Никогда не подозревал Энок, что жизнь в Господе так блаженна, хотя весь мир земной твердил ему об этом.

Он читал о том мире, который превыше всякого разумения; но то были для него только слова, безо всякого смысла. Нужны были усилия, полагал он, дабы пробудиться от душевной спячки, избежать адской бездны. Все твердили о небесной радости, покое и высшей мудрости, но это казалось всего лишь мечтой, в которую все вынуждены были верить, дабы укрепить себя и творить добро здесь, в мире земном.

О, как же он был недалёк! Как жесток он был к самому себе, преграждая себе путь к этому чудесному блаженству!

Но теперь он узрел и познал эту радость. То, во что он прежде не верил, теперь стало для него осязаемым.

Есть нечто большее, то, о чём невозможно услышать от кого-либо или о чём нельзя прочесть в книгах; его не выразить человеческим языком. Энок пребывал на небесах; он был спасён. Все его грехи были брошены в океан и не могли к нему вернуться. Он был чист, как белая шерсть ягнёнка, как сверкающий снег; как Спаситель, умерший на кресте, и дьявол не смел тронуть его пальцем. Энока переполняла радость, жажда жизни, он ликовал и был как никогда уверен в себе, ничто в мире не было таким незыблемым, как его блаженство. Всё прочее могло быть обманом, иллюзией, но это не было ни видением, ни заблуждением: то была сама жизнь, говорившая: «Верую» и «Аминь».

Это был новый человек, вновь сотворённый всемогуществом Господа вопреки его, Энока, собственному разумению. Ему было чуждо то, чего он желал прежде, а то, что раньше казалось безрассудством, отныне стало всей его жизнью. И вместо страха и беспокойства, с коим он никогда не мог совладать, его сердце исполнилось светом, теплом, радостью, любовью и силой; и он до сих пор не мог осознать, откуда только взялось всё это, о чём он никогда не мог помыслить?

«О радость, что превыше всех радостей земных! О небесный покой и свет!» — звучало в душе Энока хвалебной песнью. «О жалкий мертвец, где твоё жало? Презренный искуситель, где твоя гордыня? Да, теперь есть тот, кто может тебя усмирить! Лежи и корчись в аду, одряхлевший ядовитый змей!»

Неутолимая жажда молитвы переполнила Энока; он обращался к Господу и не чуял усталости, молитвы стали его дыханием, а Слово Божие — его пищей; и пищей, и питьём, и досугом, и радостью; его страстным томлением и неутомимым желанием. Словам молитвы вторил сам Господь и Святой Дух; душа нашла своего жениха в пламени божественной любви; и они сочетались браком, и стали единым целым.

Прежде Энок был вне Господнего блаженства, но лишь желал благословения, но когда Господь говорил людям, Его слова не были обращены к нему. Но отныне он пребывал во блаженстве, среди тех, кто уверовал в Господа, и Его слова были обращены и к нему, Эноку. Всё прекрасное и светлое, возвышенное и чудесное, все великие благословения и нежные слова любви Господней — всё было дня Энока. Проклятия и гнев Божий миновали его. Не проклятие, а надежда была с ним; о ликование, о триумф! А слова молитвы открывали ему новые радости, новые богатства, в своей блаженной таинственности и незримом сиянии! Он жаждал плыть в океане света и жизни, нежиться в тепле под солнцем, мечтать и молиться о благах Господних; и он искал помощь и поддержку во всяком противостоянии, утешение во всякой скорби, лекарство против всех недугов, знание во всяком сомнении, заплату на все прорехи, покой после всех потрясений и жизнь назло всем бурям. Слово Господа было его домом, его жилищем и его замком, его храмом и приютом, его святилищем и раем. А если настанут тяжёлые времена и грядет Сатана, — тогда Слово станет его бойницей и крепостью. Там Энок отыщет и меч, и щит, и лук, и стрелы, и силу свою; но прежде всего он хотел обрести то, что держало его, когда всё вокруг рушилось: сильную руку с раной от гвоздя.

И он стал как дитя, дабы исполнять отныне волю Господа. Теперь это стало всей его жизнью, Энок не мог существовать без него. Он не заслужил ничего подобного, но всё же… даже если ему суждено попасть в ад, он всё равно будет исполнять волю Бога. В малом, равно как и в великом, — во всяком ничтожном деле. Энок не думал ни о чём другом, кроме как о том, чего хотел от него Всевышний.

Он поднялся рано утром, в пять часов; мы не должны расслабляться и потворствовать своей плоти. Гуннару тоже пришлось вставать, как он ни хныкал и ни упирался, и даже мать просила оставить его в покое — но нет, никакого идолопоклонничества, никаких нежностей и сладостей! А у Серины пошла сыпь, и ей не пришлось подыматься: всегда-то ей везло!

