Могучая река Конго, по имени которой названа вся страна, носит иное название у своих истоков. Она кажется необузданной дикаркой, которая, пересекая экватор и вступая в северное полушарие, отбрасывает свое девичье имя Луалаба, остепеняется, преданно вступая на всю жизнь в союз с гигантскими деревьями девственных лесов и с непроходимыми зарослями тропической растительности, и украшает себя волшебным именем Конго.

В спокойное зеркало ее вод смотрятся стройные антилопы и газели; стада крокодилов греются в неглубоких рукавах реки, образованных наносами; слоны приходят к ней, чтобы хоботом смочить кожу, огрубевшую от солнца и безжалостной щетки первобытного леса. В настоящее время по реке в обоих направлениях плывут легкие лодки негров, самоходные баржи и речные пароходы; они легко скользят по течению и медленно, с трудом продвигаются против течения бурной реки, воды которой, как животворный сок, приносят жизнь огромной стране по обе стороны экватора…

Хоть устье Конго было открыто еще в 1484 году, но загадка ее истоков была разгадана позднее, чем у всех других гигантских рек Африки.

Вопрос о том, где берет начало эта огромная река, тревожил исследователей, путешественников и географов значительно дольше, чем загадка Нила. По некоторым средневековым картам Конго вытекал из того же озера, что и Нил. Давид Ливингстон после многих неудачных попыток проникнуть к истокам Конго, идя от устья против течения, решил избрать противоположное направление, как сделал незадолго до этого Спек в отношении Нила. От Индийского океана Ливингстон проник до озера Танганьика и открыл два новых озера — Мверу и Бангвеоло. Потом он прошел далее на север через земли племен маньема и ньянгве — центр арабской торговли черными рабами, достиг большой реки Луалабы, о которой высказал предположение, что она является верхним течением реки Конго. Правильность этого предположения доказал, однако, лишь Г. М. Стенли, продолжатель дела Ливингстона.

В 1874 году Стенли во главе хорошо вооруженных отрядов предпринял экспедицию в центральную часть Африки; он задумал разрешить долголетний спор исследователей и географов о действительных истоках Конго, проплыв по этой реке. В непрерывных столкновениях и стычках с воинственными обитателями берегов реки экспедиция преодолевала пороги Конго, страдая от голода, недостатка оружия и губительных болезней. Понеся большие потери, экспедиция в августе 1877 года достигла Бомы в нижнем течении Конго.

Так была разрешена загадка этой великой реки и открыта новая транспортная магистраль, ведущая к центру Африки.

 

Отъезд во вторник в 8.оо — прибытие в четверг в 21.30

Леопольдвиль, главный город Конго, выдвинут далеко к периферии в сторону Атлантического океана и не связан железными дорогами с основным ядром страны, расположенным на юго-востоке. Индустриальный район Элизабетвиля, как бы насильственно вклиненный между горнопромышленными центрами Северной Родезии, днем и ночью извергает сотни тонн меди, цинка и свинца, прибавляя к этим щедрым дарам драгоценные камни, серебро и урановую руду. Штабели древесины твердых пород, пользующейся спросом со стороны судостроения во всем мире, бочки пальмового масла, тюки сырых кож ожидают доставки к морю, к причалам портов и к ненасытным лапам подъемных кранов. В то же время сотни людей, приезжающих из перенаселенной Европы, возлагают свои последние надежды на то, чтобы проникнуть в отдаленные уголки Конго, на плантации и озера, в шахты и лаборатории, к сварочным аппаратам в ремонтных мастерских и к дорожным экскаваторам. Сотни людей, уставших от неоновых реклам больших городов или доведенных до нищеты безработицей, теснятся со своими тощими чемоданами в Боме или Матади у берегов Атлантического океана, нетерпеливо сдвигая на затылок свои тропические шлемы в ожидании транспорта вглубь страны…

Индустриальный район вокруг Элизабетвиля имеет, правда, прямую железнодорожную связь с Атлантическим океаном, однако существенным ее недостатком является то, что более двух третей трассы проходит по территории португальской колонии Анголы, до порта Лобиту. Поэтому ничего другого не остается, как проехать вниз по течению Луалаба—Конго, не торопясь вернуться в большой речной порт Порт-Франки, а оттуда продолжать путь по железной дороге.

Когда мы, поужинав, встали из-за стола в маленьком уютном отеле в Кабонго, нам бросилось в глаза расписание поездов железной дороги Бельгийское Конго—Катанга. Мы обратились к карте Конго, но напрасно искали на ней станцию Кабонго.

— Ближайший вокзал находится в Камине, примерно в 200 километрах отсюда, — пояснил нам владелец отеля.

Двести километров — это в Конго считается уже настолько небольшим расстоянием, что администрация железной дороги находит нужным информировать пассажиров из «близких» местностей, когда они могут занять места в поезде и отправиться в одном из двух направлений в любой конец Конго.

