Есть на свете страны, которые при беглом и поверхностном ознакомлении с ними умещаются в одном впечатлении; его можно охарактеризовать несколькими словами, занести на бланк картотеки и вложить в соответствующий ящик.

Швейцария, например, — это обширный альпинарий с цветущими лугами, выставочными коровами и богатыми туристами. Египет — сплошная пустыня, среди которой бьют фонтаны зелени, но бьют только там, куда феллах сумел подвести воду Нила. Конго — это широченный пояс девственного леса, залатанный чайными и кофейными плантациями, долины на юге кажутся пришитыми к нему по недоразумению.

Но еще никому и никогда не удавалось втиснуть Аргентину в один ящичек. И, видимо, потому, что лежит она, упершись ногами во льды на границе Антарктики и подставив голову тропическому солнцу на севере. Кажется, будто целых полмира уместилось здесь, на пестрой географической палитре, носящей имя Аргентина. Плодородная Кубань раскинула свои пшеничные нивы на запад от Ла-Платы. По бескрайной равнине, самой большой на всем материке, раскинулись и приволжские степи, и саванны Танганьики, и неприветливые пустыни Киренаики. Норвежские фьорды изрезали Огненную Землю, а к северу от нее поднялись горы под стать гималайской Крыше мира. Аконкагуа, величайшая гора всех трех Америк, не подкачала бы даже и в заоблачном Тибете. И все же она остается под сине-белым флагом Аргентины вместе со смертоносными трясинами и густыми зарослями первобытных лесов Чако.

На севере, в тропических лесах провинции Мисьонес, ботаники насчитали 39 видов мимозы, а в ледяной Патагонии, на юге, археологи откопали окаменевшие останки самых крупных млекопитающих, некогда бродивших по земле. В путанице бесчисленных рукавов и притоков Параны в провинции Энтре-Риос — этой аргентинской Месопотамии — ключом бьет жизнь, а в нескольких сотнях километров к западу, на той же географической широте, буйные ветры намели волны сахарских барханов.

Эта безмерная географическая мозаика не кончается и там, где вы расстаетесь с Аргентиной, проезжая у самого подножья Кордильер по дороге из Сан-Хуана к боливийской границе. Богатые виноградники и фруктовые сады — весь этот обрамленный пустыней оазис предгорий с зеленью пальм на фоне вечных снегов Анд превращается в пустошь, как только горизонт отодвигается на 100 километров к востоку. Голые красноватые холмы вырастают из песков, создавая подобие алжирской пустыни у Бу-Саады. А вслед за тем глазам представляется новая сцена. Кажется, будто какой-то режиссер умышленно свез в этот уголок Аргентины все кактусы мира. Они сжимают дорогу с обеих сторон непролазным барьером: куда ни глянь, всюду сплошной ковер колючек, воинственно ощетинившихся на пришельца. Но стражи эти никому не нужны, ибо в безлюдной пустыне, оживляемой лишь унылыми кактусами да колючим кустарником, не на что посягать.

И вдруг вдоль разбитой пыльной дороги с высоким гребнем посредине потянулись места, где будто просыпали мешок белой селитры. Это они-то и отмечены на подробных картах желтыми пятнами, прочерченными руслами высохших рек, которые нигде не начинаются и никуда не впадают, а кое-где — бледно-голубыми крапинками, которым картографы дали лаконичное объяснение: salinas — солончаки.

«Tenga precaucion de los badenes», — то и дело предостерегают надписи указателей на дороге, — «Внимание — канавы!» Эти надписи следуют друг за другом, как по расписанию. То, что можно назвать дорогой лишь с большой долей фантазии, после каждого указателя утопает в сыпучем песке: ни в одной из канав нет ни капли воды.