День начался с молитв и песнопений. Работник и служанка тоже обязаны были присутствовать: Энок был хозяином и отвечал за всех обитателей усадьбы. Но он не заставил батраков опускаться на колени во время молитвы. Как и Анну: она ждала пятого ребёнка. Но Гуннару пришлось, хотя он ужасно противился. А Энок читал молитву из «Духовного союза…»

После молитвы завтракали. За столом было тихо: мы должны почитать Господа и дары Его. И нам следует помнить, что сам Бог присутствует за нашим столом, и не осквернять трапезу пустой болтовнёй. До и после еды — молитва и псалом.

Потом Энок принялся за работу, полный радостного усердия.

Сам труд свой он воспринимал теперь по-новому. Он не был более рабским, утомительным, угодным мамоне; это было служение Господу.

Бог заботится о нашем хлебе насущном. Не ради хлеба мы трудимся, но потому, что так угодно Ему.

Эта мысль неожиданно поразила Энока: даже повседневным нашим трудом мы славим Господа. Даже разгребая навоз в хлеву, Энок чувствовал себя Его служителем. Самая мелкая работа была столь же священна, как молитвы и песнопения; Господь предпослал нам это; это был и Его труд. И теперь Энок не сомневался в благословении: разве Господь не благословит своё собственное творение?

Однажды утром он обошёл сеновал и хлев, погреб и чердак, и всё хозяйство, и то было для него особенным праздником.

Святой Дух внушил Эноку: всё, что здесь, не есть твоё, — всем владеет Отец Небесный. И Энок в сердцах отрёкся от своего богатства: «Тебе, Господи, принадлежит земля, и то, что наполняет её!»

Сам он был лишь арендатором, наместником, наёмным работником; и он молился о верном служении Господу. «Да не совратит меня Сатана, дабы сохранил я то, что мне даровано; даждь мне распоряжаться дарами Твоими по воле Твоей и во Славу Твою, так, чтобы однажды Ты сказал мне: «Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего!»

Но Энок ещё не был готов. Ему было очень тяжело. Разве не было сказано, что мы должны оставить «всё, что нам дорого в этом мире», дабы вверить себя воле Божьей?

Он отдалился от жены, детей, работников, друзей; он не испытывал к ним никакой любви, кроме той, которой требовал Иисус: любви духовной, молящей лишь о спасении души.

И Энок искал у себя и в доме своём, чем бы ещё пожертвовать.

Он нашёл табак и бросил его в огонь. Но этого было мало.

Он запретил все пирушки и увеселения; не желал притрагиваться к спиртному, слушать скрипку, болтать о пустяках и читать светские книги.

Раньше его любимым времяпрепровождением было чтение рассказов и путевых заметок о далёких странах. И вечера, и выходные он тратил на эту ерунду, и такого рода чтиво помогало Дьяволу отвращать Энока от Истины. Теперь же Энок исследовал свою книжную полку и нашёл пару книг времён учительства, кои следовало предать огню: «Воспоминания о поездке в Сибирь» и «Королевские саги Снорри Стурлусона». Потом Энок нашёл «Жизнеописание Еста Бордсена»; да, оно повествовало о покаявшемся грешнике — это он, пожалуй, оставит. «Друг общества», годовой комплект, — в печку его. «Скиллинг-магазин»… его тоже следовало оставить в библиотеке, так как в нём содержались проповеди. Под конец Энок нашёл несколько газет за последние месяцы. Их он решил отослать Перу с уведомлением, что больше не желает их получать.

Энок отнёс книги в кухню и хотел сложить их в печь. Анна затряслась: «Ты хочешь спалить дорогие книги?» — и долго смотрела на мужа полуиспуганными глазами. Но он таки передумал сжигать, ушёл с книгами на чердак и швырнул их в ящик, где обретался всякий хлам.

Там же на чердаке висели старые одежды из грубой кожи; Энок заметил их, и его озарила новая мысль.

Он оглядел себя сверху вниз: одежда, которую он носил, была почти новёхонькой. И так он ходил всегда — внушал себе, что он был щёголем, желал иметь красивые вещи, чтобы хорошо выглядеть; внешний блеск, тщеславие, Адамов грех. Прочь подобную чепуху и греховные помыслы. Энок переоделся в кожаное старьё.

Штаны, отвисшие на коленках, давно сели от стирки и были коротки, куртка — слишком мала, но разве это так уж плохо для того, чтобы прикрыть грешные телеса? Он отыскал маленькую круглую шапочку с козырьком и чёрной каймой из овечьей шерсти и напялил на голову. Внизу в проходе стояла пара деревянных башмаков; они вряд ли способны были пробудить тщеславие, подумал Энок. И он обулся в них.