Рядом с длинным перечнем станций со сказочными названиями в расписании можно найти четыре столбца других цифр. Часы и минуты отправления и прибытия и километры расстояния — обычные данные для любого железнодорожного расписания во всем мире. Но не так уж часто встретишь в расписании названия дней и данные о высоте над уровнем моря. Каждую неделю по субботам и вторникам из Порт-Франки отправляется поезд к центру Африки…

«0 км, высота над уровнем моря 354 м, вторник, 8.00», — лаконически сообщается в расписании поездов. Медленно, километр за километром, вгрызается локомотив в девственные леса и плантации кофе, каучука и хинного дерева, пробирается через районы, где еще 80 лет назад жили воинственные племена каннибалов. В среду, в 1 час 15 минут пополуночи, на 442-м километре появляется Лулуабург на высоте 634 метра над уровнем моря. В среду паровоз весь день задыхается при температуре 45 градусов в тени, чтобы к концу дня, в 23 часа 30 минут, высадить пассажиров на платформе в Камине.

«978 км, 1115 м над уровнем моря», — отмечает расписание, причем молчаливо допускается, что пассажиры могут во время получасовой стоянки после почти тысячекилометрового пути размять ноги и немножко прогуляться по окрестностям до начала последнего этапа пути, составляющего уже только 600 километров. В четверг, через значительное время после наступления сумерек они увидят вдали зарево шахтных печей Элизабетвиля — входных ворот промышленного «рая» Конго.

Этуаль дю Катанга (звезда Катанги) называется этот район, где добывается руда с самым высоким в мире содержанием меди.

Катанга открывает свои предательские объятия европейцу, приехавшему в Конго, чтобы вступить в схватку с землей, которую так трудно покорить, с малярийными комарами и пятидесятиградусной жарой.

 

«На 600 больше или на 600 меньше…»

Примечательной особенностью Центрального Конго являются своеобразные негритянские «клубы», которые вы найдете в каждом маленьком населенном пункте. Четыре кола с крышей из сухих банановых листьев над ними можно с одинаковым успехом назвать и курительной и чайной. Здесь бородатые люди, возлежа на бамбуковых сиденьях, или, точнее, лежанках, задумчиво наблюдают за движением солнца, а по вечерам созерцают звезды и размышляют. Они валяются здесь в любой час дня и ночи, прихлебывая из маленьких глиняных кружечек, и ведут «серьезные» разговоры. Женщинам входить сюда воспрещается. Они имеют право работать, кормить детей, готовить пищу, переносить на согнутой спине чудовищные вязанки дров из первобытного леса…

— Как далеко отсюда до Элизабетвиля? — спросили мы в Касонго местного торговца, на дверях у которого красовалась также надпись: «Агент Автоклуба Бельгийского Конго». Этот вопрос мы задали скорей по привычке, чем по необходимости, так как в карманах машины у нас имелся подробный путеводитель с картой автомобильных дорог Конго. Он должен был служить вступлением к следующему вопросу о состоянии дорог, которое меняется, в особенности после дождливого периода, и о котором всегда деликатно умалчивает карта.

— 1300 километров, — сказал торговец, медленно протирая очки, и стал завертывать буханку хлеба и несколько банок консервов, которые мы купили на дорогу.

— Что, 1300? — вмешался в разговор мужчина в засаленном фартуке, глазевший на нас, стоя в дверях. — Как бы не так! 1900, если ехать через Сентури, и на 50 километров меньше, если через Кабало..

— Э, какое это имеет значение, — махнул рукой лавочник, засовывая деньги в ящик прилавка. — На 600 больше или на 600 меньше.

Мы переглянулись, посмотрели на надпись «Агент Автоклуба Бельгийского Конго» и отказались от дальнейших расспросов о расстояниях на шоссейных дорогах в стране, где разница в каких-то 600 километров не играет никакой роли.

— А где мы здесь можем достать бензин?

— Вот его спросите, — небрежно указал лавочник на мужчину в засаленном фартуке, все еще стоявшего, опираясь о дверь.

— Нет бензина, кончился… Будет в следующий вторник, — сказал тот, выпуская облако дыма из своей длинной трубки, и добавил: — В Сентури, может быть, достанете. Через Илунгу не возвращайтесь, там бензин тоже весь вышел.

— Пожалуйста, Мирек, посмотри по карте, сколько в самом деле до этого несчастного Элизабетвиля.

— 1250, если бельгийский Автоклуб не врет…

Взгляд на стрелку бензоуказателя, подозрительно склонявшуюся к нулю, и старт. Под сиденьем остается последний канистр с 20 литрами бензина. Будет ли бензин в Сентури?

 

Ужин под противомоскитной сеткой

Довольно приличная дорога после примерно 20 километров сменилась настоящим лабиринтом. Сначала мы не поняли, не шутка ли это со стороны дорожного ведомства. Однако деревянные километровые столбы, чрезвычайно регулярно установленные на невысоких насыпях через каждые пять километров, свидетельствовали о том, что мы не сбились с основного шоссе. Дорога начала постепенно скрываться под высокой травой, узкая полоска осоки между колесами, как щеткой, все время очищала низ машины, тысячи семян различных трав залетали внутрь через вентиляционные жалюзи. Над Конго медленно сгущались сумерки, дорога ухудшалась с каждым километром. Неожиданно исчезли из виду и обе колеи, хорошо различимые до этого времени, и дорога превратилась в буш с травой высотой более метра. Мы едем вслепую со скоростью 20 километров и ориентируемся только по расстояниям между деревьями. Глаза у нас покраснели от беспрерывного напряжения при наблюдении за местностью. Комары пристают все более назойливо и жалят то руку, то ногу, то лицо.