Тут и там тащатся по обочине дороги неуклюжие повозки на двух огромных колесах с пирамидами древесного угля. Неподалеку отсюда пыхтят товарные поезда, везущие в Мендосу и Сан-Хуан самый ценный груз — дрова. И тендеры за паровозами словно прогибаются под тяжестью красных кебрачовых чурбаков. Аргентине недостает собственного угля. Англия и Соединенные Штаты охотно дали бы ей уголь, но у Аргентины нет средств даже на рентгеновскую пленку для больниц. В последнее время на мировом рынке почти прекратился спрос на кебрачо, что еще совсем недавно поддерживало аргентинский платежный баланс. И вот только железная дорога осталась верным потребителем дерева кебрачо, которым «кормятся» все локомотивы на магистралях, хотя за топливом приходится ездить на север — в Чако, за тысячи километров.

 

Катамарка

— Бензин? Здесь? — Старик потеребил усы и сдвинул на затылок засаленную феску. — Бензин, говорите? А какой это умник посоветовал вам искать бензин в Десидерио Тельо?

Не говоря ни слова, мы достаем из походной сумки тетрадочку, на обложке которой изображена символическая шестеренка с инициалами «АКА», катящаяся наискосок по карте Аргентины. Что ни страница, то подробный план и описание стокилометрового участка дороги. Автоклуб в Буэнос-Айресе был первой на нашем пути организацией, снабдившей нас столь тщательно выполненным и до сих пор надежным справочником. У кружочка с надписью «Десидерио Тельо» красуются два условных значка: бензоколонка и отель.

Старик берет у нас из рук путеводитель, наклоняется поближе к свету фар, крутит головой и божится.

— Я торчу в этой дыре четвертый десяток лет, но еще не видел, чтобы здесь кто-нибудь продавал бензин. Если не верите, спросите в местечке! Этот десяток бараков вы объедете в минуту. Но лучше идите пешком! Машину можно поставить сюда, во дворик…

Был уже поздний вечер, когда старик приготовил нам в своем деревянном «отеле» две раскладушки. Мы устали за день, а продолжать путь ночью, по плохим дорогам не было смысла.

Утром нам ничего не оставалось, как начать неприкосновенный запас бензина. Мы надеялись, что нам хватит его, чтобы добраться до ближайшей бензоколонки. На помощь других машин рассчитывать не приходилось. За весь день мы обогнали всего лишь один автомобиль, да и тот без людей и без бензина. Покинутый грузовик с прицепом, увязший в высохшем русле и нагруженный почти на 3 метра в высоту мешками с древесным углем, вероятно, ожидал, когда его вытащат отсюда более сильные машины.

Только к полудню выбрались мы по проселочной дороге из Десидерио Тельо на просторное шоссе. Под колесами чувствуется твердое покрытие автострады, соединяющей Тукуман с главным городом провинции. Цифры на счетчике пройденного расстояния перескочили на вторую тысячу километров, к которым, впрочем, мы должны были прибавить еще одну тысячу километров большого «крюка» с заездом в Мендосу. К этому времени тоскливое чувство одиночества покинуло нас. На шоссе и вокруг него стали заметнее проявляться признаки жизни. Запыленные маршрутные автобусы, грузовики и легковые машины; смуглые гаучо в кожаных гуарда-монтес, спускающихся от пояса до носков сапог. В долинах — увядшая зимняя пампа, на которой тут и там торчат еще огромные подсвечники кактусов. Первые стада коров. А вдали от шоссе быстроногий ньянду — южноамериканский страус, напуганный гудками машин.

Длинные тени угасающего дня уже ложатся на нашу «татру», петляющую по кривым улочкам старинного города у подножья гор. В эти спокойные предвечерние минуты нельзя думать ни о туристских справочниках, ни слушать рассказы экскурсантов о том, что Катамарка — столица провинции, центр угледобычи, скотоводства и шерстяной промышленности. Подобных центров в Аргентине много, а в других местах земного шара и того больше.

