— 720, — бормотал вполголоса сержант негр, дописывая в свою книгу последние цифры номера нашей «татры», — 19720. Гм, а что означает эта буква «П»? — спросил он вдруг и поставил ногу на задний буфер, как будто хотел придать этим больше веса своему вопросу.

— Это значит Прага, столица Чехословакии…

— Чеко… Чеко… такого у меня здесь еще не было. Как это называется? — спрашивал он, растерянно глядя в следующую графу и покусывая при этом кончик карандаша. — Это в Америке?

— Нет, в Европе, очень далеко на севере.

Иржи взял у него из рук карандаш и приписал возле обозначения номера печатными буквами Tchécoslovaquie, чтобы сократить ожидание на таможне. На флагштоке у небольшого домика таможни трепетал трехцветный бельгийский флаг, который мы впервые увидели в Африке несколько недель назад на противоположном конце Конго, когда спидометр еще показывал на четыре тысячи километров меньше. Пограничный шлагбаум был опущен и лежал на двух потрескавшихся стойках. Второй негр равнодушно стоял между ними и время от времени с отсутствующим видом заглядывал в листы анкет, которые мы должны были сдать при выезде из страны в соответствии с указаниями, полученными на другом конце Конго.

Мы вспомнили строгий досмотр, которому нас подвергли в Касинди, когда мы въезжали на территорию Конго, и как инспектор записывал все номера на фотоаппаратах, кинокамерах, биноклях, пишущих машинках и измерительных приборах. Поэтому мы спросили:

— Хотите сверить номера?

— Нет, — махнул рукой сержант и засунул анкеты в ящик, — все в порядке.

— А как с оружием?

— С каким оружием?

На покрытых пылью чехлах двух автоматических пистолетов и охотничьего ружья до сих пор болтались свинцовые пломбы, осудившие наше оружие на многонедельное заключение. Сержант спокойно смотрел, как мы сами срезали ножом все пломбы и спрятали их в ящичек для инструмента в качестве сувенира о великодушии черных таможенных инспекторов, белые коллеги которых на противоположном конце страны уделили столько внимания каллиграфическому выписыванию длинных рядов цифр и прикреплению тяжелых кусочков свинца к каждому чехлу.

— Эй, эй! Там не Родезия! — закричал, побежав за нами, один из пограничников, когда мы проехали под поднятым шлагбаумом по направлению к новой стране. — Ретур, ретур, обратно! — кричал он и показывал в направлении, откуда мы приехали.

— Ведь это Конго, а мы хотим в Родезию..

Мы вышли из машины и только теперь заметили перекресток за шлагбаумом, откуда узкая боковая дорога шла почти параллельно тому шоссе, по которому мы приехали из Элизабетвиля в Чинсенду.

Мы едем в двадцать четвертую страну…

 

Медный пояс

Если у нас в Чехословакии сказать кому-нибудь «золотое дно», то он автоматически окончит фразу словами: «земли чешской», и в его представлении возникнут бескрайние поля Полабья. Десятилетний школьник, услышав это распространенное выражение, вероятно, представит себе кучку золотых дукатов, а земледелец откуда-нибудь из района Колина зажмурит глаза и переведет в уме слиток золота в центнеры пшеницы, которые он собрал с гектара.

В Родезии богатство измеряется не золотом, а медью.

Выражение «медный пояс», крылатое «copper belt», звучит как магическое заклинание в стране, названной в честь Сесиля Родса, этого тщедушного, но ни перед чем не останавливавшегося завоевателя, политика и военного деятеля. Если вы скажете кому-нибудь в Родезии «медный пояс», то в его представлении возникнет подымающаяся из-под земли шахтная клеть или он услышит стук пневматического перфоратора. И вместе с «медным поясом» в воображении возникнет «Пестрая антилопа» (Roan antelope) — второй символ этой молодой страны.

«Пестрая антилопа» — так называется крупнейший рудник в Луаншье. Это название напоминает об охотнике из почти современной родезийской мифологии, который, нагнувшись над подстреленной антилопой, поднял чудесный зеленый камень. Так началась погоня за малахитом, содержащим высокий процент меди; охотники забросили ружья и спустились в примитивные шахты.