Мы терпеливо отсчитываем цифры на спидометре и каждые пять минут смотрим на часы. Усталость, вызванная целым днем пути, жарой, жаждой и пылью, еще увеличивается от напряжения и опасения, не находимся ли мы на территории, зараженной малярией.

Внезапно передние колеса попадают в яму, скрытую травой, нижняя часть машины получает удар.

— Останови машину, аккумуляторы, наверное, повреждены. Толстое жестяное перекрытие под масляным радиатором вмято внутрь, барашки планки под запасными колесами погнуты, фарфоровые пробки батарей разбиты, но сами аккумуляторы, к счастью, остались невредимы. Мирек вернулся на несколько шагов назад и в темноте упал в ту самую скрытую в траве яму, которую мы проехали. Обеими ногами он застрял в ней до половины икр.

— Прямо чудо, что мы не разбили батарей вдребезги и не поломали рессор. Скорей бы добраться до Сентури. Сменить тебя?

— Еще немного проеду, следи за дорогой вместе со мной…

Лужи на дороге и снова высокая трава. Неожиданно под колесами загромыхали незакрепленные доски мостика без перил, нога инстинктивно нажимает на тормоз, по спине пробежали мурашки. Не съедем мы куда-нибудь в болото? Не провалятся ли сгнившие доски моста? Не заблудились ли мы?

Между тростниками с обеих сторон блестит поверхность трясины, комары жалят, как бешеные.

— Этого никто не выдержит! Мы уже давно должны были быть в Сентури. Останови машину где-нибудь на полянке, переночуем здесь. При свете нам будет легче ехать…

Через пять минут у дороги вырисовывается покинутый сарай, стоящий на вырубке. Мы останавливаемся, чтобы устроиться здесь на ночлег, переутомленные и голодные. Оба наши флагштока от непрерывной борьбы с высокой травой прогнулись назад. Мы выпрямляем их, чтобы как можно скорее натянуть между ними противомоскитную сетку, положить на землю перед «татрой» спальные мешки и укрепить два других конца сетки на двух вбитых в землю колышках.

— Не включай света, чтобы не привлечь к себе внимания.

Бледный свет молодого месяца освещает через противомоскитную сетку наш ужин, который мы съедаем без всякого аппетита. Тело зудит от сотен комариных укусов. Доедаем предпоследнюю банку неприкосновенного запаса ветчины, которую мы провезли через десять стран и 17 тысяч километров от Каира, закусываем сыром из Бугено на озере Киву и запиваем томатным соком, купленным несколько месяцев тому назад в Сомали. К этому добавляем двойную дозу атебрина в надежде, что дело не кончится малярией, как в Эфиопии.

В конце концов, не все же комары — малярийные!..

 

1000 километров одни на дороге

— Больше 60 литров не могу вам дать, молодые люди, — говорит, как бы извиняясь, симпатичный португалец, заведующий государственным автомобильным парком в захолустном Сентури. — Но при вашем незначительном расходе вы, наверное, доберетесь до Кабонго, а там бензина достаточно. Это только к нам его так тяжело доставлять, потому что мы должны тащить каждый литр по реке, против течения…

— А какова дорога?.

— Болотистого луга уже не будет, не бойтесь. И ям тоже не будет. Еще 50 километров потерпите, а там можете катить по шоссе, как по биллиард-ному столу, на протяжении 500 километров.

Вскоре мы убедились в правоте португальца, заведующего автопарком. Сначала мы не хотели верить его словам, так как даже информация, которую получаешь от белых, часто бывает весьма субъективной и ее всегда нужно воспринимать с опаской. То, что старому переселенцу кажется усовершенствованной автострадой, потому что он никогда не удалялся и на 100 километров от ограды своей фермы, может быть вполне пригодной дорогой для упряжки волов с двуколкой, передвигающейся со скоростью три километра в час, но автомобилиста она вряд ли удовлетворит. Иногда же, наоборот, попадаются чересчур осторожные информаторы, рассматривающие свои дороги с точки зрения европейского автомобилиста, потому что не могут себе представить, чтобы в Африке что-нибудь могло быть лучше, чем в старой Европе. От такого вы можете узнать, что шоссе, по которому вы только что промчались со скоростью 50 километров в час, находится в отвратительном состоянии и что вам вряд ли следует рисковать ехать по нему.

Когда мы, проехав 50 километров от Сентури, попали на автостраду, пересекающую всю территорию Центрального Конго, нашему удивлению не было границ. Это был подлинно «биллиардный стол», как охарактеризовал его португалец.

Шоссе проходит по девственному лесу, пересекает великолепные плантации, окруженные высокими ветрозащитными полосами эвкалиптов, открывает среди сухого буша чарующие виды на бамбуковые рощи с могучими стволами и на всем протяжении упорно сохраняет свою десятиметровую ширину. Ровное, как стол, с мягко закругленными поворотами правильного радиуса, с новыми бетонными мостиками и дренажными сооружениями. Мы вынуждены были признать, что такого совершенного незаасфальтированного шоссе мы еще не видели нигде в Африке. И тем более такого длинного.

