Элла стояла на другой стороне аллеи напротив Дома матери и ребенка, стояла и никак не могла решить, что же ей делать.

Войти? Можно зайти в последнюю минуту, быстренько занять свое место и попросить Клодин сказать всем, что она плохо себя чувствует и что у нее сел голос. Во время встречи она будет тихонько сидеть и молчать, а когда все, наконец, закончится, не задерживаясь, вернется домой и – в кровать. Она видела, как подошла Нири – еще издали она узнала ее по спокойной размеренной походке – каштановые волосы заколоты блестящей заколкой, выбившиеся пряди спускаются на плечи. У входа она остановилась с одной из местных сотрудниц, та оживленно ей что-то рассказывала; и Элле было видно, как Нири обняла женщину, на мгновение прижала ее к себе, а затем, помахав рукой, вошла в здание.

«Самое лучшее для меня – это вернуться домой, – заключила для себя Элла, отводя взгляд от того места, где только что стояла Нири. – Я не хочу никого видеть; не хочу, чтобы меня рассматривали; не хочу, чтобы расспрашивали; не хочу, чтобы жалели; не хочу, чтобы на меня обращали внимание. Ведь даже если я буду молча сидеть всю встречу, они все равно догадаются по моему лицу, что у меня что-то случилось. У меня уже нет сил держать все это в себе».

Элла решительно зашагала по аллее, – со стороны могло показаться, что она неожиданно вспомнила о чем-то и теперь вынуждена прервать свою вечернюю прогулку, – но внезапно остановилась и неловко опустилась на стоящую под акацией скамейку; закрыла ладонями лицо, будто пыталась остановить, загнать назад рвущийся наружу плач.

«Господи, за что же такая боль, – беззвучно плакала она. – Зачем я сюда пришла? На что мне сдалась эта группа бабушек? Нет у меня с ними ничего общего, ничего! Мне надо встать и идти домой», – второй раз подумала она, постепенно успокаиваясь. Вытерев глаза и лицо краем наброшенной на плечи шали, Элла устало поднялась со скамьи.

И вновь она стояла перед тем же зданием, рассматривая двор, в котором резвились малыши, витрину кафе, сквозь которую были видны невысокие столики и стулья, предназначенные специально для детей. «У домов, как у людей, есть характер, – думала она. – Вот и у этого есть своя жизнь; я ощущаю его ритм, чувствую энергию красок. Но моей частицы в нем нет, это жизнь других людей, других мам и других бабушек».

Несмотря на невеселые мысли, Элла все-таки вошла внутрь и стала медленно подниматься по лестнице. Все, что ей нужно, – это немного сочувствия. Возможно, она и возвращается сюда раз за разом, потому что надеется найти здесь, в кругу женщин, покой. Они по-матерински утешат, отогреют, убаюкают ее; и боль отступит.

Часы показывали три минуты девятого, когда Элла вошла в комнату. Нири как раз закончила свое вступительное слово и, улыбаясь, указала на единственный оставшийся не занятым Эллин стул. Было в ее улыбке – так во всяком случае показалось Элле – что-то личное, адресованное только ей; что-то похожее на близость между дочкой и мамой. Она села и, не поднимая глаз на сидящих в кругу женщин, слегка откашлялась, прикрывая рот краешком шали. По-прежнему глядя перед собой, она почувствовала обращенные на нее взгляды и сердито подумала: я же знала, что так будет! Незачем мне было сюда приходить!

– Послушайте, что со мной произошло на этой неделе! – говорит Мики, поправляя на пальцах кольца после того, как намазала руки кремом, и не обращая внимания на все еще устраивающуюся Эллу. – Я купила новую стиральную машину и на этот раз решила позвать техника, чтобы он объяснил, как ею пользоваться. У меня никогда не хватает терпения читать инструкции, и в результате я пользуюсь одной и той же программой для всех видов белья.

– Но это же неправильно! – вскакивает Клодин и даже протягивает руку в сторону Мики, будто пытаясь предупредить ошибку.

– Согласна, поэтому я и решила заранее ознакомиться со всеми программами, тем более что купила последнюю модель, очень продвинутую. Короче, приходит техник, молодой парень, очень приятный – все время улыбается и выглядит хорошо. После того как он все распаковал и установил, я как прилежная ученица спрашиваю его про каждую кнопку, пока мы не доходим до кнопки, на которой написано «pump». И я, наконец-то увидев знакомое слово, – а то до этого я чувствовала себя полной идиоткой – говорю…

Тут Мики встает и, высоко задирая голову, со смущенной улыбкой обращается тонким детским голоском к невидимому, но явно высокому, собеседнику:

– Это специально для памперсов, для пеленок, правильно?

Мики, довольная, хохочет и, садясь на место, обводит мам взглядом, убеждаясь, все ли смеются вместе с ней. И действительно все смеются; все, кроме Эллы.

– Что с вами, Элла? – поворачивается к ней Нири.

– Я не очень хорошо себя чувствую; может, я уйду сегодня немного пораньше.

Элла отвечает почти шепотом, радуясь, что ей не придется больше ничего объяснять. Мне, действительно, нехорошо, – вдруг доходит до нее.

– Приготовить вам чаю? – дотрагивается Клодин до ее плеча, уже привстав со стула, готовая к действию.

– Нет, нет, спасибо!

Элла на мгновение с благодарностью поднимает на нее глаза, но тут же переводит взгляд на пол прямо перед собой. А может, все-таки хорошо, что я здесь?

– Ну, что скажете?! – восклицает Мики, глядя на Анну, которая все еще продолжает смеяться. – Хорошо, что он решил, что я шучу. Я потом несколько минут сидела и смеялась в голос сама над собой: «Ну, бабка, ты даешь! Совсем с приветом!»

Женщины продолжают пересмеиваться под впечатлением услышанного. Маргалит рассеянно поправляет шляпку и терпеливо выжидает, из приличия сохраняя на лице чуть заметную улыбку. Наконец, она позволяет себе обратиться к Нири:

– Я и сегодня хочу поделиться своими мыслями по поводу нашей предыдущей встречи. Если, конечно, нет никого другого, кто хотел бы начать.

Она делает паузу и, не получив ответа, продолжает.

– На прошлой неделе мы говорили о нашей готовности к новому статусу. О том, как именно мы готовимся, что при этом думаем и чувствуем. По дороге домой я вдруг поняла, что, в принципе, всю жизнь знала, что наступит день, когда я стану бабушкой, но до недавнего времени это меня абсолютно не занимало. То есть, если бы, скажем, тридцать лет тому назад меня бы спросили, какой бабушкой я хочу быть, я уверена, вы получили бы полный ответ!

– Ну, конечно! С такой бабушкой, какая была у вас, вы, естественно, хотели быть похожей на нее! – говорит Орна, не отрывая глаз от края юбки, которым она протирает очки.

– Не обязательно! Я не уверена, что ожидала от себя быть похожей на бабушку: у нас слишком разные характеры, но не в этом дело, – поворачивается к ней Маргалит, но Орна, по-прежнему, занята очками.

– Я хочу сказать, что вдруг мне стало ясно, что где-то в глубине души я всегда знала, что наступит день, и я стану мамой, а затем точно так же бабушкой; это, как…

Маргалит устремляет взгляд вверх, подыскивая правильное определение, затем задерживается на Мики.

– Это как кнопка в программном управлении! – почти вскрикивает она и продолжает в нарастающем темпе, как человек, спешащий поделиться только что сделанным, важным для него открытием. – Ну да! Это как у вас, Мики! Как в стиральной машине с различными программами, которые включают по мере надобности. Так и у меня: есть во мне разные программы действия – мама, жена, подруга, тетя, социальный работник – и есть отдельная кнопка «бабушка», на которую я должна нажать в нужный момент!

Мики смотрит на Маргалит и молча кивает.

– Вы хотите сказать, что для каждой роли в нашей жизни отведено определенное время? – переспрашивает Това без особого интереса, одновременно передвигая стул в сторону, подальше от настроенного на холод кондиционера.

– Вот именно! И что все эти кнопки встроены в нас с рождения – по крайней мере, у меня это так – и находятся в дремлющем или отключенном состоянии до нужного момента, – воодушевленно продолжает Маргалит.

– Но это как раз то, о чем мы говорили на прошлой неделе, – равнодушно замечает Това. – Что определение, какой именно бабушкой мы хотим быть, заготовлено нами уже давно, а теперь пришло время, и мы «нажимаем на кнопку», «получаем» заготовленную нами формулу, и все, что нам остается, это внести дополнения и исправления. Это совпадает с тем, что говорила Орна. По ее словам, если бы жизнь сложилась иначе, она с радостью была бы «приходящей бабушкой», балующей внуков, берущей их на выходные или на праздники, когда ей это удобно, а не занимающейся их воспитанием изо дня в день. То есть с годами в ее воображении уже сложился определенный образ бабушки, а теперь она должна его откорректировать в соответствии с действительностью. Звучит совершенно логично. Так что же, собственно, нового вы здесь открыли?!

Това даже не пытается скрыть своего раздражения.

– Не знаю, – испуганно отвечает Маргалит. – Ладно, не важно…

Она облокачивается на спинку стула и упирается глазами в пол.

– Я обратила внимание, – говорит Нири, обращаясь к Маргалит, – на то, что вы очень активно участвуете во всех наших обсуждениях. вы подробно рассказывали о вашей бабушке; вы переживаете по поводу того, что все еще не чувствуете себя причастной к рождению внука. По всему видно, как важна для вас эта тема. Теперь вы еще рассказываете, как вдруг поняли, что изначально в вас был заложен – назовем его условно – «код бабушки». Я, в свою очередь, хочу вас спросить, почему вам так важно сознавать, что в вашем пульте управления существует эта самая специальная кнопка «Бабушка»? Маргалит задумывается.

– Почему мне это важно? Я уже сказала Тове, что не знаю; бывает, что у вас вдруг появляется какая-то мысль… Я ведь просила не обращать на это внимания, давайте поменяем тему…

Она смущенно скользит взглядом по группе в надежде, что, может, кто-то возьмет слово.

