Замечательный советский драматург Виктор Розов почти во всех своих произведениях показывал большую патриархальную семью. За одним обеденным столом собирались два-три поколения: дети, родители и старики, дальние родственники. Обсуждали свои проблемы, потом появлялся их родственник или знакомый из провинции, который в итоге оказывался более нравственным, чутким, ранимым человеком, чем жители столицы.
Он хорошо знал эту тему, так как сам родился в такой же семье в Ярославле. Его дядя Александр Федорович был знаменитым врачом. До сих пор его чтят в Костромской области, куда позже перебралась семья, едва ли не выше, чем самого драматурга. Он обладал приятным баритоном, пел, организовывал домашние спектакли. Возможно, такая атмосфера повлияла на маленького Витю. Виктор был младшим сыном Сергея Федоровича Розова, по профессии бухгалтера или, как тогда говорили, счетовода. Родился Виктор в воскресенье, в престольный праздник — день явления Толгской Богоматери. Это считалось счастливым предзнаменованием, и будущий драматург его полностью оправдал. До трехлетнего возраста Витя сильно болел, местный врач даже сомневался, что мальчик выживет. Он выжил, поправился, пережил разруху и Гражданскую войну. Дом Розовых сгорел в 1918 году, семья перебралась в Ветлугу, а затем в Кострому. Кострома и стала его второй родиной. Там он работал с 1932 по 1934 год в Театре юного зрителя, который основала группа молодежи под руководством режиссера костромского театра Н. А. Овсянникова.
В 1934 году Виктор Розов поступил в театральное училище при московском Театре Революции (ныне — Театр имени В. Маяковского) и учился на курсе замечательной актрисы М. И. Бабановой. После четырех лет учебы его взяли в театр актером вспомогательного состава. Когда началась война, Розов добровольцем ушел на фронт. Военная история будущего драматурга продлилась недолго. Первый и последний для него бой произошел под Вязьмой близ Москвы. Артиллерийское орудие, при котором состоял Виктор, накрыло снарядом. Весь расчет погиб, только рядовой Розов был тяжело ранен. Но и здесь Толгская Богоматерь хранила будущего драматурга. Шесть суток его везли в тыл, кровотечение остановить не могли, из-за нечеловеческой боли Виктор все это время не мог спать. Но солдата спасли. Сначала госпиталь во Владимире, потом в Казани. Оттуда он вышел на костылях летом 1942 года и приехал к отцу в Кострому. Позже он поступил на заочное отделение Московского литературного института, начал учиться на драматурга. В Костроме он написал первый вариант своей пьесы «Вечно живые», которая тогда называлась «Семья Серебрийских». Ее даже хотели поставить на сцене Костромского театра, но дальше надежд дело не пошло. Потом начался калейдоскоп событий и перемен в жизни Розова. Он успевает поработать в трех московских театрах, во фронтовых театрах, потом остается без работы и с энтузиазмом принимает приглашение Наталии Сац поехать к ней в Алма-Ату и помочь ей организовать театр для детей и юношества Казахстана, хотя для этого ему и пришлось бросить учебу в институте.
Вернувшись в Москву, он работает режиссером в театре ЦДКЖ. В 1949 году он пишет пьесу «Ее друзья», которую ставит Центральный детский театр, с которым драматург связал свою жизнь. Пьеса имела необыкновенный успех и была впоследствии поставлена в сотне советских театров. Потом последовали шедшие с неизменным успехом пьесы «В добрый час», «В поисках радости», поставленные в ЦДТ, «Вечно живые», с которой начался новый театр «Современник». Литературный институт Розов закончил только в 1953 году, зато в качестве дипломной он представил пьесу «Страницы жизни», которая уже готовилась к постановке в ЦДТ. Интересно, что драматург остался работать в своем родном Литературном институте, где трудился вплоть до 1995 года. Появились деньги от первых гонораров. Вкладывать их особенно было не во что. Жил Розов со своей женой актрисой Надеждой Козловой и сыном Сергеем в коммуналке в Зачатьевском переулке. Ближайшей перспективы получить отдельную квартиру не было. Правда, Розов купил представительский автомобиль ЗИМ, который тогда продавался совершенно свободно и спросом не пользовался из-за своей дороговизны. Но других возможностей разумно вложить деньги не представлялось.
