Сестра милосердия из приюта для бедных с плетеной корзиной в руке позвонила в дверь квартиры на Гогенцоллернштрассе, чтобы, как обычно в конце месяца, попросить какой-нибудь еды и немного денег. На медной табличке прямо над кнопкой звонка было написано «Фриц Браун, преподаватель ремесленного училища». В этот раз монахиня, помимо благословения, произнесла еще следующие слова: «Какое счастье, что господин Гитлер пришел к власти! Слава Богу».

Франциска Браун облегченно вздохнула и тут же привела Еву, которая решила в первой половине дня 30 января 1933 года хоть немного отдохнуть. Накануне она напряженно работала вплоть до глубокой ночи, так как Генрих Гофман получил очень большой заказ от руководства Национал-социалистической партии. Таким образом, о том, что ее возлюбленный, которого отец иначе как австрийским бродягой не называл, стал преемником Бисмарка, она узнала из уст монахини.

Первой реакцией Евы было: «Я выиграла пари!» Она поспорила с Ильзе на двадцать марок, что Гитлер непременно войдет в состав кабинета министров. Ильзе, впрочем, так и не отдала деньги, посчитав, что «подруга рейхсканцлера Германии» вполне может позволить себе отказаться от выигранной суммы.

Франциска Браун от души радовалась вместе с Евой, в то время как Фриц Браун только угрюмо пробурчал: «Они у нас сменялись один за другим, этот тоже ничего не сделает». Вывший офицер кайзеровской армии по традиции считал себя приверженцем монархии и после увольнения со службы в 1919 году вступил в «Добровольческий корпус Оберланд», освободивший Мюнхен от коммунистических мятежников. Затем он стал членом «Союза участников войны», известного больше под названием «Стальной шлем». Теперь он узнал, что глубоко почитаемый им фельдмаршал Гинденбург пожал руку глубоко презираемому им Адольфу Гитлеру.

Все последующие дни Ева собирала у Гофмана фотографии с изображениями состоявшегося в Берлине по случаю прихода Гитлера к власти грандиозного шествия. Сотни тысяч людей прошли с факелами в руках по Унтер-ден-Линден и мимо старого здания рейхсканцелярии. Казалось, улица превратилась в сплошное море огня. Никогда еще мир не видел ничего подобного. Ни королеву Англии Викторию, ни последнего германского кайзера ни разу не встречали такие ликующие толпы.

— Смотри, папа, — с гордостью сказала Ева отцу, — весь Берлин вышел на улицы. Это все-таки столица Рейха, а не захолустный городишко типа Мюнхена.

Когда восторженное чувство несколько улеглось, Ева — так, во всяком случае, вспоминают ее мать и сестра — надолго погрузилась в раздумье. Ей стало ясно, что новый статус Гитлера непременно отразится на их отношениях. Гитлер теперь жил постоянно в Берлине, сперва в отеле «Кайзерхоф», затем в рейхсканцелярии. Теперь исполнение обязанностей рейхсканцлера занимало почти все его время, однако он не стал прерывать контактов с Евой Браун. Он даже собирался позвонить ей вечером 30 января 1933 года, хотя все телефонные и телеграфные линии были почти полностью блокированы из-за бесчисленного множества телефонных звонков и поздравительных телеграмм. Отныне она была для него не просто «одной из знакомых девушек». И он все чаще приглашал ее в Берхтесгаден.

Ева Браун говорила родителям, что чрезвычайно загружена работой, брала маленький зеленый чемодан и, выйдя из подъезда, доходила до угла Тюркенштрассе, где ее уже ждал серебристо-черный «мерседес».

Концерн «Даймлер-Бенц» предоставил в распоряжение нового рейхсканцлера еще больше машин, чем прежде. Гитлер всегда проявлял интерес к развитию автомобилестроения в Германии и даже лично занимался усовершенствованием автомобильных рам. Генерального директора концерна Берлина часто приглашали в Берхтесгаден, и вскоре он вошел в круг близких знакомых Гитлера.

Гитлер пытался убедить Еву в том, что новый пост в большей степени не позволяет ему даже думать о женитьбе. Гораздо важнее для него голоса избирателей, помогающие расширить социальную базу правительства. Он не считал себя обычным государственным деятелем, верил в свое высокое предназначение и чувствовал себя кем-то вроде папы римского, которому по должности запрещено вступать в брак. Напомним, в детстве он восхищался мистицизмом, присущим католическому вероучению, и даже собирался стать священником.

Пока Гитлер был еще просто лидером пусть набиравшей силу и располагавшей военизированными отрядами, но все-таки обычной политической партии, он, несмотря на английский дождевик, плетку, многочисленные автомобили и ультрарадикальные политические взгляды, вел обыденный образ жизни. Он посещал мюнхенские кафе и жил в квартире, хотя по размерам во много раз превосходившей жилье его родителей, но все же в обычной квартире. В Берлине он обитал в настоящем дворце, министры, дипломаты, генералы, промышленные магнаты почтительно приветствовали его, солдаты при появлении брали на караул, государственные деятели со всего мира искали знакомства с ним. Одним словом, Гитлер представлял теперь великую нацию.