Здесь нам открылась иная картина: тихо доживает свое время забытая красота минувших веков, разбросанная по склонам андских отрогов и окруженная венцом исполинских гор. Буэнос-Айрес так далеко отсюда, что в эти места доходят лишь слабые отзвуки бешеной суматохи на Ла-Плате.

Последние бурные дни своей истории Катамарка пережила в начале прошлого столетия, когда в муках гражданской войны рождалась республика Аргентина. Город этот издревле служил воротами, открывающими путь через Анды на север. С грозных времен конкистадоров в Катамарке утвердилась архитектура древних испанцев, оставившая здесь целый музей редких памятников. На площади и в прилегающих к ней улицах до сих пор сохранилось много церквей и старинных зданий, выдержанных в типично колониальном духе, удачно сочетающем в себе мавританский стиль с элементами ренесанса, барокко и народного искусства индейцев предгорий.

Только географическая карта убеждает, что Катамарка принадлежит к семье аргентинских городов. Но она не может быть родной сестрой тех правильных, как шахматная доска, городов, которые выкроены из пампы по одному шаблону. Иные здесь и люди. В Катамарке они еще чувствуют себя дома, а вся остальная Аргентина стала для них чужбиной. А между тем вся эта земля была их отчим домом задолго до того, как на нее ступила нога первого завоевателя. От европейских переселенцев и их потомков эти люди отличаются и лицом, и цветом кожи, и языком, и одеждой. Местный житель на улицах Катамарки никогда не привлекает к себе любопытных взглядов, но окажись он на авенидах Ла-Платы — и это станет своего рода сенсацией. Смуглые, широкоскулые лица, войлочные шляпы женщин, короткие — до колен — облегающие брюки и шерстяные пончо мужчин — все это как бы геральдические знаки тех земель на севере, которые четыре столетия тому назад входили в состав легендарного государства инков.

 

Под знаком сахарного тростника

Спросите-ка аргентинца с Ла-Платы, что думает он о провинции Тукуман. В одно мгновение он засыплет вас потоком прилагательных в превосходной степени и остановится лишь тогда, когда почувствует, что дальнейшее восхваление может принизить славу и честь его родного края, провинции Буэнос-Айрес.

Область Тукуман для всей республики символ богатства. Миллион акров рождает там сахарный тростник, которого хватило бы, чтобы «усладить» жизнь всей Аргентины. Из Тукумана в Буэнос-Айрес сплошным потоком движутся товарные поезда и колонны грузовиков, перевозящих на расстояние полутора тысяч километров горы ананасов, мандаринов, бананов и апельсинов. Продрогшим обитателям побережья они привозят аромат, сладость и тепло субтропиков.

Президент Сармьенто, горячий поборник и организатор школьного дела в Аргентине и один из виднейших деятелей этой страны, который был изгнанником при жизни и которому поставили памятники славы после смерти, не раз высказывал то, что приходило в голову простым людям на Ла-Плате. И когда Сармьенто называл Тукуман «садом Аргентины», то он явно говорил от имени всех аргентинцев, кроме тех, кому хоть раз в жизни пришлось окропить своим потом тукуманские плантации.

Щедрая природа субтропиков одарила Тукуман всем необходимым, чтобы он стал райским уголком этой страны. Но пока он остается лишь одной из главных баз аргентинской экономики. Большая часть аргентинцев и до сего дня смотрит на провинцию Тукуман глазами вечного оптимиста Сармьенто и знает ее только по данным статистики, по этикеткам на пачках сахара и по ценам на витринах фруктовых лавок. Тукуман остается для них чем-то непомерно далеким, богатым, постоянно закрытым завесой недосягаемости. Ведь расстояние от этой провинции до столицы в полтора раза больше, чем от Парижа до Праги. Путь от южных районов Аргентины до тукуманского тростника в четыре раза длиннее. А трудные дороги, по которым зачастую совсем невозможно ездить, еще больше увеличивают эти дали.

