Мичиган, 1996–1999 годы

Первым, что я заметил в Милфордской школе, был шум. После пяти лет, проведенных в институте, я вдруг очутился в одном здании с двумя тысячами здоровых детей с нормальными голосами. В большом вестибюле стоял гул, как от реактивного двигателя: все орали, мальчишки носились повсюду, толкали друг друга на шкафчики, размахивали кулаками. Мне казалось, что я попал в сумасшедший дом.

Конечно, в школе были и другие новички. Почти все они выглядели такими же ошарашенными, как и я, и настолько же молчаливыми. Но вскоре я выделился из толпы. На каждом уроке учитель подробно представлял меня классу и оповещал всех о моих «особых обстоятельствах». Эту «проверку» я выдержал с честью. Встречаете Майка словами «добро пожаловать»? Только не ждите, что он ответит «спасибо». Ха-ха.

Не помню, как я провел в школе первый день. Все было как в тумане. Помню только, что обедать я не ходил. Некоторое время я просто блуждал по школе и осматривался, лишь бы побыть в одиночестве. В институте я знал места, куда никто не заглядывал: какие-нибудь кабинеты в стороне от остальных или даже чуланы. Но здесь все было незнакомым. И я бродил по коридорам, пока не вернулся к своему шкафчику.

На следующее утро я ехал в школьном автобусе, сидя в коконе собственного молчания и не слушая вопли остальных. Весь первый семестр в школе со мной никто не разговаривал. Меня вообще не замечали.

Проходили недели, становилось холоднее, укорачивались дни. Утром я вставал в шесть часов в полной темноте, чтобы успеть на автобус в шесть сорок и в четверть восьмого быть в школе.

Во втором семестре мне пришлось разыскивать новые кабинеты, а новой группе сверстников — привыкать к тому, что я всегда сижу в последнем ряду и не издаю ни звука. У меня начались уроки по новому предмету — живописи для начинающих. Молодой учитель, мистер Марти, носил бороду, глаза у него всегда были красными, и на первом уроке он сидел, вполголоса жалуясь на размеры, форму и цвет своих головных болей.

— Не будем чересчур разгоняться в первый же день, идет?

Он ходил между нашими столами, отрывал от большого блокнота и раздавал листы рисовальной бумаги. Дойдя до моего стола, он оторвал лист и положил его на стол, даже не взглянув на меня. Он не остановился, выделяя меня из числа учеников, как делали все учителя. Я решил, что, если повезет, на уроках рисования я сумею слиться с обоями на стенах.

— Просто нарисуйте что-нибудь, — предложил учитель. — Что хотите.

Он сел за свой стол и запрокинул голову.

— Убил бы сейчас за сигарету, — пробормотал он.

Я взял карандаш и задумался, не зная, что нарисовать. Потом начал набрасывать железнодорожный мост в центре города. При этом я представлял себе, что стою по другую сторону от моста, спиной к дядиному магазину. С моего места был виден ресторан и большая вывеска: крупными печатными буквами «Пламя», а под ними, помельче — «24 часа». Все темные места я заштриховал погуще, вспоминая, как мост отбрасывает тень на дверь ресторана. Не хватало еще мусора, банок и бутылок, с грохотом катающихся по парковке. Не хватало грязи, пыли, пятен и убожества.

Я погрузился в размышления, с головой ушел в свой рисунок и не заметил, как мистер Марти вышел из класса. О нем я вспомнил только потом, когда он вернулся через дверь за моей спиной. На ходу заглянув мне через плечо, он увидел, как я силюсь придать своему рисунку сходство с картинкой в голове.

Он ничего не сказал. Только положил руку мне на плечо и мягко отвел его в сторону, чтобы лучше рассмотреть рисунок.

Так началась единственная светлая глава моей жизни.

Она продолжалась два с половиной года. Удивительно, как меняется жизнь, стоит обнаружиться чему-нибудь этакому. Способностям, о которых даже не подозреваешь.