Однако две вещи заставили нас призадуматься. С утра предыдущего дня, когда мы встретили грузовую машину, мы не видели ни одного автомобиля.

Не видели мы их и в течение следующего дня; только к вечеру, подъезжая к Букаме, проехав тысячу километров, мы встретили первый автомобиль. Нам хотелось остановить его и сказать водителю, каким выдающимся юбиляром он является, однако мы быстро сообразили, что находимся в Конго, к которому нельзя применять европейских масштабов.

Другой особенностью, непонятно контрастирующей с очень хорошим состоянием шоссе и дренажными канавами, проложенными через каждые 50 шагов, является почти полная невозможность ориентировки. Опять начинает казаться, что мы попали в страну, где ожидают нападения вражеских парашютистов и где поэтому убрали все ориентиры. В Конго, правда, щиты на пересечениях дорог имеются, однако надписи на них можно было разобрать разве только десять лет назад. Выбеленные тропическим солнцем и ливнями, как кости павших животных, и предоставленные своей судьбе, эти щиты вызывают вопрос, почему бельгийский Автоклуб не может каждые пять лет складывать на проезжающие грузовые машины свежевыкрашенные щиты с надписями и поручать водителям снять старые, раз уж он рассматривает расход нескольких сотен литров бензина как неоправданное капиталовложение в пользу иностранных или не знающих местности водителей. При наличии густой сети шоссейных дорог, которой Конго бесспорно обладает, автомобилисту ничем не может помочь даже самая подробная карта. И вот на десятках перекрестков, где часто расходятся совершенно похожие одна на другую дороги, подчас совсем новые, сооруженные уже после издания карты, ничего другого не остается, как гадать, пересчитывая пуговицы на костюме или мысленно обрывая лепестки ромашки, и приговаривать: «налево, направо, налево, направо…»

— Направо. У меня уже нет больше пуговиц на рубашке и на штанах! Проехав 20 километров по безлюдному краю, встречаем на дороге первого негра. Тормозим, нужно проверить наш «пуговичный расчет».

— Калоко вапи? — спрашиваем мы о ближайшей деревне, следя глазами по карте. — Где Калоко?

При этом мы смотрим негру в рот. Он с непонимающим видом оглядывается, а потом с абсолютной решительностью поворачивает руку тыльной стороной далеко направо и добавляет, как бы желая убедить нас в том, что говорит правду: — Мани, Мани…

Его рука указывает в том самом направлении, куда мы хотели попасть. Мы блуждаем глазами по карте и вдруг обнаруживаем четыре буковки в направлении, которое привело бы нас куда-то обратно на север: Мани.

Поворачиваем «татру» и возвращаемся за 20 километров назад, к перекрестку.

Итак, «пуговичный расчет» себя не оправдал!

 

Массовое производство рабочей силы

— Дьямбо, бвана, дьямбо, бвана…

Стайка черных ребятишек и их мамаши приветствовали нас, когда мы в сопровождении директора Жана Рейкмана входили во двор заводской столовой в Кипуши. Перед выставленными в ряд кастрюлями стояли чисто умытые поварихи в белых фартуках и раздавали толпе пошо — густой питательный суп из молока и кукурузной муки. 1700 детей в возрасте до шести лет и будущих матерей получают в этой общей столовой питание три раза в день.

— Мы преследуем при этом три основные цели, — сказал нам директор Рейкман. — Нам нужно много здоровых детей, мы боремся с болезнями и с многоженством. Большая часть болезней, которыми страдают негры, вызвана недостаточным питанием в младенческом возрасте. Поэтому мы взяли на себя заботу о питании будущих матерей и детей.

Мы просматриваем большие карточки в картотеке хорошо оборудованной детской больницы. В каждую из них систематически вносятся записи. Все дети находятся под постоянным наблюдением врачей и три раза в неделю проходят медицинский осмотр. При осмотре им, если нужно, выдают новое платье и белье взамен изношенного. В родильном доме, расположенном по соседству, ежемесячно рождается около 60 детей. Черный санитар показывает нам негритеночка, которому он пять минут тому назад помог появиться на свет. Рядом в небольшой комнате спит под стеклянным колпаком преждевременно родившийся ребенок. Измерительные приборы контролируют температуру и влажность воздуха внутри колпака.

Неподалеку расположено несколько больничных корпусов. Среди больных большинство составляют горняки, пострадавшие от несчастных случаев, а также больные малярией. В рентгенологическом отделении имеется обширная картотека снимков легких. Каждый шахтер два раза в год проходит осмотр и, кроме того, он может в любое время по личному требованию пройти освидетельствование. Целью этих осмотров является, в первую очередь, борьба с силикозом, который вызывается кремневой пылью в шахтах. При больнице есть прачечная со стерилизационными барабанами, холодильник с пенициллином, операционные залы, пункт первой помощи.

Всюду чистота и покой.

В тени старых эвкалиптов сверкают белые стены школьных зданий. На верандах длинные вешалки для платья, в классах мальчики и девочки в форменной одежде из легко стирающейся ткани. В скрытом от глаз уголке сада мы встретили группку малышей, барахтавшихся в песке. Как только дети увидели нас, они сейчас же бросились к своим толстым нянькам, как цыплята к наседкам.

