвала, да и то садоводством весьма малопродуктивным. Почва тут была песчаная, а коммуна еще и ютилась у опушки рощицы алгаробы, иначе называемой еще рожковым деревом, — растения с очень красивыми раскидистыми ветвями, но жутчайшими шипами, какие только мне приходилось видеть. Эти шипы ровным слоем усеивали землю вокруг, раздирая тонкие подошвы членов коммуны в клочья. И над всем витал неописуемый, характерный аромат шестидесятых — вплоть до легкого душка марихуаны.

Я никогда не тяготела к коллективизму и потому не могла понять, что люди находят в подобном образе жизни. И, судя по всему, мало-помалу стала убеждаться, что в этом отношении обрела в Ягуаре родственную душу. Пачамаме нравилось быть в гуще событий, она легко заводила друзей, все время просиживала в главном здании и, кажется, воспринимала происходящее как одно затянувшееся веселое приключение, этакую шалость. У меня складывалось впечатление, что, когда ей все это прискучит, она с такой же легкостью возьмет да и уедет отсюда. Но Ягуара я неоднократно видела где-нибудь на отшибе, вдали от всех. Казалось, он пребывает в глубокой задумчивости, и я, не желая мешать, чаще всего к нему не подходила.

Как-то раз я снова встретила его одного. Кругом было очень красиво и тихо, лишь из коммуны доносились отголоски пения, да позвякивал где-то неподалеку крестьянский заступ. Наконец Ягуар поднял голову и увидел меня.

— Слышите? Это крестьянин, наш сосед. Строит стену, чтобы отгородиться от нас. Не очень-то нас здесь любят. Я предложил ему помочь, но он то ли не понял, то ли я ему просто не понравился. Не знаю. Надо бы ему научиться плыть по течению, как велит Манко Капак. Я рассказал ему про покалипсис, но, кажется, он тоже не понял.

«Счастливый человек», — подумала я.

Ягуар слабо улыбнулся, как будто прочел мои мысли.

— Совсем как дома, этот звук то есть. Я жил рядом с каменоломней.

На миг я увидела его таким, каким он, верно, и был на самом деле: отчаянно тоскующий по дому подросток вдали от родных краев. Как я его понимала!

— Ягуар, а почему бы тебе просто не собрать вещи и не уехать? Из-за денег? У тебя нет денег на дорогу домой?

Прежде чем ответить, он довольно долго глядел на меня, и мне показалось, что белки глаз у него покраснели, как будто бедняга готов был заплакать.

— Я не могу вернуться домой. Денег и правда нет, но дело не в этом. Я просто не могу сейчас вернуться домой.

— Я тоже, — отозвалась я.

Мы немного посидели и погрустили.

— Как ты думаешь, — наконец начала я, — у тебя не будет времени немного помочь мне с работой? А то мне самой тяжело загружать все эти баки с водой и пропаном в кузов грузовика.

Не очень ловкая получилась хитрость, даже Ягуар при всей своей простоватости сразу же это понял, но тем не менее согласился.

После этого я стала частенько заезжать в коммуну, и если Ягуар не был занят на общих работах, то забирала его с собой. Поездки в город в обществе Ягуара превращались в настоящее приключение, особенно когда надо было завернуть на рынок, где буквально все лило воду на его мельницу. Авокадо, апельсины, бананы, шарфы, кастрюли и сковородки исчезали и появлялись в его руках к восторгу толпы, особенно ребятишек. И хотя его испанский все еще находился в зачаточном состоянии, магия говорила сама за себя.

Постепенно я пришла к выводу, что ошиблась, посчитав его туповатым. Да, он был плохо образован и слегка чудаковат, точно не от мира сего, зато на удивление хорошо знал историю и развлекал меня всевозможными побасенками из жизни конкистадоров и индейцев инка, в красках расцвечивая сухие факты учебника. Иной раз он норовил завести беседу об этом самом пресловутом «покалипсисе» и о том, верю ли я в прошлую жизнь, но я в подобные дискуссии не ввязывалась. О доме никто из нас не заговаривал.

Я предлагала заплатить ему за помощь, но он отказался. Поэтому я стала посылать его по всяким поручениям — принести воды, несколько мотков веревки или еще что-нибудь и говорила ему оставить сдачу себе. Это его, похоже, устраивало — не так задевало гордость. Мы словно заключили молчаливое соглашение — союз двух людей, которые, каждый по своим собственным тайным причинам, не могут вернуться домой.

В одну из таких многочисленных поездок в город я и познакомилась с Карлосом Монтеро. В тот раз я завезла Ягуара с Пачамамой на рынок, чтобы они могли прокутить часть заработанных парнишкой денег на мороженое, а Трейси — в офис Telefonica del Peru, чтобы она позвонила домой. Потом мы с Трейси оставили Ягуара потешать фокусами ребятишек, а сами отправились на рынок поискать что-то, что ей было нужно для лаборатории. Помню, я и сама изрядно развлекалась — меня радовала бурлящая кругом жизнь, пестрая мешанина красок, звуков и зрелищ.

Кампина-Вьеха — приятное местечко, не слишком красивое, зато всегда интересное, один из маленьких городков, нанизанных, точно бусы, на нитку Панамериканской магистрали. Перед церковью, само собой, расположена неизбежная Пласа-де-Армас, на сей раз такая крохотная и тесная, что там некуда даже отойти, чтобы разглядеть во весь рост местную статую героя, в данном случае — Симона Боливара, одного из освободителей Перу. И днем и ночью на площади кипит жизнь. По вечерам здесь прогуливаются влюбленные парочки, описывая круги вокруг памятника. От площади во все стороны отходят узенькие кривые улочки, вотчина мотоциклетных такси — по многим из этих улочек наш грузовичок даже и протиснуться-то не в состоянии.

Рынок едва ли не больше всего остального города. Зайдя внутрь, оказываешься точно в кроличьей клетке: узкие проходы между прилавками забиты народом, все шумят, галдят и кричат, на все лады расхваливая товар. Там так тесно, что можно в два счета заработать клаустрофобию.

Мы с Трейси беззаботно брели и жевали alfajores, песочные печенья с прослойкой из сгущеного молока, как вдруг спутница схватила меня за руку.

— Тьфу ты! Вернулся!

Вернулся? Я оглянулась и увидела за пару проходов от нас толстощекого мужчину средних лет в серых брюках и розовой рубашке, пуговицы которой едва не лопались на выпирающем животе незнакомца. Он оживленно махал Трейси рукой.

При более близком осмотре Карлос Монтеро, наш ангел-благодетель, оказался весьма неприятным типом с плохими зубами — улыбка его так и сверкала золотом, — и самыми что ни на есть нахальными руками. Неудивительно, что все до единой женщины в экспедиции тяжело вздохнули, услышав от Лучо, что его дядя вот-вот возвращается из Трухильо.

Если я думала, что в своем возрасте уже могу не опасаться приставаний сеньора Монтеро, то очень скоро убедилась в своей ошибке. Похоже, его с неимоверной силой влекли к себе абсолютно любые представительницы слабого пола вне зависимости от возраста, размера и внешности.

— Ребекка, это сеньор Монтеро, наш спонсор, которому мы так многим обязаны, — мило прощебетала Трейси. Со своего места я видела, что она скрестила пальцы за спиной. — Сеньор Монтеро, а это сеньора Маккримон, последнее прибавление в составе нашей экспедиции.

— Сеньор Монтеро, — произнесла я, стараясь подпустить в голос побольше энтузиазма. — Я так много о вас слышала. — Это, по крайней мере, было чистой правдой. — Стив рассказывал, какие замечательные копии выделаете в Параисо. Надеюсь, мне как-нибудь представится случай посмотреть вашу фабрику.

Монтеро одарил меня похотливой улыбочкой и поцеловал мне руку, задержав ее в своей куда как дольше, чем мне хотелось бы.

— Вы тоже археолог, сеньора? Какая восхитительная профессия. О, как жаль, что сам я смолоду не мог изучать археологию, но наша семья была совсем небогата, так что мне с малых лет пришлось работать вместе с отцом и старшим братом.

Он по-прежнему держал меня за руку. Я выдернула ладонь, и Карлос вновь перенес внимание на Трейси. Она выглядела потрясающе: этакая ледяная принцесса вся в белом, кофточка без рукавов, льняные брючки, босоножки и тоненькие золотые цепочки на шее и на запястье.

Карлосу, во всяком случае, увиденное явно понравилось. У него только что слюнки не потекли.

— А как поживает сеньорита Трейси? — сальным тоном осведомился он.

— Отлично, — заверила она самым любезным тоном, какой только смогла изобразить. — А вы, сеньор Монтеро?

— Карлос, с вашего позволения. Называйте меня Карлосом, — проворковал он. — У меня все превосходно. Могу ли выразить надежду, что в мое отсутствие вам повезло найти какие-нибудь выдающиеся образцы или, дай бог, гробницу?

— Ничего особенного, сеньор Монтеро, — ответила Трейси, старательно игнорируя все его попытки перейти на более фамильярный уровень. — Боюсь, на этой неделе вы за свои деньги не получите ничего стоящего.

— Но дело отнюдь не в деньгах! — елейно запротестовал он. — Вся моя благотворительность — лишь во благо науки.

— Ну разумеется, — вежливо промямлили мы с Трейси.

Не добившись ничего от нее, Карлос вновь повернулся ко мне.

— Сеньора, для меня будет громадной честью лично показать вам Параисо. Надеюсь, буду иметь это удовольствие в самом скором времени.

Трейси начала бормотать извинения и еще через несколько минут беспрестанных изъявлений благодарности сеньору Монтеро за щедрость и вклад в науку, а также моих заверений, что я непременно нанесу визит ему на фабрику, мы начали расходиться. Трейси благоразумно — как мне предстояло выяснить на собственном опыте, — попятилась, я же просто развернулась, в результате чего знакомство мое с сеньором Монтеро завершилось ощутимым щипком за мягкое место. Я настолько не привыкла к подобному обращению — меня не щипали за это место с тех пор, как я в восемнадцать лет путешествовала по Италии, — что совершенно опешила и даже ничего ему не сказала. Однако, умея учиться на своих ошибках, мысленно зареклась впредь поворачиваться спиной к сеньору Монтеро.

— Средь всего мирового запаса ругательств, красочных и выразительных самих по себе, еще не изобретено такого, которое было бы достойно этого человека! Карлос Монтеро — само по себе ругательство! — прошипела я Трейси, едва мы отошли достаточно далеко, чтобы он нас не слышал. — Теперь я понимаю, отчего вы считаете, что Лучо вполне безобиден. Еще бы! Он просто-напросто тычет в вас пистолетом. А этот тип сперва утопит в слюнях, а потом ущипнет за задницу!

Трейси хихикнула:

— Ой! Надо было мне вас предупредить!

Я пронзила ее убийственным взглядом, но мне ничего не оставалось, кроме как засмеяться.

Заручившись приглашением Монтеро, я нашла предлог посетить «Параисо» на следующий же день. На гасиенде не было телефона, и часть так называемого спонсорства Монтеро заключалась в позволении пользоваться его телефоном и факсом. Стив попросил меня отослать факс одному из своих коллег на родине с просьбой временно раздобыть где-нибудь рентгеновский аппарат для более детального обследования Бенджи.

Фабрика «Параисо» располагалась по ту сторону магистрали, к северу от поворота на гасиенду. Раскинувшийся комплекс невысоких зданий, выкрашенных облупившейся розовой краской, включал саму фабрику, магазин и небольшую бензоколонку. Монтеро и впрямь был главным бизнесменом местного масштаба.

Ни в магазине, ни на бензоколонке его видно не было, поэтому я прошла в самое дальнее строение через дверь, по обеим сторонам от которой стояли большие керамические вазы с рисунками в стиле мочика. За дверью, в маленькой темной прихожей, находился стол, а на нем — различные керамические вещицы, включая три или четыре горшка со стремевидными горлышками и множество зверей, самыми примечательными из которых являлись морские львы и олени. Коридор вел направо, и я по очереди прошла через три маленьких смежных комнатушки.

В следующем помещении располагалось что-то вроде маленькой выставки. На стенах висели плакаты, объясняющие, как именно индейцы мочика изготавливали свою керамику. Однако я не успела толком оглядеться по сторонам, как ко мне тихонько подошла застенчивая хрупкая женщина.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Я ищу Карлоса Монтеро, — объяснила я. И на всякий случай добавила: — Меня послал Стив Нил, из археологической экспедиции.

Упаси господь, Монтеро еще решит, будто я явилась по собственному почину. Из соседней комнаты донеслось кряхтенье, скрип кресла — это сам хозяин фабрики поднимал свои необъятные телеса, чтобы взглянуть, кому это он понадобился.

— Сеньора Маккримон! — воскликнул он, расплываясь в улыбке. — Какая честь!

Благоразумно соблюдая безопасную дистанцию, я спросила, нельзя ли отправить факс.

— Консуэло, — распорядился Монтеро, — подай сеньоре Маккримон чего-нибудь прохладительного. Садитесь.

Он показал мне на кресло, а Консуэло — я решила, что эта бедняжка его жена, — принесла мне «Инка-Колу», напиток, весьма популярный в Перу, но мне лично напомнивший жидкую жевательную резинку. Мне хватило и одного глотка! Чтобы прикрыть эту неучтивость, я спросила сеньора Монтеро, нельзя ли мне, пока он будет отправлять факс, быстренько осмотреть его фабрику.

— Ну конечно! — Монтеро показал на дверь за его столом. Консуэло провела меня туда.

За дверью оказался довольно большой рабочий цех. Человек двадцать рабочих на миг оторвались от дела и уставились на меня. Стандартное индустриальное помещение: очень высокие потолки, массивные балки, жалюзи на окнах раскрыты для лучшего освещения и вентиляции. Вентиляция тут и впрямь остро требовалась: в углу справа от меня пылала здоровенная печь для обжига. Двери по обеим сторонам от нее были распахнуты настежь, чтобы в цеху стало хоть чуть-чуть прохладнее.

Одну половину цеха занимали длинные низкие столы, за которыми рабочие — среди них и совсем молоденькие девушки, — расписывали предназначенные для обжига горшки и вазы. Слева, в самом конце комнаты, стоял чертежный стол, за которым трудился мужчина среднего возраста.

Теперь, наконец-то попав сюда, я поняла, что и сама толком не знала, что именно собираюсь осматривать. Еще в Нью-Йорке, в том кафе при музее, я пришла к выводу, что в Кампина-Вьеха были найдены некие работы мочика, которые вывезли из страны под видом копий. В городе была всего одна подобная фабрика — и вот я на нее попала. А дальше-то что? Я поспешно огляделась, не бросится ли в глаза что-нибудь подозрительное вроде запертых дверей, больших ящиков или станков, которыми можно было бы прикрыть потайной люк в полу — словом, что-то, выдающее ход в спрятанную комнату. Однако ничего такого я там не обнаружила. Помимо двух здоровенных, гаражного типа, ворот по бокам от печи в цех вели три двери: одна, сзади, была открыта, чтобы лучше проветривалось — от печи шел сильный жар, вторая — та, через которую я сюда вошла, и третья — в санузел.

Склад, располагавшийся близ печи, ничем не был отгорожен от самого цеха. На металлических стеллажах выстроились ряды всевозможных керамических изделий. На одном стояли абсолютно одинаковые рыбы, на другом — фигурки воинов мочика, на прочих — растения, животные и так далее на разных стадиях изготовления. Вещицы из еще необсохшей глины размещались ближе всего к печи, далее шли уже разрисованные, но еще не законченные, и, наконец, место, где упаковывали в тару готовую продукцию. По роду работы мне приходилось посещать подобные цеха, и этот выглядел совершенно нормально.

Я быстро выглянула наружу через открытые двери. Слева, ярдах в пятистах, виднелись четыре полуразрушенные стены — развалины старого здания. Быть может, когда-то там находился склад, быть может, еще что-нибудь, однако сейчас оно было абсолютно бесполезно.

Вскоре нас с Консуэло догнал Монтеро собственной персоной. Он шуганул жену и сам взялся выполнять обязанности гида. Оказалось, он великолепно разбирается в керамике работы мочика и способах ее производства. Он поведал мне, что мочика первыми в мире начали использовать формы, что у самых распространенных типов сосудов мочика были носики в форме стремени, и что по длине и типу этого самого носика легко определить точный возраст кувшина, особенно из южной части империи мочика.

Также Монтеро с откровенной гордостью подробно рассказывал, как работает его предприятие.

— Это вот точка отсчета, — произнес он, останавливаясь возле чертежника, которого представил как Энтони. — Антонио делает эскизы по фотографиям подлинных изделий и рисует форму для заготовок. Видите, сейчас он изображает кубок со сценами охоты на оленей. Вон там, — фабрикант перешел к новому месту, — делаются сами формы, а здесь, — он широким жестом обвел весь цех, — сидят художники, раскрашивающие глиняные заготовки в соответствии с рисунком.

— Я очень горжусь своими рабочими, — продолжал он. — Великолепные мастера. Взгляните поподробнее на эту вот вазу в форме рыбы. — Раскрашивающая ее молоденькая женщина застенчиво улыбнулась. — Кое-что мы делаем простенько и недорого, специально для туристов, но в других случаях, как сейчас вот, наши творения не просто обычные копии — нет, скорее, самые настоящие вещи в стиле мочика. Настоящие произведения искусства. Согласны?

Я была абсолютно согласна, что и сказала. У Карлоса и в самом деле работали потрясающе талантливые художники. Следить, как под мягкими касаниями кисти оживают замысловатые изображения, было чистейшим удовольствием, хотя я и любовалась этим зрелищем при самых что ни на есть неподходящих обстоятельствах.

— А реплики вы делаете, сеньор Монтеро? — поинтересовалась я. — Точные копии керамики мочика?

— Вы имеете в виду такие, которые готовят по древним технологиям? — уточнил он. — Нет, нам более по вкусу электропечь. — Он улыбнулся. — На самом деле, мы не можем позволить себе изготовлять реплики. На них ничего не заработаешь, уж слишком трудоемкое и дорогостоящее занятие.

Не переставая трещать, Монтеро провел меня по всему цеху. Показал, где пакуют готовый товар, похвастался, что его продукцию покупают даже иные музеи. Для меня все это стало настоящим откровением — не столько сама технология мочика, про нее мне уже довольно рассказал Ральф, а то, что Карлос так хорошо разбирался во всем этом и так явно гордился своей фабрикой. Сначала по его поведению я предположила, что имею дело с полным невежей, однако он вовсе таковым не был. Да, куда более сложная личность, чем я думала.

Но под конец он, разумеется, снова все испортил, плотоядно сжав меня в объятиях. Кажется, я уже начала привыкать к его манере обращения с противоположным полом: хладнокровно высвободилась и пожелала всего хорошего.

Выйдя из цеха, я наскоро заглянула в магазинчик при фабрике. Точно такой же, как все его собратья: заваленные готовой продукцией стеллажи, две стойки, кругом сплошной беспорядок. Как и в самом цехе — ничего подозрительного.

В тот вечер Хильда Швенген, по своему обыкновению, исчезла почти сразу же, как подали ужин, и более уже не показывалась. Лучо тенью рыскал по всему дому — подозреваю, в поисках оружия. Чуть раньше я застала его в лаборатории, он рылся в ящиках. После того как все разошлись по комнатам, я, как обычно, услышала приглушенный звук голосов, стук парадной двери, тихий скрип двери на втором этаже.

Я снова и снова перебирала в памяти подробности сегодняшнего визита в «Параисо». Вроде бы там все в порядке. Никаких потайных кладовых для хранения бесценных изделий мочика. Хотя, конечно, их вполне могли доставлять в последний момент и просто вкладывать в готовящиеся к отправке ящики. Но дальше-то что? Как их вывозили из страны? Мне и самой неоднократно приходилось отправлять посылки в другие страны. Пожалуй, при желании можно было бы всунуть в какой-нибудь укромный угол и нелегальный товар. Но все равно это было сопряжено с немалым риском, причем как в стране отправителя, так и в стране получателя. Ящер, конечно, был таможенным агентом. Но не мог же он лично проверять все до единого ящики из «Параисо». Может, еще один сообщник, работник музейного магазина, поджидал ценный груз и незаметно вытаскивал его? Интересно, очень ли сложно организовать такую цепочку? Мне лично казалось, что сложно. И в таком случае — почему эти вещицы в конце концов оказались на аукционе у «Молсворта и Кокса»?

Похоже, все-таки «Параисо» тут ни при чем. Но тогда единственным подозреваемым становилась та самая археологическая экспедиция, в которой я работала. Я тотчас решила, что надо получше разузнать, что же творится на гасиенде Гаруа. С виду все обитатели гасиенды производили впечатление дружного и спокойного коллектива. Однако на самом деле меж ними существовало скрытое напряжение. Я безошибочно чувствовала, что Хильда недолюбливает Трейси, но причин этой неприязни не знала. Кроме того, Ральф был по уши влюблен в Трейси, но молодая девушка крутила роман со Стивом, о чем Ральф просто не мог не знать. Является ли все происходящее просто-напросто обычной мыльной оперой, результатом того, что небольшая группка людей слишком много времени проводит вдали от дома, варясь в собственном соку? Или же тут кроется нечто большее?

Да еще тот полуночный гость. Не его ли я видела тогда в арке, или человека из павильона можно считать еще одной загадкой гасиенды? Я пришла к выводу, что решать эту проблему следует сразу с двух направлений: во-первых, вернуться в «Параисо» тайком, когда здесь никого не будет, а во-вторых, побольше разузнать об экспедиции. Пришел черед нам со Стивом поговорить по душам.

 

11

Я все еще никак не избавлюсь от наваждения. Порой мне снится, как я стою на какой-то далекой планете — быть может, на необитаемой луне или на мчащемся через космос затерянном астероиде. Пыльная поверхность испещрена следами падений тысяч метеоритов. Предо мной возвышается одинокий холм, склоны его изрыты и изъедены давно отгремевшими бурями. Кругом ни души. Некогда в этом пустынном месте жили люди, я знаю это, знаю наверняка. Кости их белеют повсюду. Есть и иные следы: обрывок истлевшей ткани невдалеке, под ногами — клок черных волос. Марево встающего в дымке далекого солнца окрашивает их в красный цвет. Во сне я слышу призрачный шепот давно ушедшего народа, чувствую прикосновения рук в пыльных ветрах, что жалят лицо. Серро-де-лас-Руинас.

Мои планы поговорить со Стивом были нарушены неким небольшим происшествием на рынке, которое отметило прибытие в Кампина-Вьеха одного из самых беспринципных людей, каких я только встречала на своем веку. Мировая грязь — называл его Стив. Случайное столкновение с ошеломляющей скоростью понесло нас прямиком к катастрофе. Тогда я никак не могла понять: уводят ли меня все эти события все дальше от цели, или же, наоборот, вплетают новую нить в запутанный клубок, который я так отчаянно пытаюсь распутать. Впрочем, совершенно неважно, что я думала, — меня, как и всех остальных, с головой захлестнул бушующий поток.

Мы со Стивом и Трейси как раз были на рынке — пробирались среди высоких, в человеческий рост банановых груд в поисках авокадо. Инес взяла выходной, так что мы поехали в город запастись провизией. Трейси присоединилась к нам, чтобы в очередной раз позвонить домой (мне эти ее звонки уже начинали казаться настоящей манией, но, вероятно, я просто слегка ревновала). Мы мило болтали, как вдруг Стив остановился — да так резко, что Трейси едва не налетела на него.

— Черт! — пробормотал он, вглядываясь куда-то вдаль. — Только не говорите, что мне померещилось. Черт! Черт! Черт!

Мы с Трейси изумленно уставились на него, а он сорвался с места и потрусил прочь, бросив нам через плечо:

— Встретимся в «Эль Мо» через час.

Мы следили за тем, как он проталкивается через толпу и спускается по лестнице на нижний уровень рынка. Наконец Стив поднырнул под болтающийся за одной из палаток брезент и скрылся из виду.

— Что все это значит? — спросила я Трейси.

— Понятия не имею, — безмятежно отозвалась она.

Похоже, вывести Трейси из себя было очень непросто. Наверное, когда ты с детства наделен красотой, умом и богатством, поневоле начинаешь чувствовать себя неуязвимым.

— И что теперь будем делать? — спросила она.

— Наверное, закончим с покупками, а потом купим себе по пиву и будем ждать, — пожала плечами я. Если Трейси не волнуется, то мне-то с какой стати нервничать?

Однако в баре при ресторане «Эль Мочика», более известном под сокращением «Эль Мо», мы оказались позже, чем рассчитывали. Оставалось сделать еще довольно много покупок, а кроме того, мы несколько раз сталкивались со студентами — сегодня у всех был выходной, а потом встретили Ягуара с Пачамамой и тоже остановились поболтать. Когда мы вошли в бар, Стив уже сидел там — поник в кресле и даже головы не поднял.

Он ничего не сказал и после того, как мы заказали пиво. Трейси не выдержала:

— Стив, ну поговори же с нами! В чем дело? За чем или за кем ты гнался?

Стив устало поморщился.

— Одним словом, точнее, двумя словами: el Hombre. Тип, которого местные величают только el Hombre.

El Hombre? Человек. Неужели кто-то вздумал величать себя просто Человеком? Я чуть было не рассмеялась вслух, но что-то в выражении лица Стива меня остановило. Но не Трейси.

— Какое дурацкое прозвище! — воскликнула она. — А кто это такой на самом деле и почему решил назваться таким именем?

Стив вздохнул.

— El Hombre? Убей бог, понятия не имею. Может, не хочет, чтобы местные знали его настоящее имя, хотя с какой стати ему скрытничать, когда он делает все абсолютно у всех на виду, ума не приложу. Не знаю. Может, ему кажется, что так оно величественнее звучит. Его зовут Этьен Лафорет. Француз. Из Парижа. Он торгует произведениями искусства, держит шикарную галерею в Париже, на Левом Берегу. Мошенник первостатейный. Мировая грязь. Я не видел его здесь уже пару лет, но раньше он приезжал сюда каждый год, а иногда и по нескольку раз. Действует всегда по одному шаблону. Въезжает в город на дорогущей машине, заходит в пару баров и выставляется, швыряя деньги направо и налево. А как продемонстрирует всем и каждому, что кошелек у него набит до отказа, находит себе подходящее жилье, паркует свою пижонскую машину — в этом году золотистый «мерседес» — прямо перед входом, чтобы сразу было видно, где он живет, а сам садится, как паук в засаде, и ждет.

— Чего ждет? — удивилась я. — И не рискует ли он, так открыто демонстрируя свое богатство в этих краях? Не означает ли это самому напрашиваться на неприятности?

Стив поглядел на меня, как на наивную дурочку.

— Он не напрашивается на неприятности. Он и есть самая настоящая неприятность. С ним никто не связывается. А ждет он, разумеется, чтобы ему несли краденые древности. Так все в городе знают, что он здесь, что он готов покупать и где он живет.

— Под крадеными древностями вы подразумеваете… — начала я.

— Всевозможные предметы доколумбова периода. Он специализируется на мочика.

— Вы говорите, что он просто-напросто сидит и ждет, чтобы ему несли краденное? И даже не прячется? Сидит прямо в холле отеля?

— В доме. Как правило, он снимает себе целый дом. В этот раз — тоже. Маленький белый домик с круглым окошком на втором этаже на улице Калле, номер семь, рядом со скобяной лавкой. Я проследил за ним. Дом окружен высокой стеной, во дворе растет дерево, а с противоположной стороны улицы никаких окон — так что никто не увидит, чем он занимается во дворике или у дверей. Однако перед домом есть парковка, так что все знают, где он живет. Идеальная диспозиция.

— А куда смотрит полиция? Неужели они ничего не могут поделать?

— Наверное, могут. Но не станут. У него репутация человека безжалостного, так что все боятся с ним связываться.

— Зато продавать ему не боятся!

— Да, — вздохнул Стив. — Это точно.

— Но ведь предметы культуры мочика нельзя вывозить из страны, — продолжала горячиться я.

Стив одарил меня еще одним взглядом в стиле «ты что, с Луны свалилась?».

— Судя по всему, какие-то способы все же есть. Уверяю вас, этого типа еще ни разу ни с чем таким не поймали, когда он летит обратно в Париж.

Мы все ненадолго умолкли, задумавшись. Стив мрачно глядел в пивную кружку.

— Я-то думал, он здесь уже не объявится, — наконец произнес он. — Последние пару лет он орудовал дальше к югу, а в наших краях, насколько я слышал, ничего интересного не обнаруживали. Что же означает его появление? Пожалуй, надо будет навести справки.

Я не совсем поняла, что он подразумевает под «наведением справок», однако времени задумываться сейчас не представилось. У входа в «Эль Мочика» возникла какая-то суматоха, и Стив обернулся взглянуть.

— Давайте уйдем, — сказал он, швыряя деньги по счету на стол и так и не притронувшись к пиву. — Это место потеряло былое очарование.

Я сидела спиной ко входу и, в свою очередь, повернулась взглянуть, что так вывело Стива из себя. Краем глаза я успела заметить вырисовывающийся на фоне яркого солнца темный силуэт. El Hombre? Я повернулась к Стиву, чтобы задать вопрос, но в том не было никакой необходимости: лицо его говорило само за себя. К тому времени, как мы добрались до выхода, el Hombre уже скрылся в холле направо от бара.