Характерный признак «медного пояса» — асфальт.

Покрышки нашего автомобиля испытали подлинное удовольствие, когда, не доезжая населенного пункта Нканы, мы проскочили последний ухаб на каменистой дороге и после 10 тысяч километров пути по Южному Сомали, Кении, Танганьике, Уганде, Руанда-Урунди и Конго — за исключением I20 километров перед Лимуру в Кении — снова очутились на гладком, не знающем пыли асфальте. После пяти тысяч километров пыльных, болотистых и пустынных дорог мы в кенийском Накуру вычеркнули из словаря слово асфальт, а теперь он, как мираж, снова появился перед нами после пяти тысяч километров дальнейшего пути, чтобы опять исчезнуть через 60 километров. Надолго ли? Снова на пять тысяч километров?..

«Beware of trains!» «Берегись поезда!» — а под этим — большими буквами:

«Stop, Look, Listen!» «Остановись, осмотрись, прислушайся!»

Водитель машины, шедшей впереди нас, неожиданно затормозил; несколько секунд ничего не происходило, а затем машина беззвучно продолжала свой путь. Пока под колесами нашей машины звенели четыре рельса колеи, с противоположной стороны подъезжал другой автомобиль; его водитель остановился перед рельсами, осмотрелся и прислушался. Точно, как ему предписывала немая надпись на табличке, хотя ни с одной стороны не видно было ни малейшего движения. Прекрасно просматриваемое, отчетливо видное полотно железной дороги уходило в обоих направлениях от шоссе.

Нас восхитила эта невероятная дисциплинированность родезийских водителей, и мы даже несколько позавидовали спокойному, почти театральному движению, которым они поворачивали голову в обе стороны, прежде чем включить первую скорость и прибавить газ…

Кроме железнодорожных переездов в предместьях Нканы, повсюду в центре этого промышленного района Северной Родезии имеются еще «стоп-перекрестки». Везде, где поперечные улицы пересекают основные транспортные магистрали, вы увидите на левой стороне дорожного полотна на асфальте большие белые буквы «СТОП». Эта надпись повторяется на длинных узких дорожных столбах у левого края улицы. Поздно ночью, когда движение почти прекратилось, мы видели автомобилистов, которые на таком перекрестке останавливались, хотя все впереди было прекрасно видно. Только через две-три секунды они продолжали путь. Все как один, без исключения.

— Если иногда случается, что на «стоп-перекрестке» какая-нибудь машина не остановится, то ее водитель, несомненно, иностранец, — сказал нам с усмешкой горный инженер, который вез нас на ночной осмотр металлургического завода. — У нас это вошло в привычку. А кроме того, два фунта стерлингов штрафа тоже на улице не валяются. Дешевле стоит остановиться…

 

15 железнодорожных составов меди в ванне

Полный месяц плыл по безоблачному небу. Его бледный свет резко контрастировал с красным заревом, стоявшим над батареей шахтных печей, с оглушительным грохотом дробилок и мерцающими огоньками шахтерских лампочек, с которыми горняки направлялись на ночную смену.

Мы вошли в огромный затихший цех, наполненный влажным тепличным воздухом. Сотни ванн с раствором медного купороса, а в них тысячи медных пластин. Неслышно, незаметно исчезает засоренный металл с анодов и также таинственно нарастает технически чистый металл на пластинках катодов. При этом химическом чуде вы не видите очистительного пламени печей и не слышите грохота машин. Недалеко отсюда человек борется с природой, употребляя силу против силы, пламя против пламени. Здесь он укротил природу силой своего разума, могущество которого подчеркивается спокойной атмосферой химической лаборатории.

— Ваши часы не чувствительны к магниту? — спросил неожиданно главный инженер, когда мы входили в рафинировочный цех, — лучше оставьте их здесь в проходной, чтобы они у вас потом не капризничали.