— Мы заботимся о том, — добавляет директор, — чтобы дети как можно раньше попали в руки квалифицированных воспитательниц, а потом под руководство учителей. Примитивное домашнее окружение не обеспечивает должной гигиены и воспитания. Дети проводят в коллективе большую часть дня.

Мы зашли потом в деревню; 3500 каменных домиков, чисто побеленных, выстроились здесь длинными рядами. Поселковое управление находится в руках негров, которые выбирают себе старшин и судей, разбирающих менее значительные проступки.

Вы спросите, как это возможно в центре Африки, в стране, о которой еще 80 лет назад мир ничего не знал. Тот же вопрос задавали себе и мы, тем более, что подобное явление встретилось нам впервые за все путешествие по Африке.

Для того чтобы понять связь явлений, необходимо несколько пояснений.

Кипуши — один из крупнейших добывающих центров гигантского горнопромышленного концерна «Юнион миньер дю О Катанга» — крупнейшего в мире производителя меди. Компания была основана в 1906 году, через несколько лет после того, как были открыты огромные залежи руды в крайней южной части вновь созданного «свободного» государства Конго. В настоящее время она обладает оборотным капиталом почти в четыре миллиарда бельгийских франков и разрабатывает несколько десятков месторождений, богатых медью, оловом, кобальтом, цинком, кадмием, вольфрамом и радием. Только с 1911 по 1943 год этот концерн добыл в Бельгийском Конго 2610 тысяч тонн меди.

В 1922 году в районе Шинколобве близ Жадовиля были обнаружены залежи урановой руды, и интерес концерна к этому району, естественно, увеличился.

«Юнион миньер дю О Катанга» обеспечил себе в провинции Катанга по договору право на разведку и добычу полезных ископаемых на площади 15 тысяч квадратных километров сроком по 11 марта 1990 года. 1990 год! На эту дату в первую очередь и рассчитаны проводимые концерном долгосрочные мероприятия.

Еще одно объяснение вытекает из таких трезвых статистических показателей, как объем продукции, участие в капиталовложениях, запасы полезных ископаемых, дивиденды, концессии на разведку и добычу минералов и право на аренду. Для нормального и гармоничного развития всех этих факторов «Юнион миньер дю О Катанга» нуждается в одной весьма важной предпосылке, а именно в 20 тысячах рабочих. Несмотря на то что производственные процессы в значительной степени механизированы, добыча не может обойтись без рабочей силы, наличие которой в провинции Катанга весьма ограничено.

Когда 70 лет назад Давид Ливингстон пробирался по этой территории, ему приходилось вести тяжелую борьбу с организованными бандами арабских торговцев «черной слоновой костью». С такими же трудностями встречались и его последователи, многие из которых с трудом сохранили жизнь. В 1892 году арабские работорговцы захватили исследователя Стейрса, в лице которого усматривали самую большую угрозу для своей выгодной торговли. В последний момент его спасла экспедиция Люсьена Би. Еще в начале текущего столетия здесь процветало рабство, оставившее неизгладимые следы во всем районе Катанги. Местные жители либо были схвачены и увезены в рабство, либо бежали от своих преследователей в первобытные леса.

Этот недостаток рабочей силы является третьей, не менее важной причиной, объясняющей, почему «Юнион миньер дю О Катанга» уделяет столько забот своим рабочим и их семьям.

— Начав добычу в Катанге, компания «Юнион миньер» очутилась перед неразрешимой проблемой, — рассказал нам директор Рейкман с удивительной откровенностью. — Во всей округе не было людей, которые согласились бы работать на рудниках. Мы вынуждены были привозить их из районов, удаленных на сотни километров, но это не окупалось…

Если прибавить к предыдущим трем еще четвертую причину — щедрость африканской природы, позволяющей неграм поддерживать существование, не напрягая особенно своих сил в работе, — то станет понятно, что побудило горнопромышленный концерн заняться рассчитанным рациональным производством рабочей силы.

— Это выгодно и более надежно, чем доставлять сюда рабочих из других районов, — сказал нам наш проводник.

— Как же в таком случае выглядит бюджет ваших социально-бытовых мероприятий?

— Вы говорите — бюджет?.. — заколебался на минуту директор Рейкман. — Видите ли, негры получают у нас минимальную заработную плату — 22 франка в день, но могут заработать и больше на более тяжелых или более ответственных работах. Однако нам каждый рабочий обходится в среднем по 60 франков в день…

Один франк Бельгийского Конго во время нашего пребывания там соответствовал примерно 1 кроне 10 геллерам в чехословацкой валюте. Минимальная заработная плата шахтера негра, из которой еще должны быть вычтены налоги и удержания, составляла, таким образом, около 600 крон в месяц. Расходы на амортизацию стандартных жилых помещений, кормление детей питательной кукурузной кашей, затраты на здравоохранение и обязательные медицинские осмотры не превышают, по словам директора предприятия, 1800 крон в месяц на одного рабочего.

— Если бы мы не построили для негров таких жилищ и не обеспечили их питанием в заводских столовых, то они сбежали бы обратно в первобытный лес, где им жилось бы привольней, — закончил директор Рейкман свои пояснения и добавил: — Даже у нас в Бельгии такие достижения и не снятся шахтерам.