Ужин в тот вечер прошел куда тише обычного. Мрачное настроение Стива перекинулось и на всех остальных. В выходные Инес, которые совпадали с перерывом в раскопках, вся компания — за исключением Пабло, проводившего эти дни с семьей в городе, и Хильды, которая весь день просиживала у себя в комнате, наверняка напиваясь там в лежку, — набивалась в кухню, чтобы вместе готовить ужин. Иногда к нам присоединялся кто-нибудь из студентов и процесс получался довольно-таки шумным.

Ральф, холостяк, любил готовить и делал это более или менее сносно. Ему поручалось главное блюдо, polio, курица, которую он запекал в пропановой печке. За способность вырубаться в самый ответственный момент Ральф эту печку иначе чем «чертовой перечницей» не величал. Мне доверяли закуску, и я пыталась воспроизвести инесову papas a la Huancaina, картошку с сыром, луком и перцем в том самом соусе, который так понравился мне в первый вечер. Трейси специализировалась на десерте и готовила пирог или крем-карамель. Стив осуществлял общее руководство, что, помимо всего прочего, подразумевало следить, чтобы стаканы поваров не пустели. И хотя произведенные нами блюда ни в какое сравнение идти не могли со стряпней Инес, мы неизменно объявляли их кулинарными шедеврами — и, в некотором смысле, так оно и было. Иногда по ходу дела выключалось электричество, а уж печка гасла почти всегда, словом, препятствий хватало, но мы браво их преодолевали. Трейси, как всегда, просила кого-нибудь из нас отнести поднос к Хильде и оставить его под дверьми спальни, однако поутру он чаще всего оставался нетронутым.

В тот вечер, когда все уже удалились ко сну, я впервые за все проведенное на гасиенде Гаруа время развернула маленького человечка мочика и снова как следует осмотрела его. И еще больше восхитилась мастерством и красотой этой маленькой вещицы. Маленькие бусины его ожерелья, все до единой — шедевры, чуть-чуть отличались друг от друга, а вместе составляли такое бесподобное зрелище, что у меня дух захватывало. Поистине я и представить себе не могла ту тщательность, внимание к деталям и то время, что понадобилось какому-то безымянному мастеру-индейцу для создания одной-единственной ушной подвески. Чье же ухо должна она была украшать? Уж верно, какой-то очень знатной персоны. Я осторожно завернула человечка в мягкий платок и спрятала в тайник за расшатавшейся доской в комоде. Неужели этот самый Этьен Лафорет и есть та связующая нить, которую я ищу?

Чуть позже снова раздался знакомый шепот. На сей раз я тихо поднялась и подошла к перилам. У двери, при свете свечи разговаривали трое. Стив, тот самый человек, которого я мельком разглядела при свете мотоциклетных фар брата Инес и третья фигура, которую мне наконец-то удалось разглядеть. К моему изумлению, это оказалась Хильда. До меня доносились лишь обрывки их разговора.

— Нельзя и дальше позволить ему этим заниматься! — горячо произнесла Хильда. И потом: — Обратитесь к Монтеро. Заставьте его поговорить с братом.

Снова невнятное бормотание. Потом Стив:

— Если понадобится, я поеду в Лиму.

Судя по всему, они о чем-то договорились, потому что тот незнакомец из павильона внезапно выскользнул за дверь, свеча погасла, а Хильда со Стивом направились к лестнице. Я проворно отступила к себе в спальню и притворила дверь, оставив лишь крохотную шелку. Через минуту-другую на галерее послышались чуть прихрамывающие шаги Хильды.

На следующее утро, совсем рано, задолго до рассвета, меня разбудил тихий, но настойчивый стук в дверь и шепот:

— Ребекка, это Хильда. Быстрее одевайтесь и спускайтесь вниз.

Я, еле живая, вылезла из постели — все эти ночные шпионские страсти лишили меня законного сна, — плеснула в лицо холодной воды, натянула джинсы с футболкой и вышла на лестницу. Внизу уже сидели Стив, Хильда и Ральф, присутствовал даже Карлос Монтеро. Лишь Трейси нигде не было видно.

— Ральф, пойдете со мной, — отрывисто приказала Хильда. — Карлос привез нам второй фургончик, поедем на нем. Ребекка, вы едете со Стивом. Карлос, письмо у вас?

Монтеро кивнул и протянул Стиву конверт.

— Отлично, тогда за дело, — сказала Хильда. — Стив, захватите что-нибудь, чтобы вам с Ребеккой перекусить прямо в дороге.

Я поглядела на Стива. В еще отуманенном сном мозгу один за другим формулировались вопросы.

— Все объясню на ходу, — нетерпеливо бросил Стив, когда мы пошли к грузовику.

Через несколько минут мы уже ехали к югу по Панамериканской магистрали. Стив мчался, как ненормальный, но, на счастье, в столь ранний час на дороге почти не встречалось машин.

— Едем в Трухильо, — пояснил он. — Мне нужно быть в офисе INC к открытию.

INC. Institute National de Cultura. Все это ради визита в правительственную контору?

— Мы переезжаем, — сообщил Стив. — Раскопки, я имею в виду. Сворачиваем лавочку здесь и переезжаем на новое место примерно в миле отсюда. По крайней мере, надеюсь. Мне нужно получить credential, лицензию на новые раскопки. Карлос раздобыл нам у своего брата, мэра, письмо с поддержкой проекта, и оба они уже звонили туда, так что нас будут ждать.

Возможно, мне потребуется лететь в Лиму, в главный офис, поэтому вы со мной и поехали. Перегоните грузовик назад.

— А мне казалось, вы довольны ходом работ, — заметила я. — И с чего такая спешка?

Мы добрались до Кампина-Вьеха, и Стив чуть-чуть снизил скорость. Местные торговцы как раз начали съезжаться на рынок, так что нам пришлось лавировать среди потока телег и мотоциклов.

— У меня есть, — Стив на секунду замешкался, — ну скажем, информатор, huaquero по имени Артуро, фамилию я вам не скажу, да это и неважно. Так вот…

— Huaquero? — перебила я. — Это то, что я думаю? Расхититель гробниц?

— Именно. Именно. У инков не существовало слова, обозначающее «бог», только слово, обозначающее нечто святое — huaca, отсюда и huaqueros, грабители святынь. В этих краях — ремесло старинное и традиционное. Возможно, начало ему положили сами инки, расхищая гробницы былых культур. Здесь это семейный промысел, передается из поколения в поколение. И, надо сказать, эти huaqueros действуют весьма ловко и успешно. Знают, где и что искать, не хуже нас, а может, и получше, и все до единого — настоящие эксперты по части реставрации найденного. Пабло, наш главный рабочий, раньше и сам был huaquero. Мы переманили его на свою сторону, и для нас он настоящая находка. Пара его помощников тоже этим пробавлялись. Мы надеемся, что, дав таким людям работу и побольше рассказав об их культуре, поможем им впредь удержаться от искушения.

Весьма сомнительное предположение, подумала я.

— А что они — в смысле, huaqueros, — делают с найденным? Продают на черном рынке?

— Да, иногда. А иногда это считается вполне законным. Я хочу сказать, что в этой стране есть способы владеть древними ценностями вполне открыто, и huaqueros это только на руку.

— Но разве такое положение дел не поощряет мародерство? — удивилась я.

— Еще как поощряет. Меня это просто бесит. Но вполне понятны и причины мародерства. Страна нищая, сами видите. Если повезет, то мародерством заработаешь куда больше денег, чем ловя рыбу или возделывая землю. Хорошо нам, приехавшим из куда более благополучной страны, объяснять этим беднякам, что они, мол, должны жертвовать все найденное в музеи. Вот кого я и впрямь не выношу, так это покупателей, особенно профессиональных скупщиков. Вот кто по-настоящему поощряет все это дело и, должен добавить, вкладывает в него немалые деньги. Мерзавцы, все до единого. А Лафорет — первый. Только не давайте мне и дальше распространяться на эту тему, — сказал он с таким видом, будто и впрямь вот-вот выйдет из себя.

— Так вы говорили насчет Артуро, — напомнила я.

— Ах, да. В первый раз Артуро пришел ко мне в прошлом сезоне и принес кое-какие свои находки. Я видел, как он ошивается вокруг гасиенды, а под конец он набрался храбрости и попросил меня оценить для него несколько вещиц, чтобы хотя бы иметь представление, сколько они могут стоить.

Он показал мне две отличные керамические поделки, обе в стиле мочика. Сосуд в форме морского льва с глазами из ракушек и бокал с потрясающими рисунками. Оба настоящие. Разумеется, он добыл их мародерством — иначе ему их взять было неоткуда. Но он предложил в обмен на оценку сказать, где он их нашел. Так что я договорился, что он позволит мне несколько дней подержать у себя вазу с орнаментом и хорошенько изучить ее.

Я промолчала.

— Прекрасно понимаю, что выдумаете, — продолжал Стив. — Но мародерство я бессилен остановить. А так, по крайней мере, у меня появляется шанс изучить эти вещи прежде, чем они растворятся на черном рынке.

Я с минуту честно обдумывала услышанное. Можно было найти доводы как за, так и против подобных сделок, да и этичность их представлялась слегка сомнительной, но что я смыслила в таких вещах? В конце концов, я и сама сейчас являлась обладательницей подлинного шедевра культуры мочика и до сих пор не пожертвовала его никакому музею.

— Как бы там ни было, в этом сезоне Артуро вернулся снова и принес мне еще несколько вещей. На этот раз у него оказалась настоящая находка: медная фигурка, судя по облачению, воин, и потрясающая глиняная утка.

Этой ночью Артуро пришел, чтобы рассказать мне, что один из местных крестьян, по имени Рональд Гэрра, строит стену вокруг своего участка на границе algorrobal, рощи рожковых деревьев. Соседям он сказал, что просто-напросто хочет защитить землю от invasores, но Артуро говорит, что почти уверен: парень что-то нашел, а стену строит, чтобы никто не увидел, как он будет там все разворовывать. Самого факта, что семья Гэрра — известные huaqueros вот уж много поколений, было бы уже достаточно, а вдобавок Артуро нашел своих утку с воином примерно в тех же местах. Похоже, campesino и впрямь обнаружил что-то крупное.

— Что-то крупное?

— Гробницу. Нетронутую гробницу какого-нибудь вождя или жреца. Самая потрясающая находка, какую только можно представить. И красочное зрелище. Много лет ученые исследовали рисунки на керамике мочика, не представляя даже, что изображены там реальные сцены — какие-то произошедшие события или ритуалы. Например, на очень многих подобных рисунках изображаются пленники, приведенные к какому-то то ли богу, то ли королю-воину, то ли жрецу, который чаще всего сидит в паланкине. Перед ним стоит еще один воин, получеловек, полуптица. За ним — женщина, жрица, с чашей в руках. А за ней еще одна фигура с лицом какого-нибудь зверя, чаще всего с кошачьим.

Самое интересное, что как часто бы ни изображались подобные сцены и кем бы ни был мастер, создавший их, фигуры всегда одни и те же. Их сравнивают с Распятием или Рождеством в нашей культуре — их тоже рисовали самые разные люди и в самые разные века, но во всех картинах непременно присутствуют одни и те же легко узнаваемые персонажи и элементы. Рассуждая по аналогии, такая сцена, судя по всему, входит в какой-то очень важный для мочика ритуал, и хотя у них не было письменности и мы теперь можем только гадать, но ее обычно связывают с мотивом жертвоприношения. Жуткий ритуал: пленникам перерезают горло, а в чаше, скорее всего, налита их кровь.

На пару секунд перед глазами у меня встали непрошеные видения: Эдмунд Эдвардс на залитом кровью столе и удушенный Ящер, Рамон Сервантес. Однако я решительно прогнала образы прочь, в подсознание, и сосредоточилась на словах Стива.

— Первый воин, например, всегда облачен в головной убор в форме конуса, с полумесяцем. Из головы и плеч у него исходят лучи. В носу у него украшение в виде полумесяца, а в ушах — круглые большие подвески. Почти всегда к его ногам жмется собака.

В головной убор жрицы неизменно воткнуто два пера, а волосы заплетены в две длинные косы, заканчивающиеся змеиными головами. Головной убор четвертого воина всегда расширяется кверху и имеет зубчатый край. Ну, вы поняли общий смысл.

— И самое потрясающее, что все эти персонажи были найдены на самом деле, — с энтузиазмом продолжал Стив. — Уолтер Алва наткнулся в местечке под названием Сипан на гробницы жреца-воина и жреца-птицы. Кристофер Доннан и Луис Хайме Кастийо отыскали в Сан-Хосе-де-Моро жрицу. И все они были похоронены именно в тех облачениях, что изображены на рисунках.

— Боюсь, я не совсем понимаю, — промолвила я. — Вы говорите, что все эти нарисованные на вазах персонажи были реальными личностями? И их нашли? Тогда чего еще искать?

— Хороший вопрос. Наверняка ритуалы, изображенные на керамике, проводились в реальной жизни, и исполнялись живыми людьми. Скорее всего, все эти ритуалы существовали на протяжении многих веков. Думайте о них, как о британской монархии: король или королева в горностаевой мантии и короне, со скипетром в руках. Если бы вы прилетели на нашу планету и ничего не смыслили в местной жизни, вам бы не потребовалось много времени, чтобы понять: все эти люди, портреты которых висят на почте и в правительственных конторах — не простые люди, а особенные. Возможно, прожив здесь подольше или изучив исторические картины и фотографии, вы бы поняли даже, что эти должности поочередно занимали разные люди, но регалии у них у всех оставались одни и те же. Иными словами, корона переходит вместе с троном. А теперь представьте, что один из этих монархов умер и все его знаки власти — корону, скипетр, мантию хоронят вместе с ним. Тогда…

— Тогда для его преемника придется все делать заново! — воскликнула я.

— Именно.

— Боже праведный! Сколько же всяких золотых и серебряных побрякушек там изготовили за пять веков!

— И в самом деле, немало, — улыбнулся Стив. — А я всего-навсего хочу хоть что-нибудь из этих богатств. Не для того, чтобы оставить себе, разумеется. Но тогда наша с Хильдой репутация заметно упрочится, а у нас появится объект, который можно изучать много лет, притом никаких трудностей с выбиванием грантов уже наверняка не возникнет.

— А много осталось еще нетронутых гробниц? — спросила я. — Вы рассказали мне про huaqueros, расхитителей гробниц. Судя по вашим словам, они действуют не только очень умело, но и уже целую вечность.

— Что верно, то верно. Должно быть, тысячи гробниц мочика были расхищены еще до появления европейцев, а относительно небольшое количество, наверное, сотня-другая, были вскрыты профессионально и описаны. Они для нас, конечно, безвозвратно утеряны. Но с этого фронта поступают и добрые вести. В легендах о своем происхождении инки говорят, что до них мир был населен дикарями, которые жили в пещерах, одевались в звериные шкуры, не имели ни деревень, ни религии и так далее. Богу Солнца это очень не нравилось, и он послал одного из своих сыновей и одну из своих дочерей на землю — они появились у озера Титикака. Им велено было воткнуть прут в землю, и в какую сторону он склонится, туда им надлежало направить стопы. Они так и сделали и в результате появились в районе Куско, выстроили там город и начали учить людей возделывать землю, ткать и тому подобное, одним словом, цивилизовали их.

Верили сами инки в эту легенду или нет, однако им удалось довольно ловко убедить испанцев, что империя инков была первым государством, и что до них там жили лишь примитивные племена. Как мы теперь знаем, безусловно, все обстояло совсем не так. Задолго до инков существовало множество очень высокоразвитых цивилизаций. Однако все это значит, что испанцы не пробовали искать золото нигде за пределами городов инков. Да им оно и не требовалось. В те времена золота там было более чем достаточно. Что нам только на руку.

Теперь же развернулась самая настоящая битва со временем, и в этой битве мы, я имею в виду «хороших парней», — проигрываем, несмотря на то, что перуанское правительство запретило вывозить предметы культуры мочика из Перу, и множество стран, в том числе США, подписали соглашение. Вот мы и продолжаем искать, и подчас нам удается найти то, что упустили huaqueros. Или выпадает такой вот случай, как сейчас.

Вот почему я и еду сейчас в ИНК попытаться добыть credential или расширить полномочия уже имеющейся, чтобы начать раскопки прежде, чем стену достроят до конца. Думаю, эта находка и объясняет появление Лафорета. Должно быть, Гэрра каким-то образом связался с ним и сообщил, что нашел гробницу. И я не готов в очередной раз проигрывать какому-то мерзавцу!

— А разве вы не говорили, что на получение лицензии уходит не меньше года? — спросила я.

— Обычно — да, затем я и везу письмо мэра. Еще в городе я заеду к одному своему другу, перуанскому археологу Рикардо Рамосу. Надеюсь, он отправится со мной и поддержит мою просьбу. Хильда поехала к Карлосу, чтобы по его телефону попробовать дозвониться до Рамоса. Хорошо бы он сейчас находился в городе.

Стив на минуту умолк.

— Боже, как бы мне хотелось найти эту гробницу — ради Хильды, — снова заговорил он. — Вы не видели ее в лучшие времена — с ней бывает ужасно весело. Но в прошлом году с ней случилось несчастье — она упала с лестницы в яму, которую мы раскапывали. Сильно повредила спину. Это ее последний сезон. Не уверен, что ей вообще следовало приезжать. У нее сильные боли. Поэтому она столько и пьет. Полагаю, вы заметили, что она много пьет.

— Заметила, — подтвердила я и добавила, решив воспользоваться тем, что Стив в таком разговорчивом настроении: — Они с Трейси, кажется, не очень ладят.

— Не очень, — вздохнул он. — Трейси очень настойчива, что есть, то есть. Знает, чего хочет, и всегда получает. Возможно, в сложившихся обстоятельствах Хильде мерещится в ней какая-то угроза, иного объяснения я придумать не могу. В этом году Трейси хотела работать на раскопках, но Хильда сказала, что ее место в лаборатории. Трейси сильно разочарована и, скорее всего, высказалась прямо и резко. Только я не хочу, чтобы вы плохо думали о Хильде, как бы эта история ни выглядела со стороны. Она проделала совершенно колоссальную работу. То, что с ней случилось, — самое настоящее несчастье, именно потому мы так и надрываемся в этом году. Всем хочется напоследок раскопать для нее что-нибудь выдающееся.

Мы добрались до Трухильо в рекордные сроки, остановившись всего один раз, чтобы заправиться. Еще и девяти не было, а мы уже прогрохотали по трухильской Пласа-де-Армас с ярко раскрашенными зданиями и поразительной, непропорциональной скульптурой атлета на колонне. Стив остановился у двери темно-красного дома. В дверях уже ждал высокий угловатый мужчина с намечавшейся бородой. Увидев грузовик, он направился к нам и уселся на заднее сиденье.

— Buenos dias, — поздоровался он.

Стив обернулся и пожал ему руку.

— Вижу, Хильда уже тебя нашла. Рикардо, это Ребекка Маккримон, Ребекка, это доктор Рикардо Рамос. — Мы улыбнулись друг другу. Я немедленно прониклась к Рикардо симпатией. — Хильда уже рассказала тебе все подробности?

— Не все, но кое-что. — Рамос поглядел на часы. — Пойдемте выпьем кофе. Все равно INC раньше половины десятого не откроется. Тем временем, кстати, можешь меня просветить.

Мы нашли маленькое chifa и заказали кофе, а нам со Стивом еще и тосты с мармеладом. Стив рассказал Рамосу об Артуро — и я заметила, что Рамос не усмотрел ничего необычного в том, что руководитель археологической экспедиции якшается с huaquero. Потом Стив расстелил на столе карту.

— Гасиенда, — показал он. — Нынешний участок раскопок. А вот новый. Артуро говорит, местные называют это место Cerro de las Ruinas.

Серро де лас Руинас — холм руин. Стив вытащил из портфеля аэроснимки местности.

— Давай посмотрим поближе. Это снимали недавно, месяца два назад.

Мы все уставились на фотографию. Я нашла русло реки и скоро смогла сориентироваться, где находится гасиенда и место наших раскопок. А вот Cerro de las Ruinas нам всем пришлось еще поискать.

— Вот оно! — наконец воскликнул Рамос. — Прямо здесь.

Я поглядела на место, куда он указывал. Деревья, а рядом какая-то тень, возможно, стена. С одной стороны от нее, загороженное деревьями, темнело какое-то расплывчатое пятно. Рамос сказал, что это и есть холм. Лично мне было трудно там хоть что-то увидеть, но моих спутников учили читать аэроснимки, так что мне оставалось лишь верить им на слово. Чуть дальше, по другую сторону стены, вырисовывались крыши каких-то хибарок. Коммуна, внезапно подумала я. Так Гэрра и есть крестьянин, о котором говорил Ягуар, тот самый, который якобы отгораживается от коммуны. Должно быть, на самом деле Гэрру тревожила отнюдь не сама коммуна, а перспектива, что кто-нибудь увидит, как он достает из-под земли сокровища.

— И что ты думаешь? — спросил Стив.

— Ну, — Рамос поскреб щетину на подбородке, — по этой фотографии наверняка не скажешь, есть ли там что-то ценное. С другой стороны, ты совершенно прав насчет семьи Гэрры. Я бы не против для разнообразия подложить им свинью — мало ли они нам их подкладывали. — Он помолчал, а потом пожал плечами. — Идет!

Стив широко ухмыльнулся.

— Придется нанести превентивный удар, — добавил Рамос. — Не то эти Гэрра всей семьей перероют место вдоль и поперек и уничтожат все на своем пути.

— Тогда пойдем, — сказал Стив, бросая взгляд на часы.

Ровно в девять тридцать оба мужчины исчезли в офисе ИНК, а я осталась приглядывать за грузовиком.

Примерно через час они вышли.

— Поехали, — сказал Стив, усаживаясь за руль. — В аэропорт. Летим в Лиму! Местные власти уже позвонили туда, так что нас примут сразу по прилете.

Я чувствовала владевшее им возбуждение. В аэропорту я проводила их до ворот. Уже шла посадка на рейс.

— Возвращайтесь в Кампина-Вьеха и расскажите все Хильде, хорошо? Вечером я передам вам весточку через Монтеро. Если нет, то возвращусь сам, на автобусе. А если да, то будет дорога каждая минута и я попрошу вас встретить самолет. Договорились?

Я кивнула.

— Точно справитесь? — спросил он.

— Абсолютно. Буду в боевой готовности.

— И не говорите об этом никому, кроме Хильды, Ральфа и Трейси, ладно?

— Ну разумеется!

Стив обнял меня.

— Вы настоящее сокровище. Так или иначе, до завтра.

Он уже зашагал к самолету, но вдруг вернулся и, к моему удивлению, обнял меня еще раз. Я провожала обоих мужчин взглядом, пока они не поднялись по трапу.

До Кампина-Вьеха я вела грузовик очень осторожно, боясь недоразумений с полицией. На раскопках я оказалась первой. Хильда приехала на всех парах буквально через минуту и резко затормозила, поднимая тучи пыли. Я рассказала ей, как развивались события.

— Усиленно делаем вид, будто ничего особенного не происходит, — с иронией в голосе предупредила она. — Чтобы никто ни о чем не догадался, даже студенты. Мы им сказали, что Стиву понадобилось по делам в Трухильо и вы его отвозите, а мы с Ральфом сегодня его заменяем. Я отвезла Инес на рынок с утра, но предоставляю вам забрать ее, как обычно. Не говорите ничего за ужином, при Пабло, хорошо?

Я почувствовала, как волна всеобщего возбуждения захлестывает и меня. А как я могла устоять? Вся эта атмосфера строжайшей тайны, заговора, этот внезапный марш-бросок в Трухильо… А вот Трейси почему-то отнюдь не выглядела взволнованной, скорее наоборот, слегка подавленной. Я даже задумалась, не означает ли прощальное объятие Стива, что у этих двоих не все гладко. Мы же, все остальные, с трудом нашли в себе силы отдать должное инесовым супу, рыбе и пудингу с коричневым сахаром.

Наконец Пабло с Инес уехали по домам, и мы принялись лихорадочно планировать, как лучше всего скорее завершить старые раскопки и переместиться на новое место. Главная идея состояла в том, чтобы сунуть credential Гэрра под нос, пока он не успел сообразить, что происходит. Из какого-то суеверия мы упорно говорили, что сделаем то-то и то-то, если получим лицензию, как будто, планируя заранее, могли все испортить.

— Кажется, едет грузовик! — воскликнул Ральф. Мы все напряженно прислушались. Передняя дверь заскрипела, шаги Лучо зашаркали через двор на самой медленной скорости, какую только можно вообразить. Я заметила, что Трейси скрестила пальцы. Лучо протянул Хильде конверт.

— Мой дядя велел передать вам.

Несколько секунд мы все, включая и Хильду, молча глядели на конверт. Я чувствовала себя совсем как актер на вручении наград Академии. Наконец Хильда надорвала его, пробежала глазами письмо и победоносно вскинула кулак.

— Переезжаем!

Столовую сотряс громовой рев восторга.

Той ночью я почти не спала. Слишком уж многое надо было обдумать. Планы на завтра, само собой, но еще и появление в городе известного скупщика древностей. Проворочавшись несколько часов в постели и так и не придя ни к каким выводам, я тихо спустилась по лестнице, неся туфли в руках, и вышла за дверь. Было еще темно, около половины шестого утра. Как можно быстрее и тише я завела грузовик и развернула его. Луч фар случайно высветил в окне второго этажа Хильду. Она стояла, подняв руку благословляющим жестом. Я завела мотор. Операция «Атауальпа» началась.

 

12

Слышит ли он тихий шелест песка? Сперва течет совсем тоненькая струйка, но постепенно песок сыпется все сильнее, все быстрее, заполняя полость. Отворачивается ли он от своей работы на этот звук, этот негромкий, но грозный рокот? Видит ли настигший его рок, или, завороженный открывшимся пред ним зрелищем, не ведает о своей участи? Пытается ли пробиться сквозь толщу песка, еще не понимая, что погиб, уверенный, что несколько ударов — и он выйдет на свободу? Или бессильно проклинает судьбу, задыхаясь?

* * *

Вчера по дороге на раскопки я заправила грузовик бензином, так что теперь, послав осторожность ко всем чертям, гнала, как на пожар, выиграв на пути в Трухильо по меньшей мере двадцать минут. В десять минут девятого я уже стояла перед воротами на летное поле, нетерпеливо поглядывая на небо. Я не знала, успели ли Стив с Рикардо на рейс. Если нет — придется ждать следующего. Самолет приземлился через несколько минут, но едва подкатили трап и отворили дверь, Стив с Рикардо, занявшие стартовую позицию в первых рядах, стремительно сбежали по ступеням и помчались по бетонному полю.

Завидя их, я бросилась к телефонной будке, на которой в припадке озарения успела уже повесить знак «для служебного пользования», и по Хильдиной карточке позвонила Монтеро.

— Едем, — вот и все, что сказала я в трубку, а потом кинулась к Стиву с Рикардо.

В девять мы уже мчались по трассе. За рулем снова сидела я. Они спали ночью еще меньше, чем я, так что в дороге немного вздремнули. Назад ехать пришлось медленнее, потому что движение на трассе стало значительно оживленнее, а в городах и вовсе приходилось притормаживать, столько там кишело народа. Пару раз я ловила себя на том, что с досадой бью кулаком по рулю.

Незадолго до полудня я остановила грузовик перед желтым зданием на главной улице Кампина-Вьеха. Там ждали Карлос Монтеро и его более старшее и тощее издание, Его Светлость, господин мэр. Они сели на заднее сиденье, а Стив, уступая им место, перелез в кузов. Впереди поехали два полицейских на мотоциклах — ровно половина городских сил полиции. Я вырулила с обочины на середину дороги и вновь понеслась по шоссе вперед, к грунтовой дороге, что вела на раскопки. Завидев столбы пыли, возвещавшие о нашем прибытии, Хильда, Трейси и Ральф уже ждали нас.

Не успел грузовик остановиться, как Стив свесился из кузова с криком:

— Давайте скорее!

Ральф с Хильдой буквально несколько минут назад рассказали студентам о происходящем, так что теперь там царил форменный бедлам. Трое студентов — Сьюзен, Джордж и Роберт — вместе с парой перуанских рабочих запрыгнули в кузов к Стиву, и вся кавалькада снова пустилась в путь. Рикардо сидел впереди рядом со мной, Трейси — сзади, вместе с Монтеро (оставалось лишь надеяться, что мэр не такой бабник, как его брат). Отъезжая, я слышала, как Хильда с Ральфом начали торопить студентов, чтобы те побыстрее засыпали разрытый участок землей.

Грузовик и полицейский эскорт снова выехали на шоссе и двинулись на север, но примерно через милю свернули на ухабистый проселок, который в моем понимании и дорогой-то назвать было нельзя, разве что еле заметной тропкой. Болтаясь на ухабах, я сосредоточилась лишь на том, чтобы удержаться на дороге. Впереди показались колючие кущи algorrobal. Мы объехали их справа и на другой стороне рощицы остановились. Полицейские включили мигалки, так что зрелище вышло впечатляющее. А в следующую секунду все — за исключением Карлоса и Сэсара, которые чуть приотстали, — уже выскочили из грузовика и понеслись к холму, на первый взгляд ничем особым не примечательному.