К концу недели мне изменили расписание. Теперь мне предстояло посещать сдвоенные уроки «специального курса живописи». Эти занятия стали для меня подобием оазиса. Только на них я начинал дышать свободнее.

У меня даже появился друг. Да, самый настоящий, живой друг-человек. Его звали Гриффин Кинг. На этих уроках я был единственным новичком, а он посещал их лишь второй год. Гриффин отращивал волосы и держался так, словно ему наплевать на все, кроме собственной карьеры художника. Можешь мне поверить: в Милфорде, штат Мичиган, так вести себя было, мягко говоря, не принято. На втором уроке он подошел и сел рядом со мной. Заинтересовался моим рисунком. Это был портрет дяди Лито.

— Ничего, — оценил он. — А кто натурщик?

Я покачал головой.

— Так ты что, по памяти рисовал?

Я кивнул.

— Обалдеть, старик.

Он наклонился и присмотрелся повнимательнее.

— И все-таки плосковато, — заметил он. — Нужны тени порезче, чтобы черты лица выделить.

Я поднял голову.

— Да это я просто так говорю. Я же знаю, что это нелегко.

Я отложил карандаш.

— Ну и как тебе в этой школе?

Вскинув обе руки, я словно спрашивал: «А разве ты ничего обо мне не знаешь?»

— Я знаю, что ты не говоришь, — ответил он. — Кстати, по-моему, это круто. Вот я говорю слишком много. Хорошо бы уже… остановиться и помолчать. Как ты. — Он подал мне правую руку: — Я Гриффин.

Я пожал ему руку.

— А как ты тогда здороваешься? Наверное, знаешь какой-то язык жестов? Как на нем будет «привет»?

Я медленно поднял правую руку и помахал ему.

— А-а, ясно. Ну, вообще логично. А как сказать: «Терпеть не могу этот город и все, что в нем есть. Хорошо бы он весь вымер»?

После этого я каждый день показывал ему несколько знаков. Среди них у Гриффина появились любимые. Он демонстрировал их мне, когда мы встречались в коридоре, — мы будто обменивались шифровками. Когда мы брались за большой палец и пошатывали его, это означало «никуда не годится». Если мимо проходила симпатичная девчонка — отводили руку от рта. Гриффин изобрел свой знак, отводил от рта сразу обе руки — это означало «горячая штучка».

Мы каждый день обедали вместе, а потом шли учиться рисованию. Ты наверняка поймешь, что это значило для меня. Благодаря Гриффину и урокам рисования я держался на плаву — да что там, если вдуматься, я вел почти нормальную жизнь. В школе начали относиться ко мне по-другому. Конечно, я не стал популярным как выдающийся спортсмен и так далее. Но уже не был немым с таинственной травмой в прошлом. Я стал просто тихим парнем, который умеет рисовать.

Перенесемся сразу в мой одиннадцатый класс и двенадцатый класс Гриффина. В то время мне было шестнадцать с половиной. Волосы отросли, превратились в неуправляемую копну, и мне пришлось подстричься, чтобы они не закрывали глаза. Я замечал, что девчонки в школе начали посматривать на меня. Должно быть, я был видным парнем, хотя сам в то время так не считал. И вдобавок загадочное молчание — на меня определенно стоило посмотреть. Я даже подумывал пригласить кого-нибудь на свидание. К нам на уроки рисования начала ходить новенькая. Надин. Симпатичная блондинка из теннисисток. Совсем не похожая на остальных девчонок из нашего класса живописи. Когда мы встречались в школьных коридорах, она застенчиво улыбалась мне.

— Старик, ты ей приглянулся, — однажды сказал мне на ухо Гриффин. — Давай, пригласи ее… нет, я сам сделаю это за тебя.

У меня уже была машина — старый двухцветный «гранд-маркиз» дяди Лито. Мы могли бы съездить куда-нибудь, хоть в кино. Просто я… ну, не знаю. Я вдруг представил, как мы будем сидеть в ресторане перед сеансом. Или как потом я повезу ее домой. Конечно, говорить будет она, а я помолчу. Выслушаю все, что она скажет. А что потом? Не может же она болтать вечно. Это никому не под силу, даже американской старшекласснице. Что мне делать, когда она наконец устанет и замолчит? Писать ей записки?