Катамарку от столицы провинции Тукуман отделяет около 250 километров. Для хорошей машины по хорошей дороге — это три часа езды. Но между Катамаркой и Тукуманом действуют другие расчеты.

С первых же километров на дорогу с трех сторон надвигаются горы, сжимают ее, и кажется, что они ее запрут, загонят в тупик. Вокруг одни только выветрившиеся скалы, а на дне этой долины — песок, песок, песок. Ветер взметает его к небу, колеса машины прокладывают в нем глубокие борозды; ручьи под слоем песка лишились последних капель жизни.

Выбравшись из песчаных наносов, дорога «впадает» в каменистое горное шоссе, которое, петляя, ползет по крутым склонам, пока не погружается в облака. Как слепец, продвигается машина в плотной пелене тумана на высоте 800 метров над песчаной долиной, содрогаясь от ледяного ветра; направление можно определить только по тусклому солнцу.

Наконец мы выползаем из мрачной трубы гор и по пологим склонам съезжаем на равнину. Но какая же опять перемена! Ведь прошло всего лишь несколько часов с того времени, когда мы потеряли из виду тот расположенный в предгорье Вифлеем, который нарекли здесь именем Катамарка. Безнадежную тоску пустыни сменила утренняя пастораль; неприветливость голых скал убивала в нас последние чувства радости, а теперь нас встречает кипучая жизнь, бьющая из всех пор земли. Мы обводим глазами бескрайные долины, не зная, на чем остановить взгляд. Вокруг волнуются поля сахарного тростника, за ними апельсиновые рощи; над головой шумит бамбук; ветер то и дело обдает лицо своим влажным дыханием. Под какую рубрику подогнать этот уголок Аргентины? Пояс крутых гор защищает его от воздушных потоков Антарктиды. Только три градуса географической широты отделяют его от южного тропика.

Географ отнесет этот район к субтропикам.

Сармьенто назвал его «садом Аргентины».

Поднявшаяся было волна радостного изумления начала спадать по мере нашего приближения к сердцу провинции Тукуман. Буйная растительность мало-помалу скрывается под слоем белой пыли. Грязными пятнами камуфляжа ложится пыль на капоты машин и на раскаленные котлы паровозов, на упряжь ослов и на лица людей. Через минуту и мы с головы до пят покрываемся слоем пыли. Белые удушливые облака висят над головами людей, которые с мачете в руках трудятся на плантациях, убирая и складывая тростник в кучи. По дороге в тучах пыли устало плетутся взмокшие возчики — такие же флегматичные, как и их ослы или волы, запряженные шестерками в двуколки с чудовищным грузом тростника. Люди на дорогах пробуждаются от своей летаргии лишь для того, чтобы послать самые страшные проклятия вслед грузовикам, взметнувшим пыль прямо им в лицо.

В Тукумане царит тростниковая оргия. Сахарный тростник стоит на полях, едет в повозках, на грузовиках и железнодорожных платформах, накапливается за воротами сахароваренных заводов, валяется в пыли дорог и плывет по воде оросительных канав.

Мы проезжаем через селения, и все новые капли дегтя отравляют мед наших впечатлений. Невообразимо разбитые дороги сменяются ухабами улиц, развороченных сточными канавами, в которых гниют кучи отбросов и нечистот. Пыль, грязь и втоптанный в землю тростник, покосившиеся лачуги окраин и официальные призывы к борьбе с малярией — все это как бы визитные карточки столицы богатой провинции Тукуман.