Никогда не забуду две вещи: выражение на лице Роландо Гэрра и мой первый взгляд на Серро де лас Руинас.

Увидев орду с громкими криками несущихся к нему психов, Гэрра потянулся к ружью, однако полицейские, выхватив револьверы, завопили, чтобы он поднял руки вверх. Стив с Рикардо уже подлетели к бедняге и сунули ему в нос credential. Полицейские в два счета обыскали грузовик и маленький навесик Гэрры, осмотрели и стену, но ничего не нашли. Ни горы похищенных древностей, ничего подозрительного, лишь груда кирпичей, мастерок и старая куртка.

На пару секунд я решила, что мы ошиблись и зря перепугали ни в чем не повинного трудягу-крестьянина, пытающегося защитить свой небольшой участок земли. Но в следующее мгновение поймала яростный ненавидящий взгляд Гэрры. Через миг этот взгляд сменился коварной улыбкой. Да, этот человек явно был в чем-то виновен и знал свою вину.

Однако никаких причин арестовывать его не нашлось. Полиция заявила ему, что археологи имеют полное право вести здесь раскопки, а самому ему придется выкатываться на все четыре стороны. Гэрра подавленно собрал свои инструменты, взял ружье и, не оборачиваясь, укатил на видавшем виды стареньком грузовичке.

Мы же, вконец истощенные ожиданием, нервным предвкушением и выбросом адреналина, огляделись по сторонам.

— Боже правый! — выдохнул Рамос.

Справа от нас поднимался голый холм, лишь маленький кустик упрямо цеплялся за жизнь на каменистом склоне. Я прикрыла глаза ладонью, силясь рассмотреть плоскую неровную вершину. Она была прорезана глубокими трещинами и разломами — должно быть, некогда эти трещины промыла вода.

Перед холмом виднелся большой плоский участок, весь испещренный непонятными углублениями, напомнившими лунные кратеры. На песке, освещенные беспощадными лучами жаркого солнца, валялись черные и терракотовые глиняные черепки и, что уж совсем невероятно, обломки костей. На краю одного кратера одиноко валялась коса. Черные волосы поблекли и порыжели.

— Что это? — ахнула я.

— Huaqueros, — ответил Стив. — Они здесь порылись. Отсюда и впадины — места, где уже копали. Одни совсем старые, другие поновее. Грабители ищут по большей части только металлические предметы, а кости и керамику просто выбрасывают.

— Какое неуважение к мертвым! — воскликнула я.

Стив кивнул.

— Аназаси в Штатах назвал расхитителей гробниц грабителями мертвых. Подходящее название, правда? А что до неуважения к мертвым, вы тоже не совсем правы, — заметил он, нагибаясь и поднимая пару невыкуренных сигарет. — Видите, это они оставили. Честно-честно, — добавил он, почувствовав мой скептицизм. — Huaqueros часто оставляют подобные приношения, чтобы их не настигло проклятие мертвых.

Я почему-то все не могла отвести взгляда от валявшейся на земле косы. Она казалась такой заброшенной, жалкой, несчастной. Стив поглядел на меня.

— В земле человеческие волосы могут пролежать в полной сохранности много тысяч лет, — только и сказал он.

Но их покой не должны, не должны были так грубо тревожить! Сама не знаю почему, но эта коса взволновала меня куда сильнее, чем предостережение Инес.

Cuidado a la arbolada! Хочешь выжить — остерегайся лесов. Я медленно повернула голову влево. Там начиналась небольшая рощица колючих рожковых деревьев, algorrobal. Это и есть те самые леса? Не глупи, строго велела я себе.

— Вам не кажется, что мы опоздали? — спросила Трейси, нагибаясь и поднимая обломок кости. Звук ее голоса вернул меня к реальности. — Не думаете, что они уже нашли и расхитили гробницу?

— Не знаю, — отозвался Стив, прикрывая глаза ладонью и осматривая холм. — Да, это уака. Они рыли поверху, почти снесли всю верхушку. Сами видите ямы. Но если они что-то нашли и вынесли, то зачем Гэрра строил стену? Давайте-ка оглядимся получше. Может, сделать пару пробных раскопов у подножия уаки?

— По-вашему, этот холм — уака? — изумилась я.

— Точно, — кивнул Стив. — Для вас он выглядит самым обычным холмом. Но помните, в этих краях все строили из необожженного кирпича — то есть из глины, а не из камня. Так что здесь некогда стояло здание пирамидальной формы. Эти борозды на склонах проделаны сильными ливневыми дождями — скорее всего, во время всех Эль-Ниньо прошлых столетий. Такие потоки и камень пробьют, не то что кирпич-сырец. Глядите, а вон еще маленькие холмики, там и там.

Я поглядела, куда он указывал. И в самом деле, поодаль от большой уаки виднелся такой же холмик поменьше, а чуть подальше — еще два.

— Ладно, давайте сейчас оглядимся получше, — крикнул Стив группе. — А завтра спозаранку начнем работы.

Мы едва успели разойтись, как произошла первая из целой цепи мелких случайностей. Трейси пронзительно вскрикнула и запрыгала на одной ноге. Мы все бросились к ней на помощь и быстро выяснили, что случилось. Она наступила на конец сухого тернового сука, а второй конец ударил ее по ноге, и острый шип, проткнув носок, вонзился в ногу как раз над краем ботинка, чуть выше лодыжки. Трейси было очень больно. Мы со Стивом по очереди пытались вытащить шип, но он засел глубоко и у нас ничего не получилось.

Мы отвезли ее к врачу в Кампина-Вьеха. Пришлось обезболить ногу заморозкой и вырезать шип. Трейси вышла от врача прихрамывая, с большой повязкой на ноге и бледная как мел.

— Эти колючки — гнусная вещь, — сказал доктор. — Старайтесь побольше держать ногу вверх, а если отек и краснота распространятся выше этого места, — он показал границу в нескольких дюймах выше по ноге, — непременно привозите ее снова. Мне пришлось сделать пару стежков, так что пусть она приедет дней через десять снять швы.

— Простите, — с легкой гримаской сказала Трейси. — Не стоило мне поднимать столько шума из-за какой-то колючки.

Однако к десяти часам вечера у нее поднялась температура, нога сильно распухла и покраснела. Я отнесла больной поднос с ужином, но есть она не смогла. Ночью, во сне, она несколько раз стонала и звала то мать, то Стива. Я прибежала на голос и, увидев, в каком она состоянии, принесла свечу к ней в спальню и села около постели. Часа в три в комнату постучал Стив.

— Я увидел свет, — прошептал он. — Как она?

— Вся горит и, кажется, ей снятся кошмары. Утром надо будет первым делом везти ее к врачу.

— Попробуйте, может, вам удастся заставить ее принять пару таблеток, — Стив дал мне пузырек с антибиотиками.

Я разбудила Трейси и сумела заставить ее проглотить таблетки, а заодно еще и аспирин, чтобы сбить температуру.

Я просидела с ней еще довольно долго, надеясь, что она заснет, но, увы, Трейси все также металась в лихорадочном забытьи. Для чтения было слишком темно, так что я развлекалась тем, что разглядывала комнату, битком забитую вещицами из родного дома девушки. Повсюду виднелись фотографии: любимая машина Трейси с опушенным верхом, сама Трейси машет из-за руля рукой; Трейси, очень красивая, с милым молодым человеком, тем самым Джейми; собака в шутливо нахлобученном колпаке Санта-Клауса; семейный портрете Трейси, каким-то парнишкой — должно быть, ее братом, — снова с собакой и симпатичной четой, ее матерью и отчимом. Трейси называла их Тэдом и Мэри-Энн, однако во сне снова перешла на «мама». Все четверо стояли у парадного входа элегантного двухэтажного дома из красного кирпича с колоннами. Была там и фотография, на которой Трейси с матерью и братом стояли на возвышении под плакатом «Спасем наши музеи, спасем наше общество», а отец на заднем плане передавал кому-то чек.

Такие семьи — столпы общества, решила я. Хотя, конечно, я не так уж много о них и знала. Для милой доверительной болтовни по душам, как водится между подружками в колледже, я была, пожалуй, уже старовата и, хотя мы с Трейси отлично ладили, не поощряла ее откровенничать со мной еще и потому, что в образе Ребекки не могла ответить ей подобной же откровенностью. Интересно, не приходило ли ей в голову, что я не привезла с собой ни единой фотографии, а если приходило, то не казалось ли странным?

На следующее утро Трейси лучше не стало, и Стив попросил меня оставаться на гасиенде, чтобы за ней приглядывать. Правда, я, как обычно, свозила Инес на рынок за продуктами. Когда я рассказала ей о состоянии Трейси, она настояла на том, чтобы отправиться в ту часть рынка, на которой я никогда доселе не была и которая известна была местным как вотчина знахарей и колдуний. Там было заметно темнее, чем в остальных частях рынка, и стоял сильный, хотя и не то чтобы неприятный, запах трав. Со стоек свисали большие пучки сухих растений, а на прилавках лежали груды свежих — одни, маленькие, похожие на ромашки цветочки, я узнала, другие видела в первый раз. Стояли там и флаконы с различными корешками и листьями в какой-то жидкости, предлагались на продажу и всевозможные талисманы. Инес остановилась перед одним из прилавков, где никакого продавца и в помине не наблюдалось. Однако в ту же секунду из темных глубин вынырнул маленький сморщенный и необыкновенно дряхлый старичок. Инес объяснила суть проблемы, и он намешал в пакет разных сухих трав и вручил их Инес с подробнейшими инструкциями.

Когда мы вернулись, Трейси было все так же плохо, а опухоль подобралась в опасную близость к отмеченной доктором черте, после которой надо было срочно ехать в город. К этому времени настала пора снова поить ее антибиотиками, но я понимала, что на то, чтобы они подействовали, требуется время, и начала уже не на шутку беспокоиться. Инес осторожно отмерила некую часть смеси, заварила чай и напоила им больную. Через двадцать минут Трейси заснула глубоким сном.

— Теперь все будет хорошо, — сказала Инес.

И все действительно было хорошо. Вечером, во время ужина, в столовой вдруг появилась Трейси.

— Умираю от голода, — к общему восторгу сообщила она.

— Чудесная штука этот пенициллин! — воскликнул Стив, но я-то знала, в чем дело. Пожалуй, в случае необходимости я бы скорее доверилась Инес, чем антибиотикам.

На следующий день жизнь более или менее вернулась к норме. Рикардо Рамос уехал в Трухильо, но обещал снова приехать через несколько дней. Трейси с Ральфом работали в лаборатории, а я отправилась на раскопки в algorrobal. Пока что команда провела несколько пробных раскопок у подножия пирамиды, но не обнаружила ничего, стоящего более развернутых работ, а потому переместилась на саму уаку, то есть на холм. Я услышала крик и, прикрыв глаза ладонью от солнца, увидела Стива, черную тень на вершине холма, в сорока или пятидесяти футах над землей. Он махал мне рукой.

— Идите сюда!

Я вскарабкалась по склону. Наверху тоже все свидетельствовало о нашествии мародеров. Поверхность холма испещряли глубокие ямы, иные совсем свежие.

— Приходится признать, что кто-то уже побывал здесь до нас, — горестно заметила я, поднимая осколок горшка, даже на мой несведущий взгляд разбитого совсем недавно. — Значит ли это, что мы опоздали?

— Вовсе не обязательно, — покачал головой Стив. — Индейцы мочика строили пирамиды ступенями, этаж за этажом. Даже если huaqueros нашли и обчистили гробницу на самом верху, это вовсе не значит, что ниже не обнаружатся более ранние захоронения. Начинаем раскопки здесь, — он показал на место, где тут же закипела работа. — Хосе, — обратился он к одному из рабочих, — передвинь-ка эту кучу земли подальше, не то еще чего доброго рухнет. И вы все, — он чуть повысил голос, — помните: ищем mancha.

— Mancha? — непонимающе переспросила я. — Какое еще пятно мы ищем?

— Судя по тому, что можно понять из рисунков мочика, и судя по опыту предыдущих раскопок, можно сделать вывод, что индейцы хоронили своих мертвых вполне определенным образом. Способ захоронения слегка варьировался в зависимости от ранга покойника, но всегда делали так: рыли отвесную шахту, а чуть в стороне от нее — саму погребальную камеру. На вазах мочика изображено, как тело опускают в шахту и заносят вбок, в гробницу. После того, как тело — или, зачастую, тела — укладывали в место последнего упокоения, шахту заваливали. Однако ее местоположение можно определить, потому что почва в ней слегка отличается от окружающей. Иными словами, получается mancha или пятно. Вот мы и ищем это самое mancha, которое, если повезет, должно вывести к шахте, а вслед за тем и к самой гробнице.

— Похоже, очень многое о жизни мочика мы узнаем именно из рисунков, — заметила я.

— Ну, так ведь письменности у них не было и оставить нам тексты с описанием ритуалов они не могли. Но, думаю, их искусство, как те сцены и ритуалы на керамике и настенных росписях в найденных уаках, — необыкновенно яркое и живое свидетельство тех времен. — Он вдруг усмехнулся. — Сам не знаю, почему, — ведь доказательств этому нет ни малейших — предчувствую, что нам повезет на этом месте! А теперь мне пора вернуться к работе.

Я стояла на вершине пирамиды, обозревая окрестности: колючую чашу algorrobal, мрачную и черную, хранящую свои темные тайны под завесой раскидистых ветвей. Если прищуриться и прикрыть глаза от солнца, за лесом можно было разглядеть полосу дюн, а еще дальше поблескивало море. С другой стороны тянулась серебристая нитка Панамериканской магистрали, а на ведущем к раскопкам проселке поднимал клубы пыли маленький караван из мотоциклов и пары грузовичков.

— Стив! — окликнула я. — Кажется, у нас гости!

Стив посмотрел в ту сторону.

— Тревога! — завопил он вниз, Хильде.

Кавалькада была уже на подъезде. Остановившись так, чтобы блокировать нам пути к отступлению, кучка campesinos, среди которых я заметила Роландо Гэрру, двинулась к Хильде, угрожающе размахивая мотыгами и топорами.

— Убирайтесь отсюда, или вы покойники! — завопил один из них.

— Сами убирайтесь, а не то вы покойники! — закричал в ответ Стив с вершины холма, схватив короткую лопатку и вскидывая ее на плечо, точно винтовку. Крестьяне уставились на него, но солнце слепило их и, как я несколько минут назад, они видели лишь черный силуэт.

— Я не шучу, — продолжал Стив. — А ну проваливайте!

Пабло у него за спиной схватил вторую лопатку и тоже вскинул на плечо, подражая позе Стива.

На несколько мгновений все словно застыли на месте. Я затаила дыхание. Потом один из громил, самый пожилой и державшийся за спинами остальных, сказал что-то, чего я не расслышала. Крестьяне медленно вернулись к машинам и грузовикам, завели моторы, пару раз угрожающе объехали площадку вокруг и наконец укатили прочь.

— Уф! — Стив опустил лопатку. — А то я тревожился, как бы солнце не спряталось за тучу.

Всех кругом разобрал истерически-нервный смех.

— Гениальная мысль! — восхищенно произнесла я.

— Да, я не только с лица смазлив, — ухмыльнулся он. — А ведь подумать только — как раз перед их прибытием я сетовал, что солнце слишком печет. Но это всего-навсего крикуны, — добавил он. — На самом деле, нечего беспокоиться.

Я хотела ему поверить и потому поверила.

Остаток этого дня и весь следующий день работа продолжалась своим чередом. По словам Пабло, появлялось все более обнадеживающих признаков.

Однако потом произошел очередной несчастный случай. Внезапно раздался громкий треск и лестница, на которую взбирался один из рабочих, Хэсус Силва, чтобы установить камеру, подломилась. Хэсус свалился в одну из ям и остался там лежать, в сознании, но крича от боли. С большим трудом нам удалось вытащить его оттуда. Мы уложили его в кузове грузовика, и я как можно бережнее отвезла его в город. Как оказалось, он вывихнул плечо и сломал три ребра, так что в этом сезоне для него с работой было покончено.

Тогда-то среди перуанских рабочих и поползли слухи о злых духах.

Я слышала, как один из рабочих, Хавьер Франко, втолковывал остальным:

— Это скверное место. Не надо было нам сюда приходить.

— Я не верю в злых духов, — сказал мне Стив, осматривая сломавшуюся под Хэсусом лестницу. — Идите сюда.

Я подошла к нему. Прямо под металлической скобой, крепившей стремянку в открытом состоянии, тянулась большая трещина.

— Так она оказалась бракованной? — спросила я. — Какой ужас. Мне так стыдно. Ведь я сама купила эту лестницу и вроде бы так внимательно ее осмотрела. Должно быть, не заметила трещины.

— Поглядите получше, — коротко отозвался Стив, и через несколько секунд я поняла, что он имеет в виду. Трещина шла прямо и ровно, без надломов или изгибов. Дерево даже совсем не расщепилось, разве что на самом конце. Такое впечатление, будто его кто-то очень аккуратно подпилил, причем почти на всю толщину палки.

— Гэрра?

— Он так и просится в подозреваемые номер один, верно? — согласился Стив. — Пожалуй, поговорю-ка я с мэром и попрошу его побеседовать по душам с нашим другом Роландо.

Однако после этого всевозможные несчастья так и посыпались, как из рога изобилия. Эрнесто Санто, еще один рабочий, работая с решетом, порезал руку до кости, так что пришлось наложить швы. Сам Хавьер, тот самый тип, который утверждал, будто место проклято, оступился и свалился со склона, сильно ободрав ногу.

Лично я считала, что все дело в массовой истерии, вызванной верой в злых духов, однако эффект на группу это произвело поразительный. Рабочие были в ужасе. Тогда Стив нанял Томаса Кардосо, брата Инес, местного chaman, шамана, чтобы тот помог защитить холм от злых духов. Это подействовало, и рабочие все-таки остались.

В противовес всем этим драмам и несчастным случаям сами раскопки продвигались удивительно хорошо. Через неделю работы громкий восторженный вопль заставил всех сбежаться на вершину холма. Даже Хильда, обычно руководившая работами снизу, морщась от боли, взобралась по склону с максимальной для себя скоростью. И не напрасно! На земле отчетливо выделялся круг другого цвета.

— Mancha! — вскричал Пабло.

— Ты прав! — согласился Стив, как следует осмотрев пятно. — Начинаем рыть прямо здесь!

Я думала, что все бросятся усиленно копать шахту, однако в археологии действуют иначе. Землю удаляли слой за слоем, дюйм за дюймом, аккуратно записывая и документируя каждый шаг. Снятую почву, как всегда, пропускали через сито, которое теперь установили прямо на вершине холма.

Когда я не сдержалась и выразила Хильде свое нетерпение, она ответила:

— Как видите, археология по сути своей деструктивна. После нашей работы уака, стоявшая здесь на протяжении многих веков, будет бесповоротно уничтожена. Ее уже никто не сможет воссоздать в прежнем виде. Поэтому с самого начала все надо делать правильно, не то все археологические труды пойдут насмарку.

Я понимала, что она имеет в виду. Мы уже срыли большой пласт земли по склону от холма и все сильнее вгрызались вглубь, сверху вниз.

— Безопасность приобретает наиважнейшее значение, — продолжала она, — особенно когда работаешь на склоне. Необходимо убирать всю срытую землю подальше, чтобы она не обрушилась на рабочих. В таких условиях обвалы превращаются в настоящую проблему, почва может осесть в любой момент. Поэтому нужно как следует укреплять стены подкопа.

Я понадеялась, что рабочие не слышали ее слов — только этого недоставало, чтобы они окончательно разбежались.

Хорошо еще, что за все это время, во всяком случае днем, Роландо Гэрра со своими приспешниками, многие из которых, как поговаривали рабочие, доводились ему родней, больше не объявлялся на раскопках. Однако каждое утро мы находили все новые и новые следы его присутствия. Однажды это была свиная голова на воткнутой в землю палке, в другой раз — череп и кости, намалеванные на стенке навеса. После обнаружения mancha Стив нанял Гонзало Фернандеса, брата одного из рабочих, сторожить раскопки по ночам. Он рассудил, что приезд Лафорета должен вызвать всплеск мародерской деятельности местных крестьян. Гонзало стал ночевать в маленькой хижине на холме, и на несколько дней запугивания прекратились.

Но мы ни на секунду не думали, что Гэрра сдался.

А затем, одним прекрасным утром, произошло ужасное несчастье. Когда мы приехали на раскопки, стало ясно: ночью там кто-то побывал. Нарушитель явился не по дороге, а со стороны коммуны — перелез через стену. На песке в нескольких ярдах от склона валялись шляпа и куртка. Кто-то копал уаку с другой стороны от места, где работали мы. Фернандес, охранявший подступы со стороны проселка, ничего не слышал. Часть земли, вырытой из нашего раскопа, обрушилась вниз со склона. Стив спустился вниз, осмотреть причиненный ущерб, а мы остались заглядывать вниз через край. Внезапно Стив рухнул на колени и принялся голыми руками рыть землю, призывая подмогу с лопатами. Они как можно быстрее расчистили завал, но было уже поздно. Роландо Гэрра лежал без сознания под толщей песка, еще сжимая в руках маленькую медную статуэтку воина мочика. Он умер в больнице в тот же день, жертва собственной алчности.

 

Жрец-Воин

 

Клыкастый бог, Палач, выступает вперед. Туми поднят, в воздухе сверкает золото. Жрица возносит чашу. Игуана и Морщинистый Лик занимают свои места подле шахты. Великая церемония начинается.

В усыпальнице по обеим сторонам гроба покоятся обезглавленные священные ламы, рядом — сторожевой пес Воина. Положены в чертог и мумии женщин, две в изголовье гроба, две в ногах.

Маски Игуаны и Морщинистого Лика сверкают в свете факелов. Жрецы медленно опускают на веревках Великого Воина вниз, в усыпальницу. Тело помещено в ней головой на юг, к Серро-Бланко. Гроб с должными церемониями сковывают медными обручами.

Перед Палачом идут стражи — те, кто будет охранять Воина во веки веков. Одного из них кладут рядом с Воином, другого, с отрубленными ногами, в нишу над гробом. Теперь можно запечатать чертог и завалить шахту.

Новый Жрец-Воин сидит, скрестив ноги, на своем паланкине. По бокам от него развеваются знамена, рядом стоит верный пес. Жрец-Птица берет у Жрицы священную чашу и передает Воину. Пусть наш новый Воин защитит нас от вод, что рушатся с гор, уничтожая все на своем пути. Если он не сможет, нашему миру придет конец.

 

13

Шествие Роландо Гэрры к месту последнего упокоения более напоминало сборище линчевателей, чем погребальную процессию. Злоба его друзей и родичей с трудом сдерживалась торжественностью церемонии.

Казалось, на Пласа-де-Армас сбежалось добрых полгорода. Шестеро членов семейства Гэрра внесли гроб на площадь и поднялись по ступеням церкви. За ними шла жена Гэрры с двумя маленькими детьми. Женщина всхлипывала, ребятишки, мальчик и девочка, непонимающе озирались по сторонам. Следующей шла старуха в черном — должно быть, мать покойного. Она держалась абсолютно прямо и в глазах ее не было слез.

Мэр Монтеро специально послал полицейского в гасиенду — предупредить, чтобы мы не приходили на похороны, дабы не провоцировать толпу. Мудрый совет. Собравшиеся и впрямь были настроены воинственно и в любую секунду могли взорваться. Мы с Ягуаром осторожно отступили в один из переулков, ведущих к рынку.

— Неприятная сценка, — только и сказал Ягуар.

Сцена и впрямь выглядела на редкость скверно. Хотя Гэрра, похоже, считались в округе нелюдимами, смерть Роландо только усилила тревогу, что витала в воздухе. Местные жители и так уже были взбудоражены близящимся Эль-Ниньо и нашествием invasores. Все это вместе взятое угрожало не только их привычному укладу, но и самой безопасности их семей.

Рынок, куда я возила Инес за продуктами, гудел, точно растревоженный улей. Большинство склонялось к мнению, что не следовало бы Роландо грабить мертвых. Но неприязнь к чужакам оказалась сильнее. Кое-кто из торговцев поглядывал на меня с откровенной враждебностью, а какая-то старуха угрожающе замахнулась мухобойкой.

Вечером мы держали военный совет — в той самой комнате, которую окрестили «штабной», и где еще недавно, а казалось, вечность назад, сгорая от нетерпения и энтузиазма, мы планировали операцию Атауальпа, вторжение в Серро де лас Руинас.

На сей раз, рассевшись вкруг обеденного стола после того, как Инес уехала домой, мы решали, что делать после этой последней зловещей находки: продолжать ли работы или свернуть лагерь и уехать.

— Не знаю, — сказала Хильда. Голос ее звучал еще более хрипло, чем обычно. — Просто не знаю. С одной стороны, я очень хочу продолжить, с другой же…

Она не закончила фразы.

— Хильда, мы совсем близко, — произнес Стив. — Я прямо-таки нутром чувствую. Мы найдем что-то необыкновенное.

— Я знаю, что ты так думаешь. Но стоит ли игра свеч?

— Разумеется, стоит! — вскричал Стив. — Или ты предлагаешь нам попросту сдаться и оставить все на разграбление мародерам? Хильда, ты же шла к этому моменту всю жизнь! Вся твоя карьера была посвящена именно этому!

— Быть может, я выбрала себе не ту профессию? — с натянутой улыбкой возразила она.

— Я за Хильду, — вступил в разговор Ральф. — Да, наша работа важна, но не стоит того, чтобы из-за нее гибли люди. А продолжать работать, как будто ничего не произошло? Право, как-то это не по-людски. Гэрра, несмотря на все свои угрозы и буйство, просто-напросто пытался заработать себе на жизнь.

— И Аль-Капоне тоже, Ральф, — фыркнула Трейси. — Ты ведь не пытаешься оправдать мародеров?

— Совершенно неправомерное сравнение! — парировал Ральф. У всех нас нервы были на пределе. — Я не оправдываю мародерство. Я всего-навсего говорю, что мы должны считаться с чувствами местных жителей. Капоне, сдается мне, жил в Чикаго в роскошном доме и ел досыта. Гэрра, скорее всего, жил впроголодь. А какая ужасная смерть — задохнуться в песке! Господи!

Ральф с Трейси свирепо уставились друг на друга.

— Хватит вам! — Стив вздохнул. — Грызня нас никуда не приведет. Давайте выслушаем все доводы «за» и «против», а потом проголосуем. Согласны? Начну я. Довод за: я считаю, мы близки к тому, чтобы откопать гробницу, возможно, еще полностью сохранившуюся.

— А может, и нет, — мрачно вставил Ральф.

— Ну, эти «за» и «против», можно сказать, друг друга взаимно уничтожают, — заметил Стив. — Что-нибудь еще?

Трейси подняла руку.

— Гэрра больше нет, так что никаких дальнейших инцидентов происходить не должно, верно? То есть это несомненный довод «за», вам не кажется?

Все кивнули. То есть все, кроме меня. Я так не считала. Ведь это я ездила в город и своими глазами видела настроение толпы. Во-первых, Гэрра был не единственным мародером в округе. Вся его семья славилась талантами по этой части, а ведь родичи Роландо еще ходили среди живых. В принципе ни у кого другого не должно было возникнуть ни малейших сомнений относительно того, как это все произошло. Гэрра вел подкоп сбоку. Об этом наглядно свидетельствовала земля, выкопанная им из туннеля. Однако по неосторожности или по спешке он сваливал ее недостаточно далеко или неправильно складывал, поэтому она осыпалась и завалила его. И хотя полицейские уже пришли к выводу, что преждевременная кончина Гэрры являлась пусть и печальным, но вполне ожидаемым завершением карьеры huaquero, я была уверена: родные и близкие покойного считают иначе.

К концу вечера все высказались за продолжение раскопок — за исключением Ральфа, который еще колебался и сказал, что хорошенько все обдумает ночью.

Мы разошлись по своим спальням, а чуть позже в дверь ко мне легонько постучали. На пороге стоял Стив с двумя стаканами и бутылкой виски.

— Можно поговорить? — шепнул он. — Внизу.

Я кивнула и вслед за ним спустилась по лестнице. Свет снова вырубился, так что я зажгла две свечки, а Стив налил нам выпить.

— И что вы обо всем этом думаете? — спросил он, когда мы сели.

— Сама не знаю, — ответила я. — Настроения в городе и впрямь против нас.

— Что верно, то верно, — согласился он. — Вы считаете, я свихнулся, раз уговариваю всех остаться? Или что я вообще давно уже свихнулся?

Он хмуро улыбнулся.

— Возможно, — кивнула я. — И то, и другое.

Я шутила, но лицо у Стива было такое напряженное и печальное, что мне захотелось его утешить.

— Послушайте. Они — взрослые люди. И могут сами принимать решения.

И почему это он, гадала я про себя, изливает душу мне, а не Трейси?

Стив словно бы прочел мои мысли.

— Полагаю, вы знаете насчет нас с Трейси. — Он замялся. — Знаете, что мы…

— Да.

— Я так и думал, что вы наверняка слышите все эти скрипы и шорохи по ночам. — Он невесело рассмеялся. — До чего же глупо я себя чувствую! Мужчина в моем возрасте с такой молоденькой девушкой, на двадцать лет моложе меня. Да еще и моя студентка!