В этом он был, несомненно, прав. И в этом-то и заключается сущность всей корыстолюбивой политики концерна «Юнион миньер дю О Катанга», хотя он и пытается прикрыть свои мероприятия покровом гуманизма. Если бы в Катанге было достаточно рабочей силы или если бы там существовала угроза безработицы, как в метрополии, то правление концерна, конечно, не посылало бы своих шахтеров два раза в год на рентген и не заботилось бы о систематическом воспроизводстве рабочей сили…

 

Восемь процентов меди

— Итак, господа, наденьте еще ремень на комбинезон, шлем на голову, на этот выступ спереди повесьте себе фонарь, батарейку в задний карман — и можем идти.

Через минуту мы уже неслись в стальной клети со скоростью 34 километра в час в глубину самого богатого медной рудой рудника в мире. Шахта «Принц Леопольд» в Кипуши дает не меньше половины добычи меди всего концерна «Юнион миньер дю О Катанга».

Отблеск света из верхних горизонтов прорезал густую тьму, и через несколько секунд перед нами засияли огни главной штольни на глубине 280 метров. Сортировочная станция подземной электрической железной дороги, стук сталкивающихся вагонеток, грохот падающей руды и шум электромоторов, отдаленный аккомпанемент многочисленных пневматических молотков и перфораторов. Подземный город шахт, штолен и наклонных шурфов.

Здесь ежедневно вгрызаются в подземные пласты 12 тысяч людей-муравьев. 12 тысяч черных горняков ежедневно вырывают из недр до трех тысяч тонн руды и подготовляют ее для плавки. Недалеко от главной шахты неустанно с громким шумом падают тысячи тонн воды. Кажется, будто природа упорно защищает здесь свои богатства и пытается затопить этот человеческий муравейник, раздирающий ее утробу. Бесчисленные источники сливаются в могучую реку шириной в 10 метров, которая низвергается с метровой плотины в искусственное подземное озеро.

— Батареи гигантских насосов днем и ночью выкачивает из него 1300 тысяч литров воды в час; от этих насосов зависит жизнь людей под землей, — кричит наш проводник под грохот падающей воды.

Когда мы снова выбрались на поверхность, у нас в руках блестели образцы борнита, халькопирита и малахита — минералов, представляющих собой часть несметных богатств Катанги.

— Вот те деревья там впереди, да, да, там, — указывает наш проводник по направлению к противоположному концу огромного карьера, — находятся уже в Родезии. Англичане производили там когда-то опытное бурение, пытаясь нащупать нашу рудную жилу, однако безуспешно. Главная жила, падающая под углом почти в 80 градусов по направлению к границе, меняет направление под нашей площадкой и падает отвесно в глубину, но падает к нам, в Конго!

В маленьком заводском музее мы позднее берем в руки великолепные образцы галенита, борнита, халькопирита и малахита. Они сверкают всеми цветами радуги, и на солнце их гладкие грани отбрасывают ослепительный блеск.

— Вас, несомненно, заинтересует тот факт, что здешняя руда содержит восемь процентов меди, в то время как наши соседи в Родезии работают на четырех, в исключительных случаях на пяти процентах. В Канаде и в США перерабатывают даже руду, содержащую максимум полтора процента меди. Геологи всего мира называют эти наши восемь процентов «скандалом в Катанге»…

Мы смотрим на огромную площадь карьеров, обрамленных копрами шахт и терриконами породы, и в нашем воспоминании проносятся описания приключений первых исследователей Центральной Африки. Вот как изменилось сердце таинственного континента, который еще 100 лет назад называли «Черным». Какая поразительная перемена произошла с девственными лесами, начиная с девяностых годов прошлого века, когда как раз в этих местах географ Рейхард нашел первый кусок малахита…

«Скандал в Катанге», — звучат в наших ушах слова проводника.

 

Цех без людей

В просторном кузнечном цехе рабочие вытаскивали из печи длинные призмы бурильных штанг, захватывали щипцами их раскаленные концы и укладывали красных змей под пневматические молоты, челюсти которых заново отковывали острые концы инструмента. Все вокруг сотрясалось от громоподобного грохота гигантской дробилки. Вокруг многотонного стального конуса подготовленные вагоны медленно заполнялись тоннами измельченной руды. Транспортер, над которым был установлен мощный электромагнит, вытягивавший из руды все железные предметы, попадавшие в нее в процессе добычи под землей, непрерывно подавал из шахт глыбы руды, в то время как на противоположном конце руда уже поступала в новые батареи дробилок и классификаторов, в которых она постепенно превращалась в мелкий порошок.

Мощные барабаны в соседнем отделении вращались медленно, со скоростью улитки, и стальные скребки отдирали засохший слой концентрата, в котором на солнце блестели мелкие искорки меди.