Поэтому Розов с энтузиазмом откликнулся на предложение кинорежиссера Александра Зархи купить у него участок в поселке Красная Пахра. Строений на участке еще не было, но это было делом поправимым. Сначала Розов возвел на своем участке времянку, но такую, в которой вполне можно было жить. Два этажа, терраска, дровяная печь, на которой можно было готовить и обогревать две комнаты. На глазах росло здание большой дачи. Участок ему достался солнечный, без больших деревьев, подлесок вырубили, что позволило организовать отличный огород и, главное, цветник.
У Виктора Сергеевича была своеобразная теория писательского творчества. Он считал, что творчество неуправляемо, а писатель, говоря «сельскохозяйственным» языком, должен рыхлить, готовить почву, из которой вдруг пойдет росток. И вот этот момент ни в коем случае нельзя упустить, спугнуть. Розов неустанно собирал факты, подтверждающие эту теорию. Он вспоминал, что в Доме литераторов видел известного писателя, идущего по коридору и явно обдумывающего сюжет своего нового произведения или какие-то его нюансы. Навстречу шла шумная компания, сильно разогретая спиртным и готовая предложить писателю разделить с нею радость жизни. Тот уклонился от встречи, юркнул на лестничную клетку и забежал в туалет, где в спокойной творческой обстановке смог оформить свои мысли.
Дача очень помогала «процессу подготовки почвы», способствовала организации творческого процесса. В Москве Розов очень много занимался общественной и профессиональной деятельностью. Он был Секретарем Московской писательской организации, заведующим кафедрой драматургии Литературного института, членом редколлегии чрезвычайно популярного молодежного журнала «Юность», поэтому времени на спокойный и непрерывный творческий процесс ему не хватало. Он лишь придумывал тему, сюжет, какие-то принципиальные детали, фрагменты, но оформлял эти наброски в пьесу на даче, в спокойной обстановке в летний период.
Часто в разгар летнего сезона Виктор Сергеевич со всей семьей покидал дачу и плыл на теплоходе по Волге, каналу Москва-Волга или по Оке. На теплоходе ему замечательно работалось. Небольшое покачивание, шум речной волны и двигателей судна, спокойная природа средней полосы России умиротворяли и одновременно стимулировали драматурга к творчеству. Опять-таки, теплоход останавливался в родных и милых сердцу Розова городах: Ярославле, Костроме, Угличе, Плесе, Нижнем Новгороде, Касимове, Муроме. Можно было не спеша пройтись по тихим улочкам, посмотреть на знакомые с детства дома, встретиться со знакомыми и родственниками. Путешествие длилось обычно от одной до двух недель. Семья Розовых снимала каюту «люкс» на верхней палубе с ванной и туалетом, двумя комнатами. В одной комнате стоял письменный стол, за которым Виктор Сергеевич работал. Когда уставал, выходил на палубу, здоровался с попутчиками, смотрел на прибрежные холмы. Жизнь на теплоходе текла медленно, размеренно, событий было мало, поэтому пассажиры обычно либо делились впечатлениями от последней экскурсии, либо гадали, что будет в ресторане на обед или на ужин. Розов в этих разговорах участия не принимал, голова его была полна идей, переживаний героев и фраз, ведь в пьесе все эмоции, переживания героев можно было выразить только монологами или диалогами, повествовательный авторский текст там, естественно, отсутствовал. Но такие путешествия носили в творчестве драматурга все-таки вспомогательный характер, основную работу он проделывал на даче. В молодые годы он старался уехать из Москвы на все три летних месяца.
На даче, помимо ближайших членов семьи, собиралась большая и разнородная компания. Ближайшие друзья — Гришины, многочисленные родственники из Костромы, Ярославля, со стороны жены — из Сибири, легендарная бабушка Соня с сыном Олегом; места в большой даче и во времянке хватало на всех. За столом собиралась столь любимая Розовым большая семья.