— Она очень привлекательна, — сочувственно заметила я. По крайней мере, я старалась говорить сочувственно, что в данных обстоятельствах было не так-то легко.

— В прошлом году меня бросила жена. Сбежала с молоденьким. С юнцом на двенадцать лет младше меня. Не знаю, почему то, что жена сбежала с молодым мужчиной, гораздо унизительней, чем если бы она ушла к ровеснику или человеку постарше? Но так оно и есть. А может, «унизительнее» — не то слово. Деморализующе… наверное, лучше выразиться так.

— Печально, — сказала я, вспоминая последние дни нашего брака с Клайвом и парад юных девиц, что проходил прямо у меня перед глазами. Внезапно я и впрямь прониклась сочувствием к Стиву. И правда — унизительно и деморализующе, иначе не скажешь. — Плавали, знаем, — добавила я.

— Вы тоже? В самом деле?

Я кивнула.

— Скорее всего, вы мне не поверите, но наш роман был ее идеей, а не моей. Конечно, мне это льстило. То есть, я хочу сказать, уговорить меня было нетрудно. Признаться, я колебался не дольше нескольких долей секунды.

Но теперь, — тихо продолжал он, — теперь я начинаю задумываться, почему она… То есть, возможно, это всего-навсего типичные самокопания среднего возраста, но я гадаю, не затеяла ли она это с какой-то иной целью. Например, чтобы выжить Хильду, или еще зачем-то. — Он вдруг умолк. — Простите. Я не должен был загружать вас всем этим.

— Ничего страшного, — заверила я. — Но, думаю, вам нечего волноваться. Вы — очень привлекательный мужчина, к тому же у вас с ней общие интересы.

Я сама не верила, что говорю все это. С какой стати мне убеждать его, что у них с Трейси все в порядке? Ведь он мне самой очень нравится! Однако меня всегда потрясало, до чего же хрупко и уязвимо самомнение мужчины средних лет, и я чувствовала, что просто обязана сказать ему что-то ободряющее, пусть это и против моих интересов.

— Спасибо, — выдохнул он.

Мы еще несколько минут поболтали о работе, о его детях, которыми он, по всей видимости, очень гордился, о приближающемся Эль-Ниньо. А потом Стив вдруг поднялся из кресла, подошел ко мне и, нагнувшись, поцеловал. Это был головокружительный поцелуй — из тех, после которых ловишь себя на мысли, что ты бы не против всю оставшуюся жизнь готовить этому человеку завтрак.

Наверху мы пожелали друг другу спокойной ночи, а я осталась в легком недоумении, что же, собственно, происходит. Я тешу себя мыслью, что отнюдь не страдаю недостатком самоуверенности — однако стараюсь умерить эту самоуверенность трезвым взглядом на жизнь. И уж меньше всего я рассчитывала выиграть состязание с Трейси. Неужели меня терзали те же сомнения, что и Стива, — сомнения в своей привлекательности для противоположного пола? Или же это был какой-то рассчитанный план с его стороны? В нашем разговоре мне все чудилось что-то неправильное, но, может, просто оттого, что так много осталось недосказанным.

Итак, вывод войск из гасиенды Гаруа не состоялся. Даже Ральф решил-таки остаться. Беда в том, что из перуанских рабочих почти никто не вернулся на раскопки. Если несколько более или менее мелких несчастных случаев уже заставили их заговорить о злых духах, то после недавней трагедии они лишь уверились в своем мнении. Пабло остался с нами. Как ни странно, остался и Эрнесто, тот самый парень, который сильно поранил руку. Я слышала, что у него имеется жена и четверо ребятишек, так что, возможно, никакие злые духи не могли заставить его отказаться от заработка. Томас тоже остался, как и все студенты, — кроме Роберта, который заявил, что с него хватит, и вернулся в Лиму.

Единственным светлым моментом во всем этом было то, что я смогла дать Ягуару реальную возможность заработать. После бегства перуанской команды Стив пытался по возможности продолжать раскопки и меньшим числом, но работа сильно застопорилась.

— Мне позарез требуется рабочая сила, — простонал он. — Так мы никогда не закончим.

— У меня есть идея, — сказала я. — Как насчет Ягуара? Сложной технической работой он заниматься не сможет, но оттаскивать землю и работать на сите — запросто. А ему тоже весьма пригодились бы деньги.

— Я плачу только перуанским рабочим, — задумчиво проговорил Стив, — но теперь, когда больше половины разбежалось, кое-какие деньги высвободились. Когда он сможет приступить?

Ответ последовал незамедлительно.

— Здорово! — воскликнул Ягуар. — Работать на археологических раскопках! Как вы думаете, мы отыщем сокровище?

— Кто знает, — ответила я. — А даже если и не найдем, ты будешь точно уверен, что не навлек на себя никакого древнего проклятия.

Я, разумеется, шутила, но Ягуар совершенно серьезно согласился со мной.

Он оказался старательным и выносливым рабочим — когда вообще соизволял выходить на работу. Во-первых, он не привык рано вставать. В то время как все мы приступали к раскопкам с первыми лучами солнца, Ягуар показывался встрепанный и помятый только уже ближе к полудню. В иные дни он не объявлялся вовсе. Это раздражало — нам отчаянно не хватало рабочих рук, так что всем оставшимся приходилось вкалывать за троих. Правда, Стив не особенно злился. Он сказал, что для парня таких лет подобное поведение вполне естественно, и что Ягуар просто будет получать деньги за то время, когда выходит, а за остальное — нет.

Я пыталась поговорить со своим юным приятелем на этот счет. Но он держался скрытно и уклончиво, отговариваясь тем, что должен заниматься еще какими-то делами. У меня возникло ощущение, будто он мне чего-то недоговаривает. Постепенно мы все свыклись с тем, что Ягуар совершенно такой же, как любой волшебник или фокусник: вот он есть, а вот его нет.

Меня отрядили помогать Пабло — каталогизировать все найденные черепки и осколки, записывать глубину, с которой их достали, и их точное месторасположение, паковать и помечать их. Мы начинали на рассвете и работали до тех пор, пока пыль и ветер не делали всякую работу невозможной. Тогда мы брели в лабораторию и до самого вечера разбирались с дневными находками.

Даже Лучо приставили к делу: велели оттаскивать песок и ворошить сито. Его жалобы и вечное шарканье доводили нас до кипения, но без него мы обойтись не могли. Гасиенда оставалась без охраны — по крайней мере до приезда Инес.

К сожалению, предсказания Трейси, что никаких инцидентов больше не будет, не оправдались. Роландо Гэрра умер, но семья его осталась в живых. Как я и боялась, озлобленные родичи покойного день-деньской слонялись вокруг раскопок, кидая на нас убийственные взоры. Они впрямую обвиняли нас в смерти Роландо, хотя полиция недвусмысленно заявила им, что он занимался мародерством и фактически был пойман с поличным, пусть уже и находился на грани смерти. Но семейство Гэрра глядело надело иными глазами. По их мнению, это мы вынудили Роландо пойти на отчаянные меры, — что и привело к его преждевременной гибели.

Ситуация окончательно накалилась, когда в один прекрасный день, приехав на гасиенду вместе с Инес, я обнаружила, что из чудесной резной двери торчит топор, а поперек стены красками выведена крупная надпись. Если художнику и недоставало умения рисовать, он возместил этот недостаток ясностью и лаконичностью слога. Asesinos! — убийцы, — вот что гласило послание. Лучо вернулся к обязанностям сторожа, Сэсар Монтеро, мэр городка, на пару дней приставил к раскопкам полицейского, чтобы предотвратить дальнейшие выходки, а Карлос, домовладелец, поцокал языком и отрядил работника закрасить надпись.

За всеми этими бурными событиями я не сразу хватилась, что в последнее время совершенно не видела Ягуара. Но, хватившись, я, разгневанная, отправилась в коммуну, чтобы привести его. Сперва мне показалось, будто ничего не изменилось. Все так же хлопало по ветру белье, все так же трудились в дальнем конце огорода несколько членов коммуны. Я заглянула на кухню — Пачамамы там не было. Тогда я проверила их хибарку. Там оставался только один спальный мешок, кажется, Ягуара, но самого паренька там не оказалось. Все вещи Пачамамы исчезли. Как раз стояло время общественных работ, так что никого кругом не было. Я вернулась к главному зданию и постучала к Манко Капаку. Он отворил только через пару секунд, но, завидев меня, повел себя вполне дружественно.

— Заходите. Выпьете пивка?

— Нет, спасибо.

— Не возражаете, если я выпью? — спросил он и, не дожидаясь моего ответа, потянулся к дверце маленького холодильника.

— Конечно, нет, — заверила я, глядя, как он достает пиво, и лениво думая, что его холодильник отчасти напоминает мне тот, что стоит у меня дома — а именно, тоже почти пустой. И тут меня поразили две мысли: первая, что я уже давным-давно не вспоминала дом; и вторая, что по характеру содержимого его холодильник все-таки сильно отличается от моего. Если мой тяготел к давно просроченным йогуртам, полупустым банкам бог знает с чем, консервам из тунца или лосося и, в лучшие дни, бутылочке белого вина, холодильник Манко Капака был обставлен куда аристократичнее: шампанское — судя по цветам на этикетке, «Перье-Жуэ», я слышала, оно удивительно приятно на вкус, — и пара баночек разного размера и цвета, судя по всему, с икрой. Стояло там и еще несколько баночек — по зрелому размышлении я поняла, что с паштетом. Однако не с обычным перченым паштетом, который можно купить в любом супермаркете. Настоящий паштет из гусиной печенки, прямиком из Франции. Возможно, Манко Капак и приехал в Перу, чтобы припасть к истокам, однако его понятие об истоках, во всяком случае в отношении пищи, определенно отличалось повышенными требованиями. А кроме того — баснословной дороговизной.

Быть может, подумала я, пока он откупоривал свое пиво, он решил побаловать себя всеми этими лакомствами из-за простуды? Впрочем, если подумать, разве он не шмыгал носом всякий раз, как я его видела? Возможно, у него аллергия, а еще возможно — предо мной наконец забрезжила истина, — его причудливые вкусы проистекают от пристрастия к кокаину.

С трудом вырвавшись из этого потока сознания — просто удивительно, как всякие мелочи, вроде содержимого чужого холодильника, порой запускают мыслительный процесс, — я обнаружила, что Манко Капак пристально глядит на меня.

— Быть может, хотите еще чего-нибудь? — любезно осведомился он. — У меня тут только шампанское и, разумеется, икра. — Он засмеялся. — Подарок от семьи ко дню рождения, только и всего, но звучит впечатляюще, правда? Только никому не рассказывайте, а то мне придется делиться.

Неплохое объяснение — и очень убедительное. Впрочем, чему тут удивляться, ведь он же актер. И, судя по всему, актер неплохой, раз сумел убедить всех остальных членов коммуны, будто разделяет их пристрастие к простой жизни.

— Я пришла повидаться с Ягуаром и Пачамамой, — сказала я, меняя тему. — Но не нашла ни его, ни ее.

— Их нету, — ответил он.

— Что значит — нету?

— Нету, и все. Испарились. Фьюить — и нету. — Он чуть помолчал. — Он же колдун, волшебник. Фьюить — и нету. Сечете?

Я просекла.

— Очень забавно. И когда же, по-вашему, они фьюить? — процедила я сквозь стиснутые зубы, слыша в своем голосе знакомые нотки. Любой владелец магазина обычно приберегает эти нотки для поставщиков, затянувших поставку товара, и родителей, которые позволили своим чадам влететь в магазин с тающим мороженым.

— Прошлой ночью. А может, позапрошлой. Точно не помню.

Боже, ну и короткая память!

— Вы видели, как они уезжают?

— Нет.

— Вы сообщили кому-нибудь об их исчезновении?

— Нет. А с какой стати? Люди приходят и уходят. Их никто не удерживает. Наша философия — плыть по течению.

Опять это выражение!

— Двое подростков исчезают посреди ночи, — прошипела я, — а вы только и можете сказать, что надо, мол, плыть по течению?

— Ну, это лучше, чем призывать людей к групповому самоубийству, чтобы все могли попасть на какой-то там космический корабль или еще куда-нибудь! — злобно парировал он. Мне показалось, будто на долю секунды я различила под маской напускного спокойствия Манко Капака его настоящее лицо — лицо человека, презирающего то, чем он занимается, и людей, что его окружают. Но через мгновение он снова вернулся к обычному благожелательному тону. — Здесь всякий волен делать то, что захочет. Эти двое подростков, как вы их назвали, на самом деле — вполне взрослые люди. Любой член нашей коммуны остается здесь столько, сколько захочет, а когда решит уйти, уходит.

— Но спальный мешок Ягуара лежит на месте.

— Так, может, он намерен вернуться! — наглец просто-напросто пожал плечами.

— Вы знаете их настоящие имена?

— Нет. Принятие нового имени — часть ритуала отказа от прежней жизни и прежних связей. Оно как бы выражает новые, не запятнанные грехом части нашего существа. Мы выбираем новые имена, чтобы шагать вперед, не обременяя себя грузом прошлого.

Было совершенно бесполезно продолжать эту беседу, окончательно принявшую стиль семидесятых, так что я оставила Манко Капака коротать время с икрой и шампанским — и, весьма вероятно, с наркотиками.

Я поехала было назад на раскопки, но скоро остановилась. Меня и впрямь очень тревожила мысль о ребятах. Пусть по возрасту они были уже не дети, но уж больно наивны и не слишком умны. Мне не верилось, что они, особенно Ягуар, могли уехать, не сообщив мне. Он знал, где меня найти, и, как мне казалось, непременно прибежал бы на гасиенду, если бы с ним стряслась какая-то беда. А может, Манко Капак, как бы там его ни звали на самом деле, прав и они просто решили уехать? Ведь они не обязаны мне ничего объяснять. Я им не мать, хотя порой именно так себя и ощущала. И теперь мне казалось, я словно осиротела. Сама не знаю, как, но двое ребят стали неотъемлемой частью моей новой жизни.

Тем более что Манко Капак мне активно не нравился и я ему ни капельки не доверяла. И не просто потому, что он жил под другим именем. Я и сама так жила. Только вот свое имя он выбрал сам, а мне мое навязали. К тому же, на мой взгляд, любой, выбирающий себе имя Первого Инки, сына Солнца и Луны, серьезно болен. Нет, с этим человеком было что-то очень и очень не так. В наше время коммуны не в моде, да и если бы еще были в моде, никто не приезжает в коммуну, чтобы питаться икрой, это просто бессмысленно. Чем больше я думала о Манко Капаке, тем сильнее тревожилась за ребят. И почему только я не прислушивалась к Ягуару, почему не попробовала вытянуть из него больше? Сама прячась под чужим именем, я не спросила даже, как зовут парнишку по-настоящему!

Вина — могущественный стимул. Я развернула грузовичок и отправилась в город наводить справки. Кампина-Вьеха стояла вдалеке от проторенных туристами маршрутов, поэтому я надеялась, что отследить таких ярких личностей, как Ягуар и Пачамама, будет достаточно просто. Наверняка их кто-то видел и запомнил.

Я заглянула в пару кафешек, где видела их раньше, потом на автовокзал, где продавались билеты.

Продавец в кассе сказал, что не припоминает их, но что я могу через пару дней справиться у его сменщика, который работал предыдущие три дня. Или ждать проходящие автобусы и спрашивать прямо у водителей. Однако на то, чтобы опросить всех водителей, потребовалось бы несколько дней, — так долго ждать я не могла. Мороженщик перед автовокзалом сказал, что вроде бы видел девушку, по моему описанию похожую на Пачамаму, но она была одна.

Я решила непременно побеседовать на эту тему со Стивом: вдруг предложит что-нибудь дельное. Обращаться в полицию лично мне не хотелось. И не столько даже из-за сомнений, выдержит ли мой паспорт пристальную проверку, сколько потому, что, не зная настоящих имен Ягуара и Пачамамы, было бы трудно заполнить форму заявления о пропаже. Я надеялась, может, Стив сам побеседует с властями — он всегда проявлял живой интерес к двум моим юным приятелям.

Но когда я вернулась на раскопки, возможности поговорить с ним мне не представилось. Едва я затормозила у подножия холма, вся команда замахала мне руками, призывая срочно подниматься. Они чуть не плясали от возбуждения. И неудивительно! Они обнаружили очень убедительные признаки гробницы — участок в десять футов длиной и восемь шириной, выложенный по периметру необожженным кирпичом и чем-то вроде деревянных балок, которые вполне могли образовывать крышу захоронения. Середина была еще забита землей, но эта земля заметно отличалась по цвету и структуре от окружающей почвы.

— Я почти уверен, это отделка погребальной камеры, — пояснил Стив, снисходя к моему невежеству. — А гробница такого рода и таких размеров наверняка принадлежала какой-то важной персоне. Мочика не возводили подобные сооружения ради всяких там заурядных граждан. Думаю, деревянная крыша просела под тяжестью земли, но все равно надеюсь, что гробница окажется нетронутой, хотя пока мы туда не попадем, наверняка сказать ничего невозможно.

— Завтра тут будут вовсю летать косточки! — радостно произнес Ральф. — Только, пожалуйста, пожалуйста, пусть только керамика останется целой!

Одна лишь Хильда держалась тихо и чуть ли не подавленно — возможно, из-за того, скольких трудов ей стоило подняться на пирамиду, а возможно — потому что все происходящее было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Тем временем час был уж поздний и Хильда велела на сегодня работу заканчивать. Мне пришлось, как обычно, изображать из себя шофера, развозя рабочих и студентов по домам. Правда, теперь, когда число их так резко уменьшилось, я справилась и за один рейс. Стив же на втором грузовике отвез остальных на гасиенду, тем самым лишив меня случая поговорить с ним.

Ужин в тот вечер выдался шумным и радостным. Даже Хильда, вопреки своему обыкновению, осталась до конца, вместе со всеми планируя работу на завтра.

— А почему все так уверены, что это гробница какого-нибудь вождя? — спросила я Ральфа.

— Из-за ее расположения и типа, — объяснил он. — Во-первых, она прямо в самой уаке, что уже многое говорит. А кроме того, у мочика, по всей видимости, существовала определенная иерархия в похоронных обрядах и ритуалах — в зависимости от ранга покойника. Совсем, как у нас: кого-то хоронят в простой могилке с деревянным крестом, кого-то — в наилучших гробах и с изысканными надгробиями.

Для мочика такой простейшей формой — эквивалент нашей могилки с деревянным крестом — была погребальная яма, неглубокая могила, куда клали несколько посмертных приношений. Средний класс, если тут позволительно использовать это выражение, хоронили более сложным образом. Рылась шахта глубиной в несколько футов, а под ней, или чуть-чуть сбоку, как носок у сапога, — погребальная камера. Тело опускали в шахту либо вертикально, либо горизонтально, в зависимости от ширины отверстия, а потом пропихивали в камеру. Мы знаем это из рисунков на керамике, моей специальности. — Ральф улыбнулся. — Найдено несколько подобных изображений, и на всех тело опускают в могилу два ритуальных персонажа — Игуана, человек с головой ящерицы, и Морщинистый Лик, существо, лицо у которого, как явствует из названия, все в морщинах.

Для более важных особ, а мы надеемся, что имеем дело именно с такой гробницей, — строили большие камеры, вмещавшие самого покойника, множество всевозможных посмертных приношений, причем иные превосходной работы и очень изысканные, а кроме того, жертвенных животных, вроде лам, собак и людей, должно быть служивших покойнику при жизни. С иными находят даже телохранителей — их тела кладут в нишу над телом хозяина. Так что эти гробницы гораздо крупнее, стены у них выложены необожженным кирпичом, и чаще всего у них крыша из дерева. Наличие всех трех компонентов — большие размеры, стены из кирпича и деревянная крыша — внушает нам такие надежды на завтрашний день!

— И что мы увидим, если все-таки проникнем туда? — спросила я.

В нашу беседу вмешался Стив. Он так и пылал энтузиазмом.

— Мочика обычно клали мертвецов на спину, руки вдоль тела, головой более или менее на юг и непременно ногами к шахте. Их заворачивали в ткань, а потом во что-то вроде тростниковой циновки, хотя, скорее всего, от этой циновки и савана уже ничего не осталось. Голова, как правило, лежит на пластине, материал которой зависит от ранга усопшего, — тыква для низших слоев, золотой диск для вождей. На ногах обычно сандалии, у знати серебряные, у простого люда куда как скромнее. Если нам действительно повезет и это жрец-воин или кто-то в том же роде, он будет в полном парадном облачении: ушные подвески, головной убор, доспехи, ожерелья, все такое. На самом деле я пока даже думать об этом не хочу, боюсь сглазить.

Он рассмеялся.

— А как же, по вашему, huaqueros ее пропустили? — поинтересовалась я. — Если, конечно, она и впрямь не тронута.

— Если — самое подходящее слово, — отозвался Стив. — Помните, что я рассказывал вам про пирамиды мочика? Их строили ступенчато, ярус за ярусом. На разных уровнях могли находиться разные захоронения. Возможно, huaqueros обнаружили могилу этажом выше и решили, что больше тут ничего нет.

В этот момент Хильда решила наконец удалиться к себе — на сей раз без бутылки, что я сочла грандиозным достижением и наглядным свидетельством того, какое значение наша руководительница придавала завтрашнему дню. Мы, все оставшиеся, сидели, дожидаясь, пока уедет Инес. Томас что-то задерживался. Я думала, что после ее отъезда все разбредутся по комнатам, чтобы набраться сил к предстоящему дню, а у меня будет возможность поговорить со Стивом о Ягуаре и Пачамаме.

Но когда Томас наконец приехал, он привез плохие новости. Гонзало Фернандес, ночной сторож при раскопках, сбежал с работы. По словам Томаса, Фернандес увидел призрак совы — существа, в этой части света ассоциируемого со смертью. Но это, судя по всему, была не обычная сова, а в несколько футов высотой. После этого семейство Гэрра чуть ли не в полном составе нанесло визит бедняге и пригрозило, что, если он не уйдет, к утру будет уже мертв.

Стив тяжело вздохнул и поднялся из кресла.

— Что ж, ничего не поделаешь. Сегодня я ночую на раскопках. Трейси, Ребекка, куда вы спрятали пистолет?

— Caja Ocho, в лаборатории, — ответила Трейси.

Однако в Caja Ocho никакого пистолета не оказалось.

— Я ведь не перепугала номер, правда? — спросила она у меня.

— Да нет, точно номер восемь.

Мы обыскали еще несколько ящиков. Пистолета не было.

— Наверняка это Лучо! — воскликнула Трейси. — Где он?

Но Лучо клялся и божился, что пистолета не брал. Он даже предложил обыскать его комнату, но там царил такой беспорядок, что на поиски ушло бы несколько часов.

— Ерунда, — махнул рукой Стив. — Это я так, на всякий случай. Просто подумал, что недурно было бы подстрелить сову в семь футов высотой. Попал бы во все книги рекордов в мире.

Он прихватил пару одеял и подушку, широко улыбнулся и шагнул к выходу.

— Ребекка, я возьму второй грузовик, — бросил он через плечо. — А вы, если не возражаете, отвезете меня домой принять душ и позавтракать после того, как забросите студентов, чтобы я мог оставить машину на раскопках. Только слышите, вы, все, чур, оставьте мне утром немного горячей воды, — крикнул он уже из кабины и укатил.

Однако к утру Стив исчез.

 

14

— Исчез?

На лбу и верхней губе Карлоса Монтеро выступили крупные бусинки пота. Встревоженный фабрикант стоял посреди офиса, растерянно глядя на меня.

— Исчез? Да как такое возможно? Нет, я не получал от него ни единой весточки.

Он вытер лоб большим розовым платком. В помещении, конечно, было тепло, но не так жарко.

— Я сделаю пару звонков, конечно, как не сделать? — дрожащим голосом выговорил он.

«Сделай, дорогой, сделай», — думала я. Все факты лишь подтверждали гипотезу, что уже сложилась у меня в голове: в Кампина-Вьеха что-то очень и очень неладно, одна и та же вьющаяся дрожащая нить тянется через все события последних нескольких недель, начиная от смерти Ящера в моем магазине и Эдмунда Эдвардса в его галерее и кончая исчезновением Стива, Ягуара и Пачамамы. И Монтеро наверняка участвовал во всем происходящем.

Приехав на раскопки утром, я думала, что Стив где-то поблизости. Импровизированная постель, которую он взял с собой, еще носила следы его сна — на подушке остался уютный и чем-то необычайно милый отпечаток головы Стива, одеяла валялись рядом, как будто он отшвырнул их в спешке. Никаких следов насилия или несчастного случая.

— Да никуда он не делся. Отошел в кустики, — пожал плечами Пабло, показывая на еле заметные отпечатки ног на песке, ведущие в сторону деревьев. Пожалуй, и правда, самое логичное заключение. Я несколько минут выждала. Стив не появился.

— А может, — добавил Пабло, — заблудился в лесу.

Заблудился в лесу?

— Не думаю, — ответила я. Да в таком лесу и не заблудишься. Вот там, откуда я приехала — дело другое. Но здесь? Максимум через пятнадцать минут выйдешь к шоссе или проселку. К тому же там легко ориентироваться, потому что видны море и горы.

Я вернулась на гасиенду за остальными, по пути выглядывая Стива. Его исчезновение вызвало небольшую тревогу, но не то чтобы серьезную. Однако к десяти часам утра всю группу уже буквально колотило от напряжения. Хильда послала меня снова на гасиенду, чтобы убедиться, что он не дошел туда самостоятельно. Я еле удержалась от искушения заметить, что легче и быстрее всего было добраться на гасиенду по дороге, а по ней я проезжала уже трижды. Что ж, я проехала по ней в четвертый раз. На гасиенде его не оказалось.

Тогда Хильда отправила в лес небольшую поисковую партию. Я пошла с ними. На песчаной почве виднелось множество следов — по-видимому, тут часто ходили. Но любые более или менее отчетливые отпечатки обрывались у стены из необожженного кирпича. Похоже, там кто-то недавно перекусывал, но только и всего. Возможно, кто-то из рабочих, возможно, просто прохожий. Но не Стив — Стив взял с собой только бутылку воды. Дальше бежала нахоженая тропа, где смешалось столько следов, что проследить какой-то конкретный из них было совершенно невозможно. Мы снова и снова звали Стива, напряженно вслушиваясь, не раздастся ли ответа, пусть даже слабого. Не раздалось.

Около полудня Хильда отвела меня в сторону.

— Не хочу сеять панику, поэтому не окажете ли вы мне услугу? Поезжайте к Монтеро, на фабрику «Параисо», расскажите ему, что произошло. Спросите его, какие шаги, по его мнению, следует предпринять. Если поеду я сама, это будет выглядеть, как будто я серьезно встревожена, что, честно скажу, полностью соответствует действительности. Но вы-то целый день разъезжаете туда-сюда, и вам уже совсем скоро пора встречать Инес…

Голос ее оборвался. Она поглядела на меня почти умоляюще.

Я кивнула. Все равно я сама именно это и собиралась сделать.

— Как вы думаете, не надо ли позвонить его семье? — прошептала я.

— Еще нет, — ответила она. — Не стоит беспокоить их без необходимости. Может быть, вечером, если…

Она умолкла. К нам приближался Пабло с одним из рабочих.

— Поеду за Инес, — сказала я нарочито громко, чтобы слышали все окружающие. — Поеду дальним путем и по дороге буду высматривать Стива.

Хильда несколько успокоилась.

И вот Монтеро вернулся в офис после сделанных звонков. Как я ни вслушивалась, но разобрать ничего не смогла.

— Не думаю, что уже следует обращаться в полицию, — сказал он. — Вы же знаете, у меня свои связи, и я их задействовал. Его будут искать. Наведут справки. Давайте подождем до завтра, а тогда уж заявим об исчезновении в полицию. Если он так и не объявится, непременно приезжайте ко мне снова.

На первый взгляд, в словах его вроде имелся свой смысл. Стив исчез всего несколько часов назад, и при обычных обстоятельствах совет Монтеро можно было счесть вполне разумным. Но в том-то и дело, что обстоятельства никоим образом не были обычными, и я прекрасно это понимала. Я твердо вознамерилась нанести в «Параисо» повторный визит, но только не тогда, когда Монтеро меня ждет. Касательно семейки Монтеро у меня было два плана, и оба на ночь, когда все обитатели гасиенды отойдут ко сну: обыскать комнату Лучо, поскольку последнее время он там не ночует, и еще раз наведаться на фабрику.

Судя по состоянию комнаты, Лучо был взрослым парнем, напрочь застрявшим на уровне развития двенадцатилетнего мальчишки. Кругом царил полный беспорядок, одежда валялась повсюду, больше всего на полу. Все стены оклеивали плакаты, отличавшиеся от плакатов знакомых мне мальчишек только по содержанию: рок- и рэпгруппам Лучо предпочитал военную тематику с явным фашистским душком.

Я начала систематически обшаривать комнату: заглянула под кровать, приподняла подушки и одеяло, потом матрас. Пистолета там не было.

Затем я проверила комод и шкаф для одежды. Неприятно рыться в чужом ящике для нижнего белья, когда там нет никакого белья, но, пожалуй, если бы оно там было, это оказалось бы еще неприятней. По-прежнему никакого пистолета.