Возможно, к таким встречам я еще не был готов. Но рассчитывал когда-нибудь отважиться.

Теперь мои рисунки красовались на школьной выставке. Я все еще рисовал карандашом и углем. На выставку взяли и большую картину Гриффина — какие-то сумасшедшие всплески красок. Я не знал, что будет со мной в следующем году, когда он поступит в школу живописи и уедет из города.

В том семестре мы вместе ходили и в спортивный зал. Не где-нибудь, а именно там моя жизнь сделала крутой поворот. Это случилось уже в первый день, когда мы открывали навесные замки на наших шкафчиках в раздевалке. Я невольно заметил, что, пока я вращаю диск, какая-то деталь механизма словно цепляется за что-то в двенадцати точках. И одна из этих точек оказывается последней цифрой кода. Может быть, мне почудилось? Или она действительно отличается от остальных одиннадцати?

Тем вечером, возвращаясь домой, мысленно я продолжал крутить диск навесного замка и размышлять, как он может быть устроен внутри. Вращая диск сначала в одну сторону, затем в другую, я чувствовал, как он заставляет поворачиваться отдельные кулачки. И я задумался: трудно ли открыть такой замок, если не знаешь код?

Наконец я сходил в магазин в нескольких кварталах от дядиного и среди всякого старья нашел несколько примитивных кодовых замков. Я купил их, принес домой, разобрал и снова собрал. Потом попытался открыть их по очереди собственноручно изготовленными инструментами. У меня уже имелось четыре отмычки и два вращателя: эти тонкие полоски металла я сам обточил напильником, придавая им разную форму. Так продолжалась моя учеба.

Это случилось в том же семестре. В ноябре, на той же неделе, когда наши играли против Лейкленда. Видишь ли, Лейклендская школа была самой новой во всем округе и располагалась в нескольких милях к востоку от нашей. Сильная и сыгранная футбольная команда Милфордской школы выигрывала у лейклендской команды с тех самых пор, как Лейклендская школа была построена. Но годом раньше удача изменила Милфорду, и Лейкленд наконец победил впервые за все время своего существования. Поскольку старшеклассники играли в команде только в последние два года обучения, это означало, что у нынешних футболистов милфордской команды остался всего один шанс взять реванш.

Нашим лучшим игроком был ученик двенадцатого класса Брайан Хаузер, он же Хауз, и даже я видел, как серьезно он готовится к последнему матчу в своей школьной карьере. Мы с Гриффином пришли заниматься в спортзал вместе сразу после урока рисования, который в тот день стоял последним, так что к тому времени, как мы начали переодеваться, в раздевалке уже собрались футболисты, готовые к тренировке. В тот день они разошлись вовсю. Особенно Брайан Хаузер, который ревел, бранился и колотил в дверь своего шкафчика, словно псих.

Потом до нас донеслись голоса и смех его товарищей по команде. Не знаю, зачем вдруг Гриффину понадобилось выяснять, что там стряслось, но он поднялся, застегивая рубашку, и направился к дальнему ряду шкафчиков. А я последовал за ним.

Выглянув из-за угла, мы увидели, как Брайан молотит кулаком по дверце. Вся футбольная команда заканчивала переодеваться, а Брайан по-прежнему был в уличной одежде.

— Ну, что там у тебя? — спросил его кто-то из товарищей по команде. — Код забыл?

— Целых три числа! — подхватил кто-то. — Черта с два их зазубришь!

— Ничего я не забыл, — рявкнул Брайан. — Это же новый замок. А бумажку с кодом я оставил дома. Помню только 17, — продолжал он. — А потом…

Я знал, что временами на Гриффина что-то находит и он способен выкинуть любой фортель. Но не предвидел, что он выйдет из-за угла и направится прямиком к футболистам.

— Брайан, помощь нужна? — спросил он.

Рост Брайана Хаузера превышал шесть футов четыре дюйма, весил он не меньше 250 фунтов. Не зря его прозвали Хауз — Дом.

