Давно уж стал я круглым сиротою, И голова моя белым-бела. В душе теснится все пережитое, Дорога круто под уклон пошла. Я был когда-то молодым да ранним, Но повзрослели дочери мои. Уже я предаюсь воспоминаньям В кругу друзей, в кругу своей семьи, Но, чтоб ни делал я, куда б надолго Ни уезжал, свершая путь земной, В тревожных снах все чаще вижу Волгу, Саратовские степи предо мной. В купе, в каюте, в реактивном рейсе Мне чудится, что в давнем том году Вагон почтовый движется по рельсам И в Балашове скоро я сойду. А там деревня, знойное прибрежье, Последнее пристанище бойца… И я стою перед могилой свежей, Поддерживая скорбного отца. …Видения безжалостные эти Тиранили его и в поздний час. Чем меньше остается жить на свете, Тем чаще память обступает нас. Высказывая все, что наболело, Дряхлея, он произносил в тоске: — Ветров и гроз немало пролетело, Неужто стерлась надпись на доске? И мама пересохшими губами Мне повторяла на пределе сил: — Я вижу, как лежит цадинский камень На месте том, где Магомед почил. Земли аварской горсточку сперва ты Смешай, Расул, с могильной почвой той, Потом живое деревце Гамзата Полей цадинской ключевой водой. Звучали те слова, как завещанье, Куда б ни ездил, ни летал, ни шел, Весной давал себе я обещанье, Что к августу поеду в Балашов. Недели пролетели вереницей… Увы, теперь я в будущем году Приду могиле брата поклониться И к ней, уже заросшей, припаду.