Ева Браун выезжала только в окрестности Мюнхена. У нее не было возможности купить себе красивое платье, и она шила себе сама, никогда не бывала в светском обществе и не имела драгоценностей.

Теперь же газеты дружно писали о торжественных приемах и официальных мероприятиях в Берлине, на которых неизменно присутствовал одетый во фрак Гитлер. Он презирал эту слишком роскошную, по его мнению, одежду, но хотел доказать тем, кто считал его «выскочкой», что может одеваться не менее элегантно, чем они. Его видели в окружении красивых женщин, среди которых он отдавал предпочтение знаменитым актрисам — Ольге Чеховой и Лили Дагобер. На одном из приемов он даже предложил Ольге Чеховой руку, посадил ее рядом с собой и весь вечер непрерывно ухаживал за ней. Он считал, что светские сплетни только повышают его авторитет, тешат его самолюбие, а главное, позволяют скрывать от мира подлинный интерес к одной женщине.

Ольга Чехова была слишком умна и независима, чтобы попасть в сети к Гитлеру. Разумеется, она пользовалась у него определенным авторитетом, и, когда автор своим опубликованным в годы войны в нейтральной прессе репортажем об ужасающем положении евреев в Варшавском гетто навлек на себя гнев нацистских властей, знаменитая актриса даже заступилась за него.

Ева Браун очень хотела сниматься в кино. Она гордилась удачными ролями в любительских спектаклях и намеревалась брать уроки пения и учить иностранные языки. Но отец наотрез отказался исполнить ее желания: «Откуда мы возьмем деньги на твои безумства?» Он не предполагал, что в этом его поддержит могущественный союзник. Гитлер также считал, что Ева ни при каких условиях не должна выступать на сцене или появляться на экране. Но Ева не отказалась полностью от своего желания и однажды в Берхтесгадене призналась: «Шеф (официально она называла Гитлера только так) обещал мне, что, победив, разрешит мне поехать в Голливуд и сыграть там историю нашей с ним жизни». Она утешала себя тем, что Гитлер позволил ей стать чем-то вроде тайного верховного цензора. Ева писала ему критические отзывы на многие фильмы и спектакли, поскольку у самого Гитлера не было времени все смотреть.

Еву Браун интересовало, главным образом, американское кино. В Оберзальцберге для нее устраивались просмотры даже тех фильмов, прокат которых был невозможен в Германии по идеологическим или финансовым соображениям. «Унесенные ветром» привели ее в полный восторг, она решила, что их судьбы с героиней необыкновенно схожи, и, одевшись а'ля «самая красивая женщина Южных штатов», разыгрывала соответствующие сцены. Ева даже убедила Гитлера посмотреть этот фильм, и он под впечатлением эпизодов войны между Севером и Югом с отчетливо выраженной расистской тенденцией дал разрешение на его показ в Германии.

Какое-то время Ева говорила только о Кларке Гейбле: «Какой мужчина, настоящий герой, а какая внешность!» Она хранила у себя его фотографии и потребовала, чтобы фильм ей показывали не реже одного раза в неделю. Гитлер приревновал ее к актеру, в ярости отменил свое предыдущее указание и распорядился отослать фильм обратно на киностудию «Метро-Голдвин-Майер». Обосновал он это необходимостью экономить валюту.

Ева потребовала, чтобы для нее лично провели телефонный кабель, соединяющий квартиру на Гогенцоллернштрассе с рейхсканцелярией. Установку телефонного аппарата в спальне она объяснила отцу тем, что, дескать, постоянно должна созваниваться с Гофманом. Но Фриц Браун никак не мог понять, почему никому, кроме Евы, не разрешалось пользоваться этим телефоном и почему, услышав звонок, его дочь спешно запирала дверь или даже забиралась под одеяло.

То обстоятельство, что Ева после рабочего дня далеко не всегда возвращалась домой, также крайне возмущало родителей. Мать жаловалась обеим дочерям: «Почему Ева не говорит, где она и с кем встречается?» Отец бил кулаком по столу: «В кино — в такое время! Молодая девушка должна быть дома не позже десяти часов вечера! Что, она ночует у подруги? Ну это вы кому-нибудь другому расскажите!»

В Берхтесгадене Гитлер обычно поселял Еву сперва в отелях «Пост» или «Берхтесгаденер Хоф», а затем в расположенной неподалеку от его виллы горной гостинице «Илагтерхоф», в которой потом размещалась Центральная база отдыха американских войск в Германии.

В это время из монастырского пансионата вернулось младшая сестра и в квартире Браунов стало довольно тесно. К тому же тайные телефонные разговоры с Берлином требовали уединения. Поэтому однажды Ева неприятно поразила своих близких, заявив: «Я решила переехать в собственную квартиру, Я совершеннолетняя и располагаю достаточным количеством денег, Ильзе и Гретль могут жить у меня».

Ильзе уже о многом догадалась и отвергла предложение сестры, боясь, что ее заподозрят в пособничестве любовной связи Евы с Гитлером. Гретль же вообще еще ничего не подозревала и с радостью согласилась.

