Глава 22

Город живет без перерыва на сон. Каждый его район — как пульсирующий участок сердца, который вовлечен в работу. Огни отражаются в небе и в воде, благо ее тут предостаточно. Не замирающую ни на секунду жизнь Ванкувера бдительно охраняют пики Львиной горы, похожие на головы морских львов, наблюдающих за тем, что происходит там, внизу.

Если свернуть в сторону от шумных районов, оставить далеко позади один из берегов реки Фрейзер, которая впадает в узкий залив, затем проехать на немного разбитом автобусе Транслинк, то город меняется. Здесь почти нет туристов, совсем мало хороших машин. Но в то же время достаточно спокойно, чтобы стоять на балконе, выкуривая косячок, и не переживать, что лицезрение мужчины, облаченного в одни трусы, может кого-то оскорбить. Донго Туаре не волнуют такие мелочи. Он глубоко затягивается дурманящим дымом и выдыхает кольца. Те плавно вылетают в пространстве между домами, и уносятся вверх. Донго провожает их взглядом, растягивает в улыбке широкие губы и, подтянув трусы, возвращается в квартиру. Шлепки его босых ног нарушают тишину, и Донго Туаре думает, что надо бы как-нибудь купить хороший ковер. Он проходит в свою спальню, где воздух полон пьянящего аромата мускуса, сандала и тонкого запаха марихуаны. Донго никогда ничего не боится, но когда внезапно включается свет, который вгрызается в его глаза, он почти испуган. Сквозь пелену тумана, щуря слезящиеся глаза, Донго видит темную фигуру, сидящую на старом кресле в углу спальни.

— Теперь мне понятно, почему Вы предпочитаете называть себя Ифритом, — голос звучит из призрачно дрожащей завесы тумана, меняется и плывет от действия наркотика. И Донго Туаре внезапно думает, что ему действительно становится не по себе.

— Ваш заказ готов, тут данные о ребенке, рожденном в указанном году от женщины, которая Вас интересует, и переданном в службу опеки, — чувствуя, как его голос больше похож на клекот, уточнил Донго. Ему нет никакого дела до того, почему гость интересуется ребенком одной из городских шлюх, его работа — найти сведения, вышелушить их из систем и баз данных, как орех из скорлупы. Его гости являются людьми без имён. Они всегда приходили в полумраке, как демоны далекой родины Донго, где шорохи в ночи смертельны.

— О, это просто замечательно, — улыбается в темноте гость Донго.

По эбеновой коже лица Донго текут капельки пота, но он старается не обращать ни на что внимания. Ему жарко так, слово вся Сахара перенеслась в небольшую комнатку и теперь удушает его зноем. Наконец он отрывает взгляд от небольшого ноутбука и смотрит на того, кто стоит за его плечом.

— Вы чрезвычайно талантливы, господин Ифрит, — в голосе говорящего с ним гостя слышится одобрение, и Донго на мгновение переводит дух. Он не может объяснить — почему его гость внушает ему безотчетную панику. Это слишком глубокое, слишком древнее ощущение, которое спасало его предков от тихих шорохов в ночи. Донго не понимает — чем занимается этот незнакомец.

— Обидно, что такой талант прячется в тени, — говорит незнакомец, и Донго чувствует, как холодный пот течет по его спине. Зря он не хотел купить оружие, рассудив, что оно ему не пригодится. Донго ощущает, как в комнате их теперь больше — он, его гость и смерть.

— Ах, да, чуть не забыл. Ведь я должен передать Вам благодарность от одного Вашего заказчика. У него ещё был забавный ник, Кудряшка Ко.

— Мне оплатили работу, — настороженно возражает Донго.

— Считайте, что это дополнительный бонус, — улыбается незнакомец.

Он кладет перед ним небольшой чемоданчик, с тихим щелчком открывает его, чтобы Донго мог увидеть тусклые купюры. Дождавшись, когда Ифрит кивнет, его гость застегивает своё серое пальто и выходит из комнаты, насвистывая какой-то забавный мотив, похожий на детскую песенку. Донго смотрит на чемоданчик, где-то глубоко в его голове копошится мысль, что сумма слишком велика для обычного бонуса. Потом эта мысль уходит, и Донго еще некоторое время сидит на одном месте перед своими деньгами, затягиваясь новым косячком, и туман наркотика блаженно свивает кольца в его мозгу.

Позже вышедший на балкон дома, молодой человек, делает глоток пива. Из окон квартиры в здании напротив него выползают наружу клубы дыма и медленно тянутся вверх, в ночное небо с опрокинутыми звездами. Парень мгновенно трезвеет, хлопает себя по карманам брюк, разыскивая мобильный телефон, и вызывает пожарных. Они как раз успевают приехать к тому моменту, когда ревущее пламя поглатывает квартиру полностью. К утру пожарные наконец заканчивают тушить выгоревшие помещения, и спасатели могут приступить к поиску погибших. К счастью, погиб всего лишь один человек, наркоман Туаре, и люди радуются, что дом отделался малыми жертвами.

* * *

Боль вгрызается в каждый уголок, каждую клеточку. По венам разливается огонь, отрава, которая заставляет тело гореть на непрерывном костре. Все кости превращены в текучий металл, и в каждой конечности методично проворачивают острые крючки, рвущие плоть. У боли есть лицо, оно выглядит как женщина с кожей цвета молочного шоколада. Волосы боли ярко рыжие, как огонь. И каждый раз, когда она появляется передо мной, эта рыжая боль, я хочу только одного — умереть.

Я знаю, что еще не мертва. Из моих рук торчат провода, а там, где находятся ноги, высятся металлические конструкции. Сознание возвращается ко мне неожиданно, и я не знаю — что может быть хуже, чем застрять в искореженном теле. Когда бред уходит, я понимаю, что рыжеволосая женщина никак не связана с болью. Мерно пищит аппарат жизнеобеспечения, сообщая на экран параметры дыхания и давления. Никто не вливает в меня огонь, просто тело бьется за жизнь и горит от лихорадки.

Позже, когда не один раз за окном гаснет и возвращается день, врачи освобождают меня от интубационной трубки. Дыхание вырывается с хрипом и ранит горло, но зато я дышу сама. Хотя, до сих пор и прикована к кровати массой креплений, спицы которых пытаются срастить мои кости. Я не задаю вопросов врачам, не пытаюсь говорить. Долгими часами я смотрю в никуда, на белый потолок, пока меня не прерывают сестры, приходящие выполнять назначения и пытающиеся разговаривать со мной.

Лица людей, входящих в палату, впитывают в себя тишину и борьбу жизни и смерти, в которой я не хочу принимать участия. Наконец, врач говорит, что мне завтра придется встретиться с специалистом, который поможет мне. Сколько бы они не работали со мной, я должна настроиться позитивно, чтобы помочь лечению. Моя голова пуста как расколотый орех. Я молчу просто потому, что мне не о чем спрашивать. Не о чем говорить. И врач уходит, явно не уверенный в том, что мне можно помочь.

Специалист, призванный заставить меня продолжать борьбу, приходит тогда, когда тени на стене начинают медленно ползти, говоря о том, что за окном садится солнце. Она осторожно придвигает к кровати стул, оставаясь в стороне от бесчисленного количества проводов, садится на его край и спокойно смотрит на меня. Рыжеволосая женщина с кожей цвета молочного шоколада и почти черными глазами.

Она смотрит на меня, и её спокойный, глубокий взгляд, фиксирует любоее изменение выражения лица собеседника. Убедившись в том, что я заинтересовалась ею, женщина улыбается вежливой, тонкой улыбкой.

— Нас не представляли друг другу раньше, — она сидит так ровно и изящно, что кажется — хорошие манеры являются ее второй частью, неотъемлемым составляющим — меня зовут Андреа. А Вы — Ивана. Не думаю, что цель моего визита может быть для Вас не ясной. Я — специалист по реабилитации, и нам с Вами предстоит долгая работа.

Она еще сидит некоторое время, ожидая, что я что-нибудь скажу. Не увидев никакой реакции, Андреа поднимается со стула.

— Прежде чем попрощаться до завтра, я хочу, чтобы Вы подумали о том, что за окном уже наступила весна. Прошло три месяца, и Вы в любом случае не умрете. Придется найти что-то, что даст Вам цель выйти отсюда здоровой и готовой жить дальше.

За ней закрывается дверь, и палата снова погружается в тишину. Я узнала женщину, которую уже видела когда-то в зале, полном людей и музыки. Я видела эту женщину, когда рассудок боролся с реальностью и галлюцинациями. Это было так давно, что кажется теперь совсем нереальным. Но её слова что-то будят внутри лежащего в спячке мозга, и мысли медленно, неуклюже начинают ворочаться в черепной коробке.

Андреа приходит снова и снова. Она хочет, чтобы я вернулась к прежней, полноценной жизни. Но я не хочу объяснять ей, что испытываю полнейшее нежелание становиться прежней. Сейчас я понимаю, что всё время была недалекой, зацикленной на мелочах эгоисткой. И пала жертвой собственной глупости. Кроме того, эта глупость повлекла за собой достаточное количество дерьма, разгрести которое невозможно.

И все же есть вещь, которая заставляет меня, наконец, обрадовать Андреа. Я спрашиваю о Бьёрне, я помню, что в последний раз, когда я его видела, он лежал на черном от крови снегу. Андреа сообщает мне, что он жив, почти поправился и рвется обратно на службу. Она считает, что мой интерес — хороший результат. Но как ей объяснить, что если бы не я, Бьёрн не был бы ранен? И я спрашиваю потому, что агент Бьёрн лежит так же ещё одним камнем на моей совести.

Мои кости срослись, но я все еще слаба как ребенок, только вставший на ноги. И Андреа постепенно заставляет меня возвращать телу прежнюю силу и крепость. Мы никогда не говорим о нем, о человеке, который является связующим звеном между нами. Не буди лихо. Его словно никогда и не было, будто всё осталось дурным сном, кошмаром, последствия которого медленно отступают назад.

Середину лета я встречаю, стоя на ногах и опираясь на трость. Андреа скрещивает руки на груди, наблюдая за тем, как я передвигаюсь по дорожке из светлого песка. Ее летний костюм из зеленой ткани безукоризнен, ни одной складки, ни одной лишней детали. Я интересуюсь мнением Андреа — через сколько я смогу уже полноценно передвигаться без трости и заниматься спортом? Женщина улыбается и заявляет, что об этом еще рано говорить. Месяц, как минимум, стоит не злоупотреблять нагрузками, а уж для реабилитации нужен почти год.

Меня выписывают тогда, когда на деревьях появляются первые желтые листья. Андреа приходит ко мне в палату, и я задаю ей вопрос:

— Вы знали его хорошо, не так ли?

Женщина стоит передо мной, на ней дорогой брючный костюм, в котором она кажется еще стройней и выше. Рыжеволосый доктор с креольскими, гаитянскими корнями выше меня на полторы головы, а так она кажется ещё прекраснее и загадочнее. Сейчас Андреа не улыбается, и её черные глаза полны вежливой отстраненности.

— Знала, — она проходит к окну, выглядывая наружу, а затем оборачивается ко мне, — я отношусь к тем людям, которые знают — за что они готовы платить, а что им не нужно.

Андреа не кажется мне сейчас добрым доктором реабилитации. Она не позволяет мне понять свои мысли. Ей был он интересен. Они спали вместе. Но потом они разошлись. И я понимаю, что Андреа слишком разумна для того, чтобы позволить себе броситься без оглядки в пропасть.

День, когда я покидаю больничную палату, полон осени. Красное кирпичное здание похоже на большой корабль, и низкие облака цепляются за высокую готическую крышу. Андреа провожает меня до самого низа невысокой лестницы, ведущей к входу. Ее рыжие волосы убраны в прическу, и ветер не выбивает ни единой пряди. Достоинство и манеры Андреа не позволяют мне ни разу вспомнить об огромной разнице между этой изящной королевой и мной, выглядящей избитой и помятой. Желтое такси подъезжает к нам, и я слегка хромаю, направляясь к машине. Андреа кладет руку на рукав пальто и улыбается мне, ободряюще и мягко. Как должен улыбаться врач своему излечившемуся пациенту.

Мир вокруг продолжает жить своей жизнью. Городские улицы по-прежнему полны огней, рекламных баннеров и машин. Мимо моего такси кружится карусель беспечного существования, и я наблюдаю, как за стеклом окна торопятся по своим делам люди.

— Ты выглядишь не очень, девочка, — нарушает тишину салона мужской голос. В зеркало водителя на меня смотрят глаза Саула, знакомые и незнакомые одновременно. Он посмеивается, качая головой и видя моё удивление.

— Откуда ты тут? Куда ты исчез? Зачем оставил те фотографии, и что всё это значило? — Вопросы сыплются из меня на одном дыхании, и их слишком много.

— Не спеши, Ивана, не спеши. Я знаю, ты хочешь всё знать, но дай мне сперва доехать без приключений.

Саул смеется, и его голос заполняет пространство машины.

Мой дом все тот же, привычный, небольшой и аккуратный. На столбике крыльца висит обрывок ленты полицейского заграждения. Его концы шелестят на ветру, как страницы старой книги. Я стою перед ним, и безучастное к происходящему здание не отражает того, что происходило тут несколько месяцев назад. Словно ничего и не было. Я хотела бы в это поверить, забыть бы всё и никогда не вспоминать. Но позади меня стоит Саул, и его фигура — лучшее напоминание о том, что прошлое никогда не остается молчаливым призраком. Оно возвращается.

— Есть много вещей, которые привели к тому, что случилось, какие-то из них — моя вина, — Саул спокойно осматривается. Он одет очень хорошо, исчез знакомый мне сосед. Теперь передо мной уверенный в себе немолодой мужчина в сером пальто. И я озвучиваю свою догадку:

— Всё, что ты мне рассказывал, было ложью, так? Ты жил, притворяясь, будто твой дом, пикап и посиделки на веранде — это настоящая твоя жизнь. И это ты стрелял, — я медленно начинаю осознавать смысл его слов, — и убил Тагамуто?

— Это был хороший снайпер, — разводит руками Саул.

— Ты из бюро, Саул? Из агентства безопасности? Ты знал про Анну всё это время и выслеживал её? И Гаспар помогал тебе в этом? — Я кажусь самой себе слишком маленькой и глупой, запутавшейся в происходящем так сильно, что выгляжу мухой в паутине. Саул улыбается мне одними глазами.

— Просто постарайся забыть всё и живи дальше. Ты решила все свои проблемы и можешь строить всё сначала, остальное уже не твоя забота.

И круг, наконец, замыкается.

Саул смотрит на часы, но затем, после небольшого раздумья, всё же отвечает на мой вопрос:

— Я всегда знал, что ты похожа на свою мать. Для вас обоих важнее правда, даже если она будет стоить слишком дорого. Твоя мать смогла отказаться от меня, когда узнала о том, что война не всегда играет по честным правилам. Для неё солдат должен был защищать невинных, а не расстреливать тех, кто может оказаться мирным жителем, а может и наоборот — переодетым боевиком. Она предпочла правду и смогла жить дальше без меня. Теперь ты идёшь той же дорогой. Можешь отрицать это, а можешь просто принять как факт, но всё осталось в прошлом, и вспоминать об этом нет смысла. Ты умная детка, и я уверен — теперь у тебя всё наладится. Просто живи и попробуй выбрать в этот раз золотую середину.

Я смотрю ему вслед. Мне хочется спросить его о многом, но я молчу. Саул тоже молчит. Затем улыбается мне так, что превращается на мгновение в того дядю Саула, который хвалил мой пирог и рассказывал истории из своего прошлого.

Желтое такси отъезжает от дома, и я а поднимаюсь на крыльцо. Отрываю от столбика и выбрасываю прочь кусок ленты. Дверь открывается со скрипом, пропуская меня внутрь. Тишина и пустота. Словно тут много лет никто не жил.

 

Глава 23

Когда из моего дома вынесли последнюю коробку и закрыли дверь, я не чувствовала ощущение грусти. Это следовало сделать очень давно, не тратя время на жизнь в развалинах прошлого. Поэтому я протянула ключи моложаво выглядевшей женщине, агенту по недвижимости, и села в машину. Теперь у меня был маленький автомобиль, и я могла оказаться так далеко, как только пожелаю. Просто поехать туда, куда глаза глядят.

Именно это я и собиралась сделать.

Накануне мне позвонили с международного номера. Я не ответила, мне вообще не хотелось ни с кем разговаривать. В этот вечер я сидела на своей кухне, в последний раз пила сваренный в старой турке кофе и прощалась с домом.

Ночь застала меня возле небольшого мотеля далеко за пределами города. Покачивалась на ветру вывеска, оповещающая, что тут двадцать четыре часа в сутки есть комнаты и горячий кофе. Последнее заставило меня свернуть на старую стоянку, которую уже много лет никто не приводил в порядок. Получив ключи у администратора, похожего на гнома с ватной бородой, я нашла свою комнату. Тут явно не мешало проветрить, и после того, как в открытые форточки двух маленьких окон ворвался свежий воздух, я направилась туда, откуда тянулся запах съедобного.

Полупустая забегаловка, в которой обычно коротают время дальнобойщики или путешественники, казалась погруженной в дремоту. Девушка с волосами цвета бирюзы и чего-то зеленого принесла мне тарелку и поставила большую чашку кофе.

— Тихо у вас, — я оглянулась. Она одернула импровизированный фартук из темной ткани.

— Иногда у нас бывает и чересчур шумно, — официантка оглядела меня и почему-то стала выглядеть так, будто спряталась в ракушку. Неторопливо доев кусок мяса, который был похож на темную кляксу, и, допив кофе, я расплатилась и направилась к выходу. Официантка что-то говорила такому же гному, как и тот, что заведовал комнатами мотеля. Я подумала, что, скорее всего, все они тут родня. Столкнувшись со мной взглядом, гном и бирюзовая девушка внезапно срочно занялись делами, будто поверхность стойки была завалена пылью, а на столах лежали груды мусора.

Ночь вползала в комнату вместе с порывами воздуха. На потолке крались друг за другом тонкие трещины, и можно было представить себе, будто над кроватью кто-то нарисовал большую карту. От одеяла пахло стиральным порошком, тем, что отдает цитрусовыми так сильно, что начинает кружиться голова. Где-то в комнате дальше кто-то проверял струны гитары, и те звенели тонкими, мелодичными птицами.

Утро было пасмурным. Кто-то взял и стянул тяжелые облака вниз так, что те цеплялись своими рваными краями за вершины деревьев. Вернув ключи гному, на котором сегодня была та же клетчатая рубашка в красное с синим, я снова наткнулась на быстрый взгляд. Он поспешно отвел глаза в сторону, когда понял, что я заметила, что он разглядывает меня. Казалось, той парочке в забегаловке, и гному за импровизированной стойкой администратора было страшно интересно посмотреть на меня. Но при этом очень неудобно выказывать своё любопытство.

— Эй, — я постучала лежащим возле звонка вызова администратора карандашом по стойке. Гном, делавший вид, что наводит порядок в своих бумагах, подпрыгнул и повернулся ко мне. — Не будете Вы так любезны рассказать, что это во мне так пугает народ?

Невысокий человечек поправил очки и нервно кашлянул.

— Что Вы, совершенно никого не пугает, — пробормотал он. Видя, что я продолжаю смотреть на него, гном вздохнул, порылся в огромной свалке всевозможных бумаг и вытащил газету.

