Леоновский перегиб

Узелок этой драмы завязался на борту плавбазы «Советский Сахалин» в Японском море, а толчок к ее развитию был дан 6 февраля 1971 года на XIII областной партийной конференции.

Зал драматического театра в Южно-Сахалинске. На темных костюмах делегатов сверкают ордена и медали, а то и Золотые Звезды. Здесь все руководители районов, всех отраслей народного хозяйства, директора крупных заводов, шахт, совхозов, рыболовных баз, портов, работники правоохранительных органов, просвещения, культуры, здравоохранения. Здесь знаменитые люди Сахалина.

Леонов рубит с трибуны: «Серьезные недостатки в работе рыбной промышленности объясняются прежде всего крупными ошибками в подборе, расстановке и воспитании кадров. Примеров, подтверждающих это, много. Вот некоторые из них. Капитан-директор плавбазы «Советский Сахалин» Кожевников и главный инженер управления тралового флота Ким… растранжирили 35 тысяч 486 инвалютных рублей. Без разрешения Минвнешторга СССР вступили в сделку с одной из фирм Японии и продали ей 76 тонн черного и 380 килограммов цветного металлолома. Сейчас по этим фактам ведется следствие».

Делегаты насторожили уши. «Жареные» факты были пикантной приправой к тяжеловесному докладу. Воображению присутствующих представлялись отпетые пройдохи, готовые продать акулам капиталистического бизнеса мать родную, не то что металлолом.

Сахалин переживал нс лучшие времена. Прошло десять лет, как у областного кормила власти встал П. Леонов, затрачены были огромные усилия, вложены в экономику большие средства, а хозяйственный механизм раскручивался с тяжелым скрипом. Урожайность картофеля за пятилетие поднялась всего на 2 центнера с гектара (со 107 до 109). Древесины в 1970 году вывезли 3 миллиона 404 тысячи кубометров — меньше, чем в 1951 году! Упала добыча нефти: с 2 миллионов 562 тысяч тонн в 1969 году до 2 миллионов 472 тысяч тонн в 1970-м. В дальнейшем ее добыча постоянно снижалась и только в 1983 году вернулась к уровню 1969 года. Добыча угля в 1970-м оказалась ниже уровня 1965 года, а себестоимость его значительно возросла, превысив дальневосточные и среднесоюзные показатели. За 11 лет население области уменьшилось на 34 тысячи человек. Эта цифра вдвое превышала число жителей не самого захудалого Анивского района! Уезжали квалифицированные рабочие и специалисты самых трудоспособных возрастов, полагая в более благоприятных климатических условиях и заработать не меньше, и жить не хуже.

И только рыбная промышленность постоянно наращивала добычу и переработку. Ни в одной отрасли народного хозяйства не было столько Героев Социалистического Труда, орденоносцев — и это справедливо! Награды отражали и сущность героической профессии рыбаков, и их реальные достижения.

За что же пал на них великопартийный гнев? Что за «злодеи» проматывали народное добро за границей?

 

Телеграмма

В ноябре 1970 года Роберт Петрович Кожевников отдыхал в Сочи с женой Светланой Петровной. Выбрались вместе в первый и, как потом оказалось, последний раз. Отдохнули, несмотря на непогоду, чудесно. После, когда жизнь начала пытать их на излом, они вспоминали сочинский отпуск как самое счастливое время.

На Сахалин возвращались через Херсон, где жили родители Светланы Петровны. Намеревались воспользоваться их радушием и погостить основательно, но Роберта Петровича уже две недели ждала телеграмма: управление тралового флота срочно отзывало его из отпуска.

— Что-то случилось? — участливо спросил тесть.

— Обычная практика. Некем кого-то заменить, вот и вызывают.

Кожевниковы поторопились домой.

