Приближалось время занятий в школе, и Анна радовалась этому.

Одну неделю осенью и одну — весной уроки проходили в усадьбе Хове, и это было весёлое время. Да, школа порой приносила некий беспорядок и хлопоты в доме, но было и немало приятных вещей. Достаточно было посмотреть на этих резвых детей, как все тяжкие мысли уходили прочь. Эти малыши так легко воспринимали мир, они не забивали себе голову заботами о завтрашнем дне. Когда-нибудь настанет их черёд заботиться, но сейчас, пока они не повзрослели, им так хорошо! И Анна так любила сидеть рядом с ними за прялкой и слушать, как учитель спрашивает уроки. И эти часы ей были очень приятны. Если она не узнавала для себя чего-то нового, то могла вспомнить то, что позабыла со школьных лет; и в памяти ясно оживала пора её детства. Иногда ей даже казалось, что она вновь переживает свои детские годы.

А когда наступал вечер и оканчивались занятия, и учитель усаживался поболтать с домочадцами, это тоже было замечательно. От него можно было услышать многое из того, о чём никто не знал раньше; а если кто-нибудь начинал шутить и смеяться, то в этом не было ничего зазорного. Прежнего учителя, Таралда Аксдала, в усадьбе знали так хорошо, что он почти сделался своим; и немало огорчились и стар и млад, когда узнали осенью, что он вынужден был оставить учительство.

Теперь вместо него пришёл молодой Тёнес, сын Торкеля Туаланда; будет ли с ним так же хорошо — это ещё вопрос. Этого парня не знали в округе; вырос он у своего дяди далеко отсюда на юге, и о нём лишь ходили слухи, будто он со странностями. Он не водил дружбы со сверстниками, не отличался усердием в работе; всё, чего он хотел, — читать и писать; говаривали даже, будто он сочиняет стишки. Дядя отправил его в новую школу там, на юге, которую называли «школой для учителей», так что он мог сделаться преподавателем. Посмотрим, что из этого выйдет. Пожалуй, он смыслит в учительстве, раз учился этому; и это, наверно, хорошо, особенно для Гуннара. У него с учёбой дела шли неважно. Голова на плечах есть, да вот охоты недостаёт.

Но теперь, как ни странно было это слышать, мальчику самому очень хотелось в школу. Но на то у него была своя причина, о которой Анна узнала вскоре.

Отец сделал ему штаны из кожи, и Гуннар так стыдился этого, что с тех пор, как начал их носить, он как будто стал бояться людей. Особенно стеснялся он своих бывших друзей, детей Пера, что жил к северу от Хове; и даже маленькая Олина подняла Гуннара на смех, едва завидев его в этих штанах. Не больно радовался он и деревянным башмакам, кои получил в придачу. И теперь Гуннар надеялся, что в школу ему позволят надеть праздничную одежду, и он так радовался этому, что позабыл о своей нелюбви к книгам.

Мать его смеялась: «Вот видишь, эти штаны из кожи сослужили добрую службу!»

…Но надо же было опять случиться неприятному! Это была просто чертовщина.

Случилось это спустя несколько дней после того, как «чадо Божье» из Хейаланда пожаловало в дом — маленькая смуглая девчушка, которую звали Йорина. В тот вечер все собрались возле печки; Энок чинил кадки, Анна и Марта пряли, Гуннар и Серина читали книжку, а Йорина чесала шерсть.

Вдруг Марта прыснула и захохотала. Должно быть, она вспомнила нечто настолько смешное, что уже не могла сдержаться.

— Ой, не могу; обхохочешься! — извиняясь, сказала она и поведала историю.

Она сегодня ходила к колодцу и там видела «этого полудурка, студента Ульсена. Он явился вразвалочку, в длинном пальто, при цилиндре, с тросточкой, такой стройный и элегантный, что просто загляденье! Однако надо же такому случиться, что тропинку занесло снегом, и он уже не мог раскачиваться в такт своей походке. Он был в чудном расположении духа, вышагивал, задрав нос, но как-то странно покачивался, пока так плёлся и тащился; ой, это была такая умора! Но потом — хи-хи-хи! — то ли он споткнулся, то ли чего ещё — хи-хи-хи — как он плюхнется во весь рост — задницей в сугроб, ноги торчат; шляпа в одну сторону, палка в другую; и как он давай ругаться — на чём свет стоит: хи-хи-хи! — чуть не померла со смеху!»