Виктор Сергеевич просыпался рано: в половине девятого, самое позднее в девять. До завтрака шел поливать цветы, немного ковырялся в земле. В цветы он был влюблен с детства: «Еще в Костроме в 1923 году девятилетним мальчиком я на развалинах каких-то бывших до революции кирпичных строений в нашем дворе устроил маленький цветник, прямо на кирпичной крошке. Я корзинкой таскал плодоносную землю с так называемого маленького бульварчика — остатков земляного вала, когда-то обносившего город, — и сажал только нехитрые маргаритки и анютины глазки… Цветы я любил даже как-то ненормально. Помню, в той же Костроме вынес я выхоженный мной бальзамин на балкон под дождь, чтоб напоить его именно дождевой водой, а хлынул такой ливень, что сломал верхушку цветка. Я подхватил плошку, внес в комнату и залился горючими слезами. Мне было его жаль: казалось, ему больно, как совершенно живому существу». На даче эта страсть Розова расцвела ярким цветом. Он высадил «штамбовые розы, которые цвели умопомрачительными букетами. Не без оснований соседка называла их страусами». В его саду росли пионы, тюльпаны, флоксы, гладиолусы, гиацинты. Очень расстроился Виктор Сергеевич, когда однажды весной, когда они были в полном цвету, их выкопали вместе с луковицами. Но, тем не менее, цветы приносили ему больше удовольствия, чем огорчений. Он считал, что лучше у него будет меньше цветов, но зато посаженных и выращенных его собственными руками.
Розов вспоминал, что «в поселке развернулось прекрасное соревнование — кто роскошнее украсит свой участок, пожалуй, только Константин Михайлович Симонов не принял в нем участия. На его участке рос густой еловый лес. Так он стоит и поныне, хмурый всегда, а после смерти хозяина и совсем мертвый».
После утреннего ухаживания за цветами в большой семье драматурга наступало время завтрака. Если не было дождя, завтрак накрывали за большим дощатым столом на улице. Если погода не радовала, то на просторной застекленной террасе. Затем Розов работал у себя в кабинете, домашние старались ему не мешать. Иногда он выходил на аллейки поселка пройтись и обдумать какую-либо сцену, которая ему с хода не давалась. Тут и наступало время обеда. После обеда следовал «тихий час». Розов спал редко, но лежал на диване, читал современные литературные новинки и работы учеников. По английскому обычаю потом следовал пятичасовой чай. Далее наступало «вольное» время. В поселке было два отрезка такого времени — до семи вечера и после ужина, то есть после девяти вечера. Обитатели поселка выходили на вечернюю прогулку, это были часы общения соседей или походов на реку. Виктор Сергеевич часто приходил на высокий берег Десны, с которого открывалась необыкновенная перспектива. Справа все небо светилось багрянцем — там садилось солнце. Его блики гуляли по тихой воде. Через несколько минут красно-золотые цвета на реке сменялись серебристыми: солнце заходило, и в свои права вступала луна. Вдали на другом берегу начинался лесок, а ближе к речке стояла маленькая деревушка. В окнах ее домов постепенно зажигались огоньки, и она пейзажа совершенно не портила. Все жители поселка знали, что именно эта картина навеяла поэту Михаилу Матусовскому знаменитые строчки из его «Подмосковных вечеров»: «Речка движет и не движется, вся из лунного серебра».
Ближе всех из жителей поселка Розов дружил с Михаилом Абрамовичем Червинским, второй половинкой знаменитого послевоенного драматургического дуэта Масс-Червинский. «Ах, какой замечательный был человек! Ну не знаменитый писатель, нет. И что? Человек прекрасный. Это тоже на вес золота». Общение доставляло обоим соседям искреннюю радость. Они ходили друг к другу в гости, беседовали на самые разные темы, причем «беседы были сердечные, легкие, веселые, даже если костили кого-нибудь на все корки — писатель ведь всегда или от всего в восторге, от какой-нибудь ерунды, или ему все опротивело, мечет громы и молнии, обрушивает цунами на сущий пустяк». Розов с детства помнил стихи Александра Блока, которыми тот охарактеризовал своеобразных людей — поэтов:
Розов любил ходить в гости на соседний участок. Жена Червинского Сара Юльевна была великолепным кулинаром. Некоторыми своими изысками она приводила Виктора Сергеевича в восторг и недоумение. Например, делала она великолепный торт из мороженого. Снизу и сверху были круги горячего бисквита, только что вынутого из духовки, а внутри мороженое. Как эти противоположности существовали, Розов понять не мог.
