Короткая ночь замерла, точно мина, Меж смертью и жизнью. Меж злом и добром. Короткая ночь станет самою длинной, Но нынче еще неизвестно о том. Еще без семи… Без пяти… Без минуты, Без целой минуты четыре часа. Но Гитлер и Кейтель, поежившись круто, Уже поднесли циферблаты к глазам. В казармах еще на двухъярусных койках Бойцам молодым снятся сладкие сны. Им так хорошо, так легко и спокойно За эту минуту до страшной войны. Висят на железных гвоздях их фуражки, Как в нашем аварском селе курдюки. И тускло сверкают их медные пряжки, И, как на параде, стоят сапоги. Боец Петя Клыпа проснулся до срока И будит Саида: «Вставай, друг, пора! Со мною разок порыбачить попробуй, Узнаешь, как ловится славно с утра». Саид недовольно ворчит сквозь дремоту: «Оставь… Ну, какой рыболов из меня?.. Я вырос в седле, и совсем неохота Мне прежним привычкам своим изменять». Ах, знал бы ты, горец, что конь твой любимый, Что угнан был с вечера на водопой, Всего через миг подорвется на мине И, тонко заржав, захлебнется водой. Июньская ночь сорок первого лета Повисла над Бугом снарядом луны — Короткая самая…. Но до рассвета Еще будет долгих четыре весны. ……………………………………. Началось… Загремело повсюду, Словно гулкое эхо средь скал — Здесь противоестественно чудо, Ибо дортмундский подан сигнал. Раскаленной свинцовою пулей Полетел двадцать первый приказ, Дирижер бесноватый за пультом — Что за музыка грянет сейчас? «Убивайте, сжигайте, губите Все, что встретится вам на пути И при этом с улыбочкой — битте! — Поглядите в кинообъектив» «Барбаросса» — симфония века… Музыканты уже залегли За кустами, в оврагах, в кюветах Вожделенной славянской земли. Ораторию их автоматов Дополняет богиня войны — Канонадою, будто кантатой, Люди спящие оглушены. Кто-то вскрикнул пронзительно: — Мама! — Распластавшись на отчем крыльце… Без билетов, афиш и рекламы Начался злополучный концерт. Какофония воплей и всхлипов Ужасает умы и сердца. Немцы черпают касками лихо Воду чистую из Муховца. Представителям высшей расы Непонятны Бетховен и Бах. Что им шубертовские вальсы, Коль от маршей звенит в ушах. Это мюнхенское пиво Колобродит в крови до сих пор — Грустных к стенке… В душе счастливой Барабанный царит мажор. Говорят, что когда-то фюрер Акварели писать любил, Но врожденный талант к халтуре Остудил мимолетный пыл. И задумал ефрейтор бравый Дирижировать всей страной, Чтоб она научилась исправно На гармошке пиликать губной. О, мадонна Сикстинская! Слушай, Если можешь, трескучий шум. Но закрой поскорее уши Непорочному малышу. Чтобы в Лейпцигской галерее Не оглохло твое дитя От призывов, угроз, елея Доморощенного вождя. Что в соборах поют органы?.. Может, «Аве Марию?» Нет. Нынче клавиши стали пьяными От предчувствия легких побед. «Айн, цвай, драй…» Оглушает своды И возносится к облакам, Музыканты открыли ноты Под названием грозным «Майн кампф». То-то грянет сейчас сюита — Вскинул руку вверх дирижер… … И когда письмецо Саида, Наконец, долетит до гор. Будет мир, как орех, расколот На две части — добро и зло, И нагрянувший с запада холод На восток унесет тепло. Лишь увядшая ветвь жасмина Станет напоминать Джамиле О последнем мгновении мира На далекой брестской земле.