1 января русская эскадра вышла из Мессины. На Мальту? К Неаполю? В Россию? Нет, пока на Корфу. До России, пожалуй, корабли не дошли бы. Ушаков, к своей досаде (да, именно так), получил предписание возвращаться. А он уже многое сделал, чтобы принять участие в штурме Мальты, и был уверен, что его поход приведет к скорому падению крепости.

«Я весьма бесподобно сожалею, — напишет 25 декабря Федор Федорович Италинскому, — что дела наши и приготовления в рассуждении Мальты расстроились и, так сказать, все труды пропали. Я надеялся соединенно с англичанами взять ее непременно, но означенные в письме обстоятельства воспретили».

Ушаков не лицемерил. Он логически хотел завершить кампанию в Средиземном море взятием последней островной цитадели французов. Он действительно хотел помочь в этом своему именитому и ненадежному союзнику Нельсону, но его личное слово отступило перед указанием сверху.

«Крайне сожалею и о том, — продолжал он в письме Италинскому, — что не мог устоять в условии с господином контр-адмиралом Нельсоном и господином Бол, я весьма желал содействовать с ними вместе, но усмотреть соизволите, что все дела наши зависят от воли высочайшей. Есть известия, что к графу Александру Васильевичу Суворову-Рымникскому давно уже посланы таковые же высочайшие повеления, пишут, что будто и уехал в Петербург и войска наши начинают возвращаться в Россию».

Да, русские войска возвращались. Суворов еще 29 октября получил рескрипт, в котором Павел I подтвердил свои повеления о возвращении в Россию. Этим же числом был обозначен рескрипт, по которому замечательному полководцу присваивалось высшее воинское звание генералиссимуса. «Побеждая повсюду и во всю жизнь нашу врагов Отечества, недоставало вам одного рода славы — преодолеть и самую природу. Но вы и над нею одержали ныне верх, — писал Павел I. — Награждая вас по мере признательности моей и ставя на высший степень, чести и геройству предоставленный, уверен, что возвожу на оный знаменитейшего полководца сего и других веков». Однако и гений полководца не в силах преодолеть коварство союзника и друга. Врага победить можно в открытом бою, маскирующийся под друга союзник ранит больнее. Ушаков это тоже хорошо понимал.

В начале января его корабли прибыли в Корфу. Он послал ордеры Пустошкину в Геную, Сорокину в Неаполь и Войновичу в Анкону с приказом без выявления истинных целей стягиваться к Корфу. Работа предстояла громадная. Корабли эскадры уже полтора года находились в плавании. Обшивка многих фрегатов сваливалась на ходу, черви изглодали подводную часть, сгнили мачты. Надо было попытаться килевать корабли, вытащить в док, проконопатить, сделать «вделку», то есть сменить сгнившие части на новые, покрасить.

И опять наступила голодуха на эскадре. Обещанных турками запасов на Корфу не оказалось. Сухари, которые считались у них в наличии, — сгнили. Провиант из Турции и ее пашалыков не доставлялся. Шукри-эфенди уведомлял главнокомандующего, что продукты скоро привезут, прибудут корабли из Константинополя с ними, но Ушаков в сердцах писал, что «никакого и слуху о том нет», и с горечью восклицал, обращаясь к Томаре: «Вот опять я и навсегда в бедственном состоянии от провианта, боже избави меня от грешных мест и от столь худого содержания и страдания нашего от голоду; что когда и получаем, все негодное, и ни в одной нации нигде такого худого содержания нету».

20 же февраля турки своеобразно отпраздновали годовщину взятия Корфу, приказав не отправлять из Мореи сухари для русской эскадры «впредь до повеления».

Ушаков ругался, писал Томаре, а тут еще банкир Гипш занялся всеобщим делом всех торгашей — обманом. Из его конторы выдали деньги по курсу, где червонец стоил не 60 копеек, а 73. Ушаков возмущен, почти возопил: «Такой цены на пиастр нигде нету!» — предвидя неудовольствие тех, с кем ему придется рассчитываться. Он и всегда-то бережно обходился с деньгами, умел считать, не транжирил, а сейчас думал над каждой копейкой, сокращал расходы, но и занимал, не давая голодать людям. Одним словом, умел превратиться в финансиста, когда надо, русский адмирал. Не считал это он ни зазорным, ни пустым делом — все подчинял флотским заботам и нуждам.

Павел I испробовал в борьбе с республиканской Францией почти все приемы в политике. Коалиция, с помощью которой он хотел восстановить монархическое равновесие, оказалась нестойкой. Всякий союзный кулик тянул в полезное для себя болото. Российский министр иностранных дел, вице-канцлер Ростопчин мрачно размышлял о положении Европы и России после кампании Суворова — в 1800 году: «Франция, Англия, Пруссия кончат войну со значительными выгодами, Россия же останется ни при чем, потеряв 23 тысячи человек единственно для того, чтобы уверить себя в вероломстве Питта и Тугута, а Европу в бессмертии князя Суворова». Русский историк В. О. Ключевский так охарактеризовал этот заканчивающийся период истории: «Принципы, введенные русским двором в международную политику: политическое равновесие — как основное правило, коалиция и конгресс — как средство против революционной пропаганды и мировой республики, религиозно-национальная самобытность — как вывод из основного правила против революционного космополитизма. Среди господствовавших тогда мелких эгоистических расчетов только в дипломатических бумагах петербургского кабинета можно найти какой-то материал для системы, достойной европейской цивилизации. Так, выступая деятельной участницей европейских движений, Россия вступила на путь, по которому шла целый век — становиться во главе угнетаемых и угрожаемых какой-либо исключительной силой». Известный историк не обладал современной методологией, причислял, например, космополитизм к революционным течениям и т. д., не говорил, естественно, о социальном угнетении, но он уловил направления в политике того времени. Россия Павла I стремилась ограничить всемирно завоевательскую тенденцию и захватнические амбиции молодой французской буржуазии, стремясь не допустить поглощения ею всей Европы. (Естественно, заботясь при этом и об интересах правящих династий.)

Первый консул Французской республики, а им по конституции с 18 брюмера (9 ноября) 1799 года был уже Наполеон Бонапарт (ускользнувший как от египетской мышеловки, так и от позорной славы пораженца), удерживал только форму республики, на самом деде получил уже права монарха (замещение должностей, право начальника над сухопутными и морскими силами страны и т. д.). Павел I, конечно, чувствовал это, и его антифранцузская направленность иссякла. Началось прощупывание для будущего союза. Павел, правда, еще присматривается к коалиции, не рвет до конца, надеется на возвращение Мальты, не хочет возбуждать турок, отдает противоречивые указания Ушакову.

Англия, увидев, как уплывает безотказный союзник, включила все свои ресурсы, чтобы задержать печальный для нее процесс, устранить Павла I. Английский исследователь Дж. Кинни показал, как не жалело денег английское посольство для подкупа высших лиц. Он пишет: «Один из главных заговорщиков, князь П. А. Зубов, по слухам, подготовил проект конституции для России, взяв за образец конституцию Англии. Сестра Зубова, Ольга Жеребцова, которая была любовницей Чарлза Витворта, бывшего британского посланника в Санкт-Петербурге, заявляла, что английское золото помогло финансировать заговор. Многие люди также утверждали, что видели еще причинную связь в дружбе Витворта с графом Н. П. Паниным, одним из признанных инициаторов заговора. В заговоре, конечно, участвовали не одни английские агенты, были тут и обиженные екатерининские вельможи, дворяне, жаждущие перемен и т. д. Окружение Павла почувствовало опасность летом 1800 года, был разгадан шифр Витворта, который и был выдворен в июне из столицы. Панин был сослан в деревню. Но 40 тысяч золотых рублей, оставленных Витвортом, работали на заговор. В далекое же Средиземноморье все это в полной мере еще не докатилось. Тут действовали старые рескрипты, указания и амбиции.

Однако к середине 1800 года перед русской эскадрой вырисовывается окончательная необходимость возвращения на Родину. Ушаков собирает военный совет.

«В рассуждении недостатка провианта, потребных, припасов, материалов, такелажа и большого требующегося исправления кораблей, на котором согласное положили мнение…

Эскадрам и войскам, здесь находящимся, немедленно возвратиться в черноморские порты».

Павлу I, дабы предотвратить новые эмоциональные его указания, в рапорте 2 июля Ушаков обосновывает это решение его же предписаниями. «При нынешних последовавших обстоятельствах Генеральный военный совет сие предположение почитает полезным с таковою надеждою, что оно сходственно с прежними высочайшими повелениями и теперешними обстоятельствами…

…Со всеми прочими кораблями, фрегатами и войсками следовать через Архипелаг и Константинопольский пролив в черноморские порты для исправления, сходно, как прежними высочайшего ваше императорского величества повелениями предписано».

Все. Экспедиция завершилась. На Корфу осталась артиллерийская команда под началом подполковника Гастфера. Фрегаты под командованием капитана Сорокина и батальоны генерал-лейтенанта Бороздина продолжали охранять Неаполь.

Другой герой Средиземноморской войны, контр-адмирал Нельсон, подгоняемый раздраженным английским Адмиралтейством, тоже спустил свой флаг 13 июля и отправился на родину.

Русская эскадра из 11 кораблей, двух авизов, транспорта и трех малых судов двинулась из Корфу в Чернов море.

Тело коалиции еще существовало, но кровь из него была уже спущена.