Идея поселить Еву с кем-либо из ее сестер или даже с обеими принадлежала Гитлеру. Где-то в глубине души он сохранил психологию мелкого буржуа и потому требовал внешнего соблюдения приличий. Арендную плату Гитлер тайно вносил через официального работодателя Евы и своего старого друга Генриха Гофмана. Трехкомнатная квартира, в которую Ева, согласно записи в регистрационном журнале полицейского участка, въехала 9 августа 1935 года, находилась на Виденмайерштрассе. Мебель пришлось купить в рассрочку, на стенах не висело ни одной картины, а белье и посуду Еве пришлось одолжить у матери. Для обслуживания сестер Гофман нанял пожилую венгерку.

К величайшему разочарованию своей возлюбленной, явно рассчитывавшей на нечто большее, Гитлер довольно редко появлялся у нее. Не желая, чтобы служанка или соседи случайно увидели его, он всегда приезжал очень поздно. Но даже в этих случаях большое количество полицейских, сразу же бравших дом в кольцо, привлекало всеобщее внимание, и Гитлер вскоре перестал посещать Еву.

Поэтому ей в новой, гораздо более комфортабельной квартире приходилось заниматься тем же, чем и на старой, — ждать любимого. Целыми днями она сидела у телефона, боясь пропустить его звонок.

Как-то ее родители отправились на прогулку к австрийской границе и с удивлением увидели там Еву.

«Папа, мама, какой сюрприз! Тут снимают фюрера, поэтому я тоже рядом с ним. Я непременно должна представить вас ему».

Американский юрист, также написавший книгу о Еве Браун, делает из этого инцидента некое подобие греческой трагедии. Оказывается, матери стало безумно стыдно, а отец, оправившись от неожиданности, отвел Гитлера в сторону и предъявил ему ультиматум: «Или вы женитесь на моей дочери, или…» Фриц Браун опроверг это и заверил, что все было совершенно не так. К тому же он терпеть не мог обсуждать свои семейные дела в присутствии посторонних, а уж тем более в кафе, где они встретили дочь. Франциска также заявила, что подобного рода утверждения — чистейшей воды абсурд.

Их встреча была недолгой, и Гитлер произвел на родителей Евы довольно приятное впечатление. Он говорил о том, какая сегодня прекрасная погода, сказал, что у четы Браун замечательная дочь и в заключение поцеловал Франциске руку.

Однако прошло совсем немного времени, и у Фрица Брауна открылись глаза. Узнав о подлинных отношениях между его дочерью и Гитлером, он написал письмо, представляющее определенную историческую ценность. Оно свидетельствует, что даже в условиях тоталитарного режима в Германии нашелся человек, осмелившийся открыто выступить против Гитлера. Вот текст этого письма:

Мюнхен, 7 сентября 1935 года.

С величайшим уважением Фриц Браун.

Глубокоуважаемый господин рейхсканцлер!

Мне крайне неприятно обременять Вас своими личными проблемами, а именно трудностями, возникшими передо мной как перед отцом семейства.

У Вас, как у фюрера германской нации, разумеется, совсем иные, гораздо более важные, чем у меня, заботы. Но поскольку семья является пусть самой маленькой, но зато и самой надежной ячейкой, на которой зиждется благополучие, благоустроенность и достоинство государства, я чувствую себя вправе просить Вас о помощи.

Моя семья в настоящее время фактически распалась, так как две мои дочери, Ева и Гретль, переселились в предоставленную Вами квартиру, а меня как главу семьи просто поставили перед совершившимся фактом.

Конечно, я и прежде часто выговаривал Еве, когда она после работы слишком поздно возвращалась домой, ибо я считал и считаю, что молодая особа после напряженного восьмичасового трудового дня ради сохранения собственного здоровья непременно должна отдохнуть в семейном кругу.

Кроме того, я придерживаюсь, наверное, уже несколько старомодного морального принципа: дети должны покидать отчий дом и уходить из-под опеки родителей только после вступления в брак. Таковы мои представления о семейной чести. Я уже не говорю о том, что очень тоскую без моих девочек.

Я был бы Вам в высшей степени признателен, глубокоуважаемый господин рейхсканцлер, если бы Вы с пониманием отнеслись к моей просьбе и в дальнейшем не стали бы поощрять склонность моей, пусть даже совершеннолетней дочери Евы к самостоятельной жизни, а побудили бы ее вернуться в лоно семьи.

Это письмо — яркое доказательство дипломатических способностей отца Евы. Будучи человеком предельно осторожным и очень расчетливым, он прекрасно понимал, что нельзя направлять его непосредственно адресату, ибо тогда оно может быть перехвачено лицами из ближайшего окружения Гитлера или просто вызвать бурную реакцию самого диктатора. Поэтому он попросил Генриха Гофмана передать письмо лично фюреру. Но тот был не менее осторожен и вручил его Еве Браун, которая порвала послание на мелкие кусочки. Отца же она сумела убедить в том, что Гитлер просто решил не отвечать на его письмо.

Фриц Браун, привыкший все делать основательно, на всякий случай снял с письма копию. Разумеется, он даже представить себе не мог, что эта копия станет однажды интересным историческим документом.