Но Нири не сдается:

– Вы говорите, не важно, но по всему видно, что вы очень взволнованы. Почему вас так волнует все, что связано с вашим становлением бабушкой? Почему вам так важно доказать самой себе, что природа уже заранее позаботилась заложить в вас все необходимое для этой функции?

– Мне кажется, – нерешительно начинает Маргалит, – что я вам всем уже надоела, что вам уже не терпится сменить тему…

– Я действительно чувствую, что с меня хватит, – говорит Рут, машинально поглаживая камень, украшающий ее перстень, – но я предлагаю вам ответить на вопрос Нири, и больше мы к этой теме не возвращаемся, согласны?

После этих слов группа явно оживляется, и Това спешит поддержать Маргалит:

– Ну вот и хорошо! Не стесняйтесь, я, правда, не хотела вас прерывать.

– Может, вы все-таки уделите себе еще пару минут? – спрашивает Нири.

Маргалит задумывается на мгновение, а затем обращается к группе:

– Я обещаю больше к этой теме не возвращаться, я только закончу свою мысль.

Она обращается к Нири:

– По-моему, сознание того, что во мне уже заранее заложен «код бабушки» успокаивает и прибавляет уверенности в себе. Это подобно тому, как говорили нам в молодости: не бойтесь, что вы не сможете быть мамами; это инстинкт, и когда понадобится, у вас все появится – и чувства и знания, что и как делать. Так вот… я, конечно, не думаю, что инстинкт матери можно сравнить с инстинктом бабушки, но мне совершенно ясно, что мы не становимся бабушками в тот момент, когда мы ими становимся. Мы не начинаем с «нуля».

Нири слушает с большим вниманием, и как только Маргалит делает еле заметную паузу, задает свой очередной вопрос:

– Вы сказали, что это вас успокаивает; чем же вы так встревожены?

– Я не хотела бы сейчас слишком вдаваться в подробности, – улыбается Маргалит. – Я не могу сказать, что я от этого не сплю по ночам, но мне очень важно справиться со своими новыми обязанностями на «отлично», хотя вы знаете, как нелегко мне было взять их на себя. Возможно, это потому, что я перфекционистка; возможно, из-за того, что у меня самой была такая особенная бабушка, а, может быть, потому что я знаю, что, если я в чем-то сплоховала как мать, то сейчас у меня есть шанс это исправить. А вот если я напортачу как бабушка, тогда что? Тогда – конец! Этого уже не исправишь, это – моя последняя обязанность в семье! Я не верю, что доживу до прабабушки, хотя, кто знает?!

– Так всю жизнь вы готовитесь к этой роли только для того, чтобы наконец-то отличиться? – иронически переспрашивает Това, но постепенно легкое пренебрежение сменяется на любопытство. – И вы успокаиваете себя тем, что все, что вам необходимо, это всего лишь нажать на нужную кнопку?

– Может, для вас всех это выглядит как идея фикс; вам кажется, что я слишком много думаю, но меня действительно напрягает, что это моя последняя возможность быть…

– А по-моему, Маргалит права! – объявляет Мики. – Я тоже много думала о нашей прошлой встрече, и я тоже думаю, что сейчас, когда я бабушка, у меня есть возможность вести себя иначе и не повторять ошибок, которые я делала со своими детьми. Я приведу вам пример. Когда дети были маленькими, мы – мой муж и я – были очень заняты. На каком-то этапе моя дочка начала говорить очень-очень торопливо, и я не могла понять почему. Позже до меня дошло, что это из-за меня, из-за того, что у меня не было терпения ее слушать; я все время куда-то спешила. вы понимаете, до чего дошло?! Она научилась излагать все, что хотела донести до меня, кратко и точно для того, чтобы я ее выслушала до конца! Мне стало очень стыдно, когда я это поняла. Будьте уверены, с внуком этого не повторится!

Группа молчит, тишину нарушает Анна:

– Да! Вот так история!

– Как представлю, аж сердце сжимается – присоединяется к ней Орна.

Мики отвечает им легкой улыбкой и переводит взгляд на присоединившуюся к ним Рут.

– Меня тоже очень тронул ваш рассказ, но я бы хотела сказать вам, Маргалит, вот что, – говорит она. – вы сегодня находитесь совсем в другом положении, чем тогда, когда вы были мамой. Потому что сегодня, кроме той кнопки, которая, возможно, существует, возможно – нет, неважно, у вас еще есть и опыт, и больше свободного времени, и масса других вещей, которых, скорее всего, не было тогда. И кроме того, – она кладет сцепленные пальцами руки перед собой на колени, – по-моему, вы что-то путаете.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Маргалит.

– Бабушка – это не мама! – серьезно продолжает Рут.

Светло-коричневый оттенок ее глаз сильно контрастирует с бледной кожей лица и пастельными цветами блузки.

– Вам не предстоит быть снова мамой. И вам, тоже, – она смотрит на Мики. – Вы по-прежнему матери своих детей и бабушки своих внуков. Просьба не путать!

Она опять переводит взгляд на Маргалит.

– Если вы собираетесь исправлять какие-то свои ошибки, то не забывайте, что речь идет о внуках, а не о детях. Если у вас остались какие-то проблемы с детьми, то и решайте их с ними, а не с внуками!

– Мне кажется, что и для внука важно – еще как важно! – чтобы он знал разницу, где мама, а где бабушка, – слова Клодин сопровождаются нежным звоном браслетов. – Это два разных мира, и пусть он имеет удовольствие от обоих! А мы будем продолжать быть мамами наших дочек – этого нам хватит на всю нашу жизнь – и станем бабушками для наших внуков.

«Мамами дочек и бабушками внуков», – мысленно повторяет Элла слова Клодин, и спазм сжимает ей горло. Еще немного, и плач вырвется наружу. Губы смыкаются в одну тонкую полоску, она прижимает к ним ладони и опускает лицо, пытаясь сосредоточиться на темном пятне на полу, которого она раньше почему-то не замечала. Но голоса все равно доходят до нее, пробивая все защитные стены, которые она построила на их пути. «У меня больше нет сил, – понимает она, чувствуя, как нестерпимая боль сжимает сердце, сушит рот и наполняет слезами глаза».

– Подводя итог тому, что мы сейчас услышали, – говорит Нири, обращаясь к группе, – я прихожу к заключению, что, по мнению некоторых из вас, став бабушками, вы получаете возможность кое-что изменить, в том числе исправить и больше не повторять ошибок, сделанных вами по отношению к детям; и это вас в чем-то утешает и даже вселяет надежду. Но с другой стороны, на одной из наших предыдущих встреч мы обнаружили, что среди нас есть бабушки, которые вовсе не так уж и рады своей новой должности. Мне кажется, что нам надо задержаться на этом подольше, чтобы выяснить, что именно вас отпугивает.

В комнате воцаряется тишина, никто не спешит с ответом.

– Ну вот, опять я, – явно смущаясь, не выдерживает Маргалит и добавляет, оправдываясь, – просто больше никто не желает говорить.

Она делает паузу, но, убедившись, что все по-прежнему молчат, робко продолжает:

– Есть еще кое-что, что меня смущает и о чем я часто думаю в последнее время. Я все чаще думаю о второй бабушке.

– О вашей второй бабушке? – переспрашивает Анна.

– Не о моей второй бабушке, – отвечает она уже более уверенным голосом, – а о второй бабушке моего внука. О том, что есть вторые бабушка и дедушка, с которыми я должна буду делить моих внуков, и которые тоже будут стараться изо всех сил быть самыми лучшими.

– Это точно! Мама у нас одна-единственная, а вот бабушек может быть и две! – смеется Това и переводит взгляд на Рут, которая сосредоточенно ищет что-то в своей цветной матерчатой сумке; шуршит и постукивает, выуживая и возвращая назад всякую мелочь.

– Я понимаю, что ребенок только выигрывает от того, что у него есть еще одна бабушка, – морщит лоб Маргалит, – но я не представляю, как все сложится, когда он подрастет; как все это будет – не знаю!

– А что, вы думаете, может быть? – прерывает ее Нири.

Маргалит медлит с ответом и нерешительно продолжает:

– Я не слишком над этим задумывалась, но иногда у меня возникает мысль: «Подожди, подожди, ты тут не единственная бабушка!» Может, я боюсь конкуренции?

– Всегда существует конкуренция, – подает голос Клодин. – Точно так же, как существует борьба между братьями-сестрами или внуками за внимание родителей или бабушек-дедушек.

– Возможно, но лично я никогда ни с кем не соперничала, так как была старшей дочкой, и ко мне всегда относились по-особому; и среди внуков я занимала особое место, причем без каких-либо усилий с моей стороны. А вот насчет того, какой матерью я была для Михаль, у меня до сих пор есть сомнения. А теперь к этому прибавляется неуверенность, смогу ли я быть достаточно хорошей бабушкой, особенно если учесть, что у второй бабушки есть больше времени и сил, чем у меня. Кроме того, она очень ждала этого внука, потому что муж моей дочки – ее единственный сын; он давно ушел из родительского дома, и с тех пор она не может дождаться, когда же, наконец, появятся внуки. Может, проблема в том, что я слишком требовательна к себе и слишком много думаю, но я все время боюсь, а вдруг она будет более преданной и хорошей, будет именно такой, какая нужна внукам. Уже сейчас я вижу, что она проводит с ним больше времени, чем я, и это уже сейчас влияет на связь между ними. А вдруг он будет улыбаться ей, а мне – нет; или протянет к ней ручки, а ко мне не пойдет? Если я сравниваю вторую бабушку и себя, мне кажется, что она больше меня…

– Послушайте, вы – это вы, и я уверена, что вы будете отличной бабушкой! Может, вам просто нужно больше времени, чтобы привыкнуть, – прерывает ее Орна.

– Есть такая английская пословица, – улыбаясь говорит Мики. – Если тебе кажется, что трава у соседей зеленее твоей, поинтересуйся, как дорого они платят за воду.

Женщины смеются, даже Маргалит не может удержаться от улыбки.

Рут, успевшая за это время найти в своей бездонной сумке бутылочку с водой, нацеливает ее в сторону Маргалит.