Теперь уж мы так легко не согласимся с Сармьенто, Чем дальше углубляемся мы в его «сад Аргентины», тем скорее нам хочется вырваться отсюда. И только сейчас становится понятно, почему так много чехословацких переселенцев, осевших поначалу в Тукумане, предпочло вскоре пустоши хлопководческого Чако. Жизнь большинства сельских жителей этой провинции превращается в изнурительный бесконечный уход за тростником под вечным страхом малярии. Вид простых людей, их изможденных лиц и одежды, вид детей, копошащихся в пыли дороги, ни у кого не оставляет сомнений, что выручки от всей этой страшно тяжелой работы людям едва хватает на пропитание. Жилища крестьян в Тукумане так же убоги, как и в Чако, а о медицинском обслуживании населения в городах и деревнях и говорить не приходится. Единственное исключение составляет лишь торговый центр в столице провинции.

Однако стоит только шагнуть немного дальше на север, как весь этот тростниковый Вавилон пропадает так же быстро, как и появился. Создается впечатление, будто все плохое и отталкивающее, что есть в целой провинции, собралось лишь вокруг плантаций. Едва кончается тростник, как исчезает и пыль, и грязь, и угроза малярии, а дорога выравнивается как по мановению волшебной палочки. В аллеях апельсиновых рощ снова появляются живописные подсвечники кактусов.

Вдали, за зеленью фруктовых садов, вздымаются кручи Кордильер; пики зарываются в облака и, пронзив их, сверкают где-то высоко в небе остриями своих заснеженных вершин. Величие гор вселяет покой в души людей и оберегает их одиночество от суетливого, алчного юга, чтобы хоть с такой уголок остался осуществленной мечтой Сармьенто — «садом Аргентины».

 

Дорогой истории

Кто из тысяч путников, шоферов, возчиков и всадников, которых мы встречаем или обгоняем, продвигаясь к северу, хоть на минуту задумывается над тем, что он находится на столбовой дороге истории Аргентины? Кому из них известно, что в течение полутора столетий представление о вице-королевстве Ла-Плата для всего мира связывалось лишь с этим шоссе? И кто из них предполагает, что эта дорога явилась порождением величайшего безрассудства в экономическом развитии Нового Света, вследствие чего Буэнос-Айрес — этот морской порт далекого юга — лишился прямого сообщения с Европой и превратился в захудалую «сухопутную» станцию — конечный пункт отвратительной дороги из Лимы через самые длинные горы мира.

Диего-де-Рохас был первым смельчаком, который с горсткой верных людей в 1542 году впервые преодолел 5 тысяч километров, лежащих между Лимой и Ла-Платой. В следующие пятьдесят лет миру были открыты новые города — Тукуман, Кордова, Ла-Риоха, Сальта и много других, поменьше. Их основатели приходили не из Ла-Платы: она сама в течение полувека после опрометчивой попытки Педро-де-Мендосы ждала нового, истинного основателя Буэнос-Айреса — Xуана Гарая. Лимские вице-короли, торговцы Кадиса и правители испанской империи опутали побережье Нового Света цепями монополий. Испанский Кадис был избранным портом, имевшим исключительное право торговли со всем Новым Светом. А Лима служила лишь перевалочной базой для товаров, которые путешествовали из Кадиса в Южную Америку и обратно.

Для того, например, чтобы кусок испанского сукна мог попасть в руки швеи на Ла-Плате, его отнюдь не грузили на корабль, который доставил бы его прямо в Буэнос-Айрес. Впрочем, этот кусок сукна Атлантический океан пересекал, но направлялся далее через Карибское море к зараженным желтой лихорадкой и малярией берегам Панамы. Затем его перетаскивали индейцы-носильщики, а позднее и черные рабы, в порт на тихоокеанской стороне материка. Отсюда он плыл по водам Тихого океана на торговом судне, которое доставляло его лимским перекупщикам. До Сальты его перевозили караваны лам и мулов, преодолевая головокружительные высоты горных хребтов Южной Америки. И последним звеном эстафеты были вереницы тяжелых повозок, которые покрывали остаток пути до Буэнос-Айреса за три месяца.

Одно такое торговое путешествие из Кадиса в Ла-Плату и обратно длилось два года, товар дорожал в восемь раз — и все это потому, что бессмысленная монополия воздвигла непреодолимую стену, нарушив прямое сообщение между двумя портами, лежащими на обоих берегах Атлантики.