— Чего тебе?

— Мой товарищ поможет тебе отпереть замок, если хочешь, — объяснил Гриффин.

— Твой товарищ?

Да, ты угадал: повозившись с купленными кодовыми замками и сообразив, как они работают, я понял, что должен хоть перед кем-нибудь похвастаться. И однажды на глазах у Гриффина отпер замок на его шкафчике.

Это была явная ошибка. Поплатиться за которую мне предстояло теперь.

— Действуй, — обратился ко мне Гриффин. — Покажи ему, как это делается.

Теперь на меня уставилась вся футбольная команда. Я посмотрел на Гриффина, приставил к голове дуло воображаемого пистолета и нажал курок.

— Ну и что делать станешь? — спросил Брайан. — Перебирать всю тысячу комбинаций?

Вообще-то 64 тысячи, мысленно поправил я. Но какая разница? Я подошел к его шкафчику и взялся за замок. Потянув его на себя, я прокрутил ту часть диска, которая шла легко, и дошел до точки, где внутри замка начало что-то застревать. Не буду утомлять тебя подробностями, просто объясню суть. Замок на моем шкафчике в раздевалке имел код 30-12-36, коды двух замков, которые я купил, — 16-28-20 и 23-33-15. Видишь? Во-первых, все цифры либо четные, либо нечетные. Потом обрати внимание: первое и последнее число — из одной прогрессии, а среднее — из другой. Я вот о чем: если одна прогрессия — это числа 0, 4, 8, 12, 16, 20 и так далее, то другая — 2, 6, 10, 14, 18. Если поймешь, что нашел одно число среди «точек застревания», можно начинать двигаться от него в обратном порядке, пробуя все комбинации, начинающиеся с числа из одной прогрессии, продолжающиеся числом из другой и заканчивающиеся числом из первой. Можно даже научиться «экспресс-методу» по вторым числам — если поймешь, как второй кулачок может сдвинуть все четыре одновременно, тогда вообще не придется подбирать всю комбинацию. При небольшой практике справиться с таким замком можно за считанные минуты.

Я определил, что на последнем месте в комбинации на замке Брайана стоит 23. Пока неплохо. Я освободил кулачки, докрутил диск до тройки и приступил к «экспресс-методу». Дошел до 9, затем до 23, наконец до 13-23 и 17-23, продолжал продвигаться, подталкивая второй кулачок, пока не почувствовал, как он поддается, а затем сразу вернулся назад, чтобы не сбить настройку.

Бац! Брайан врезал кулаком по дверце соседнего шкафчика.

— Ты что, правда вздумал его открыть? Что ты мне тут байки рассказываешь?

— Ничего он тебе не рассказывает, — вмешался Гриффин. — Может, ты не знаешь, но он…

— Знаю, как же. Все знаю. Он молчун хренов.

Коротко взглянув на него, я снова взялся за замок. Следующая — семерка. Я набрал 7-13-23, начал поворачивать диск в обратном направлении и прислушиваться.

Дверь в раздевалку распахнулась.

— Тихо, тренер идет!

В раздевалку вошел футбольный тренер мистер Бейли.

— Что тут происходит? — спросил он. — Брайан, ты почему не одет?

Я набрал 7-17-23. Замок открылся.

— А тебе что здесь нужно, парень? — обратился тренер Бейли ко мне. — Ты что, прислуживаешь ему? Он теперь без посторонней помощи даже шкаф отпереть не может?

В руке он держал журнал. Я жестами объяснил ему, что мне нужно кое-что записать. Тренер вырвал из журнала чистую страницу и дал ее мне, потом вытащил из кармана ручку. Я записал «7-17-23» и отдал листок Брайану. Потом вернул ручку тренеру. Все молчали.

— Всем в зал, пока мистер Хаузер переодевается, — скомандовал тренер Бейли. — Вы что, забыли, какая сейчас неделя?

Так все и началось. Все, что было потом, я могу проследить по минутам и вернуться к тому же дню. Если бы я только знал…