Я перешла к письменному столу, потом как можно тише отодвинула шкаф от стены, чтобы заглянуть за него. Встряхнула ковер, из-под него вылетела такая туча пыли, что я едва не расчихалась. Но более оттуда не вылетело ничего.

Когда я готова уже была сдаться, внимание мое вдруг привлек краешек конверта, высовывающийся из-за одного из плакатов. Конечно, искала я не его, а пистолет, но мне стало интересно, что же такое тайное можно хранить за плакатом. Письмо было адресовано мне. «Ребекке» было выведено крупным детским почерком.

Перевернув конверт, я обнаружила, что он заклеен, но, судя по мятому виду, был вскрыт над паром и запечатан вновь.

«Дорогая Ребекка, — начиналось письмо. — Во-первых, извените за правильнописание. Я не очень-то харашо учился в школе. Много балел и пропускал».

Пожалуй, это было еще мягко сказано. Большей неграмотности, чем у автора письма, мне еще видеть не приходилось. Потратив пару секунд на раздумья о несовершенстве нашей системы образования, я принялась читать дальше.

«Знаю, шо пишу коряво и с ашипками, но пожалуста, прочтите все до конца. Вы моя единственная надежда».

От кого бы это могло быть?

«Знаю, шо нада была сказать вам раньше, но пару лет назад я шибко баловался марихуаной. Больше сам курил, но иногда дружкам давал. Полиция, она разницы не делает, кто продает травку или просто так дарит, так шо сичася, можно сказать, не в ладах с законом. Я этим вовсе не гаржусь. Просто пишу вам, шобы вы знали, шо я гаварю правду и поверили всему остальному.

Не знаю, как написать, шоб вы поняли, но это все чистая правда.

До недавних пор, точно не помню, я, как и вы, щитал, шо вся эта брехня нащет перевоплощения — бред собачий. Но вот лежу как-то раз и пробую свой самодельный продукт, ежли вы понимаете, о чем это я, и вдруг произошло шо-то потрясающее. Типерь-то я думаю, что вошел в контакт со своим духом. В мозгу у меня вроде как шо-то вспыхнуло, вот как камета пронеслась, а патом я смог путешествовать по всем сваим жизням взад-вперед. Вот ей-ей, не вру.

Это вышло самое потрясающее мысленное путишествие всех времен. И знаете, шо я понял? Не стану долго морочить вам голову. Во все времена я был пророком. Мог предсказывать наперед шо произойдет. Когда я открываю рот у меня само собой так и льется нащет будущего. Сперва я удивлялся, а типерь уже попривык.

Спирва я был той теткой — Кассандрой — которая сказала Троянцам нащет большого деревянного коня. А он как вы знаете кишел греческими солдатами. Патом я стоял на улицах Рима и гаварил Юлию Цезарю остерегаться Мартовских Ид. Он не слушал и все мы знаем шо с ним стало. А ище патом я предупреждал Наполеона не соваться в Россию, но он тоже не слушал.

Скажу я вам, нелегкое это дело быть пророком. Патамучта их никогда не слушают. А если слушают то им никогда не нравится, шо ты сказал. Ежли повезет тибя просто бросят в глубокое падзимелье. Я типерь думаю может я потому и за решетку угодил, плохая карма из прошлой жизни. Но бывает и хуже. Иногда тебе выжигают глаза докрасна раскаленной кочережкой, а иногда самого тибя жгут на столбе. Ни так, ни этак ничего хорошего».

Еще один чокнутый. Я вздохнула. И что я такого совершила, в прошлой жизни, разумеется, чтобы заслужить эту кару? Однако я продолжала читать.

«Типерь мне кажется, шо ближе всех к тому, шо я типерь, был друг Атауальпы (правильнописание?) караля Инков. Этого друга звали Уайна а сичас меня зовут Уэйн. Вам не кажется шо это потрясающе? Я сказал Атауальпе, шо испанцы — это плохо, плохие парни которые ищут золота и сокровищ и кажется в конце концов он мне поверил, да только позно.

А в канце этого мысленного путишествия, которое, как мне типерь кажется, длилось аж несколько дней, я вернулся в настоящее, только уже другим. И тут мне тоже никто не паверил. Я пытался им говорить, а они слышать нехотели. Позванили в полицию и упрятали меня в больницу на несколько недель.

Я и врачам гаварил. Они мне тоже не верят. Я им и про историю рассказывал. Я хотя не очень учился, а историю завсегда любил. Сматрел все передачи по телику нащет всяких древних тайн и всего такого. Всегда гадал и чиго мне это так нравится, а типерь-то, канешно, знаю. Все за щет моих прежних жизней как прарока».

К этому времени я, разумеется, догадалась, кто это написал. Но был ли во всем этом хоть какой-то смысл? А если был — смогу ли я его вычленить?

«Кагда я вышел полиция ище мной очень интиресовалась, — продолжал автор. — Так я ришил поехать в Перу, пасматреть вдруг смогу приблизиться к этому Уайне, который как писал и есть я. Поэтому я адалжил немного деньжат у брата, только ему не сказал, так шо он, наверно, так же на меня зол, как и все остальные.
Ваш друг Уэйн которого вы знаете как Ягуара»,

Зато вышло все-таки здоровско. Я подружился с девчонкой, ее по-настоящему звать Меган. В прошлой жизни она была Жаной Дарк и потому знает, шо это такое.

А самое важное во всем этом то, шо я с тех самых исторических пор знаю где лежит сокровище. Я видел золотые гарада какие вы ищите через дыры в скалах. А особенно я знаю где Атауальпа спрятал самое натрясающее сокровище, которое испанцы так и не нашли. А знаете откуда я знаю? Патамучта сам памагал ему его прятать. И видел его своими собственными глазами то есть в той жизни, канешна. И оно здесь рядом. Я один раз его нашел, только немного ашипся так шо мне нада найти его снова. Тогда смагу расплатиться с братом шоб он не злился, а ище заплачу дифицит каждой страны в мире. Смагу настроить дама для всех пристарелых и кормить этих детей которых наказывают по телику с большими животами и грусными глазами.

Вида в том шо Меган взбеленилас шо я купил на заработанные денги марихуану. Она не понимает шо мне она нужна шобы сливаться с прошлой жизнью и найти сокровище. Она канешна простит но сичас уехала и я остался совсем один.

А ище хуже шо по-моему меня приследуют испанцы. Как будто ежли я смагу вернуться к прежней жизни они смогут прити в эту ежли вы нанимаете о чем это я. По моему на этот раз они хотят меня убить насовсем. Пожалуйста помогите.

— заканчивалось письмо.

И что прикажете думать о подобном послании? Я не знала, как быть, то ли забыть письмо раз и навсегда, а заодно поздравить Пачамаму, то есть Меган, если наши пути еще когда-нибудь пересекутся, что ей хватило здравого смысла при первой возможности удрать от своего чокнутого дружка и попытаться все же найти в этом безумии хоть какую-то связь с реальностью?

С того самого времени, как Ягуар исчез, я все гадала, не связан ли он каким-то боком с сокровищами индейцев мочика? …Я с тех самых исторических пор знаю где лежит сокровище. Я видел золотые гарада какие вы ищите через дыры в скалах… самое потрясающее сокровище… и оно здесь рядом. Возможно ли, чтобы Ягуар и впрямь что-то видел — не в прошлой жизни, разумеется, а в этой, напившись или обкурившись марихуаны? А ище хуже шо по-моему меня приследуют испанцы. Если парнишка что-то видел, то испанцы еще как могут его преследовать. Только не те испанцы, из прошлой жизни, как он предполагал, а самые настоящие современные испанцы, здесь и сейчас. Пачамама — Меган уехала, потому что не поверила ему. Я уже не знала, что и думать. Однако учитывая все странные вещи, которые здесь происходили, решила не отметать с ходу все, что он написал.

Одно я знала твердо — то, что я крайне зла на Лучо. Дождавшись, пока он шаркая не направился по галерее в свою комнату — именно сегодня ему, разумеется, взбрело в голову ночевать здесь, — я напустилась на него, от бешенства даже не волнуясь, что он узнает, что я обыскивала его вещи.

— Что ты сделал с этим письмом? Оно явственно адресовано мне!

Лучо покосился на меня с опаской, но ничего не сказал.

— Когда его принесли? И кто? Отвечай! — От нетерпения я даже топнула. — Ну же!

— Не знаю, — проскулил Лучо.

— Оно было в твоей комнате, — сказала я, сама слыша опасные нотки в голосе.

— Я забыл, — Лучо уже почти хныкал.

— Когда его принесли? — повторила я.

— Вчера, — нерешительно ответил он.

— Ты уверен? — Манко Капак сказал вчера, что ребята исчезли день или два назад.

— Может, позавчера, — допустил он.

Вот уже второй человек — первым был Манко Капак, — с непонятными провалами в памяти во всем, что касается Ягуара.

— Кто его принес?

— Не знаю.

Я пронзила Лучо яростным взглядом.

— Не знаю, — упрямо повторил Лучо. — Оно уже лежало на полу, у двери. Я никого не видел.

— Но ты его открывал, — очень тихо произнесла я.

— Ни-ни, — помотал головой он, и больше ничего добиться от него мне не удалось.

В сердцах я поднялась наверх и приказала себе поспать. Но не смогла. Меня преследовали образы Ящера, Эдмунда Эдвардса и, сильнее всех, Паука. В глубокой ночи я решила, что можно перейти к плану «Б», наведаться на фабрику «Райских изделий», и еще раз осмотреть, ничего ли я не упустила. Дверь Лучо была закрыта, снизу не пробивалось ни лучика света, так что я осторожно выскользнула за дверь гасиенды.

Заводя грузовик, я от всего сердца надеялась, что Хильда набралась виски и сейчас видит десятый сон. Подъехав к фабрике, я оставила грузовик на обочине в нескольких сотнях футов от нее, за старой заброшенной лачугой, и остаток пути проделала пешком, в кои-то веки благодарная судьбе за спасительное покрывало garua.

Маленький производственный комплекс Монтеро тонул во тьме. Лишь над дверью каждого здания тускло светилось по лампочке. Я обогнула фабрику, чтобы подобраться к ней сзади, надеясь, что хотя бы одну дверь оставили открытой, чтобы рабочий цех хоть немного остыл от чудовищного жара печи.

Все двери оказались закрыты и заперты, но у меня имелся запасной вариант. Обходя фабрику, я заметила, что задняя дверь была очень старой и с самым что ни на есть простейшим замком, как в ванных комнатах, где надо только нажать на ручку внутри. Похоже, Монтеро не слишком-то опасался незваных гостей. Если бы он и правда был замешан в чем-то неблаговидном, замки были бы получше. Обладая неким опытом по части открывания таких дверей, я справилась достаточно быстро. Хотя кредитной карточки у меня и не было, я захватила из лаборатории кое-какие штуковины, которые, на мой взгляд, могли бы ее заменить. Так оно и вышло. Проникнув внутрь, я снова заперла дверь изнутри.

В комнате было ужасно душно. Пока я стояла, выжидая, чтобы глаза привыкли к темноте, по спине у меня побежали струйки пота. Но не только из-за жары — еще и от страха.

Пробравшись к тому концу комнаты, где стоял чертежный стол Антонио, я как можно плотнее закрыла жалюзи и включила свет. А через минуту уже отперла стоявший возле стола шкафчик с документами.

Верхний ящик оказался набит рисунками, второй — фотографиями. Мне потребовалось некоторое время на то, чтобы определить, по какому принципу документы разложены в ящиках: в больших отделениях по годам, в маленьких — по типу изделия.

Купленная мной на аукционе коробка была невостребована на таможне, а А.Дж. Смиттсон, которому она предназначалась, умер чуть больше двух лет назад. Я отсчитала три года назад и принялась за поиски.

За тот год нашлось несколько пухлых папок: часть — посвященные вазам, одна — рисункам, еще одна — животным и отдельная — птицам. Того, что я искала, здесь не было. Проверив каждую папку за этот год, я методично перешла к предыдущему году. В самом дальнему углу ящика оказалась папка, озаглавленная «Разное». Я открыла ее.

Пролистав папку до середины, я едва не вскрикнула. Нашла! Но времени читать дальше не было. Совсем рядом раздался шум мотора. Я сунула папку обратно в ящик, закрыла его, задвинула задвижку и потушила свет — все практически одним движением. На песке и гравии вокруг дома заскрипели чьи-то шаги. Задняя дверь задребезжала, в верхних окнах отразилась вспышка фонарика.

«Ночной сторож», — подумала я. Проверяет двери и окна. Оставалось только надеяться, что в его обязанности не входит проверка также и внутренних помещений.

Снова зазвучали шаги. Сторож по очереди дернул обе двери рядом с печью.

Затаив дыхание, я выждала, пока шаги не затихнут вдали. Судя по всему, обход владений проводился со всей тщательностью, — прошло несколько минут, а я так и не слышала звука мотора, сигнала, что проверка завершена. Значит ли это, что теперь сторож так и останется здесь? Или он более тщательно осматривает остальные здания? Я выждала еще несколько минут, а потом, решив, что не могу так и сидеть здесь всю ночь, мысленно составила обходной маршрут к грузовику так, чтобы не проходить мимо главных строений.

Я помнила, что неподалеку стоят какие-то развалины, а потому, осторожно выбравшись наружу, огляделась и, заперев замок, рванула прямо туда. Бежать оказалось дальше, чем я предполагала, однако никто мне не препятствовал и через несколько минут я уже стояла в спасительной тени, прислушиваясь. Абсолютная тишина. Держась почти вплотную к стене, я двинулась в обход разрушенного дома назад, к двери. Вот странно. Но додумать мысль до конца я не успела, — из-за угла главного здания снова показался луч фонаря и я нырнула в темноту. Когда же сторож, или кто там это был, завершил обход, снова вылезла поглядеть.

Внимание мое привлекли две вещи. Во-первых, на двери разрушенного дома висел прочный новехонький замок. Кому и зачем запирать развалины? А во-вторых, под дверь уходил электрический провод. Как ни странно запирать такую развалюху на замок, проводить туда электричество — еще страннее. Я подергала провод. Под дверь пролезть, конечно, было невозможно, но я решила проследить, куда этот провод ведет и подсоединен ли он к чему-то на самом деле. Шнур тянулся вдоль дальней от фабрики стены дома. Я завернула за угол и последовала по проводу дальше. Стояла кромешная тьма, и я обо что-то споткнулась. Какой-то предмет. И очень большой. Я включила предусмотрительно захваченный карманный фонарик и посветила вниз. Карлос Монтеро. Мертвый. Застреленный насмерть. Сама не знаю, каким чудом я смогла удержать рвущийся с губ крик.

Несколько секунд я лихорадочно соображала, что же делать теперь. Карлосу уже ничем не помочь. Все равно его скоро найдут. Рванув от здания, я описала большой крюк назад, к грузовику.

Вернувшись на гасиенду, я отворила парадную дверь и вошла в темный двор.

— Руки вверх, — произнес чей-то голос. — Медленно повернитесь.

На сей раз это был не Лучо, играющий в борца за свободу.

Я обернулась навстречу голосу.

 

15

В тени стояла Хильда. Я еле различала высокую тонкую фигуру, обрамленную лишь тусклым светом из окон. Я же, пойманная лучом ее фонарика, напротив, являла собой превосходную мишень. Хильда жестом велела мне пройти в столовую, вошла за мной следом и заперла дверь.

— Кто вы такая и что здесь делаете? — резко осведомилась она. — И не рассказывайте, будто вы Ребекка Маккримон и просто решили устроиться на работу в лаборатории. Я проверила ваш паспорт. Имя не совпадает с номером.

Что делать? Рано или поздно в жизни приходится принимать трудные решения, идти на риск. Чувствуя, будто стою на краю пропасти, я сделала свой выбор и, набрав в грудь побольше воздуха, бросилась в бездну.

— Меня зовут Лара Макклинток. Я совладелица антикварного магазина в Торонто под названием «Гринхальг и Макклинток». Я здесь потому, что несколько недель назад купила на аукционе коробку со всякой всячиной, думая, что там один только хлам. Но там оказались некие предметы, предположительно реплики изделий доколумбового периода, которые, как я потом выяснила, были подлинниками. Один из этих предметов поступил на продажу отсюда, из Кампина-Вьеха, во всяком случае, так было написано в сопроводительной карточке. Два из этих предметов пропали, а прямо у меня в магазине убили одного человека, причем второй, наш помощник и мой хороший друг, был тяжело ранен, а сам магазин подожгли. Полиция считает, что в этом замешан тот самый помощник, а если полицейские так думают, то обвинят его самое меньшее в убийстве. А если его оправдают, то начнут подозревать меня в неудавшемся мошенничестве со страховкой. Поэтому я поехала в Нью-Йорк, чтобы выяснить источник, откуда появились эти предметы, и там убили еще одного человека.

Я немного помолчала, чтобы перевести дух, и продолжила:

— После этого я направилась к самому источнику, во всяком случае, как я считала. Вот и попала сюда. Это сокращенная версия, но общую идею, думаю, вы уловили.

— История и впрямь удивительная, — заметила Хильда.

«Погоди, пока услышишь все остальное», — подумала я.

— Быть может, — продолжила она с явственной ноткой сарказма в голосе, — пропущенные детали придадут ей хоть толику правдоподобности. Как выглядели эти самые предметы?

— Серебряный орешек, арахис, примерно в натуральную величину. Ушная подвеска из золота, бирюзы и еще чего-то и ваза с раструбом и со змеей по краю, — ответила я, чуть опуская руки, чтобы обрисовать форму вазы.

— Это называется florero, — сварливо произнесла Хильда, и я поняла, что спасена. Вы не станете поправлять человека, которого собираетесь застрелить.

— Значит, florero, — согласилась я. — На дне было отпечатано «Hecho en Peru», а еще к ней прилагалась карточка, где говорилось, что это реплика вазы доколумбового периода, сделанная в Кампина-Вьеха.

Хильда ничего не сказала, так что я напористо продолжила:

— А теперь, может быть, вы окажете мне честь, сообщив, кто вы и зачем здесь находитесь?

— Что вы имеете в виду? — возмутилась она.

— Не думаю, что среднестатистический человек знает, как проверять паспорт, — заметила я.

— А еще меньше среднестатистических людей знает, как раздобыть поддельный, — парировала она.

— Туше, — сказала я.

— Более того, — продолжала она, не скрывая сурового осуждения, — я действительно археолог и меня зовут действительно Хильда Швенген.

Я молча ждала.

— Кроме того, — неохотно призналась она, — время от времени я выступаю в роли консультанта американской таможни.

— Консультанта? Что значит — консультант? Вы агент? И, — добавила я, спеша воспользоваться своей удачей, — нельзя ли нам обсуждать все это чуть более цивилизованным образом? Вы не могли бы убрать пистолет — кстати, это тот, что мы все так искали?

Снова пауза. Наконец Хильда шагнула к дальнему от меня краю стола и положила перед собой пистолет.

— Садитесь, — приказала она, выдвигая себе кресло.

Мы сели друг напротив друга, совсем как противники на шахматном матче. Волосы Хильды, обычно забранные назад, сейчас струились по плечам, она была одета в бесформенный махровый халат, лишь подчеркивающий ее худобу, и без обуви. Я тоже была босиком, потому что сняла туфли, чтобы тише ступать. Все это начинало напоминать милую дружественную посиделку в пижамах, когда бы не пистолет. Теперь я видела, что это маленькая карманная модель, которую легко спрятать в дамской сумочке, а не та здоровенная штуковина, что я искала у Лучо.

— Так вы агент? — напомнила я через несколько секунд тишины.

— Нет, — покачала она головой. — Я просто иногда сообщаю им информацию.

— Осведомитель?

— Если и осведомитель, то бесплатный. — Она вздохнула. — Просто стараюсь все видеть и примечать, только и всего.

— Наркотики? Древности?

— В основном древности. Вы не первая, кто заметил, что Кампина-Вьеха просто-таки рассадник контрабанды древностей, — иронично заметила она.

Я восприняла эту фразу как добрый признак — кажется, Хильда была готова поверить хотя бы части моей истории. Мы глядели друг на друга через стол. Наконец она опустила пистолет на пол рядом со своим креслом. Благородный жест.

— Полагаю, вы не захотите рассказать мне, как вы добыли фальшивый паспорт и попали сюда?

— Не захочу.

Мы глядели друг на друга. Каждая выжидала, что скажет вторая. Я решила первой нарушить молчание.

— Вы сказали, что время от времени передаете властям информацию. А случайно не знаете ничего, что помогло бы мне выбраться из заварушки, в которую я угодила?

— К сожалению, нет, — ответила она. — Вообще ничего конкретного.

— Как вы думаете, со Стивом случилось что-нибудь плохое? — нерешительно поинтересовалась я.

— Не хочу даже думать об этом, но да, боюсь, это более чем вероятно.

Хильда отвернулась, должно быть, чтобы скрыть слезы, выступившие в уголках глаз, но так и не скатившиеся на щеки. Да она же любит Стива, поняла я. Вот почему терпеть не может Трейси. Мое лицо, как всегда, выдало все мои мысли.

— Я знаю, что вы думаете. — Хильда вытащила из кармана халата пачку сигарет и прикурила. — И ошибаетесь. Я в него не влюблена, хотя и очень к нему привязана. У него интрижка с Трейси, но, думаю, вы и сами знаете. Наверняка вы слышали все эти ночные шорохи.

Стив расстался с женой, но даже если бы и нет, все равно это не мое дело. Я и впрямь крайне не одобряю романы профессоров со студентками, — продолжала она. — Я отнюдь не наивна и знаю, что такое происходит сплошь да рядом. Но все равно настояла, чтобы она работала в лаборатории, а не на раскопках вместе со Стивом, потому что тогда всем все стало бы ясно, а я не думаю, что это хорошо с моральной стороны.

Я промолчала. Она меня отнюдь не разубедила. Мне по-прежнему казалось, что она любит Стива.

— Вы замужем? — неожиданно спросила она.

— Нет, в разводе. А вы?

— Одинока. Как говорится, замужем за профессией. А друг у вас есть?

— Был, но бросил меня год назад.

— Ради другой?

— Хуже, — отозвалась я. — Он бросил меня ради политики.

— Бог ты мой! — воскликнула Хильда.

Внезапно нас обеих разобрало хихиканье. Наверное, отчасти причиной тому была истерика, но отчасти облегчение, которое обе мы испытали оттого, что смогли хоть с кем-то поделиться своими секретами. Как будто прорвало плотину, и внезапно мы стали делиться друг с другом такими тайнами, какими обычно делишься только с самой близкой подругой.

Хильда рассказала мне про свою травму, про постоянную боль в спине, и про то, как она выяснила, что у Стива роман с Трейси.

— Лично я во всем виню Трейси, — заявила она. — По-моему, она маленькая расчетливая сучка, которая пытается свалить меня и использует для этого Стива. — Хильда поморщилась. — Можете ничего не говорить. Я сама знаю, что если кто тут и сучка, так это я. Я ведь понимаю, что сужу о ней пристрастно и несправедливо. Я ведь ее даже толком не знаю. Впервые увидела в начале этого сезона и, сознаюсь, даже не пыталась узнать получше. Фактически, наоборот, всячески старалась держать ее на расстоянии. Наверное, просто ревную. Она ведь очень красива, правда? Видеть не могу, как она сидит рядом с ним за ужином и мило болтает. Кусок в горло не лезет, хотя я и понимаю, что уходить из-за стола с бутылкой в обнимку — не лучший выход из положения.

Хотя мы со Стивом никогда не были в таких отношениях, я чувствую себя кем-то вроде старой усталой жены, брошенной ради молоденькой девчонки. Мы с ним всегда составляли отличную команду, но это мой последний полевой сезон. Еще одного спина не вынесет. — Я сочувственно кивнула. — Так что в следующем году экспедицию будут возглавлять Стив и Трейси, а не Хильда и Стив, и меня это невероятно удручает. Но давайте оставим эту унылую тему и поговорим, зачем вы сюда приехали. В деталях, пожалуйста.

Я рассказала ей, как Клайв открыл магазин прямо напротив моего, и как неадекватно и детски я на это прореагировала. Рассказала про аукцион, про Ящера с Алексом, и как все, что я делала со дня пожара, было посвящено одной цели — расквитаться с обидчиками.

— Но чем я сильнее пытаюсь все уладить, тем хуже все запутывается, — посетовала я. — А если я не выясню, что же происходит, Алекс попадет в большие неприятности, я потеряю магазин и буду обречена на крайне неприятные разборки с полицией.

Продолжив рассказ, я описала Хильде цепь событий, что привели меня из Торонто в Нью-Йорк, а потом и в Лиму — ради Лукаса, опустив путешествие в Мехико. Описала, как подкараулила жену Ящера и проследила ее поездку по Лиме.

— Это никуда меня не привело, — заключила я, — поэтому я и решила отправиться сюда, откуда якобы прибыло florero, думая, что оно, быть может, как-то связано с Монтеро и фабрикой «Параисо».

Это отчасти было проверкой. Мне хотелось знать, что Хильда скажет о Монтеро.

— Я согласна, — промолвила она, — что Монтеро и «Параисо» и в самом деле выглядят главными подозреваемыми, но я осматривала фабрику и не обнаружила там ничего необычного.

— Я тоже. Осмотрела все, кроме ванной комнаты.

— Я осмотрела и ванную, — с достоинством отозвалась Хильда. — Изобразила расстройство желудка, чтобы у меня был повод задержаться там подольше. Я успела даже выдвинуть панель и проверить пространство за трубами. Ничего. Магазин я тоже осматривала.

Она вздохнула.

— Впрочем, быть может, я просто цепляюсь за соломинку. Хочу, чтобы это оказался Монтеро, лишь оттого, что больно уж он отвратителен. Усматриваю зловещий умысел во всех его поступках.

— На florero, на дне, было отпечатано «Hecho en Peru». Может, это и правда была реплика, — сказала я.

Хильда посмотрела на меня с жалостью, как на непроходимую дурочку.

— Это же легче легкого — намазать на дно вазы тонкий слой глины и поставить на него штамп, — пояснила она. — Да так всегда и делается. А когда ваза доберется до места назначения, вы отмачиваете нижний слой, и вот оно — подлинное изделие мочика.

Ну, конечно же!

— Не уходите, я сейчас приду!

Я бросилась во двор, где выронила сумку, когда Хильда наставила на меня пистолет. Вернувшись, я вручила ей фотографию, которую вытащила из шкафа на фабрике «Параисо».

— Очень мило, — сказала она. — Florero.

— Не просто florero, — поправила я. — То самое florero, которое я купила на аукционе. Видите этих змей по краю? Найдя на фабрике фотографию, я подумала лишь, что вот оно, доказательство, что мое florero и правда из «Параисо», как и сказано в карточке. Но теперь, когда вы рассказали, как настоящие изделия маскируют при помощи намазанного слоя и штампа, меня точно ударило: вот как они это делают. Фотографируют контрабандную вещь и посылают фотографию в «Параисо». Антонио ее срисовывает, потом, в случае, если это керамика, готовят шаблон и обжигают несколько копий, совсем как с обычными копиями. Все их, включая и оригинал, метят штампом «Сделано в Перу» и вместе упаковывают, скорее всего, в ящики с эмблемой фабрики «Параисо». Тогда всякий, кто заглянет туда, решит, что это просто-напросто партия одинаковых копий. А что еще думать, когда перед тобой стоит ряд совершенно одинаковых предметов, пришедших прямо с фабрики?

— Мне это нравится, — вставила Хильда.

— Однако в моей теории имеется одна неувязка, — сказала я. Хильда вопросительно поглядела на меня. Я приготовилась к очередному прыжку в холодную воду. — Карлос Монтеро мертв.

— Мертв! — воскликнула она, неподдельно потрясенная этим известием. — Когда он умер? Как?

Я рассказала ей о своей находке. Хильда пришла в ужас.

— Кто мог это сделать? — Она немного помолчала. — И что это значит? Наверное, вы правы насчет фотографии, но со смертью Карлоса это означает…

— На самом деле, возникает сразу несколько вопросов, — промолвила я. — Например, как вы думаете, может ли все происходящее иметь какое-то отношение вот к этому?

Я вытащила из кармана письмо Ягуара и протянула ей. Хильда принялась читать, и на лице ее очень скоро появилось скептическое выражение.

— Сама понимаю, — поспешила добавить я, — все это кажется полным бредом и парнишка он, мягко говоря, слегка заблуждающийся. Но я хорошо его знаю. Он не блещет умом, зато очень талантливый фокусник и вообще ужасно славный. Я имею в виду, посмотрите только на ту часть, где он пишет, что хочет найти сокровище, чтобы накормить всех голодных детей в мире, — пояснила я, показывая на строчки письма. — И если поговорить с ним, он вовсе не производит впечатление буйного или вообще свихнутого.

— Так что вы считаете? — спросила Хильда.

— А вдруг где-то в окрестностях и правда спрятано сокровище? А если да, то кто о нем знает?

— Лучше спросить, имеет ли ваше сокровище, если оно вообще существует, какое-то отношение к Монтеро и «Параисо»? — поправила меня Хильда. — И я понятия не имею, как ответить на этот вопрос.

— Я тоже, но мне все равно кажется, я верно угадала, как ценности вывозятся из Перу. А вот насчет руководителя, похоже, ошибаюсь. Но если не Монтеро, го кто? Теперь, когда Монтеро мертв, у нас даже кандидатуры никакой не осталось.