И тогда почувствовал он себя так хорошо и радостно. В этом одеянии он мог надёжнее противостоять дьявольским козням.

В тот же миг Анна пришла с кухни; вздрогнув, побелела: что за оборванец? Но это был Энок.

— Господи Иисусе, что ты ещё придумал?!

— «Не произноси имя Господа, Бога твоего, напрасно», — парировал Энок.

— Ты ведь не собираешься ходить в таком наряде?

— А ты знаешь, что Бог сделал Адаму и жене его одежды кожаные и одел их? Так что кожа, по-моему, вполне нам подходит.

Энок сильно клацал своими деревянными башмаками, а старые кожаные штаны трещали и поскрипывали. Быть может, он сошёл с ума?

…Всё в доме переменилось. И Анна должна была привыкать к этому, шаг за шагом. Всякая выдумка Энока объявлялась «волей Божьей», а на все увещевания он отвечал словами Библии. Домашние всегда испытывали к нему почтительный трепет, теперь же более того: он внушал им страх. И Анна ничем не могла помочь: она боялась его. Энока будто заколдовали. То, что он говорил, было как бы не от мира сего; он не мог говорить и думать как обычный человек. И под его ледяным взором и застывшим холодным лицом Анна чувствовала себя оцепеневшей, беспомощной и растерянной, и говорить с ним было то же, что и со стеной. Иногда она срывалась на плач, но её слёзы не трогали его, он лишь объяснял их причину.

— Ты плачешь сейчас, — говорил Энок, — как раз потому, что Бог желает того. Когда Господь хочет чего-нибудь, наша плоть всегда рыдает. «Плотские помышления суть вражда против Бога». «Ибо плоть желает противного духу, а дух — противного плоти».

Он совался в каждую мелочь. Для Господа нет разницы, как у нас, между «большим» и «малым»; всё ничтожно пред Ним, но всё может стать великим; Бог лишь вопрошает наши сердца; «и не сообразуйтесь с миром сим». И в противостоянии Лукавому не менее важно обращать внимание на «мелочи жизни».

Всё должно было идти к тому, чтобы «отрешиться от себя». «Распять плоть со страстями и похотями». Остерегаться «обжорства и пьянства». Отвергать всё, что относится к «соблазну, похоти и распущенной жизни». Никогда не вкушать жирной или обильной пищи, и не возбуждать аппетит изобилием блюд, равно как и искусно приготовленным кушаньем. Червивый мешок, гнездилище греха, кое мы называем плотью, вполне обойдётся самым скудным и безвкусным из того, что нам даровал Господь. Здоровье и силу Он даёт нам во время молитвы; и мы не станем здоровее оттого, что будем объедаться, как свиньи. Горячая пища на стол должна подаваться раз в день, и ни разу — по воскресеньям: в этот день мы Должны отдыхать, в том числе и от стряпни.

И так мы должны довольствоваться тем, что нам ниспослано Богом. Того, что растёт на нашей земле, нам хватит, даже более того. Никогда не услаждать себя заморскими лакомствами. Особенно следует воздерживаться от кофе, к которому народ так пристрастился в последнее время. Если б Господь желал, чтобы мы пили кофе, — Он позволил бы кофейному дереву расти здесь, на севере.

Так же нам надлежит поступать с одеждой и платьем. Покупные наряды — это всё суета и внешний блеск. Так же неразумно украшать ткани или вещи цветастыми узорами; тем двум цветам, что дал Господь, мы вполне можем радоваться, и нам не следует вмешиваться в Его замыслы. Не хотим ходить в белом — можно держать чёрных овец и прясть пряжу из их шерсти. Или же носить одежды из кожи, созданные Богом именно для нас.

В доме должны царить порядок и благонравие; Господь даровал нам Слово, Он не терпит пустой болтовни. И Он не любит, когда принимают пищу когда попало; дети должны есть только в установленное время, вместе со всеми. Им также надлежит благоговеть пред дарами Господними. Воистину Энок хотел сказать, как Иисус Навин: «Я и мой дом будем служить Господу!»

Анна перестала спорить с мужем. Всё равно никакого проку; его нынешнее помрачение наверняка пройдёт само собой. Она даже не пыталась что-то делать против его воли, даже тайком: у кого есть голова на плечах, тот не станет тягаться с безумцем. Хорошо ещё, что он не запирал от неё комнаты и не отнимал ключей…

Сказал бы ей кто-нибудь об этом тогда, когда она, молодая девушка, переехала на хутор Хове! О да, да; тягот в этом мире на всех хватит. Только бы он, Энок, окончательно не сошёл с ума!