…И вот, поэмы нерожденный автор, Не сплю я, маюсь в полузабытьи. Когда же наконец настанет завтра? Кто будущие спутники мои? Мгновенья летней ночи. Бег их краток, Но бесконечным кажется сейчас. А череда вопросов и догадок Томит меня. Я не смыкаю глаз. Бессонница стоит у изголовья И крутит кинохронику свою. И мысли, словно весла, наготове, Лишь подавай им быструю ладью. Прозрачной ночи зыбкое мерцанье, Просторы вод, пологая волна. Опять передо мною на экране Проходят имена и времена. Плыву я по морям и океанам, Меня сопровождает Одиссей, Я становлюсь при этом капитаном Всех заслуживших славу кораблей. Я Робинзон, которого стихия Швырнула на безлюдный островок, Я тот матрос, которого лихие Пираты окружили, сбили с ног. Я не сдавался им еще ни разу. Среди тюков и ящиков опять Вступаю в бой с бандитом одноглазым, Я черный флаг не дам ему поднять. А вот уже баталия иная Развернута — вся палуба в дыму. Я у Синопа или на Дунае Умру, но белый флаг не подниму. На бескозырках реют ваши ленты, Североморцы — дети грозных лет. Мне шлет привет из боя, из легенды Сородич мой — Гаджиев Магомед. Плыву, плыву… С водою слито небо, Спит Атлантида где-то в глубине, Все острова, где был я или не был, Приходят на свидание ко мне. Проходит Крит. А вот и милый Капри, Нарядный и влекущий, как всегда. Лазурный грот в скалу крутую вкраплен, И в полумраке светится вода. А дальше — Куба. Радость узнаванья. На небоскребы белые гляжу. Брожу с Хемингуэем по Гаване, С ним на рыбалку в море выхожу. Фантазия? Но вот уже на деле Я прилетел в карибские края, И нашу бурку на плечи Фиделю Торжественно накидываю я. Дарю кинжал аварский Че Геваре, Ведем (кто знал!) последний разговор. Увы, мой дар не спас тебя, товарищ, В Боливии, средь партизанских гор. Сливаются предания и были, Снега и пальмы, камень и трава, Стихи и судьбы… И опять проплыли Передо мной земные острова. Один громоздок, словно слон в саване, Другой напоминает птичью грудь, Один встречает нас огней сияньем, Другой просматривается чуть-чуть. Один своей свободою гордится, Которую завоевал в бою, Другой слывет извечною темницей, Влача судьбину горькую свою. Один отменным славится радушьем, Оливковою ветвью осенен. Другой загроможден чужим оружьем И превращен в смертельный полигон. …Но вот внезапно расступились волны, И в предрассветной дымке среди них, Приблизившись ко мне, экран заполнив, Мой Остров Женщин сказочно возник, Почти что осязаемо и зримо Он дышит под завесой негустой. Смотрите все! Чадру с лица любимой Снимаю я. Любуйтесь красотой.

Смотрите все! Мы наконец у цели. В тумане раннем, словно в облаках, К нам шествует мадонна Рафаэля, Нетленная, с младенцем на руках. В прибрежных кущах перекличка птичья, Песок в соленых брызгах и росе. Глаза потупив, донна Беатриче Ступает по песчаной полосе. О, пощадите горца-страстотерпца! Ведь я перед обеими в долгу, Но я один. Пусть разорвется сердце, Я все же раздвоиться не могу. Где взять слова? Какая сила чувства Нужна, чтоб эту пытку красотой Перенести? Чтобы постичь искусство Всей нашей сутью, грешной и святой. Но это лишь начало. К нам с экрана Воительница скачет на коне, Провозглашая: — Все, кто любит Жанну, За мной идите. Присягните мне! А вслед за этим, словно лучик света, Возникнув на балконе в час ночной, К избраннику склоняется Джульетта, Ее признанья слиты с тишиной. Анхил Марин, чей рот зашит наибом, Горянка из аула Ругуджа, Захлебываясь кровью, стоном, хрипом, Рвет нити, вольной песней дорожа. Мой остров всех страданий средоточье, Всех радостей. Тут Золушка, трудясь, Со всей планеты смыть навеки хочет Несправедливость, угнетенье, грязь. Под экзотическими небесами Мне снова вас увидеть суждено, Красавицы, закутанные в сари, Парящие в цветущих кимоно. Парижа и Варшавы чаровницы, Изысканные грации столиц, Ничто не может на земле сравниться С весенним садом ваших юных лиц. Мой остров, упоительны виденья, Повсюду возникающие тут. Здесь пушкинскому чудному мгновенью Горячим вздохом вторит наш Махмуд. И поступь дамы блоковской прекрасной По вечерам по-прежнему слышна, Когда огни еще в домах не гаснут, А небо зажигает письмена. Но вот и встреча с Анною Андревной, Которая, печальна и горда, В старинной шали статною царевной Казалась даже в поздние года. Ах остров мой, где зримо и незримо Поэзия присутствует во всем, Где с Анной перекликнулась Марина, Чей голос мы мгновенно узнаем! Еще звучат анапесты и ямбы. Но вот по серебру озерных вод Под пенье скрипок, в переливах рампы Крылатая Уланова плывет. А дальше? Дальше — женщины земные, Безвестные, чьим пленником я был В селеньях горных, а потом в России. Я ни одну из них не позабыл. Все те передо мною промелькнули, Кого я встретил в юные года. Одна доит коров в моем ауле, Другая почту принесла в Цада. А третья подметает крышу сакли Иль с песенкой качает колыбель. Мои воспоминанья не иссякли, Глаза ровесниц светят мне досель. Одни меня, случалось, избегали, И радостей хватало, и обид. О Аминат, Алена, Вера, Галя — Начальных увлечений алфавит! Извечный пыл влюбленности беспечной И зрелость нескончаемой любви, Сияние открытости сердечной Любыми именами назови. Уймись, моя взволнованная память, Взгляни, сюда спешат со всех морей Суда, украшенные именами Невест и жен, сестер и матерей. К причалу, что уже надежно близок, Те имена свой легкий бег стремят. Сперва — таинственное «Монна Лиза», Потом единственное — «Патимат». Вот малые челны по волнам зыбким Плывут — и нет флотилии святей, — Они покачиваются, как зыбки, На них сияют имена детей. Мой остров, пробуждаясь на рассвете, Скорее нам лицо свое яви! Сегодня здесь, на радость всей планете, Мы учредим Республику Любви.

