Джил внезапно проснулась посреди ночи. Несмотря на все её попытки снова уснуть, казалось, что мозг просто отказывается выключаться и упорно настраивался на работу. Самое отвратительное, что только может случиться посреди ночи в четвертом часу. Джил уставилась в потолок, с раздражением понимая, что вместо того, чтобы выспаться сейчас, она начнет клевать носом в середине дня. Стояла тишина, какая бывает только в момент границы ночи и рассвета, когда всё, что живет ночью, уже затихло, а то, что встает с рассветом, ещё не проснулось.

Где-то далеко ревела сирена, словно крик о помощи, разносящийся эхом в неподвижном воздухе. Джил повернула голову к окну, напрасно надеясь, что если она закроет глаза и сосчитает до ста, то сможет уснуть. Не помогло. И она просто валялась, наблюдая за тем, как шевелится занавеска на окне от ветра, проникавшего через открытый верх окна.

Колыхание ткани действовало гипнотически, и Джил медленно расслаблялась. Она неожиданно вспомнила свою детскую, большую и светлую, с широким окном, в которое неизменно стучалась ветка яблони. Джил улыбнулась, когда внезапно стены квартиры исчезли, сменяясь такими привычными светлыми обоями с пушистыми зайцами. За шевелящейся занавеской покачивалась яблоня, шурша по стеклу.

Джил закрыла глаза, наслаждаясь покоем, которого не испытывала с того самого дня, как уехала из дома. Она пыталась отсечь от себя всё, что хоть как-то могло напомнить о прошлом, убеждала себя, что так будет правильней. Джил редко звонила отцу. Она приехала домой только один раз, на похороны матери, и это стало ещё одним поводом избегать дома.

Она подумала, что это неправильно. Утром она позвонит отцу и прекратит вести себя так, словно и он тоже виноват в её собственных проблемах. Джил открыла глаза, смотря на призрачных зайцев. Когда она не могла заснуть, она считала их и засыпала на двадцатом пушистике. Джил подтянула подушку поудобнее и принялась считать нереальных зайцев на нереальных стенах. Она дошла до двадцатого и повернулась на спину, чтобы продолжить считать тех, кто был на другой половине стены, когда увидела сидящего на краю её кровати. Он смотрел на неё спокойно и сурово, и ветер, долетающий до него, слегка шевелил его волосы. Джил ощутила, как её горло сжимается, язык прилипает к небу, а сердце останавливается.

— Ты забыла про меня, — произнёс Райз.

Он смотрел на неё, то самое прошлое, заставляющее её бежать от самой себя, и его лицо было полным укора. Райз протянул к ней руку, словно хотел коснуться Джил. Она же не могла пошевелиться, словно её парализовало.

— Ты предала меня, — его голос звучал так же глубоко и хрипловато, словно прошла пара дней, а не десяток лет с того момента, как он в последний раз обращался к ней. Джил снова видела его непослушные волосы, от которых черты лица становились резче и угрюмей. Волосы, которые она столько раз взлохмачивала со смехом, чтобы посмотреть, как солнце переливается в их прядях. Старая, изношенная рубашка явно была велика ему, как и раньше. Джил не могла ничего сказать, мысленно при этом исходя на крик в попытках произнести хоть слово.

— Ты бросила меня, — ветер откинул занавески и взлохматил волосы Райза, открывая его лицо, внезапно покрывшееся огромными ожогами. Джил открывала и закрывала рот, пытаясь вдохнуть.

— Ты бросила меня, — повторил призрак с обгоревшим лицом, опуская руку почти возле руки Джил. Кое-где плоть была прожжена, обнажая кость и нити сухожилий. То, что звучало в его голосе, словно проткнуло Джил насквозь, причиняя неимоверную боль, и она завопила что было сил.

Стоило её крику разорвать тишину, как всё исчезло. Не было никаких пушистых зайцев на стенах, за окном не шуршала старая яблоня. Джил была в своей тихой квартире. Она отползла к спинке кровати, подтягивая одеяло к себе и, испытывая болезненный озноб, плотней закуталась в ткань.

Спустя пару часов, когда солнце поднялось из-за горизонта, Джил наконец-то вылезла из постели. Пока варился кофе, она машинально наводила порядок, изредка потирая лоб. Голова грозила взорваться, словно мозг распух и не помещался в черепной коробке.

Пара глотков крепкого до невозможного кофе медленно возвращали всё на свои места, и наконец-то Джил могла уже трезво мыслить. Кажется, настала пора что-то кардинально менять, а если понадобится — вырвать с корнем или отстрелить.

