Шолто медленно подошел к окну, чувствуя, как каждая мышца в его теле протестует против движения. За окном темнело вечернее небо, но свет городских огней оставлял кусок, расположенного над зданиями, гораздо светлее, чем остальная его часть. Несмотря на то, что отравленная рана заживала медленно и плохо, словно тело отторгало все попытки восстановления, пока в нём оставалось хоть капля яда, Шолто чувствовал себя гораздо лучше. Если бы ещё так же было неплохо и морально, то тогда даже огромный рваный шрам, который теперь украшал его тело, не был бы поводом для грусти.

Но Шолто знал, что даже если раны на теле и заживают, то раны внутри, не зарастают так просто. Если они вообще могут когда-либо зажить.

Он смотрел на улицу, освещенную фонарями, а в голове снова и снова повторялись слова, которые бросил ему Гай, словно кто-то включил кнопку повтора и проматывал их бесконечно. Шолто сделал то, что мог для него, когда нёс тело Гая, из которого почти вытекла жизнь. Шолто был просто жалок, когда напился и решил найти Гая, хотя бы для того, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Пьяный идиот, испытывающий беспокойство за того, кто убивал так же легко, как и дышал. Но в ту ночь его идея спасла Гаю жизнь.

Шолто понимал, что ещё пара минут — и на его руках так и останется холодная, безжизненная оболочка в виде трупа. Зелья, которыми славились Фомор, возможно и не шли ни в какое сравнение с ядом на оружии бронированных демонов, но всё же были так же опасны.

Дождь лил всё сильнее, когда машина, которую он угнал с той темной улицы на окраине, заглохла. До особняка оставалось ещё слишком далеко, чтобы позвать на помощь, и Шолто был в ярости и смятении. Это и помогало ему оставаться в своем обличии альва. Затем он неожиданно вспомнил о странном ритуале, описание которого случайно прочитал в рукописи, почти стертой от времени. Она была написана так давно, что могла претендовать на то, что помнила еще времена Проклятого, попытавшегося захватить миры. Странные слова на древнем языке рассказывали о том, как соединить жизни двоих, чтобы один мог спасти другого. Связь между ними становилась кровной, и они могли всегда найти друг друга, как члены семьи.

Эти слова засели в памяти Шолто, словно ожидая своего часа, который сейчас и пробил. Дождь лил сплошной стеной, и Шолто вытащил тело Гая, опуская его прямо на залитый водою асфальт посреди дороги. Он плохо помнил то, что делал, пытаясь повторять всё в точности так. Как было написано в рукописи. Он был чем-то большим, чем тот Шолто, который всегда старался быть незаметным и неуязвимым для мира вокруг, словно его настоящие чувства и сила выливались наружу, не сдерживаемые больше ничем. Он обращался к Силе, что правила миром и знала — что лучше для каждого из них, он призывал четыре стороны света и силу, связывающую жизнь и смерть, прося позволить ему вернуть того, кто был в опасности. Шолто лишь на мгновение остановился, прежде чем распороть кожу руки шипами другого крыла, помня, что его кровь ядовита для всех. Но вид Гая, чье лицо было белым, как снег, заставил его отбросить сомнения. И когда ритуал был завершен, а с его руки, которую он заставил стать обычной, человеческой, капала кровь, начинающая уже останавливаться, ему больше не оставалось ничего, кроме как сидеть подле неподвижного тела и ждать. Он укрывал крылом Гая от льющихся с неба потоков дождя и ждал.

Когда сердце Гая начало биться, Шолто сперва не понял — в чем дело. Казалось, что в его собственном теле забилось два сердца. Но затем, с облегчением понял, что ему удалось задуманное. Стук второго сердца затих, но слабый пульс на шее Гая был ощутимым, и Шолто решил поспешить, чтобы передать его теперь целителям.

На самом деле он не хотел, чтобы тот очнулся и увидел его таким. Чудовищем.

Он долетел до особняка и, приняв обычный вид, донёс Гая до ворот, немедленно распахнувшихся перед ним.

Теперь их жизни были связаны так, что они считались братьями. Какая-то часть Шолто наконец-то смело считала Гая своим, частью своей жизни. Своей семьи, которой у него никогда не было.