Думаю, нелишне будет представить капитана. Семейное предание гласит, что прадед его пришел на Дальний Восток вместе с Ерофеем Павловичем Хабаровым и с товарищами в село Пермское, на месте которого через много лет комсомольцы построили город. Здесь разрослось ветвистое древо Кожевниковых — у деда было семнадцать детей. Отец Петр Григорьевич служил на границе, где основным транспортным средством была лошадь. Естественно, на Великую Отечественную войну призвали его в конницу Павла Алексеевича Белова, громившего когда-то беляков вместе с Буденным. Конечно, Белов уступал маршалу: и усы у него были покороче, и славы поменьше. Буденный в тылу командовал Резервным фронтом, а Белова крепко теснили немецкие танки. В одном из неравных боев Петр Кожевников с земли не поднялся. А сын в ту пору не достиг и пяти лет. Безотцовщина не изломала пацана, учился он настойчиво, после школы поступил в мореходное училище, получил диплом штурмана и быстро пошел в рост. В 32 года он поднялся на капитанский мостик крупной плавбазы. Зиму 1970-го Кожевников провел на ремонте в Японии. В мае его приняли в партию. В Невельском горкоме вместе с партбилетом ему вручили ленинскую юбилейную медаль и сказали много добрых слов в преддверии промысловой экспедиции. Через несколько дней плавбаза ушла в море. Дела шли успешно, планы перевыполнялись. Сентябрь поманил в давно запланированный отпуск, в Херсоне ждала его Светлана Петровна. Теперь, возвращаясь домой, он мысленно переносился на родное судно. В самом дурном сне не могло присниться, что суждено ему будет подняться на борт плавбазы через шестнадцать лет, полных горечи и унижений.

 

Первое обвинение

Переступив порог управления тралового флота, Кожевников почувствовал какой-то сквознячок. Похоже, встрече с ним были не рады. Из отдела кадров его уклончиво отослали в партком. В парткоме встретили весьма сдержанно:

— Ты в прокуратуре был?

— А что мне там делать?

— Вот там-то как раз и есть дело!

Кожевников отправился в прокуратуру. Следователь, сидевший спиной к зарешеченному окну, показалось, даже обрадовался, как долгожданному гостю, и достал из сейфа жиденькую папку.

— Что ж, скрывать не стану, — статья корячится. Днище загнал японцам?

— Как понимать — загнал? Загоняют на толкучке краденые сапоги. Я ни у кого ничего не украл, — ответил Кожевников, отвергая фамильярный топ.

— Но судовое днище вы продали?

— Я продал японской фирме металлолом. Поясняю: в 1969 году плавбазе «Советский Сахалин» планировался малый капитальный ремонт. Управление тралового флота оформило ремонтную ведомость. В соответствии с этой ведомостью объединение «Судоимпорт» заключило с японской фирмой контракт на проведение ремонта в порту Симоносеки. Стоимость определили в 600 тысяч рублей, или 665 тысяч долларов. В ведомости указано, какие работы обязана провести фирма, в том числе замену днища. Старое днище становится металлоломом. Согласно своим полномочиям я продал заводу металлолом. Сделка оформлена документально.

— Однако вы не имели права на такую сделку, вы нарушили закон о государственной монополии на внешнюю торговлю.

— А я не частное лицо, а представитель государства. По уставу капитан — законный представитель судовладельца в отношении сделок, вызываемых нуждами судна. Взамен мы получили запчасти, инструменты, краску. Пока шел ремонт, покрасили судно. Какой ущерб я нанес стране?

— Уж если на то пошло, то речь не об ущербе. Вы нарушили закон и должны за это ответить. Пока избираю меру пресечения — подписку о невыезде.

 

Без права на защиту

После встречи со следователем Кожевников долго размышлял. Чем абсурднее обвинение, тем труднее от него защищаться. «Днище продал?» — «Продал». Все, вопрос исчерпан!

Бюро Невельского горкома партии должно было рассмотреть персональное дело капитана Кожевникова, но те самые люди, которые десять месяцев назад улыбались ему и пожимали руки, слушать его не стали. Первый спросил:

— Товарищ Кожевников, партбилет у вас с собой? Покажите.

Не подозревая подвоха, капитан передал билет. Инструктор

зачитал представление прокурора. Первый убрал партбилет в стол.

— Есть предложение исключить Кожевникова из рядов КПСС.

— Я имею право на то, чтобы дать пояснения членам бюро? — спросил, бледнея, капитан.

— Пояснения дашь в суде. Иди!

Кожевниковы ночь провели без сна. Роберт Петрович метался в комнатах, Светлана Петровна безуспешно пыталась утешить его. Душило бессилие, угнетали тяжелые думы. Еще вчера он был уважаемым человеком, а сегодня он злодей и подлец. Завтра весь город будет на него показывать пальцем: «Вон тот Кожевников, что продал судно японцам!». Растопчут и ноги вытрут!

«Нет, не растопчете!» — решил он к утру и, пренебрегая подпиской, выехал в Корсаков, где стояла плавбаза. В капитанской каюте его встретил знаменитый Петр Станиславович Пан. Бывалый капитан выслушал молодого, побарабанил пальцами по столу.