— Мыльные пузырьки, которые вы только что видели в ваннах с мешалками в соседнем цехе, составляют основу важного процесса флотации, в результате которого мелкие зерна руды механически отделяются от неплавких частиц породы, — пояснил проводник. — Важнейшей составной частью флотационных реагентов являются терпентинные масла и некоторые пенообразователи, благодаря которым уменьшается поверхностное натяжение между воздушными пузырьками и водой. Они способствуют получению большого количества постоянно образующейся и при этом устойчивой пены. К поверхности пузырей пристают мелкие зерна руды, окутанные тонкой оболочкой маслянистых веществ из флотационного раствора. Когда на этих пузырьках скапливается достаточное количество рудной пыли, лопатообразные скребки сгребают их в желоба, в то время как частицы пустой породы падают на дно флотационных ванн…

Лопатообразные лопасти огромных мешалок, расположенных несколькими длинными рядами в обширном цехе, медленно вращались, и на их поверхности раскачивались миллионы пузырьков, отливавших металлическим блеском; они сверкали всеми цветами радуги, как сказочные стеклянные шары, лопались, а рядом с ними, между ними и над ними сейчас же возникали тысячи других, которые также исчезали, когда лопасти сгребали их в наклонный желоб. Мы долго наблюдали это великолепное зрелище, не видя при этом ни одного рабочего. Только в конце цеха мы увидели единственного рабочего, переходившего с большой масленкой от мешалки к мешалке и по временам заливавшего несколько капель масла в смазочные отверстия. На шарнирной цепи над мешалками выделялись наперсточки с флотационными реагентами, похожие на миниатюрные черпаки транспортера землечерпалки. Время от времени один из наперстков опрокидывался, чтобы, подчиняясь автоматически действующему измерительному приспособлению, повысить плотность раствора до требуемой по технологии.

Глубоко под землей черные жители подземелья добывают все новые тысячи тонн руды, чтобы механизмы подняли их на дневной свет, где им предстояло растечься по поверхности таких вот пузырьков.

— Самую густую кашицу из пузырьков, которую вы видели внизу, — продолжал проводник, когда мы подымались по ступенькам в следующий цех, — мы промываем под этим душем, после чего ее всосут вакуумные барабаны с фильтрами, которые медленно поворачиваясь, высушат всю воду. Эту серую массу с искорками меди вы снова увидите сегодня во второй половине дня у шахтных печей в Лубумбаши возле Элизабетвиля, куда ее доставит наша заводская железная дорога.

— А сколько германия вы здесь получаете ежегодно? — спросил внезапно директора профессор Нокс, пока мы в раздевалке снимали пыльные комбинезоны.

Рейкман медленно повернулся к английскому профессору, за день до этого прилетевшему из Лондона и вместе с нами осматривавшему гигантское предприятие «Принц Леопольд».

— Одну тонну в год, — сказал он и быстро добавил, как бы желая предупредить дальнейший вопрос любопытного англичанина: — Из наличных запасов мы могли бы производить и 100 тонн, однако мы не делаем этого, чтобы мировые цены не полетели вниз.

— Эта тонна окупается, — улыбнулся профессор Нокс и сказал, когда мы остались одни в раздевалке: — Знаете, для каких целей сейчас в основном употребляется германий? Для производства радарных установок… Хотел бы я знать, сколько у них тут германия на складах!..

 

250 тонн меди в день

Цифры в окошечках измерительного прибора «Фидоуэйт» быстро менялись, в то время как через горловину автоматически подавалось на транспортер точно отмеренное количество раздробленной руды, которую вслед за этим под другим автоматически действующим измерительным прибором покрывал слой высушенного рудного концентрата. Облака серой пыли стояли над обширным металлургическим заводом в Лубумбаши, высоко вздымаясь над переплетом стальных конструкций, туда, где уходила к небесам гигантекая пирамида террикона. Вагонетки с не представляющими уже никакой ценности отходами, лишенными последних остатков меди, вползали медленно, как муравьи, на ее вершину, там опрокидывались и лениво скользили по невидимым канатам вниз.

— 115 метров, — сухо сказал проводник, который в результате каждодневного хождения возле пирамиды так научился оценивать ее высоту, что обычно, вероятно, вовсе не воспринимал ее. В наших воспоминаниях возникли образы каирских минаретов и ночь, проведенная на вершине пирамиды Хеопса в Гизе. Там каменные плиты вознеслись до высоты 137 метров, и выше их не могла поднять даже гигантомания фараонов. Чтобы перевезти камень, из которого сложена пирамида Хеопса, потребовалось бы 20 тысяч железнодорожных составов по 30 вагонов. Сколько же лет понадобится, чтобы пирамида из отвалов медной руды в Лубумбаши превысила созданное пять тысяч лет назад сооружение фараонов в долине Нила?

Шихта, состоящая из руды, концентрата и кокса, постепенно исчезала в вагонетках, которые, одна за другой, ежеминутно отделялись, вгрызались покрытым зубьями брюхом в транспортер между рельсами и постепенно поднимались по наклонной поверхности к колошникам шахтных печей. 2000 вагонов шихты ежедневно исчезает в этом ненасытном жерле, которое при своей температуре 1100 градусов Цельсия способно сжечь бесконечные количества. Негры вставляли в колеса вагонеток железные штанги, на рельсах скрипел рассыпанный концентрат, а в следующую долю секунды восемь мускулистых рук уже опрокидывали вагонетку с полутора тоннами шихты в печь.