– Слушайте, что я вам скажу! Меня тоже вначале занимали мысли о том, какой должна быть настоящая бабушка.

Рут говорит громко и уверенно, но в ее голосе заметна ирония.

– Что она, конечно, должна стоять на кухне и жарить котлеты.

Отпив из бутылки, она ставит ее на пол.

– А теперь – серьезно. Вначале я очень старалась. В первый месяц после родов я варила и привозила Талье еду, хотя, вы знаете, это больше часа езды. Оказывается, она была этому рада, очень; ее совсем не смущало, что я вдруг начала заниматься их питанием. Правда, я готовила супы и покупала разные продукты, которые мне казались необходимыми для «укрепления организма».

Она опять смеется.

– Но постепенно я поняла, что ее свекровь меня в этом превосходит. Знаете, как свекрови ей тоже важно себя проявить. Ну так пусть и проявляет!

В комнате раздается дружный смех. Рут продолжает:

– Так что теперь, когда я спрашиваю у Тальи, есть ли дома еда, и она мне отвечает: «Да, свекровь позаботилась», – я говорю: «Прекрасно! Какая она молодец!» – и я искренне рада, что мне не надо торчать на кухне. Дайте второй бабушке делать то, что вы не любите, – весело заключает она, обращаясь к Маргалит.

– Пусть она меняет пеленки! Особенно обкаканные! – сквозь смех предлагает Мики.

Ответом ей служит новый взрыв веселья, Рут даже вытирает влажные от слез глаза.

– А затем стирает их на программе «pump», – смеясь добавляет она.

– Что касается меня, – уже серьезным тоном продолжает Мики, – я бы не согласилась, чтобы свекровь моей дочки варила бы для нее, особенно когда она только что родила! Я ее мать, и это моя обязанность! С какой стати кто-то другой будет о ней заботиться?! Кроме того, ее свекровь так отвратительно готовит, что они вечно ко мне подлизываются, чтобы я сварила им чего-нибудь вкусненького!

– Моя дочка тоже признает только мою еду, но это потому, что она такая избалованная! – замечает Орна, улыбаясь и чуть привстав со стула. – Ей так нравится, как я готовлю! Она любила, когда ее подружки оставались у нас обедать, но бывало, что после этого их мамы были очень недовольны: девочки возвращались домой и просили их приготовить то же самое!

– А вот это мне знакомо! – весело откликается Клодин. – По сегодняшний день в выходные дни у меня полный дом: Лиат вечно кого-нибудь приводит с собой.

Маргалит хмурится и обращается к Нири:

– Интересно, Михаль никогда не просила меня, чтобы я принесла что-нибудь из еды. Если я ей даю, она берет, но это всегда исходит от меня. Но вот что – да, так это книги, она всегда берет у меня что-нибудь почитать. В этом она полностью полагается на мой вкус.

– А у меня никто не просит, и я никому не предлагаю, – раздается спокойный голос Анны. – У кого вообще есть на это время? Если у меня остается что-то после выходных, я с удовольствием отдам, но готовить специально для нее в середине недели?! Я в принципе не думаю, что мать должна готовить для дочки после того, как та выросла. Может, только сразу после родов, пока она не окрепла. Наама никогда не просила, чтобы я для нее варила.

Обсуждая последнюю тему, женщины явно оживились. Нири с интересом наблюдает за группой. Элла сидит по-прежнему погруженная в свои мысли, кажется, что ни смех, ни громкие голоса до нее просто, не доходят. Това смотрит на Мики и при этом нашептывает что-то Орне. Та усмехается и, в свою очередь, переводит взгляд на Клодин, которая все еще продолжает улыбаться. Рут протирает лицо салфеткой, смочив ее водой из все той же, но уже наполовину пустой бутылки; Анна поправляет красную лямку, выбившуюся из-под серой трикотажной майки. Маргалит выжидательно смотрит то на Нири, то на Эллу.

– От темы бабушек мы перешли к разговору о мамах, – замечает Нири. – Я бы хотела вернуться чуть-чуть назад, к тому, что поведала нам Рут о себе и о второй бабушке. Я думаю, что у существующего между бабушками соперничества есть по меньшей мере один положительный результат: каждая из них сможет выявить свои возможности и наклонности и на основе этого определить, в первую очередь для себя самой, свою роль по отношению к внукам и их родителям.

Нири хитро улыбается и обращается к Маргалит:

– Если использовать предложенный вами пример стиральной машины, то у каждой бабушки есть свой личный «режим», или, как вам, Маргалит, уже сказали, вы есть вы. Вот и сюда, в группу, каждая из вас пришла со своими собственными правилами, а уже здесь мы вырабатываем общую программу пользования, определяя, о чем мы будем говорить и как мы будем говорить, – ее лицо принимает серьезное выражение. – К примеру, одна из программ, которую, как мне кажется, выбрала группа, – это программа, заглушающая то, что вам неприятно, скажем, тяжелые переживания или споры, как это было на прошлой неделе. Ну а теперь, учитывая последнюю тему, я думаю, что есть еще один вопрос, который возник, но не обсуждался, а именно соперничество, которое существует между вами.

Женщины с удивлением смотрят на Нири, а Орна растерянно переспрашивает:

– Соперничество?! Я не пойму, о чем вы говорите!

– Да, соперничество, – спокойно отвечает Нири. – Вспомните, о чем вы говорили. Клодин сказала, что в каждой семье дети борются между собой за внимание родителей; Маргалит говорила о конкуренции, которая в обязательном порядке существует между бабушками. Вы рассуждаете о необходимости быть лучшими, побеждать или уступать. Я предполагаю, что сам факт выбора этой темы, пусть по отношению к происходящему вне группы, намекает на ее актуальность и здесь, в этой комнате.

– Это я виновата, – робко произносит Маргалит, в то время как остальные по-прежнему молча, смотрят на Нири. – Я затеяла этот разговор.

– Вам не за что себя винить, – улыбаясь, успокаивает ее Нири. – Это вполне естественные чувства, не зря эта тема никого не оставила равнодушной. В любой группе существует элемент соревнования: кто определяет очередную тему, кто будет говорить, кто более популярен, – перечисляет она и продолжает: – А в нашей группе ко всему этому можно еще добавить, кто окажется самой хорошей бабушкой, кто у нас лучшая мама и у кого самая удачная дочь. Есть достаточно предметов соперничества между вами, и это естественно, но вы умудряетесь придать этому шутливую форму или касаетесь этого мимоходом, глядя на себя глазами своих дочерей. вы избегаете говорить о том, что вам неприятно и спешите перейти на следующий «режим работы».

Женщины все еще молчат.

«Конкуренция, – говорит Элла сама себе. – У меня здесь нет соперников. В самом главном состязании я уже проиграла, эта дистанция уже не для меня! И опять к глазам подступают слезы, просачиваются сквозь пальцы». – Элла плачет. Слезы безостановочно текут по щекам; руки бессильно лежат на коленях, не пытаясь больше преградить путь их потоку. Она не замечает устремленных на нее взглядов, выражающих часть – удивление, часть – любопытство, часть – сострадание.

– Что с вами? – Клодин касается ее плеча, а Маргалит, чуть помедлив, приближается к ней, протягивает салфетку и гладит по щеке. Остальные замерли на своих стульях, напряженно наблюдая за происходящим. Элла постепенно успокаивается и вытирает глаза. Маргалит нерешительно смотрит на Клодин, та кивает ей головой, предлагая вернуться на свое место, а сама продолжает привычным материнским жестом поглаживать Эллу по спине. Маргалит садится, присоединяясь к затихшей в ожидании группе.

Через несколько минут Элла выпрямляется, все еще не глядя ни на кого, вытирает глаза и нос, еле слышно то ли вздыхает, то ли всхлипывает.

– Вы в состоянии говорить? – мягко обращается к ней Нири.

– Я… – Элла глубоко вздыхает и поднимает на нее грустные глаза. – Есть что-то важное, очень важное, чего я вам не рассказала. Я сказала вам, что я бабушка, и это правда, но… мой случай… особенный. Моя дочка родила несколько месяцев тому назад – два месяца, если точно – но…

Она продолжает еле слышно:

– Я ни разу не видела свою внучку. Я знаю, что это внучка, мне рассказали… Я слышала… Но я не знаю ее… А она не знает меня…

– Что значит, не знаете? – громко произносит Мики, глядя на Эллу.

– Эйнав, моя дочка, она… она, – Элла по-прежнему не сводит глаз с Нири, – она прервала связь со мной три года тому назад, с тех пор я ни разу с ней не говорила. Сначала я пыталась с ней связаться, но безрезультатно: она передала мне через свою подругу, что ей необходимо отдохнуть от меня и чтобы я ее не искала. Я знаю от той же подруги, что она не замужем, но живет с кем-то, и у них родился ребенок.

Она останавливается, переводит дух.

– Я впервые говорю об этом вот так, открыто.

– И вы держали это в тайне целых три года?! – не выдерживает Това.

– Я не делала из этого секрета, но и не бежала кому-то рассказывать. Я все время надеялась, что она вернется. Я ждала ее…

По лицу Эллы опять текут слезы, но она продолжает говорить:

– И вот, вчера она пришла… Я встала вчера утром со странным чувством, не знаю, что это было – слабость, усталость… Вроде и не больная, но все тело такое тяжелое; я решила остаться дома. Я работаю медицинской секретаршей в одном и том же кабинете уже много лет, и вы знаете, эта работа требует от меня быть всегда внимательной к клиентам, улыбаться, интересоваться их здоровьем. Вчера я почувствовала, что у меня нет на это сил, и позвонила сказать, что заболела. Впервые я соврала врачу, с которым работаю. Ну, не совсем соврала, но и не сказала правду, может, потому что и сама не знала, что со мной происходит. Короче, я осталась дома и прилегла в гостиной; был такой приятный ветерок и, наверное, я уснула. В последнее время я что-то плохо сплю. Сквозь сон я почувствовала, что что-то происходит, но у меня не было сил открыть глаза. Я окончательно проснулась оттого что услышала, как хлопнула дверь. Я вскочила с дивана и даже схватила со стола вазу, так я испугалась: все-таки женщина, одна в доме. Я бросилась к окну посмотреть, и вдруг… я вижу Эйнав там, внизу, садится в красную машину; кто-то ее там ждал!