— Скажи, Роберт, а кому надо было заварить всю эту кашу? Сколько судов мы ремонтировали в Китае, Корее, Сингапуре, Японии и всегда с металлоломом поступали одинаково: продавали его ремонтникам. А те либо снижали стоимость ремонтных работ, либо платили, как тебе, нужными материалами. Судить тебя собрались? Уверен в своей правоте — стой до последнего.

Кожевников собрал всю документацию по судоремонту и принес в прокуратуру.

— Вот судовые акты, сводный лист — на русском, японском, английском языках, необходимые подписи. Все, что получено за металлолом, передано под отчет второму механику. Если кому-то удалось у него украсть котелок краски, то это уже иная статья. Вот документ, подтверждающий, что металлолом продан по цене, соответствующей мировому уровню. Значит, я принес пользу государству, а не вред.

— А это мы еще посмотрим!

 

На ремонт! В Симоносеки!

Ремонт судна в иностранном порту — это «окно в Азию», возможность побывать в соседней стране, вкусить плодов «загнивающего» капитализма. Однако самой заманчивой была валюта, которую выплачивали за время нахождения за границей. На эту валюту можно было прилично одеться самому, приодеть семью, накупить немало вещей и вещиц, составляющих дефицит в Советском Союзе. Поэтому возле тех кабинетов, где определяли, какое судно и когда пойдет на ремонт, крутились люди, жаждавшие попасть на любую должность. Начальники, формировавшие состав команды, зачисляли в нее как своих спецов, так и чужих, втискивали «нужных» людей, родных. Формально капитан вправе был встать в позу и отказаться принять на борт «блатных». Однако тогда в позу могли стать и начальники! Щекотливость ситуации заключалась в том, что в команде оказывались люди, от которых потом многое зависело в судьбе и самого капитана, и вверенного ему судна.

Плавбаза стояла во Владивостоке, а в Невельске и Южно-Сахалинске готовили необходимую документацию. Наконец, Кожевникову вручили рейсовый план, штатное расписание численности экипажа на период ремонта, аккредитивное письмо и ходатайство администрации Сахалинрыбпрома об отключении камбуза на 45 суток. Согласно рейсовому плану, Кожевников должен был выйти из Владивостока 5 декабря, чтобы прибыть в Симоносеки 9-го. Аккредитивным письмом капитану предписывалось выплачивать инвалюту 54 членам экипажа по 37 рублей 62 копейки ежедневно за время перехода судна до Симоносеки и обратно, а также за 40 суток нахождения судна в ремонте. Тем же письмом предусматривалась выплата суточных в инвалюте в размере 6,76 процента их должностного оклада в случае отключения камбуза на срок, разрешенный начальником Дальрыбы. Ходатайство к нему имелось на руках у Кожевникова, и никто не сомневался, что оно будет подписано. Однако дальше началась какая-то бесовщина.

30 ноября во Владивосток вылетели начальник управления тралового флота Г. Поляков, главный инженер Г. Ким и капитан Кожевников. С утра 1 декабря они уже находились в приемной начальника Дальрыбы Дроздова. Прошел час, другой, третий — Дроздов их не приглашал. Наскоро перекусив, они вернулись в приемную, чтобы поймать начальника в момент возвращения с обеда. Он не остановился. Ждали до вечера — он торопливо пробежал и уехал. Наутро они прибыли задолго до начала рабочего дня, однако на прием не попали. Кожевников не находил себе места:

— Хоть разорвись! И судно надо готовить к отходу, и резолюция нужна.

Секретарша посоветовала:

— Оставьте ваше ходатайство, я подам его, когда понесу документы на подпись.

3 декабря после обеда Кожевников пришел за ответом. Поляков и Ким все еще ожидали приема. Секретарша вернула документ без подписи. Ни да, ни нет!

— Что же мне делать? — спросил Кожевников у Полякова. — Завтра сюда я уже прийти не смогу, потом — три дня выходных. А в Симоносеки надо прибыть не позднее 9 декабря.

— У тебя все необходимые документы на руках, с тобой главный инженер управления, с ним будешь согласовывать текущие вопросы. Собирайся, время не терпит.