Сближало соседей и то, что каждый из них недавно пережил инфаркт. Особенно тяжелый был у Михаила Абрамовича, следствием которого стала аневризма сердца. Она и стала причиной смерти Червинского. Виктор Сергеевич вспоминал, что «в тот тихий и теплый летний вечер мы сидели на нашем крылечке и, как всегда, оживленно болтали. С каким-то особым счастливым выражением лица Михаил Абрамович рассказывал о своей жизни, так увлеченно, так весело, что у меня мелькнула мысль: не слишком ли велика сейчас нагрузка для его сердца? Даже осторожно спросил:
— Михаил Абрамович, не устали?
— Нет, нет, — засмеялся Червинский, — чувствую себя прекрасно.
— Но сядьте хотя бы.
Он стоял позади плетеного стула, держась за его спинку.
— Не хочу, мне так удобнее. — И продолжал так же увлеченно.
Я проводил Михаила Абрамовича до его калитки».
Ночью случилось непоправимое. Послышался душераздирающий крик Сары Юльевны, и Виктор Сергеевич понял, что его друга не стало. Он «лежал, задыхаясь от сердцебиения и ожидая смерти, — так был потрясен».
Ужинали на даче неизменно в девять часов вечера. Опять вся большая компания собиралась за столом. Выпивали по рюмке водки или наливки, обсуждали произошедшее за день. На ужин частенько приходил кто-нибудь из соседей. За едой шли неторопливые разговоры, философствования. После ужина наступало традиционное раскладывание карточных пасьянсов. Раскладывали на террасе за большим столом одновременно три или даже четыре пасьянса: сам Виктор Сергеевич, Николай Николаевич Гришин, папа Нади Варфоломей Германович и кто-нибудь из многочисленных теток. Вся семья любила это времяпрепровождение. После дневных хлопот наступала неизменная расслабуха, общение с детьми, следовали воспоминания, обменивались советами, словом, старались друг другу помочь. Никто, кроме старика Варфоломея, не сердился, если рядом за столом оказывались зрители, обычно дети. Спокойно принимали их советы и подсказки. Варфоломей не терпел подсказок и, вообще, гнал детей от своего пасьянса. Они поначалу удивлялись и даже обижались, а потом поняли, что старик жульничал и не хотел, чтобы его в этом обвинили.
После десяти вечера обитатели дачи отходили ко сну. Виктор Сергеевич еще долго читал.
Обширный инфаркт миокарда у Виктора Сергеевича случился в 1959 году. Видимо, это был результат громадной психологической и эмоциональной перегрузки. Подумать только, еще в 1948 году он был нищим артистом, немного писал, немного режиссировал. Красавцем не был, роста ниже среднего, со смешным крупноватым носом, после ранения осталась хромота на всю жизнь. Именно в этот период он встретился со своей будущей женой Наденькой Козловой. Она была ведущей актрисой театра имени Ермоловой, овеянной ранней известностью и сопровождаемой многочисленными поклонниками. Ей делали многочисленные предложения руки и сердца мужчины поизвестнее, побогаче и поинтереснее, чем Розов. Но она выбрала его, видимо, почувствовала его громадный внутренний человеческий и творческий потенциал.