Какое же это было зрелище, когда караван отправлялся в путь по безбрежному морю памп! Во главе опытный проводник — капатас. За ним 600 повозок, каждая на двух огромных колесах, с 2 тоннами драгоценного груза. Караван «приводился в движение» громадным стадом в 12 тысяч волов, которые своей ленивой и страшной силой вытаскивали перегруженные повозки из глубокой грязи разъезженной пампы. А вокруг этого шествия, растянувшегося на многие километры, брели по мягкой пыли толпы возчиков, колесников, плотников, кузнецов, солдат, торговцев и переселенцев с измученными женами и голодными детьми. Целый город, который день за днем передвигался по бескрайной равнине на 15–20 километров.

А сегодня по той же самой дороге, одетой новым асфальтом, мчатся туда и обратно сотни машин, гонимые темпом XX века. За Тукуманом поток машин, направляющихся на север, заметно редеет. Сальта, передовой дозор горного царства, поглощает его почти полностью, пропуская через свои ворота лишь одиночные машины, которые будут продолжать опасный путь по той дороге, по которой когда-то каждый год поднимались из Сальты в горы фантастические караваны в 50–60 тысяч мулов. По дороге, к которой не раз за последние десятилетия обращались взоры автомобилистов всего западного полушария.

 

Африка лидирует

При взгляде на рельефную карту Южной Америки сразу же бросается в глаза гигантская крыша Кордильер, поднявшихся над плоским треугольником по всей его тихоокеанской стороне и протянувшихся крепостным валом от Огненной Земли до отрогов венесуэльского предгорья у Каракаса. Эта гряда протяженностью в 8 тысяч километров — самый длинный хребет на свете. Остальная часть южноамериканского материка представляет собой огромную покатую равнину, изборожденную сетью рек.

Совершенно иной вид имеет Африка, в разрезе напоминающая перевернутую вверх дном тарелку. Большая часть африканского континента, особенно к югу от экватора, — это горное плато с краями, круто обрывающимися к морю. За исключением обширного водного бассейна Конго, в Африке почти нет судоходных рек, которые выдержали бы сравнение с могучими реками Южной Америки. Это различие в геологическом строении и явилось главной причиной того, что Южная Америка была исследована — в самых общих чертах — в течение первых пятидесяти лет после открытия ее Колумбом, хотя на горизонте европейской истории она показалась лишь в начале нового времени, тогда как Африка вплоть до конца девятнадцатого столетия осталась «темным» материком, несмотря на то, что она испокон веков находилась под боком у европейцев.

Давайте теперь перевернем пожелтевшие страницы истории Южной Америки и шагнем к сегодняшнему дню. С удивлением мы обнаружим, что в отношении дорожного строительства Южная Америка осталась далеко позади Африки, потеряв свое преимущество во времени. Это подтверждает и подробная карта путей сообщения, изданная в 1950 году после длительного изучения страны американскими нефтяными компаниями. Вся центральная часть южноамериканского материка на этой карте не тронута красной и черной типографской краской. Лишь тонкие волоски авиалиний пересекают необозримые пространства, куда не решились и, по всей вероятности, еще в течение долгих десятилетий не решатся заглянуть дорожные строители. Девственные леса с болотами и трясинами и широкие реки оказались таким препятствием, перед которым современная техника пока капитулировала. А бразильские инженеры, в первую очередь призванные прокладывать пути к несметным богатствам своей огромной страны, за это время высидели только «пятилетний план». Но стоило им войти с рулетками в лес, как тут же пришлось сбавлять ход. И во многих других частях Латинской Америки архитекторам и строителям остается лишь беспомощно топтаться на развалинах своих воздушных замков.

В 1889 году собрались вместе мечтатели и фантазеры западного полушария, говорящие по-английски, по-испански и по-португальски, и решили, что было бы недурно, если бы от Нью-Йорка до Буэнос-Айреса ходили скорые поезда. Им вовсе не мешало, что Лессепс начал тем временем отрезать Южную Америку от Северной. Ведь через Панамский канал можно было бы построить изящный мост, который бы опять соединил обе Америки.

Потом в этом вопросе столкнулись противоположные интересы акционеров. Одним хотелось, чтобы железная дорога шла так, другим — чтобы иначе. Одни боялись оказаться чересчур на виду у всего мира, другие, наоборот, мечтали блеснуть в лучах всеобщего восхищения. Поэтому из Нью-Йорка на Ла-Плату до сих пор приходится отправляться пароходом или самолетом, а планы создания трансконтинентальной железной дороги покрываются пылью забвения.

 

Панамерикана

В 1889 году Генри Форд еще не ходил с нахмуренным лбом по цехам, прикидывая в уме, что надо предпринять, чтобы с конвейера завода ежедневно сходили не десятки, а тысячи автомобилей. В 1889 году север еще не посягал так бесцеремонно на южный каучук, южное олово, южные бананы и на южные рынки сбыта. Поэтому лишь много позже, только в 1923 году, северяне созвали особое совещание, окрестив его Пятой международной конференцией американских стран.

Совещались они в Сант-Яго. И в результате решили, что паровоз уже недостаточно современен, что для него потребуется строить много тоннелей, что ему туго придется на горных подъемах и что вообще легче иметь дело с автомобилем. Так они порешили, но, по-видимому, не очень-то близко приняли все это к сердцу, ибо одобренное предложение сумело пролежать под сукном целых тринадцать лет. Между тем облачка над Европой сгущались, превращаясь в темную тучу, и на западе забили тревогу. В Буэнос-Айресе созвали Международную конференцию за сохранение мира. Это было в 1936 году. И там говорилось, что-де для мира и спокойствия на земле следует построить Панамериканскую автомагистраль. Это-де принесет целый ряд определенных выгод, но об этом говорилось так, между прочим.

Решено — подписано.

В 1936 году двадцать один представитель американских республик, протянувшихся с севера на юг, поставил свою подпись на листе, где, кроме всего прочего, сверкали два поистине больших слова:

PANAMERICAN HIGHWAY.

А для вящей убедительности эти слова были написаны и по-испански, так как страны Латинской Америки имели по крайней мере численный перевес — двадцать к одному:

CARRETERA PANAMERICANA.

Так родился проект Панамериканской автомагистрали, которая должна была связать Нью-Йорк с Буэнос-Айресом, покрыв расстояние в 17 тысяч километров…

Прежде чем государственному секретарю США Хеллу удалось добиться в сенате одобрения первого кредита в 20 миллионов долларов на строительство среднеамериканского участка Панамериканы, ему пришлось разработать довольно подробную мотивировку проекта. Он развернул ее в семи пунктах. Сразу видно, насколько эти пункты были «общеамериканскими».

Прежде всего дорога улучшит сообщение между Соединенными Штатами и странами Центральной Америки. Она даст возможность Коста-Рике, Сальвадору, Гватемале и прочим государствам более рационально распределять излишки своего производства, обеспечив тем самым США более легкий импорт кукурузы, риса, кофе и бананов.

Магистраль будет в течение долгих лет содействовать развитию и использованию сырьевых ресурсов Центральной Америки.

Она обеспечит занятость рабочих и повысит покупательную способность как с одной, так и с другой стороны.

Она откроет туристам из Северной Америки доступ к недосягаемым прежде странам.

Она предоставит США постоянные рынки для сбыта автомобилей, запасных частей, ремонтного оборудования, дорожных экскаваторов и строительных механизмов.

Магистраль будет иметь для Соединенных Штатов оборонное значение, ибо станет сухопутной артерией, связывающей север с Панамским каналом.