Все, кто слушал её, тоже посмеялись; лишь Энок сидел строгий и насупленный, стуча по обручу бадьи. Он взглянул исподлобья, уставился на своих домочадцев.

Все разом утихли и принялись каждый за свою работу; Марта зарделась и принялась вертеть прялку.

— Нам, пожалуй, не подобает смеяться, — заявил Энок. — Иисус никогда не смеялся.

— Можно подумать, есть смысл в том, чтобы равнять нас с ним… — Анна остановила свою прялку и немного поправила моток.

— Но мы должны следовать его примеру. И нам также следует помнить, что наступит день, когда нам зачтётся всякое слово, сказанное нами всуе.

Прялки вертелись одна быстрее другой.

— Об этом не сказано в моём толковании Писания, — отважилась сказать Йорина, кряхтя и краснея.

— Что же там сказано? — спросил Энок участливо; ему нравилось это «чадо Божье».

— Там сказано: «Всякое неподобающее слово, сказанное вами», гм, — она покраснела, как раскалённый уголёк.

— Ага, и ты тоже прочла это скверное толкование! Тебе следует сжечь его, Йорина. Я куплю тебе новое, когда в следующий раз поеду в город.

Анна и Марта сидели, вытаращив глаза.

— Что ты говоришь! Разве оно неправильное, это новое толкование?

— Есть два новых; одно вполне верное, но другое лживое.

— Да, но… разве церковь позволяет издавать такое?

— Вы знаете, что придут лживые Иисусы и лжепророки, и наступят последние времена. И они будут приятными внешне и такими хитрыми, что совратят многих. Этот священник Вексельс и есть, пожалуй, лжепророк. Голова его забита бреднями, он верит во всякий вздор.

— Это ужасно!

Прялки закрутились по-новому.

— О да, — вздохнул Энок, — это ужасно. Нужно лишь молить Господа, дабы уберёг нас… и избавил от лукавого. Подумать только: ведь он дошёл до того, что решил, будто тем, кто горит в аду, уготовано спасение!

— Господи!.. Неужели он такой слепец?

Прялки остановились.

— И это он написал в своём толковании, так что некоторые поверят, будто это истинное Слово Божье!

— Подумать только!

— Невозможно поверить!

В доме воцарилась гробовая тишина. Йорина, сидевшая позади, придвинулась поближе к свету.

— И он будет священником, правильно я поняла? — спросила Марта.

— Да, он священнослужитель.

— Да, но какой же из него тогда священник? — заявила Анна. — Насколько я знаю, он не может проповедовать в церкви?

— Будем надеяться. Но он издаёт книги, и это гораздо хуже. Этим он может совратить многих.

— Это невозможно…

Прялки крутились, медленно и задумчиво.

— Он получит своё… в Судный день, — сказал Энок; он стучал и колотил по кадке, словно это была голова лжепророка. — Ибо сказано, что «кто соблазнит одного из малых сих… тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили его во глубине морской».

— Но как наши священники позволили выпустить такую книгу… не понимаю.

— Она была разрешена к изданию, и лжепророк решил, что он может быть спокоен. Вот ещё одно наказание, ниспосланное нам Господом за то, что мы не ценим Истины, кою должны ценить. И Он позволяет нам приобщиться ко лжи, ибо мы любим её.

— Да-да.

— Но мои дети не пойдут в школу; и ты, Йорина, тоже Мы боимся, как бы наших детей не отравили; а разве это не яд, убивающий как тело, так и душу?.. Я сам буду учить вас. Господь дарует мне для этого время, если увидит, что это необходимо.

Анна украдкой взглянула на Гуннара: бедняга! — какими жуткими глазами смотрел он на отца!

И теперь Анна разочаровалась в школьных занятиях. Ей вовсе не хотелось сидеть и слушать, как учитель внушает несчастным детям лживое учение.