Более двух центнеров рафинированной меди днем и ночью нарастает ежеминутно на тысячах катодов в этом цехе электролиза. Девять тысяч тонн меди проходит за месяц через цех, попадая сюда в виде тяжелых чушек с ушками для подвешивания к крану и выходя в виде плоских пластин чистой меди весом более 120 килограммов. 450 десятитонных вагонов меди было сложено в этом цехе, но, несмотря на это, их нигде не было видно, только вдоль стен стояло несколько десятков чушек, ожидавших подвески в ванны.

— Вся продукция направляется теперь исключительно в Англию, — заметил инженер, когда мы покидали цех электролиза, чтобы осмотреть последний цех, в котором очищенная медь отливается в продолговатые блоки, напоминающие железнодорожные шпалы.

Черные рабочие, которые только что пустили медь в изложницы, спали, истомленные, в невероятном шуме и жаре возле печей, ожидая смены. Нас с первого же взгляда поразило, что в Родезии на металлургических заводах работает значительно больше белых, чем в соседнем Конго. В руднике работает до 15 тысяч негров и более 1100 белых, занятых здесь и на таких операциях, на которых в Конго работают только негры. Мы видели европейского инженера, который стоял у шлаковой летки в кожаном фартуке и защитных очках, готовый с помощью двух черных рабочих в соответствующий момент заделать отверстие глиной. По его указанию рабочие придвинули к отверстию две лопаты глины, и инженер быстрыми и ловкими движениями замазал летку. Ослепленные алым блеском, мы вышли в лунную ночь.

Бросается в глаза не только разница в численном соотношении между белыми и черными в Родезии и Конго. Есть и другие различия, характерные для завода в Нкане. Вы ощущаете их на каждом шагу, но долго не можете понять, в чем они заключаются. Традиции старых колонизаторов проникли даже глубоко под землю, втерлись между подъемными кранами и печами, застыли, быть может, и в плитах благородного металла, который отправляется отсюда в путь по океанам, в далекую островную империю на севере. На шахтах и заводах введена совершенная механизация, они оснащены новейшими достижениями техники. Однако механизмами и кранами управляют только белые механики. Черные находятся лишь на последних ступеньках лестницы. От более высоких они отделены невидимым, но тем более прочным барьером. Два мира, которые не сливаются ни при совместной работе, ни при общей опасности. На одной стороне — белые, объединенные общей родиной, общностью языка, обычаев, удовольствий, опасений и предрассудков. На другой стороне — мир безымянной толпы, черных людей, где все на одно лицо для поверхностного наблюдателя, мир, непонятный для белого.

Не хочет он их понять или не в состоянии этого сделать? А быть может, не осмеливается?

 

Блуждающие огоньки под землей

— Вам нечего бояться, — сказал со смехом наш проводник на шахте Мин-дола, недалеко от Нканы, когда мы стояли у подъемника в шахтерских комбинезонах и с аккумуляторными фонариками в руках. — Эти ящики с динамитом будут отправлены под землю только со следующей клетью.

— Нам не хотелось бы остаться навсегда под землей как раз в годовщину нашего старта из Праги, — ответили мы молодому инженеру, возвращаясь от горки аккуратно сложенных ящиков с динамитом, на которых было написано: «Made in South Africa». — Сколько ящиков вы опускаете под землю?

— Не пожелал бы я вам подносить их сюда на спине. Только для заполнения выработанных пространств требуется 60 ящиков динамита, то есть несколько более полутора тонн, — медленно отвечал инженер Трегей, в то время как черные шахтеры входили в нижний этаж подъемной клети. 120 человек исчезли в течение нескольких секунд за решетками двухэтажной клети, электрический звонок передал в машинное отделение тройной сигнал, после чего клеть немедленно заскользила вниз, в темноту.

— Глубина шахты составляет 3200 футов, однако нижние, разрабатываемые горизонты находятся на глубине 1630 футов. Мы съедем только до верхнего горизонта на глубину 870 футов, а потом будем спускаться наклонными штольнями по лестницам, чтобы вы могли поближе познакомиться с процессом добычи, — сообщил нам в темноте Трегей о своих намерениях.