Он сейчас охотно бы напился, если только мог. Но никто в здравом уме не принес бы ему не то что бутылку виски, но даже каплю его в стакане. Шолто столько лгал, что сделал это почти искусством. Искусством выдавать неправду за полуправду, а затем — превращать ту в истину.

Иногда казалось, что он настолько заврался даже самому себе, что потерял способность здраво оценивать истинное положение вещей. Хотя нет, он продолжал лгать, чтобы хоть как-то создать видимость прежней жизни и прежнего Шолто.

Когда Аноэль, оказавшийся первоклассной сиделкой и ненавязчивым собеседником, как бы невзначай поинтересовался — как у него дела, Шолто пустился в пространный бред о том, что ему не терпится вернуться к делам. Он даже немного болтал о Коллахте. Если Аноэль и понял, что Шолто бесстыдно врет, то не подал и виду.

На самом деле Шоло было нужно много, очень много виски, водки и петля. Будь он человеком, петля стала для него спасением, но, к сожалению, Шолто был бессмертен. А то, что неотступно следовало за ним, просто так и требовало, чтобы он разбил себе голову и избавился от своих мыслей.

Когда Гай выкрикнул ему в лицо то, что он проделал с его сознанием тот же трюк, которым славились все темные альвы, умеющие изворачивать разум жертвы так, что та сходила с ума от собственных страхов и тайных грехов, Шолто впал в ярость. Но он простил бы ему это, остынув позже, если бы не совершил величайшую ошибку, позволив себе проникнуть в мысли Гая.

То, что Шолто узнал, разрушало его.

Гай использовал на нём новоприобретенную возможность для того, чтобы оказаться ближе к женщине. Той самой женщине, ненависть к которой он никогда не скрывал, и о которой Шолто разузнавал как можно больше, считая, что Гай хочет разобраться с ней, так неприятно помешавшей его планам.

Но самое главное и непонятное было то, что сейчас Гай думал только о ней, он был почти поглощен этими мыслями. Настолько, что в его мире больше не было места ни для кого.

Шолто было больно. Слишком больно, несмотря на то, что всё это было глупым и неразумным. Он понял, что всегда думал о Гая, как о самом близком ему существу. Он был рядом с ним рядом слишком давно. Если бы не Гай, Шолто так бы и странствовал, не оседая нигде. Но он остался с Гаем, неожиданно привязавшись и стараясь разделять все его дела. Он нашел его, когда Фомор собиралась заняться с ним своими чудовищными играми. И он спас его, вернув ему жизнь.

Шолто дал ему всё то, что имел, фактически разделив с ним всё и свою жизнь тоже.

А теперь Гай жил мыслями о человеческой женщине, вычеркнув разом всех, кто был с ним рядом так, словно они всегда были абсолютно ничем. Шолто пытался сказать себе, что рад за него, но это было тоже ложью. Он не мог радоваться потому, что ему было больно.

Когда он занялся адвокатской практикой в этой стране, он не ожидал, что однажды Гай спасет ему жизнь. Возможно, кто-то мог бы посчитать, что он вернул долг сполна, когда в свою очередь сохранил жизнь Гаю. Но было ещё нечто, что не могло разрушить его обязанности быть с ним и защищать его.

Он закончил свои дела и собирался уже уходить, когда к нему приблизился пожилой мужчина, одетый как знатный аристократ.

— Могу ли я поговорить с Вами, господин Шолто?

Они сидели в его небольшом кабинете, и Шолто слушал неторопливую речь, каждое слово которой заставляло его сопротивляться эмоциям, которые невольно пробуждал рассказ.

— Этот человек нуждается в защите, как от людей, так и от тех, кто не является людьми.

— Почему Вы говорите так, словно думаете, что я могу кого-то защитить?

— Потому, что я знаю — кто Вы.

Два обитателя иных миров смотрели друг на друга в упор, и Шолто первый заговорил:

— Почему он так важен для Вас?

