Мы выполняем еще несколько заданий на Волховском и Ленинградском фронтах. Во время последнего вылета в воздухе тихо и нам начинает казаться как что-то назревает где-то в другой части фронта. Нас посылают назад в центральный сектор восточного фронта и как только мы туда добираемся, то видим, как пехота готовится к новым боям. Ходят слухи о наступлении в направлении Калинин-Ярославль. Взлетев с авиабазы Мошна-Куличевка мы пролетаем надо Ржевом и приземляемся в Старице. Лейтенант Прейслер сменяет нашего последнего командира на посту командира эскадрильи. Он пришел к нам из соседнего полка.

Постепенно устанавливается холодная погода и мы получаем первое представление о приближающейся зиме. Падение температуры приносит мне, офицеру-инженеру, все типы технических проблем, неожиданно мы начинаем испытывать неприятности с нашими самолетами, которые только частично объясняются холодом. Проходит много времени прежде чем опыт учит меня, как с этими проблемами бороться. Старшие механики обеспокоены, особенно сейчас, когда каждый делает все от него зависящее чтобы в воздух поднималось как можно большее число самолетов. Мой механик также попадает в аварию. Он выгружает бомбы из грузовика, когда одна из них переворачивается и расплющивает ему стабилизатором пальцы на ноге. Я стою рядом, когда это происходит. Долгое время он не может ничего сказать, затем комментирует, глядя с сожалением на свой палец: «Теперь уже мне в длину не попрыгать». Погода еще не стала по-настоящему прохладной. Унылое небо затянуто облаками.

Наши войска заняли Калинин, но Советы сопротивляются отчаянно и по-прежнему удерживают позиции рядом с городом. Для наших дивизий наступление будет трудным делом, особенно теперь, когда погода играет русским на руку. Кроме того, непрерывные столкновения серьезно сократили боеспособность наших войск. Наши линии снабжения работают с перебоями, потому что главная дорога между Старицей и Калининым находится в руках противника, который оказывает на нас сильное давление. Вскоре я сам могу убедиться насколько ситуация трудна и запутана. Пригодных к полету самолетов совсем немного. Причины — потери, погода и прочее. Я лечу ведущим, в отсутствие командира, на Торжок, железнодорожный узел к северо-западу от Калинина. Наши цели — железнодорожная станция и тыловые линии снабжения. Погода скверная, облака на высоте 600 метров. Это очень низко для атаки цели с чрезвычайно сильной противовоздушной обороной. На случай если погода ухудшится в такой степени, что будет препятствовать нашему полету обратно, нам приказано садиться на аэродроме в Калинине. Нам приходится долго ждать эскорта истребителей в точку встречи. Они так и не показались, вероятнее всего погода слишком плоха для них. Но, ожидая их впустую, мы потратили зря много горючего. Мы облетаем Торжок на средней высоте, пытаясь обнаружить самое слабо защищенное место. На первый взгляд кажется, что оборона сильна повсюду, но затем, найдя наиболее подходящее место мы прорываемся и атакуем железнодорожную станцию. Я рад, когда после атаки все наши самолеты летят в строю позади меня. Погода еще больше ухудшается, идет густой снег. Возможно, у нас осталось достаточно горючего, чтобы долететь до Старицы, если бы нам не пришлось совершить такой большой крюк из-за непогоды. Я быстро принимаю решение и беру курс на расположенный ближе Калинин. Кроме того, на востоке небо выглядит более светлым. Мы приземляемся в Калинине. Все бегают вокруг в касках. Здесь уже находятся самолеты соседнего авиаполка. Как только я выключаю зажигание, то слышу и вижу, как танковые снаряды разрываются на аэродроме. Некоторые самолеты уже продырявлены осколками. Я тороплюсь найти штаб переведенной сюда части, чтобы получить более точную картину. Из того, что я узнаю, вытекает, что у нас нет времени на обслуживание самолетов. Советы атакуют аэродром танками при поддержке пехоты, они всего в полутора километрах от нас. Только немногочисленная пехота защищает наш периметр, железные монстры могут навалиться на нас в любой момент. Мы, «Штуки», настоящий подарок для наземных войск, защищающих позиции. Вместе с «Хеншелями» 123 из полка истребителей-бомбардировщиков мы совершаем постоянные налеты на танки до самого вечера. Мы приземляемся всего через несколько минут после взлета. Наземный персонал работает, не покладая рук, все понимают, что до тех пор, пока танки не выведены из строя, мы находимся в опасности. Мы проводим ночь в казармах на южной окраине города. Нас будит какой-то звук, похожий на скрип мельничных жерновов. Меняет ли это позицию наш трактор-тягач или это иван со своими танками? Утром наши пехотинцы говорят нам, что вчера несколько танков ворвалось в город через наши передовые посты, стреляя во всех, кто появлялся в поле видимости. Вот откуда раздавался этот грохот орудий. Наша артиллерия в тылу стреляет по русским, снаряды проносятся прямо у нас над головами.