Неожиданно впереди начало светлеть, и через несколько секунд показалась платформа с ожидающими на ней шахтерами; дверца клети раскрылась настежь, а еще через мгновение люди опять исчезли. Ряд вагонеток стоял на рельсах, и где-то в глубине слышался грохот машин. Широкий главный ход с бетонированным настилом и рельсовым путем вел куда-то в темноту, а вдали мерцали гроздья блуждающих огоньков; одни светящиеся точки по временам гасли, другие приближались, и тогда показывались освещенные козырьки на шахтерских шлемах. Пройдя несколько сот метров, мы свернули в смежный поперечный ход, заканчивавшийся прямоугольным спуском с высокой оградой.

Трегей остановился.

— Я хотел бы в общих чертах рассказать вам, до того как мы спустимся в забой, по какой системе мы организовали здесь добычу. Рудная жила мощностью около восьми метров направлена вниз под углом примерно 70 градусов. В вертикальном направлении она до сих пор разработана до высоты 230 метров, ее распространение в стороны нам пока не известно. Вас, может быть, удивит, что при разработке мы идем снизу, а не сверху. Здесь вы не увидите такого напряженного физического труда, как в других шахтах…

Мы спустились один за другим в наклонную шахту, склон которой следовал в направлении рудной жилы. Медленно, осторожно ставили мы ноги на влажные перекладины лестницы, добираясь к ближайшему забою, куда иным путем попасть было невозможно. Гул пневматических перфораторов приближался. Трегей, шедший впереди, свернул куда-то в полутьме, заглянул в следующий поперечный ход и световыми сигналами дал указание шахтерам остановить лебедку, которая тросом подтаскивала скрепер с рудой к гезенку. Мы шлепали ногами по воде, шагая по разбросанным кускам руды к наклонной выработке.

— Из этой горизонтальной штольни забойщики продвигаются по наклону вверх по ходу жилы, а нарубленная руда падает вниз, откуда ее потом вытаскивают скрепером, — объяснил нам Трегей, направляя рефлектор своего фонаря на группу забойщиков, работавших в наклонном забое над нами.

Все кругом снова задрожало от стука пневматических перфораторов. Вода уносила из забоя размельченную руду. Мы на четвереньках вскарабкались к забойщикам. Нас удивили неплохие условия труда в забое, отсутствие пыли, хорошая вентиляция. Забойщики улыбнулись и предложили нам свои перфораторы.

— Попробуйте, — предложил нам Трегей.

Мы нажали на рукоятки, и сейчас же наши мускулы задрожали от напора сжатого воздуха. Мелкие брызги воды как бы промывали воздух в забое и удаляли из него пыль. Мы просверлили отверстие в метр глубиной, и бур при этом остался совершенно холодным. Вернув рабочим перфораторы, мы поспешили к гезенку, по которому нарубленная руда падала прямо в подготовленные вагоны.

 

12 равно 20

Отверстия гезенков снабжены толстыми поперечными траверсными решетками, которые должны задерживать самые крупные куски руды. Мы с напряженным вниманием следили за мускулистым шахтером, который стальным прутом время от времени раздвигал скопившиеся куски, чтобы руда могла свободно сыпаться вниз. Сверху падали иногда глыбы весом в несколько тонн.

Неожиданно шахтер отскочил, увернувшись от упавшей огромной глыбы, завалившей всю решетку. В следующий момент раздался свисток шахтера — сигнал, чтобы в верхних забоях прекратили сыпать руду вниз. Мы с напряжением ожидали, что произойдет дальше. Нечего было и думать о том, чтобы удалить глыбу даже соединенными усилиями нескольких человек. Шахтер убежал куда-то и через минуту вернулся с двумя динамитными патронами и запальным шнуром. Он положил динамит сверху на глыбу, прижал его толстым слоем глины и поджег шнур. Перфораторы кругом затихли, и забойщики поспешили к главной штольне. Мы с волнением отсчитывали секунды; вдруг сильный взрыв потряс все подземелье.