– Вы ее позвали? – подавшись вперед и глядя на Эллу широко раскрытыми глазами, спрашивает Анна.

– Да нет, не позвала. Я будто онемела. У меня началось такое сердцебиение – мне казалось, что сердце вот-вот выскочит наружу. У меня не было сил даже просто открыть рот. Все, что я могла, – это плакать, я сидела и плакала и не могла остановиться. Я проплакала до позднего вечера, у меня жутко разболелась голова, – Элла не замечает беспрерывно текущих слез. – Она была дома и даже не оставила записки! Понимаете, для нее это была неприятная случайность, что она застала меня дома! Ошибка в программировании – она не собиралась со мной встречаться! Она приходила не ко мне! Поэтому она кралась на цыпочках, чтобы меня не разбудить.

Клодин и Орна, сидящие по обе стороны от Эллы, гладят ее по спине, остальные женщины сочувственно смотрят на нее. Маргалит даже не пытается скрыть своих слез.

– А зачем она приходила, вы знаете? – спрашивает Това мягким, не характерным для нее участливым тоном.

– После того, как машина уехала, я сделала круг по квартире и зашла в ее комнату, в которой я, между прочим, ничего не трогала с тех пор, как она ушла, – все так и оставалось на своих местах. Дурочка, я уже сто раз могла поменять наши комнаты, потому что ее комната большая, а я сплю в маленьком закутке, но я все надеялась, что придет день – и она вернется, – громко плачет Элла. – Какая я дура!

Она сбрасывает с себя шаль и резко выпрямляется на стуле.

– Она зашла к себе в комнату и забрала оттуда все игрушки и книжки, которые я хранила с тех пор, как она была маленькой. Наверное, для своей малышки. Кто, вы думаете, ей все это покупал? Я! Я и Далья, моя соседка, и Ора, моя подружка; нас было у нее три мамы, мы всегда ее баловали играми, и куклами, и книжками, а она все забрала! Может, у нее нет денег, чтобы покупать игрушки, не знаю. И вообще какое мне дело!

– Она, наверное, тоже очень привязана ко всем этим вещам, – робко замечает Маргалит.

– А мне совершенно все равно! – уперев глаза в пол, выкрикивает Элла. – Она не сказала мне ни одного слова, даже не поздоровалась! Она видит, что я лежу дома в середине рабочего дня, что я не на работе, и – что? У нее не возникло мысли, что, может, я заболела?! Она ведь знает, что для меня работа – это святое, что я никогда не делаю себе поблажек. Неужто я настолько ей безразлична?! За что она меня так ненавидит?! Что я ей такого сделала, чем заслужила такое к себе отношение?!

Элла обнимает себя за плечи и, наконец-то оторвав взгляд от пола, поднимает глаза на Нири, которая за все это время не проронила ни звука.

– Я все надеялась, что она вернется; что она поймет, что хватит; что я ей нужна, что она по мне скучает. Я вела себя так, будто она вот-вот вернется. Я даже не стала менять замок в дверях, хотя меня дважды обворовывали, лишь бы она смогла войти. Я не уезжаю в отпуск, даже по стране; никогда не отключаю телефон, чтобы она всегда могла меня найти.

Нири сидит, наклонившись вперед, и грустно смотрит на Эллу; ее глаза – обычно зеленоватые – приобрели незнакомый темно-серый оттенок.

«Ты, наверное, никогда бы не смогла так поступить, – мысленно обращается к ней Элла, – ты хорошая дочь, это сразу видно».

Они молча смотрят друг на друга, пока Мики не врывается в их безмолвное пространство и не провозглашает, возбужденно размахивая руками:

– Ну, знаете ли, я таких детей не встречала! Это же чистое издевательство – то, что она с ней делает!

– А я удивляюсь и не удивляюсь, – тихо замечает Маргалит. – В каждой избушке – свои игрушки, в каждой семье есть свои тайны.

– Но такие! – не отступает Мики, глядя на Маргалит, но та опускает глаза, давая понять, что с ее стороны продолжения не последует.

Рут расстегивает пуговицу на белоснежном манжете блузки и, закатывая рукав, спрашивает:

– А что бы вы сделали, если бы она захотела помириться?

– Помирилась бы, конечно! Пусть даже она меня и обидела, но ведь она моя дочь! А я навсегда остаюсь ее мамой. Когда она была маленькой, я часто ей говорила: «Я твоя мама, и я тебя люблю всегда, даже когда я сержусь!»

Элла замолкает, не в силах остановить новый приступ плача.

Мики не сводит с нее глаз.

– Вот так просто? После всего, что она вам сделала?

– Да, так просто. А вы смогли бы не простить свою дочь?! – отвечает ей Элла дрожащим голосом, даже не пытаясь вытереть мокрые от слез щеки.

Мики переводит взгляд с лица Эллы на свои пальцы, сосредоточенно исследует темно-красный лак на ногтях.

– Откуда я знаю? Со мной ничего подобного не случалось. Бывает, конечно, что она на меня сердится: я ведь только человек – могу и ошибиться; но чтобы она вела себя по отношению ко мне подобным образом, никогда! Да и я бы этого ни за что не позволила! Существует элементарное уважение – я ее мама! Что значит, вдруг уйти из дома и использовать подругу в качестве связной? Я вам серьезно заявляю, я бы не допустила такого поведения! Я считаю, что моя дочь должна по меньшей мере ценить все то, что я для нее делаю всю жизнь! Какая неблагодарность! – ее последние слова адресованы непосредственно Элле.

– Мики! Почему вы говорите так, будто обвиняете во всем Эллу? – подается вперед Орна.

– Я не обвиняю, – пожимает плечами Мики, – но… Элла, можно я вам что-то скажу?

Она делает паузу, выжидая, но Элла молчит, устало опустив голову на руки.

– Говорят, что для танго нужны двое, – продолжает Мики. – Я вот что имею в виду: если дочка относится подобным образом к своей маме, это значит, что между ними обязательно что-то произошло и что каждая из них, скорее всего, не подозревая о последствиях, внесла в это свою долю. У всех бывают ошибки. Я уверена, что если бы это случилось со мной – хотя я не могу себе такого представить, но если бы это все-таки случилось, я вам говорю, я бы серьезно задумалась, что именно я сделала не так. Я не могу сказать, что у моей дочки не бывает ко мне претензий, – она смотрит на Нири, – конечно, бывают, но тогда я, в первую очередь, проверяю себя, в чем я могла ошибиться, и стараюсь, не откладывая, поговорить с ней, выяснить и исправить. Я уверена, что над взаимоотношениями с детьми необходимо работать, все время!

– Как, оказывается, все просто! – бросает ей Това и демонстративно отворачивается.

Рут пытается поймать взгляд замершей на своем месте Нири и, не скрывая раздражения, обращается к Мики:

– Я категорически не согласна с вашим тоном! Вам мало всадить нож, вы еще непременно должны его повернуть! Нельзя же быть такой бестактной!

Она тут же отводит глаза в сторону, давая понять, что не заинтересована в ответе.

В комнате – тишина. Нири делает глубокий вдох, собираясь нарушить затянувшуюся паузу, но ее опережает Клодин.

– Элла, можно вас спросить? – обращается она неожиданно мягким тихим голосом, по которому невозможно угадать, что происходит у нее в душе; но это безошибочно читается в ее взгляде: жалость и страх. – Я не могу понять, как это случилось, потому что то, что вы рассказываете, – это… я не понимаю, как такое вообще может произойти.

Она с сочувствием смотрит на Эллу, а та, в свою очередь, отвечает взглядом на взгляд и молча качает головой, ожидая продолжения.

– И все-таки, хотя бы вначале вы пробовали с ней поговорить? – возвращается Клодин к уже прозвучавшему в нескольких вариантах, но так и оставшемуся без ответа, вопросу.

А Рут добавляет:

– Вы ведь спрашивали себя, что же произошло между вами; не может быть, чтоб вы об этом не думали?!

– О чем вы говорите? Конечно, думала.

Ее опухшие от плача глаза превратились в темные, налитые слезами прорези.

– С тех пор не было ни одной ночи, чтобы я не лежала и не пыталась понять, что же тогда случилось. Что я ей сделала?! Я знаю, что не была плохой мамой; я всегда была рядом с ней, чтобы защитить, предостеречь! Всю свою душу я вложила в нее, все свои деньги, все свои силы! Все только для нее! Она была – вся моя жизнь, – еле слышно добавляет Элла. – Вот и сегодня, разве это жизнь? Я часто упрекаю себя, может, это из-за того, что у нее не было отца; я полностью вычеркнула его из нашей жизни. Я вообще не желала иметь дело ни с одним мужчиной и отказывала всем ухажерам, а их у меня было много. Эйнав всегда с такой завистью смотрела на девочек и их отцов… у меня аж сердце сжималось, но все равно я не хотела: по-моему, это глупо выходить замуж только ради ребенка. Вместо отца у нас был сосед, она относилась к нему как к отцу.

Одна фраза – и группу как подменили. Первой вскакивает Орна:

– Так вот в чем дело! Вы пробовали спросить, может, этот сосед, не дай бог, ну вы понимаете… может, из-за этого она сбежала?! Это случается чаще, чем мы думаем!

Элла устало качает головой.

– Нет, нет, это совершенно не то. В этом я абсолютно уверена; я знаю его много лет, этот человек и мухи не обидит. Наоборот, все ее очень любили. У нас были чудесные соседи, мы жили одной семьей; и была Ора, которая была моей лучшей подругой, пока не вышла замуж и не уехала за границу почти двадцать лет тому назад. Она нянчила и очень любила ее. И мама Оры была для Эйнав как бабушка, но после того, как Ора уехала, связь с ней как-то постепенно прекратилась. Там тоже не все было гладко, неважно… короче, я думала, может, все эти расставания, исчезновения… может, они не прошли для нее бесследно; может, она сердится на меня и за это. Но, – говорю я себе, – есть масса людей, которым пришлось пережить подобные или еще более тяжелые вещи, но при этом они себя так не ведут! У меня тоже было очень тяжелое детство! – взволнованно добавляет она, но вдруг осекается. – Почему я сказала «тоже»?! Странно, я вовсе не думаю, что у нее было тяжелое детство. У нее было нормальное детство: теплый дом, друзья, не было недостатка ни в еде, ни в одежде. У нее было намного больше, чем было у меня, – ведь это у меня умерла мама, когда мне только исполнилось тринадцать, и я всю жизнь искала кого-нибудь вместо нее. И все-таки я осталась нормальной и не вдавалась в крайности, как моя дочь. Я никогда никого так не обидела!