Позднее обнаружилось еще одно обстоятельство. Когда сахалинцы ломились в недоступные кабинеты Дальрыбы, оттуда в Сахалинрыбпром была направлена радиограмма, составленная старшим инженером отдела судоремонта Филипским и подписанная первым замом Дроздова Стражинским. Их устами Дальрыба разрешила отключение камбуза и выплату суточных… не более чем на десять суток! 4 декабря радиограмму передали в управление тралового флота. Оттуда Кожевников радиограмму не получил и не мог получить, поскольку правила радиосвязи подвижной службы СССР запрещали работу радиостанции при нахождении судна в порту. Тем не менее именно эта радиограмма, содержание которой выходило за рамки здравого смысла, стала одним из весомых аргументов в предъявленном Кожевникову обвинении.

Накануне отхода из Владивостока состоялось собрание экипажа. Г. Поляков поставил общие задачи и подтвердил, что всем будет выдаваться валюта в течение 45 суток, отведенных на ремонтные работы. Представитель КГБ нацелил на то, чтобы там никто не посрамил чести советского моряка. Кожевников особо подчеркнул, что капитан управляет судном на основе единоначалия, все его распоряжения подлежат беспрекословному исполнению всеми лицами, находящимися на судне. Далее, как бы смягчая жесткие уставные положения, добавил:

— Мы — единый сплоченный экипаж, единая семья.

Часа через два после выхода в море в капитанскую каюту зашел старпом и доложил, что матроса Хватова из рулевых пришлось перевести в палубную команду, но выполнять распоряжение боцмана Хватов решительно отказался.

— Вызови его.

Человек, зачисленный на должность матроса, был лет пятидесяти, имел приятную наружность. Он со степенством пояснил:

— Я старший научный сотрудник солидного проектного института. Что ж, как пацан, буду палубу драить?

— Я вас сюда не звал, — ответил Кожевников. — Вы сами, по доброй воле, записались на должность матроса. Поэтому извольте исполнять обязанности согласно уставу.

— Да мало ли что! Между прочим, я могу оказывать консультационные услуги по механической части.

— Для этого существует судомеханическая служба. Кроме того, здесь находится главный инженер управления, так что обойдемся без вас.

— Ну, ты об этом пожалеешь!

 

О хлебе насущном

Вечером 9 декабря 1969 года плавбаза «Советский Сахалин» ошвартовалась в порту Симоносеки. Утром следующего дня на борт прибыли представители японских служб: карантинной, таможенной, полицейской. Каждый из них довел до сведения капитана необходимую информацию по своей части, в том числе правило, по которому вынос продуктов из судовых кладовых на берег допускался только с разрешения местных властей и в присутствии их представителя. Далее Кожевникова информировали, что после отключения камбуза кладовые на судне подлежат опломбированию, и вскрытие их возможно только с разрешения тех же властей. Через день представитель фирмы «Мицубиси» предупредил капитана о необходимости вывода паровых котлов с 20 декабря. Котлы обеспечивали паром все судно, включая камбуз.

Встал вопрос о питании команды. В капитанской каюте собрались старпом, бухгалтер, помполит, главный инженер управления Г. Ким. Стали ломать голову, как кормить людей экономно и в то же время сытно, соблюсти лицо страны социализма и не переступить за грань скаредной суточной нормы в 1 рубль 59 копеек на человека. Фирма предоставила помещение портовой столовой, судовые повара были готовы к работе, но где брать продукты? Ходить ежедневно в мэрию и просить разрешение на доступ в собственные кладовые унизительно. Еще не известно, дадут ли такое разрешение, какие продукты позволят вынести, а какие запретят. Приобретать продукты на средства судовой кассы по безналичному расчету было очень дорого, а покупать за наличные запрещали ведомственные инструкции.

Выход нашли в том, чтобы закупать продукты у частного торговца, но на личные средства членов экипажа. Инструкция разрешала при невозможности организации коллективного питания выплачивать суточные в размере 6,76 процента должностного оклада. А для полной прозрачности была образована комиссия, которой поручали приобретать продукты и держать отчет перед членами экипажа за расходование их кровной валюты.

Тут выяснилось, что требуется полная замена лопаток турбин. «Судоимпорт» и фирма «Мицубиси» заключили дополнительное соглашение, по которому срок ремонта продлялся до 19 апреля 1970 года. За 116 суток и набежала сумма, названная Леоновым в докладе. Она увеличивалась пятикратно в соответствии с постановлением Совета Министров СССР № 634 от 16 августа 1968 года. Поэтому управление тралового флота вчинило иск на 144 тысячи 983 рубля 85 копеек.