Гай удовлетворенно улыбнулся. Большая черная тень, сидящая на краю плоской крыши здания, стоящего напротив дома Кэйлаш, наконец-то шевельнулась. Он просидел здесь половину ночи, находя дорогу к сознанию женщины и манипулируя тем, что там было спрятано. Да, такого он не пожелал бы никому. Он ощущал эту боль, которая заставляла её тело сворачиваться, а разум — стираться в порошок. И эта боль находила отголоски в нём, даруя цвет его бесцветному миру. Гай испробовал такое на Шолто, и, довольный результатом теперь наслаждался заслуженным эффектом. Правда, страдания Шолто были не так сильны, наверно потому, что женщина прятала в себе всё, не давая этому выйти наружу. Если бы эльф знал, ради чего ему пришлось испытать такое, он бы простил Гая. На войне все средства хороши.

Гай обнаружил эту способность в своем арсенале совсем случайно, когда неожиданно услышал мысли одного из служащих в своем офисе, после того как его спасло нечто от Фомор. Он подозревал, что оно использовало скорей всего свою кровь, в противном случае было бы сложно объяснить то, что он внезапно стал так легко рыться в мозгах окружающих.

Еще раз взглянув на окна квартиры, где сейчас пребывала в ужасе женщина, Гай поднялся, отряхивая песок и мусор. Он продолжит свою затею и будет возвращаться вновь и вновь, заставляя Кэйлаш медленно сходить с ума. Кажется, её боль будет отличным наркотиком, жаль только, что на короткое время. Вряд ли её человеческий разум выдержит долго его атаки.

Джил тем временем спустилась к машине. Казалось, что по ней проехал танк, разможжив голову. Тело было разбито, и она еле шагала по лестнице. У машины Джил поморщилась и подумала, что ей нужно обзавестись солнцезащитными очками. Свет резал глаза, а на машину, асфальт и небо было просто невозможно смотреть. Она постояла минуту, раздумывая, затем развернулась и пошла вниз по улице. Садиться за руль в таком состоянии — значит быть самоубийцей.

Она прошла почти треть пути, и постепенно мышцы приходили в норму. Сейчас Джил бесспорно не пробежит кросс, но бодро шагать вполне может. Температура на улице явно была запредельной даже по меркам начала лета. Воздух был горячим и влажным, словно улица превратилась в гигантскую парилку. Не спасал даже достаточно сильный ветер — он скорей создавал ощущение, что по телу проводят горячим мокрым полотенцем. На горизонте быстро собирались темные облака, обещая грозу. Что же, лето предлагало полный ассортимент своих прелестей.

Джил шагала вдоль участка, ожидавшего застройки городским муниципалитетом. Ещё не тронутый и не изуродованный, он тихо зеленел кустами сирени и акации. Когда-то тут пытались что-то сажать предприимчивые старушки, пытаясь вложить свою энергию в землю. Но старушек больше не было, и земля кое-где ещё цвела одичавшими цветами. Люди ушли, а их труд ещё радовал глаз. Скоро сюда придут рабочие, и техника сравняет ковшами всё, оставив лишь сухую, мертвую землю.

Она медленно шла мимо зеленеющего клочка посадок, и, несмотря на то, что она катастрофически опаздывала на работу, спешить ей не хотелось. Глядя на упорно продолжающие жить цветы, Джил неожиданно подумала о кладбище. Мысли, принявшие такой мрачный оборот, изнуряли посильней бессонной ночи с кошмарами, и Джил постаралась взять себя в руки. Несмотря на всю чертовщину, творящуюся вокруг неё, она не даст ей свечти себя с ума.

Подгоняемая порывами сильного ветра, толкавшего её вперед, Джил зашагала дальше. Через какое-то расстояние от неё в остатках высаженных кустов белела маленькая церковь, похожая на островок светлого цвета. Белое здание утопало в зелени, за которой никто не смотрел, не подстригал и не приводил в порядок. Джил прошла мимо неё, мельком взглянув и подумав, что этот островок дышит спокойствием и тишиной. И он абсолютно чужд городу и его суете. Она миновала заросли, распространявшие приятный, глубокий аромат сирени, и неожиданно, побуждаемая непонятным чувством, остановилась и обернулась.

Казалось, что ноги сами несли её обратно к бело-зеленому оазису. Джил нерешительно направилась по заросшей дорожке, ведущей к дверям церкви, отодвигая в сторону низко склоненные ветки. От движения с них осыпались лепестки, похожие на капли благоухающего дождя.

Двери церкви были закрыты, что выглядело вполне ожидаемо. Вряд ли кто-то приходил сюда последние лет пять, если не больше. Джил стояла, смотря на такие же белые двери, которые не потускнели и не выцвели, несмотря на забвение. От тени зелени воздух был не настолько удушлив и пылен. После некоторого колебания Джил подошла к входу. К дверям вели три небольшие ступени, служившие декоративным украшением, и она, смахнув с них старые листья и опавшие ветки, села на самую нижнюю.

Живая тишина, полная умиротворения, окутывала и при этом не баюкала, но словно стояла уважительно чуть в стороне, давая собраться с мыслями. Джил закрыла глаза. Сколько она так просидела — может пару минут, может десять. Неожиданно в голове из мутной мешанины мыслей выплыла одна, которая осталась на поверхности, вытесняя остальные. Она настойчиво говорила о том, что вероятно что-то идет не так, неправильно, и Джил сама выбрала это неправильное направление.