Мики явно теряет терпение.

– Я заранее прошу прощения за то, что собираюсь сказать, так как она все-таки ваша дочь и вы, естественно, ее любите, но я знаю, что просто есть такие дети! Есть дети, которые уже рождаются плохими! Есть дети неблагодарные, которые считают, что им все полагается, и думают только о себе; есть дочки, которые завидуют своим мамам, точно так же, как есть мамы, завидующие своим дочерям; вот я и подумала, может, она вам завидует? Вы красивее ее?

Не дожидаясь ответа, она продолжает на одном дыхании:

– У меня на работе на телевидении я встречаю много известных женщин и слышу массу рассказов, да и сама иногда вижу вещи, которые можно увидеть только за кулисами; так что, поверьте мне, я видела все!

Теперь Мики уже не просто говорит, а вещает:

– Есть мамы, от которых дочка слова доброго не дождется, и есть дочки – у меня волосы дыбом становятся, когда я слышу, как они говорят о своих матерях.

Ее передергивает.

– С каким неуважением, с каким пренебрежением они отзываются о своих мамах! Вы бы слышали, каким высокомерным тоном они говорят с ними по телефону! А, закрыв телефон, мило улыбаются, прямо – сама невинность!

Она замолкает на мгновение, а затем возвращается к Элле:

– И все же я не могу понять, как это девушка, у которой, по крайней мере внешне, все благополучно, вдруг так резко меняет свое отношение к матери? И моя дочка тоже бывала недовольна; и у нас не всегда все гладко, ну так что, она встает и уходит? Нет! С какой стати?!

Мики поднимает с пола сумку и достает оттуда пачку сигарет.

– Подумайте, может, да, произошло что-то, но вы предпочли об этом забыть? Постарайтесь припомнить, может, вы ей что-то сказали, и она обиделась; или вы встречались с мужчиной, а она с ним не поладила? А, может, это она встречалась с кем-то, кто вам не понравился? Я и такое слыхала; такое тоже случается!

Последнюю фразу она произносит с особым выражением, в ее голосе ясно звучат назидательные нотки.

– Да ни с кем я не встречалась! – выкрикивает Элла. – Я же вам сказала, что не подпускала к себе никого; я была занята только ею. Только ею! А она… она даже не нашла нужным познакомить меня со своим парнем.

– Ну так тем более стоит основательно задуматься, в чем же там дело! – категорично заявляет Мики, не глядя на Эллу, а переводя взгляд с одной женщины на другую в надежде прочесть в их глазах поддержку и одобрение.

Элла, которая, казалось, уже успокоилась, опять начинает плакать и беспомощно смотрит на Нири. Та устало опускает веки, а затем произносит:

– Я предлагаю немного успокоиться, и я…

Мики прерывает ее на полуслове:

– Вы меня, Нири, конечно, извините, но я действительно думаю, что вам этого не понять. Сколько лет вашей дочке? Она ведь еще маленькая? Не зря же говорят, маленькие детки – маленькие бедки…

Нири сосредоточенно смотрит на Мики и молчит. Маргалит не может найти себе места от смущения и, сидя на краешке стула, довольно громко шикает, но безрезультатно.

– Что?! Я попрошу не затыкать мне рот! – раздраженно бросает ей Мики и вновь обращается к Нири. – Я уверена, что существуют специальные группы для таких матерей, как она! Вам надо было это проверить! Даже у меня достаточно связей, чтобы найти для нее подходящее место, ну а у вас – и подавно! Почему вы не направили ее в подходящую группу? Там бы ей точно помогли лучше, чем здесь. Может, еще не поздно! – И продолжает, повернувшись к Элле. – Вы, что, не проходили собеседования? Вы ничего не рассказали Нири?!

Решительным движением руки Нири вынуждает Мики остановиться.

– Вы очень сердитесь, – взволнованно произносит она. – Вы сердитесь на Эллу за то, что она, как вам кажется, не смогла удержать свою дочь возле себя; вы сердитесь на Эйнав за ее, на ваш взгляд, неблагодарность и вы сердитесь на меня, – Нири останавливает свой взгляд поочередно на каждой из женщин, – и, как мне кажется, не только вы.

– Вы абсолютно правы. Я действительно очень сержусь, потому что Элла не подходит для этой группы, – тихо, сквозь зубы цедит Мики, подавшись в сторону Нири, но не отрывая глаз от пола. – И я действительно сержусь на вас за то, что вы согласились ее записать. К чему нам все эти драмы? – обращается она к группе и замолкает, давая возможность остальным подтвердить ее правоту.

Но все сидят, опустив головы. Мики нервно оглядывает притихших женщин и продолжает, обращаясь к Нири:

– Но хотя бы в одном вы правы: я тоже уверена, что не я одна так думаю! Я уже привыкла к тому, что все прячутся за мою спину. Ну и пусть, мне это не мешает!

В комнате по-прежнему тихо, мамы замерли на своих местах, боясь пошевельнуться. Элла сидит, вся сжавшись, и не сводит глаз с Нири. Нири выпрямляется на своем месте и говорит, не глядя на Эллу:

– Как-то я искала слова, близкие по смыслу к слову «гнев». В словаре синонимов, я помню, был длинный список, но то, что мне приходит в голову сейчас, это досада, недовольство или – более сильное – негодование. По-моему, эти слова отражают настроение, которое царит в данный момент здесь в комнате. Сначала было возмущение поведением Мики по отношению к Элле. Затем к жалости и сочувствию, которые вы сами испытываете к Элле, прибавилось еще и раздражение из-за того, что она так и не смогла разрешить проблемы с Эйнав. Есть претензии к самой Эйнав за ее жестокое, на ваш взгляд, отношение к матери.

Нири останавливается, усаживается поудобнее и с нарастающей уверенностью продолжает:

– Ко всему вышесказанному я добавлю еще разочарование. Разочарование во мне, высказанное Мики от имени всей группы. Вы считаете, что я не справилась, можно сказать, уснула на посту, и в защитную оболочку нашей группы проникло чужеродное тело, вирус, заставивший вас соприкоснуться с вещами, о существовании которых вы предпочитаете не знать. Вам тяжело слушать рассказ Эллы, особенно сейчас. Ведь история Эллы – это страшный сон каждой матери: что будет, если дети ее бросят, отплатят неблагодарностью и жестокостью за ее любовь и преданность? Особенно сейчас, когда меняется ваша жизнь; когда ваши дочки полностью поглощены своей беременностью или только что родившимся ребенком, и вам все еще неясно, как все сложится и какое место отведено вам в этой – новой – жизни, вы, я думаю, не желаете не только думать, но даже слышать о такой возможности; и если вы случайно, как сегодня, сталкиваетесь с чем-то подобным, вы спешите отвести взгляд, говоря себе при этом: «Со мной этого не случится».

Нири опять останавливается на мгновение и еле слышно добавляет:

– История Эллы не может не пугать.

И снова – тишина. Проходит еще несколько минут, прежде чем раздается сдавленный голос Эллы.

– Я лучше пойду, – произносит она трясущимися губами, обращаясь к Нири.

Никто не произносит ни слова; Маргалит с сочувствием смотрит на Эллу, а Клодин смотрит на Маргалит.

Элла поплотнее закутывается во влажную от слез шаль и привстает со стула, но Нири останавливает ее легким движением руки.

– Постарайтесь остаться с нами. Я знаю, что вам очень тяжело, и нам тоже тяжело, но я прошу вас остаться.

Элла отвечает долгим тяжелым взглядом и остается на месте. На лице Маргалит появляется улыбка; Клодин, незаметно придвинувшись к Элле, поглаживает ее руку. Кажется, что тишина прописалась в этой комнате навечно.

– Я знаю, что вы думаете, – после глубокого вдоха выдавливает из себя Элла. – Вы, наверное, думаете, что такие вещи не происходят «вдруг», что я должна была это предвидеть. Но это не так!

Женщины смотрят на Эллу, но тут же отводят взгляд, боясь встретиться с ней глазами.

Элла продолжает громким окрепшим голосом:

– Я тоже никогда не думала, что она способна на такое! Никогда! Мы всегда были лучшими подругами. Она всегда мне все рассказывала, доверяла мне во всем, она была очень ко мне привязана. Представьте, она отказывалась ехать в летний лагерь, потому что боялась, что будет очень скучать. Все было совершенно нормально. Нор-маль-но! Вы слышите? Нормально! И вдруг это свалилось на меня, я не могу понять откуда! Естественно, бывали ссоры, хлопанье дверьми, но покажите мне мать и дочь, у которых такого не случалось! Даже наоборот, если этого не происходит, значит что-то между ними не в порядке, значит это не дом, а гостиница. Тем и страшен был ее уход, что он оказался для меня полной неожиданностью, я была к нему абсолютно не готова.

Элла замолкает не в состоянии справиться со слезами. Группа, слушавшая ее в полном молчании, опять замирает. Элла отирает глаза, и Нири, выждав несколько секунд, нарушает тишину.

– Попытайтесь объяснить нам и себе, Элла, – мягко произносит она, – почему вам было так важно попасть в эту группу.

– Потому что для меня самой я – бабушка, – не задумываясь, отвечает она, обводя взглядом сидящих кругом матерей. – Я такая же бабушка, как все вы. Я в принципе не отличаюсь от вас, – добавляет она уверенным резким голосом, останавливая взгляд поочередно на каждой из них.