Кожевникова поволокли на голгофу.

 

Суд правый…

Жизнь капитана Кожевникова попала в полосу грозных штормов и бурь. На него обрушилась вся мощь партийно-государственной машины, перед которой никакой защиты не существовало. Он обратился к помощи адвоката Юрия Чернышева, но тяжелые волны готовы были раздавить их обоих. Правда, к этому времени прокуратура убедилась, что днище, при всей его тяжести, не затащит Кожевникова под статью. Зато обвинение в корыстном использовании инвалюты могло стать громким процессом. С одной стороны — фактический правитель области, обком, горком, прокуратура, милиция, суд; с другой — маленький человек, лишившийся опоры в коллективе, задвинутый в одночасье на ремонтные задворки, заклейменный изустно и печатно.

Клейменый, да не раб! Гордый капитан, как и подобает истинному моряку, мужественно вступил в схватку с разъярившейся партийно-бюрократической бурей.

И вдруг машина дала сбой. Спасательный круг Кожевникову бросил не кто иной, как председатель Невельского городского суда Владимир Исаакович Слонимский. Исследовав факты, заслушав показания свидетелей и специалистов, истцов и ответчика, он вынес решение, какого не ожидал никто:

— Капитана Кожевникова оправдать ввиду отсутствия в его действиях состава преступления.

Что тут началось! Возмущению «общественности» не было предела:

— Слонимский не борется с преступной бесхозяйственностью!

Судья коротко отвечал:

— Я ни с кем не борюсь, я отправляю правосудие.

Через 30 лет после того процесса я встретился с адвокатом Юрием Чернышевым. Помнит он и драматическую историю судебных мытарств своего подзащитного, и мужественный поступок судьи Слонимского, с которым он был хорошо знаком.

— Конечно, Владимир Исаакович вполне представлял все последствия принимаемого им решения. Но он руководствовался своим профессиональным опытом, судейской честью, человеческой порядочностью.

Не один раз беседовал я с работниками областного суда. Не забыли они Невельского коллегу, их стараниями была разыскана публикуемая фотография. В памяти остался и нагоняй, который давал Леонов на областном совещании работников правоохранительных органов. Забылись теперь общие задачи, поставленные первым секретарем, выступления, резолюции, зато помнится накаленная атмосфера, гневная речь:

— Нашелся, с позволения сказать, судья, который оправдал преступника…

Слонимский встал с места:

— Это я.

К сожалению, уже нет его в живых. В архиве управления юстиции областной администрации хранится личное дело.

Коренной москвич Владимир Исаакович Слонимский, получив однажды направление на Сахалин, проработал в нашей области до полного пенсиона — в Южно-Курильском районе, Поронайском, Невельском, Анивском. Биография его внешне скромна: учился в средней школе, окончил ее накануне рокового июньского воскресенья 1941 года, осенью сорок первого вступил в народное ополчение, ночами нес дежурства, добился отправки на фронт, хотя ему, «очкарику», был гарантирован «белый» билет. В критический момент при форсировании Днепра он обеспечил связь своего дивизиона с левым берегом, за что удостоился медали «За отвагу», особо ценимой фронтовиками. На «гражданке» он заседал в Таганском районном суде. Его вызвали в райком ВКП(б):

— Товарищ Слонимский, тут разнарядка пришла, требуются слушатели в двухгодичную юридическую школу. Мы утвердили вашу кандидатуру.

Потом жизнь обкатала его, рассеяв мечты о скором и успешном преображении общества, зато утвердила в правилах, почитаемых со времен римского права: пусть рушится мир, но торжествует закон. Именно «за успехи при отправлении правосудия» ему объявляли благодарности и вручали скромные денежные премии. А тогда он едва удержал голову на плечах. Леонов грозил, выступая перед партхозактивом Невельска:

— Вы думаете, народ изберет такого судью? Нет, не изберет!

Разумеется, приговор Невельского горсуда был немедленно опротестован прокурором и отменен областным судом. Дело передали в Анивский районный суд, но судья то ли заболел, то ли уклонился от рассмотрения под благовидным предлогом. Тогда материалы переправили в Южно-Сахалинский городской суд. Кожевникова начали обрабатывать: «Уйми гордыню, срок дадут условный, материально накажут по минимуму».

Городской суд вынес решение, по которому, казалось, и волки были сыты, и овцы целы: шесть месяцев условно; в счет погашения ущерба, нанесенного государству, взыскать одну тысячу рублей. Кожевников ответил:

— Не соглашусь даже на один рубль. Согласиться — значит признать себя преступником.