— Подождите еще минутку, пока вентиляторы отсосут газы из забоя, — сказал Трегей, удерживая нас за руки.

Забойщики вокруг мирно покуривали, как будто ничего особенного не произошло, и через минуту разошлись по своим рабочим местам. Мы вспомнили о мероприятиях по технике безопасности, введенных на некоторых угольных шахтах, страх перед пожаром и лишения, испытываемые шахтерами в связи с запрещением курить. При добыче медной руды нет угрозы взрыва газов, поэтому в медных рудниках курение не запрещается.

Мы вернулись к гезенку. Глыба, весившая несколько центнеров, была разбита на мелкие куски; через минуту сверху снова начала поступать руда, исчезавшая в расчищенном отверстии.

— Скажите, инженер, когда вы собираетесь заполнять выработанное пространство? Нам хотелось бы посмотреть такой спектакль или хоть послушать его!

— Недели через две мы закончим работу в этом забое. Но вы бы все равно не много увидели. При взрыве никому не разрешается находиться в шахте. Детонация слышна и на поверхности. Полторы тонны динамита уж как-нибудь справятся…

— А не грозит опасность обрушения в верхних горизонтах, когда вы ослабляете кровлю? — спросили мы по дороге к слепому забою, который сейчас пробивала группа шахтеров.

— Вы должны знать о принципе, который для нас является аксиомой, но вам, возможно, покажется весьма странным. Не забывайте, что объем раздробленного вещества больше объема цельной породы. 12 кубических футов твердой породы, раздробленные взрывом, превратятся в 20. Таким образом, трудно себе представить более прочную опору для вышележащих горизонтов…

Слова Трегея были заглушены дрожащим треском нескольких перфораторов. Группа забойщиков нажимала на рукоятки, укрепленные на мощных стальных конструкциях, вклиненных между полом и потолком штольни, с шарнирами, позволяющими им вращаться во всех направлениях.

— Мы щадим рабочих и повышаем их производительность всюду, где это позволяет высота забоя, — заметил Трегей на обратном пути, когда мы обходили ряд вагонеток, стоящих на рельсах. Поминутно под потолком раскрывались на несколько секунд челюсти грейферного ковша, будто пасть допотопного динозавра, и выплевывали несколько центнеров руды. Мы возвращались главным ходом к подземной платформе.

— Извините, — прервал Трегей наш разговор по-чешски и остановился. — Знаете, сколько стоит управлению шахты один метр основных ходов? В таком виде, как сейчас: с рельсами, бетонными настилами, опорами, вентиляционным, электрическим и сигнальным оборудованием, канализацией и освещением?

— Этого нам не угадать…

— Охотно верю, — улыбнулся Трегей и пропустил нас впереди себя в клеть. — Почти 43 фунта стерлингов. А в этом руднике более 300 километров шахт и штолен.

 

Большая Северная дорога

Если смотреть на карту Африки, особенно к югу от экватора, то ее железнодорожная сеть напоминает скелет без позвоночника.

Отдельные порты на побережье Индийского и Атлантического океанов соединены с центральной частью континента широтными железнодорожными линиями, от которых в основном зависит сообщение между побережьем и внутренними районами. Однако в меридиональном направлении по Африке еще до сих пор не проложена ни одна железнодорожная магистраль. Старый проект соединения Каира с Кейптауном вряд ли будет осуществлен в течение ближайших десятилетий.

Африка в настоящее время располагает густой сетью авиалиний, обязанных своим появлением гигантским расстояниям. Сотни самолетов разных стран ежедневно пересекают воздушные пространства над Сахарой, лесостепью Танганьики, непроходимыми лесами Конго, небоскребами Иоганнесбурга и пирамидами Каира.