— Сегодня ночью, боюсь, мы так ничего и не решим, — промолвила Хильда, осторожно поднимаясь и потягиваясь. — Пора хоть немного поспать. Но вы говорите, что у нас не осталось никаких кандидатур. Это не совсем верно. Есть еще Этьен Лафорет, владелец галереи во Франции, известный скупщик краденых древностей. Он сейчас здесь, в Кампина-Вьеха, крикливый и шумный, как вся их братия. Должно быть, у него есть какие-то очень веские причины, чтобы задержаться в городе на несколько дней. С ним у нас две проблемы. Во-первых, мы никогда не сможем поймать его с поличным, то есть с изделием мочика на руках, ни в дороге — можете мне поверить, перуанские власти не раз обыскивали его, когда он покидал страну, ни в его галерее. Сыщики в штатском бывали там неоднократно. А значит, он, вероятно, работает не один.

В идеале мне бы хотелось подсунуть ему какую-нибудь вещицу, заставить купить, а потом проследить, куда он ее денет — поймать на живца. Что подводит меня ко второй проблеме: у нас нет для этой цели ничего подходящего. Я не рискну отдать ему музейный экспонат. Вот из нашей лаборатории я могла бы что-нибудь позаимствовать, но мы не нашли еще ничего такого, что он бы купил. Он берет только самый первоклассный товар. Мне нечего ему предложить.

Хильда сокрушенно покачала головой.

— О, еще как есть, — ответила я.

 

16

Над Тихим океаном, вдали от берегов Перу, огромный, теплый массив влажного воздуха начинает медленно двигаться к земле. И накрыв берег, он превращается в garua, туман с моря, клубящийся над песками пустыни. Но здесь он не останавливается. Он ползет дальше, к высокой гряде гор, называемых Андами, и там, высоко в горах, garua становится дождем, яростным и буйным дождем. Сперва медленно, затем все быстрее и быстрее каменные желоба наполняются водой. Вода струится, несется вниз. Водостоки, как древние, так и нынешние, должны отвести эти бешеные потоки, но все тщетно.

* * *

На следующий вечер, едва начало смеркаться, мы с Хильдой уже стояли в тени козырька перед скобяной лавкой, глядя на дом Лафорета. Для пущей маскировки мы обе оделись в темное: она в синий свитер с завернутым воротником и брюки, я — в джинсы и одолженную у Трейси громадную черную ветровку. В доме горел свет, но только не над парадной дверью, вероятно, ради соблюдения анонимности посетителей месье Лафорета. Всем остальным на гасиенде мы сказали, что едем в город звонить бывшей жене и детям Стива.

Странный это был день. Про Карлоса Монтеро мы так ничего и не услышали. Лучо шаркал по дому, как ни в чем не бывало. Полиция к нам тоже не наведывалась. Часа в два Хильда сама съездила в «Параисо» — я объяснила ей, где и что искать.

— Ничего, — сказала она, вернувшись. — Ни шнура. Ни Карлоса. — Она чуть помолчала. — Вы уверены?

— Абсолютно, — твердо заверила я.

— Я зашла внутрь и спросила жену Монтеро, эту робкую малышку Консуэло, где ее муж. Она сказала, в Трухильо. Он оставил ей записку, но напечатанную на машинке. Кто угодно мог напечатать. Машинка стоит прямо там.

Я подумала, что все равно очень скоро должна подняться тревога и из-за Монтеро, и из-за всех остальных. Ведь должен хоть кто-то заметить, что Кампина Вьеха стала этакой черной дырой, утаскивающей людей неизвестно куда. Впрочем, похоже, сегодня так никто и не спохватился.

Мы решили, что к Лафорету отправлюсь я. Хильда уж слишком известна в этих краях и обладает репутацией непримиримого борца за сохранность исторических памятников и археологических находок.

Мы прождали минут сорок пять. Никто не входил и не выходил, а Хильде уже становилось трудно стоять.

— Пора наведаться в логово зверя, — шепнула я ей и скользнула из-под навеса на другую сторону улицы. Ушная подвеска мочика, которую Хильда признала идеальной наживкой, лежала в брезентовой сумке у меня на боку, завернутая в мягкий платок Стива.

Я постучала. Занавески погруженной во тьму комнаты второго этажа качнулись, а потом в прихожей послышались приближающиеся шаги. Дверь немного приотворилась. Кто-то глядел на меня сквозь щель. Я подняла сумку, стараясь принять как можно более испуганно-вороватый вид, что в данных обстоятельствах было совсем не трудно.

— Entrez, — промолвил мужской голос из глубины дома, сперва по-французски. — Входите.

Когда дверь отворилась шире и я увидела, кто за ней стоит, волна отчаянного страха и дурных предчувствий едва не заставила меня развернуться и удрать. Меня приветствовала молодая женщина, одетая в один из тех сомнительных нарядов, какие так часто носят молоденькие женщины в наши дни. Понимаю, что попадаю в лагерь безнадежно отставших от жизни старых клуш, но, на мой взгляд, такое платье трудно отличить от обычной комбинации — коротенькая штучка из розового атласа на тоненьких бретельках, да еще в сочетании с ажурными колготками. Длинные ногти женщины были выкрашены черным, волосы уложены в замысловатую прическу. Провокационно покачиваясь на высоченных каблуках черных кожаных туфелек, она вела меня в заднюю половину дома. Карла Сервантес, вдова Ящера, и виду не подала, что узнала меня. Да, увидев ее, я испытала невероятное потрясение, зато у меня возникло чувство, будто куски головоломки, хотя я пока не понимаю, ни почему, ни как, наконец-то встают на свои места.

Я вошла в полутемную комнату, кабинет, где стоял письменный стол и горела всего-навсего одна настольная лампа. Она выплескивала небольшое озерцо света на стол передо мной, но скорее сгущала тьму в дальних углах комнаты. На несколько секунд мне показалось, что здесь никого нет, но потом я заметила, что в кресле у дальней стены, спиной ко мне, сидит человек, должно быть, тот самый el Hombre. Поскольку кресло было развернуто к стене, мне приходилось обращаться к его затылку.

— Оставь нас, Карла, — повелительно бросил он по-испански с сильным акцентом. Молодая женщина пожала плечами и вышла, закрыв за собой дверь. Каблучки ее процокали по холлу и затихли на лестнице, ведущей на второй этаж.

— Это вас называют el Hombre? — спросила я. Мы с Хильдой решили, что мне лучше притвориться, будто я не знаю его настоящего имени.

— Меня, — ответил он по-английски. — Зачем вы пришли?

— У меня есть кое-что, — с запинкой пробормотала я, — что я бы хотела продать, а в городе мне сказали, что вы можете это купить.

— Имя? — потребовал голос.

— Я бы предпочла не называть, — ответила я.

Раздался тихий смешок.

— Положите на стол, к свету, — велел он.

Я сунула человечка мочика в круг света от лампы.

Кресло со скрежетом развернулось, и я наконец получила возможность увидеть того, кого называли el Hombre. Строго говоря, я уже видела его. Как и можно было предсказать, учитывая, кто открыл дверь, я оказалась лицом к лицу с тем самым пожилым приятелем Карлы из отеля в Лиме. Я хорошо его запомнила. Весь вопрос — запомнил ли он меня?

Однако на его лице тоже не вспыхнуло ни искорки узнавания. Рука, на которой недоставало двух пальцев — теперь я видела, что они отрезаны, может, даже отрублены по самую ладонь, — протянулась к подвеске. В другой руке он держал лупу. Направив ее на вещицу, он склонился, пристально изучая человечка. С минуту мне только и оставалось, что любоваться лысиной у него на макушке.

— Очень славная вещица, — наконец произнес он. — Где вы ее взяли?

Мы с Хильдой прорепетировали все мои ответы.

— Неподалеку от Серро де лас Руинас, — сказала я.

— Вы живете на гасиенде Гаруа, верно? Вот уж не думал, что они уже нашли что-то интересное, хотя деревянная кровля звучит и впрямь многообещающе.

Я промолчала, хотя мне и сделалось весьма неуютно при мысли о том, как хорошо он осведомлен обо всем, что происходит на раскопках.

— Я сказала, что нашла это неподалеку от Серро де лас Руинас, но не на самом холме. А где именно, я говорить не хочу.

— Однако вы нашли подвеску не вчера, — отозвался он. — Ее уже частично отчистили и восстановили.

Мы с Хильдой втерли в человечка немного грязи, но, конечно, не могли за несколько часов воссоздать разрушительное действие многих веков.

— Ну разумеется, — пожала плечами я. — У нас же там есть лаборатория.

— Вы специалист по реставрации?

— Во всяком случае, знаю вполне достаточно, — едко отозвалась я. По счастью, владевшая мной нервозность вполне сходила за досаду и раздражение. — Так вы берете или нет?

Лафорет снова усмехнулся.

— А вы чувствительная особа! Не сомневаюсь, продаете эту безделушку лишь для того, чтобы помочь больному другу. — Он осклабился в гнусной ухмылке и немного помолчал, вероятно, поздравляя себя с отличным пониманием темных сторон человеческой природы. — Беру. Сколько?

Вот тут начиналась рискованная часть. Мы с Хильдой считали подвеску бесценной, — с академической точки зрения так оно и было. Но существовал еще и коммерческий подход, а вот в нем-то мы и не разбирались. Я не хотела показаться ни специалистом, ни полным профаном.

— Пара таких подвесок, как я слышала, может потянуть аж на сто тысяч долларов, — рассуждала Хильда. — Но одна стоит меньше половины этой суммы, если понимаете, о чем это я. Так что давайте предположим, она оценивается не в пятьдесят тысяч, а в двадцать пять. Просите десять.

— Десять тысяч долларов, — произнесла я.

— Вздор! — Он засмеялся. — Тысяча.

Мы еще немного поторговались и сошлись на двух тысячах. Ну и обдираловка! Мне было даже обидно за моего маленького мочика. Он стоил больше, гораздо больше!

— Наличными! — потребовала я.

— Разумеется.

Он открыл ящик и швырнул на стол две стопочки американских долларов. Но когда я потянулась к ним, его искалеченная рука намертво пригвоздила мою к столу.

— Вы ведь никак не связаны с полицией? — угрожающим шепотом осведомился он. — Потому что если связаны, я о вас позабочусь. Вы меня поняли?

— Ну конечно, не связана, — пролепетала я. — Я все понимаю.

Рука его сползла с моей руки и денег.

— Уходите через черный ход, — велел Лафорет, указывая направо.

На лестнице послышались шаги Карлы. Я сгребла деньги и бегом выскочила из комнаты в коридор, что вел к задней двери. По пути мне пришлось пройти через кухню и я воспользовалась случаем бегло оглядеть ее. Похоже, по прямому назначению ее не использовали, превратив в темную комнату для фотопечати. Окна были наглухо закрыты, рядом висели, сушась, несколько фотографий. Кое-какие из них изображали Карлу в весьма откровенных позах — из того рода снимков, что вы не решитесь доверить фотомастерской на углу. Извращенец, подумала я, выскальзывая через черный ход в маленький садик, благоухавший ароматами ночных цветов, а потом через калитку на улицу. Однако потом мне пришла в голову еще одна мысль касательно фотографических талантов Лафорета, более вписывающаяся в рамки моей теории о контрабанде древностей и того, как это происходит. Отойдя подальше от дома, я на минутку остановилась и глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

В воздухе как-то странно пахло, наверное, озоном, небо прорезала далекая молния. Зарница. Над пустыней дождя не было. Впрочем, вокруг витало какое-то странное чувство, как будто атмосфера неуловимо переменилась. У себя на родине я бы сказала, что надвигается буря.

Я пробралась окольным путем обратно к месту, где ждала Хильда, и отдала ей сумку.

— Верите ли — две тысячи долларов?

Она застонала.

— Лучше нам вернуть подвеску назад. А как вы вышли? Через черный ход?

Я кивнула.

— Думаю, нам лучше сменить наблюдательный пункт и устроиться так, чтобы видеть и переднюю дверь, и переулок, через который я вышла. Хорошо еще, что это тупик, так что выход оттуда только в одну сторону.

Мы чуть подождали, чтобы убедиться, что занавески на окнах не колышатся, а потом устроились чуть дальше по улице. Пока мы ждали, я рассказала Хильде, как проходил разговор, а также про связь Лафорета с Карлой Сервантес, про его мини-фотостудию и про то, как хорошо он осведомлен о работе экспедиции. Обеих нас это сильно встревожило. Еще я рассказала ей, что у Лафорета недостает двух пальцев.

— Интересно, — заметила Хильда. — Он ведь в этих краях живая легенда. Скользкий, как угорь, и всегда умудряется выкрутиться. Даже если его партнеры увязнут по уши. Ходят слухи, один раз он чуть было не попался с нелегальными ценностями в Эквадоре, но сумел ускользнуть, лишившись при этом двух пальцев и оставив своего сообщника одного за все отдуваться. Конечно, не знаю, правда ли это, но вы подтверждаете, что пальцев у него нет, да и вообще такая история о человеке что-то да говорит, правда?

— Уже совершенно неважно, что он за человек, — отозвалась я. — К добру ли, к худу ли, но мы в игре.

Примерно через полчаса парадная дверь дома отворилась и в темноте замаячили два смутных силуэта. Карла и el Hombre. Они сели в «мерседес» и уехали.

Не желая, чтобы наш грузовик заметили неподалеку от дома Лафорета, мы припарковались рядом с многолюдной Пласа-де-Армас, а оттуда шли пешком. Это был вполне рассчитанный риск: мы знали, что у Лафорета есть «мерседес», но рассудили, как выяснилось, ошибочно, что сам он не будет выходить из дома. Поэтому теперь пришлось идти за автомобилем пешком. Мы думали, это безнадежная затея, но удача была на нашей стороне.

В конце маленькой улочки «мерседес» выехал на главную площадь, но там кишела такая толпа, что автомобиль еле полз, и мы успели добраться до грузовичка и подождали, пока роскошная золотистая машина не проедет мимо.

Карла с Лафоретом проехали недалеко, всего пару кварталов, до бара «Эль Мочика». Лично я не стала бы садиться в автомобиль для такой короткой поездки, но с другой стороны, таких высоких каблуков, как у Карлы, я не носила уже лет пятнадцать, а то и больше.

— Ваша очередь, — сказала я Хильде. — Зайдите и осмотритесь. Не думаю, что будет здорово, если они сейчас увидят меня.

Ожидая ее, я не спускала глаз со входа. Вот рядом остановилось мотоциклетное такси, и из него вылез кто-то очень знакомый. Манко Капак, презревший дух товарищества и простую жизнь коммуны, а заодно и свои эпикурейские вкусы ради дымного веселья и немудреных закусок «Эль Мочика».

Минут через сорок пять в грузовик, дыша на меня алкогольными парами, тяжело влезла Хильда. Я испугалась, вдруг она опять ушла в запой, но выглядела она вполне трезвой.

— Я застала нашего Лучо врасплох, — сказала она в ответ на мои расспросы. — Он засел там в баре с парой таких же молодых обормотов. Наверняка планировали какой-нибудь очередной рейд за свободу. Боюсь, он не слишком обрадовался, завидев меня. Кроме него, в баре никого из знакомых не было. Притворилась, что ищу кого-то знакомого, и заглянула в ресторан. Там сидел мэр — этакий хозяин города, кивал всем направо и налево и милостиво со всеми беседовал. Больше я никого не знала, но там был мужчина с молоденькой спутницей, которая забыла надеть платье. Розовая комбинашка, черная помада и черный лак на ногтях. Я рассудила, что это они и есть.

— Да, это Карла, — засмеялась я, — и el Hombre.

Неудивительно, что мне так нравилась Хильда — мы с ней одинаково смотрели на жизнь.

— Они только успели заказать коктейли и просматривали меню, так что, думаю, они там засели надолго, — продолжала она. — Все столики в ресторане были заняты, кроме одного, да и на том стоял знак, что он зарезервирован, поэтому я вернулась в бар, заказала себе виски и попивала его маленькими глоточками как можно дольше. Все время следила за входом в ресторан, но пока я там сидела, никто не входил и не выходил, кроме мэра, который заглянул пожать руку всем знакомым, в том числе и мне. Вот и все.

— А вы случайно не заметили американца, довольно низенького, с большой головой, длинным хвостом на затылке, белой рубашке и джинсах?

— Заметила. Он придвинул табурет к стойке и заказал пиво.

— Он с кем-нибудь говорил?

— Только с барменом. А что? Вы его узнали?

— Манко Капак.

— Манко Капак? Мы говорим о духе первого Инки? Или о призраке какого-нибудь из более поздних инков, также принимавших это имя? Честно говоря, он показался мне вполне материальным.

— Нет, не призрак. Хотя, возможно, не без мании величия. Да и вкусы у него королевские: икра, паштет из гусиной печенки, шампанское. Глава коммуны, где жили Ягуар с Пачамамой. Мне кажется, что все эти тропки каким-то образом все же пересекаются. Вот только никак не пойму, как связаны между собой все замешанные в этом деле люди.

— Согласна, трудно представить, чтобы коммуна имела какое-то отношение к контрабандному вывозу древних сокровищ. И что вы намерены делать теперь? Подождать и посмотреть, куда они поедут отсюда?

— Наверное, да. И посмотреть, не объявится ли тут кто-нибудь, кого мы знаем. Если Лафорет собирается заключать какие-то сделки, неужели он станет заниматься этим в общественных местах?

Хильда пожала плечами, и мы приготовились ждать.

Минут через двадцать у бара появился Пабло с компанией друзей.

— О господи, да здесь просто общий сход, — простонала я. — Не могут же абсолютно все быть в этом замешаны? Силы небесные! Ральф с Трейси тоже тут как тут!

— Ральф! — воскликнула Хильда. — Да он же никогда никуда не выезжает по вечерам!

Однако сегодня выехал. За полквартала от «Эль Мочика» стоял второй экспедиционный грузовичок. Ральф тоже вошел в бар.

— По-моему, мне пора снова пропустить стаканчик, а? — сказала Хильда. — Зайду туда еще разок.

На этот раз она вернулась быстро.

— Кажется, Лафорет с подружкой уже заканчивают. Думаю, скоро выйдут. Сэсар, мэр, сидит в ресторане, Лучо, Пабло, Ральф с Трейси и этот ваш Манко Капак — в баре. Столик зарезервирован для Карлоса Монтеро, и его ждут, хотя, как я поняла, для него бронируют столик каждый вечер, а показывается он отнюдь не всегда. Я поговорила с Ральфом, пока Трейси болтала с барменом. Он говорит, она настояла на том, чтобы поехать в город и позвонить домой, а заодно разведать в «Эль Мочика», не слышно ли каких новостей о Стиве. Говорит, он пытался ее разубедить, но ничего не вышло. Он отвез ее сперва на почту, звонить, а потом сюда. Сам Ральф хочет как можно скорее вернуться на гасиенду, но явно надеется, что мы с вами скоро вернемся и поможем ему сладить с Трейси. Говорит, она всех расспрашивает о Стиве.

— Может, и вернемся, но чуть попозже, — сказала я, показывая на выход из бара. — Вон они идут.

Лафорет с Карлой снова уселись в машину и развернулись в обратную сторону.

— Думаю, они едут домой, — промолвила я. — Наверное, лучше нам пойти пешком, не то как бы они не обратили внимание, что за ними все время едет один и тот же грузовик. Правда, если они куда-нибудь свернут, мы будем связаны по рукам и ногам.

Удача нас не оставила. Срезав дорогу через боковой переулочек, мы оказались напротив жилища Лафорета как раз в ту минуту, когда золотистый «мерседес» остановился перед крыльцом. Парочка скрылась внутри дома. Мы ждали. Прошло около часа. Сперва погас свет на первом этаже, потом и на втором. Весь дом погрузился во тьму. Я зашла за угол и посветила фонариком на часы.

— Половина первого.

Хильда поманила меня обратно к себе.

— Послушайте, — прошептала она. — Мы не можем вместе следить за этим домом двадцать четыре часа кряду. Думаю, они улеглись, но просто на всякий случай я останусь здесь. Полагаю, что прошлую ночь спала чуть больше вас, так что первая смена моя. Возвращайтесь на площадь и возьмите мотоциклетное такси до гасиенды, а грузовик оставьте мне. Вот увидите, в кабине я буду в полной безопасности, а утром вы первым делом заедете сюда и меня смените.

— Ладно, — согласилась я, — если вы уверены, что с вами ничего не случится… Но будем надеяться, нам не придется ждать слишком долго. Потому что долго мы так не протянем.

— Думаю, не придется, — ответила Хильда. — В конце концов, он ведь заполучил настоящее сокровище, верно?

В ту ночь мне приснилось, будто я попала на Серро де лас Руинас. Во сне дело происходило той же ночью. Там были Инес и Томас Кардосо, ее брат, шаман. Он облачился в шкуру ягуара, она — в перья кондора. Инес с Томасом велели мне не подглядывать, но я ослушалась. Сперва я лежала ничком на песке, прикрывая голову руками, но потом приподняла голову и посмотрела на уаку. В небе парил кондор, на вершине рыскал гигантский кот. А затем над уакой показалась жуткая фигура. Вначале она походила на краба, потом — на гигантского паука. Паук превратился в человека, но изо рта у него торчали огромные клыки. В руке он сжимал клинок туми — я знала, что это тот самый туми из галереи Эдмунда Эдвардса, — а в другой — отрубленную голову. Я в ужасе зажмурилась. Послышалось рычание, пронзительные крики: разразилась чудовищная битва, борьба добра и зла. Я знала, что сражение идет за власть над уакой. А потом наступила тишина, и я снова оказалась у себя в спальне.

Чуть позже в дверях комнаты возникла Инес Кардосо. Наверное, это опять был сон, хотя мне казалось, что я не сплю. Фигура Инес испускала сияние и чуть расплывалась; наверное, решила я, это и впрямь сон. «Cuidado al arbolado!» — снова повторила Инес, на этот раз очень взволнованно. Берегись леса.

И тут вдруг я поняла, что она пытается мне сказать. Этьен Лафорет. La forkt. Это же по-французски — лес! Надо остерегаться Этьена Лафорета. И тут я осознала, что если он видел одну ушную подвеску, то наверняка захочет раздобыть и вторую. А если уже видел раньше сразу обе, то знает, что свою я нашла не на Серро де лас Руинас. И что же он сделает? То же, что и раньше, когда Ящер отправился в Канаду искать утерянные сокровища. То же, что когда Эдмунд Эдвардс допустил ошибку, скорее всего, просто-напросто от страха потерял голову. Лафорет пошлет за Пауком. О нет, я не залезла в логово зверя, — я сунула руку в гадючью нору.

А на следующее утро на вершине уаки виднелись чьи-то следы. На песке лежало несколько перьев.

 

17

На поверку наш дьявольски хитрый план разоблачения банды торговцев древностями оказался, с одной стороны, полным кошмаром в материально-техническом отношении, а с другой — попыткой, почти стопроцентно обреченной на неудачу. Что до первого аспекта, нам с Хильдой приходилось носиться туда-сюда, как белкам в колесе, разрываясь между городом и гасиендой, причем одна из нас постоянно сторожила дом Лафорета. Хильда объявила выходной день для всей команды, но пара студентов вызвалась помочь паковать находки в лаборатории, так что предстояло сделать множество покупок и поездок. Даже с двумя машинами справиться было нелегко. Никто не хотел надолго оставаться один в гасиенде. Особенно много хлопот доставляла Трейси. Ну разумеется, теперь, когда ее любовник исчез, ей позарез потребовалось три раза за день ездить в город и звонить домой.

Что же до нашей подлинной цели, нашего шпионского эксперимента, el Hombre так и не покидал дома, равно как никто к нему и не приходил. Наивысшее следопытское достижение, выпавшее на мою долю, состояло в том, чтобы проводить Карлу до рынка и полюбоваться, как она покупает бананы.

Однако сей визит на рынок имел-таки два довольно тревожных аспекта, правда, ничем, как мне казалось, с самой Карлой не связанных. Во-первых, и продавцы, и покупатели только и говорили, что о погоде и бешеных ливнях в горах, в результате которых все оросительные системы того и гляди прорвутся. А в результате рынок более походил на массовую эвакуацию. Все, как с цепи сорвавшись, затаривались продуктами. Мне, впрочем, было довольно трудно разделить всеобщую панику. Кругом стояла великая сушь.

А во-вторых, именно тогда во мне и зародились первые подозрения, что за нами тоже кто-то следит. Ничего конкретного, лишь навязчивое ощущение чужого присутствия. Мне несколько раз мерещился на себе чей-то взгляд, но, обернувшись, я не замечала ничего странного. Правда, в другой раз я краем глаза словно бы различила исчезающего в боковом проходе человека. А еще как-то видела поспешно отпрянувшую тень. Однако в конце концов я убедила себя, что все это мне лишь кажется. Я до смерти боялась Паука — но, честно говоря, будь это и вправду он и охоться за мной, не думаю, что он тратил бы время на долгие хождения вокруг да около. Поэтому я сосредоточилась на том, что должна следить сама, а не дрожать, как бы меня кто не выследил.

Как мы с Хильдой довольно скоро поняли, вся штука в подобных сыщицких играх отнюдь не в том, чтобы тебя не заметили. Вся штука в том, чтобы не заснуть. Мы по очереди давали друг другу немного вздремнуть на заднем сиденье, пока вторая караулила дом. Иногда мы занимали наблюдательный пост где-нибудь под навесом, иногда парковали грузовик на улице, откуда могли видеть сразу обе двери дома. Мы меняли место наблюдения не столько даже для того, чтобы не привлечь внимания, сколько чтобы хоть как-то двигаться.

Вечером, как и накануне, Карла и отправились на машине за три квартала ужинать в «Эль Мочика». Само по себе в этом не было ничего удивительного: тамошний ресторан, единственный в городе, мог похвастаться белыми скатертями. Там снова заседал Сэсар, а бар прочно оккупировал Лучо с приятелями.

Пока Лафорет и все прочие ели и пили со вкусом и шиком, мы с Хильдой перекусили сандвичами с жареным цыпленком в polleria чуть дальше по улице. Если в Перу и есть национальное блюдо, так это polio, курица. В Перу pollerias не меньше, чем пиццерий у нас в Торонто.

— По-моему, я сейчас обрасту перьями, — застонала Хильда, когда я протянула ей очередной сандвич с курятиной. Мы сидели в грузовике неподалеку от «Эль Мо». — Еще один сандвич, и я начну нестись. О, и почему я не ела все те деликатесы, которые нам готовила Инес? А если я еще одну ночь проведу не у себя в кровати, спина у меня никогда не придет в норму.

Я сочувственно кивнула.

— Почему-то, — продолжала она, указывая сандвичем в сторону бара, — я думала, что все эти противозаконные операции должны работать, как хорошо смазанная машина. Сама не знаю, почему я так думала, ведь я во всех этих делишках ничего не смыслю. По моим представлениям, стоило нам подсунуть Лафорету эту подвеску, как тут-то все и должно завертеться, а мы бы просто проследили, а потом вызвали полицейских — всех четырех. Вот уж не думала, что контрабанда — такое нудное ремесло.

Она вздохнула.

— Не знаю, насколько гладко эта их система функционировала раньше, — отозвалась я. — Может, и правда, как хорошо смазанная машина. Но два года назад у них явно что-то сошло с рельсов, когда эта посылка с тремя предметами доколумбова периода как раз переправлялась в галерею в Торонто, а хозяин этой галереи, причем единственный владелец, возьми да умри. Причем умер он при таких обстоятельствах, что было очевидно, что там так и кишит полиция.

Наверное, тогда контрабандисты не могли ничего предпринять, чтобы вернуть утраченное. Боялись навлечь на себя подозрения. Так что им оставалось лишь ждать. Помнится, Стив сказал, что Лафорета не видели в этих краях уже года два, он перенес свою деятельность дальше на юг. Так вот, они ждали, и наконец их добро попало на аукцион у «Молсворта и Кокса».

Теоретически все было проще простого. Посылаешь кого-то выкупить все назад. Конечно, приходится платить, но это все ерунда, потому что эти предметы стоят целое состояние, а все считают, что это просто-напросто реплики. Но тут все снова пошло не так. За изделиями мочика пришли сразу двое. Ящер, Рамон Сервантес, таможенный агент из Лимы, и какой-то еще человек, которого я называю Пауком. Возможно, они действовали вместе: у Паука не было таблички участника аукциона, так что, может статься, покупку доверили Ящеру. Впрочем, я так не думаю. Мне они не показались большими друзьями. Как бы там ни было, а ни тот, ни другой не получили желаемого. Коробку купила я. Потом пропал орешек, а потом Ящера убили прямо у меня в магазине, а florero похитили. Единственный, кто мог убить Ящера — это Паук. Кто еще в Торонто стал бы сводить счеты с таможенным агентом из Лимы?

А потом я отправляюсь в «Дороги древности» в Нью-Йорке и там упоминаю имя торонтского торговца антиквариатом, да еще и спрашиваю об изделиях мочика. После чего Эдмунд Эдвардс тоже погибает.