Она не ошиблась. Через 9 лет Розов становится самым кассовым драматургом страны, его пьесы ставятся в самых отдаленных городах Советского Союза, фильм по его сценарию «Летят журавли» завоевывает Большую пальмовую ветвь Каннского кинофестиваля, у него шикарная дача, большая квартира в писательском доме у метро «Аэропорт», автомобиль ЗИМ представительского класса. Организм драматурга столь резкого взлета к славе и богатству не выдержал. Виктор Сергеевич сам загнал себя в болезнь, жутко испугался, стал мнительным. Ему уже было что терять. С того момента и до конца жизни Розов постоянно прислушивался к своему организму, ел горы лекарств, позже стал бояться оставаться на ночь на даче: вдруг что-нибудь случится. Виктор Сергеевич впал в настоящую депрессию. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы кто-то из врачей не посоветовал ему заняться чем-либо, что отвлекло бы его от проблем со здоровьем, ну, например, начать собирать почтовые марки. Эта идея упала на благодатную почву. Марки, можно сказать, вернули Розова к жизни. Начал коллекционирование он очень азартно. Его финансовые возможности позволяли приобретать самые редкие экземпляры знаков российской и советской почтовой оплаты. В сочетании с деятельным аналитическим умом это позволило ему в очень короткий период стать одним из самых известных коллекционеров Советского Союза.
Летнего периода Розову обычно хватало, чтобы завершить очередную пьесу. В конце дачного сезона он неизменно устраивал читку нового произведения. Только для своих домашних и ближайших друзей. Ему было важно почувствовать реакцию не профессионалов, понять, как расставить акценты, чтобы было смешно, или усилить драматизм ситуации.
Настоящую проверку в профессиональной аудитории Розов устраивал осенью в Доме литераторов. Приглашались друзья-коллеги, ведущие драматурги страны: Алексей Арбузов, Александр Штейн, Леонид Зорин, Исидор Шток, Самуил Алешин. Они приходили с удовольствием, так как знали, что Розов в долгу не останется и также поможет им советами. На основании сделанных замечаний Виктор Сергеевич вносил некоторые изменения, шлифовал пьесу, после чего нес ее в театр и в Министерство культуры. У него было два любимых театра: Центральный детский и «Современник». С ними проблем не было. Там уже ждали очередную пьесу и готовы были начать работать в любой момент. Но вот работа с Министерством продолжалась на протяжении целого года после представления текста. Этот год уходил на согласования и прохождение цензуры, получение так называемого «ЛИТа». Сначала автор встречался с редактором, и каждая встреча проходила мучительно, потому что приходилось кромсать готовый текст, резать по живому из-за неких идеологических соображений. Конечно, Розов умел использовать принцип «белой собачки». Такое название произошло от картин одного известного художника, который неизменно в нижнем углу своей новой законченной картины пририсовывал маленькую белую собачку. Все споры вокруг картины сводились к тому, что она здесь не к месту. Художник вначале упирался, но потом соглашался замазать несчастное животное. Цензоры и критики, выигравшие этот бой, оставались довольны, но автор тоже был не в обиде. Времени на обсуждение других недостатков картины у них уже не оставалось. В драматургии этот принцип реализовывался введением в ткань пьесы заведомо неприемлемых для цензуры сцен или персонажей. Цензор настаивал на удалении выявленных им крамольных материалов, и остальной текст пропускал практически без правки. Правда, со временем и редакторы приспособились к такой хитрости авторов: произведение читали последовательно два цензора: первый убирал явных «белых собачек», а второй вслед за ним уже тщательно искал крамолу в оставшемся тексте.
После редактирования пьеса поступала на обсуждение в коллегию Министерства культуры СССР или РСФСР, иногда шла в репертуарно-редакторский отдел тех же министерств. Вершиной было получение печати «ЛИТа» с визой заместителя министра. Современный читатель не знает, что ни одно произведение нельзя было отправить в печать, прочесть или пропеть со сцены, исполнить на радио или телевидении без штампа «ЛИТ» или «ГЛАВЛИТ» с личным номером и подписью цензора. Только получив «ЛИТ», можно было нести пьесу в театр, заключать договор и получать аванс. Первую свою пьесу «Вечно живые» Виктор Сергеевич отдал в литературный отдел еще в Костроме. Ее, естественно, зарубили, спектакль так и не был поставлен. Когда образовался театр «Современник», главный режиссер нового театра Олег Ефремов пристал к Розову, чтобы тот написал для них что-нибудь особенное. Виктор Сергеевич вспомнил о своей первой пьесе, подработал ее, но предупредил, что пробить на нее разрешение будет трудно. Понадобилось все обаяние Ефремова и вся его энергия, чтобы получить разрешение на постановку спектакля по пьесе Розова. Зато этот спектакль на много лет стал визитной карточкой театра.
