Мы опоздали с тобой, опоздали… Вспомню — и вновь разрыдаться готов. Госпиталь встретил нас тихой печалью, И безутешно молчал Балашов. С коек страдальцы с участьем глядели Двум посетителям скорбным вослед. Возле пустой и холодной постели Мы задохнулись… Его уже нет! На костыли опираясь, солдаты Нас обступили. Но где Магомед? Стены и двери, и окна палаты — Все на местах. А его уже нет. Даже врачи — победители смерти — Нам виновато твердили в ответ: — Сделано все, что возможно, поверьте… — Верим, друзья. Но его уже нет. Был среди них санитар-дагестанец. Он поначалу стоял в стороне. Но подошел к нам, когда мы остались С горем безжалостным наедине. Тихо поведал земляк наш, аварец: — С вами мечтал повидаться сынок. Ждал он. Слезами душа обливалась. Жаждал свиданья. Дождаться не смог. Как он мечтал, чтоб закрыл ему веки Кровный отец из аула Цада… — Не зарубцуется это вовеки, Не остывает такая беда. — Он вам писал… — Из кармана аварец Бережно вынул тетрадный листок. «Мама, отец…» — Но строка, обрываясь, Вниз поползла. Дописать он не смог. Книгу отца, что в боях обтрепалась, Брат нам оставил на память. А в ней Карточка нашей Пати оказалась — Он тосковал по дочурке своей. Девочке этой — смотрю я на фото — Больше родителя не увидать. Брат мой, ушел от семьи далеко ты, Как обездолил ты бедную мать! …Но продолжается путь наш трехдневный. От Балашова большак повернул К избам саратовской тихой деревни, Маленькой, словно аварский аул. Дальше тропинка вела вдоль канала К месту, где горец недавно зарыт. Нет, не свидание нам выпадало, Только прощанье, навеки, навзрыд. Рядом теснились могилы другие. В них после боя почили сыны Армии нашей бескрайней России, Разных народов, единой страны. …Ехали мы сквозь тревожные дали И к Магомеду взывали: — Держись!.. — Брат мой держался. Но опоздали. Мы опоздали на целую жизнь.