С виду дела в нашей шайке контрабандистов идут не очень-то гладко. Но вот Лафорет возвращается в город. Почему? Или, точнее, почему он все еще торчит в городе сейчас, когда Карлос мертв, пусть даже этого еще никто и не знает, а вся округа взбудоражена смертью huaquero и надвигающимся дождем? Не потому ли, что угроза организации исходила от Ящера, или от старика в Нью-Йорке, или даже от Карлоса, а теперь все они мертвы? Хотя мне все равно кажется, что фабрика Параисо каким-то боком должна быть ко всему этому причастна. Или же Лафорет остается здесь потому, что найдено что-то очень и очень ценное, что-то, ради чего можно рискнуть? По-моему, нам надо продолжать слежку. Что-то непременно должно произойти.

— Вы все еще думаете о том ягуаровом сокровище, которое добывают через трещину в скале? — спросила Хильда.

— Да, — призналась я.

Примерно в этот момент появились Трейси с Ральфом. Они припарковали второй грузовик напротив «Эль Мочика» и вошли в бар.

— По-моему, единственный, кого еще не хватает, это тот ваш приятель, перевоплощение Великого Инки, — заметила Хильда.

— Манко Капака, — кивнула я. — Вы правы. Состав точно тот же, что и вчера, только его нет. А почему бы мне, пока Трейси с Ральфом сидят в баре, не взять тот грузовик — у меня есть запасной комплект ключей, — и не сгонять в коммуну? Проверю, там ли он. Я все еще думаю насчет Карлоса и того маленького полуразрушенного домика за «Параисо». Возможно, пока все уютно устроились в баре на ближайшие час-другой, я загляну и туда тоже.

— Отлично, — согласилась Хильда. — А я пока буду держать оборону. Только, ради бога, вы там поосторожнее!

В коммуне меня встретила довольно безумная девчонка-подросток, отзывавшаяся на имя Солнечная Вспышка. Несмотря на все мое отвращение к подобным кличкам, надо признаться, имя ей подходило: рыжие волосы девочки торчали вокруг головы острыми иглами, а изъяснялась она пулеметными очередями почти не связанных между собой слов, точно бросая вызов сообразительности собеседника. Я спросила ее, не объявлялись ли Ягуар с Пачамамой.

— Нет! — ответила она. — Исчезли. Манко Капак говорит, они уже не вернутся!

В самом деле? Вот что он запел теперь? Интересно, откуда такая уверенность?

— А Манко Капак здесь?

Она покачала головой.

— Новолуние.

— И что с того?

— Уход.

— Уход от чего? — спросила я.

— Не отчего, а куда.

— Ну хорошо, — вздохнула я. — Куда?

— Горы, — ответила она. — Медитация.

— Ты хочешь сказать, он ушел в горы, чтобы там предаваться медитации?

Беседовать с ней было, что камни ворочать.

— Да. Готовиться к концу света. Я тоже готовлюсь. Теперь уж скоро. Везде, но не здесь.

— До чего утешительно, — заметила я. — А ты знаешь, куда именно в горы он ушел?

— Тайна, — покачала она головой. — Место особой силы. Если остальные узнают, все пропадет.

— Ну разумеется, — сказала я. — И он удаляется туда каждое новолуние, верно? И сколько же он там проводит?

— Два или три дня, — ответила она. — Возвращается обновленный.

Ну еще бы! Я ничуть и не сомневалась. Зная его вкусы, я готова была поставить последний доллар — а если подумать, то, не считая неправедно добытых у Лафорета двух тысяч, денег у меня и впрямь почти не осталось — на то, что каждый месяц Манко Капак под предлогом медитации отправляется куда-нибудь в Лиму и ударяется там в загул, а заодно пробует счастья на игровых автоматах. Я все больше и больше убеждалась, что этот Манко Капак — сплошная фальшивка.

Оставив Солнечную Вспышку готовиться к концу света, я снова выехала на шоссе и завела грузовичок в уже привычное укрытие за рощицей и старой хибаркой. Неподалеку находилось русло реки и, к своему удивлению, я вдруг услышала ровный рокот воды там, где вчера еще еле сочилась тоненькая струйка. Наверное, в горах действительно идут дожди, помнится, подумала я, поворачиваясь спиной к реке и направляясь через полосу песка к разрушенному дому.

Было очень темно — ну да, сегодня ведь новолуние, — и, не желая зажигать фонарик, я время от времени останавливалась убедиться, что иду в правильном направлении. Когда я добралась до «Параисо», кругом стояла полная тишина. Карлоса Монтеро, как и говорила Хильда, нигде видно не было. На двери полуразрушенного дома по-прежнему висел замок.

Хотя стены развалины были не так уж и высоки, дни, когда я могла бы подтянуться и перелезть даже через невысокую ограду, давно миновали, если когда-либо были вообще. Однако неподалеку от самого низкого участка стены, где кирпичи осыпались сильнее всего, валялось несколько пустых деревянных ящиков. Включив на секунду фонарик, я разглядела на песке множество отпечатков. Чуть поднапрягшись, я придвинула ящики к стенке и залезла на них, а с них и на саму стену. С другой стороны оказалась навалена груда кирпичей, по которой можно было спуститься, как по лесенке, пусть и не слишком удобной.

Включив фонарик, я обвела лучом место, куда попала. Кругом все выглядело очень заброшенным: пара старых пустых канистр, банки из-под краски, вездесущие бумажные стаканчики из-под кофе. В центре лежала большая плетеная циновка из бамбука, похожая на те, какими иногда огораживают стройки. Единственное, что меня удивило — выглядела эта циновка очень уж новенькой и чистенькой, в отличие от всего прочего валявшегося кругом хлама.

Просто на всякий случай я приподняла краешек. И там, к моему изумлению, оказалось круглое отверстие футов десяти в поперечнике. По краям его спиралью уходила вниз лестница — грубые ступеньки, прорубленные в толще скалы. Направив в дыру фонарик, я обнаружила, что глубина отвесного туннеля около двадцати пяти футов. Внизу поблескивала вода. Похоже было, это какое-то естественное природное образование, колодец, в стенах которого кто-то в незапамятные времена вырубил ступени.

Я помешкала на краю. Не люблю высоты. Ступеньки такие узенькие, перил нет. Один неверный шаг — и все. Но потом я вспомнила о Ягуаре. Отсюда не так уж далеко до коммуны. А вдруг он, накурившись марихуаны, забрел сюда? Вдруг те отпечатки под стеной принадлежат именно ему и он проделал тот же путь, что и я сейчас? Как он там писал? Золотые города… через дыру в скале… величайшее сокровище? Заткнув фонарик за пояс так, чтобы он светил вниз, я начала спуск, аккуратно задвинув плетенку над головой на прежнее место.

После первого же витка спирали выяснилось, что идти в полный рост больше нельзя. Пришлось сесть на ступеньки и буквально сползать вниз, подныривая под выступающие из неровной стены камни. Наконец я ступила в совсем неглубокую, всего несколько дюймов, лужу на дне колодца.

Я оказалась в пещере размерами немногим больше самого колодца — футов пятнадцати в диаметре. Должно быть, тоже естественного происхождения — подземные воды когда-то проточили себе путь в мягком известняке. Справа виднелась дверь — куда она вела, я даже гадать не стала. Слева стоял стол, сплошь заваленный упаковочными материалами, а также три еще не запечатанных деревянных ящика.

Во всех трех ящиках стояли ряды за рядами cresoles, маленьких горшочков, какие обнаруживают в гробницах, все в виде одинаковых толстеньких человечков. Насколько я могла судить, все фальшивки, дешевые копии с фабрики. И качество исполнения особенно не блистало, и все они были совершенно идентичные, сделанные по одному шаблону. Но зачем прятать их в подземелье? Согласно моей теории, нелегальные подлинники должны были прятать среди подделок наверху, используя для этого обычные каналы поставок, а не какие-то таинственные пещеры. Еще рядом стояла вместительная тележка, на которой можно было все эти ящики перевезти — но куда? Чтобы поднять их наружу, скорее понадобилась бы лебедка, а не тележка.

Я заглянула под первый слой горшочков — там оказался второй, точно такой же. Я проверила третий. Занятие становилось монотонным — ряд за рядом осматривать не слишком качественную керамику. Ищи, говорила я себе, ищи. Здесь должно что-то быть. Я наугад взяла горшочек из нового слоя, вынула, чтобы оглядеть получше, и перевернула, а потом заглянула внутрь. Маленький полиэтиленовый пакетик, белый порошок: кокаин. Ну конечно же! В маленьких горшочках индейцев мочика перевозят кокаин. Оказывается, фабрика райских изделий названа еще удачнее, чем я полагала.

Я перешла ко второму ящику и проверила второй слой горшочков. Пусто. Перешла к третьему. И сама глазам не поверила. В луче фонарика засверкали золотые орешки-бусины, иные размером с мой кулак. Под ними лежал золотой скипетр, золотой нагрудник, наспинные пластины, маски и ушные подвески, похожие на ту, что была у меня, — золото с бирюзой и другими камнями. Рассмотрев форму шлема, я постаралась вспомнить, что рассказывал Стив о ритуалах мочика.

— Это же жрец-воин, — наконец ахнула я. — Они нашли гробницу жреца-воина!

К третьему ящику я перейти так и не успела. Едва я потянулась к нему, как сверху раздалось какое-то тихое шуршание, сквозь загораживающую выход циновку пробились тоненькие лучики света. Потушив фонарик, я метнулась к двери, которая просто не могла никуда вести. Прятать тут больше было нечего. Циновку наверху отодвинули, кто-то, кряхтя, начал спускаться по грубым ступеням. Я нащупала ручку двери и потянула ее. Дверь и не шелохнулась. Откройся, ну пожалуйста, откройся, взмолилась я про себя. Отчаянный рывок — и дверь все-таки отворилась. Рванувшись в щель, я закрыла дверь за собой и замерла, гадая, куда же я попала, но страшась даже на секунду зажечь фонарь. Меня била дрожь — отчасти от страха, а отчасти потому, что воздух там был сырой и холодный, да к тому же стоял характерный тлетворный запах разложения. Из пещеры за дверью послышался плеск — это новоприбывший шагнул в лужу у лестницы.

Затем, к моему удивлению, вспыхнул свет. Так вот зачем был нужен электрический провод! Его протягивали сюда от фабрики для освещения. Наверное, в пещере где-то имелся выключатель, которого я не заметила. Впрочем, кому бы пришло в голову искать выключатель в пещере? Теперь, при свете, я смогла оглядеться и обнаружила, что стою в длинном прокопанном туннеле, уводящим куда-то вдаль. По всей длине туннеля был проложен провод и висели тусклые лампочки.

Стоя здесь, я чувствовала себя ужасно уязвимой, как на ладони. Что со мной будет, если кто-нибудь вдруг откроет дверь? Хотя был в этом освещении и свой плюс — теперь я хотя бы видела, куда иду, а заодно поняла, почему труп Карлоса Монтеро так и не нашли. Он лежал здесь, предо мной, втиснутый в маленькую нишу в стене.

Повернувшись, я торопливо бросилась прочь. Туннель почти незаметно шел вверх, а ярдов через пятьсот резко свернул направо, и я оказалась у подножия деревянной лесенки. Над ней виднелся деревянный же люк. Я очень осторожно взобралась наверх и припала ухом к люку. Тишина. Тогда я аккуратно приподняла люк на дюйм. Меня встретила кромешная тьма. Я откинула крышку и вылезла, снова закрыв люк, а потом рискнула включить фонарик и оглядеться. Я оказалась в маленькой хижине без окон, размерами примерно восемь на десять футов. У стены стояло еще четыре ящика. Еще немного послушав у двери и снова ничего подозрительного не услышав, я выскользнула наружу.

Мне потребовалось некоторое время на то, чтобы прийти в себя и сориентироваться, но как только глаза привыкли к темноте, я различила на фоне неба очертания Анд. За хижиной виднелась рощица, а за ней, скорее всего, находилась фабрика, хотя точно разглядеть я не могла из-за деревьев. Я нашла себе надежное укрытие неподалеку от хижины и приготовилась ждать. Минут через пятнадцать оттуда появилась темная, но знакомая фигура: Лучо, с первым из ящиков в руках. Составив все ящики стопкой, на что ушло, по моим оценкам, около получаса, Лучо зашаркал от хижины в сторону Анд, но, пройдя несколько ярдов, свернул и побрел параллельно горному хребту, через каждые несколько ярдов зачем-то наклоняясь к земле. До меня донесся запах бензина.

Отойдя примерно на пятьдесят ярдов от хижины, он свернул влево, прошел все тем же странным образом, поминутно наклоняясь, футов двадцать, снова свернул влево и двинулся назад к хижине, однако у нее не остановился, а прошел еще на такое же расстояние в другую сторону.

Проделав все эти непонятные манипуляции, он вернулся в хижину. Раздался стук закрывающегося люка.

Я бросилась разбираться, что же такое он делал. Стояла кромешная тьма, однако я смогла разглядеть, что в обе стороны от хижины тянутся два ровных ряда выкрашенных белой краской камней. При ближайшем рассмотрении между ними обнаружились расставленные через регулярные промежутки старые консервные банки, набитые пропитанными в бензине тряпками. Да это же взлетная полоса, сообразила я. Потайная взлетная полоса! Лучо, или кто-то еще, в нужный момент подожжет банки с бензином, чтобы самолету было видно, куда приземляться. Земля тут ровная и твердая как камень, белые дорожки идут прямо, как стрела. Значит, сокровища мочика вместе с кокаином будут отправлены уже сегодня ночью, под прикрытием новолуния и всеобщего смятения из-за дождей в горах. А я никак, ну никак не могу остановить негодяев в одиночку!

Страшась на каждом шаге налететь на Лучо, я бросилась к грузовику. Может, лучше идти под деревьями? Я свернула в чащу. Cuidado al arbolado! Пропади оно все пропадом! Да, иного укрытия вокруг не было. Но до чего же там было трудно идти!

Проклятые колючки так и цеплялись во тьме, замедляя мой шаг, мешая ориентироваться. Когда я уже почти выходила из леса, из-за толстого ствола выступила чья-то фигура и наставила мне луч фонаря прямо в глаза.

— Ребекка, это вы!

— Ягуар, — прошипела я, — выключи свет. Где ты шлялся?

На миг я ощутила, каково это — быть матерью такого вот подросточка, эта характерная гамма эмоций, от неимоверного облегчения до бешеной ярости, которую испытываешь, когда ненаглядное чадушко, которое ты воображала в серьезной беде или даже, упаси господь, мертвым, как ни в чем не бывало является домой в самый разгар суматохи. Так и хотелось встряхнуть его и устроить ему хорошую взбучку, да времени не было.

— Искал сокровище, о котором писал. Пойдемте, вы должны идти со мной прямо сейчас.

— Ягуар, сейчас не могу. Я видела твое сокровище. А теперь мне нужно бежать за помощью. Почему ты не вернулся в коммуну или на гасиенду? — Все-таки я не смогла удержаться от вопросов.

Он раздраженно пожал плечами.

— Потому что за мной гнались, я же написал. Испанцы. Я пришел снова повидаться с вами, но там был один из них, вот мне и пришлось снова прятаться. Пойдемте скорее! — он неуклюже схватил меня за руку. — Очень важно. Вопрос жизни и смерти!

— Только без покалипсисов, пожалуйста! — Я уже не скрывала злости. Мне больше не хотелось встряхнуть великовозрастного оболтуса — я подумывала, не придушить ли его на месте.

— Да нет же! — воскликнул он. — По-настоящему! Ну скорее же!

«Это просто смешно», — подумала я. Однако какая-то нотка в его голосе, чуть ли не паника, заставила меня послушаться. Я бросилась вслед за Ягуаром к кучке маленьких домишек неподалеку.

Когда мы подбежали туда, он жестом велел мне идти как можно тише и пригнуться. Скоро мы уже прокрались на крыльцо самого большого дома и остановились перед тонкой ширмой за дверью. Я услышала, как скрипнул внутри стул по деревянному полу, кто-то кашлянул, а потом раздался грубый и злой голос.

— Вас привели сюда, дабы судить за убийство Роландо Гэрра. Что можете сказать в свое оправдание?

О, боже! Нет! Я осторожно заглянула в щелку.

В комнате, боком ко мне, стоял Стив Нил. Руки у него были связаны за спиной. Он ничего не ответил обвинителю. У дальней стены сидела кучка женщин и детей. Самого говорящего я разглядеть не смогла.

— Беги, — прошептала, прижавшись губами к уху Ягуара. — Беги и приведи полицию. Вот ключи от грузовика, он рядом с дорогой.

Я показала на рощицу, в которой спрятала машину. Ягуар кивнул и растаял в темноте. Я надеялась, полицейские поверят ему. Надеялась, они поторопятся.

— Что можете заявить суду? — резко потребовал голос. — Виновен или невиновен?

Стив снова ничего не ответил. Я придвинулась еще ближе к двери, чтобы лучше видеть. Стив, заметно похудевший и обросший щетиной, стоял в окружении пятерых мужчин — всех их я видела на похоронах Роландо Гэрра. Лица у всех были злые-презлые. Шестой, самый старший, которого я видела в той стычке на раскопках, сидел за столом, судьей этого карикатурного суда. Рядом равнодушно сидела, играя куклой, маленькая девочка, дочка Роландо.

— Ввиду молчания вы признаетесь виновным, — прорычал судья. — Приговор — смертная казнь через повешение. Хотите еще что-нибудь заявить?

— Да, хочу, — неожиданно для всех сказал Стив. Судья ошеломленно вытаращился на него, изумленный то ли превосходным испанским Стива, то ли тем, что Стив все-таки захотел, чтобы его выслушали.

— Тогда говорите! — велел он.

Стив набрал в грудь побольше воздуха и начал:

— Сегодня здесь стою перед судом не я. Стоите вы.

Мужчины сердито заворчали.

— Тише! — прикрикнул судья. — Пусть говорит.

Стив несколько секунд помолчал, а потом продолжил:

— Вы живете в одном из самых негостеприимных уголков планеты. Это край землетрясений, извержений вулканов, наводнений, засух и губительных болезней. И все-таки, — он снова чуть-чуть помолчал, — все-таки на этой полоске земли между горами и морем чуть больше двух тысячелетий назад зародилась величайшая цивилизация.

Каким-то образом жители этих краев научились разумно использовать воду. Они строили каналы, чтобы пустыни цвели, а народ их благоденствовал. Они строили города, во всем блеске отражавшие их могущество, огромные церемониальные пирамиды, дабы другие народы смотрели и дивились. Этот народ теперь называют мочика, в честь протекающей к югу отсюда реки.

В городах их высились самые большие кирпичные здания, какие только строили на земле во все времена. Огромные дворы храмов украшали дивные фрески, в которых отображена была вся история народа. В городах мочика безбедно жили художники и скульпторы, ибо цивилизация достигла такого расцвета и богатства, что знать могла позволить себе поддерживать мастеров, которые стали чуть ли не самыми талантливыми мастерами в мире. Общество мочика строилось на сложной системе обрядов, иные из которых и в самом деле были кровавы, — так выражалась их вера в высшие силы и в святость всего сущего. А мертвых они хоронили с утонченными ритуалами и великой заботой. Много можно сказать о любом народе, узнав, как народ этот обращается со своими мертвецами. — Стив обвел своих тюремщиков обвиняющим взором, и несколько человек неуютно заерзали на своих стульях. — А индейцы мочика хоронили даже самых низших с почтением и соблюдением должных обрядов.

Эти люди занимались тем же, чем занимаетесь вы. Ловили рыбу у этих берегов, охотились на оленей, развлекались играми и состязаниями. У них тоже болели зубы. Они тоже воевали.

Откуда мы знаем все это? А знаем мы это потому, что можем изучать потрясающие творения, что оставили они после себя. На многих керамических сосудах нарисованы лица этих людей, необычайно точные и выразительные портреты. На других мы видим, как древние рыбаки ходят в море на точно таких же тростниковых лодках, caballitos, на каких плавают ваши рыбаки и сегодня. Видим сцены оленьей охоты, ритуальных поединков, жертвоприношений. Глядя на их работы, шедевры их мастерства, мы видим великий народ, народ ваших предков.

Ваши дети учат в школе историю конкистадоров, историю Испании, Греции и Рима. Неужели они не должны точно так же — нет, не так же, а гораздо глубже, изучать историю великих цивилизаций, от которых ведут свой род? Разумеется, должны!

Но всякий раз, как вы крадете очередной предмет, сработанный руками мочика, и продаете его el Hombre, частица вашего наследия теряется. Теряется для вас и всего остального человечества. Я знаю, вы думаете, — легко мне рассуждать, когда я живу в хорошем доме в Калифорнии, у меня две машины и куча прочих вещей, о которых вы можете только мечтать, — легко мне рассуждать, когда мне не приходится изо дня в день бороться, чтобы прокормить семью. Вы правы, но все равно я должен сказать вам одну горькую истину. Вы не просто крадете у мертвых их сокровища. Вы крадете у ваших детей их законное наследие. Крадете у самих себя то, чем могли бы гордиться. — Он умолк, а через несколько секунд добавил: — Вот и все, что я хотел сказать.

Он замолчал, но никто в комнате не произнес ни слова. На одних лицах читалось замешательство, на других — упорство. Я чувствовала, что стрелка весов может качнуться в любую сторону. А потом с места поднялась седая старуха с длинными распущенными волосами и коричневой шалью на плечах. Это была мать Роландо Гэрры, которая шла за его гробом, не пролив ни слезинки. Она заговорила, но очень тихо, так что мне приходилось изо всех сил напрягать слух, чтобы разобрать слова:

— Из-за этого ремесла я потеряла своего дядю, потеряла мужа, а теперь, — голос ее дрогнул, — потеряла сына. Мы знаем, почему умер Роландо. Этот человек не убивал его. Роландо сам себя убил. Пора прекратить эти смерти. Вы говорите, что делаете это, расхищаете гробницы, ради лучшей жизни для ваших семей. Но ваши жены и дети предпочли бы, чтобы вы сами остались с ними.

Остальные женщины закивали, старшие дети посерьезнели, и даже совсем маленькие, ощутив важность происходящего, притихли.

— Всем сокровищам Перу я бы предпочла, чтобы сын мой остался жив. — В глазах ее наконец появились слезы. — Мы проживем и без этих сокровищ. И выживем. Ради бога, прекратите же это.

В комнате снова воцарилось молчание. Я толкнула дверь и встала на пороге.

— El Hombre не только торгует контрабандными древностями. Он перевозит наркотики. Вот с кем вы имеете дело. И сегодня ночью он отправляет кокаин и все содержимое гробницы воина из племени мочика из Перу. Самолет должен приземлиться у тайника с той стороны от леса. Что будем делать?

 

Палач

 

18

Они не слышали нашего приближения. Рев самолетных двигателей заглушил шум машин. Четыре грузовика, за рулем каждого из которых сидел кто-нибудь из клана Гэрра, подскакивая и ныряя на ухабах, неслись через пустыню, то по разбитой дороге, то напрямик. Когда мы ринулись наперерез контрабандистам, долгожданный дождь наконец начался. Первые тяжелые капли проделывали крошечные кратеры в пересохшей земле. Я сидела со Стивом в первой машине, указывая дорогу. Впереди нас разом вспыхнули два ряда маленьких огоньков. Самолет, снизившись, с грохотом ударил шасси о землю и, прокатившись еще немного, замер перед хижиной.

На фоне огней чернели четыре фигуры. Тени их прыгали по стенам хижины. А позади вырисовывались недвижные и неумолимые Анды. Один из четырех, заметив вдали кавалькаду наших грузовиков, ринулся к самолету. А еще через пару секунд тоненько запели моторы и стальная громада вздрогнула, готовясь к взлету. Вторая фигура — должно быть, Лучо, — исчезла в хижине.

— Отрежьте ему путь! — завопил Стив, выпрыгивая из переднего грузовика и маша руками в сторону взлетной полосы. — Не дайте ему взлететь!

Гэрра поспешили выполнить эту команду, но пилот, завидев их маневр, развернул самолет, чтобы разогнаться в другую сторону. Колеса нашего грузовика, который вел младший из братьев, Регуло, бешено завращались, когда он рывком бросил машину через песок в бесплодной попытке догнать беглецов.

Пилот отпустил тормоза и начал разгон. Внезапно, когда самолет почти уже достиг взлетной скорости, на полосу прямо перед ним вылетел и остановился, блокируя путь, серый «ниссан» с Хильдой за рулем. Дверца распахнулась, и Хильда попыталась выпрыгнуть. Я чуть не закричала от страха. От боли Хильда двигалась неуклюже и медленно. Не успеет! Она же сейчас погибнет!

В последний момент пилот свернул, чтобы избежать столкновения, и потерял контроль над полосой, уже скользкой от дождя. Самолет врезался в хижину, снес ее, превратив в груду развалин, и завалился на деревья. Мотор все еще визжал, вращаясь на предельной скорости. Регуло Гэрра съехал с полосы к самолету, и Стив вытащил из кабины ошеломленного пилота. Манко Капак предпринял жалкую попытку скрыться, но рухнул на колени в нескольких футах от них.

Внезапно раздался дружный крик. Повернувшись, я увидела, как золотистый «мерседес» Лафорета скользнул прочь и, разбрасывая колесами мокрый песок, двинулся к дороге. Карла Сервантес, брошенная на произвол судьбы, сперва побежала вдогонку за отъезжающим автомобилем, а потом кинулась в чащу. Один из Гэрра преследовал ее по пятам. Хильда следила за «мерседесом», подумала я. Вот откуда она здесь взялась. Ехала вслед за Лафоретом от самого города. А теперь негодяй собирается сбежать и выйти сухим из воды, как выходил всегда.

Колеса «ниссана» еще вращались, когда я вскочила в кабину, ударила по зажиганию и помчалась вдогонку за Лафоретом. Он успел выиграть порядочную фору, но я не сдавалась, надеясь хотя бы не упустить его из виду, пока не приедет подмога. Он выбрался на проселок между рекой и оросительным каналом и что есть духу гнал вперед, набрав приличную скорость. Из-под колес его веером разлеталась вода. Вода! Откуда она взялась? Но скоро я поняла, откуда: река, разбухшая от горных дождей, вышла из берегов. Дорога стала опасной, но Лафорет лишь на немного сбавил скорость. Я знала, что если он выберется на шоссе, мне его уже не догнать.

А до шоссе оставалось уже совсем чуть-чуть. Справа виднелись огни «Параисо». Перед Лафоретом вставал выбор. Короче всего выехать на шоссе можно было, свернув направо, пересечь полоску песка в несколько ярдов шириной, а потом площадку перед фабрикой. Или же можно было остаться на проселке, свернуть влево, пересечь речку по узенькому мосточку и выбраться на шоссе южнее.

Я пыталась угадать, что же выберет мой противник. Казалось, логичнее всего двинуть коротким путем, но там существовала опасность завязнуть в песке. Сидя в грузовике, я видела дорогу лучше, чем Лафорет, и понимала, что маршрут через «Параисо» его не спасет. На стоянке перед фабрикой полыхала синими вспышками мигалка. Должно быть, Ягуар все-таки привел полицию.

Наверное, Лафорет все же поедет влево, решила я и, хотя изрядно отставала, нажала на газ, пытаясь догнать его до моста. Беглец дернулся было вправо, но, тоже заметив мигалку, дал задний ход и помчался к мосту. Теперь я уже висела у него на хвосте. Мы взлетели на холм и ринулись вниз к мосту. Мост, обычно совершенно сухой и висящий высоко над пыльным ложем реки, теперь был залит слоем дождевой воды. Ведущая вниз дорога совершенно размокла, колеса скользили по грязи, точно по льду. Я включила передний привод, но если и улучшила ситуацию, то очень незначительно.

Машина Лафорета впереди угрожающе поползла вниз, он окончательно потерял управление и лишь чудом вывел-таки ее на мост. «Мерседес» вильнул и дернулся в сторону, всей тяжестью навалившись на деревянные перила. На долю секунды машина повисла на них, я — и, надо полагать, Лафорет, — затаила дыхание, а затем перила с оглушительным треском поддались, автомобиль рухнул и, пролетев несколько футов, погрузился в бурлящий поток. Я со всей силы нажала на тормоз, но было поздно. Грузовик тоже вышел из управления и заскользил вниз по склону, хотя и медленнее, чем прежде «мерседес». Не попав на мост вовсе, грузовик нырнул через край и остановился в реке, у самого края. Через капот хлестала вода. Лафорета нигде видно не было.

Я попыталась открыть водительскую дверцу, но она не поддалась — слишком силен был напор воды. Грузовик начал трещать и покачиваться, медленно разворачиваясь по течению. Я понимала, что оставаться здесь — верная смерть, машину или перевернет, или унесет прочь. С трудом перебравшись через переднее сиденье, я со всей силы налегла на пассажирскую дверцу. Она поддалась, и я выпала в холодную черную воду.

Вообще-то я хороший пловец, но течение оказалось слишком сильным. Я еле смогла держать голову над водой. И все же пыталась бороться с потоком, но очень скоро совершенно выбилась из сил и позволила ему унести себя, стараясь лишь удерживаться на поверхности.

Поток нес меня все дальше и дальше. Вот я на что-то наткнулась и судорожно попыталась ухватиться. Лишь через несколько секунд я осознала, что меня остановил «мерседес», который зацепился за свисавшую в воду ветку. Я увидела — или, по крайней мере, мне показалось, что я увидела, ведь было так темно, — безжизненное лицо Этьена Лафорета. Волосы у него струились вверх в толще воды, изуродованная рука прижималась к стеклу, вытаращенные в ужасе глаза невидящим взором смотрели на меня. Вцепившись в дверную ручку, я что было сил звала на помощь, прекрасно понимая, что звать бесполезно и никто меня не услышит. Я знала — хотя до берега тут буквально рукой подать, всего несколько футов, но я никогда не преодолею их. Стоит мне хоть на миг отпустить ручку — поток унесет меня прочь.

Когда я уже чувствовала, как последние силы покидают меня и пальцы уже готовы разжаться, на берегу замаячила черная фигура. Сэсар Монтеро. Наверное, он был в «Параисо» и услышал треск моста. Ну все, подумала я, мне конец. Он просто уйдет и бросит меня, а река довершит остальное. И никто ничего не узнает. Как я и ожидала, Сэсар исчез, но почти сразу же появился с длинным шестом в руках.

— Хватайтесь за шест! — закричал он мне.

Неужели это какая-то хитрость? Может, он собирается столкнуть меня глубже в поток? «Мерседес» вздрогнул и снова начал, пока еще медленно, скользить прочь от берега? Рискнуть ли? Схватиться за шест? Или держаться за машину?

В воспаленном от ужаса мозгу мне вдруг привиделась Инес. Одетая, как в первый день нашего знакомства, она маячила в воздухе в нескольких футах над «мерседесом».

— Что мне делать? — отчаянно воззвала я к ней.

Она показала на шест.

— Хватайся.

Я отцепила от дверцы правую руку и потянулась к шесту.

— Отлично! — прокричал Монтеро. — Теперь вторую руку.

Машина дернулась и заскользила сильнее. Выбора у меня не оставалось. Я разжала левую руку и крепко ухватилась за шест. «Мерседес» перевернулся и скрылся под водой. Течение вновь поволокло его прочь. Я чувствовала, как Сэсар раз за разом перехватывает шест, вытягивая меня из воды. А потом его руки схватили меня и вытащили из смертельных объятий реки.

Однако настоящий ливень пошел лишь после того, как Манко Капака, дрожащего, но вполне живого и даже более или менее невредимого, увели прочь в наручниках. Гэрра поймали жестоко исцарапанную Карлу практически на самой опушке леса. Вот с Лучо пришлось повозиться чуть дольше. Он успел нырнуть в туннель до того, как самолет врезался в хижину, и засел где-то в пещере у подножия спиральной лестницы. Но поскольку Гэрра охраняли люк рядом со взлетной полосой, а полиция Кампина-Вьеха — выход из колодца, то поимка Лучо становилась лишь делом времени.

У нас же не было времени отдохнуть, обсудить все произошедшее и ужаснуться тому, что могло бы случиться. К трем часа утра дождь перешел в настоящий шквал. Панамериканское шоссе скрылось под водой, оросительные каналы, и так уже переполненные водой горных дождей, вышли из берегов, затопляя все вокруг. Полицейские федеральных сил ходили от двери к двери, предупреждая жителей не высовываться из дома. Ровный поток автомобилей, грузовиков и мотоциклов устремился к югу в поисках убежища.

Ни у кого не было возможности разбираться с гробницей воина мочика и даже с несчастным Монтеро, так что полиция перенесла ящики на прежнее место, запечатала люк в конце туннеля, заперла маленький домик и приставила к нему одного человека.

— Я не ухожу. Надо спасти раскопки, — заявил Стив. — Но всякий, кто хочет, может уйти.

Никто из нас даже не шелохнулся.

— Тогда все на борт! — завопил он, и мы поехали в Серра де лас Руинас: Ральф, Трейси, Хильда, Пабло, студенты, Ягуар и все рабочие, кого мы только смогли найти по дороге. Стив руководил операцией сверху уаки, Хильда — снизу. Это была невероятно мучительная и тяжелая работа, и мы все промерзли до костей. Я настолько вымоталась и физически, и морально, что мало чем могла помочь, но все-таки делала, что могла. Гэрра принесли большой кусок полиэтилена, чтобы накрыть деревянные балки. В кромешной тьме, падая и оскальзываясь, мы закидывали откопанную землю, тем временем превратившуюся в размокшую грязь, обратно в раскоп. Меня постоянно мучило ощущение какого-то недоделанного дела, как будто мне обязательно надо было еще что-то обдумать, но времени не было.

Еще затемно, незадолго до рассвета, меня послали на гасиенду привезти все одеяла и теплые вещи, какие я только смогу собрать. От дороги осталось одно воспоминание. Проезжая мимо коммуны, я видела, как одна из хижин заскользила по жидкой грязи к морю и остановилась только через несколько футов. Насквозь промокшие обитатели коммуны со своими жалкими узелками, где хранилось все их земное имущество, собирались в дорогу.

Когда я добралась на гасиенду, там не было ни души, а в бурю электричество, как и следовало ожидать, отключилось. Я добрую минуту стояла в дверях, боясь войти. Неподалеку с грохотом бились о дюны морские волны, дождь, озерами разлившийся по двору, наполнял весь дом призрачным шепотом, ставни глухо хлопали об стены.

Собравшись с духом, я взяла из грузовика фонарик, прошла через залитый двор и поднялась наверх. Мной владело одно желание — поскорее убраться отсюда. Схватив свой свитер, ветровку и одеяло с кровати, я вошла в комнату Трейси. Она сказала мне взять все, что, по моему мнению, может пригодиться. Положив фонарик на комод, я стала рыться в ее вещах, скидывая куртки и свитера на кровать. Закончив, взяла всю груду и повернулась к дверям. После всего случившегося руки болели просто немилосердно.

В обычных условиях я бы не стала читать чужих писем, но тут что-то привлекло мое внимание.

«Трейси, милая, привет!
С любовью, мама».

Как же приятно было вчера услышать твой голосок! Похоже, ты там завела множество чудесных новых друзей, а уж от твоей работы просто дух захватывает, до чего все это интересно. Ты и не представляешь, как я обрадовалась, услышав, что вы нашли уаку и в ней, может, даже есть гробница. Ты так много рассказываешь нам о своей жизни, что нам кажется, мы постоянно рядом с тобой, точно и не разлучались. И только подумать, что твоя неразумная старая мамаша считала, что тебе лучше пойти в медсестры! (Шучу, дорогая, шучу. Я никогда и не представляла тебя медсестрой!)

Купи себе что-нибудь хорошенькое на эти деньги, а если тебе понадобится еще, только позвони.

Тед передает тебе привет. Мы по тебе скучаем.

Совершенно невинное письмо, милое и трогательное. Если не считать одного: поверху белоснежного листка шла надпись выпуклыми серебристыми буквами: «Мистер и миссис Э. Дж. Эдвардс».

Ну конечно же, не Дугал, подумала я. Это у Трейси фамилия Дугал, а ее мать снова вышла замуж. Тед — отчим Трейси. Тед Эдвардс, одно из тех сочетаний, когда имя с фамилией практически совпадают. Ну например, Кен Кеннеди или Том Томпсон. Тед Эдвардс — иди Эд Эдвардс — а может быть, Эдмунд Эдвардс? В долю секунды я поняла, сколь смертоносно мое открытие. Отчим Трейси, как мне стало ясно со всей определенностью, и был тем самым Эдмундом Эдвардсом, владельцем «Дороги древности» в Нью-Йорке. Эдмунд Эдвардс жив. Это вовсе не тот старик из галереи, которого я за него принимала. Он — владелец магазина, приемщик краденных редкостей. Возможно даже — мозговой центр всей операции.

Я оставила свою визитку у него в галерее, и он знает мое имя. Но он знал его уже раньше — еще до моего визита в Нью-Йорк. Он знал меня как женщину, которая купила на аукционе сокровища мочика, утащив их прямо у него из-под носа или, точнее, из-под бдительного ока его подручного, Паука. Возможно, он еще и не знает меня как Ребекку Маккримон, но он узнает. Его падчерица все ему расскажет, как только узнает мое настоящее имя. И он не успокоится, ни за что не успокоится, пока я не умру.

Я вылетела из гасиенды и стремительно покатила обратно на раскопки. Выпрыгнув из машины и даже не выключая мотор, завопила Стиву:

— Где Трейси?

Он поглядел на меня с вершины уаки и устало улыбнулся.

— Не знаю. Мне не до того.

А вот мне было еще как до того! И, на мой взгляд, существовало только одно место, где она сейчас может находиться.

Полицейский лежал у двери — возможно, без сознания, но скорее всего — мертвый. Замок исчез. Я осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Из щелей в циновке над отверстием колодца пробивался свет.

Стараясь двигаться как можно тише, я сползла вниз по лестнице. Сокровища воина мочика лежали на полу пещеры, сверкая в электрическом свете.

Должно быть, подумала, это чистое золото, даже без примесей, — за много веков на нем не появилось и следов коррозии. Бесценное сокровище. Целое состояние.

Трейси проворно набивала золотом здоровенный мешок.

Я ступила в лужу у подножия лестницы, и Трейси повернулась ко мне.

— Ребекка! Как хорошо, что вы пришли! Я заглянула убедиться, что все в порядке, а сторож мертв! Помогите мне убрать сокровище, пока его кто-нибудь не украл.

О, она и впрямь была хитра и очень, очень убедительна. Час назад я бы поверила ей.

— Конечно, помогу, — улыбнулась я. — Я подержу мешок, а вы складывайте.

Тешу себя мыслью, что по части хитрости я кому угодно дам сто очков вперед.

Она немножко замялась, но потом протянула мне мешок, все еще придерживая его одной рукой. Я гадала про себя, что она будет делать, когда мешок наполнится. Долго ждать не пришлось. Закинув туда последнюю золотую вещицу, Трейси полезла в сумочку. «Она достает пистолет», — подумала я, пропавший пистолет! Сейчас или никогда. Выхватив у нее сумочку, я отшвырнула ее как можно дальше в сторону. Пистолет вылетел оттуда, описал широкую дугу в воздухе и с плеском шлепнулся в воду.

Мы обе вцепились в мешок и что есть сил тянули и дергали, стараясь вырвать его друг у дружки, — ни дать ни взять, два котенка, сцепившихся из-за игрушки. Трейси всем весом повисла на нем, таща к себе, — и я неожиданно поддалась. Она потеряла равновесие, шатнулась назад и, ударившись плечом о стену пещеры, ослабила хватку. Мешок разорвался, содержимое его ковром рассыпалось по полу. Подвески, ожерелья, золотые и серебряные бусины в виде пауков и орешков, наспинные пластины, золотые нагрудники падали в воду. Тоненько позвякивали позолоченные колокольчики. Рябь на воде размывала очертания украшений, бросая золотые блики на стену пещеры.

Трейси пронзительно закричала, склонилась и, точно современный Мидас в женском обличье, начала собирать золото. Схватив обезумевшую молодую женщину за шкирку, я волоком оттащила ее к двери в туннель. Она отчаянно сопротивлялась, но я знала, что сражаюсь за свою жизнь, и это придало мне сил. Зашвырнув Трейси в туннель, я захлопнула дверь. Из туннеля раздался сдавленный вопль — должно быть, Трейси увидела тело Карлоса Монтеро. Это дало мне несколько секунд, необходимых, чтобы подтащить к двери стол. Я поставила один ящик под стол, а остальные — на стол, и молча смотрела, как Трейси судорожно пытается вырваться. Ничего, ей будет полезно посидеть взаперти с одной из жертв ее махинаций. Однако через минуту-другую после отчаянных попыток Трейси вдруг остановилась. Послышался звук быстро удаляющихся шагов. Она бросилась к другому концу туннеля. А вдруг она отперла его перед тем, как идти сюда? Вдруг она планировала выйти через тот люк и заранее позаботилась открыть его?

Еле живая от усталости, я поднялась по спиральной лестнице и бросилась к тому концу туннеля, чтобы отрезать ей путь к бегству. Рассвет уже близился, ночь посерела, восток потихоньку начал розоветь. Кратчайший путь к люку вел через algorrobal, и я врезалась в чащу, даже не думая об опасности.

В лесу было еще совсем темно, слабые лучи рассвета не проникали сквозь кроны деревьев. Не отводя взгляда от светлой полосы, означавшей опушку, я бежала вперед, заботясь лишь о том, чтобы не оступиться и не налететь на колючие ветки. Стояла смертельная тишина, лишь слышался шелест дождя, да в ушах у меня громом отзывалось собственное надрывное дыхание.

Вообще-то я могла бы и сообразить, что в лесу прячется кто-то еще. Крик Трейси, увидевшей Карлоса Монтеро, должен был навести меня на мысль, что не она убрала его тело туда. Однако я слишком устала, чтобы думать, и до последней секунды не слышала быстрых шагов за спиной. Над головой у меня взметнулись чьи-то руки, шею стиснул ремень. Задыхаясь, я обеими руками вцепилась в него, стараясь оторвать от горла. В глазах потемнело, в ушах послышался противный тоненький звон. Помутненный разум содрогнулся от резкого треска, но раздавался ли треск этот у меня в голове или же донесся из окружающего мира, я уже понять не могла.

Внезапно смертоносная удавка ослабла и человек, которого я знала только как Паука, рухнул на усыпанную колючками землю.

Жорж Сервантес, брат Ящера, ангел отмщения, стоял среди деревьев — грозный темный силуэт на фоне занимающейся зари. Он медленно опустил пистолет.

— Покойся с миром, Рамон, — прошептал он. — Теперь ты обретешь успокоение. Покойся с Господом.

 

Эпилог

Я безоговорочно верю в право каждого гражданина на справедливый суд и в презумпцию невиновности, покуда вина преступника не будет доказана. Хотя я отдаю себе отчет, что поступки мои изрядно расходятся со словами, но все равно, по-моему, простым гражданам не стоит брать правосудие в свои руки. Это все равно, что запускать лавину, которая приведет к самой что ни на есть первобытной анархии. Начав с этого заявления, теперь могу смело признаться в двух вещах. Во-первых, я твердо уверена, что Этьен Лафорет и этот наемный психопат Паук — настоящее имя которого, по иронии судьбы (вот уж поистине ирония космического масштаба!), оказалось Ангел, Анхель Фуентес, — получили по заслугам. А во-вторых, вынуждена добавить, что реальное воплощение нашей системы правосудия таково, что время от времени я начинаю очень и очень сомневаться в правоте своих взглядов.

«Мерседес» нашли только на следующий день. Течение отволокло его почти до самой гасиенды. За рулем сидел мертвый Лафорет. Преступник, неизменно умудрявшийся в последний миг сбежать от расплаты, на сей раз уйти не успел.

А через несколько дней в нескольких странах одновременно прошли полицейские рейды — в «Дорогах древности» и всех до единого филиалах Эдмунда Эдвардса, включая и галерею Лафорета, были проведены обыски. Полиция обнаружила более пятисот всевозможных нелегальных древних редкостей. Одной из них оказался florero со змеями на ободке. Владельцы галерей по большей части клялись и божились, что знать не знали и ведать не ведали о происхождении своих товаров. Выяснение происхождения и законных хозяев всего этого добра, надо полагать, займет еще не один год. Но Перу, надо надеяться, все же когда-нибудь обретет хотя бы часть утраченных сокровищ.

Говорят, что в Китае мародеров подчас приговаривают к смертной казни. Не то чтобы я выступала в защиту столь радикальных мер, однако же, отслеживая путешествие Эдмунда Эдвардса по судам, я волей-неволей вспоминаю китайцев.

Эдвардса и его падчерицу защищает один из этих шикарных лощеных и необыкновенно дорогих адвокатов, услуги которых простым смертным недоступны. Самому Эдвардсу полиция сумела вменить в вину всего-навсего одно-единственное преступление: сокрытие от таможни истинной стоимости перевозимых товаров. Ну просто слов нет, какая несправедливость!

И эти-то законы должны пресечь нелегальную торговлю сокровищами древних цивилизаций! Как мне объяснили, вся сложность в том, что преступление совершено на территории другой страны, а не в США, а по американским законам судить Эдвардса можно лишь за то, что он натворил у себя на родине. Если его и осудят, он все равно, скорее всего, отделается штрафом и совсем непродолжительным сроком, — на мой взгляд, это уж совсем никуда не годится! Его преступления заслуживают куда более сурового наказания. Я утешаю себя лишь тем, что в социальных кругах, где вращается этот мошенник, репутация его серьезно пострадала — а этого-то, очень может быть, он более всего и страшится.

Трейси продолжает утверждать, что всего-навсего пыталась спасти сокровища, а вовсе не крала их. Не слишком-то убедительная версия в устах особы, чей отчим предстал перед судом в процессе о скупке краденного. Что ж, посмотрим, удастся ли ей и впредь продолжать свою беззаботную жизнь.

До сих пор полиции так и не удалось доказать прямой связи Эдвардса с убийством его работника в «Дорогах древности» — того самого старичка по имени Станислав Возжик. Не сомневаюсь, что непосредственным убийцей был Паук, но в моем понимании справедливости настоящими виновниками смерти Возжика являются именно Эдвардсы. В свете всех новых фактов сейчас расследуется заново дело гибели А. Дж. Смиттсона.

Лучо, который оказался вовсе не таким простачком, как прикидывался, сейчас обвиняется в убийстве своего дяди. По-видимому, Карлос Монтеро обнаружил электрический провод, проследил его до лаза в пещеру и обнаружил там своего племянника. Это открытие стоило ему жизни.

Думаю, я не первая обнаружила связь между контрабандой наркотиков и древних сокровищ. Для обоих этих занятий требуется одно и то же: полная тайна, безопасный способ вывоза товара и беспринципный таможенный агент на другом конце цепочки. Используя коммуну как прикрытие, Манко Капак каждое новолуние вывозил наркотики из Перу. Чтобы застраховаться от временных затиший на наркорынке после удачных полицейских операций, он начал скупать реликвии древних индейцев. Именно так он и познакомился с Лафоретом — у того как раз выдался застой в бизнесе: три предмета доколумбова периода застряли на таможне, да еще и один из агентов, Рамон Сервантес, раскаялся в пособничестве ворам и переметнулся на сторону закона. Так зародился этот нечестивый союз.

Настоящее имя Манко Капака — право слово, странно думать, сколько из нас, участников этой истории, скрывались под чужими именами, — Джеймс Харрингтон. Вся его бурная и разнообразная деятельность окончилась в перуанской тюрьме, где, надо полагать, ему предстоит провести еще очень и очень долгий срок.

Жорж Сервантес оказался просто кладезем информации. Он рассказал властям, что Карла, ссылаясь на необходимость обеспечить детям будущее, подбила Рамона продать Лафорету стопку таможенных бланков — не заполненных, зато уже с подписями и печатями. Лучо использовал эти бланки, чтобы фальсифицировать документы, когда ему случалось добавить ящик-другой к вполне легальным партиям товаров с фабрики «Параисо».

Жорж говорит, что Рамон, которого я никогда больше не назову Ящером, каким-то образом обнаружил, что во всем этом замешаны еще и наркотики. Примерно в то же время он застал жену с братом. В семье его ничто уже не держало, и он решил восстановить справедливость. Полиция считает, что Станислав Возжик, старик из «Дорог древности», рассказал ему, что три изделия индейцев мочика будут выставлены на аукционе в Торонто. Рамон собрал все деньги, что у него имелись, и отправился туда, чтобы перекупить сокровища и вернуть их на родину. Не сумев сделать этого, несчастный с отчаяния попытался выкрасть их из моего магазина. За предательство интересов шайки Паук и убил его, выследив и поймав прямо там, в магазине.

Жорж, обуреваемый чувством вины, нашел в себе силы вырваться из алкогольного дурмана и начал следить сперва за Карлой, а потом и за ее спутником, сперва в Трухильо, где ненадолго потерял их из виду, а потом и в Кампина-Вьеха. Именно его я и заметила мельком близ дома Лафорета и на рынке. Он видел, как Паук навещал el Hombre, и проследил его до «Параисо», где и стал свидетелем того, как Паук убивал полицейского у входа в пещеру. Тогда-то Жорж окончательно и понял, что случилось с его братом. На мой взгляд, младший Сервантес появился на сцене в самый подходящий момент.

Карла Сервантес лишь хлопала огромными ресницами на каждого допрашивающего ее мужчину и утверждала, что понятия не имела о деятельности своего любовника. Против нее не выдвинули никаких обвинений. Последнее, что я о ней слышала, — что она живет в хорошенькой квартирке с видом на море в Гуанчаро, под Трухильо, на содержании богатого перуанского бизнесмена, навещающего ее тайком от жены. Некоторые женщины отлично умеют устраиваться в жизни. Трое детей Рамона и Карлы так и остались у ее сестры, хотя, насколько я поняла, Жорж снова сошелся с женой и пытается получить опеку над ними.

Переходя к более приятным темам, скажу, что Уэйн Колтон — для меня он так и останется Ягуаром, — решил, что ему нравится жить в Перу, особенно учитывая его прошлое воплощение — друга Атауальпы. Он стал отличным фокусником и по выходным дает превосходное представление в одном из отелей Мирафлореса под именем Уайны Капака Великолепного. Одевается он в костюм майя, который ему помогли сделать мы со Стивом, и пользуется огромным успехом у туристов. Он завязал с наркотиками и помаленьку выплачивает брату «позаимствованные» деньги. Из его путаных и неразборчивых писем я с грехом пополам узнаю, что дела у него идут очень даже неплохо. Пачамама, Меган Стоквелл, вернулась домой.

Стив уже строит планы на следующий сезон в Серро де лас Руинас. Если он сумеет найти спонсоров — а он скорее всего сумеет, учитывая, какую работу проделал по восстановлению сокровищ мочика, — то хочет нанять все семейство Гэрра на раскопки. Пока же Гэрра бдительно охраняют холм до его возвращения. Томас уже нанят на следующий сезон шаманом и чернорабочим, Инес — кухаркой. Не знаю, было ли правдой то, что привиделось мне тогда на реке, но все равно я рада, что Томас с Инес сторожат участок Стива.

По-моему, сам Стив слегка стыдится своих отношений с Трейси. Он ведь прекрасно понимает, что она просто использовала его. Однако думаю, что выстроится целая очередь женщин, готовых утешить его и заставить забыть все невзгоды. И, кажется, в их числе могу оказаться и я.

Хильда вынуждена закончить с экспедициями, но после недавних событий уже не так переживает из-за этого. Она согласилась принять крайне престижный пост исполнительного директора одного из крупных музеев и очень скоро откроет большую выставку искусства мочика. Она уже заявила Стиву, что никогда в жизни не простит ему, если сокровища с холма Серро де лас Руинас впервые будут выставлены где-нибудь в другом месте. А мне заявила, что я просто обязана быть на открытии выставки. Что ж, я — с удовольствием!

Когда все это наконец закончилось, я первым делом позвонила людям, с которыми хотела поговорить больше всего на свете: Мойре и Робу. Роб Лучка специально вылетел в Лиму, чтобы отвезти меня домой. Ужасно мило с его стороны — он сэкономил мне массу времени и избавил меня от кучи хлопот.

Представляю, как жутко было бы добираться домой без паспорта и денег. Надо сказать, иной раз очень полезно дружить с полицейским. Путешествие наше длилось долго, а нам надо было столько сказать друг другу, загладить столько взаимных обид и недоразумений. Но почему-то сперва оба мы упорно болтали о всяческих пустяках. Наконец я собралась с духом и попыталась объяснить Робу, как мне жаль, что все так вышло, какой виноватой ощущала я себя с самого начала и как, пытаясь все исправить, увязала все глубже и глубже.

— Нет, это я во всем виноват, — решительно перебил меня он. — Тебе пришлось самой лезть в это дело лишь потому, что я отказался тебе помочь. Я вел себя только как полицейский, да и преупрямый к тому же. А тебе так нужен был друг. Ты была так взволнована — что вполне понятно в создавшихся обстоятельствах, и мне следовало принимать в расчет твое состояние. Если тебя это хоть как-то утешит, скажу, что после твоего бегства я нормально не спал ни единой ночи, а дочка со мной почти что не разговаривает. Я хотел немедленно отправиться за тобой, но этот твой Лукас отказался сообщить мне, где ты. Конечно, я догадался, что в Перу, и проверил все списки въезжающих, но твоего имени там не оказалось. Лукас твердил мне только одно — что если бы ты хотела, чтобы я знал, где ты, то сама бы со мной связалась.

Внезапно Роб улыбнулся.

— Спасибо, что все-таки позвонила мне. — Он ненадолго умолк. — Ты еще злишься на меня?

— Нет, — покачала головой я. — А ты на меня?

— Нет. А ты еще любишь Клайва?

— Ничего подобного! — возмутилась я, и говорила чистую правду.

— А как насчет Лукаса?

— Нет. И его тоже.

— Может, увлеклась этим своим Стивом?

— Может быть, — улыбнулась я.

Он вздохнул.

— Что ж, как говорится, это уже кое-что.

— Сама не знаю, как я отношусь к Стиву, — повторила я. — Но позвонила-то я тебе.

На том мы и порешили.

Правда, на душе у меня слегка скребут кошки. Миссис Совершенство, Робова подруга Барбара, таки ушла от него. Не перенесла, что он опустошил весь свой банковский счет, чтобы стремглав броситься за мной в Перу. И я не уверена, что она так разозлилась именно из-за денег.

У меня возникло сильное подозрение, что Сара Гринхальг начинает подумывать о том, чтобы выйти из дела. Ее можно понять. Не так-то приятно вернуться из отпуска и обнаружить, что в твоем магазинчике произошло убийство, сам магазин чуть не сгорел дотла, а твою совладелицу подозревают в мошенничестве со страховкой и вообще она куда-то бесследно исчезла. Не удивлюсь, если Сара попросит меня откупить обратно ее долю. Однако, если так и произойдет, кто его знает, чем все это закончится, — думаю, все будет зависеть от настроения управляющего банком.

Но самое лучшее то, что мы все-таки снова открылись. Род Макгарриджль, этот сухарь из страховой компании, самолично принес мне чек, и мне было приятно посмотреть, как теперь он чуть ли не пресмыкается предо мной. А еще лучше, что Алекс полностью оправился от сотрясения. После всех переживаний подчас я ловлю себя на том, что просто стою столбом посреди выставочной комнаты, остро ощущая, какое же это счастье: магазин работает, Алекс хлопочет рядом, друзья близко, а кот мирно сидит на подоконнике.

Что еще добавить? Серебряный орешек так и не нашелся, тем самым разделив судьбу многих украденных перуанских сокровищ. Но, что весьма утешает, обещанный «покалипсис» так и не наступил!

Кажется, должна рассказать еще только об одном маленьком эпизоде. Вскоре после возвращения я зашла к Мойре и села с ней на кухне выпить кофе. Почему-то, сама не знаю, почему, у меня вдруг возникло ощущение, будто она сейчас не одна дома.

— Мы ужасно тревожились за тебя, — заявила Мойра, похлопывая меня по руке и делая непонятное ударение на это самое «мы». — И так рады, что ты вернулась!

— Кто это «мы»? — полюбопытствовала я, но не успели слова эти слететь у меня с языка, как я уже поняла, что сейчас мне предстоит пережить нечто особенное.

Мойра замялась.

— Мы, — наконец повторила она. — Клайв. Мы — это мы с Клайвом.

Так вот оно что! Моя лучшая подруга — и мой бывший муж. Предо мной встал совершенно ясный выбор. Продолжать дуться на Клайва и потерять подругу — или проглотить гордость и подругу сохранить. На несколько секунд воцарилась такая тишина, что можно было бы услышать, как пролетит та самая пресловутая муха из поговорки.

— Вот и замечательно, — сказала я. Что поделаешь — порой, да простится мне эта фраза, приходится плыть по течению.

Если подумать, они и впрямь идеально подходят друг другу, и почему-то, опять-таки, не понимаю, почему, у меня с плеч точно гора свалилась. Я поняла вдруг, что моя жизнь просто изобилует всяческими возможностями, причем не только в смысле любви.

Есть в этом и еще один плюс. Интересно будет посмотреть, хватит ли Клайву сил продержаться дольше, чем всем предыдущим поклонникам Мойры. Мне, правда, почему-то кажется, что хватит. И если дело дойдет до свадьбы, мне не придется ломать голову над подарком. Он у меня уже есть. Маленький нефритовый флакончик для благовоний. Тот самый, который я как-то купила по случаю на аукционе.

Ссылки

[1] Корнеллский университет, г. Итака, штат Нью-Йорк, США.

[2] Остров в архипелаге гавайских островов.

[3] Американская сеть кофеен.

[4] Марк Ротко (1903–1970)  — американский художник, ведущий представитель абстрактного экспрессионизма.

[5] 68-этажный небоскреб в Нью-Йорке, названный в честь владельца здания, Дональда Трампа.

[6] Профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в главной лиге бейсбола.

[7] Франсиско Писарро — испанский конкистадор; в 1513–1535 годы участвовал в завоевании Панамы и Перу, открыл часть Тихоокеанского побережья Южной Америки с залива Гуаякиль и Западную Кордильеру Анд, разграбил и уничтожил государство инков Тауантинсуйу, основал города Лима и Трухильо.

[8] Так проходит слава земная (лат.).

[9] Иностранец, не говорящий по-испански.

[10] Атауальпа (1500–1533)  — последний независимый правитель империи инков.