Адвокат подготовил апелляцию в Верховный суд РСФСР, где высказывалась просьба: отменить приговор и передать дело в любой областной суд, исключая Сахалинский. Здесь авторитет Леонова висит дамокловым мечом над каждым судьей. Просьбу Кожевникова удовлетворили, дело принял Приморский краевой суд. Три дня он заседал в Южно-Сахалинске, допрашивая свидетелей и экспертов, три дня — во Владивостоке. Первого марта 1973 года судебная коллегия по уголовным делам Приморского краевого суда под председательством Шабанова огласила приговор. Вот лишь несколько извлечений из убористого текста в одиннадцать страниц:

«Суд находит предъявленное Кожевникову обвинение необоснованным. В судебном заседании не добыто данных о совершении Кожевниковым злоупотреблений в корыстных целях и установлено, что вывод органов следствия в этой части не соответствует фактическим обстоятельствам дела».

«Нет вины Кожевникова в том, что он не добился ответа начальника управления «Дальрыба» на ходатайство администрации Сахалинрыбпрома об отключении камбуза на 45 суток, так как им были использованы все представившиеся возможности для получения такого ответа, но безуспешно».

«…Кожевников и не должен был дожидаться получения ответа на ходатайство, так как обеспечение его всеми необходимыми документами является обязанностью судовладельца».

«…Выплата суточных произведена в соответствии с требованиями инструкции, а не в результате злоупотреблений служебным положением, поэтому в действиях Кожевникова отсутствует состав преступления».

Суд приговорил: «Кожевникова Роберта Петровича оправдать… за отсутствием в его действиях состава преступления.

Меру пресечения в отношении Кожевникова в виде подписки о невыезде и арест на его имущество отменить.

Иск управления тралового флота на сумму 108547 рублей 93 коп. оставить без рассмотрения».

А ведь тропу такому оправданию проложил В. Слонимский!

 

…и неправый

В наши дни мы несколько раз встречались с Робертом Петровичем и вели длительные беседы. Прошлое он вспоминает неохотно:

— Ладно, если бы наказали за дело. Но ведь каша заварилась из-за грязной кляузы.

Рассказали мне об этом после суда в Невельске. Помните матроса Хватова? Мало ему показалось валюты, полученной за пятимесячное безделье в Симоносеки. Он еще хотел благопристойно выглядеть, поэтому привез счет от своего НИИ об оплате за услуги, якобы оказанные нашему судну. Догнал он меня в Южно- Сахалинске за день до вылета в отпуск, поймал на почтамте, сует бумагу: «Подпиши». Разумеется, я отказал. Если бы я подписал, никакого дела не было бы! Хватов вновь пригрозил: «Ты еще об этом пожалеешь!». Угроза его оказалась небеспочвенной. Он был родственником влиятельного партийца, члена бюро обкома, вхожего в кабинет Леонова. Донос попал в первые руки. Не заглянув в святцы, Леонов бухнул в колокола…

Получив на руки копию приговора, я обратился с заявлением о восстановлении членства в партии. На бюро обкома Леонов отрезал:

— Суд тебя оправдал — я тебя не оправдываю!

Мои обращения в ЦК заканчивались ничем, так как пересылались в обком, где непоколебимо стояли на своем. Я на свои деньги ездил в Москву, возил копию приговора. Там уклончиво ответили: «На месте виднее». Интрига оказалась сильнее партийного устава. После отъезда Леонова в Калининскую область я пошел по второму кругу: обращался в обком, в ЦК. И только в 1983 году разрешили принять меня в партию на общих основаниях. В декабре 1986 года, когда забурлила перестройка, обком утвердил положительную характеристику, представленную руководителями Холмской базы производственно-транспортного флота, и я занял должность капитана на плавбазе «Советский Сахалин». Через 16 лет!

Вполне допускаю, что первый секретарь обкома партии, подтягивая вожжи, руководствовался благими намерениями. Но какую выгоду получила рыбная промышленность от того, что меня, как собаку на цепи, держали в порту? После стали посылать в экспедиции на подмену, но ни выйти из порта, ни зайти в порт я не имел права. Нет, не хочу вспоминать, и без того сердце болит.

* * *

Эта история рассказана вовсе не для того, чтобы вслед рухнувшей власти бросить камень. Обстановка заставляет напомнить власти нынешней, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями.