Небо побледнело, на полях созревал урожай. Кустики картофеля потеряли свои молочно-жёлтые, с голубыми прожилками цветы и покрылись ягодами. Не стало слышно чибисов, — они собрались в стаи и улетели. На бледных скошенных лугах собирались большими стаями скворцы, болтали и чирикали так, что было слышно по всей округе. Затем поднимались, шумя, как надвигающаяся гроза, налетали на кусты рябины и лакомились.

Вскоре жатва была в разгаре, и поля огласились посвистом. После этого настала пора убирать картофель; а когда покончили с этим, принялись за рожь.

Так кончилось лето. Рабочую утварь и упряжь убрали в дом, летние ограды с воротцами — в сарай. Коровы ещё разгуливали повсюду, забредали в огороды, доедая остатки травы. Но чаще всего они искали убежища около каменных изгородей и стен; им так хотелось в дом, и они мечтали о зимнем покое и тёплых стойлах.

Ветер с дождём глодал стены и углы, просачивался внутрь, завывая осенней тоской. Небо нависало, безжизненно-серое, гнало и швыряло на землю тяжёлые дождевые капли.

…Энок был единственным, кто ещё не собрал картошку. У него было так мало помощников, что он всегда опаздывал с уборкой. Но теперь у него оставался лишь один участок на поле, и он был таким маленьким, что Гуннар и Каролус вполне могли с ним управиться за день. Так что Энок мог в это время поработать с плугом, а Йорина помочь Анне с маслобойкой.

Гуннар и Каролус старались изо всех сил; «нечего болтать!» — ведь так приятно закончить с осенней страдой. Но уборка картофеля шла не так скоро, как хотелось, и Каролус то и дело позволял себе передохнуть.

— Чёртова работа! — ворчал Гуннар, копаясь в сырой земле руками, красными, как клешни омара.

— О да, — подтвердил Каролус. — Я думаю, я всё-таки пойду служить моряком!

— Я думаю, это здорово. Я тоже хочу, но ты никому не говори.

— Ты тоже не говори.

— Никогда!

… — Тихо, что это?

Послушались жуткие, хрипящие звуки, дикий, ужасный гром пугающих криков высоко в небе — это были серые гуси.

Трепеща на ветру, большим, беспокойным треугольником, они летели к югу.

— Надо же, они полетели. Куда, думаешь, они летят?

— Они летят в Аравию! — сказал Каролус.

— Ох, улететь бы с ними!

— Да, стать птицей и улететь!

Долго следили они за стаей птиц, которая понемногу растворялась в серых облаках, исчезая.

— А где находится Аравия? — поинтересовался Гуннар.

— Аравия? — Каролус выглядел серьёзным, точь-в-точь как его отец. — Аравия, — заговорил он певуче, — находится семь раз по семь дней пути к югу от нас; южнее моря, южнее Фландрии, южнее Испании и Цезаря и Римского папы, и южнее тех мест, где живут негры!

— О-о. Это далеко.

— А правит у них великий халиф Хадональд Раши, и он живёт во дворце из золота. А колонны в том замке из мрамора и слоновьей кости. А королева и все придворные одеты в шелка и пурпурные одеянья; а посреди дворца стоит фонтан из яшмы и смарагдов, и из него бежит не вода, а поток сияющих жемчужин. А сам Хадональд Раши сидит на высоком троне из чистого золота со скипетром из брильянтов, яшмы и аметиста и сияет, как солнце, над всем своим королевством!

Каролус забыл обо всём на свете, погрузившись в мечтания, чёрные глаза его сверкали.

— Нам бы туда, — пробормотал Гуннар.

— Да я бы хотел быть там хоть самым простым рабом, — заявил Каролус, — потому что самый последний раб там живёт лучше, чем… здешний амтманн; и вся его работа — набивать трубку для Хадональда Раши, играть ему на лютне и носить шёлковую фату королевы; её носят пять сотен рабов; потому что она такая длинная, как дорога отсюда до Рамстада.

— О-о!