Отношения Виктора Сергеевича с артистами и режиссерами театра «Современник» были настолько тесными и теплыми, что они приезжали на дачу в поселок Красная Пахра на читку новой пьесы. Их приезд неизменно вызывал оживление у соседей: не каждый день столкнешься на аллее поселка с Олегом Ефремовым, Евгением Евстигнеевым, Галиной Волчек. А школа-студия при Центральном детском театре приезжала на дачу почти в полном составе — демонстрировала Розову прямо на участке одну из своих постановок.
Часто к Виктору Сергеевичу приезжали коллеги из-за рубежа. В этих случаях МИД официально обращался в Союз писателей СССР с просьбой принять какую-нибудь мировую знаменитость. Конечно, страна Советов хотела похвастаться перед иностранцами условиями, в которых жили советские инженеры человеческих душ. На даче у Розова побывал знаменитый американский писатель Джон Апдайк, обладатель престижной Пулитцеровской премии. Он подарил Виктору Сергеевичу кепку, похожую на ту, что сейчас носит Владимир Жириновский. Розов с удовольствием долго ее носил и неизменно называл «апдайкой». Приезжал к Розову и американец Ирвинг Стоун, написавший более двадцати романов биографического жанра, и наиболее известный тем, что его первый рома «Жажда жизни» о Винсенте Ван Гоге был отвергнут 17 издательствами, пока его не опубликовало в 1934 году восемнадцатое, что и сделало Стоуна знаменитым. Был в поселке и лауреат Нобелевской премии Генрих Бёлль.
Виктора Сергеевича также часто приглашали в редкие тогда зарубежные поездки. В США в 1967 году он невольно проявил бестактность, искренне считая, что в Америке писатели общаются между собой, помогают советами, доброжелательными замечаниями. Будучи в гостях у одного известного американского писателя, имя которого по определенным причинам мы упоминать не будем, Розов наивно спросил: «Где-то тут недалеко и дом Джона Апдайка», на что тот холодно сказал: «Вряд ли. Я бы не купил дом ближе, чем за 500 миль от дома Апдайка». Виктору Сергеевичу осталось только порадоваться, что он не успел похвастаться кепочкой, которую ему этот самый Апдайк подарил.
В рассказе «Поселок» Виктор Сергеевич несколькими мощными мазками описал своих соседей по Восточной аллее поселка, давая им четкие лаконичные характеристики. На личности Владимира Захаровича Масса он остановился подольше. После смерти Червинского именно Масс стал ему особенно близок. С Владимиром Захаровичем, его женой Натальей Львовной и дочерью Аней Розовы общались семьями.
Массы были радушными хозяевами, угощали гостей яблоками из своего сада и чаем с вареньем из ягод, собранных на собственном участке. Снова предоставим слово Розову: «Но главное, чем угощал нас Владимир Захарович, — это его картины. Мало того, что он был драматург, прозаик, поэт, сатирик — он был интереснейшим живописцем. Рисовал он много и очень выразительно. Может быть, он не был профессионалом в академическом смысле, но что в его живописи присутствовал дар Божий, для меня бесспорно. Выставка его работ в том же Доме литераторов имела славный успех».
Розову было очень интересно разговаривать с Владимиром Захаровичем. Тот близко знал Станиславского, так как написал для Художественного театра пьесу «Сестры Жерар», и Мейерхольда, и Форрегера, и Немировича-Данченко, и Маяковского, и Есенина — «полмира сверкавших талантов двадцатых годов». Особо Розов ценил доброжелательность, которую неизменно демонстрировал Масс. «Говоришь с ним — и будто греешься на солнышке». Общение с Владимиром Захаровичем позволило заново открыть для себя русский и французский художественный авангард. У Масса были замечательные альбомы с репродукциями картин Константина Сомова, Мукастова, Анри Матисса.