Ночи темные, как в яме, облака стелятся совсем низко. Воздушные бои идут на очень низкой высоте. Когда дорога, по которой шло снабжение, перерезана, измотанным боями войскам начинает не хватать боеприпасов. Но они продолжают сражаться. Неожиданно наступивший сорокаградусный холод замораживает обычную смазку. Наше бортовое оружие не может стрелять. Говорят, что холод не оказывает на русских никакого воздействия, потому что они хорошо подготовились к зиме. У нас постоянные проблемы с нужным оборудованием, его нехватка серьезно подрывает наши силы при таком холоде. Припасы почти не доходят до нас. Местные жители не могут припомнить такой суровой зимы за последние двадцать или тридцать лет. Битва с холодом тяжелее, чем битва с врагами. Советы не могли бы иметь более ценного союзника. Наши танкисты жалуются, что танковые башни не поворачиваются, все замерзло. Мы остаемся в Калинине в течение нескольких дней и постоянно совершаем боевые вылеты. Вскоре мы знаем здесь каждую канаву. Линия фронта отодвинулась на несколько километров к востоку от нашего аэродрома, и мы возвращаемся на базу в Старице, где нас совсем заждались. Отсюда мы продолжаем боевые вылеты в направлении Осташкова, затем нам приказано перебираться в Горстово, неподалеку от Руссы, в восьмидесяти километрах от Москвы.

Наши дивизии, брошенные сюда, наступают вперед вдоль шоссе Можайск-Москва. Танковая группа, наступающая через Звенигород-Истру находится в десяти километрах от русской столицы. Другая группа пробилась еще дальше на восток и заняла два плацдарма на севере города на восточном берегу канала Волга-Москва, один из них в Дмитрове.

Стоит декабрь и термометр опустился ниже 40-50 градусов ниже нуля. Облака плывут низко, зенитки свирепствуют. Пилот Клаус, исключительно одаренный летчик и один из немногих ветеранов, убит, возможно, случайным попаданием из русской танковой пушки. Здесь, как и в Калинине, погода — главный наш враг и спаситель Москвы. Русские солдаты сражаются отчаянно, но и они измотаны и без этого союзника они не смогли бы остановить наше наступление. Даже свежие сибирские полки, брошенные в бой, не стали бы решающей силой. Немецкие армии побеждены холодом. Поезда практически не ходят, нет резервов и снабжения, раненных нельзя вывезти с поля боя. Одной железной решимости недостаточно. Мы достигли предела нашей способности воевать. Нет самого необходимого. Машины стоят, транспорт не работает, нет горючего и боеприпасов. Единственный вид транспорта — сани. Трагические сцены отступления случаются все чаще. У нас осталось совсем мало самолетов. При низких температурах двигатели живут недолго. Если раньше, владея инициативой, мы вылетали на поддержку наших наземных войск, то теперь мы сражаемся, чтобы сдержать наступающие советские войска.

Прошло некоторое время с тех пор как мы были оттеснены от канала Волга-Москва. Мы не можем удержать большую плотину к северо-востоку от Клина. Испанская «Голубая дивизия» после отчаянного сопротивления должна эвакуировать Клин. Вскоре наступает наша очередь.

Приближается Рождество и иван все еще наступает по направлению к Волоколамску, к северо-западу от нас. Мы стоим со штабной эскадрильей в местной школе и спим на полу большого класса. Каждое утро, когда я встаю, мне повторяют мои ночные бормотания. Другая часть эскадрильи расквартирована в обмазанных глиной хижинах, которые тут обычны. Когда вы входите в них, то вам кажется, что вы перенеслись в какую-то примитивную страну на три столетия назад. Мужчины курят низкосортный табак, который они называют «махоркой» и клубы дыма окутывают все. Когда вы привыкаете к ним, то можете рассмотреть лучший предмет обстановки, огромную каменную печь, окрашенную известкой. Вокруг нее три поколения живут, едят, смеются, плачут, рождаются и умирают. В богатых домах перед печью обычно находится загородка, в которой находится поросенок и другие домашние животные. После наступления темноты отборные и толстые клопы пикируют на тебя с потолка с точностью, которые делают их поистине «Штуками» мира насекомых. В доме стоит вонючая духота, но мужчины и женщины, как кажется, не обращают на это никакого внимания. Они не знают ничего другого. Их предки жили так столетиями, они живут и будут жить также. Только нынешнее поколение, наверное, утратило искусство рассказывать сказки. Может быть, они живут слишком близко к Москве.

Москва-река протекает через нашу деревню на своем пути к Кремлю. Когда мы не летаем из-за непогоды, то играем на ее льду в хоккей. Только так мы можем поддерживать эластичность мышц, хотя кое-кто получает травмы во время игры. Наш адъютант, например, чуть не сломал себе нос. Но игра отвлекает нас от печальных событий на фронте. После яростного матча на льду Москвы-реки я всегда иду в сауну. В деревне есть несколько таких паровых финских бань. Тем не менее, там так темно и скользко, что однажды я наступаю на острый край лопаты, стоящей у стены и падаю, получая резаную рану.

Советы обошли нас с севера, самое время перелететь на другой аэродром, находящийся в тылу. Но мы не можем этого сделать, в течение многих дней облака висят так низко, что полеты невозможны. На аэродроме много снега. Если нам не повезет, иван постучится в нашу дверь как Санта-Клаус. С уверенностью можно сказать, что русские части, которые обошли нас, не знают о нашем присутствии, в противном случае они пригвоздили бы нас здесь уже давно.

Так что мы проводим Рождество все еще в Горстовской школе. Когда сгущается темнота, мы погружаемся в тишину и вздрагиваем при любом звуке. Но после нашего рождественского пения мрачное настроение вскоре исчезает. Пара стаканов водки способны поставить на дыбы даже самых умеренных. После обеда нас навещает командир полка, чтобы вручить награды. Я первый в нашей эскадрилье получаю Золотой Крест. Первого января мы тщетно посылаем приглашение нашим коллегам-летчикам в Москву, чтобы они прилетели к нам на рождественский матч. Ответа нет, и мы сами играем на льду Москва-реки в хоккей. Плохая погода держится в течение многих дней.

Как только она улучшается, мы готовимся перебазироваться на запад, идем над густыми лесами, а потом над шоссе в направлении Вязьмы. Когда мы взлетаем, погода портится, и мы летим в тесном строю над самыми верхушками деревьев. Даже и в этом случае очень трудно не потерять друг друга из виду. Все в серой пелене, клубящейся смеси тумана и снега. Успех полета зависит от мастерства ведущего. Эти полеты требуют гораздо больше усилий, чем самые горячие вылазки. Это черный день для нас: мы потеряли несколько экипажей, которые не смогли справиться с задачей. Над Вязьмой мы поворачиваем вправо и летим в направлении Сычевка-Ржев. Мы приземляемся в глубоком снегу в Дугино, в двадцати километрах к югу от Сычевки, и размещаемся в местном колхозе. Безжалостный холод продолжается и наконец-то по воздуху прибывает необходимое оборудование и зимняя одежда. Каждый день на наш аэродром приземляются транспортные самолеты, которые доставляют меховые одежды, лыжи, сани и другие вещи. Но все это слишком поздно чтобы захватить Москву, слишком поздно, чтобы вернуть наших товарищей, которые замерзли от холода, слишком поздно, чтобы спасти десятки тысяч солдат, которые отморозили пальцы на руках и ногах, слишком поздно, чтобы армия могла продолжать движение вперед. Она вынуждена окопаться и перейти к обороне под ударами невообразимо тяжелой зимы.

Сейчас мы летим над районами, которые помним по прошлому лету: в районе истока Волги к западу от Ржева, рядом с самим Ржевом, вдоль железнодорожной линии на Оленино и дальше к югу. Глубокий снег затрудняет движение наших войск, но Советы в своей стихии. Самый умный техник здесь тот, кто использует наиболее примитивные методы работы и передвижения. Двигатели больше не заводятся, все заморожено насмерть, гидравлика вышла из строя, полагаться на любой технический инструмент означает самоубийство. При этих температурах утром двигатели нельзя завести, хотя мы укрываем их соломенными матами и одеялами. Механики часто проводят в поле всю ночь, разогревая двигатели каждые полчаса, чтобы их можно было завести, когда эскадрильи придется лететь. Во время этих страшно холодных ночей часты случаи обморожения. Как офицер-инженер я провожу с техниками все свое время между полетами, чтобы не упустить шанс ввести в строй хотя бы еще один самолет. Мы редко мерзнем в воздухе. В плохую погоду мы должны летать низко и оборона сильна, все слишком заняты, чтобы замечать холод. Конечно, это не гарантирует нас от того, что, вернувшись в тепло, мы обнаруживаем симптомы обморожения.

В начале января генерал фон Рихтгофен приземляется на нашем поле в своем «Шторхе» и именем фюрера награждает меня Рыцарским крестом Железного креста. В приказе особо отмечены мои успешные миссии против кораблей и мостов в прошлом году.