За исключением сравнительно хорошо развитой речной сети бассейна Конго, в Африке нет крупных рек, судоходных на значительном протяжении. Причина этого кроется в геологическом строении континента, где весь треугольник к югу от Судана похож в разрезе на тарелку, опрокинутую кверху дном. Возвышенная центральная часть падает крутыми уступами по направлению к побережью, а многочисленные пороги препятствуют судоходству по крупнейшим рекам от истоков до устья. Подобная форма поверхности африканского материка была также главной причиной того, что его центральную часть исследовали значительно позднее (во второй половине XIX века), чем, например, центральную часть Южной Америки, где небольшая разница в высотах между побережьем и районами, примыкающими к верхнему течению рек, позволяла исследователям проникать водным путем до самых отдаленных уголков.

Железные и шоссейные дороги остаются поэтому основными транспортными артериями Африки. Промышленный район Конго и Северной Родезии снабжается углем из шахт Южной Африки. Это ценное сырье, без которого не могут существовать многочисленные металлургические предприятия, доставляется по железной дороге за несколько тысяч километров. Кокс также привозится из отдаленного Ванкие в Южной Родезии. Мы были свидетелями того, как рудники в Северной Родезии и Конго готовились полностью прекратить добычу, если уровень воды в реке Кафуэ, северном притоке Замбези, подымется еще на несколько сантиметров. Несколько сантиметров воды могли привести к серьезнейшим потерям. Наводнения на реке Кафуэ отрезают огромные территории к северу от 15-й параллели от всего мира. На большинстве рудников этого района запасы угля и кокса столь незначительны, что их хватает лишь на несколько дней. Пропускная способность одноколейной железной дороги не в состоянии обеспечить снабжение всего этого обширного района.

Чехословацкий автомобиль «татра-87» был первой и единственной легковой машиной, которая осуществила давнишнюю мечту Сесиля Родса, совершив трансконтинентальное путешествие от Каира до Кейптауна. Сесиль Родс мечтал о грандиозном строительстве дороги, которая соединила бы один конец необъятного материка с другим, через 70 градусов широты, то есть почти одну пятую периметра земного шара.

Уже в течение нескольких десятилетий с тяжелым трудом рождается центральная транспортная магистраль, которая должна воплотить замыслы Сесиля Родса. Она вгрызается с юга в девственные леса, саванны и буш, борется с песками и болотами, тропическими ливнями и непреодолимыми водными потоками. Great North road (Большая Северная дорога) продвинулась на север на шесть тысяч километров до Найроби — главного города Кении. Однако и на этом участке придется затратить еще немало труда. Много пота и крови смешается с песком и бетоном, пока к северу протянется автомобильная дорога, проезжая и в период дождей. Тот, кто сегодня направится из Александрии на юг, найдет лишь небольшие участки асфальтированного шоссе, которые гарантируют возможность проезда в течение круглого года.

«Дороги, проезжие в любую погоду», — помечено на многочисленных картах, хранящихся в архивах библиотеки Пражского университета, Автоклуба и Восточного института. В картах, однако, ничего не говорится о том, что это относится только к гусеничным тракторам, да и то лишь до тех пор, пока вздувшиеся реки полностью не преградят пути. И все же на южной части этой дальней магистрали ведутся работы. Мощные грейдеры выравнивают глубокие рытвины, борозды и колеи, оставшиеся от автомобилей, осмелившихся выехать на дорогу слишком рано после окончания тропических ливней. На дорожные катки, видимо, уже не оставалось средств по сметам, и поэтому во многих местах мы были первыми, кому было суждено укатывать шинами своего автомобиля трассу будущей Большой Северной дороги на благо грядущих поколений.

Часто песчаная дорога уводила нас далеко от главной трассы будущей автострады, в других местах две ее колеи терялись на двадцатиметровой ширине обозначенной колышками зоны автострады.

Мы проезжали этой дорогой после короткого периода дождей, когда уже казалось, что она совершенно просохла. К счастью, мы видели только последствия дождей и нам не пришлось снова пережить дни отчаянной борьбы с глубокой грязью, как в Кении. Перед Брокен-Хилл мы видели на дороге высохшие колеи, глубина которых в период дождей была доведена проезжавшими машинами до нескольких дециметров.

Между Пембой и Чомой мы остановились возле грузовой машины, у которой оси и весь низ были буквально залеплены грязью. Дорога вокруг была суха, однако весь экипаж машины был по уши в грязи.

— Вы в чем-нибудь нуждаетесь? — предложили мы свою помощь, остановившись возле грузовика по неписаному закону, распространяющемуся на всех автомобилистов, проезжающих по заброшенным дорогам Африки.

— Спасибо, теперь уж нам ничего не нужно, — поблагодарил водитель, вытирая тряпкой испачканные руки; по лицу его еще стекали ручейки пота. — Мы уже выбрались…

На обочине дороги виднелись полуметровые выбоины и след, оставшийся после вытаскивания машины. Вода просачивалась в эти рытвины и деликатно скрывала следы тяжкого многочасового труда.

— Как вы туда попали? Ведь дорога сухая.

— Дорога-то сухая, но не по обочинам. Я сворачивал в сторону и только чуть съехал на край, как увяз там по самые оси. Это было в 2 часа ночи, а теперь уже 5 часов дня, — сказал водитель, посмотрев на наручные часы Мирека. — Через несколько миль вы обгоните гусеничный трактор, который вытащил меня из этой жижи. Он приехал сюда из самого Ливингстона. Иначе мне пришлось бы ожидать целую неделю, пока все кругом высохнет, а потом откапывать машину…

Одну из особенностей родезийских шоссе представляют узкие мосты. Это, может быть, пережиток тех времен, когда движение было очень слабым. И вот здесь можно увидеть совершенно новые мосты, которые вдвое уже, чем шоссе. Возможно, что известную роль играют соображения экономии, так как из одного и того же количества материала можно построить два узких моста вместо одного широкого. Недостаток этот, однако, компенсируется образцовыми дорожными знаками, которые всегда установлены метров за 200 до моста.

«Slow, give way to approaching traffic!» — «Замедлите ход, пропустите транспорт, идущий во встречном направлении!»

А на противоположном конце моста вы прочтете на табличке, расположенной на таком же расстоянии от моста: «You have the right of the way» — «Вас должны пропустить вперед».

Никогда нам не приходилось останавливаться и ждать, пока проедет встречная машина, если мы имели право проехать первыми. Встречный водитель остановится и будет ждать даже в том случае, если он успел бы проехать два раза, пока мы приблизимся.

 

Отступление перед муравьями

Может быть, самым прекрасным из всего пережитого в Африке были ночи, проведенные под открытым небом, хоть и протекали они зачастую в условиях «ограниченной ответственности». Ни в одном отеле так легко не дышится, как на вольном воздухе, когда можно любоваться звездами и предаваться воспоминаниям. Можно лечь на песок в пустыне, включить приемник и вообразить, что ряды звезд — это гирлянды огней отдаленных городов; или заснуть под эвкалиптами с мыслями о завтрашнем дне; или из спального мешка любоваться беззвездной ночью и затаить дыхание, когда восходящий месяц зажжет горизонт, как отблеском горящей степи, и расколет темную поверхность одного из озер Центральной Африки…

К тому же гостиница «Под ночным небосводом» отличается неоценимым преимуществом даже в тех случаях, когда находится на жестком шоссе: она бесплатна. А к мелким камешкам под спиной со временем привыкаешь.

— До Брокен-Хилла вы нигде не найдете ночлега. Однако под открытым небом спать не располагайтесь — тут в окрестностях много львов, — предупредил нас в Ндоле местный журналист, наскоро заканчивая интервью для своего журнала.

Его дружеский совет еще звучал у нас в ушах, когда первые черные силуэты акаций стали четко вырисовываться на фоне красного диска восходящего месяца. Через час вся местность вокруг была залита ясным светом серебристых лучей. Когда дорога свернула на восток, блеск луны настолько слепил глаза, что мы перестали замечать опасные неровности дороги.

Мирек по временам засыпает рядом с Иржи, который лишь величайшим напряжением воли ведет машину по неровной дороге. За нами целый день тяжелого труда и пути, ночной осмотр металлургического завода, дневной осмотр рудников, а остальная часть дня — в дороге. Мы спешим, чтобы успеть переехать через реку Кафуэ, пока не затопило переправу. Водители, прибывающие с юга, привезли с собой панические вести: газеты ежедневно сообщают о повышении уровня воды в Замбези и в верхнем течении Кафуэ.

Веки горят, глаза болят, мотор усыпляет своей монотонной песней. Руки и ноги, действующие координированно в силу привычки, автоматически ведут машину лишь по зрительному восприятию, но мозг неудержимо погружается в дремоту. Спидометр, минуты, километры, месяц, акации, конверторы, месяц, медь, месяц, медь, месяц…

Занавес век опустился, прикрыв светящиеся конусы от фар, нога автоматически нажала на педаль тормоза. Мотор уснул. Мягкое тремоло цикад клонит ко сну. Месяц, медь, цикады, месяц…

Холодный ветерок проник через открытый верх машины.

— Так дальше ехать нельзя, мы все равно не доедем до Брокен-Хилла. Москиты помешали нам поужинать консервами. Быстро раскладываем спальные мешки у края дороги перед «татрой», натягиваем противомоскитную сетку на флагштоки машины и подвертываем ее под края спальных мешков, делаем по глотку воды из фляжек.

— Баночку абрикосов не доешь?

— Нет, можешь спрятать ее куда-нибудь под машину, утром мы ее докончим…

Мы лежим под противомоскитной сеткой. Минуты молчания. В широко раскрытые глаза льется лунный свет. Очарование африканской ночи побеждает сон. Еще минутку, одну хоть минутку, окинуть взглядом серебристую ленту шоссе, затеряться на ней, как песчинка, слиться с душой этого необъятного континента, дышать его дыханием…

Медленные, спокойные шаги удаляются от машины, серебристый капот которой ласкает отблеск легких облачков. Буш вокруг нас зазвучал тысячами голосов.

Через полчаса к этим звукам присоединяется глубокое дыхание двух утомленных путников…

Незадолго до полуночи нас разбудили тяжелые капли дождя. Край свинцовой тучи проносился над нашими головами.

Это не страшно, это пройдет. Вот там небо уже чистое. Не станем же мы вытаскивать все пожитки из машины…

Мы поглубже забрались в спальные мешки и через минуту опять уснули.

Около 3 часов ночи Мирек проснулся. Под противомоскитной сеткой раздавался треск и шорох, какие-то подозрительные звуки. Рука быстро тянется за пистолетом, лежащим под изголовьем. Предохранитель спущен…

— Юрка, вставай быстрей! Треск и шорох не прекращаются.

— Что такое? Что случилось?

— Не знаю, что-то по мне ползет.

— И по мне тоже. И кусается. Дай света! Есть у тебя фонарь?

По провисшему пологу сетки бегают тысячи крупных черных муравьев. Тревога. Мы вмиг вскочили на ноги.

— Эта гадость заползает повсюду. Быстро отгони машину на несколько метров, а то они заберутся внутрь…

Только теперь мы обнаружили причину ночного визита муравьев. Вокруг недоеденной банки с консервами копошились тысячи насекомых, привлеченных сахаром.

— Видишь, вот что у нас вместо завтрака…

Почти до 5 часов утра мы при свете фар вытряхивали муравьев из спальных мешков, противомоскитной сетки, коротких брюк, одеял и прочих предметов. А дальше что? Снова укладываться спать было уже поздно. Мы немного отдохнули, авось до вечера доедем. Только вот еще чулки и обувь.

— Они набросились и на мои носки. В какую дыру мне теперь влезать? Посмотри!..

Ступни шерстяного носка как не бывало; остались лишь края верхней части, начисто обглоданные, будто обрезанные бритвой.

— Нас предостерегали в Ндоле о возможности встречи с львами. Лев, возможно, не удовлетворился бы носком…

После двухчасового боя с полчищами муравьев мы стартовали к югу. На востоке светало.