По ночам, работая усердно, Я писал о радости земной, Женщину возлюбленную к сердцу Прижимая левою рукой. И как будто рукоять кинжала, Чтоб была упругою строка, Карандаш отточенный сжимала Крепко моя правая рука. Но в разгар мучительной работы, Оборвав связующую нить, Кто-то стал в железные ворота Кулаками громко колотить. Подошел к окну я, чертыхаясь, И увидел полный двор папах, Что сгрудились, без толку толкаясь, Точно овцы где-нибудь в горах. Мотоциклы их и лимузины Фыркали, как будто скакуны. Я подумал: веские причины У гостей полночных быть должны. Колокольчик медный надрывался Над входною дверью, бил в набат, Мол, давай, цадинец, просыпайся Да буди скорее Патимат. Что ж, прощай, любимая работа, После твои главы завершу… А сейчас открою я ворота И гостей незваных приглашу. Патимат, на поздний час не сетуй, Лучше стол проворнее накрой. И в поэме будущей за это Я хвалу воздам тебе с лихвой. Заскрипела дверь, и гости разом Зашумели: — Здравствуй, депутат!— Не видал я раньше их ни разу, Но знакомству новому был рад. Притащил один из них барашка, А другой бутылки с коньяком, Из которых каждая вальяжно Дорогим гордилась ярлыком. Походя мне гости сообщили, Что, увидев свет в моем окне, Все без исключения решили Заглянуть на час-другой ко мне. И, забывши даже извиниться, С пьяным любопытством в тот же миг Стали в моих рукописях рыться И листать страницы редких книг. А один из них сказал небрежно: — Ты писал, наверное, стихи. Впрочем, не читаю я, конечно, Никогда подобной чепухи. А другой спросил: — Скажи, приятель,— Потрясая книжицей моей,— Много ли за это дело платят Честно заработанных рублей? — Да не так уж много, — я ответил,— Книга-то ведь пишется года… И тогда заметил важно третий: — Значит, писанина — ерунда. Подмигнул четвертый сокровенно И меня похлопал по плечу: — Я тебя, Гамзатов, непременно Взять в свою компанию хочу. Не стерпев такого панибратства, Крикнул я: — Да кто вы сами есть? И ответил первый: — Тунеядство. Воровство, — второй. А третий — Лесть. Этот вот — Стяжательство, тот — Жадность. Клевета с Развратом — там, в углу. Чинопочитание. Продажность. И, конечно, Пьянство на полу. — Я — Торговля, — хрюкнул самый тучный. — Зависть, — самый тощий прошипел. — Я — Война, — похвастался могучий И на всех с презреньем поглядел. Кулаком я по столу ударил: — Нет, вы не приятели мои, Жалкие подобья жалких тварей — Курицы, гадюки и свиньи. Убирайтесь все, пока не поздно, За одну секунду скройтесь с глаз. А не то возьму отцовский посох И огрею каждого из вас. — Погоди, Гамзатов, кипятиться. Ходят слухи, что ты вызван в суд. Так запомни: курица не птица И годится разве что на суп. Мы тебе пока не угрожаем, Просто продолжаем разговор. Ты народом нашим уважаем, Только знай, поэт — не прокурор. Если ты посмеешь ненароком Нас в суде позором заклеймить, То уже навряд ли сможешь к сроку Новую поэму завершить. Все найдется: речка, и опушка, И закат кровавый, как в кино… И хотя, конечно, ты не Пушкин, Мы не промахнемся все равно. Наша пуля знает свое дело, Ей невыносима тишина. Не она ль над Байроном свистела?.. Лорку расстреляла ль не она?.. У нее и взор, и нрав бесовский, Лишь бы отыскался пистолет… Лермонтов, Махмуд и Маяковский — В этом списке многих еще нет. Но не только пуля нам покорна, Есть огонь (он даже пострашней) — Жалами смертельными проворно Лижет он ладони площадей. Для него расправа не проблема. Пылкости ему не занимать. Корчится роман, трещит поэма, В пепел превращается тетрадь. Нервы раскаляются, как струны. Пот кипящий катится со щек… Жанна д'Арк, Хочбар, Джордано Бруно — В этом списке многих нет еще. Наша цель оправдывает средства, Будь то яд иль нож из-за угла. Их благоприятное соседство Дополняет швейная игла. Та, что рот Анхил Марин прекрасной Намертво зашила до крови, Чтоб она не пела ежечасно О желанной воле и любви. Издавна опасно быть поэтом, Потому даем тебе совет — Помолчи! Поскольку в мире этом Неподкупных судей больше нет. Взятки гладки — знают даже дети, Мы еще посмотрим, кто кого… …Ничего я хамам не ответил, Выгнав их из дома своего.