Холод становится еще сильнее и увеличивает трудности поддержания самолетов в работоспособном состоянии для вылетов на следующий день. Я видел отчаявшихся механиков, пытавшихся разогреть двигатели с помощью открытого пламени. Один из них говорит мне: «Они или сейчас заведутся, или сгорят так, что одни угли останутся. Если они не заведутся, то проку все равно от них не будет.»

Все равно костры кажутся мне слишком радикальным методом решения нашей проблемы, и я придумываю другой способ. Горючее можно жечь в маленькой жестяной печке. К ней можно приделать трубу с решеткой, чтобы она задерживала искры. Мы помещаем это устройство под двигателем и разводим огонь, расположив трубу таким образом, чтобы от нее грелась первичная помпа. Мы ждем, пока не будет результата. Это примитивное решение, но как раз для русской зимы. Мы получаем сложные нагреватели и всякие технические приспособления. Они великолепно сконструированы, но, к сожалению, они сами полагаются на работу хрупкой машинерии вроде маленьких моторчиков или сложных устройств. Их следует запускать первыми, для того, чтобы вся конструкция начала работать, но как раз это-то и не получается из-за холода. На протяжении всей зимы у нас очень мало самолетов в строю. Эти немногочисленные пригодные к полету машины пилотируются старыми, опытными экипажами, так что недостатки в количестве в какой-то степени компенсируются качеством. Несколько дней мы летаем в район железной дороги Сычевка-Ржев, где русские пытаются прорвать фронт. Наш аэродром оказывается в той же самой ситуации, как и несколько недель тому назад, когда мы размещались в Калинине. На этот раз наземных войск, которые могли бы держать наш фронт, нет, и однажды ночью иваны, наступая от Сычевки, внезапно оказываются на окраине Дугино. Краскен, командир нашей комендантской роты, собирает боевую группу, набранную из нашего наземного персонала и находящихся рядом частей и удерживает аэродром. Наши отважные механики проводят ночи в траншеях с винтовками в руках, а днем возвращаются к своим обязанностям по обслуживанию самолетов. Днем ничего не может случиться, потому что у нас на аэродроме все еще есть запас горючего и бомб. Два дня подряд нас атакует кавалерия и батальоны лыжников. Затем ситуация становится критической и мы сбрасываем бомбы рядом с периметром нашего аэродрома. Советские потери велики. Затем Краскен, в мирное время — спортсмен, вместе со своей группой предпринимает наступление. Мы кружим над ними, стреляя и сбрасывая бомбы на тех, кто пытается удерживать их контратаку. Вновь подступы к аэродрому очищены от противника. В начале войны солдаты Люфтваффе никогда не предполагали, что им их будут использовать в таком качестве. Бронетанковые части нашей армии расширяют наши завоевания, вновь захватывают Сычевку и размещают в ней свой штаб. Ситуация снова более или менее стабилизируется и наш сектор прикрывает новый фронт, созданный вдоль линии Гжатск-Ржев. Дни монотонного отступления позади.

Лисы переносят холод лучше, чем мы. Каждый раз когда мы возвращаемся из района Ржева на низкой высоте над покрытым снегом равнинами, мы видим как они пробираются по снегу. Если мы проносимся над ними на высоте 3-4 метров, они приседают и испуганно смотрят на нас. Якель, у которого еще осталось несколько пулеметных патронов, выпускает очередь наудачу. Он попадает в цель и позже возвращается на это место в «Шторхе», оборудованном лыжами. Тем не менее, вскоре оказывается, что листья шкура совершенно испорчена пулевыми отверстиями.

Я неприятно удивлен новостью о том, что в благодарность за свою работу по обеспечению полетов я получил отпуск домой. После истечения моего отпуска мне приказано следовать в Грац в Штирии и передать новым экипажам мой недавний опыт. Все новые и новые торжественные заявления, что я не нуждаюсь в отдыхе, что я не хочу покидать часть, не приносят мне ничего. Приказ окончательный и обсуждению не подлежит. Лейтенант Преслер обещает затребовать меня обратно в тот самый момент, когда я окажусь на моей новой работе, и я хватаюсь за эту возможность.

Однажды утром я следую на запад в транспортном самолете через Витебск, Минск и Варшаву в Германию. Я провожу отпуск, катаясь на лыжах в Рисенгебирге и в Тироле и пытаюсь бороться со своей яростью физическими упражнениями и солнечными ваннами. Постепенно мирный вид этого горного мира, моего дома, и красота его сверкающих на солнце покрытых снегом вершин снимает напряжение ежедневных боевых вылетов.