Пусть обойти от края и до края Нетрудно нам владения твои, Обширней, чем империя иная, Бескрайняя Республика Любви. Не знают здесь ни танков, ни орудий, Здесь навсегда запрещены бои, Здесь только от любви страдают люди, Все раны тоже только от любви. Тут свадьбы бескорыстные справляют, Тут, вопреки обычаям былым, Ни сватовства, ни выкупа не знают, У нас любовь — единственный калым. Здесь нет ни лжи, ни ханжества, ни лести, Ни анонимок, ни служебных склок. Здесь торжествуют лишь законы чести — Беда тому, кто ими пренебрег. Диктат колониальный невозможен, В раскованной республике моей. Различия в достатке, в цвете кожи Бессмысленны для любящих людей. Здесь нет ни резерваций, ни острогов, Ни банковских многоэтажных стен. Здесь нет ни разорительных налогов, Ни скачки повышающихся цен. Здесь нет многочасовых заседаний, Унылых прений, длинных стенограмм, Зато слова лирических признаний Звучат по вечерам и по утрам. Взамен доклада льется серенада, В ней нет воды, в ней светится роса, А если выносить решенье надо, В расчет берут и птичьи голоса. Здесь, где в почете рыцарская доблесть, Всех женщин заслонившая, как щит, В любом труде — любви счастливый отблеск, В деянии любом она звучит. Под звуки государственного гимна Здесь ордена дают за красоту И лаврами за верность и взаимность Венчают неразлучную чету. Страна любви… Утопия, пожалуй. И все ж я верю, что на этот раз Страну такую не сочтешь ты малой, — Приятель мой, обозреватель ТАСС. Республика, где каждый житель молод, Республика, чей облик сердцу мил. На знамени ее, как серп и молот, Влюбленных руки я соединил. Любой беды, любой стихии натиск Такой союз надежно отразит. «Влюбленные всех стран, соединяйтесь!» Девиз моей республики гласит.

…Рассвет окрасил стены точно к сроку, Трель телефона словно трубный глас. — Buenos dias! Нам пора в дорогу. Сеньор Гамзатов, ожидаем вас. И вот уже над облачной завесой Лечу я в мексиканской синеве. В салоне две прелестных стюардессы, Живой эпиграф к будущей главе. Одна — метиска. Белая — другая. Улыбчивые, движутся легко. Они хлопочут, кофе предлагая, Несут кокосовое молоко. О Мексика! Мне гул испанской крови В твоей индейской слышится крови. Две девушки, два звонких предисловья К рассказу о Республике Любви. Пристегнуты ремни. Опять сниженье И двигателей приглушенный гром. И окруженный пальмовою тенью Уютный солнечный аэродром. А на земле — жарища. Губернатор С улыбкой говорит: — В такие дни, Как нынешний, у нас почти экватор. Сегодня сорок градусов в тени… Встречает нас радушная Мерида, Сияет полуостров Юкатан. Мне в качестве испытанного гида В попутчики старик индеец дан. Мы с ним в глаза друг другу заглянули, И чуть не вскрикнул я: —Абуталиб! — Мне кажется, у нас в родном ауле Мы точно так же встретиться могли б. Мне говорят: — Ваш гид, сеньор Гамзатов, Незаменим. Прислушайтесь к нему… — И старожилу Мексиканских Штатов Я, улыбнувшись, крепко руку жму.