— В таком потоке вам не хотелось бы поплавать, не правда ли? — обратился к нам проводник, когда мы спустя полтора часа стояли на площадке, расположенной над местом спуска расплавленного шлака. Огненная река рвалась из летки и слепила глаза блеском своей поверхности, переходившим временами в белый цвет. Это предвещало, что через несколько минут гигантский подъемный кран доставит к нижней летке огромный ковш и будет ждать, пока он до краев наполнится 12 тоннами расплавленного металла — того металла, за который люди бьются, рискуя жизнью, под землей, а также в двойном пекле тропического солнца и раскаленных печей, в кремневой пыли и сернистых испарениях.

— Руда содержит восемь процентов металла, концентрат по окончании флотационного процесса — от 20 до 30 процентов, а эта кипящая похлебка содержит уже 65 процентов чистой меди. Однако даже эти конверторы, — он указал пальцем на противоположный конец зала, — не могут полностью очистить медь от всех примесей. А ванн для электролиза вы у нас не увидите, для этого вам пришлось бы вернуться в Жадовиль..

В цехе раздался короткий свисток, и все рабочие, которые нам сверху казались карликами, быстро покинули свои рабочие места. Через несколько секунд ковш с двенадцатитонным грузом черновой меди оторвался от устья печи и, подвешенный к крану, медленно заскользил к противоположному концу зала. Длинный барабан конвертора наклонился, как допотопное чудовище, и в его разинутом зеве засверкала жидкая медь. Из его горловины к стальным конструкциям свода взлетали снопы искр и пламени. В этом очистительном пламени кипело 90 тонн меди…

Невидимый крановщик в кабине крана остановил ковш на расстоянии нескольких дециметров от горловины конвертора, несколько раз ударил ковшом о его борт, чтобы сбить застывшие остатки от предыдущей плавки и одновременно проломить застывающую поверхность черновой меди. Раскаленная добела жидкость медленно переливалась в конвертор и напоминала вулканическую лаву, которую мы видели несколько недель назад, когда она била ключом из недр земли и медленно исчезала в озере Киву, окруженная облаком шипящего пара. Здесь теперь бурлила освобожденная стихия, пробужденная к жизни руками человека…

— На этом металлургическом заводе ежедневно производится 250 тонн меди, — заметил проводник и вытер со лба пыль, смешанную с потом. — Готовые чушки мы направляем в Жадовиль для электролитического рафинирования.

 

Самая высокая фабричная труба в Африке

Бельгийское Конго — один из крупнейших поставщиков меди в мире. Отсюда по всему миру расходится до 200 тысяч тонн меди в год, и все же спрос на этот металл неуклонно повышается, так же как и цены на него. Тонна черновой меди, выпускаемой из конверторов, стоила в период нашего проезда через Конго, в апреле 1948 года, 25 тысяч чехословацких крон. Годовые обороты горнопромышленного концерна «Юнион миньер дю О Катанга», занимающего первое место в мире по производству меди, составляют свыше пяти миллиардов крон. Несмотря на это, концерн не в состоянии удовлетворить всех заказчиков, хотя его «скандал в Катанге» еще никогда и нигде не был превзойден.

В одних только рудниках Кипуши людской пот выплавляет из недр Африки 100 тысяч тонн меди в год. Мы стояли на обширном дворе металлургического завода в Лубумбаши и наблюдали за рабочими, опрокидывавшими железные тачки с несколькими золотистыми плитками только что застывшей меди и складывавшими их в высокие штабели. Радостно было смотреть на эти тяжелые блоки матово блестевшего металла, только что завершившего первую, самую трудоемкую фазу своего рождения. Сложенные чушки меди вызвали у нас воспоминание о песчаных буграх Ливийской пустыни, изрытых десятками тысяч солдатских могил. В ушах возник печальный звон миллионов пустых снарядных гильз, которые военнопленные и наемные арабские рабочие собирали по всему побережью Киренаики и грузили на суда. Они блестели тогда таким же матовым желтым блеском латуни в руках покрытых лохмотьями арабов, которые подрывали один капсюль за другим, чтобы обезвредить эти гибельные орудия жадной смерти.

Здесь лежат чушки меди, только что родившейся в поте, крови и огне с риском для жизни людей, трудившихся в глубине земли и у шахтных печей, а где-то за пределами африканского континента расположены ненасытные военные заводы, которые уже опять требуют все новых и новых поставок меди, чтобы превратить их — через три года после окончания ужасной войны — в носителей смерти…

А между тем медь — это кровь нашей жизни. В какие полезные изделия могла бы преобразиться эта чушка, которую черные рабочие только что опрокинули из изложницы, если бы к ней не тянулись преступные руки поджигателей войны! Через короткое время она могла бы пустить в ход фабрики и мастерские, напитать током сети электропередач, дать силу поездам и автомобилям, связать людей через эфир, украшать жилые дома, заставить звучать колокола…

— Не хотите ли подняться на самую высокую фабричную трубу в Африке? — прервал наши размышления проводник, заслонил рукой глаза от солнца и посмотрел вверх. — 150 метров. Это третья по высоте труба в мире, две другие находятся в Японии и Чили. В качестве журналистов вам бы следовало попробовать. Через час вы могли бы уже спуститься…

— С вершины Килиманджаро вам, наверное, открылся лучший вид, не так ли? — ответил за нас профессор Нокс, подавая нашему проводнику руку на прощанье.

Над металлургическим заводом стоял грохот тонн падающей руды и кокса, а по пирамиде террикона одна за другой ползли вверх вагонетки с пустой породой…