Никто не спешит с ответом. Орна и Маргалит смущенно ерзают на стуле; Анна сосредоточенно рассматривает фотографию беременной женщины, висящую на стене напротив. Рут старательно трет только ей видимое пятно на рукаве ее белоснежной блузки. Това и Клодин с интересом смотрят на Нири, а Мики качает головой, приподняв уголки рта в еле заметной иронической улыбке.

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете, – моментально реагирует Элла. – Вы, наверное, думаете, какая я, к черту, бабушка, если ни разу даже не видела внучки?! Представьте себе, я и об этом думала и не раз задавалась вопросом, настоящая ли я бабушка. Иногда я представляю себе, что они просто живут за границей, и поэтому мы не встречаемся.

– Но это же абсолютно не то же самое! – откликается Това. – Можно жить за границей и оставаться связанными даже на расстоянии: для этого сегодня существуют телефон и интернет!

– Ну да, конечно, и внучка будет говорить со мной по телефону, – язвительно усмехается Элла. – Или, может, она продиктует ее маме электронное письмо для меня? Если учесть, что моя внучка все еще находится в возрасте, когда она полностью зависит от своей мамы, то с моей точки зрения, это совершенно равнозначные ситуации. В настоящий момент для меня они «живут в Австралии». Виртуально у меня есть дочка и внучка, а я – виртуальная бабушка!

– Потому что у вас всегда есть надежда, что они вернутся, – ободряюще улыбается Маргалит.

– Да, я не теряю надежды. Я, конечно, понимаю, что прошло уже слишком много времени, но все же я надеюсь, что все еще может измениться.

– Но почему это должно произойти именно сейчас? – вступает в разговор Рут.

Элла выпрямляет спину и вытягивает перед собой скрещенные ноги. Впервые за весь вечер у нее спокойный голос и сухие глаза.

– Потому что в чем-то… может, вам покажется это странным, но я сегодня почти счастлива. Когда я узнала, что она беременна, а затем – что родила дочку, во мне как будто что-то проснулось; с тех пор я хожу с радостным чувством, что скоро все наладится. Я не могу объяснить почему, но мне кажется, что сегодня это ближе, чем было когда-либо; что она вот-вот вернется. Моя мечта сбудется – она здесь, совсем рядом, она будет здесь! Вот и все! Даже сейчас, когда я говорю об этом, я чувствую, что в этом нет ничего невозможного, что это должно произойти совсем скоро. И я в это верю! Я очень надеюсь, что именно она… Возможно, это покажется странным, но сейчас наступил подходящий момент, – Элла переводит взгляд на Нири, слушающую ее с большим вниманием. – Я помню мою радость, когда я узнала, что беременна, и как уже через секунду меня всю перевернуло от сознания, что моя мама не со мной и я не могу ей ничего рассказать. На прошлой встрече Маргалит говорила о том же самом. Короче, я побежала к маме Оры, моей подружки; она так разволновалась, когда услышала – я этого никогда не забуду! Не может быть, чтобы моя Эйнав узнала, что она беременна, и не подумала обо мне! Я еще могу поверить, что до этого она не особенно во мне нуждалась, но быть беременной и не подумать, что бы на это сказала мама или что она хочет к маме, – зная мою Эйнав, мне это кажется невероятным. А как можно идти рожать в больницу, не думая о маме?! Без того чтобы она спросила себя, хочет ли она, чтобы я была рядом? Я рожала без мамы и, ох, как мне ее не хватало!

– Даже то, что она просто подумала… – говорит Маргалит, ни к кому не обращаясь, будто про себя, глядя в пол.

– Да, – поддерживает ее Элла.

– Да, но ведь этого не произошло, – осторожно замечает Това, с опаской поглядывая на только что успокоившуюся Эллу. – Ваша дочка не позвонила вам ни когда она шла в больницу, ни после того, как она родила.

Элла будто не слышит последнего замечания.

– Знаете, что я делала, когда Эйнав, по моим подсчетам, была на девятом месяце? Возможно, вы решите, что я совсем спятила. Я ходила по больницам, каждый вечер после работы, каждый раз – в другую. Я ходила между семьями, которые ждали возле родильного отделения, и искала ее. Я притворялась, что ищу что-то в сумке или останавливалась, как будто о чем-то думаю, а на самом деле прислушивалась к звукам, которые доносились из-за дверей: а вдруг я услышу ее голос.

– Если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету, – сочувственно качает головой Клодин.

– Да, я даже толком не представляю, что бы я сделала, если бы нашла ее, но меня тянуло туда, как заколдованную, изо дня в день. Мне нужно было находиться среди других мам, которые ждут, как и я, чтобы пережить это вместе с ними. Возможно, поэтому я и здесь, не знаю… я чувствовала себя такой одинокой.

Ее глаза опять блестят от слез, но Рут, разъедаемая любопытством, не удержавшись, спрашивает, как ей стало известно, что Эйнав беременна.

– Как-то я встретила одну из ее подруг, и она с большой радостью поспешила мне сообщить эту потрясающую новость. «С радостью» в кавычках, я имею в виду – со злорадством. У меня чуть сердце не лопнуло, пока я с ней разговаривала; как я выдержала, не знаю, но я заплакала, только когда она отошла.

Матери молчат. Раздражение как-то незаметно растворилось, его место заняли сочувствие и печаль. Нири смотрит на группу, пытаясь поймать чей-либо взгляд, но глаза всех устремлены на Эллу.

– Слушая вас, когда вы рассказывали свою нелегкую историю, – говорит Нири, – я видела, насколько вы измучены, как тяжело переживаете свою обиду, но при этом вас не оставляет надежда.

Нири пытается привлечь внимание группы, но женщины по-прежнему молчат, замерев в напряженных позах.

– Я бы сказала, надеялась до недавнего времени, – неуверенно поправляет ее Элла. – Каждое утро я просыпалась с надеждой. Но теперь я, честно говоря, уже не знаю.

– Потому что надеялись, что беременность ее изменит, что она начнет смотреть на вещи иначе, что материнство напомнит ей о вас, что, возможно, в ней что-то проснется, – подхватывает Нири. – Я представляю, какую серьезную внутреннюю работу вы проделали, пока Эйнав ждала ребенка; как готовились стать бабушкой, а самое главное, как готовились к большим переменам, которые наступят в семье после долгих тоскливых трех лет; как ждали новой встречи и примирения. И теперь, когда ничего этого не происходит, ваше разочарование невыносимо.

Элла сидит, закутавшись в шаль, она напоминает Нири птенца со сломанным крылом, который безропотно замер, боясь пошевельнуться. Клодин, придвинувшись к ней вплотную, обняла ее за плечи.

Нири обводит группу долгим внимательным взглядом, но никто из сидящих кругом женщин не поднимает на нее глаз.

– Я чувствую, что в комнате что-то происходит, – произносит она и, не дождавшись ответа, глубоко вдохнув, продолжает. – Точнее, что что-то происходит между нами; у меня такое чувство, что вы не хотите общения со мной. Вы по-прежнему мной недовольны?

– Да нет, с какой стати? – поспешно возражает Маргалит, а Орна, соглашаясь с ней, недоуменно пожимает плечами.

И опять – тишина.

– Это ваше право, – на лице Нири – еле заметная улыбка, – вы вправе на меня сердиться. Вы уже раньше были недовольны тем, что я позволила этой удручающей, гнетущей историей испортить царящее здесь оптимистическое настроение. Тогда вы предпочли этого не обсуждать, а раздражение осталось. Скорее всего, вам не понравилось и то, что я в течение долгого времени оставляла Эллу без моей поддержки; и ей пришлось самой отвечать на ваши вопросы и обвинения. Как первое, так и второе, возможно, лишает вас чувства надежности, вызывает у вас сомнение во мне, ведущей группы, на которую вы, как на старшую в доме, всегда могли бы положиться. – Я уверена, – серьезно продолжает она, – что вы не только сердитесь, но и сильно разочарованы.

Группа все также молчит, стараясь не встречаться взглядом как с Нири, так и с друг другом. Нири прочищает горло. – И есть еще кое-что, что пришло мне в голову. С начала нашего разговора вы все плотнее и плотнее сплачиваетесь вокруг Эллы. И я не имею в виду только круг, который сузился, так как промежутки между стульями уменьшились.

Женщины оглядываются по сторонам, на их лицах, наконец-то, появляется улыбка.

– Если вначале некоторые из вас и пытались выяснить, какова доля ответственности Эллы за сложившуюся ситуацию, то довольно быстро мне стало ясно, что вы заняли свою «позицию», определили, к какой из двух сторон вы принадлежите, и предъявили счет Эйнав. Как заметила Мики, ничего не поделаешь, существуют плохие неблагодарные дети, которые своим поведением вызывают негодование окружающих. Это значит, что возникшее ранее неодобрение сменилось на жалость и сочувствие, и в настоящий момент главной виновницей разрыва, на ваш взгляд, является Эйнав.

Слова Нири никого не оставляют безучастной.

– Вы сердитесь на Эйнав, но так как Эйнав не находится в этой комнате, вы сердитесь на меня. Ведь я по возрасту близка к Эйнав, а ваши дочки находятся сейчас на том же жизненном этапе, что и я. Вполне естественно, если вы сейчас пытаетесь заново оценить ваши взаимоотношения с ними; стараетесь разобраться в себе и понять, почему те или иные стороны их характера или поведения вызывают у вас раздражение или, скажем, обиду, а возможно, и страх.