— Но если ты уже понял, что твоя дорога не верна, разве ты не стала возвращаться в нужном направлении?

Джил открыла глаза. Возле куста, усыпанного цветами, стоял похожий на священника мужчина, и его седые волосы были одного цвета с белыми лепестками сирени. Темная одежда слегка шевелилась от ветра, гнавшего свинцовые тучи по небу к городу. Джил решила встать, чтобы не выглядеть непочтительно, но священник жестом остановил её. Затем подошел и сел рядом с ней на ступени. Джил испытывала неловкость — она срочно стала думать о том, что может чем-то невольно оскорбить его и это место, а потому молчала, словно проглотила язык.

— Людям свойственно заблуждаться, но обычно они не прислушиваются к голосу, который предупреждает их о неверном выборе, — священник наклонился к Джил и показал рукой на прячущуюся в зарослях дорожку, — если перед ними стоит выбор — широкая дорога или узкая и малозаметная тропинка, какую они выбирают?

Он кивнул, словно Джил ответила, и покачал головой:

— Но ведь удобный и проторенный путь не всегда ведет туда, куда нужно. Да и чаще всего, он просто ведет кругами, от того и проторен, что по нему можно бесцельно шагать вечность.

Где-то на горизонте громыхнул раскат грома, и поры ветра резко согнул кусты, наклоняя их к земле. Джил и священник смотрели на ветки, с которых осыпались цветы под напором ветра.

— Куда же мне тогда идти? — неожиданно спросила Джил, обхватывая себя руками.

Священник повернул к ней лицо, на котором были удивительно молодые, яркие глаза, словно в старом теле жил юный мальчик. Ветер дул прямо на них, но его седые волосы оставались лежать ровно, и ни единой пряди не выбивалось от порывов.

— Слушай свое сердце, оно подскажет дорогу — произнес он. Джил снова посмотрела на дорожку. Тучи почти закрыли небо, оставив маленький клочок синевы. Край темных облаков разрезала молния, похожий на извитой корень, уходящий куда-то в землю. Непогода надвигалась на город.

Когда Джил повернулась снова к своему собеседнику, она почти ожидала, что он исчезнет, как один из её миражей. Но он оставался на месте, и его глаза со спрятавшейся в них улыбкой говорили, что он знает о её мыслях.

— В своё время, — ответил он ей, отрицательно качая головой, — и в свое время все вернутся на свои места. Каждый идет к своей цели, но они так тесно связаны одной нитью, что это неизбежно. Ты должна сделать свой выбор — идешь ли вперед. Или стоишь на месте.

— Я хочу идти вперед, — ветер взметнул волосы Джил, бросая их ей в лицо, — но я не могу никак уйти от своего прошлого.

— Тогда возьми его с собой. Ведь настоящее растет корнями в нём.

— Оно слишком мрачное, — Джил попробовала представить, что сможет спокойно засыпать и просыпаться с мыслями о нём, а не убегать от него. Это было так заманчиво, — и я давно уже не верю в то, что что-то может измениться.

— Оно мрачно ровно настолько, насколько ты стараешься убежать от него и от себя, заключенной в своё прошлое. Встреться лицом к лицу с ним, и конец окажется всего лишь началом. Ты думаешь, что потеряла веру, но кто сказал, что вера оставила тебя? Может, просто ты не хочешь видеть того, что продолжает стучаться в твоё сердце?

Джил удивленно взглянула на священника. Он явно не представлял — как смерть и чувство вины могут быть началом чего-то. И он не мог понять, что Джил просто не в состоянии поверить в то, чему молилась в детстве перед сном потому, что, чем старше она становилась, тем больше понимала, что между ней и чем-то тем, заоблачным, лежит пропасть. Она верила тому, что видела, а видела Джил только боль, грязь и несправедливость, царящие повсюду. Как же может звать её к себе вера, если тогда, когда она так нуждалась в ней, в её помощи, та просто взяла и оставила её?

Старик же рассматривал тучи, разрезаемые молниями, словно Джил вовсе не было рядом. Она же поняла, что хочет спросить его о многом, но мысли внезапно стали разбегаться как стадо овец.

— Сейчас будет дождь, — произнёс старик, — тебе надо поторопиться.

Джил поднялась со ступеней, словно её тело слушалось его слов, и направилась по дорожке к шоссе. На секунду она остановилась и оглянулась. Седой мужчина всё так же сидел на ступенях у входа и с улыбой смотрел ей вслед.

Она вышла на шоссе как раз в ту минуту, когда мимо проезжал невесть откуда взявшийся автобус. Джил, подгоняемая первыми крупными каплями дождя, замахала водителю, чтобы он остановился. Когда автобус тронулся с места и поехал, она выглянула в окно. Молния ударила совсем близко, отчего и зелень, и стены церкви стали ослепительно яркими на мгновение. Она смотрела на них до тех пор, пока автобус не повернул вниз, оставляя этот островок позади.