Можно поражаться долготерпению Виктора Сергеевича. Ежедневно на даче дети: Сергей и Татьяна, родные жены: тетя Маня, тетя Катя, тетя Люба с мужем, тетя Вера, ее сестра с мужем, ее брат с женой, многочисленные племянники, знакомые — Гришины Николай Николаевич и Наталья Тихоновна каждое лето отдыхали на даче у Розова. Сам он понимал, что «кто-нибудь из читающих ахнет и скажет: «Да как вы могли вынести все это!» А я отвечу: «Был моложе. И люблю все эти шумные молодые и даже старые компании»».
Но больше всего беспокойства доставлял сын Сергей и его шумные друзья. Каждый вечер их собиралось человек восемь-десять, в основном в жилой пристройке к гаражу или во времянке. Виктор Сергеевич говорил, что они ему «ни работать, ни отдыхать не мешали, хотя вели они себя безобразно, и я даже кому-то из них дал по шее». Как они могли не мешать драматургу, остается по сей день загадкой. Они крепко выпивали, включали громкую английскую и модную тогда французскую музыку, но, самое главное, периодически сами горланили песни громкими дурными голосами. Время от времени Виктор Сергеевич обвинял то одного, то другого в «особо циничном поведении», но терпел, не изгонял со своего участка.
Но такое всепрощение и терпимость по отношению к детям и их друзьям не распространялись на его профессиональные и дружеские отношения. Если Виктор Сергеевич считал, что он незаслуженно обманут, обижен, то он безжалостно и навсегда прерывал отношения с подобными людьми. Достаточно рассказать только об одном таком случае с прекрасным кинорежиссером Михаилом Калатозовым. В 1957 году именно Михаил Константинович блестяще поставил фильм «Летят журавли» по сценарию Розова. Фильм, который получил международное признание. Два года спустя они вместе работали над фильмом «Неотправленное письмо», который вышел не слишком удачным, но укрепил профессиональные и человеческие отношения сценариста и режиссера. В 1963 году они снова вместе начинают работать по заказу «Мосфильма» над картиной по сценарию Розова «А, Б, В, Г, Д». Журнал «Юность» попросил разрешения опубликовать этот сценарий. Возражений ни от «Мосфильма», ни от Калатозова не было. К сожалению, сценарий попал под очередную кампанию, проводившуюся в стране против излишне либеральных писателей. Произведение расценили как попытку стравить отцов и детей страны Советов. Правда, Розов оказался в достойной компании с Василием Аксеновым, который провинился своим «Звездным билетом», и Анатолием Гладилиным, который вообще числился в диссидентах. В этот сложный для Виктора Сергеевича период Михаил Калатозов приезжает к нему на дачу и старается успокоить автора сценария, говоря, что «Мосфильм» не отказался от планов по постановке этого фильма. В доказательство он привозит с собой актера Василия Ланового, которого прочат на главную роль в этом фильме. На следующий день после отъезда режиссера Розов позвонил в Москву на студию, чтобы обсудить с ним какие-то детали. На «Мосфильме» ему вежливо ответили, что в данный момент Михаил Константинович подойти к телефону не может, так как занят на съемочной площадке съемками фильма «Я — Куба» по сценарию Евгения Евтушенко.
Трудно сказать сейчас, что подтолкнуло Калатозова на такой обман. Может быть, он хотел скрыть правду, чтобы не расстраивать своего друга и коллегу. Розов возмутился страшно. Он не устраивал сцен, но с Калатозовым вообще перестал общаться. Даже после того, как переработал сценарий в пьесу, спектакль по которой под название «В дороге» с успехом шел на сцене Театра имени Моссовета с Геннадием Бортниковым в главной роли.
На даче Розова с начала 1970-х годов безвылазно жила тетка Нади по имени Софья Константиновна, которую большинство обитателей поселка называли просто баба Соня. Ее знал весь поселок. Человеком она была очень своеобразным, колючим, наблюдательным, острым на язык. Как-то мама одного из Сережиных друзей на полном серьезе попросила ее:
— Софья Константиновна, вы уж последите, чтобы мой Андрюша у вас много не пил, а то вдруг ноги отнимутся.
— Конечно, отнимутся, ведь он все на Серенькины пьет.