И снова – тишина, опущенные глаза. Маргалит нервно передвигает стул то вправо, то влево, будто пытается найти золотую середину; Орна снимает очки и кончиками пальцев поглаживает припухшие веки; Анна машинально постукивает ногой по полу и прекращает только после того, как Рут осторожно кладет ей руку на колено. Не выдержав затянувшейся паузы, Това поднимает глаза на Нири, к ней с легкой улыбой присоединяется Клодин, и Нири улыбается им в ответ. Элла поплотнее закутывается в шаль и прикрывает глаза; а Мики вынимает из сумки телефон и со словами: «Извините, мне необходимо позвонить, я сейчас вернусь», – выходит из комнаты. Рут, улыбаясь, провожает ее взглядом, а затем обращается к Нири:

– Это вы точно подметили! Я, действительно, иногда смотрю на вас и думаю, что вы и Талья – почти однолетки, а я сижу напротив вас и рассказываю о себе вещи, которые ей никогда не рассказывала. Я, правда, уже привыкла, что авторитет не всегда определяется возрастом; у меня на курсе тоже большинство преподавателей младше меня. Что касается сегодняшней встречи, вы, наверное, обратили внимание, что я сегодня почти не говорила, во всяком случае, намного меньше, чем обычно. Я в основном слушала: ведь нам нечасто приходится сталкиваться с ситуацией, когда дочь не желает знать свою мать. Тут есть чего испугаться! Каждый раз, когда я слышу что-нибудь страшное и стараюсь себя успокоить, что со мной такого не случится, то, наоборот, пугаюсь еще больше. Это то, что произошло со мной сегодня, я испугалась. Не то чтобы я боялась, что что-то подобное может случиться у меня – я, правда, не думаю, что Талья способна дойти до таких крайностей, – но мне хорошо знакомы мысли о том, какую цену мне придется заплатить, если я поступлю с ней так, а не иначе. Это начинается, когда они еще совсем маленькие, когда ты говоришь себе, что если не купишь ему мороженое и именно то, которое он просит, то он будет ныть десять минут. Чем они становятся больше, тем в большую цену может вылиться ваше несогласие выполнить их требования. Нет, правда, мне это очень хорошо знакомо.

Часть женщин в знак согласия молча кивают, остальные удерживаются даже от такой, незначительной, реакции.

– Я и моя дочь, – в конце концов тяжело вздыхает Това, – это тема для отдельной встречи, сейчас уже поздно. Несомненно, что есть вещи, которые меня раздражают; и как она сердится на меня, так и я, бывает, сержусь на нее. Хотя я, в отличие от нее, стараюсь сдерживаться.

Она задумчиво смотрит на Нири.

– Это действительно так. Сейчас, когда я пытаюсь проанализировать наши отношения, мне кажется, что последнее слово чаще всего остается за ней, а я будто все время хожу на цыпочках. Как будто у нас право предъявлять претензии и требования принадлежит дочке, а у матери этого права практически нет.

Мамы опять молча переглядываются. Орна возвращает очки на место и обращается к Нири:

– Мне сегодня несколько раз приходило в голову, что я всю жизнь живу с чувством, что я обязана защищать свою дочь, чтобы с ней, не дай Бог, ничего не случилось. И мне, как и вам, Това, абсолютно ясно, что я думаю о ней гораздо чаще, чем она обо мне, может, потому, что я по-прежнему считаю, что я больше и сильнее ее. Что же касается ситуации, когда дочь отказывается встречаться с матерью… я как-то читала про фантомные боли – когда человеку ампутируют ногу, а он продолжает ее чувствовать, будто она болит. И если я представлю себя на месте Эллы, я думаю, я вела бы себя точно так же. Если бы это, не дай бог, случилось со мной, я бы не теряла надежды и сделала бы все, чтобы ее вернуть!

– И я тоже, – присоединяется к ней Маргалит.

Клодин поправляет волосы и произносит, глядя на Нири:

– Вот так история, я такого еще не встречала!

Она все еще держит Эллу за руку.

– Не могу себе представить, что Лиат на такое способна; наоборот, она очень меня бережет, особенно после смерти моего мужа.

Клодин опускает глаза и замолкает, но затем добавляет:

– А я как раз рада, что Элла участвует в нашей группе, хотя мне было очень тяжело слушать ее рассказ. Я не думаю, что здесь надо говорить только о радостных вещах. Мне, например, стало намного легче после того, как я поделилась с вами своими переживаниями и страхами.

– Я так надеюсь, что все в конце концов наладится! – говорит Маргалит, глядя на Эллу. – Может, Эйнав сейчас еще слишком слаба; может, у нее еще ни на что нет сил, а через несколько месяцев она окрепнет – и что-то изменится. У меня с моей дочкой тоже бывает по-разному: иногда мы очень близки, а потом, вдруг, отдаляемся… и я считаю, что это нормально.

Анна беспокойно двигается на стуле. Заметив это, Нири спрашивает, желает ли она поделиться своими мыслями.

Анна пожимает плечами.

– Я и не знаю, что сказать, – она касается пальцами рта. – И мне тоже было тяжело видеть Эллу в таком состоянии, но я рада, что вы позволили ей присоединиться к группе. Что касается лично меня, я тоже не могу представить, что что-то подобное произойдет в моем доме, хотя наши отношения с Наамой далеко не простые. Я вообще не уверена, что существует такое понятие как простые отношения между мамой и дочкой. Во что я хотела бы верить, так это в то, что Элла, несмотря на то, что с ней случилось, не потеряет интереса к жизни; что сможет радоваться пусть не этим, так другим вещам.

Она откидывается на спинку стула, давая понять, что добавить ей больше нечего.

– Наша встреча подходит к концу, – объявляет Нири. – Сегодня мы проделали тяжелый путь, но мне кажется, что мы завершаем его с чувством облегчения и даже с долей оптимизма. Мы лишний раз убедились, как разные люди могут по-разному воспринимать одни и те же события или явления, – что называется, сколько людей, столько и мнений. Я наблюдала, с каким вниманием и терпением вы слушали друг друга и как все услышанное пропускали через себя. Наша группа не является исключением из общего правила, поэтому и здесь часть вопросов вызвали одинаковую реакцию, можно сказать, консенсус; но все-таки мы все разные, у каждой – своя история, свои личные отношения и переживания. Эти различия мы видели уже в самом начале встречи, когда коснулись «личного кода» бабушек.

Она поворачивается к Элле.

– Вы хотели бы еще что-то добавить на прощание, прежде чем мы разойдемся? Как вы себя чувствуете, с каким чувством вы уходите отсюда?

Элла, задумавшись, не спешит с ответом. В комнату входит Мики и, заняв свое место, обводит взглядом женщин, которые терпеливо ждут, пока Элла соберется с мыслями. Наконец, Элла поднимает глаза на Мики и громко произносит:

– Несмотря на то, что мне было очень тяжело решиться и рассказать вам о моем горе и не менее тяжело видеть и слышать вашу реакцию, мне сейчас стало намного легче. У меня такое чувство, будто я сбросила с себя огромный груз, который давил на меня все то время, пока я молчала. И хотя мне было сегодня нелегко, и на меня даже нападали и обвиняли, в данный момент я чувствую, что это стоило того и что в конце концов вы меня поняли. Мне даже кажется, что каждая из вас где-то в глубине души согласилась, что такое может случиться всегда и везде. Но, возможно, тут я ошибаюсь. Она переводит взгляд на Нири.

– Честно говоря, я сейчас совсем запуталась. Я вообще не уверена в том, что я чувствую и чего хочу; я знаю только одно: я очень устала от всего, но больше всего от ожидания.

Элла замирает на мгновение, а затем, резко выпрямившись, произносит:

– А, в принципе, знаете что, Нири? Я страшно сержусь!

– Я приглашаю вас вернуться к этому замечанию на наших последующих встречах, – после длительной паузы мягко обращается к ней Нири и добавляет уже для всей группы: – Я приглашаю всех вас еще раз задуматься о ваших отношениях с дочками; о том, что вас расстраивает, а что радует; и, что не менее важно, каким из этих чувств вы даете свободу, а какие из них запираете в себе за семью замками.

 

Нири

Холодный воздух, идущий из кондиционера, бодрит, разглаживает морщинки на лбу, приятно холодит усталые от напряжения глаза. Защита. Сегодня каждая в этой группе искала защиты. И я тоже нуждалась в защите, в том особом успокаивающем прикосновении ласковых материнских рук, когда только они способны прогнать охвативший тебя панический страх. Пока вы говорили, Элла, у меня было желание подойти и обнять вас; но еще больше мне хотелось прижаться к вам вплотную, чтобы впитать в себя всю ту любовь, которой вы способны одарить свою дочь; принять с благодарностью оказавшиеся никому не нужными вашу материнскую теплоту и заботу. Мне кажется, я никогда не смогу насытиться материнской лаской, мне всегда будет ее не хватать. Как бездонный сосуд, как ребенок, у которого забрали мать. Обида, которая обожгла вас, оставила след и на моей коже; разочарование, которое поселилось в вас, болезненными толчками пульсирует и во мне. Я, как и вы, жила по соседству с отчаяньем, пыталась с ним бороться, но скоро поняла, что это безнадежно. Когда-то и у меня была бабушка. У моей мамы была мать, ее дочка была внучкой – это была я – и все было далеко непросто. Цепочка, целиком построенная из женщин одной семьи; каждая тянет в свою сторону, нуждается в остальных, как в кислороде, но никому не готова уступить и твердо требует свою долю.

Подростковый возраст – время бунтов и мятежей. Дочь пытается вылупиться из материнского кокона. Мама говорит – вправо, я говорю – влево. А что говорит бабушка? Вправо. И будет вправо! Мама говорит вперед, я говорю – назад, ну а что же бабушка? Вперед. И было – вперед!

Почему, бабушка? Почему, мама?

Иногда, находясь рядом с бабушкой, мама на время забывала о своих обязанностях матери, но никогда не расставалась со своим положением дочери, как человек, страдающий от удушья, должен всегда иметь при себе источник кислорода. А я всегда хотела быть ее полноправной хозяйкой, иметь ее всю без остатка только для себя, подобно тому, как Эйнав безраздельно владела Эллой.

Пока я слушала Эллу, и у меня не раз возникало желание встретиться с Эйнав, понять, что заставило ее уйти. Чего мне как матери надо избегать и бояться? Я хотела разобраться и понять, в чем она так разуверилась, что предпочла все бросить и бежать; чем она была так измучена, что у нее не осталось даже желания объясниться? Что может оказаться сильнее потребности в материнской любви?