— Уж простите, но просто так неожиданно всё это, — забормотал он, протягивая мне пожелтевший и сложенный вчетверо комок бумаги. С первой страницы на меня смотрела я сама. Рядом в черной траурной рамке на мир взирала Анна Тагамуто. Дополняла галерею фотография сурово смотрящего в объектив агента Бьёрна. Большими буквами по странице растекалось название «Выжили вопреки».

— Я заберу это, — гном кивнул, опасливо наблюдая за мной, пока я складывала газету. Было не сложно понять, какой вопрос вертелся у него в голове. Гному и его семье очень хотелось узнать — каково было там, во время всего происшедшего. — Было страшно, — сказала я, и по красным пятнам, которыми покрылось сморщенное личико, поняла, что правильно угадала с вопросом.

Прошло восемь часов, как я оставила позади придорожный мотель. Погода хмурилась и предвещала грозу. Где-то вдалеке прогремел гром. Шоссе продолжало виться неровной лентой, и кое-где ватные облака почти цеплялись за неё. Стрелка показывала, что бензина хватит еще надолго, так что я не планировала останавливаться до ночи.

Первые тяжелые капли ударили в лобовое стекло. Вскоре дождь заливал окна так, что казалось, будто с неба на землю падает не дождь, а целое озеро. Мимо меня проехали две фуры, они сбросили скорость и были похожи на ползущих он воде гусениц. Где-то вдалеке небо разорвалось надвое молнией, и новый раскат грома показался уже глуше и тише. Гроза уходила.

Тяжелое свинцовое одеяло началось сдергиваться, и из-под него показалась тонкая лазурная полоска чистого неба. Где-то у горизонта еще вспыхивали молнии, и ворчал гром, но дождь уже прекратился. Прохладный, разряженный воздух наполнял легкие и был настолько приятным, что его можно было бы разлить по пузырькам и продавать как лекарство от плохого настроения.

В небольшой город, окутанный облаком из цветов и зелени, я въехала ближе к вечеру. Тихое местечко, расположенное почти в центре страны, от которого было одинаково далеко и до моря, и до столицы. Невысокие дома стояли вдоль спокойных улиц, по которым почти никто не ездил. Наверно я почти сразу поняла, что хочу остановиться именно тут.

Мне удалось только снять небольшую квартиру. Везде, куда бы я ни приходила, повторялось одно и то же — «нет, извините, у нас сейчас нет подходящих предложений… Нам очень жаль… Может в другой раз». Только когда я уже начала думать, что зря уехала и порвала со всем, мне подвернулась высокая, сухопарая дама, которая явно ценила деньги больше, чем непонятную предвзятость. Она взяла с меня оплату вперед за месяц, а я получила маленькую квартирку. Я не знала — как долго пробуду здесь, но предпочла не терять шанс.

Очень скоро я научилась разбираться в моих соседях. Те явно изучали меня как неведомого зверя — то ли он умеет петь, то ли кусается. Потом, спустя пару недель их любопытство медленно сошло на нет, а затем меня и вовсе перестали замечать.

Где-то за пределами приютившего меня местечка кипела жизнь. Люди, собирающиеся по вечерам в небольшом баре, бурно обсуждали новости, и их громкие голоса были слышны, как рокот волнующегося моря.

Вместо прежней работы в ленивой, обстоятельной атмосфере дизайнерской фирме, я занималась совершенно другими делами. Местная социальная служба нуждалась в помощниках, готовых выполнять необходимые поручения для её подопечных. Так я научилась различать, когда у старой хозяйки лавандового дома может подскочить давление, когда стоит побеседовать о пустяках с маленьким старичком, похожим на печеное яблоко. У всех них были разные привычки и разные жизни. Но было нечто общее. Оно пряталось в их глазах, выражение, которое делало всех их похожими на маленькие фонарики. И чем больше к ним проявляли внимания, тем сильнее разгорался огонек внутри них.

Мы все были глубоко ранены, каждый из нас по-своему. В ком-то торчал острый нож предательства, кто-то был сплошь обожжен болезнью. Другие прятали от взгляда язвы, оставленные разочарованием, или пытались баюкать сломанные кости своей уверенности в жизни. И я понимала, что всё в жизни чересчур условно. Мой собственный груз казался подчас туманным и нереальным на фоне чужих бед. А иногда превращался в многотонный монолит.

Я возвращалась в офис социальной службы, когда на углу улицы столкнулись две машины. Сбежавшиеся люди помогали водителю одной из них выбраться из кабины, и тот, волоча за собой поврежденную ногу, стонал и требовал, чтобы полиция приехала как можно скорее.

— Я купил машину месяц назад, и этот козел должен мне возместить её ремонт! — завопил он в ответ на уговоры подумать сперва о своем здоровье. Второй водитель, молодой, но уже начинающий полнеть, мужчина бегал вокруг своего автомобиля, оценивая повреждения. Я стояла неподалеку, наблюдая за происходящим. На газоне возле дороги лежало тело сбитой кем-то кошки. Маленькое, уже окоченевшее и отпустившее всё, что делало её живым клубком песочной шерсти.

— Не знаете, может это чья-то кошка? — обратилась я к стоящей рядом пожилой даме. Лицо её выразило полнейшее недоумение, которое затем сменилось негодованием.

— Вам важнее какая-то дохлая кошка? Там человек умирает! — Воскликнула она, всплеснув руками.

— Насколько я чувствую запахи, если он и умирает, то явно от того, что в нем по макушку плещется спирт, — отозвалась я. Вышло достаточно громко, и, похоже, что водитель, чью ногу уже пытались пристроить в подобие самодельной шины, тоже услышал меня. На мгновение он перестал голосить и закатил глаза, словно готовился отправиться в иной мир. Неодобрительные взгляды стали поворачиваться в мою сторону. Не дожидаясь коллективной проповеди, я отошла в сторону и направилась дальше, к невысокому кирпичному зданию социальной службы.

Раковая опухоль общества, если оно состоит больше чем из двоих человек, это сплетни. К вечеру о моем ужасном пренебрежении к людям, почти ненависти к их страданиям, знала добрая половина городка. Когда я прошла к стойке, усы немолодого мужчины, заведовавшего единственным баром в городе, сердито дрогнули. Он всем видом выражал свое неодобрение, но воздержался от высказываний.

— Так это Вы у нас человеконенавистница? — Прозвучало спустя полчаса за моей спиной. Я не обернулась. Женщина уселась на высокий стул рядом и помахала бармену.

Была она не настолько молода, чтобы носить огромные серьги. Да и костюм, украшенный леопардовым принтом, был слишком кричащим и броским. Вместе с тем, женщина держалась так уверенно, словно ей принадлежал и этот бар, и город, и весь мир в придачу. Она улыбнулась бармену, наливающему ей виски. Она улыбалась ему и всем, кто был вокруг, и такая улыбка заставила пожилого мужчину внезапно расправить плечи и выглядеть моложе на тридцать лет.

— Нельзя так ненавидеть людей, особенно, когда они страдают, — покачала головой женщина, поворачиваясь ко мне. У нее были зеленые с желтым глаза, уходящие к вискам. Я не могла понять, осуждает она меня или просто хочет высказать своё мнение, поэтому молча отпила свой виски.

— Нельзя их ненавидеть потому, что тогда опускаешься до их уровня, — женщина наклонила ко мне голову совсем близко, так, что её глаза практически были рядом с моими. На дне зелено-желтых омутов плескался смех.

— Я не ненавижу кого-либо вообще, — вежливо отозвалась я.

— Неправда, — женщина выпрямилась, покачивая одной рукой свой стакан. Длинные ногти второй постукивали по поверхности стойки. — У Вас на лице написано, что вы ненавидите весь мир и в первую очередь — саму себя. Люди убегают от своих проблем в тишину лишь в двух случаях, когда они стары душой и смогли выбрать спокойствие, как лучшее, что может дать этот мир. Ну, или же если они столкнулись с чем-то настолько потрясшим их привычную жизнь, что нужно время понять и принять всё.

С детства я терпеть не могла слушать советы и наставления. Мне казалось, что всё нужно понять и определить самостоятельно, не полагаясь на чужую голову. Но сейчас я не могла не согласиться с правотой слов соседки по барной стойке. Пепельные волосы, уложенные в ворох кудряшек, не дрогнули, когда женщина резко покачала головой.

— Виновата, не представилась. Самар. Я живу тут уже больше десяти лет, и поэтому конечно в курсе всех сплетен и новостей.

— Ивана.

— Очаровательное имя, — улыбнулась Самар, — так вот, поверьте мне — каждый раз, когда я вижу обиженное животное, я готова выпустить кишки тому, кто это сделал. Я не ненавижу людей, я просто считаю, что в большинстве своем все мы — мусор, скот, живущий только для себя. Ну, саму себя я считаю такой же скотиной, что уж душой кривить.

Самар засмеялась над собственными словами, и я не смогла не улыбнуться вслед за ней.

— Позвольте мне дать Вам один совет, Ивана, — перестав смеяться, произнесла Самар, — когда Вы, наконец, сможете поставить все на свои места, не раздумывайте и уезжайте. Уезжайте и делайте то, что хотите сделать, но не можете сейчас признать. Быть правой — не всегда нужно, иногда правота превращается в жернов на шее, хороший и отлично топящий тебя на дне омута.

Было что-то в ней от кошачьих, и немигающие раскосые глаза, смотревшие прямо мне в лицо, лишь усиливали это сходство. Я покачала головой.

— Не все так просто.

— Всё в этом мире просто, — Самар обратила внимание на свой полупустой стакан и недовольно вздохнула. Помахала бармену, подзывая его к себе, — Самую большую тень отбрасывают очень маленькие камни, Ивана, так что надо просто сначала увидеть то, что есть. А не то, что кажется.

Я смотрела, как эта странная женщина улыбается бармену. Затем обратила внимание, как присутствующие в баре мужчины оглядываются на Самар, явно пытаясь выглядеть лучше и моложе, чем они были на самом деле.

Самар довольно жмурясь отпила новую порцию виски. Она действительно получала удовольствие от всего, не заботясь о косых взглядах женской половины присутствующих. Надо было быть достаточно сильной и независимой, чтобы иметь роскошь плевать на мнение остальных. Я покачала свой стакан, наблюдая, как тусклый свет преломляется в жидкости на дне.

— Хороший виски, — подмигнула мне Самар.

Затем похлопала меня по плечу и ушла, оставив после себя пряный аромат сандала, корицы и уверенности.

* * *

Звонок разбудил меня ровно в три часа ночи. Моргая и щурясь, чтобы разобрать сливающиеся в одно пятно цифры, я подтянула телефон к уху. Этот голос был мне не знаком, но по тону было ясно, что его владельцу много лет.

— Я говорю с Иваной?

— Да, — я скосила глаза на циферблат небольших электронных часов возле кровати.

— Простите, вероятно, я не рассчитал разницу в часовых поясах, — я могла даже представить себе говорившего. Невысокий пожилой мужчина, из тех, кто занимается антиквариатом или же живет за городом, разводя цветы. — Мне просто очень нужно было связаться с Вами.

— Вы от Нины? — Я могла предположить, что у сестры какие-то проблемы, и не смотря на то, что она дважды пыталась меня прикончить, всё же Нина решила опять напомнить о себе.

— Нет, — разуверил меня мой собеседник, — но я думаю, что всё же Вы знаете нашего общего знакомого.

Маленькие камни. Большая тень. Большая тень — это обман зрения.

— Полагаю, что Вы сейчас повесите трубку.

Он почти угадал, первым моим побуждением было закончить разговор. Вопреки извращенному желанию спросить — как, почему, где и что, поскуливавшему где-то глубоко внутри. Приняв моё молчание за согласие, старик продолжил:

— Если у Вас есть возможность, нам лучше бы встретиться. Это не телефонный разговор.

Через полчаса я забронировала билет на самолет.

* * *

Говорят, что тут всегда жарко и всегда весело. Не верьте им, тут сосредоточены все страсти мира. Город, переживший не одно разрушение взбунтовавшейся природы, продолжает пульсировать как огромное сердце. На улицах смешиваются краски и музыка, причудливые колониальные дома смотрят на мир, посмеиваясь тем, кто проходит мимо них пару сотен веков. Черное и красное, красное и желтое, бриллиантово-зеленый и неожиданно серый асфальт. Этот город опрокидывает на прибывшего всё то, что окружающий мир предпочитает прятать. Современные прекрасные Содом и Гоморра в обрамлении ночных кошмаров и дневных торжеств.

Новый Орлеан.

Здесь везде на путника смотрят сотни глаз, и, порой, пустота не является собой. Вот почему уезжая отсюда люди уносят с собой легенды и шепот. И, кто знает, что было правдой в окутанном бурбоном и наркотиками воспоминании, а что всего лишь привиделось.

От международного аэропорта до города не так уж далеко. Поэтому я оказываюсь у пункта своего назначения через час после того, как мой самолет приземлился. Я рассчитываю, что смогу закончить все и попасть на вечерний рейс обратно. Сейчас я стою у невысокого дома, построенного очень давно и отремонтированного несколько лет назад в рамках восстановления города после катастрофы. Постучать изящным молоточком по импровизированной наковальне я не успеваю, хозяин дома открывает дверь. Он высок, широк в талии, и, могу поклясться, выглядит так, словно его высекли из обсидиана. На черной коже свет теряется и исчезает без следа. Вместе с этим великан выглядит так же добродушно, как и угрожающе одновременно.

— Я Ивана, — нарушаю я первая тишину. Черный великан улыбается и отходит в сторону, показывая мне жестом, что я могу войти.

Здесь тихо. Большие напольные часы, видевшие не одно поколение хозяев дома, медленно отсчитывают секунды. В доме время явно остановилось, смешав колониальную роскошь и современную технику. Молчаливый обитатель дома идет вперед по коридору, который снизу и до плеч мне украшен деревянными панелями. Открыв дверь, мужчина снова улыбается мне и машет рукой, указывая внутрь.

— Надеюсь, что Вы простите мне наш беспорядок и гробовую тишину, — раздается старческий голос. В инвалидной коляске возле окна сидит пожилой мужчина. Его волосы абсолютно белые, а когда-то голубые глаза выцвели до ледяной прозрачности.

— Артур не говорит с рождения, — коляска отъезжает от окна. Старик протягивает мне руку, и я осторожно пожимаю длинные, тонкие пальцы, похожие на хрупкий фарфор. Темная одежда подсказывает, что передо мной священник. — Выпейте с дороги чаю, — он кивает Артуру, и тот бесшумно, при всей своей массивности, исчезает в дверях.

— Спасибо, отец, — мне немного неудобно, я никогда не общалась со священниками так близко. Они казались мне всегда слишком серьезными людьми, чтобы обсуждать с ними обычные земные заботы. Глаза цвета льда на солнце вопреки моим предубеждениям выглядят понимающими.

— Вы сказали, что нам необходимо поговорить, — я осторожно приближаюсь к цели своего визита.

— Да, именно так, — кивая белоснежной головой, соглашается старый священник, — только сначала я хочу показать Вам одну вещь. Возможно, она поможет мне сделать наш разговор более понятным при всей его странности.

Кресло подъезжает к книжному шкафу, сделанному из красного дерева. Священник оглядывает полки, затем достает картонную папку. Подъехав к небольшому овальному столу, он аккуратно развязывает завязки своими почти прозрачными пальцами и достает небольшой альбом для рисования.

Открываю слегка испорченные временем страницы. Плотная бумага, подходящая для набросков и зарисовок пряталась под темной обложкой. Листки скрепляла свернутая в кольца пружина серого цвета. У каждой вещи остается лицо её хозяина, и этот альбом — не исключение. Пустые страницы, одна, другая, третья. Словно их не захотели оживлять изображениями. И лишь на четвертой темным карандашом набросаны черты лица, аккуратно наложенные тени, складки на воротнике рубашки — всё это выглядело как превосходная копия фотографии. Я превосходно знала эту фотографию потому, что она очень нравилась моей матери и стояла у нее в комнате. Именно мать настояла на том, чтобы я улыбалась, глядя в объектив камеры, когда закончила старшую школу. Мне же хотелось как можно скорее убраться подальше от шумной толпы выпускников и их родителей.

На этом рисунке я выглядела совсем иначе, чем на фото. Каждую линию художник наносил карандашом так, будто модель стояла прямо перед ним. И он видел её иначе, разбавляя реальность внешности своим домыслом.

Я пролистала все страницы до самой последней. Затем закрыла альбом и осторожно положила на стол. На обратной стороне обложки альбома стояла дата изготовления — год, в который я закончила школу и сфотографировалась для матери.

Старый священник всё так же смотрел на меня, и я не могла разобрать выражения его светлых глаз.

— Я полагаю, что это и было причиной нашей встречи, — мне казалось, что тишина в доме стала более густой.

— Отчасти, — священник благодарно улыбнулся Артуру, который поставил на стол поднос с чашками.

— Вы хотите сказать, что всё это имеет отношение к тому, что произошло, — я смотрела на то, как бледные пальцы осторожно удерживают тонкий фарфор.

Сделав глоток, старик поставил чашку на поднос. Он явно не торопился объяснять свои мысли.

— Вы знаете его гораздо дольше, чем я, насколько мне понятно. Показав его рисунки, Вы хотите заставить меня бояться или жалеть его? И первое, и второе невозможно.

— Я могу догадываться о многих вещах, даже не смотря на то, что меня в них он никогда не посвящал, — священник показался мне внезапно не таким уж старым, слишком ярко вспыхнули огоньки в его глазах, — но мне хватило времени, чтобы понять — его нельзя переделать или загнать в рамки.

— Вряд ли кто-то решился бы на такое, — я покачала головой, — сомневаюсь, что он позволял кому-либо приблизиться к себе так близко.

— Но Вам он это позволил, — от этого замечания, сделанного мягким голосом, мне стало некомфортно, — настолько, что Вы даже смогли влиять на него.

Я осторожно дотронулась до альбома, лежащего передо мной.

— Это не так.

— Есть люди, живущие так, что мир работает только для них и их желаний. Но они глубоко одиноки, настолько, что нуждаются в ком-то, кто станет их другом. И если они его находят, то не уже не готовы им делиться ни с кем. В какой-то мере это можно сказать и про него, если бы я мог описать всю его историю понятным для Вас языком. Обычно он вычеркивает людей так же легко, как если бы они были песком на подошве его обуви. И до сих пор я думал, что никто не был настолько близок к нему.

— Выходит так, что в убийствах есть доля моей вины?

Священник покачал головой, словно я отказывалась понять очевидное.

— Каждый раз он делает это не ради ощущения власти, не для подавления комплексов. Вы сделали его жестокость не скрытой чертой характера, а собранной и мощной силой.

Я не испытывала страха от всего услышанного, несмотря на то, что оно полностью соответствовало моим догадкам. Мне хотелось понять сущность Гаспара, заглянуть туда, куда раньше не получалось. И сейчас, когда передо мной находился человек, знающий его лучше меня, и я могла попытаться понять хоть что-то.

— Никто не может обвинять кого-то, — священник улыбнулся мне, — есть то, что происходит независимо от нашей воли.

— Но Вы знали о том, что с ним творится, — я не могла понять — как этот человек мог спокойно рассуждать о том, что происходило с его подопечным. Он наблюдал и ничего не предпринимал для того, чтобы его изменить. Остановить.