— А у каждого раба есть своя рабыня, молодая и красивая, как прекраснейшая роза, и сияющая, как солнце, с глазами, как звёзды; потому что лишь тех рабынь, что красивы, как принцессы, берут во дворец. И они поют чудесные песни, пляшут, играют на лютнях и цитрах; а ночью они нежатся в бескрайних садах под высокими пальмами и ливанскими кедрами каждая со своим любимым, и любят друг друга, и целуют. А потом возвращаются во дворец, ложатся на мягкие шёлковые перины и спят друг возле друга, пока Хадональд Раши не встанет и не зазвонит в свой большой колокол, который слышно по всей Аравии!

— Нет, я так не хочу, — заворчал Гуннар; он не любил, когда его будили по утрам.

— Но ты знаешь, это вовсе не обязательно!

— Махнём туда? — спросил Гуннар.

— Да, когда-нибудь, но это далеко. Сперва нам нужно переплыть океан; потом по реке Рин много сотен миль, и мы попадём во Фландрию и в Бургундию, а потом к римскому цезарю; а дальше через королевство папы и через земли турков.

— Они едят человеческое мясо?

— Да; но мы прикинемся пилигримами, будто идём поклониться гробу Господню, тогда они нас не тронут.

— Фу; я так боюсь!

— Нет, тебе не стоит бояться; они настолько порядочные, что убивают только рыцарей и солдат.

Каролус немного поковырялся в земле; но он настолько погрузился в свои мечты, что толку было мало.

— А мы не можем сбежать? — спросил Гуннар.

— Да; тёмной ночью, когда все будут спать и никто не узнает, мы встанем, возьмём то, что нам надо, одежду, еду, золото и серебро, и побежим полями к морю.

В тот же миг Каролус бурно принялся за работу, копая так, что земля летела во все стороны.

— Твой отец вернулся, — прошептал он, — давай за работу!

— Да, но кто был тот, — продолжал Каролус нарочно громко, — кто прожил сорок дней и сорок ночей без пищи? Можешь сказать? О, отец пришёл! — вскричал он удивлённо самым что ни на есть радостным голосом. — Не сердитесь на меня, отец, я только решил потягаться с Гуннаром в священной истории, и это было так здорово, что мы забыли…

— Я вам помогу, — отвечал Энок. — Всему своё время, Каролус!

…Гуннару было теперь легче во многих отношениях — Каролус умел ловко обращаться с отцом, и мальчишки чаще всего делали, что хотели. Хорошо было и то, что Гуннару и Каролусу доставалась приятная работа, а выносить навоз и заниматься прочей дрянью приходилось Йорине.

И даже если работа была не очень приятная, когда они, к примеру, вымачивали или дубили кожу, то работать было веселее, если Каролус был рядом. Он рассказывал байки или просто болтал, и время текло быстрее, чем обычно. Да, большую часть работы приходилось делать Гуннару, но это его не беспокоило.

Анна вскоре приметила, что Гуннар не один промышляет на кухне, и вынуждена была держать продукты под замком. Особенно это касалось масла, которого она оставляла мальчишкам по чуть-чуть, так что они обходились этим, и покражи казались не очень заметными. Энок иногда удивлялся, отчего в этом году у них так немного масла, и Анна жаловалась на корма: трава была такой размытой и скудной в нынешнее дождливое лето, заметила она. Энок качал головой: нет, сено здесь ни при чём, это — знак свыше; пожалуй, не завёлся ли здесь кто-нибудь… нечистый на руку?

— Нет, я думаю, вовсе нет, я ведь слежу и за Каролусом, и за Йориной, но они в этом отношении ведут себя порядочно, — Анна зарделась.

— Да, слава Богу, коли так, — отвечал Энок.

…А Гуннар вскоре понял, что труд рассказчика должен как-то оплачиваться — он вынужден был давать Каролусу «подарки» или же менять свои личные вещи на всякую ерунду. Так, Гуннар выменял свой ножик, в котором потом чрезвычайно нуждался, на красивую ручку с пером и изображение Девы Марии. Но хуже было тогда, когда он решил отдать Каролусу одно из старых золотых колец, принадлежавших матери и спрятанных в комоде. Тут Гуннар не на шутку испугался. Плача, он явился к Каролусу и умолял вернуть кольцо, иначе ему придётся сказать матери. Каролус захохотал.

— Знай, это я всего лишь пошутил, — сказал он, — я не хочу брать у тебя ничего против твоего желания! — И отдал Гуннару кольцо.

После этого Гуннар ещё больше стал доверять Каролусу. Они даже залезли в комод, разглядывали старый материн наряд, и Каролус заявил, что такие вещи необычайно красивы.

Но окончательно они подружились лишь после того, как попали в серьёзную переделку.

У Гуннара была одна вещь, которую он прятал от Каролуса: маленький кошелёк со скиллингами. Целых двенадцать с половиной скиллингов было в нём, и Гуннар боялся, что покажи он Каролусу своё сокровище — он тотчас захочет им овладеть. И спрятал кошелёк подальше в голубом материном сундуке в комнате.

И забыл про него.

Однажды, в воскресенье после обеда, Каролус и Гуннар очутились возле этого сундука.

— Что здесь? — полюбопытствовал Каролус.

— Там только одежда, — ответил Гуннар и поднял крышку, ни о чём не подозревая. Каролус же принялся рыться и копаться в сундуке, и когда Гуннар опомнился, было уже поздно: Каролус нашёл кошелёк.

— Это что? Кошелёк… со скиллингами, это твой?

Гуннар попытался отнять у него кошелёк:

— Да, мне дал их Тронд Молар, и я хочу купить себе шапку…

— Не бойся, я не заберу их у тебя! — засмеялся Каролус. — Один, два, три… двенадцать, двенадцать с половиной; ха-ха, ты думаешь, хватит на шапку? Нет уж, дудки. Но моя мать достанет тебе шапку, новенькую, с иголочки, и красивую, с золотой тесьмой и с перьями — она привезёт её из Швеции, правда; так я отдам ей эти деньги? Тогда получишь свою шапку к весне, слышь?

Кончилось тем, что Каролус взял кошелёк.

Но на другой день явился человек и спросил у Энока денег. Оказалось, что нужной суммы не хватало, и тогда Анна спросила:

— Гуннар, может, ты одолжишь ненадолго отцу из своих скиллингов?

Гуннар похолодел. Каролуса не было дома, и он понятия не имел, где кошелёк.

— Да, это верно, — согласился Энок.

— Кошелёк в моём голубом сундуке, — сказала Анна; Энок отправился за ним.

Всё в комнате завертелось перед Гуннаром, он понимал, куда может зайти дело. Тяжесть сдавила грудь, и ему захотелось плакать. Отец вернулся со словами:

— Вы знаете, где этот кошелёк, найдите его!

Анна уселась — пришло время кормить грудью маленького Паулюса, так что она не могла идти, и сказала:

— Но ты же знаешь, Гуннар, где кошелёк?

— Да, живо, Гуннар! — приказал Энок.

Гуннар сообразил, что если он соврёт, то получит розог; но если скажет правду — тоже получит, и к тому же поссорится с Каролусом. Он сидел между двух огней. Но лучше было соврать.

— Ну? — рассердился Энок.

Гуннар зашевелил губами, но не мог произнести ни слова…

— Что ты сказал? — переспросил Энок.

— Я не знаю… где кошелёк…

— Говоришь, не знаешь? — Энок посмотрел так, что Гуннар ещё больше похолодел.

Пришлось послать на соседний хутор за восемью скиллингами; пока их не принесут, у Гуннара ещё есть надежда. Он сидел на скамейке у стола, посиневший и бледный, словно в ожидании смерти. В ушах свистело. О, только бы Каролус вернулся, только бы он вернулся! О, хоть бы пришлось идти за деньгами в Стурбрекке; тогда Каролус успеет… Каролус? Нет, это Серина. Со скиллингами. Человек получил свои деньги и ушёл. Спасения нет…

Энок вернулся. Комната покачнулась, одна её половина поехала куда-то вниз… Гуннар не мог больше сдерживаться и заревел.

— А теперь ты расскажешь, что случилось с кошельком, Гуннар.

Отец подошёл к столу и оказался как раз над Гуннаром. Тот зашлёпал губами, желая что-то сказать.

— Ну? Ну???

— Я потерял его! — вскричал Гуннар, захлёбываясь от дикого плача.

— Бог с тобой, Гуннар! — пробормотала Анна.

— Потерял? — вскричал Энок. — Как ты умудрился?

Уф, теперь надо что-то придумать.

— Где ты его потерял? — Энок выглядел ужасно сердитым.

— В… на… сеновале…

— Но как он мог оказаться на сеновале, когда он лежал в сундуке?

Гуннар думал и плакал, плакал и думал:

— Я… хотел… м-м-м…

— Что? — Энок наклонился и схватил его за плечо.

— Я хотел посмотреть на скиллинги, м-м-м-м…

— И ты взял кошелёк из сундука?

— М-да, м-м-м…у-у-у…

— Да, и кланялся своим скиллингам, как идолу. Да, а потом засунул кошелёк в карман и отправился с ним на сеновал?

— М-да… м-м-м…у-у-у…

— И там ты его потерял. И с тех пор ходишь и молчишь, и скрываешь это от нас. Что ж, теперь я проучу тебя как следует, чтобы со мной не случилось того же, что с епископом Эли…

И он закатил Гуннару такую жуткую порку, какой не было никогда. Одна порция, после неё тотчас же другая; бедняга извивался, как будто хотел выползти из своей кожи, и орал во всю глотку, захлёбываясь, нечеловеческим воплем. Анна сперва рассердилась на него; он заслужил порки; подумать только — потерял деньги! Но это было слишком жестоко; он мог убить мальчишку…

— Нет, Энок! Господи! Энок!

Но в этой комнате, пропитанной волчьей злобой, она уже не слышала своего голоса. Наконец Гуннар вырвался из отцовских лап; пополз по полу на четвереньках, дрожа, икая, безмолвный, ничего уже не соображающий… Анна задрожала:

— Ты что, с ума сошёл?

— Лучше я сейчас накажу его, — ответил Энок, — чем он впадёт в руки Бога живого!

Гуннар натянул свои кожаные брюки и скрылся в проходе, через кухню и чёрный ход, через двор на сеновал, всё время надрываясь от плача, который невозможно было слышать; на сеновале его могли найти, он забрался в хлев, там спрятался в самый тёмный уголок и дал волю слезам. О боже! Как жгло спину! Он ревел и ревел, пока сам не испугался своего рёва. Каролус явился на двор, руки в карманы, бездельничая и ни о чём не думая. Проходя мимо сеновала, услыхал сквозь шум ветра странное завывание; что это? Он остановился и прислушался; неужели там люди? Послушав, он пошёл искать и наконец забрался в козий хлев и там нашёл Гуннара. И узнал обо всём.

И тогда его бродяжье сердце содрогнулось, и он тотчас же помчался за кошельком, вернулся к Гуннару и всё ему вернул.

— Бедняга, ты так пострадал из-за меня! О нет, почему меня не было дома?

Каролус похлопал Гуннара по щеке и утешал его:

— Гуннар, хватит реветь. Ты получишь шапку просто так, я поговорю с матерью. А не сможет она достать — тогда я подарю тебе шапку, когда вырасту большой; ведь не так долго осталось ждать, ты знаешь! О, ты был так добр ко мне, что не выдал меня! Ты молодец, Гуннар! Так, пошли домой; ты не бойся, я ведь рядом!

Гуннар мало-помалу пришёл в себя.

— А теперь ты не должен говорить отцу, что я вернул тебе деньги; так что ты можешь потратить их на что хочешь, не правда ли?

— Д-да, — икнул Гуннар; он улыбнулся сквозь слёзы.

В этот миг он позабыл, что Каролус был цыганом. Каролус был для него лучшим парнем на свете.