— Он является частью того, что может принести большие перемены. Но при этом, он — всего лишь подросток, который нуждается в защите. Я не могу доверять информацию о нём кому-либо, кто может предать нас. У меня не было возможности наблюдать за ним с рождения, я был вынужден находиться в другом мире. Но сейчас, я стараюсь наверстать упущенное время и должен помочь ему.

Этот человек умалчивал половину того, что заставляло его придти с таким предложением. Шолто покачал головой.

— Я — плохой помощник в этом деле.

Его собеседник наклонился вперед:

— Вы ошибаетесь.

Их первая встреча произошла задолго до той ночи, когда на Шолто напали гули. Когда он впервые увидел Гая, он понял — почему его собеседник был прав.

Верность отверженного ублюдка, который не должен был выжить, неожиданно стала принадлежать тому, кто так же, как и он сам, был вне любых законов.

Дальше он не мог себе позволить вспоминать, слишком уж ранили эти картины далекого прошлого.

Напиться так, как он напился, когда Гай избил его, терпевшего тот отвратительный срыв лишь потому, что он знал, что заслужил это, Шолто не мог. Он подвел тогда его, проиграв дело, и он терпел боль, тогда как Гай даже не знал, что перед ним, полностью в своей крови, находится существо, которое вызывает страх и ненависть почти во всех мирах, способное легко убить самого Гая.

Но и оставаться рядом с ним, находящимся при этом за тысячи световых лет, Шолто тоже больше не мог. Гай не нуждался ни в нём больше, он стал достаточно силён и умен, чтобы противостоять любой опасности. А Шолто внезапно понял, что оказываться ненужным — самое худшее, что только может быть. Сейчас он был похож на разрушающееся изнутри здание, грозящее погрести всё под собой, и ему явно не стоило находиться возле Гая, хотя бы ради его же блага.

Оставалось только одно. Иногда лучше отпустить тех, кто слишком долго был рядом.

— Ты еще слишком слаб, чтобы пройти через Проход, — произнёс лорд Айнгус.

Шолто обернулся. Почти десять минут назад он попытался позвать дядю, не особо надеясь на результат. И вот, тот стоял перед ним, а на лице дяди было то же усталое выражение, говорившее, что он слишком погрузился в заботы и собственные горькие мысли, оплакивающие по-прежнему погибшего сына.

— Я думал, что Вы будете больше рады тому, что я хочу вернуться.

— Надвигается война, — произнёс Айнгус, — и если она дойдет до нас, то я не хочу потерять и тебя.

Шолто промолчал. Несмотря на то, что дядя внезапно вспомнил, что они — родственники, он никогда бы не поверил, что тот окончательно перешагнул через отвращение к сущности Шолто. Но сейчас ему было больше некуда идти, и Коллахт ждал его. Старая, ненавистная и прекрасная тюрьма.

Он, прихрамывая, подошел к дяде.

— Мы идем? — Спросил Шолто, давая понять, что им больше нечего обсуждать. Дядя оглядел его и, кивнув, повернулся к дрожащему посреди комнаты Проходу, который соединял сейчас этот мир и земли Коллахта. Шолто бросил последний взгляд назад, мысленно прощаясь со всем.

С Гаем.

Он сможет жить дальше, перешагнув через такой пустяк, как боль в сердце. Проход поглотил его, сомкнувшись со всех сторон и унося туда, где прежнего Шолто больше не было.

***

Кэйлаш исчезла так внезапно, что Гай мог поверить, что она ему всего лишь привиделась. Он всего лишь отвлекся на минуту, поздоровавшись с одним из тех, кого финансировал, получая взамен отсутствие проверок и подозрительного интереса к своим делам. А когда снова повернулся к Кэйлаш, её нигде не было.

Он прошёл в гостиную, рассчитывая, что она вернулась обратно, но её там не было. Обойдя еще несколько комнат, Гая понял, что она, по всей вероятности, уехала. Наверняка, со своим прокурором. Больше ему не хотелось здесь оставаться потому, что в дальнейшем времяпровождении посреди малознакомых и неинтересных ему людей Гай не видел смысла. Аноэль сам вернется тогда, когда наконец нагуляется и наразвлекается вдоволь.

Гай вышел на улицу, направляясь к парковке. Всё, что он сейчас хотел, это сесть за руль и убраться отсюда подальше, чтобы остаться наедине с собой и тем, что только что произошло с ним. Он пока не мог найти объяснения случившемуся на танцполе, оно выходило за рамки того, что он мог понять. Единственное, что было понятно ему, так это то, что их с Кэйлаш что-то связывало. Нечто общее, о чем знали лишь они вдвоем. И это позволяло ему ощущать себя в какой-то мере частью её мира.

Позади него раздавались голоса тех гостей, которые явно перебрали с выпивкой и развлекались уже в тени закоулков аллей. Какая-то женщина смеялась высоким, похожим на переливы колокольчика смехом, и явно направлялась тоже к парковке, покидая компанию. Гай слышал, как постукивают её каблуки по дорожке, но сейчас все звуки словно отскакивали от непроницаемого кокона мыслей, в который он был погружен. Гай внезапно подумал о том, насколько хрупка жизнь человека, который даже не подозревал о том, что его руки легко могли сломать её как тростинку.

Он не сразу вернулся обратно, на землю, когда за его спиной раздался высокий и звучный голос Дайен Фомор:

— Ты потерял кого-то, дорогой?

А затем на его голову обрушился удар, сопровождаемый невнятным шепотом странных слов, и всё вокруг погасло и затихло.

Дайен извиняющее улыбнулась мужчине, который подогнал её Ламбоджини:

— Муж опять перебрал, никак не могу за ним уследить, — её голос звучал так трогательно и растеряно, что мужчина просто не мог не пожалеть такую красивую женщину, вынужденную практически волочить на себе пьяного вдребезги супруга. Он даже помог ей усадить того в машину, мужик был абсолютно в отключке.

Дайен довольно улыбнулась, отъезжая от виллы. Люди всегда настолько доверчивы, что готовы поверить любой лжи, даже если она не всегда складна. Этот человек даже не подумал задаться вопросом — как она может тащить на себе взрослого и крепкого мужчину, который вдвое больше неё самой.

Гай очнулся, с трудом открывая глаза. Казалось, что все его органы чувств ушли в дикий загул, и он не может ни внятно говорить, ни слышать, ни понять свое положение в пространстве. Голова раскалывалась так, словно на неё уронили груду камней. Он попробовал повернуть глаза, чтобы понять — где находится, но казалось, что любое движение заставляет мир вокруг крутиться колесом.

Под ним была постель. Но явно не в его комнате, поскольку он еще пока не спятил настолько, чтобы спать на красных шелковых простынях. Такие ещё мог предпочесть Аноэль, но тот вроде как завязал с такими замашками. Да и вся комната была похожа скорей на номер-люкс в дорогом отеле.

Гай поморщился и попытался поднять руку, чтобы потрогать голову и убедиться — точно ли она на месте. Но тут же выяснилось, что он не может этого сделать потому, что его руку прочно удерживает наручник. Невероятно. Гай дернул вторую руку, убеждаясь в том, что действительно прикован к кровати. Более того, неожиданно оказалось, что его сил было мало, чтобы разорвать наручники.

— Это закаленная дыханием вечного огня сталь, — Дайен присела на край кровати и сдвинула с его лица пряди волос, упавшие на глаза.

— У тебя слишком тяжелая рука для женщины и отвратительная любовь к заклятьям, — сообщил ей Гая скучающим тоном, на какой был только способен при всей головной боли и двоящемся мире в глазах.

— Ох, прости, но у меня не было другого выхода. К тому же, я ведь не человек, — Дайен пожала плечами.

На ней было красное платье, которое выглядело как вторая кожа, обтягивающая её тело и демонстрирующая всё округлости и изгибы. И при всем вызывающем виде и цвете платье только ещё больше подчеркивало её красоту. Гай поинтересовался:

— Тебя так часто бросают при всем твоем очаровании, что ты вынуждена удерживать при себе мужчин только наручниками?

— Только одного, — Дайен улыбнулась и провела рукой по его щеке, — того, что всё никак не дается в руки.

— Знаешь. Вообще-то такое, — Гай приподнял руки, насколько это было возможно, демонстрируя наручники, — возбуждает лишь при обоюдном согласии. А так ты рискуешь остаться ни с чем.

Дайен убрала руку от его лица, но не перестала улыбаться. Она поднялась и прошла куда-то вглубь комнаты. Гай же воспользовался моментом и закрыл глаза, чтобы боль немного отступила. Насколько он мог судить по свету за большими окнами, уже стоял день. А это значило, что он отключился почти на половину суток, если не больше.

Тем временем Дайен вернулась к постели и стояла над ним, оценивающе рассматривая его.

— Сомневаюсь, что из меня будет хорошая игрушка для твоих фантазий, — Гай размышлял — через сколько времени Аноэль хватится его и сообразит, что его отсутствие слегка затянулось?

— Раньше я и впрямь думала, что ты сможешь ею быть, — согласилась Дайен, — но теперь я хочу гораздо большего.

Гай приоткрыл глаза, насмешливо глядя на неё.

— Например? Секс с болью и кровопусканием тебя больше не воодушевляет?

Дайен пожала плечами.

— Думаю что да, не воодушевляет, — она присела рядом с ним и провела тонкими пальцами по его груди, раздвигая расстегнутый ворот рубашки.

— Провальная затея, — лениво ответил Гай, — видишь ли, я, к сожалению, не испытываю интерес к женщинам.

Дайен резко подняла голову, отчего её золотые волосы разлетелись по плечам, и Гай понял, что она беззвучно смеется.

— Я почти поверила бы в это, если бы не видела, как ты вчера обнимаешь одну из интересных тебе женщин. Более того, ты до невозможного хотел не просто обнимать её и танцевать, и мне показалось, что тебе очень хотелось, чтобы вы были настолько близко, что между вами не осталось бы даже намека на одежду. Тебе настолько не интересны женщины, что не можешь думать ни о чем другом, кроме неё.

Гай смотрел на неё в упор, испытывая потрясение, от которого даже голова внезапно перестала болеть.

— Одна из способностей моего народа — это умение заглядывать в чужие мысли. Правда, мы можем это делать лишь тогда, когда жертва потеряла контроль над собой. Говорят, что кто-то из наших предков был темным альвом, то ли захваченным в плен, то ли добровольно укрывшимся в нашем мире, когда Проклятого приговорили к изгнанию и забвению, — Дайен улыбалась, но её глаза были холодными как лёд.

— Полагаю, что я обязан хранить целомудрие лишь потому, что ты обратила на меня своё внимание? — Раньше Гай понятия не имел, что такое страх, но сейчас неведомое доселе чувство проникало под кожу миллионами игл и заставляло сердце биться сильнее от одной только мысли, что он навлек на Кэйлаш беду.

— Нет, дело не в простых девках, с которыми может развлечься каждый желающий, — пальцы Дайен медленно скользили вниз, и Гай испытывал такие же эмоции, как если бы по нему ползали ядовитые насекомые, — дело в том, что ты хочешь быть с ней, как с себе подобной. Тебе нет дела ни до того, что она — просто человек, ни до того, что она никогда не примет тебя, ни до того, что ты становишься жалким, когда почти готов опуститься до того, чтобы притворяться таким же человеком, лишь бы она обратила на тебя взгляд ещё раз. Но ведь ты — не человек, — голос Дайен опустился до шепота, который окружал Гая, вползая в уши и голову, — ты даже не человек наполовину. Ты — то, что наслаждается кровью и смертью, и ты никогда не перестанешь быть самим собой, сколько бы ни старался.

Он почти перестал дышать не только от страха за Кэйлаш, но и от слов Дайен, которые были правдой. Гай никогда раньше не думал об этом, не задавался вопросом — как сможет он совмещать в себе двух разных существ, одно из которых было охотником и убийцей, а второе тянулось к Кэйлаш.

Дайен наклонилась так низко, что её губы почти касались его рта.

— Я вижу, как ты обдумываешь все способы, чтобы обезопасить свою игрушку, — её дыхание было свежо, как ветер над лугом, но Гай испытывал желание отдвинуться от неё как можно дальше, — но проблема в том, что ты опоздал.

— Что ты сделала с ней? — Хрипло спросил Гай, сжимая кулаки. Адская сталь впилась в кожу, почти разрезая её. Дайен выпрямилась, отстраняясь наконец-то от него.

— Абсолютно ничего.

Она потянулась к прикроватному столику и затем повернулась к Гаю, демонстрируя ему золотое кольцо с массивным рубином.

— Смотри, — она надела кольцо на указательный палец и повертела рукой, чтобы Гай рассмотрел его как можно лучше, — а вот и маленький сюрприз.

Дайен коснулась большим пальцем края кольца, и из оправы, удерживающей камень, появились несколько небольших шипов. Гай настороженно смотрел на кольцо, которое Дайен приближала к нему так, чтобы шипы угрожающе зависли почти в сантиметре от его лица.

— В этом камне находится некий яд, и достаточно лишь слегка задеть шипами кого-нибудь, чтобы он оказался в его коже, — Дайен рассказывала это так буднично, что Гай почти приготовился услышать о том, что Кэйлаш мертва. Он рванулся, снова пытаясь разорвать удерживающие го наручники, и Дайен рассмеялась над его попыткой освободиться.

— Я убью тебя, если она мертва! — Гай догадывался, что эти оковы не только удерживают его, но и не дают ему проявить свои силы и тем более — измениться.

— Это было бы слишком просто и грубо, — Дайен смеялась, и её золотые волосы переливались на свету как струи воды, — этот яд всего лишь подчиняет полностью чужую волю и разум тому, кто применил его.

— Что ты хочешь от неё? — Гай уже знал, что первым, что он сделает как освободится, это разорвет её большие, трепещущие и сочащиеся кровью куски плоти. Но перед этим вырвет собственными руками сердце Дайен.

Она провела рукой по камню, шипы которого снова исчезли внутри оправы.

— Она мне не интересна, если говорить честно, дорогой. Но я решила, что будет очень забавно, если я скажу ей сделать нечто такое, что в корне изменит её скучную жизнь.

Гай мысленно издал вопль бессильного бешенства. Он знал, что кажущиеся невинными, на первый взгляд, слова Дайен на деле могут означать только ужасное для Кэйлаш. Но он попался в ловушку и был лишен возможности даже вырваться из этого номера. Оставалось лишь одно — положиться на хитрость и уступить Дайен ровно настолько, насколько это было нужным для того, чтобы освободиться и найти Кэйлаш.

— Я готов сделать всё, что ты скажешь, если потом ты отпустишь меня, — произнёс Гай, несмотря на то, что всё внутри него протестовало против этого.

Дайен довольно улыбнулась.

— Я знала, что ты скажешь именно так. И, конечно же, я отпущу тебя после того, как получу всё, чего мне хочется. Но …

Она поднялась, и её красное платье выглядело так, словно она вся в крови, стекающей по её телу и ещё не утратившей своего поглощающего свет оттенка, который звал Гая и обещал много безумия и тьмы. Дайен расстегнула молнию на боку, и платье скользнуло вниз, обнажая совершенное тело, на котором больше не было ничего. Но это не будило в Гае абсолютно ничего, даже несмотря на то, что более совершенней и желанней не могла выглядеть ни одна женщина. Красота Дайен была слишком совершенна, чтобы быть настоящей. Она подняла руки, убирая назад волосы, и её золотистые глаза с вертикальным зрачком, похожие на неподвижные змеиные глаза, смотрели на Гая так, как смотрит рептилия перед на жертву перед броском.

Кожа на прекрасном лице сморщивалась, меняя цвет на пепельно-серый и показывая настоящую Дайен. Она приблизилась к Гаю, скользящими движениями оказываясь поверх него, и одним движением распахнула на нём белую рубашку, заставляя пуговицы с треском разлететься в разные стороны. Провела руками по его телу, спускаясь к ремню на черных брюках, и тот, медленно разрезаемый острыми когтями на тонких пальцах, словно предсказывал, что Гая ожидает много и много чего-то извращенного и манящего, как бездонная пропасть.

Дайен оглядела его и довольно улыбнулась, как кошка, налакавшаяся сливок.

— Но боюсь, что будет уже немного поздно, мой дорогой.