Элла, Элла! Вместо распахнутого окна, через которое вы должны были увидеть новые светлые горизонты, перед вами оказалось зеркало, в котором отразился безрадостный серый пейзаж. Рождение внучки не стало признаком счастливого выздоровления, а, наоборот, вызвало тяжелое отрезвление. Очень тяжелое. Вы мечтали, что этот ужасный отрезок пути уже вот-вот останется позади, что вы сможете стряхнуть с себя тяжелую липкую дорожную пыль и, наконец-то, вернуться к нормальной жизни, как у всех.

Вы очнулись от кошмарного сна и оказались в кошмарном сне.

Если бы я могла – это то, что я чувствовала – я бы бросилась к вам, как должна была броситься ваша дочь. Но я не могу: я веду вашу группу и обязана соблюдать дистанцию.

* * *

Я выхожу из здания и направляюсь в сторону аллеи. Я думаю о группе, о том, что сегодняшняя встреча была для них серьезным испытанием. В жизни «дочки-матери» – это не игра; там поджидает опасность, случаются травмы, – сообщил им неожиданно объявившийся посланник темных сил; и вся группа объединилась в борьбе против него, пытаясь избавиться от него, как избавляются от паршивой овцы. Без сомнения, с сегодняшней встречи в группе все изменится. Теплый, уютный женский кружок исчезнет, а вот что придет ему на смену?

 

Элла

Встреча закончена, все расходятся; и опять меня останавливает Маргалит, обнимает за плечи и отводит в сторону. Мне приятно касание ее рук, сильных и мягких одновременно. Она стоит напротив меня и, не снимая рук с плеч, смотрит прямо в глаза.

Вы в порядке? – встревоженно спрашивает она.

Я в порядке, – успокаиваю я ее и понимаю, что больше всего сейчас мне хочется остаться одной.

Я прощаюсь с Нири и выхожу. Все как в тумане. Чувство радости и надежды, о которых я говорила совсем недавно, сменяются на плач, который все усиливается.

«Почему ты лишаешь меня радости, Эйнав, – плачу я, – простой, полагающейся всем радости? Ты забрала у меня себя, а теперь отбираешь и внучку. Почему ты отнимаешь у меня ее крохотные вещи, пухленькие ножки, ее особенный молочный запах, спрятанный в складочках между плечиком и шейкой? Я тоже хочу ползать с ней по полу, отодвигать мешающие ей предметы, петь ей смешные песенки.

Причем тут она, невинное маленькое существо; зачем ты замешиваешь и ее в неразбериху, которая царит между нами?»

«Несчастная» – выжгли клеймо у меня на лбу полные жалости глаза женщин; мать, лишенная дочери, бабушка, лишенная внучки. И вдруг я вижу себя, незаметно входящую в салон для новобрачных; как я стою в белом платье перед улыбающейся во все свои тридцать два зуба продавщицей и рассказываю ей о приближающейся свадьбе; и как ложь, скрывающаяся под белым лебединым шлейфом, подбирается к моему горлу, грозит задушить меня, вырваться на свободу. Я поспешно сбрасываю платье и скрываюсь за дверьми так же внезапно, как и появилась, словно тайфун.

Заблудшее дитя, ты опять сама себя обманываешь. Бедненькая малютка, одинокая брошенная девочка. И жалость к самой себе окутывает меня, опутывает меня, жалит меня. Я отдаюсь в ее ледяные руки, но затем отрываю их от себя и указываю в твою, Эйнав, сторону:

«Нехорошая! Нехорошая! Жестокая! Злая!»

«Дьявол! Эгоистка! Дрянь!»

У меня нет больше сил, но я продолжаю кричать молча: «Из-за тебя! Из-за тебя я другая, непохожая на всех! Заклейменная! С жалостью они улыбались мне; с упреком они смотрели на меня, уродку, породившую уродку! Избавиться они хотели от меня, изгнать изгнанную! Из-за тебя!»

А где ты, Ора? Сбежала от всего и оставила меня одну, брошенную всеми; исчезла навсегда, безвозвратно. Как мы тебя ж да ли, я и Эйнав! Часами мы сиде ли на скамейке под деревом возле твоего дома. Твой вечно сердитый сосед из квартиры напротив умер – и появились новые жильцы; они затеяли ремонт, который длился несколько месяцев. А тебя все не было. Пришел день, и умерла твоя мама – ушла тихо и незаметно, – а ты так и не появилась. Я стояла на кладбище – круглая сирота, оглохшая и ослепшая от боли – но ты не вернулась.

А ты, Далья, моя любимая подружка и соседка, от тебя сбежала я сама. Сколько энергии ушло на всевозможные увертки и отговорки, прежде чем ты сдалась и оставила меня в покое. Я помню, как ты в первый раз вошла ко мне и протянула с порога медовый пирог.

– Добро пожаловать, – сказала ты, будто бы была хозяйкой всего дома, – меня зовут Далья; ты можешь заходить к нам, когда тебе вздумается, и если тебе нужна помощь в доме – повесить картины или полки, – мой муж всегда будет рад тебе помочь.

На твоем лице сияла улыбка, которая начинается в сердце и выплескивается из глаз. Уже в тот же вечер нашелся предлог, и я сидела у тебя на кухне, околдованная запахами, теплом и детскими голосами. Мы привязались одна к другой, как сестры после многолетней разлуки, и оставались такими до тех пор, пока я, повиснув над пропастью, не расцепила пальцы.

* * *

Назавтра я сижу в уголке приемной напротив двери с табличкой «Д-р. Машаль». Я люблю сидеть здесь, в «моей личной канцелярии», которую я так долго обустраивала; все тут продумано, удобно и надежно. Над стопкой бумаг висит фотография Эйнав. Ты тогда сказала, что выбрала для меня свою самую красивую фотографию, и я всматривалась в пейзаж у тебя за спиной, пытаясь разгадать, где и с кем ты могла быть такой счастливой. Сегодня нет большой очереди: доктор Машаль просил по возможности сократить прием – его жена в больнице, и он хочет успеть навестить ее еще и вечером. Я взяла список и разделила его надвое: перед кем врата его кабинета сегодня распахнутся, а перед кем – нет. В первую группу я записала все срочные случаи и добавила одну новенькую, но очень напуганную пациентку.

Туда же я внесла и данные Яира. Я люблю, когда он заходит; он всегда приходит пораньше и садится возле меня поболтать. Яир – вдовец, его жена погибла шесть лет тому назад в аварии. С тех пор он почти не выезжает за город. Мне нравится его прямодушие, он – честный. Когда он был здесь в прошлый раз, я заглянула в его карточку. Секретарша, которая работает у одного и того же врача столько лет, – сказала я себе, – должна знать его пациентов не только в лицо. Но я-то знаю правду! Яир страдает псориазом – розовые пятна и шелушащиеся бляшки покрывают его кожу. В этот раз Создатель не промахнулся: дал болезнь, которую невозможно скрыть, человеку, который не страшится чужих глаз.

– Как дела, Элла? – спрашивает Яир с порога. – Вы выглядите как-то необычно.

Меня разбирает любопытство:

– Да? А как именно?

– Вы мне кажетесь… как бы это сказать, более четкой. Вы всегда казались мне… чуть приглушенной.

Я уже привыкла к его странным образным выражениям, но все-таки на этот раз ему удалось меня удивить.

– Попали в точку! – отвечаю я, не совсем понимая, куда мы оба клоним.

– Так что же произошло? – подхватывает Яир.

– Вы видите фотографию Эйнав? Я хочу вам что-то рассказать, – неожиданно слышу я саму себя и в нескольких словах рассказываю ему нашу историю.

– Нелегко, совсем нелегко, Элла. И что вы собираетесь делать? – спрашивает он, когда я замолкаю.

– Сейчас – уже ничего. Знаете, что я вдруг представила? Как в один прекрасный день она придет домой, и я буду стоять в дверях и не дам ей войти. Она, конечно, скажет: «Это и мой дом». – А я отвечу: «Уже нет!» – И захлопну дверь. Вот, что я собираюсь сделать.

Я смотрю в его добрые глаза и чувствую, как влажнеют мои.

– Я хочу покоя: не думать, не прислушиваться, не искать, не ждать.

Я смахиваю слезу и твердо продолжаю:

– Она не заслуживает того, чтобы я ее ждала! Я очень сержусь на нее. Она плохой ребенок, и всегда была такой! Правда. Мне неприятно говорить об этом сейчас, но всегда в ней была какая-то… недоброта. Еще когда она была маленькой и я просила ее в чем-нибудь мне помочь, сделать какую-нибудь мелочь, ей доставляло удовольствие ответить, этак свысока: «А я сейчас не могу». Может, мне надо было уже тогда не уступать, быть более требовательной, но было в ней что-то такое, что будто бы предупреждало: не начинай со мной, у тебя все равно ничего не получится, и ты еще пожалеешь, что это затеяла. Мне надо было быть внимательней: может, я бы поняла намеки, которые она оставляла – скорее всего подсознательно – уже с раннего детства; и тогда, возможно…

Яир внимательно, не прерывая, слушает.

– Иногда мы шли к Оре и проводили там целый день; только мы втроем, как маленькая семья, и в конце Эйнав плакала потому, что не хотела идти домой.

– Дети часто плачут, когда кончается кайф, – замечает Яир.

– Да, но у меня было чувство, что ей доставляет удовольствие уколоть меня. Что не из любви к Оре она это делает, а из желания сделать мне больно. И Ора тоже… они обе… двое против одной. Они, бывало, кувыркались на ковре и изображали передо мной влюбленную парочку, которая наслаждается, когда на нее смотрят другие.

Открывается дверь, и доктор Машаль провожает пациентку к выходу. Яир, извинившись, заходит в кабинет.

Эйнав, моя девочка, сколько порций боли ты влила в меня взамен молока, которое высасывала из меня до последней капли, а потом так же, до последней капли, тебя вырывало, пока я не прекратила кормить. «Она не прибавляет в весе!» – обвинила меня сестра в детской консультации и велела перейти на детское питание. А мне так нужно было тебя кормить, прижимая тебя к себе и отдаваясь твоим глазам!

Теперь у тебя есть новое оружие против меня. Маленький ребенок, твоя дочка – моя внучка. Она всегда будет на твоей стороне, и вы будете стоять против меня и улыбаться. Ты опять победила.