Но главным ее достоинством была необыкновенная информационная насыщенность. Это качество составляло ее необъяснимую загадку. Казалось бы, она сидела на даче безвылазно, может быть, выходила за калитку на пять минут, но была в курсе всех поселковых событий. Когда Розовы с друзьями приезжали на выходные на дачу, она тут же выкладывала им в подробностях все новости. Николай Николаевич Гришин даже назвал ее по созвучию имени баба Соня — Би-Би-Си. Она обладала исключительным чутьем, интуицией и народной хитринкой, что позволяло ей услышать и увидеть для других недоступное. Это имело ту же природу, что и феномен миссис Марпл из романов Агаты Кристи, где действие разворачивалось в маленькой тихой и сонной деревеньке.
Вот два характерных для нее рассказа.
Случай, имевший место в мае 1991 года, за несколько месяцев до попытки переворота ГКЧП в нашей стране и последующего развала Советского Союза. Сергей Розов приехал на дачу, голова полна забот, а баба Соня начинает свой неторопливый рассказ, который Сергей слушал вполуха. А рассказывала она следующее:
— Собирались, Серенька, тут на даче у Зыкиной. И такой-то писатель, и такой-то писатель из поселка. Генералы были: Варенников, Мякишов.
Фамилии генералов напрягли Сергея чуть больше, но он подумал, что старушка фантазирует, насмотревшись новостей по телевизору, но все же спросил:
— А зачем они собирались-то?
— Как зачем? Горбачева валить будут.
— Ну уж!
Сергей вспомнил этот разговор в августе того же года, когда Горбачева действительно скинули и следователи долго искали, а где же начало, истоки заговора. Где ГКЧП могло собираться, сговариваться?
Баба Соня как человек, прошедший поразительные перемены вместе с нашей страной: революцию, гражданскую войну, жившая на оккупированной территории во время войны, выработала очень своеобразный стиль общения с сильными мира сего. Он был, наверное, дерзко-уважительным, иногда дерзко-льстивым, что можно было встретить только в России. Как-то она бродила вокруг своего участка и заприметила человека, который что-то высматривал сквозь забор на соседнем участке. Она к нему подошла и спросила:
— А чего это вы тут, мужчина, высматриваете?
— А вам, женщина, собственно, какое дело?
— Как какое? Может, вы собираетесь кирпич увезти или какой цветок вырвать?
Мужчина вспылил:
— Вы знаете, с кем вы разговариваете? Перед вами генерал Стерлигов.
Это была звучная фамилия в начале 1990-х, участник политических схваток того периода, человек очень влиятельный. Выяснилось потом, что он хотел посмотреть устройство лесных участков, потому что строил дачу поблизости с поселком писателей. Обычный человек либо извинился бы, либо буркнул: «Ну и что, что генерал!» Ни один из этих вариантов отношений с этим человеком не улучшил бы. Баба Соня из положения вышла гениально:
— Генерал… Да ни за что по виду бы не сказала, что генерал.
— А кто же по-вашему перед вами? — разозлился Стерлигов.
— Так ведь вылитый маршал, — ответила баба Соня.
После этого генерал на какой-то период стал ее лучшим другом, предлагал, если что нужно, со своего строительства, как раз тот самый кирпич.
Умерла баба Соня в 1993 году от инсульта, и с ней ушла какая-то неповторимая часть быта поселка.
Виктор Сергеевич Розов прожил в поселке Красная Пахра более полувека. Он был свидетелем его рождения, расцвета и угасания и блистательно сравнил поселок с яблоневым садом. «Юные тоненькие нежно-розового и белого цветения яблони разрастались, обильно украшались яблоками. Потом стволы этих яблонь становились толще и толще, покрывались морщинами коры, плодоносность становилась неполной. Толщина стволов увеличивалась, они трескались, смазывались глиной или чем-то черным вроде битума. Приходилось лечить. И в конце концов стучал топор или звенела пила. Деревья падали, и в воздухе образовывалась дыра, невосполненное пространство. Аллеи и клумбы цветов все уменьшались в размерах, красок становилось меньше, а дикие травы с яростью брали свои когда-то отнятые права и разрастались с мстительной силой».