И, наконец, от 80 до 90 процентов кредита, который будет утвержден сенатом, так или иначе осядет в Соединенных Штатах.

Почувствовав себя меценатом, сенат одобрил проект. Да и почему бы не одобрить, если из семи пунктов пять означали прямую выгоду США, а два остальных играли им на руку косвенно.

Начало второй мировой войны лихорадочно ускорило работы по строительству Панамериканы. Капиталовложения увеличились. Общий бюджет строительства автомагистрали через всю Центральную и Южную Америку был определен в 80 миллионов долларов; кроме того, 200 миллионов долларов было выделено на строительство отелей, ресторанов, бензонасосных станций, ремонтных мастерских и прочих вспомогательных сооружений.

Однако все эти работы не завершены и до сего дня, хотя еще в 1942 году здесь намечалось провести величайшие в мире автогонки — от Буэнос-Айреса до Вашингтона. Планы стратегов-утопистов о соединении Аляски с Огненной Землей не продвинулись пока дальше границы Мексики и Гватемалы; долгожданного продолжения не следует, так как эти планы все время наталкиваются на труднопреодолимые участки в Центральной и Южной Америке.

Главная ветвь этой магистрали, которая еще нигде не представляет собой магистрали в полном смысле этого слова, тянется с юга через республику Чили вдоль Тихоокеанского побережья и соединяется в Перу с относительно хорошим береговым шоссе, но оно упирается в море, заканчиваясь на южном берегу эквадорского залива Гуаякиль.

Жалкие остатки горных дорог, проложенных для военных отрядов инков столетия тому назад, и робкие попытки современных строителей показывают, в каком направлении могла бы пройти простая, но по крайней мере безопасная дорога, которая сумела бы провести машину при любой погоде через эквадорские и колумбийские горы до Панамы и через Центральную Америку до северных границ Гватемалы. Однако этой слабой, но все же осуществимой надежде автомобилистов пока преграждает путь полное бездорожье между Панамой и Колумбией и на границе Панамы и Коста-Рики. А добраться до Никарагуа можно лишь в сухое время года, и только в том случае, если у машины под капотом достаточно лошадиных сил, а у водителя — крепкие нервы.

Вторая ветвь южноамериканского участка будущей панамериканской автомагистрали проходит вдоль гребня Кордильер по левой стороне, взбирается на горные плато у аргентино-боливийской границы и затем вступает в неравную борьбу с Андами на всем долгом пути по глубинным районам Боливии и Перу. Она даже не удостоилась чести быть нанесенной на карту дорог Южной Америки (к северу от озера Титикака) красной краской, обозначающей на других, таких же трудных, участках трассу Панамериканы.

Именно здесь, в сердце южноамериканского материка, нашей машине предстояло выдержать заключительный экзамен на выносливость. Впрочем, иного выбора у нас и не было, так как всякая надежда на то, что правительство Чили разрешит проезд по территории республики, была потеряна. В связи с этим отпал запланированный нами заезд с северного побережья Чили в Боливию, в страну, которую теперь, после вынужденного изменения маршрута, мы должны были пересечь с юга на север.

— Что же нас ожидает в Боливии? Ведь у нас даже нет порядочной карты с отметками высот.

— Зато их неплохо вымерили аргентинцы на своей стороне, посмотри-ка…

Последний лист тетрадки дорожных карт автоклуба был не очень многословным. Высокогорная дорога в долине реки Рио-де-Пуэсто и вдоль реки на расстоянии 101 километра — пять селений с отметками высот: «Трес-Крусес — 3693 метра над уровнем моря, Абра-Пампа — 3484 метра, Пузсто-дель-Маркес —3496, Пумауаси — 3560, Ла-Кьяка — 3442 метра».

— Итак, послезавтра высотный рекорд «татры», поставленный в Эфиопии, будет побит.

— Спустя полтора года.