Священник бросил взгляд в коридор, туда, где занимался своими делами немой Артур.

— Я сделал то, что мог и что должен был сделать, — возразил старик.

Священник подъехал к другому шкафу, на полках которого стояли фотографии в разнообразных рамках, и протянул мне одну из них.

Мужчина в черном костюме, здоровая версия старого священника, стоял вместе с двумя другими перед объективом. Не составляло большого труда понять — кто из них наш общий знакомый. Я моргнула, прогоняя внезапно возникшее ощущение того, что мне не хватает этого взгляда Гаспар, способного понимать и видеть всё насквозь.

Несмотря на мягкое выражение лица, священник выглядел так, будто знал мои мысли.

— Вы понимаете, что однажды его поймают, — я перевела взгляд с фотографии на альбом, хранивший на каждой странице разнообразные изображения того, что окружало Гаспара.

— И если так получится, то Вы будете этому очень рады потому, что хотите увидеть его на электрическом стуле, — старик кивнул.

— Возможно.

Великан Артур снова появился в комнате, чтобы забрать поднос. Когда его фигура исчезла в темном коридоре, священник закашлялся судорожным и глубоким кашлем. Приступ прошел так же внезапно, как и начался, спустя пару минут. Но я успела заметить, что на розовом платке, который старик приложил к губам, остались темные пятна.

— Вы умираете, — спокойно заметила я, встретившись с ним взглядом.

— Да, — согласился священник, — поэтому я и позвонил. Хотел побеседовать с Вами, чтобы понять — кто Вы на самом деле.

— Надеюсь, что встреча оправдала ожидания.

Священник улыбнулся снова, но улыбка не дошла до голубых глаз.

— Вы пытаетесь понять его, но всё равно не можете, Вас пугает мысль о том, что он легко убил кого-то, сочтя это нужным в своих и Ваших интересах. Вы хотите избавиться от него, по-вашему, но боитесь, что он врос корнями слишком глубоко. Я бы хотел, чтобы Вы взглянули на всё с другой стороны. Правда иногда находится гораздо глубже, чем мы думаем.

— Мне это не нужно.

Священник больше не улыбался. Он смотрел на меня, и его взгляд становился всё более острым и пронзительным. И на дне его отчетливо плескалась осуждение.

Я взяла альбом со стола, не желая оставлять эту вещь здесь.

— Прощайте, отец.

 

Глава 24

Я выехала на двадцать восьмое шоссе в девять утра. Солнце нагрело металлический корпус машины так, что весь салон исходил жаром, как большая духовка. Конец августа был теплым, и сложно было понять — от жары или от приближающейся осени начинает тускнеть зелень вокруг. Время от времени я сверялась с навигатором, который убеждал меня в том, что я еду в нужном направлении. Судя по его данным, мне оставалось колесить по шоссе еще минут сорок.

Спустя полтора часа я всё еще продолжала трястись по дороге, уходящей в сторону от шоссе. Асфальт тут явно был положен во времена динозавров, и к концу пути от покрышек останутся только клочья. Жаркий воздух отдавал гарью — в соседнем графстве горели леса. Туманные клочья дыма были видны в просветах между деревьями, когда я была на шоссе. Ненасытный бог смерти упивался огнем в диких местах.

Впереди наконец замаячили светлые пятна домов. Навигатор пискнул и сообщил, что машина уже на месте. Он явно врал, или же врали данные спутника — до точки назначения оставалось еще несколько добрых сотен метров.

Небольшие домики с невысокой оградой, разделяющей их территории, выглядели очень мило. Со всех сторон поселок окружал лес, и он подступал к домам небольшими кустарниками и молодыми деревцами. Лет через десять, если люди не будут бороться за свои владения, деревья вытеснят их и будут спокойно расти там, где сейчас зеленела трава и росли какие-то поздние цветы на маленьких клумбах.

Старый трейлер стоял особняком почти на самой границе поселка и леса. Возле него было пусто, росла похожая на сорняки трава. Я припарковалась на обочине, вылезла из машины и направилась к трейлеру. Когда-то светлая дверь была теперь покрыта грязными серыми и желтыми разводами. Ручка висела вбок, держась на двух шурупах из положенных четырех. Я постучала, не думая о количестве дверной грязи, которая останется на руке. Никакого ответа не последовало, и я постучала снова. Дверь вздохнула и подалась назад.

Внутри был такой же печальный вид, как снаружи. Грязные, рваные занавески на одном окне. Мусор, окурки, обрывки бумаг, газет на полу. В небольшой раковине лежала груда разнообразной посуды — начиная с тарелок и небольших кастрюль и заканчивая одноразовыми стаканчиками, вилками. И повсюду, где только можно было, стояли и лежали бутылки. Пустые, покрытые паутиной, недавно опорожненные и совсем старые. Хозяин трейлера лежал на низкой постели, которая не видела свежего белья очень давно. Даже на ней находились бутылки, словно трейлер принадлежал только им одним. Мужчина выглядел неопрятной кучей одежды, сваленной на покрывало. Да и запах, стоящий в помещении, явно мог потравить всё живое, решившее заглянуть сюда.

Прислонившись к небольшому столику напротив постели, я оглядела спящего. Потом осторожно пнула ботинком одну из бутылок, заставляя её с дребезжанием покатиться в сторону и рассчитывая разбудить мужчину этим звуком. Нулевой эффект.

Ругаясь и кашляя, он подскочил лишь тогда, когда я вылила ему на голову воду из пластиковой бутылки, взятую из машины. То, что находилось в трейлере, я не рисковала трогать. Мужчина отплевывался и стряхивал воду с лица, а я ждала, когда он, наконец, придет в себя, и крутила в руках пустую бутылку. Наконец, он поднял на меня голову, щурясь, словно у него болела голова.

— Привет, Бьёрн, — я помахала ему бутылкой и лучезарно улыбнулась.

Он явно был мне не рад. Но я подозревала, что скорее всего сперва его одолевает дикое похмелье, а уж затем — абсолютное нежелание встречаться со мной взглядом. Я дотянулась до пакета, стоящего на полу возле моих ног, выудила банку пива и бросила её мужчине. Сколько бы он не пил, с координацией у него не было проблем, и банку Бьёрн поймал моментально.

Пил он жадно, неряшливо, и я поняла, что в этом трейлере он гниет морально и социально уже давно. Из города он уехал почти сразу, как выписался из больницы. Так мне заявил очень общительный полицейский из управления, которому я сказала о своём желании поговорить с Бьёрном.

Мы оба, я и Бьёрн, сбежали подальше от происшедшего, и я отдавала себе отчет в том, что он может выкинуть меня в любой момент из своего трейлера, если я скажу что-то не то.

— Спасибо, — хрипло произнес он, опустошив банку. Затем в его глазах блеснуло раздражение, — зачем ты приехала?

— Это чересчур грубо, агент Бьёрн, — заметила я, — после того, как я тащилась в это забытое всеми место три часа.

— Я больше не агент, — судя по тому, как звучал его тон, это его задевало. Бередило что-то внутри.

— Агенты бывшими не бывают, — дурашливо заявила я. Бьёрн явно протрезвел достаточно, чтобы разозлиться, но начать говорить я ему не дала.

— Ты задолжал мне. Не скажу, что это приятно, но, все-таки я думаю, что пора отдавать долг.

Он коснулся давно не бритого подбородка, на котором росла уже небольшая борода, и покачал головой.

— Ты ведь знал, что творит Тагамуто. А если не знал, то догадывался, но закрывал глаза.

— Я пытался остановить её, — слабо сопротивляясь, возразил Бьёрн.

— В тот момент, когда было уже слишком поздно, — согласилась с ним я, — ты фактически подставил меня, зная, что Анна невменяема.

— Она проходила все психологические проверки с успехом.

— А я умею вскрывать замки и еще делаю парочку вещей, которые неприличны для законопослушного гражданина, — видя удивление на лице Бьерна, я развела руками, — Господь Бог только знает, кто из нас на самом деле маньяк, преступник, а кто — невинный одуванчик. А вот ты — кто ты?

— Что ты хочешь? — Он начал испытывать дискомфорт. Кажется, половина дела сделана.

— Я хочу, чтобы ты помог мне, — заявила я.

Присутствие Бьёрна делало машину меньше, а салон — теснее, но я не обращала на это внимания. Сообщив мужчине, что сперва мы приведем его в порядок, я направила автомобиль по шоссе к ближайшему мотелю. Душ, еда и нормальная кровать — вот три лекарства в рецепте от доктора Иваны.

Создающий впечатление огромного и опасного мужика, который может одним ударом сломать челюсть, Бьерн был сейчас молчалив и угрюм. Если первое было его чертой, то второе явно относилось к моему появлению. Но если я смогла перешагнуть через всё, то и он сможет. Нам было ради чего объединить усилия.

Горячая вода и бритва явно послужили с пользой. Вытираясь полотенцем, мужчина был доволен, как не пытался это скрыть. С него словно сбросили лет десять, и миру явился вновь прежний Бьёрн Гис. Я сидела на ручке старого кресла, щелкая каналы такого же старого телевизора, когда бывший агент вышел из ванной комнаты.

— Пицца, кофе, картошка, — я махнула рукой на стол, где стояли коробки с едой, и продолжила искать какую-нибудь интересную программу. Солнце, падающее прямо на меня в окно, нагревало джинсы, и ноги начинали плавиться от жары.

— Так что же ты хочешь? — Бьерн держал пластиковый стаканчик с кофе и выглядел совершенно по-человечески. Я отложила пульт в сторону и повернулась к нему:

— Хочу поймать Гаспара Хорста. Если не получится, то — остановить.

Бьерн медленно поставил стакан на стол.

— Нет.

— Что «нет»? — Я не могла не заметить, как его лицо напряглось.

— Я не буду в этом участвовать, — судя по тому, как заходили желваки на его скулах, он не шутил.

— Проблема в том, что отказаться ты не можешь. Обелить твоё имя, доказать его вину, восстановить справедливость, отправить его за решетку, — я продемонстрировала ему загнутые пальцы. С Бьерном явно творилось неладное, его лицо пошло красными пятнами.

— Остановить — значит…

— Остановить, — закончила я за него фразу. Бьерн нервно потер лицо.

— Ивана, ты зря решила, что я помогу тебе.

— Я знала, что ты так скажешь. На этот случай я подумала, что сообщу о твоем соучастии в делишках Тагамуто, — пожала я плечами, — не думай, что я глупа. Ты можешь придушить меня и избавиться от проблем. Но ты — полицейский до глубины души, и твоё тайное желание — найти Гаспара. Так что, думаю, что ты согласишься.

— Даже не представлял, что ты настолько хитра, — эти слова можно было расценивать как фактическое согласие. Я улыбнулась ему:

— Быстро учусь.

* * *

Умение исчезать необходимо лишь тогда, когда на кону стоит слишком много. Мы не прячемся. Небольшая квартира, снятая на последнем этаже дома, где большинство жильцов — такие же иностранцы, как и мы, это наше логово. Неприметное, обычное и безопасное настолько, насколько может таковым быть.

По утрам я слышу, как Бьёрн качается и заставляет мышцы вернуться в прежнюю форму. Тяжелое ритмичное дыхание сопутствует каждому движению. Я закрываю глаза, переворачиваюсь на другой бок и сплю еще полчаса. Бьёрн — наша силовая и стратегическая часть. Я — помощник на подхвате. Мы тратим много времени на изучение карты города, всплывающих в Сети сведений и отслеживаем новости. Забираем у разных неприметных людей — школьников, студентов, бодрых стариков сделанные фотографии. Всё это — работа Бьёрна на темной стороне нашей задачи. Я прихожу в банк, снимаю наличные, решаю вопросы, связанные со всем самым, что ни на есть, обыденным. Кроме того, я догадываюсь, что Бьёрн задействует и свои ресурсы, ведь у него предостаточно всевозможных знакомств и связей.

К концу месяца мы получаем достаточно сведений, чтобы быть готовыми к следующим шагам. Бьёрн ворчит, что для его работы это омерзительно долгие сроки, ему удавалось находить всё, что требуется за неделю. Я напоминаю ему о том, что обычно полиция чаще проваливает дела, чем раскрывает, торопясь закончить расследования в короткие сроки. Он возмущенно фыркает, но соглашается.

Когда я остаюсь одна, то могу уделить время своим тренировкам. Бьёрн настоял на том, что я должна знать приемы, способные поразить цель на близких дистанциях. Больше всего мне нравятся ножи. Сбалансированные и острые, они сами ложатся в руку. И я раскраиваю раз за разом мягкое чучело, заставляя лезвие попадать в цель. Вначале ножи просто брякались на пол, а теперь я с удовлетворением наблюдаю, как они подрагивают в фантоме.

Остановить — значит убить.

Осень начинается так незаметно, что границу между ней и туманным, нежарким летом сложно заметить. Бьёрн всё чаще выходит на охоту, а по возвращении подолгу стоит возле стены, на которой развешана карта, прикреплены разнообразные фотографии и газетные вырезки.

Мы сидим в тишине, а за окном идет дождь. Я не отвлекаю Бьёрна от его мыслей, просто сижу по-турецки напротив и просматриваю новостные сводки.

— Он больше не убивает и не появляется на виду, — произносит неожиданно Бьёрн. Эта фраза требует продолжения, и я молчу, прокручивая вниз страницы.

— Я долго пытался понять, что связывает вас двоих. Мне казалось, что простого объяснения всему происходящему тут недостаточно.

— Иногда самые запутанные вещи на самом деле очень просто объясняются, — я знала, что однажды нам придется это обсудить. Бьёрн смотрит на меня, и его тяжелый взгляд выдает происходящую в нём борьбу мыслей и предположений. Я заметила её уже давно, еще тогда, когда нашла его в старом трейлере. Бьёрн болен своими тайными демонами, и они не останавливаются ни на секунду, разрушая его. Он знает, кем была Анна Тагамуто, но никогда не признает этого. Она мертва, а Гаспар Хорст — нет. И Бьёрн не остановится, подстегнутый моими словами о справедливости, чтобы найти более подходящую цель для своего внутреннего хаоса, который требует от него действий.

Проснувшись далеко за полночь, я слышу, как в другой комнате Бьёрн отжимается от пола. Старый пол под линолеумом неопределенного цвета скрипит, и я сбиваюсь со счета, попытавшись понять — сколько раз Бьёрн уже проделал это упражнение.

А за стеной продолжают напрягаться мышцы и выпирать рыбацкой сетью вены на руках Бьёрна, всё ещё надеющегося обрести покой. Наши демоны молчаливы и сдержаны. Но когда они открывают свои пасти, они так пронзительно кричат.

 

Глава 25

Тренировочный лагерь Абу-Хамиз.

Песок здесь везде. Внутри палаток, построенных бараков. На лице, в волосах. В оружии, в двигателях машин. Песок пытается подчинить себе всё, медленно и упорно. Когда поднимается ветер, он бросается в глаза, засыпая их мириадами песчинок. У песка нет имени, нет начала и конца. Никто не знает — откуда он берется в таких количествах, продолжая своё неумолимое наступление. Кое-где еще борются за жизнь оазисы, ожесточенно и без отдыха. Но колодцы пересыхают, реки меняют свои русла, озера иссыхают, уступая под натиском песков.

Каждое утро от лагеря в пустыню отъезжают машины, и их следы вьются по песку темными линиями. Глухой рокот взрывов раздается слишком далеко от любой живой души, кроме тех, кто участвует в испытаниях. Затем проводятся замеры и проверки конструкций, уцелевших или не уцелевших после взрыва. Инженеры и те, кто курирует их работу, оживленно обсуждают результаты. Несколько человек в европейской одежде явно изнывают от жары. Те, кто невидимы, но полностью экипированы для боя, живьем плавятся в бронежилетах и амуниции. Ведь днем здесь отметка термометра ползет до пятидесяти градусов по Цельсию, а вот ночью падает почти на сорок пять градусов вниз. Но это не помеха для невидимых глаз в прицелах снайперских винтовок и тех, кто отслеживает малейшие передвижения членов отряда по пустыне. Поэтому необходим контроль — полный, ежесекундный и непрерывный.

Опасность тут прячется везде, и если на секунду ты замешкался, то уже мертв…

Прерывая свой рассказ, Бьёрн неуловимо, как мне кажется, берет меня в захват.

— Ты проиграла, — он не обращает внимания на мой хрип, и я стараюсь как можно меньше дергаться. Останутся, чего доброго, огромные синяки. Бьёрн беспощаден, и каждый раз, когда я не успеваю, он преподает мне урок боли и поражения. Каждый день мы деремся как в последний раз.

— Ты не прожила бы там дольше часа, — слова бывшего военного звучат хуже, чем просто плохая оценка за урок. Бьёрн выпускает меня и молча наблюдает за тем, как я с шипением вдыхаю воздух в поврежденное горло.

— А сколько ты протянул? — Интересуюсь я, когда удается отдышаться.

— Два года, — Бьёрн отступает на шаг, давая мне подняться и приготовиться к новому бою, — соберись. Иначе завтра тебе могут так же легко свернуть шею, а ты и не заметишь этого.

Уже два месяца, как мы торчим в сыром и туманном городе. С каждым днём мне кажется, что мы просто топчемся на одном месте. А вот Бьёрн становится всё более спокойным, и в его глазах медленно тает смятение. Он прячет его еще глубже, но зато оно теперь не командует его рассудком. Мне кажется, что у каждого из нас свои причины найти нашу цель.

Уклоняясь от ударов и блокируя выпады Бьёрна, я размышляю о том, что должна так же спокойно, как и мой партнер, выстоять при встрече с Хорстом. Бьёрн требует, чтобы я сомневалась во всём, во всех, кроме себя. Он говорит, что только уверенность в своих действиях позволяет выжить. Я уверена, что Бьёрн иногда не верит даже самому себе. Тогда как я знаю, что должна сделать, и не допускаю других вариантов.

В вечер следующего дня идет мелкий дождь, и он смешивается с холодным туманом. Словно в воздухе повисло рыхлое, мокрое облако. Бьёрн открывает передо мной дверь машины и протягивает руку, помогая выйти из салона. Я настояла на том, чтобы обувь исключала каблуки больше шести сантиметров, чем они выше, тем неуверенней я стою на земле. Стеклянная дверь вращается по кругу, пропуская нас внутрь блестящего огнями здания. Пока Бьёрн называет наши имена секьюрити, я осматриваюсь. Отмечаю количество людей, расположение камер наблюдения. На всякий случай.

Несмотря на то, что в оставшейся позади жизни я была дизайнером, разбирающимся в живописи, то, что выставлено на обозрение публики, я не могу воспринимать и оценивать. Для меня это — брызги, пятна, полосы и кляксы. Было бы жаль потраченных на билеты денег, если бы мы пришли просто полюбоваться выставкой.

Внутри слишком много людей, и я почти сразу теряю Бьёрна из вида. Меня это не очень волнует потому, что мы оба собираемся пройти все помещения и осмотреться. Наше правило — даже если случилось что-то из ряда вон выходящее, один будет ждать другого в условленном месте. Излишняя беготня и паника остались в прошлом.

Двигаясь мимо людей, беспечно болтающих друг с другом, смеющихся и смотрящих на стены с картинами, я оглядываюсь. Организованное Бьерном отслеживание дало информацию о том, что Хорст появится на выставке. Мы оба думаем одинаково — что это не сулит ничего хорошего. У платья длинные рукава до запястья. На левой руке у меня в наручных ножнах покоится небольшой нож. Возможно, он мне может не понадобиться, но теперь я ощущаю себя более защищенной. Это всё оружие, которое у меня есть. В полном людей помещении стрельба — явно дурацкая затея.

Часть выставки располагается в большом зале, и стены-стенды разделяют его на небольшие пространства. Я обошла почти все, но ни один мужчина, хотя бы немного похожий издали на Хорста, им не оказался. Было бы очень забавно, если он оказался бы на широком балконе. Сошло бы за неоригинальное клише — встреча под вечерним тусклым небом. Балкон опоясывал здание и служил для того, чтобы люди могли подышать свежим воздухом или побыть в тишине. Кроме нескольких воркующих парочек, тут никого не было.

Я шагнула обратно в светлое, шумное помещение и увидела Гаспара. Точнее, только его фигуру, двигавшуюся между людьми. Я знала, что это он. Такую уверенность нельзя было никак объяснить, но она меня не обманывала. Гаспар направлялся в противоположный конец зала, и я поспешила за ним. Кажется, по пути пришлось кого-то невежливо толкнуть, получив возмущенный взгляд вдогонку. На всё это было плевать, единственное, что я хотела и собиралась сделать — догнать Гаспара.

Когда я добралась до стены, то его уже не было. Единственным выходом в этом конце выставочного пространства была служебная дверь, и Гаспар покинул зал через неё.

Дверь на крышу оказалась пластиковая и довольно таки презентабельная. В мою последнюю вылазку на чердак за человеком Саула всё было гораздо хуже. Я осторожно приоткрыла её, опасаясь получить неожиданный удар. Но пока всё было тихо.

Гаспар стоял у самого края взлетной площадки, там, где небольшое ограждение создавало иллюзию безопасности. И он был там не один. Перед ним находился другой мужчина, лица которого я не могла различить в темноте. Но страх, густой и вязкий, как карамель, растекался в воздухе волной. Его можно было ощутить на языке — горьковатый, лихорадочный привкус.

В этот момент я очень сильно пожалела о том, что безоружна. Я не тот человек, который может вести переговоры, да и вряд ли с Гаспаром они возможны. В любом случае, я не сомневалась в том, что произойдет в ближайшие секунды. Выбора не было.

— Хорст! — голос оказался слишком высоким и дрожащим, как у девятилетнего ребенка. Но я действительно поняла, что разница слишком велика между тем, чему меня учил и что пытался вколотить Бьёрн, и тем, что происходит в реальности. Гаспар не повернулся. Словно я обращалась не к нему. В его фигуре не изменилось ровным счетом ничего, будто он не слышал меня. Я сделала шаг вперед.

— Уберите его от меня! — Завопил тот, кто стоял возле края крыши. Очевидно, он рассчитывал, что я смогу это сделать, но я так уверена не была. Моя нога сдвинулась на миллиметр вперед, и в тот же момент рука Гаспара выбросилась вперед, отправляя мужчину вниз с крыши.

Я не успела даже закрыть рот, оставаясь стоять как истукан. Только что, на моих глазах убили человека, спокойно и хладнокровно. Если раньше я знала, что делает Гаспар, но отказывалась признавать, что он и тот человек, которого я видела и знала — одна и та же личность, то сейчас я убедилась в этом собственными глазами.

После того, как я подставила его под пули Бьерна и Тагамуто, вполне логично, что он отправит и меня полетать с десятого этажа. Но на этот случай я была уверена в том, что Бьёрн — в моей команде, и продолжит охоту до конца.

Гаспар отошел от края крыши и направился ко мне. Спокойно и неторопливо, будто всего лишь вышел подышать свежим воздухом, и внизу не лежит размазанный по асфальту человек. Чем ближе Гаспар подходил, тем отчетливее я могла разглядеть его. Он выглядел так же, как мой старый знакомый, и в то же время был совершенно другим. Взгляд был спокойным и холодным, он смотрел на меня как на пустое место — ни эмоций, ни ненависти.

Я не шевелилась, думая лишь о том, что не успею дотянуться до ножа. Гаспара отделял от меня один шаг, и моё будущее выглядело весьма уныло и бессмысленно. Не надо было за ним гнаться, нужно было подождать Бьёрна и скоординировать действия. Похоже, что я капитально сглупила.

Тишину улицы разрезал испуганный крик. Ясно, тело обнаружили. Гаспар приблизился на тот самый шаг, и я приготовилась дать отпор. Вместо этого он прошел мимо меня и открыл дверь.

Черт возьми, он просто уходил!

— Гаспар, — позвала я его, всё еще не веря своим глазам. Это было что-то невероятное. Зная его, в самом фантастическом сне нельзя было предположить, что он не воспользуется шансом отомстить. Мужчина, спустившийся вниз по лестнице на несколько ступеней, остановился и оглянулся.

Секунду Гаспар смотрел на меня, и взгляд его был нормальным. И пустым одновременно. Потом он развернулся и продолжил спускаться вниз.

Я стояла на верху лестницы, собирая разваливающиеся мысли воедино. Не время обдумывать ситуацию, если меня застанут здесь, тот вполне предсказуемо решат, что я столкнула того бедолагу.

До зала выставки еще не докатилась волна новости, и тут по-прежнему было шумно и людно. Без труда выбравшись наружу, я спустилась вниз, смешиваясь с толпой. Где-то у самого выхода меня внезапно схватили за руку, и я машинально повернулась, собираясь врезать нападающему. Но не стала. Рыжеватые волосы Бьёрна казались ещё ярче в электрическом свете.

— Ты видела его? — Он явно был зол от неудачных поисков, тогда как добыча нагло проскользнула прямо перед его носом.

— Лучше нам убраться отсюда, — я стряхнула его руку со своей и кивнула в сторону приближающихся разноцветных огоньков на машинах полиции. С этим Бьёрн не стал спорить.

Он несколько раз пытался начать разговор, пока мы добирались до убежища. Я игнорировала эти попытки. Что я ему могла сказать?

* * *

Можно признать, что мы забрались слишком глубоко. Но отступать некуда. Мы оба не бросим начатое. Единственное, что заставляет меня серьезно задумываться, так это то, что я не вполне доверяю Бьёрну. Часы показывают ровно три, но за окном такой же мрак, как и в восемь утра и в двенадцать ночи. Я сижу в квартире, вынужденно коротая время за просмотром новостей. Ничего не происходит. Охота, которая казалась самым разумным решением, сейчас превращается в какой-то мутный провал во времени.

Единственное, что изменилось, в сети появились фото с Гаспаром. Несколько фотографий, сделанных в разное время, и на всех них он в компании одного и того же человека. Красивый мужчина, каждая черточка лица которого говорит о породе и уровне социального положения. В его поведении, жестах и взглядах, которые беспристрастно фиксирует объектив, проскальзывает то, что говорит достаточно за себя. Положительно, он заинтересован в Гаспаре. Сторонний наблюдатель не заметит деталей, но я их вижу. Внимание и полная концентрация на лице, когда они беседует. Вежливая улыбка, а в глазах плохо скрываемое восхищение. Камера — опасная штука, она умеет остановить время и поймать то, что, как нам кажется, мы отлично прячем.

Пока я разглядываю статьи и заочно знакомлюсь с влюбленным в Гаспара доктором психологии, звонит телефон. Он вибрирует и мелко подпрыгивает на столе, сдвигаясь в сторону. Номер звонящего скрыт.

— Здравствуй, девочка.

Я сменила по требованию Бьёрна свой телефон на одноразовые трубки. Моя симкарта не проходит ни по одной базе данных. И, не смотря на всё это, я сейчас слышу далекий голос Саула. Вопрос — как он нашел меня, явно кажется бессмысленным.

— Здравствуй, дядя, — отзываюсь я.

— Туманные и сырые места вредны для здоровья, — Добрый дядюшка Саул. Я молчу.

— Девочка, я очень расстроен тем, что ты не слушаешь советов.

— Мне разное говорят, — раньше мне казалось, что между Гаспаром и Саулом нет никакой связи. Теперь я понимаю обратное.

— Я просил тебя начать все с начала.

Я осторожно нажимаю функцию записи и продолжаю слушать добрый, рассудительный голос.

— Уезжай, Ивана. Оставь все это и начни жить для себя.

— Ты начал контролировать всё еще до того, как он приехал в город? — задаю я вопрос.

— Тебе не стоит думать, что правда, которую ты рвешься узнать, окажется тем, что хочется знать всю оставшуюся жизнь, — голос становится более холодным.

Я пру на рожон потому, что мне нужно порвать этот круг. Нужно поставить точку в нашей истории с Гаспаром. Нужно остановить его. Нужно добиться справедливости для всех нас. И я знаю, что не остановлюсь. Знаю это с той самой минуты, как вышла из дома священника, растившего Гаспара.

Вновь звонит телефон. Всё тот же скрытый номер продолжает настойчиво разрывать тишину. Звонки прекращаются. Через пару минут приходит смс.

«Если ты не слушаешь совета друга, то послушай совета отца».

Судьба тасует колоду карт и иронично смотрит на то, как смешиваются короли, дамы и валеты. Она всего лишь тасует карты, чтобы затем наблюдать за переплетениями их судеб. Мать молчала не потому, что не могла простить любимого человека, она не хотела смотреть в глаза правде. Она просто оставила её за закрытой дверью, а сама пошла дальше. Правда, прошлое не отпустило её, оставив вечное напоминание о себе в моём лице. Мне хочется засмеяться и заплакать от осознания того факта, что ложь окружает меня со всех сторон, но разве это что-то изменит? Изменит ли то, что я всегда неосознанно понимала правду, хоть и пыталась её отрицать? Стало ли легче от того, что теперь я знала истину?

«Правда похожа на жернов», — сказала женщина в баре. Кажется, сейчас я пытаюсь так же повесить себе на шею жернов, стараясь добиться поимки Гаспара.

Но для совета новоявленного отца слишком поздно. Тот, кто вырастил меня, погиб в автомобильной аварии, и его я спросить не могу. А других советов мне не надо. Я постараюсь извлечь урок из прошлого своих родителей.

* * *

— Сколько минут нужно для того, чтобы дойти до черного выхода?

Бьёрн проверяет оружие. По окну машины стучит дождь, без света фар кажется, что мы провалились в темную пустоту.

— Меньше двух, — я сверяюсь с планом здания. Бьёрн уверен, что сегодня будет новый труп, и его поведение напоминает сейчас бомбу с часовым механизмом. Тик-так.

Он не знает о том, что произошло с моей сестрой. Меньше всего мне хочется, чтобы Бьёрн был в курсе угрозы со стороны Саула, у нас и без того хватает проблем.

Вопрос фальшивых документов. Вопрос выезда через границу. Вопрос планирования наших действий. Мы не говорим никогда о том, что будет после того, как окажемся на родине. Иногда мне кажется, что мы оба живем только сегодняшним днем. И это очень помогает держаться.

Следуя заранее обговоренному плану, я должна обойти здание с одной стороны, почти перед парадным входом и добраться до противоположной стены к черному входу. Я тянусь к ручке дверцы, но Бьёрн ловит мою свободную руку и задерживает на месте. В темноте салона можно и не видеть его лица, но я знаю это выражение.

— Не вздумай его убить, — говорит он мне. Я не нуждаюсь в напоминании.

— Убьешь его сам — и мне придется разделаться с тобой, — отвечаю я ему, и Бьёрн хмыкает. Он не верит мне ровно в половину, тогда как мы оба знаем — ему хочется убить Гаспара и хочется засадить его на скамью подсудимых. Неудобная дилемма.

Здание, явно помнящее не одно историческое событие, нависает темной громадой. Даже в такой мрачной и дождливой ночи оно подавляет своей архитектурой.

Неудобство заключается в том, что неизвестно — сложится ли весь продуманный план воедино. Пока я прохожу вдоль окон к черному входу, Бьёрн обходит здание с другой стороны. Наша задача — попробовать застать цель врасплох.

Старинные здания имеют одно преимущество для тех, кто хочет оказаться внутри — не в каждом из них есть хороший, крепкий замок. Наверно потому, что сюда никому не приеду в голову забраться. Слишком невыгодно и опасно.

Согласно данным наблюдения, сегодня тут остается лишь один человек. Идеальный момент прямо так и просится в руки. Но, все идеальное очень опасно.

Слишком легко удается справиться с замком. Если бы я не была уверена в том, что никто не знает о наших движениях, я бы решила, что нас ждут. Мы не пользуемся связью, она лишь на крайний случай. Свет маячит где-то далеко за поворотом коридора. Я осторожно наступаю на ногу, чтобы движение больше походило на перекатывание стопы по полу. Пистолет с глушителем словно вплавился в ладонь, наверно я сжимаю его чересчур сильно.

Тишина гулкая, лишенная страха. Это всего лишь дом, дремлющий поздно вечером. Я медленно крадусь вдоль стен и неожиданно понимаю, что внутри есть кто-то ещё. Это говорят не всё пять чувств, а то самое, шестое, находящееся где-то в коже, как кошачьи вибрисы. Свет приближается, превращаясь в небольшую лампу в маленькой комнате. Около низкого журнального столика стоят мягкие кресла. На декоративной каменной панели — две вазы. Но сама комната пуста.

Ловушка.

Я останавливаюсь, так и не успев оказаться в пределах полосы света. Это спасает меня. Прямо там, где я должна была стоять, сделай я еще один шаг, в стену проходит пуля. Позади меня — тяжелая темная занавеска, прячущая небольшой альков. Сдернув с шеи шарф, я швыряю его бесформенным комком вперед. Из темноты кажется, что кто-то метнулся вглубь, и я успеваю вжаться в стену прежде, чем мимо меня проносятся двое. Пока они сообразят, что их провели, я смогу получить фору в несколько секунд.

Я не успеваю нажать кнопку гарнитуры, чтобы сообщить Бьёрну о проблеме. Темный дом превращается в длинный лабиринт, и я надеюсь, что выход где-то неподалеку. На повороте в еще одну комнату, дверь которой с грохотом отлетает в сторону, я торможу. Позади меня — неизвестные, а впереди, в тени, движение. Отступление отрезается со всех сторон.

В отличии от преследователей мой пистолет не снабжен глушителем, и грохот выстрела оказывается слишком громким в пустом доме. В темноте начинается возня, похожая больше на молчаливую грызню собак, рвущих клочья мяса. Мне кажется, что теперь их трое, и я снова стреляю в этот шевелящийся мрак.

Не пытаясь больше разобраться в происходящем, я отступаю, пригибаясь и держась как можно ближе к стене и подальше от свары. Лучше быть живой, чем бесполезно подохнуть.

Со второго раза мне удается включить связь с Бьёрном, и сквозь шум и звуки драки позади я слышу его голос. Он требует, чтобы я уходила. Так условлено — я не жду его, он не ждет меня. Запасные варианты отхода продуманы, и главное, что требует Бьёрн, это слаженая работа, подчиняющаяся плану. Сейчас я ухожу.

Машина заводится сразу, хотя меня сильно потряхивает, и руки мелко дрожат. Сложно забыть — как это, когда прямо над головой с омерзительным звуком проходит пуля. К смерти нельзя привыкнуть, сколько бы она не оказывалась рядом. Я еду и вслушиваюсь в тишину, царящую пока не только в машине, но и в наушнике. Бьёрн молчит, и это меня дергает, как больной зуб.

Он включается только через пятнадцать минут. Слышно неровное дыхание, и затем — голос. Я действительно рада слышать его живым и сдержанно злым. — Я скоро буду, — говорит Бьёрн. Сложно понять — что его снова раздражает, но то, что мы живы и здоровы, если не психически, то хотя бы телесно — уже хорошо.

Мы встречаемся в небольшой забегаловке на обочине дороги. Я кутаюсь в куртку, которая почему-то никак не может согреть меня. Адреналиновый выброс пошел на спад, и теперь тело дает ответную реакцию. Знобит так, словно окунулась в прорубь. Глядя на приближающегося Бьёрна, я размышляю — сколько времени понадобилось ему на войне, чтобы перестать обращать внимание на смерть?

— Он был там? — Спрашиваю я, когда Бьёрн опускается напротив меня. Он кивает.

— Не один, — добавляет Бьерн, — кажется, что нас ждали.

— Мы не могли допустить ошибки, — это исключено, поэтому я не сомневаюсь, когда возражаю. Бьёрн пожимает плечами. Мы оба устали. Бьёрн трет лицо руками, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение. Впереди ещё дорога обратно. Он может молчать или отрицать, но в доме была расставлена ловушка. И ставил её Гаспар либо на нас, либо на тех, кто оказался там вместе с нами.

 

Глава 26

Раньше мы позволяли себе размышлять, оценивать свои эмоции. Сейчас времени на это больше нет. Происшедшее дает понять, что всё гораздо опаснее, чем казалось прежде. Бьёрн исчезает куда-то, отделавшись скупой фразой о необходимости своих дел, едва мы только успеваем перевести дух и поспать каких-то три — четыре часа. Грязь и слякоть на улице позволяют не особо переживать за номера машины, но на всякий случай я отгоняю её в безымянный склад мусора, где привожу её в порядок и скручиваю номера.

Мой отец вытаскивал меня много раз из добрых рук полиции. Я была черной овцой в приличной семье, бессовестной и лишенной понимания того, что может делать воспитанная женщина, а что — нет. Я не пыталась объяснить тот факт, что меня не устраивали диктуемые всем законы, что они казались мне хитрыми лазейками, в которых застревало добро, но проскальзывало зло. Но это было позже. А сперва мне просто нравилось головокружительное ощущение приключения. Все считали, что я отбилась от рук, сестра — что я плохо кончу. А вот родители. Иногда мне казалось, что сквозь их неодобрение и расстройство проскальзывает улыбка. Наверно, они, в какой-то мере, считали меня просто сорванцом, заменой желанному, но не получившемуся сыну. Сейчас я думаю, что они ни в коем случае не одобрили происходящее. Игры с законом и игры со смертью — вещи разные.

Дверь в квартиру была приоткрыта, всего лишь маленькая щель, незаметная с первого взгляда. Достаточно для того, чтобы понять, что внутри кто-то есть. Ждать Бьёрна можно было долго и бессмысленно. Рано или поздно в коридор выйдет кто-то из жильцов, и всё может перейти в нежелательные последствия. Я осторожно отворила дверь, стараясь не упускать ничего из вида.

Вторгшийся гость полусидел на полу возле двери в ванную. Он слышал мои шаги, но даже не повернулся. Одна рука висела под неправильным углом как плеть. Второй мужчина пытался заклеить рану под ключицей, где под грязью из смешавшейся старой и свежей крови была непонятна глубина повреждения. На полу вокруг гостя валялись выпавшие из шкафа бинты и лекарства.

Рубашка заскорузла от крови, часть её превратилась в лохмотья. Очевидно, что он отодрал несколько кусков ткани, чтобы попытаться смастерить давящую повязку. Кажется, когда я вошла, ему почти удалось прилепить широкий пластырь. Недостаточно для гемостаза, но вполне сошло бы для минутной передышки. Оружия у него не было. Да и будь оно, вряд ли Гаспар смог им воспользоваться — вывернутый сустав делал руку бесполезной.

Он не поднимал головы, но и не шевелился. Просто прижимал кулак к ране, пластырь на которой начинал слегка розоветь. Грязные, спутанные волосы падали на лицо и прятали его за своими косыми тенями, но выражение подавляемой боли скрыть не могли.

— Кажется, теперь ты можешь меня убить, — пробормотал Гаспар, поднимая голову и смотря прямо на меня. Зрачок чернел в глазах, заполняя почти все пространство; только едва заметная линия светлой радужки еще напоминала о себе, но терялась в расширенной темноте.

Говорил Гаспар медленно и с трудом, что подсказывало о том, что его мучает жажда, естественная при хорошей кровопотере. Он смотрел на меня, продолжая ожидать моих действий. Признаться, я действительно на какое-то мгновение опешила. Затем заперла дверь на замок, наклонилась за лежащим на полу широким бинтом и шагнула к сидящему у стены.

— Твой нож не настолько заточен, чтобы моментально перерезать мышцы на шее, так что приготовься к большой грязи, — с пугающей искренностью сказал Гаспар. Он просто сидел и смотрел на меня, ожидая того, что я сделаю.

Я присела рядом. Казалось, что мы попали в колесо времени, каждый раз проживая одну и ту же череду событий. Всё это было, повторялось и происходило вновь с нами или с тени, кто оказывался рядом. Гаспар смотрел немигающим, пристальным взглядом мне в лицо, но я не обращала на него внимания. Под рубашкой тоже прятались раны, но больше всего кровоточила рана на плече. В прорехи рубашки показывались гнилостно-пурпурные синяки на груди. Он тихо зашипел, когда я дотронулась до висящей плетью руки. Попытался защищаться правой, но это получалось плохо. Никак, если быть точнее.

Хирург из меня никудышний, но попробовать стоило. Я взялась за руку, придерживая поврежденный сустав. Кажется, в глазах Гаспара на секунду мелькнул страх. Все мы боимся боли, и боги, и люди. Он не закричал. Просто сдавленно застонал, скребя пальцами по полу. Опухший сустав стал немного меньше, и я понадеялась, что вывих удалось вправить.

— Почему ты пришел сюда? — Поинтересовалась я, когда Гаспар вроде как немного отдышался. Рана на плече продолжала кровить, пластырь сменил цвет на красный, и это означало лишь то, что надо что-то срочно предпринимать.

Я оторвала от бинта достаточное количество, чтобы смастерить подобие салфетки, и подгребла к себе флакон с антисептиком. Прошло больше двенадцати часов с драки в особняке, но, если я не ошибаюсь, то этой ране меньше трех-двух с половиной часов. А это значит, что ничего хорошего не значит.

Гаспар дернул целой рукой. В лучшие времена это, наверно, означало пожатие плечами. Он пришёл сюда потому, что это было единственное место, где его ожидало что-то конкретное. Например, смерть.

— Почему не убил меня тогда, на крыше? — Задала я следующий вопрос, осторожно сдирая пластырь и открывая рану, — Я думала, что ты очень хочешь это сделать, как только подвернется удобный случай.

Антисептик зашипел, покрывая рану белой пеной. Достаточно для первичной дезинфекции.

— Там где заканчиваюсь я, начинаешься ты, — Гаспар подтянул тело вверх, устраиваясь удобнее. Эта фраза несла в себе слишком много смысла, чтобы оказаться простым и понятным объяснением. Я стиснула зубы так, что кожа на щеках заболела. Столько времени моим огромным желанием было поймать его, растоптать, изменить настолько, что он потерял бы себя как личность. А теперь я сижу по локоть в кровище, пытаясь ему помочь. — Человек, которого я скинул с крыши, пытался подставить меня вместо себя в небольшой афере. Теперь его никто не станет трогать, а он не побеспокоит меня.

Прозвучало это так, словно Гаспар считал, будто ему уже нечего терять.

Соорудить подобие давящей повязки на его массивном плече оказалось не простой затеей. Прошло достаточно времени, прежде чем я закрепила концы бинта и решила, что все-таки справилась. Оставив Гаспара на полу, я добралась до полки в ванной комнате, где стояли лекарства. Пузырек с обезболивающим был наполовину пуст — кажется, я слишком часто таскала таблетки после кулаков Бьёрна. Спарринги с ним становились иногда похожим на банальное избиение — только кости трещат да синяки цветут.

Гаспар уже стоял, опираясь на спинку стула, когда я вернулась в комнату. Выглядел он нехорошо, но это было обманчивым впечатлением.

— Кто тебя ранил? — Поинтересовалась я, протягивая ему таблетки и стакан воды. Гаспар проглотил лекарство одним движением, закинув его в рот. Если бы взял сперва таблетки, потом стакан, то это дало бы мне преимущество в скорости. И он мог бы не успеть поймать момент, когда я ударила бы первой. Вот почему я была уверена, что даже умирающий он был бы опасен.

— Это не так важно, — неожиданно Гаспар улыбнулся. Мы стояли друг напротив друга, оба в грязи и высыхающей крови. Где-то за стеной раздавался женский голос, скороговоркой произносящий слова.

— Ты искала меня. Хотела увидеть или что-то еще?

— Я видела, как тебя ранили в тот вечер.

— Жалела, что я тогда не умер? Хочешь это исправить?

Темными были глаза Гаспара, несмотря на их настоящий цвет. Темными и нечитаемыми. Словно кто-то захлопнул дверь и потушил обычные яркие искры. Когда-то я хотела увидеть это, надеялась, что такой момент придет, и искры прольются водопадом, исчезнут и погаснут.

Теперь же я смотрела в глаза Гаспара и понимала, что не хочу ничего. Всё, что двигало мной, потеряло смысл.

Сейчас я ощущала опустошенность. И ничего больше.

Не говоря ничего, я прошла к небольшой тумбочке, в которой лежали мои вещи. Завернутый в бумагу и для верности спрятанный среди нескольких книг, которыми я обзавелась на новом месте, альбом всё еще хранил аромат пряностей и тепла. Гаспар молча следил за мной, пока я рылась на полке и возвращалась обратно.

— Это твоё, — я протянула ему альбом. Он осторожно взял альбом, бросив на меня быстрый взгляд, словно желая прочитать мои мысли. Я открыла дверь и продолжила: — Ты должен уйти. Думаю, что у тебя есть запасной план, ведь ты не настолько прост, чтобы легко попасться.

Когда Бьёрн вернулся, в квартире не оставалось и следа от вторжения. Я убрала и вымыла пол, выкинула целый пакет грязных бинтов и испачканых кровью флаконов. Казалось, что всё происшедшее смылось вместе с мутной водой.

Бьёрн выглядел весьма довольным, было достаточно одного взгляда на его лицо, чтобы понять — он явно получил что-то, что приближает его к заветной цели. Обычно Бьёрн не был многословным, но сегодня он собирался рассказывать долго и много. Причина его приподнятого настроения крылась в том, что с ним связалось его начальство. Как всегда бывает в таких ситуациях, о провалившихся и опозоренных забывают, но те, кто приближаются к пахнущему успехом повороту событий, становятся очень нужными и ценными. Уверена, что Бьёрн понимал это. Но для него было крайне важно отмыться от позора. Ещё бы, я прекрасно помнила строки, говорящие о том, что бесполезность органов правопорядка проявилась во всей своей красе, раз уж никто не смог своевременно поймать и обезвредить убийцу. Моя рожа рядом с фотографиями Бьёрна и Тагамуто, снабженная пафосным описанием бедного гражданского лица, пострадавшего при всем этом содоме, так же подливала масло в огонь.

Случись это еще вчера, я была бы только рада. Но сегодня был уже не тот день. Сообщать Бьёрну о том, что я перегорела, и желание продолжать охоту погасло, было бы глупо. С другой стороны, какая мне теперь разница, что будет дальше?

— Ты не можешь вернуться обратно, — заявил Бьёрн, — не сейчас. Мы подошли уже совсем близко, и осталось всего-то ничего.

Я подавила желание оглянуться на пол у стены, где несколько часов назад сидел Гаспар. Узнай Бьёрн, насколько мы близки были к финалу, он свернул бы мне шею за то, что я отпустила Гаспара. Бьёрн считал его своей добычей, гонка за которой придавала ему дополнительную силу. А тут добыча, фактически, махнула хвостом и ушла.

— Какая у меня теперь роль, если ты будешь работать вместе со своим ведомством?

Бьёрн кривовато улыбнулся. Улыбка вышла хищной и неприятной.

— Ты поможешь мне поймать его. Наверно только ты сейчас знаешь его слабые места лучше всех.

— Наживка, — сухо подытожила я. Кажется, история имела омерзительную привычку повторяться снова и снова.

— Назови это так, — согласился Бьёрн. Он не собирался уступать, — завтра у нас будет поддержка, некоторые дополнительные ресурсы. Мы наконец-то закончим всё это.

— И расскажем всем о том, что Тагамуто обожала убивать людей, а город получил целых двух убийц вместо одного?

Бьёрн положил обе руки на стол:

— Есть вещи, о которых никто не говорит, Ивана. Их лучше похоронить и никогда не откапывать.

Говорить, что у него весьма относительная правда, я не стала. В любом случае, существовала огромная разница между тем, что прятал каждый из нас, и что пыталось спрятать и переложить на чужую ответственность правосудие.

Небольшая поддержка, если её можно было так назвать, выглядела, как четверо мужчин и одна женщина очень опасного вида. Бьёрн не заставлял меня выйти из машины, пока беседовал с ними. Я выбралась сама через минут шесть-семь, когда поняла, что меня уже тошнит от тишины и приторного запаха освежителя. В скупых взглядах, которые изредка бросали на меня товарищи Бьёрна по охоте, было сложно понять — сомневаются ли они в том, что я имею значение или подозревают меня. Определенно, каждый агент, полицейский и прочий служитель порядка сперва подозревает всех, а уж потом вникает в детали.

Я стояла как истукан и разглядывала хмурое, низкое небо. Старый пустырь, каких оставалось достаточно в черте города, соответствовал всем требованиям безопасности, раз уж именно тут проводилась встреча. В полукилометре от унылого пространства, начиненного мусором и ржавым металлическим ломом, возвышалось двухэтажное здание, отдаленно напоминающее поставленную набок коробку. Окна без стекол, забитые криво досками, и висящая на едином вздохе крыша, того и гляди, готовая провалиться внутрь. Идеальное место для встречи, словно с какого-то фильма про бандитов сошло в реальность.

Очевидно, агенты просчитали далеко не всё потому, что неожиданно раздался выстрел. Негромкий, но омерзительный звук, словно чьи-то кожистые крылья рассекли воздух. Я резко пригнулась к земле, замирая как кролик.

— К машине! — Рявкнул Бьёрн, бросаясь вперед, ко мне. Я видела, как его собеседники метнулись в сторону, отходя за свои автомобили. Вполне возможно, что кто-то окажется раненым.

А если и нет, то вряд ли стрелок ограничится одним выстрелом. Бьёрн практически впихнул меня в машину, предварительно выждав несколько мгновений. Забрался сам и потребовал, чтобы я не поднимала головы и примостилась на заднем сидении ниже линии окон.

Я молчала и следовала всем его приказам, стараясь казаться тише воды и ниже травы. Когда машина резко рванула с места вбок, моя голова хорошенько приложилась к двери. В ушах загудело.

Мы ехали настолько быстро, насколько это было возможно. Бьёрн молчал, он только один раз обернулся, чтобы проверить — как я там. Больше он не отвлекался, а я и не пыталась его отвлечь.

Остановил машину Бьёрн в неприглядном местечке, где из десяти уличных фонарей светил лишь один. Здания растекались как чернильные кляксы вдоль дороги, и не в каждом окне был свет. То строение, что стояло слева, вообще выглядело как заброшенный цех. С одного пустыря да в другой.

Я держалась позади широкой спины Бьёрна, пока мы пробирались сквозь забор из ржавой сетки и проходили по узкому двору. Вход в здание был забит досками.

Бьёрн жестом велел мне дожидаться его, а сам исчез в вязкой ночи. Вернулся он через несколько долгих секунд, чтобы мы уже вдвоем прошли вдоль неряшливой стены здания и оказались перед провалом. Такие двери обычно ведут вниз, в склады и помещения для хранения. Ни лестниц, не ступеней не осталось, и нам предстояло спускаться просто так.

Было сложно справиться с желанием уцепиться за руку Бьёрна, чтобы не потерять в кромешной тьме. Под ногами хрустел мусор, откатывались в сторону камни и куски штукатурки. Эхо разносило чересчур громкий звук по помещениям, и, казалось, что мы бродим по извитому тоннелю.

Где-то за поворотом призрачно моргнул свет. Я решила, что мне показалось. Но свет появился вновь. Бьёрн стал ступать еще медленнее и тише, и я последовала его примеру. Было понятно, о чем он думает — никому и ничему нельзя верить. Тем более сейчас.

Бьёрн не расслабился и тогда, когда его окликнули. Хорошо, что в отличии от меня, агент не терял никогда бдительности. Я допускала слишком много ошибок, позволяя себе отвлечься тогда, как Бьёрн всегда был начеку.

Он опустил свое оружие только тогда, когда свет оказался достаточно ярким, чтобы показать лица троих из той четверки. Вид у них был очень злой.

— Наш человек ранен, — подтверждая мои мысли, заговорил тот, что казался самым безликим из них всех, — нам надо знать всё, что происходит. В противном случае мы превратимся в кучку овец, которых легко можно пустить в расход.

Бьёрн медленно начинал злиться, я видела это по тому, как он становился внешне всё более спокойным. Парадокс, но спокойствие Бьёрна было на самом деле опасной маской.

— Я рассказал всё, что знал. В офисе получили мои доклады и все имеющиеся сведения.

— Мы ознакомились с ними, агент Гисс. Но вот то, что произошло на пустыре, доказывает, что Вы знаете не всё. У нас есть несколько вопросов к Вашей спутнице. Бьёрн словно невзначай сделал шаг вбок так, что я оказалась за ним.

— Всё, что мне удалось узнать от Иваны, так же описано в докладах на имя начальников отдела и офиса.

Возможно это было правдой, но по глазам агентов я видела, что они не убеждены словами Бьёрна. У них и вправду были основания считать, что я знаю еще что-то.

— Будем надеяться, что это так, — произнес собеседник Бьёрна, — если бы я не видел след от прицела снайпера прямо на вас обоих, когда вы отходили, я бы подумал, что следует вернуть Ивану домой для подробного расспроса.

Я подумала о Сауле. Агент был прав, считая, что я рассказала Бьёрну не всё. Потяни Бьёрн и его коллеги за эту веревочку, мы погрязли бы в крови и лжи. И правосудие вряд ли бы оказалось на нужной стороне. Очевидно, что Саул имел большие возможности. И ему не хотелось, чтобы я шла за Гаспаром, не думаю, что целью его стрелков была я или Бьёрн, иначе мы бы остались там, под мокрым снегом в грязи. Его люди были везде — они подчистили всё после Тагамуто, они, судя по всему, вывезли Гаспара. Его люди контролировали въезд в город агентов, чтобы проследить за их передвижением. Это означало только одно.

— Я вызвал подкрепление и связался с местными властями. Ранение агента является преступлением, подпадающим под федеральную юрисдикцию. С этой минуты оно находится на контроле у главы отдела.

Бьёрн выглядел и довольным, и напряженным одновременно. Он ожидал продолжения, и оно явно должно было внести какие-то перемены в его положение.

— Агент Гисс, Вы подключены к работе в этой операции. Бюро пересмотрит Ваше дело, — старший агент протянул ему руку, которую Бьёрн слегка пожал. Вот и пришел твой час возвращения в седло, Бьёрн.

 

Глава 27

Я едва увернулась от летящего прямо в голову кулака. Казалось, что все мышцы в теле того и гляди разорвутся от напряжения. Уже больше часа Бьёрн заставлял меня отбиваться и нападать на него, будто бы мы находились на ринге. После той стрельбы на пустыре Бьёрн стал совершенно другим. Он превратился в ходячую машину для убийств, наконец-то получившую выход своей накопившейся злости. Было сложно понять — что именно так сильно изменило того человека, который не хотел поддерживать безумные затеи Анны Тагамуто.

Мы больше не жили в той квартире. Получив обратно свой значок и полномочия, Бьёрн перетащил наш скромный арсенал в новое место. Теперь мы делили более уютную квартиру из двух комнат в противоположном районе. Я не говорила вслух, но часто размышляла о том, что все эти меры предосторожности — пустой звук. Если меня легко нашел Гаспар, то люди Саула найдут и подавно.

Гаспар был везде. И всё чаще — в компании того красивого мужчины, лицо которого постоянно украшало то одну, то другую колонку новостей. Было как-то ожесточенно тихо и пусто при взгляде на того, кто еще недавно являлся главным человеком в жизни. Главным — потому, что мы настолько увлеклись погоней за ним, что вся наша жизнь, всё время и все мысли были посвящены только ему. Остановка и попытка выдрать его, как сорняк, оказывалась почти что пропастью, падение в которую не могло гарантировать того, что внизу, в конце полета, не разобьешься об острые камни.

Вновь уворачиваясь и отбивая удар, я неожиданно поняла, что так сильно меняет Бьёрна.

— Ты не считаешь, что тебе следует меньше думать о Хорсте? — Было немного сложно драться и говорить.

Бьёрн разрезал воздух резким движением и яростно двинулся в атаку.

— Не понимаю — о чем ты, — каждое слово получалось по отдельности, резкое и окутанное свистящим выдохом.

— Понимаешь, — я продолжала отбивать его выпады.

— Ты сама сказала, что наша главная цель — восстановить справедливости и заставить его заплатить за всё.

— Я думаю, что наша цель может стать огромной навязчивой идеей. И тогда мы просто потеряемся.

— Я не остановлюсь до тех пор, пока сам не увижу его за решеткой.

Я сделала подсечку, мало надеясь на успех, но Бьёрн неожиданно потерял равновесие. Он явно не ожидал этого, и теперь хмурой тучей поднимался с пола.

— В таком случае ты рискуешь потерять самого себя. Превратишься в одержимого погоней психопата.

— В отличие от тебя, Ивана, я контролирую себя и всё происходящее.

Это походило на ссору, и продолжать разговор было опасно. Мне не хотелось портить отношения с единственным человеком, с которым мы вместе пытались расхлебывать заваренную кашу.

* * *

Прошло около недели. Столица жила своей жизнью, не подозревая о том, что творится на её улицах. Я могла лишь наблюдать за небольшими отголосками того, что делали полиция и агенты. Бьёрн делился со мной тем, что было необходимо, но всё больше я убеждалась в том, что их действия легко предсказуемы и не так уж сложны, чтобы поймать рыбку.

Но и вернуться домой Бьёрн мне не давал. Он что-то чуял, подозревал и считал, что я в безопасности только тут, у него на виду.

* * *

Пружина сжималась медленно, но необратимо. Это было настолько же очевидно, как и то, что Гаспар словно провоцировал своих загонщиков, постоянно оказываясь на виду. Так, чтобы те его видели и щелкали зубами от злости. Бьёрн говорил, что бюро удалось найти некоторые зацепки, которые можно было использовать для начала работы по предъявлению обвинения.

Зима уже почти вступила в город, каждое утро было холоднее предыдущего. Возможно, к концу недели выпадет снег. Накануне Бьёрн стал ещё более оживленным, чем обычно. Я поняла, что что-то сдвинулось с мертвой точки, и это не могло не внушать всё больше и больше опасения, что как и в прошлый раз, ничего хорошего не произойдет.

Прежде, чем набрать номер, который я заучила наизусть, решив, что он может еще пригодиться, я осмотрела все углы и все дыры. Кто знает, что еще придумали и те, и другие стороны, считая, что мы с Бьёрном можем что-то скрывать. На кухне я включила воду, и та шумно загремела по железной раковине. Пусть создает эффект работы. Выходить на улицу было не так-то просто. Паранойя давно превратилась в реальность, и наблюдение больше не было моим бредовым вымыслом. Теперь можно было звонить.

Хотелось надеяться, что старый священник ещё жив. Я слушала гудки и спрашивала себя — понимаю ли я, что это нарушает моё собственное утверждение, что я хочу избавиться от Гаспара в своей жизни?

Наконец мне ответили.

Голос старика был по-прежнему ясным и звучным, словно никакая болезнь не могла его поставить на колени. Он заговорил настолько спокойно и доброжелательно, будто бы ждал и был готов к моему звонку.

— У меня не так много времени, — напомнил священник, — поэтому я рад вновь услышать Вас. Возможно, что мы больше никогда не побеседуем. Что Вас беспокоит, Ивана?

— Иногда я задаюсь вопросом — стоил ли он того, чтобы разрушать всю свою жизнь, — меня неожиданно прорвало, — если я и хотела чего-то, то вряд ли уж того, чтобы оказаться вовлеченной в странные взаимоотношения с человеком, живущим по своим законам.

— Его законы просты и естественны, как и всё вокруг нас. Законы джунглей, законы общества, с которого содрали маску приличий и ценностей. Так живет большинство, просто оно хорошо маскирует свои поступки.

Его слова были достаточно жестокими и правдивыми. Они напоминали о Нине, о Габрииле. Об Анне Тагамуто.

Дав мне время на осмысление своих слов, священник заговорил снова:

— Вы никогда не будете свободны друг от друга потому, что оба не хотите этого. Вы можете уравновешивать его. Назовите это гравитацией, которая позволяет вам обоим быть невероятно целыми вблизи друг друга. Чем крупнее объект, тем сильнее эта сила. Чем сильнее ваши страсти и демоны, тем сильнее связь. Возможно, это будет более точным названием тому, что не позволяет вам с ним расстаться.

Чем было поведение Гаспара в последние дни? Провокацией, вызовом, адресованным тому, кто столкнется с ним, не прилагая усилий. Гаспар хотел, чтобы о нём знали. Он ушёл в открытую мной дверь, но продолжал напоминать о себе. Отпустить его и вычеркнуть меня — это было одно и то же. Призрачная иллюзия свободы, за которой прячется ощущение нехватки чего-то. Жизнь может и становится спокойной, но почему-то вместо ожидаемого покоя — пустота.

Ветер ударил в окно, перебивая даже размытый шум от текущей из крана воды. Непогода все крепчала и крепчала, напоминая о своих правах.

Хотя Бьёрн и его коллеги были действительно уверены в своем превосходстве, я их настроение не разделяла. Теперь моя роль в ситуации была полностью исчерпана, и мне не оставалось ничего иного, как попробовать навсегда закрыть эту страницу. Да, как ни странно, но это казалось вполне логичным финалом. Слишком много людей и средств пущено по следу, и эта дикая охота должна завершиться вопреки желанию некоторых. Пора было думать о жизни после всего, о спокойной жизни, даже если она была просто эфемерным призраком, мыльным пузырем.

Я не стала предупреждать заранее Бьёрна, просто поставила его перед фактом. Сказала, что мой рейс послезавтра. Он не отговаривал меня, ведь в последнее время все его мысли были посвящены лишь операции по поимке Гаспара. Глядя на Гиса я иногда думала — не совершила ли ошибку, подтолкнув к этой охоте и вытащив из старого, загаженного трейлера. Я пнула маленький камушек, а теперь тот несся вперед огромной лавиной.

Тернем-Грин был похож на тихую гавань. Темные стволы деревьев тянулись вверх, как мачты кораблей. Весь день шел дождь со снегом, и лишь к вечеру погода дала городу передышку. Где-то за пределами парка ездили машины и автобусы, шумели улицы, но здесь было тихо. Только подмерзшая земля, покрытая кашей из мокрого снега и голые деревья.

В центре парка находилась церковь, большое темное пятно на серо-белом фоне. На столбе возле края дорожки висела надпись, оповещающая о том, что гуляющие имеют честь ходить по земле, на которой когда-то гремела битва правительственных отрядов и повстанцев. Слабый ветер был достаточно промозглым и заставлял прятаться в теплый шарф, чтобы закрыться от сырости. Выпавший снег медленно таял, превращаясь в темную грязь. Она хлюпала под подошвами и покрывала все пространство парка.

Было пустынно, наверно никто в здравом уме не додумался бы в такую погоду слоняться по парку. Поэтому я могла блуждать сколько душе угодно и не встречать никого на аллеях. Мне хотелось побыть одной. Подышать воздухом города напоследок, чтобы хотя бы один вечер прошел так, будто я просто приехала сюда увидеть столицу гордого королевства. И я бродила между деревьев, а над городом висели тяжелые облака, угрожающие новым потоком мокрого снега.

Стоящий рядом с церковью памятник павшим солдатам сливался с деревьями. Шесть ступеней, поднимающихся к мемориалу, были припорошены снегом. Казалось, что обелиск вырастает прямо из земли.

Я миновала и церковь, и памятник, когда краем глаза заметила движение. Кто-то выходил из тени на дорожку аллеи. Сказками о Потрошителе меня можно было уже не пугать, но всё равно хотелось избежать ненужных проблем.

Тусклый фонарь, на лампу для которого городской бюджет явно поскупился, с переменным успехом начинал разгонять вечерние сумерки. Именно его свет позволил мне понять, что приближающийся по дорожке человек — Гаспар. Вряд ли это простое совпадение.

Он остановился, сохраняя между нами расстояние в несколько шагов. Темная куртка и достаточно глубокий капюшон позволяли ему скрывать лицо от зевак. Сейчас же он капюшон откинул с головы, открываясь свету фонаря.

— Здравствуй, Ван, — произнёс Гаспар. Интересно, знал ли он о том, что я выбралась в парк так, что за мной никто не проследил?

— Как твоё плечо? — Я не стала поддерживать его попытку начать вроде как нормальный диалог.

— Почти прошло, — Гаспар улыбнулся, тонкие лучи морщинок разбежались к вискам. Сколько бы я не знала о нём правды, какое дерьмо не творилось бы, но когда он улыбался, я всё никак не могла выкинуть из головы те вечера, когда наше общение было почти, что нормальным. Я скучала по Гаспару, так же чертовски остро, как и пыталась его выкинуть из своей жизни.

— Рада за тебя, — было совсем не сложно прятать разочарование и досаду на саму себя за равнодушием и грубостью.

— Тебе не стоит бродить по чужому городу одной.

Я задрала голову, прищурившись:

— Мне дает советы по безопасности психопат?

Гаспар приподнял брови, демонстрируя неодобрение такому прозвищу.

— Я просто не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

— Тогда ты опоздал ровно до того дня, как очутился на моей дороге, — я видела, что такие мои слова не доставляют ему удовольствия, и продолжала произносить их — я уже сказала, что хочу никогда больше не сталкиваться с тобой. Так что тебе опять нужно?

Гаспар стоял, глядя на меня, и я злилась всё сильнее. Как же я ненавидела его за то, что он вывернул мою жизнь наизнанку, а я при этом не могла честно признаться в том, что нахожу в этом куда больше удовольствия, чем от тихого, размеренного прозябания. Удовольствия разделять с ним свои вечера и мысли.

— Ты так хотела избавиться от меня, но при этом вновь оказала помощь, — голос Гаспара звучал сдержанно и спокойно, — выходит, что я задолжал тебе извинение.

Настал мой черед вскинуть брови от настоящего удивления. Было странным слышать это от Гаспара, ведь он никогда не рассматривал ситуацию иначе, как с позиции пользы для себя.

— Я не хотел, чтобы ты видела мир таким, каким он показал себя. Но я не буду извиняться за то, что сделал в остальном.

— Ты убил стольких людей, — напомнила я скорее самой себе, чем ему. Невозможно любить того, чьи руки в крови. Невозможно любить сумасшедшего.

Невозможно это отрицать.

— Да, — согласился Гаспар, — тех двоих, которым было поручено сломать тебе все кости, если понадобится, чтобы ты подписала доверенность. Твоего бывшего, который заказал твоё убийство и спал еще до свадьбы с твоей сестрой. Всех, кто был опасен для тебя. Мне перечислять дальше?

— Ты не боишься, что на мне сейчас записывающая аппаратура? — Такая откровенность Гаспара демонстрировала тот факт, что он снял все маски и идёт ва-банк.

— На тебе её нет, да и никогда не будет. Ты не любишь все эти штучки так же сильно, как и попытки ограничить твою свободу, — удовлетворенно заметил Гаспар. Боже, как же злило то, что он знает меня лучше, чем я сама. Одного он не мог знать — один раз я таскала на себе маячок, который показывал Анне Тагамуто моё местоположение. Так что, в этот раз он всё же ошибался.

— Возвращайся к своему другу, Гаспар, — отозвалась я, — возможно, что его, как и доктора Андреа, устроит временное благополучие. А потом ты снова заскучаешь и сменишь свои развлечения. Для тебя люди вокруг — просто ходячие игрушки, которые имеют ценность до тех пор, пока ты не разберешь их по винтику. А потом выкинешь на помойку, в лучшем случае, или прикончишь, если они тебя разозлят.

На высоких скулах заходили желваки. Кажется, я задела его. Но, вместе с этим, в глазах промелькнуло удовлетворение. Он понял, что мне не всё равно.

— Однажды я предложил тебе бросить всё и начать новую жизнь, — с неба медленно начал падать мокрый снег, и его тяжелые хлопья оседали на волосах и плечах Гаспара, — но ты всё время пытаешься смотреть на детали, избегаешь всей картины. Усложняешь жизнь, придумываешь новые стены вокруг себя. Ты ревнуешь меня, но отказываешься признавать то, что мы должны быть вместе.

— Что с тобой делали, Гас? — Перебила я, не желая слушать его чересчур точные описания своих мыслей, — били в приюте? Оскорбляли? Насиловали? Сколько вас — двое? Трое? Один отвечает за темную сторону, второй — за светлую?

Гаспар начинал злиться. Только его злость была холодной и тихой, хорошо сдерживаемой. Лишь отблески пляшут в глазах, да губы сжались почти в одну линию.

— Ты провоцируешь меня, пытаешься разозлить. Хороший ход, но бесполезный.

— Значит, это продолжалось слишком долго, чтобы ты смог научиться контролировать ситуацию. Теперь я поняла. Темный Гаспар защищал светлого, а ты пытаешься контролировать обе свои стороны. Ты искалечен так, что тебе наверно уже не помочь, а потому и не отпускаешь меня — это дает тебе возможность ощутить себя целым. Живым, понятым и нужным.

Последнее слова повисло в затихшей аллее. Было уже слишком поздно испытывать страх — Рубикон пройден.

Неожиданно он улыбнулся — почти нежно.

— Я знал, что ты сможешь понять всё, что происходит. Поэтому я никогда не принесу извинений за то, что произошло. Оно того стоило.

— Ты никогда не превратишь меня в свою копию. Я не буду смотреть на мир твоими глазами, — у меня мерзли ноги, словно холод от земли полз вверх.

— Мне не нужно менять тебя. Ты просто нужна мне, как и я — тебе. Ты знаешь это, Ван.

Мокрый снег валил уже хлопьями, парк погружался в ночь. Мир жил своей жизнью и разваливался на части, круговорот абсурда. Я видела в глазах Гаспара то, что мы никогда не произносили, но всегда признавали как должное. Дополнять друг друга, собирать разбитые куски одного и уравновешивать другого. Кажется, только вдвоём мы составляем одно целое.

Всё, что я должна была сделать раньше, я могла сделать сейчас. И я не стала раздумывать.

Губы у него были прохладными и твердыми, как мерзлая земля вокруг. Но поцелуй от этого не стал холоднее, напротив.

Потом я ушла. Я знала, что он не будет останавливать меня. Не убьет. И не сможет отпустить. То, что только что между нами произошло под холодным лондонским небом, требовало заключительной паузы, чтобы каждый мог наконец-то понять одну простую истину.

Гравитация. Взаимное притяжение, силу которого нельзя преодолеть.

* * *

В аэропорт я приехала заранее, за три часа до начала регистрации на рейс. Вокруг сновали люди, похожие на деловитых муравьев, толкающие свой багаж или тянущие за руку капризничающих детей. Я сидела напротив большого табло с расписанием вылетов самолетов. А за окном была почти ясная погода, и в небольшие просветы облаков пробивалось слабое солнце.

На экране широкой плазмы, висящей справа на стене, крутились новости. Я отвлеклась от созерцания пассажиров и стала знакомиться с событиями, которые появлялись на экране. Из-за шума и приятного автоматического голоса, объявляющего посадки и регистрацию, было абсолютно ничего не слышно, и приходилось довольствоваться только изображениями.

Затылок закололо тонкими иглами напряжения, пружина, сворачивавшаяся столько времени, наконец-то развернулась с накопленной силой. Поэтому, к появившейся записи я была уже готова. Я знала, кого выводят и сажают в полицейскую машину, старательно закрывая от камеры. На него повесят не только его собственные трупы, но и то, что делала Анна Тагамуто.

Мой самолет отрывал шасси от взлетной полосы.

Гаспара везли в тюрьму.

 

Глава 28

Интерлюдия

Это случайная встреча, и я уверен, что она даже не придала ей значения. Я в окружении таких же отъявленных негодяев, какими нас считают обитатели соседних домов. За то, что мы удрали из приюта, нас ожидает закономерное наказание. Воспитатель не скупится на силу при вколачивании послушания в ублюдков шлюх и наркоманок. Но сейчас совершенно не думается о том, как будут распухать и багроветь синяки. Если, конечно же, повезет только на синяках. Одному парню сломали руку, но он всё равно продолжать сбегать. Нас манила свобода, и за неё можно было заплатить цену в виде воспитательных избиений.

Она кружила по небольшой дорожке возле невероятной машины. Из дома вышла достаточно молодая женщина в светлом костюме, такие строгие и изящные вещи не носят люди просто так. Я видел однажды по новостям английскую королеву, так вот, эта женщина была одета почти как королева. Рядом с ней вышагивала маленькая девочка, чуть старше меня или же моя ровесница. Такие девочки похожи на невероятных, идеальных во всем кукол, которые вежливо улыбаются несовершенному миру, но не соприкасаются с ним, чтобы его пыль не оседала на их золотых локонах и светлых туфлях. Она составляла резкий контраст с той, что мерила шагами территорию перед машиной. Я не мог не видеть, как в сдержанном взгляде куколки, брошенном на сестру, читается явное раздражение и неодобрение. Еще бы, ведь она была похожа на встрепанную птицу, которую поймали, засунули в маленькое подобие взрослого платья и заставили проводить время так, как она явно не хотела проводить теплый, летний день.

Мать девочек, а я был уверен, что это их мать, не разделяла неодобрения младшей дочери. Но когда она что-то сказала старшей, это явно было порицанием. Мне не нужно было быть рядом, чтобы понять это. Слишком часто с таким же лицом обращались к моим соседям по комнате, или на занятиях, когда в классе царила неразбериха. Затем, из дома вышел мужчина, в окружении хозяев. Попрощался и направился вниз. Он был одинаково ласков с обеими дочерьми, потрепал младшую по голове, заставив покраснеть от возмущения, что теперь её прическа подпорчена большой отцовской ладонью. Понимающе положил руку на маленькое плечо старшей. Затем открыл дверь, ожидая, что дети заберутся на заднее сидение. Было ясно, что это состоятельная семья, посетившая с визитом людей в желтом, как лимон, доме, скорее похожем на миниатюрный дворец. Этот дом служил украшением улицы, и наш небольшой особняк всегда терялся на его фоне.

Мне было не так много лет, но я уже знаю — как выглядят люди, когда они несчастны. И мне не составляет труда понять, что смешная девочка, вынужденная играть роль учтивой и изящной куклы, с которой так хорошо справлялась её сестра, так вот, эта хмурая девочка на самом деле несчастна. Если я всеми силами хотел бы покинуть приют, хотел свободы и невероятных возможностей, прячущихся за его стенами, то и она хочет свободы от своей невероятно скованной условностями и состоянием жизни.

В то время как мои соседи начали опробовать то, что мог дать мир для развлечения и отдыха, начиная с сигарет, выпивки и заканчивая забористым косячком и горячими девчонками, не по возрасту активными с парнями, я уже знал каковы мои цели в жизни. Я не страдал фанатизмом, но искал всё, что может дать мне выход на свободу. Для того, чтобы получить желаемое, нужно хорошо потрудиться, так говорил наш священник. Я был благодарен ему за то, что он помог мне вырваться из этого проклятого приюта, ада на земле, как мне казалось. Насилие, насилие и безвыходность, тупик для тех, кто не смог пережить издевательства старших, воспитателей и сломался.

Я трудился, зная, что пот и страдания сейчас — это вклад в будущее. Я солгал бы, если бы сказал, что каждую минуту вспоминал девочку, встреченную мной несколько лет назад. Не вспоминал, но всегда помнил, как одно из светлых воспоминаний за эти годы. Тогда оказалось бы сложно объяснить — чем она так запала мне в душу. Но я был еще слишком мал, чтобы задаваться этим вопросом. Просто так легче было не вспоминать о боли и унижениях, щедро отсыпающихся на долю каждого из нас.

Я хорошо помню тот ноябрьский день. Мне нужно было подготовиться доклад по истории, и я воспользовался компьютером в библиотеке святого отца. Как обычно бывает в таких случаях, я начал искать материал, а уже позже просто щелкал мышью и листал всевозможные страницы. Её лицо невозможно было не узнать, несмотря даже на то, что прошло столько времени, и это была уже молодая девушка, а не неуклюжий подросток. Фотография на странице местных новостей графства сообщала о каком-то мероприятии, в котором приняли участие студенты колледжа. Я сидел и смотрел на ее лицо, совершенно кардинально отличающееся от всех тех, кто окружал ее на снимке. Она была по-прежнему похожа на перелетную птицу, случайно залетевшую на птичий двор зоопарка, и теперь ей не дают выбраться на волю. Да вдобавок тыкают пальцами зеваки. И я снова видел на дне её глаз тоску.

Она приехала со своим женихом на встречу со старшими партнерами фирмы. Было сложно не замечать того почти пренебрежения, с которым относился к ней этот мужчина, красивый и при этом — холодный и скользкий, как змея. Он замечал ее не больше, чем стул, стоящий возле окна. А она слушала разговор, который вели старшие партнеры и ее жених, и улыбалась — так, как должна улыбаться воспитанная женщина, даже если ей скучно или неприятно. Я смотрел прямо на неё, на убранные в аккуратный хвост волосы, на напряженную линию спины. И мне хотелось, чтобы она сняла заколку, позволив волнистым, непослушными волосам лежать так, как им вздумается. Хотелось провести рукой по слишком прямой спине, заставляя эту ненастоящую линию исчезнуть, уступив место мягким изгибам. Господи, я просто не мог понять, как можно не обращать на нее внимания так, как это делал её напыщенный жених. Я просто взял бы её за руку, увел бы прочь. А затем, держа обеими ладонями её лицо, сказал бы, что этот мир принадлежит только ей. И никто, никто не вправе держать её в этих проклятых рамках.

Той ночью я лежал без сна, просто глядя вверх, в темный потолок. Как-то незаметно вышло, что я уже не смог бы сказать — был ли хотя бы один день, когда я не думал о ней. Нет, таких дней не было. И я тогда часто думал, что если бы мне предложили в виде чуда свою собственную семью, я бы выбрал только её. Чтобы у меня была возможность делить с ней её заботы и защищать о всего, что может сделать её уязвимой. Когда я стал старше, поступил в университет, то смотрел на своих одногруппников и порой с содроганием думал — не дай, боже, что с ней может кто-то вести себя так же фривольно и нагло, как вели себя молодые люди со своими знакомыми девушками. Одна эта мысль вызывала невообразимое отвращение.

И в тот вечер мне подумалось — а был ли вообще смысл в этом моём многолетнем союзе с призраком?

Я никогда не был скромным и невинным созданием, я был человеком, мужчиной из плоти и крови. И до этого дня, и после него я встречался с женщинами. Я видел, как мне улыбаются некоторые мужчины. Я жил полной жизнью, подразумевая под её полнотой хорошее вино, красивых девушек, отдых в разнообразных местах мира и успех, гарантирующий мне хорошую карьеру. Я смог вырваться на свободу.

Но тогда, глядя на неё в светло-бежевом платье с кружевным воротником, прикрывающим грудь и шею, я понял, что никогда не был на самом деле свободен. И, может, если бы я взял и подошел к ней, представившись и заведя самый пустяковый разговор, всё было бы иначе. Но, скорее всего, она была с тем, кто подходил ей, её семье и однозначно был той кандидатурой, которую её общество принимало без всяких возражений.

Да, на утро я сказал себе, что всё закончено.

Говорят, что если чего-то очень сильно хочешь, то получаешь это в тот момент, когда ждешь меньше всего. Наверно, так должно было случиться, так было спланировано с самого начала, и я просто следовал голосу своей судьбы, когда решил, что хочу пройтись теми же дорогами, что и она, увидеть место, где она живет.

Но всё же я не стал кривить душой, когда стал работать в отделении министерства строительства, после того, как узнал, что она переехала в этот же город. Я знал, что теперь у меня есть то, чего не было раньше, у меня было положение и свобода. И я мог пользоваться ими. Например, для того, чтобы помочь ей, если наступит такой день, когда она будет нуждаться в помощи друга. Или чтобы узнавать то, что сочту нужным для того, чтобы наблюдать издалека.

Но вышло так, что сперва она оказала помощь мне, когда судьба столкнула нас наконец лицом к лицу — меня, избитого местными балбесами, и её, спрашивающую меня, не вызвать ли ей медиков. Я знал, что не стоит пренебрегать осторожностью, но если бы мне сказали, что для нашей встречи мне придется сломать все кости, я не раздумывал бы. Она стоила этого. А мои кости прекрасно справлялись с переломами уже много лет.

Дом, в котором она жила, одна — к моей неожиданной радости, был полон убаюкивающей тишины. И мне казалось, что я мог бы тут оставаться вечно. Я не скрывал от себя удовлетворения, что неприятный, самовлюбленный жених, а потом и муж, наконец, разошелся с ней. Это было несправедливо с одной стороны — радоваться их разрыву. А с другой стороны я, наконец, видел, как с нее медленно спадают все эти цепи прошлого. Не знаю, возможно, я хотел для неё свободы, но в то же время не собирался отпустить от себя. Мне всегда казалось, что мы крепко связаны, соединены, даже если не подозреваем об этом. Наши дороги всегда шли рядом.

Было приятно наводить порядок, заниматься какими-то пустяковыми делами, требующими мужских рук. Кто-нибудь назвал бы это просто извечным комплексом приютского парня — искать место, где повеет теплом. Но это было не так. Всё дело было только в ней. В её быстрых движениях, за которыми пряталось смущение. В её настороженности, которую я понимал, но под которой пряталось желание найти такое же тепло и отдушину. Каждая встреча, каждый вечер, проведенный с ней, был невозможно теплым и невероятно болезненным. Она была настолько настоящей, а не просто плодом воображения и нескольких воспоминаний, что иногда становилось больно дышать при виде улыбки, с которой она встречала меня.

Не раз и не два приходили ко мне мысли о том, что своё будущее я вижу только с ней. Но размышлять об этом, а уж тем более — говорить с ней, было слишком рано. И я молчал, молчал до тех пор, пока не понял, что она снова собирается уйти. Эти невероятные, непонятные женщины с их логикой! Они так легко поддаются силе привычки, что могут закрыть глаза на то, что так очевидно со стороны. Было ли в моей жизни еще такое разочарование, переходящее в неописуемое бешенство — не уверен. Однако, в тот момент, когда я догадался, что её блудный бывший муж вновь пытается вернуться, и она колеблется, раздумывая над тем — дать ли ему шанс, я был готов на всё.

Начались ужасные дни неопределенности, в которые я не мог рассказать ей свои планы на то будущее, которое мы могли бы построить. А она не знала — поддаться ли на силу привычки к человеку, с которым встречалась и жила несколько лет. Или же отказаться. Не без тени удовлетворения я отмечал, что ей необходимо моё присутствие, наши вечерние посиделки, разговоры ни о чем и обо всём одновременно. Я так долго шел к этому, что не мог заставить себя ускорить события. А затем всё начало развиваться так невероятно, что ни остановить, ни предотвратить происходящее было вне наших возможностей.

Город захлестнули смерти. Это было похоже на то, что кто-то, безуспешно борющийся с собственными демонами, уступил их голосам и выплеснул тщательно сдерживаемую до сих пор необходимость убивать. Судя по тому, как часто происходили убийства, этот одержимый хотел накормить свою темную сторону, а потом спрятать снова на некоторое время. Меня на тот момент мало всё это волновало, мои собственные демоны всегда жили на коротком поводке. Голова была занята ей и работой, отнимающей всё больше времени. Я видел, что мне не разорваться, пытаясь удержать её и справиться с тем грузом обязанностей и дел, которые всегда обрушиваются на того, чья карьера идет в гору.

Затем я понял, что она встречалась несколько раз со своим бывшим. Мне всегда удавалось контролировать эмоции, хотя я хорошо знал, что они во мне часто доминируют над логикой. Но в этот раз я сорвался и оказался на одной из частных вечеринок. Там мне встретилась Андреа, врач, специализирующийся на реабилитации.

Андреа прекрасно понимала, что между нами нет ничего серьезного. Ее это устраивало, а мне не приходилось иметь дела с попытками затянуть меня в отношения.

Как то вечером, который мы проводили вместе, Андреа смотрела на то, как я открываю бутылку и разливаю старое вино по высоким бокалам. Затем, с обычной для нее, мягкой и в то же время чересчур твердой интонацией, спросила:

— Она бросила тебя?

Я протянул один бокал ей. Взял свой, сделал глоток, и только затем поинтересовался:

— Что ты имеешь в виду?

Андреа улыбнулась мне, и в её улыбке светилось понимание.

— Поверь, невозможно обмануть женщину, особенно в постели. Ты восхитительный любовник, но для тебя есть какая-то другая женщина, которой ты заинтересован, но не позволяешь себе быть с ней ближе. Или же она отказала тебе, и ты безуспешно пытаешься доказать себе, что можешь вычеркнуть её из своей жизни. Между нами всегда есть третий, тот, о ком ты думаешь даже тогда, когда мужчине не полагается думать.

Я смотрел на Андреа, не видя смысла прятать от нее взгляд. Она была права, и мы оба знали это.

— Я волнуюсь о ней, — еще один глоток. Дорогое вино уже не казалось мне таким восхитительным. Андреа слегка покачала головой.

— Как давно, Гаспар?

Вино превратилось в безвкусную жидкость, и я отставил бокал.

— Слишком давно.

— Тогда ты должен решить для себя — хочешь ли оставить её в прошлом или пытаешься оправдать нашими встречами свои эмоции, — Андреа выглядела слишком красиво со своей внешностью, в которой смешивались и пряные мотивы далеких саванн, и манеры элитной школы для молодых леди. Она была проницательна, и я знал, что мы с ней никогда не могли быть кем-то больше, чем просто хорошие друзья. Но в такие моменты, как сейчас, мне не хотелось, чтобы её черные глаза, полные острого ума, заглядывали слишком глубоко. В то же время, этот совет Андреа прозвучал как нельзя кстати, чтобы сдвинуть меня с мертвой точки.

Решив для себя, что будет честнее просто перестать встречаться с Андреа ради проведенных вместе ночей, утром я отправился на очередное деловое собрание в комитете градостроения. Город рассматривал предложение о постройке сети торговых центров и супермаркетов. Я не видел в этой идее ничего хорошего, о чем и сказал своему начальнику. Компания, внесшая предложение, не казалась надежной, а её финансовое состояние было больше похоже на мыльный пузырь. Об этом я сообщил еще накануне, а сегодня просто собирался наблюдать за ходом обсуждения. Я просто делал свою работу.

Возле широкого зеркала, украшавшего стену комнаты для джентльменов, стоял мужчина. Я подошел к светлой раковине, включая воду и ощущая, как приятный холод распространяется от рук вверх по телу. Стояли жаркие дни, и иногда было практически невозможно дышать в деловом костюме. Мужчина поправлял галстук, явно нервничая, и это выдавали его суетливые движения.

Я поднял глаза в отражение и неожиданно понял, что это — её бывший муж. Он выглядел так, словно спрыгнул с обложки журнала или рекламного щита. Есть такой тип людей, которые рождаются победителями по жизни, и все вокруг уверены, что перед ними — второй Александр Македонский или Уинстон Черчилль. Но судя по тому, как его руки поправляли ленту галстука, словно не могли придать ей нужное положение, сейчас он был явно не в выигрышном положении.

Мужчина заметил мой взгляд и улыбнулся. Улыбка вышла кривой, и его идеальное лицо показалось мне уже не таким совершенным. Словно дрогнул умело наложенный грим, и под ним проступило неуверенное и раздраженное выражение.

— Тяжелый денек, — ему явно хотелось поговорить. Я сперва подумал, что не стану отвечать. Мне было сложно продолжать разговор с тем, кто стоял между ней и мной. Затем, мне пришла мысль, что так я смогу узнать о нем больше. Понять — почему она решила выйти за него. И почему он сейчас вновь пытается вернуться.

— Да, непростой день, — всё, что требовалось от меня, это просто поддакивать. Мужчина дернул снова галстук.

— Вечно эти проблемы приходят неожиданно и сразу, — он натянуто рассмеялся, так, что сразу стало понятно — ему абсолютно не весело, — Не знаю, когда всё складывается не так, как планируешь, хочется просто сорваться. Особенно, когда в этом виноваты безмозглые бабы, — красивые голубые глаза в обрамлении светлых ресниц повернулись ко мне.

Я вытер руки бумажным полотенцем. Идея поговорить с бывшим мужем Иваны была совершенно не удачной, и во мне оставалось всё меньше и меньше спокойствия и благоразумия.

— Все проблемы решаются очень просто. Надо всего лишь сделать выбор, пускай он и кажется абсурдным, — я смял бумажное полотенце, зашвырнул его в корзину, как мяч, и вышел.

* * *

Человек даже не успел осознать того, что он умер, и после смерти в его глазах всё еще стояло выражение недоумения. Второй разрушил этот вневременной пузырь, выйдя из помещения и подойдя к напарнику. Я стрелял, зная, что этого, второго не так-то просто убить. Слишком уж он был массивный, и пули словно застревали в его мышцах. Третий или четвертый выстрел попал в цель, и он завалился набок. Где-то там, в глубине строения была она. И, когда я, приложив достаточно усилий, вытащил тела и сбросил во что-то вроде старого колодца, наступил самый ужасный момент. Я был весь в крови. Темная ткань куртки скрадывала её брызги, но тяжелый запах смерти ничто не могло скрыть.

Ровно четыре дня я искал её. И, если бы не старый долг одного из нужных мне людей, возможно, я так бы и не смог бы найти место, в котором её держали. Было слишком сложно оставаться неподалеку и наблюдать за двумя огромными вышибалами, которым обычно поручали вытрясти из должников деньги, а заодно и дух, если те были несговорчивыми. Ждать — и думать, что уже слишком поздно, это было похоже на медленный огонь, от которого пузырится и плавится кожа. Теперь, когда всё было позади, ноги словно приросли к грубому деревянному полу. Ни шагу вперед, к шаткой перегородке. Она не готова была принять меня таким. Ей показалось бы диким то, что было для меня привычно и рационально.

Чем ближе я становился к ней, тем дальше она уходила. Я видел это в её глазах, слышал в тоне голоса. Она оказалась проницательней Андреа, чтобы позволить появиться подозрениям. И мне было интересно — может ли она так же хорошо видеть мои поступки, как я мог предугадать её. Я знал, что теперь поселился в её голове, всецело занимая мысли, и это доставляло мне удовольствие, похоже на то, что получаешь, приблизившись к заветной цели. Мы оба падали всё ниже и ниже, и чем мрачнее было воображаемое дно пропасти, тем сильнее становилась наша связь. Я не мог отрицать того, что большинство моих поступков были провокацией, попыткой выманить её из того убежища, в котором она прятала свои грани личности.

Ровно через четыре дня в дверь моей квартиры позвонили. На пороге стоял немолодой мужчина, и его кожа была выдублена погодой и годами, отчего казалось, что он похож на корявое, но сильное и устойчивое дерево. Он оглядел меня, не выказывая ни малейшего неодобрения тому беспорядку, который царил сейчас в квартире. На секунду мне показалось, что в его взгляде промелькнуло одобрение, будто он был очень доволен тем, что видит перед собой. Затем незнакомец улыбнулся, тонко прищурив глаза с тяжелыми, нависающими веками.

— Полагаю, что нам стоит с Вами побеседовать, — заявил он, — меня зовут Саул, и я знаю о том, что Вы сделали в некоем старом сарае.

Каждый из нас однажды заключает сделку с дьяволом. Вопрос только в том, находится ли он в этот момент перед тобой, или же он внутри тебя, и всё происходящее — это его гротескный спектакль. Как бы там не было, ты произносишь кодовое слово, и позади тебя захлопываются двери. На невидимый договор опускается такая же призрачная печать. Сделано.

Саул считал, что сейчас роль дьявола принадлежит ему.

— Вы считаете свои действия обращением к некоему адресату, — Саул стряхнул пепел с толстой сигары, — но пока он не отвечает Вам, не так ли? Я улыбнулся, восхищаясь тем, как спокойно этот старый шпион сего смотрит мне в глаза. Не вопит, что я арестован, и не пытается забраться мне в голову, чтобы понять ход моих мыслей.

— Я всегда находил очаровательным старомодную манеру отправлять открытки. Мне кажется, лет пятьдесят назад люди жили более ярко.

Саул кивнул, соглашаясь.

— Не могу понять, что удерживает Вас от более широкого размаха, — красные искры пробежали по его сигаре.

За окном раздался чей-то громкий смех. Затем завизжали колеса тормозящей машины, и снова наступила тишина.

— Но должен сказать, что Вы не один, кто оставляет свои открытки.

— Очень неприятно, — я пожал плечами, — этому неизвестному явно хочется, чтобы на него обратили внимание.

Саул поднял на меня свои глаза цвета поблекшей смолы с зеленоватыми разводами вокруг зрачков, и я знал, что он думает. «Как и ты». Но он был в корне не прав. Я не нуждался во внимании миллионного города. Мне не нужно было, в отличие от того одержимого, кормить своих демонов, чтобы они не начали есть меня. Когда ты берешь под контроль всё, что прячется в тебе, управляешь всем разумно и позволяешь себе не притворяться, ты становишься независимым. Теперь ты стоишь на вершине пирамиды власти, а не твои тайные желания.

— Так какую цель Вы преследуете в нашей беседе? — Наконец поинтересовался я, решив, что не стоит тратить зря время, если мой собеседник видит слишком хорошо и четко вещи, которые не замечали другие. Саул затушил остаток своей сигары, и улыбка на его лице приняла совершенно безмятежный вид.

— Я хотел попросить Вас помочь мне поймать этого беднягу.

Стараясь скрыть свой интерес и некоторое недоверие к такому предложению, я перевернул песочные часы, заставляя их содержимое высыпаться тонкой струйкой в нижнюю часть колбы.

— Я не специалист по поимке таких личностей, — глядя на золотистый песок, похожий на змеиную шкуру, я раздумывал над этим предложением. Саул не изменил положения, продолжая спокойно сидеть на своем месте.

— Мы оба хорошо знаем, что ни арестовывать Вас, ни угрожать я не буду. Вы преследуете свою цель, и я не встану у Вас на дороге. Единственное, что я хочу, так это получить Вашу помощь.

«Потому, что Вы — такой же, как он. Вы оба убивали».

Сидящий передо мной мужчина, кем бы он ни был, он не мог знать, что меня не преследуют ночами лица тех, кого я оставил превращаться в холодный прах. Они были безликими тенями, но я помнил каждое имя. И каждый из них имел определенную причину оказаться на моей дороге в неподходящий для него час. И если я знал, что это стоит того, то убивал. Поэтому я решил, что готов согласиться на предложение Саула. Более того, я подумал, что он мне нравится своим цинично-философским взглядом на происходящее.

— Хорошо, попробую помочь, — песок почти вытек из верхней части хрупких часов. Иногда наше общение с Ней так же подходило к краю, за которым неизбежно маячила необходимость принять определенное решение. Но она не была готова и не хотела перемен. Я неожиданно подумал — что если в один прекрасный день она подойдет совсем близко, заглянет за край и, испугавшись, уйдет? Смогу ли я позволить ей узнать так много и дать уйти?

Между ней и Андреа есть большая разница. Если Андреа не тратила своих усилий на то, что казалось ей слишком нерациональным и лишенным значимости, то она оставалась исследователем. Тем, кто пойдет до конца, желая увидеть причину происходящего, истоки всей истории, и заглянуть так глубоко, как только сможет. Она не ставила материальную сторону жизни выше своих стремлений вырваться за пределы возможного. Тогда, как Андреа жила в границах, за которые она никогда не выйдет, не смотря на её тонкий ум, позволяющий гораздо больше, чем она делала. И потому, я знал, что с самого начала не ошибся в своем выборе, и она оставалась тем, кто стоил затраченных усилий. Это было понятно мне на том уровне, на котором не нужно слов и рассуждений.

Именно поэтому, обдумывая слова Саула, я размышлял — как можно использовать его помощь на пользу ей и мне, нашим отношениям.

— Возможно, однажды Вам пригодится моя помощь, — произнес Саул, поднимаясь со светлого плетеного стула.

— Не сомневаюсь в этом, — я улыбнулся своему гостю.

* * *

Белые стены, высокие потолки. Монотонный мерзкий писк приборов. Позади осталась кровь на блеклом снегу, много крови. Люди в черном камуфляже, огни машин, расплывчатые пятна лиц врачей. Я проваливался в черноту и возвращался вновь. Голос Саула, говорил, что теперь я в надежных руках. Что-то ещё он говорил о том, что я наконец-то вернулся обратно, но слова его сливались вместе, и смысл их ускользал.

Я знал, что выживу, но так же знал, что ничто больше не будет как прежде. Операционная лампа растекалась светлым пятном, и этот свет медленно начинал тускнеть. Голоса врачей затихали где-то очень далеко.

Саул стоял рядом, наблюдая за происходящим. Его выражение говорило, что он доволен всем и не испытывает беспокойства. Это было пугающим, как и то, что только теперь я понял, что этот пожилой мужчина почему-то похож со мной внешне. В жизни бывают всякие нелепые совпадения, но теперь я внезапно прозрел. И это откровение не стало приятным. Я не нуждался в отце, который спустя годы решил придти за мной.

Я попытался закричать, но наркотики уже забрали себе моё тело. Если бы я мог шевелиться, то попытался бы сбежать как можно дальше от человека, который позволил мне оказаться в преисподней и не вспоминал обо мне, не искал меня всё детство.

Он подошел, пользуясь тем, что врачи готовились к операции и сказал, наклонившись надо мной и стянув с лица маску, чтобы я мог видеть его лицо:

— Ты в надежных руках, сынок.

Это не надолго, подумал я, проваливаясь в густую черноту.

* * *

Туманы всегда окутывают улицы столицы этого огромного острова. Неважно — тепло или холодно, но туманы всегда живут здесь вечно. Кто знает, может они обладают колдовскими способностями переносить людей или прятать местных монстров, которые время от времени всеми силами напоминают о себе горожанам.

Недостаток света на улице с избытком компенсировался яркими лампами. Комнаты квартиры, расположенной в пентхаусе, были отделаны в светлых тонах. И это придавало им удвоенное количество света и пространства. Сегодня здесь было достаточно людей, не замечающих того, как туман за окном проползает тяжелыми кольцами и мечтает проникнуть внутрь.

— Ты умеешь развлечь людей.

Голос молодого человека был полон нетрезвого веселья. Он держал в руке бокал и явно уже набрался достаточно — ярко блестящие глаза и оживленная речь говорили сами за себя. Я улыбнулся, демонстрируя удовольствие от похвалы.

— Это было удачным стечением обстоятельств, Эдуард. Не просто собрать вместе людей, которые всегда хотят утопить друг друга в своих же бокалах.

Мужчина расхохотался. Белоснежные зубы блеснули, ловя свет ламп. Прекратив смеяться, Эдуард отсалютовал бокалом.

— Боже, с нашей первой встречи прошло достаточно времени, а я все никак не могу поверить, что ты умеешь так беспощадно и зло говорить о людях, которые в тебе души не чают.

Я улыбнулся, покачивая головой и демонстрируя, что Эдуард заблуждается.

— Ты слишком преувеличиваешь, — заметил я. Эдуард прищурил глаза:

— Я психолог, мой дорогой, и я редко заблуждаюсь. Даже при всём том, что только благодаря моему отцу меня не выкинули за все мои проделки из университета и дали диплом.

Несмотря на его бурное студенческое прошлое, он был слишком умен, почти что гениален. Не способный скрывать своих мыслей и чувств. И это импонировало мне с момента нашей первой встречи. Она произошла случайно, в парке, где я гулял каждый день, а Эдуард любил заниматься пробежкой. И была как нельзя кстати — завести знакомство с одним из золотых людей столицы оказалось удачным совпадением, которое помогло мне освоиться в новом месте. На редкость проницательный человек, Эд часто замечал то, что другие не видели в упор. И я иногда задумывался — когда он доберется до истины, что будет тогда?

Эдуард внезапно стал серьезным, словно его беззаботный вид выключили, нажав на какую-то кнопку.

— Послушай, — он осторожно положил свою руку с ухоженными ногтями на моё плечо, — ты знаешь — как я к тебе отношусь.

Да, это я знал.

— Я мог бы сделать для тебя гораздо больше, чем просто пить на твоих вечеринках и отвлекать от работы, — у Эдуарда были длинные ресницы и лицо с глянцевого разворота. Знакомые женщины наверно были готовы устроить небольшую войну ради этих ресниц и его ощутимого наследства.

— Дружба — это одно из самого ценного, что может быть в нашем продаваемом и покупаемом мире, — год назад эти слова причиняли бы мне ужасное ощущение неудовлетворенной жажды мести. Вызывали бы острую необходимость погрузить руки по локоть в теплую кровь. Но сейчас прошлое выглядело слишком дряхлым и призрачным. Мстить кому? Самому себе за бессмысленную любовь?

Эдуард вспыхнул, светлая кожа пошла нервными красными пятнами.

— Ты прекрасно знаешь — что я имею ввиду! Я знаю, что ты не тот, кто будет строить из себя монаха-праведника. Но, нет же, ты всё никак не можешь покончить со своей привязанностью, хотя и пытаешься изобразить свободу от любых обязательств.

— Ты просто пьян, Эд, — я убрал руку Эдуарда, но остался стоять на том же месте, не обращая внимания на то, что он стоит чересчур близко и нарушает моё личное пространство.

— Ты любишь её. С твоими мозгами, с твоим умением находить золотые жилы — и лелеять мысли о какой-то девке, — мужчина выглядел так, будто готов в любой момент броситься в драку.

— Осторожнее, Эдуард, — предупредил я его. Если в нём осталась хоть капля ума, он не продолжит дальше. Но, очевидно, алкоголя в его голове было гораздо больше. Позади, за стеной шумела музыка.

— Судя по тому, как эта тема тебя задевает, она явно лежит за пределами дозволенного. Кого ты хочешь трахнуть, но никак не можешь? — сейчас в каждой черточке красивого лица полыхала неприкрытая ярость и разочарование.

В комнату заглянула одна из женщин, явно привлеченная относительной пустотой помещения. Увидев Эдуарда, она встрепенулась и подлетела к нему. Ещё одна охотница за богатым мужем.

— Желаю хорошо закончить вечер, — я подмигнул им обоим, — надеюсь, что Вы приглядите за ним.

Кинув уничтожающий взгляд в мою сторону, Эдуард позволил девушке увести себя. Я остался один.

Год назад я сказал бы, не сомневаясь — человек, которым я заинтересован настолько, что рискую и играю на виду у всех, эта женщина стоит того, чтобы убивать. Сейчас я думал, что эта женщина сумела разбить мне сердце. Она заставила меня испытывать разочарование и боль, которые всё никак не проходили и продолжали ворочаться внутри клубком острых ножей-противоречий. И это было ужасно.

 

Глава 29

«*** News»

Наконец-то, после почти трех лет долгой и кропотливой работы, органы правопорядка смогли найти убийцу, известного как Художник. Мы следим за развитием новостей.

«*** TV Channel»

На прошлой неделе была проведена экстрадиция убийцы, приводившего в ужас жителей города N.. В данный момент он находится в следственном изоляторе окружной тюрьмы Рикер-Айленд. Мэр города возложил цветы на могилу агента Тагамуто, погибшего при попытке задержания преступника в 20** году.

Интервью Сары Никитич с доктором психиатрии Ровеной Алишер:

C.: — Как Вы считаете, удастся ли в таком громком деле стороне защиты доказать факт невменяемости их клиента?

Dr. Алишер : — Я не располагаю данными психиатрической экспертизы, но могу лишь сказать, что мы имеем дело с определенным типом преступника, который может обойти моих коллег.

C.: — То есть, имеются обходные лазейки…

Dr. Алишер : — Да, насколько мне известно, с подобными лицами случаются такие преценденты, когда им удается оказаться в больницах для принудительного лечения преступников.

C.: — Повлияет ли на присяжных, по Вашему мнению, история его жизни? Ведь, как стало известно общественности, в юном возрасте Художник подвергался разнообразным видам насилия и жестокому обращению в приюте.

Dr. Алишер : — Мне сложно отвечать так категорично за настроение присяжных, но я абсолютно уверена, что в первую очередь гражданский долг каждого из нас — думать о том, что приносят действия любого человека обществу. Тут мы видим абсолютную опасность и непредсказуемость.

C.: — Значит, контролировать таких людей нельзя?

Dr. Алишер : — У них имеется что-то вроде триггера, спускового крючка, который возвращает темную сторону обратно. Вполне возможно, что раннее лечение у специалистов остановило бы формирование преступного образа мышления. Нам не известен его триггер, а значит, мы не можем контролировать момент переключения его сторон. В поступках Художника можно отметить наслаждение, удовольствие от содеянного. Очевидно, что тут упущено время для исправления психологических искажений личности. Для того, что бы понять, что им руководит, нужно много времени на изучение…

C.: — …если он окажется в больнице для душевнобольных.

Dr. Алишер : — Да. В этом случае. А если его признают вменяемым, то изучать останки преступника будет явно бессмысленным занятием. Мы должны всегда помнить о том, что каждое действие имеет так же под собой основу в виде выбора. Сознательный выбор асоциального поведения и насилия — это факт, забывать о котором нельзя.

«*** News»:

Первое слушание по делу Художника проходит сегодня, ** февраля 20** года.

К сожалению, оно закрыто для представителей прессы, и мы не можем подробно осветить весь процесс происходящего в здании суда. Возле него собралась огромная толпа, некоторые держат в руках плакаты с агрессивными требованиями смерти преступнику, обвиняемому в более, чем пяти убийствах. Люди хотят спать спокойно, зная, что насилие обуздано. Я думаю, что с их настроением вполне можно согласиться.

Обвиняемого привозят под конвоем и усиленной охраной полиции, такие меры предосторожности оправданы вдвойне. Без охраны толпа вполне пойдет на линчевание, и как вариант — преступник может предпринять попытку сбежать. Наше общество прекрасно помнит подобные случаи.

Нам удается заснять момент, когда Художника выводят из автомобиля, несмотря на плотно окружающую его цепь агентов. Кажется, что этот человек явно выглядит неплохо для того, чтобы остаться в памяти как вполне симпатичный гражданин, оказавшийся серийным убийцей.

Наш источник в суде согласился сообщить некоторые детали происходящего. Прямо сейчас прокурор произносит обвинительную речь, предваряющую слушание. Перечисление сделанного Художником, кажется, производит должное впечатление на суд.

Мы продолжим держать вас в курсе новостей, а пока прервемся на небольшой рекламный перерыв. Оставайтесь с нами на канале «*** News»!

Николай Лоустер, эксклюзив для Today News :

Прямо сейчас проходит слушание по делу серийного маньяка Художника, обвиняемого в ряде жестоких преступлений. Мне удалось проникнуть в зал суда, и, пока имеется такая возможность, я знакомлю вас с происходящим.

Прямо сейчас вызывается первый свидетель со стороны обвинения, старший агент Бьёрн Гис, заместитель начальника ***кого отделения агенства. Напомню, что два года назад он был тяжело ранен при попытке захвата преступника. Погибшему тем вечером агенту Анне Тагамуто посмертно присвоено звание ****, и сейчас настал момент, когда её смерть наконец-то оказывается оправданной.

Прокурор : — Агент Гис, Вы дали присягу отвечать правду и только правду.

Гис : — Да.

Прокурор : — Расскажите, пожалуйста, как Вы вышли на след обвиняемого.

Гис : — Агент Тагамуто и я проводили долгую работу по расследованию серии убийств. В них четко прослеживался одинаковый подчерк, что дало нам возможность предположить, что все они совершены одним и тем же лицом. Выйти на преступника мы смогли после того, как обнаружили неопровержимые доказательства его причастности к убийствам.

Прокурор : — Были ли определенные мотивы для совершения убийств у других лиц?

Гис : — Сперва мы проверили эту версию. Но, нет — они не имели подоплеки личного или корыстного плана. Жертвы не были знакомы между собой и не имели проблем с законом или другими лицами.

Прокурор : — Как вы вышли непосредственно на обвиняемого?

Гис : — Нам помог анонимный информатор.

Прокурор : — Спасибо, агент.

Надо сказать, что всё это время обвиняемый сидит молча и внимательно слушает допрос агента. Мне сложно сказать, но, кажется, что его выражение больше смахивает на удовлетворение услышанным.

Адвокат обвиняемого : — Агент Гис, расскажите, пожалуйста, как так получилось, что вам не удавалось найти определенных улик, указывающих на то, что все убийства принадлежат моему подзащитному?

Гис : — Насколько Вам известно, все улики предоставлены суду. Сперва убийца действовал крайне осторожно, старательно подчищая за собой все следы.

Адвокат : — А потом внезапно сорвался и стал их оставлять?

Гис : — Нам удалось выявить ДНК на некоторых местах преступления. Этого было достаточно, чтобы предъявить обвинение.

Адвокат : — Вы были знакомы с моим подзащитным ранее?

Гис : — Нет.

Адвокат : — Интересно, но как тогда получается, что Вы смогли узнать его в вечер Вашего ранения, находясь почти в коматозном состоянии от потери крови?

Судья : — Это не имеет отношения к делу.

Адвокат : — Прошу прощения, Ваша честь. Но я хочу приобщить к делу видеосъемку от ведомственного здания, на которой мы видим, что мой подзащитный беседует с женщиной, а затем появляется машина агента Гиса, и женщина садится в неё.

Гис : — Это был один из наших информаторов.

Адвокат : — То есть, Вы практически рассекретили одного из своих информаторов прямо перед предполагаемым преступником? Полагаю, что это могло привести к последующим событиям, в которых Вы, агент, и Ваш информатор, Ивана Вачовски пострадали, а Анна Тагамуто была убита?

Поднимается возмущенный шум. Судья стучит молотком, призывая к тишине.

Адвокат : — У меня всё, Ваша честь.

** февраля 20** года. Судебное слушание продолжается. Защита вызывает своих свидетелей. Мне удается заметить, что адвокат говорит тихо что-то обвиняемому, явно стараясь быть убедительным. Кажется, что ему это не очень удается. Надо сказать, его подзащитный держится очень достойно — он всё время молчит, слушая происходящие в зале допросы свидетелей. Я сказал бы, что немного удивлен его выдержкой. Но, думаю, что он просто пытается произвести хорошее впечатление на суд.

Новым свидетелем защиты на сегодня становится эксперт лаборатории ***ского университета, Натан Зарембо. Прежде, чем начать допрос, адвокат просит разрешения у судьи включить экран для демонстрации некоторых изображений. Судья разрешат.

Адвокат : — Доктор Зарембо, скажите, пожалуйста, можете ли Вы прокомментировать изображение, которое я сейчас показываю уважаемому суду?

Dr. Зарембо : — Да, вполне. Перед нами представлены структурные данные двух ДНК человека.

Адвокат : — Прошу Вас, расскажите более подробно.

Dr. Зарембо : — Как известно из элементарного курса биологии, каждая ДНК несет в себе уникальный генетический код, состоящий из определенным образом закодированной последовательности аминокислот и белков. На данном изображении представлены два разных кода.

Адвокат : — То есть, это ДНК двух разных людей?

Dr. Зарембо : — Да, судя по данным, это близкие родственники.

Адвокат : — Насколько близкие?

Dr. Зарембо : — Из того, что я вижу, можно сделать вывод, что это не сибсы, поскольку совпадений около пятидесяти процентов. Скорее всего, это лица, имеющие одного общего родителя.

Обвиняемый делает движение, словно хочет встать со своего места. Прокурор хмурится, пытаясь понять — к чему ведет защита.

Адвокат : — Ваша честь, прошу приобщить к делу данные экспертизы. На изображении справа ДНК моего подзащитного, взятая на исследование при начале расследования дела Художника два с половиной года назад. Согласно утверждениям следствия, у обвиняемого не было родственных связей и близких членов семьи. Вторая ДНК была получена при проведении экспертизы в рамках следствия, и принадлежит она Иване Вачовски. Результаты исследования были запрошены агентом Тагамуто за месяц до её гибели.

В зале начинается легкий гул. Очевидно, что нас ожидает неожиданный поворот истории в деле Художника.

Несмотря на то, что белых пятен в этом деле достаточно много, и обвинению с большим трудом удалось доказать причастность обвиняемого к нескольким убийствам, новая загадка либо поможет суду, либо окажется дополнением в биографии обвиняемого. В любом случае, адвокат собирается вызвать завтра последнего свидетеля, и я надеюсь, что это внесет ясность в сложившуюся ситуацию. Кстати, впервые за все полтора месяца слушания обвиняемый явно вышел из своего молчаливого настроения. Надо сказать, что хотя он и выглядит как человек, проводящий половину суток в тюремной камере, но всё же держится с определенной уверенностью. Мне кажется, что он презирает всех в этом зале, особенно сейчас, когда что-то коротко бросает своему адвокату прежде, чем конвой уводит его из зала.

Мы ожидаем нового свидетеля защиты, и он явно запаздывает. Сложно представить — откуда на этот раз адвокат попытается найти лазейку для того, чтобы суд попытался смягчить решение по делу Художника.

Проходит более пяти минут. К судье приближается один из приставов, передавая какую-то записку. Судя по выражению лица господина судьи, там явно что-то неприятное. Он объявляет перенос слушания. Я вынужден прервать свой обзор до следующего заседания…

«*** TV Channell»

Мы прерываем нашу программу в связи с выпуском экстренных новостей…

«CDS News»

Обращаем внимание всех наших зрителей на указанные внизу номера. Пожалуйста, если у Вас появилась информация, свяжитесь с сотрудниками полиции и отделами безопасности.

** февраля 20** года. Судебный пристав, обязанный вручить повестку в суд свидетелю защиты Гаспара Хорста, обратился в полицию. Дом Иваны Качовски пуст и, по утверждению пристава, внутри следы борьбы и кровь. Ранее, во время процесса защита объявила о совпадении ДНК и возможном родстве Иваны Вачовски и Гаспара Хорста. Полиция возбудила уголовное дело по факту исчезновения Иваны и просит всех, кто видел её, связаться с детективами.

«*** TV Channell»

** марта 20** года. 14 часов 35 минут. При перевозке Гаспара Хорста, известного как серийный убийца Художник, в окружную тюрьму Рикер-Айленд до вынесения судом окончательного приговора, кортеж попал в пробку при выезде на Гранд-Сентрал-Паркуэй. Камеры видеонаблюдения фиксировали движение кортежа, однако на съездах с транспортных развязок произошла авария, послужившая причиной кратковременного коллапса движения. Грузовая фура, принадлежавшая частной военной фирме Spirit Of Fair, не справилась с управлением и вылетела на соседнюю полосу. Среди пострадавших и погибших тела Гаспара Хорста не было обнаружено. Объявлена операция по перехвату, в ней задействованы полиция и сотрудники криминального следственного отдела бюро. В операции принимает участие специальный агент Бьёрн Гис. Власти принимают меры по обеспечению безопасности граждан.

** марта 20** года. 00 часов 23 минуты. Полковник отдела внешней разведки Саул Ли Харпер найден мертвым в своей машине возле Парка Пауэллс Ков. Полиция предполагает, что это самоубийство, однако, окончательное заключение будет дано после тщательного расследования. Саул Харпер героически служил стране в разные тяжелые для неё моменты и был высококлассным военным тактическим специалистом, чья работа особо ценилась Национальной разведкой. Полковнику принадлежала частная военная фирма Spirit Of Fair, входящая в ассоциацию PSCAL.