Хокан лежит в своей бывшей комнате, на узкой детской кровати, посреди жизненного пути, с защитной шиной во рту, чтобы не повредить случайно мосты и пломбы. Он не может заснуть, не хочет так жить дальше, не знает, что ему делать.

«7. Ранний средний возраст (тридцать — сорок лет).

Как упоминалось во введении к настоящей главе, отменено, что в возрасте тридцати лет человек начинает пересматривать свои представления о собственном будущем, и его фантазии имеют все меньше связи с реальной жизнью. Большинство людей в этом возрасте не отличается амбициозностью, даже если речь идет о возможности огромного выигрыша в лотерею или о большой любви, которая в одно мгновение изменила бы их жизнь. На протяжении многих поколений люди, достигая тридцати лет, приходят к выводу, что «настоящая жизнь» — не для них, и предпочитают довольствоваться тем, что есть. Приспособиться, так сказать, к жизни на сухом пайке. А если свобода и возможности человека к тому же ограничены к этому возрасту супружескими отношениями, детьми, семейным бюджетом, это может приводить к неожиданным приступам паники, вызванным ощущением, что человек попал в ловушку и жизнь его закончилась».

Вот что, оказывается, пишут. Да, прямо так и пишут. Хокан снова и снова перечитывает абзац.

Самое обидное — это что твои проблемы абсолютно типичны. Даже самые болезненные и тяжелые твои переживания ничуть не оригинальны.

Хокан лежит в своей бывшей комнате, на своей детской кровати, и хочет умереть. И это, как теперь выясняется, совершенно обычное дело.

Все твои самые потайные страсти, вся самая сокровенная правда о твоей жизни, — все то, что ты вынашиваешь, лелеешь в себе, невзирая на беды и лишения, — все это изучено, сформулировано и сведено к нескольким фразам в книжке по психологии.

Сплошная математика. Механика. Автоматика. Колеса стучат, сцена вращается, извивается червем на крючке, вертится, как планета Земля. Все происходит по давным-давно заведенному порядку.

По закону сообщающихся сосудов.

— Посмотри на небо и сосчитай звезды.

— Господи, но я не могу сосчитать звезды!

— Конечно не можешь. Просто смотри на них.

Хокан кричит, что уходит от нее. Отныне у него будет своя жизнь. Она не может сделать ничего, чтобы он передумал, она может только встать у него на пути, вцепиться в ручку входной двери и изо всех сил упереться, чтобы помешать ему открыть дверь. И все равно она прекрасно знает, что он сильнее и сопротивляться бесполезно.

Он уходит, и она не в силах этого изменить.

Она держит дверь и упирается ногами, она стоит в одних носках, она не отпускает ручку, она до предела напрягает мышцы, она вся — на пределе своих возможностей, а он все равно открывает эту дверь, без каких-либо видимых усилий, и собирается уйти.

Она борется за свою жизнь в прихожей, среди ботинок и верхней одежды — своей, его, детей. Он кричит, она что-то кричит в ответ. Они шипят, как рептилии, бросаются друг на друга, дерутся. Они переходят грань и говорят друг другу такие вещи, которые простить нельзя; они кричат слова, которые никто не должен слышать, но которые обратно не возьмешь.

Стоишь потом и переводишь дух. Немного растерянно. Осознавая, что все. Чувствуешь, что человек стал тебе по-настоящему чужим. И дверь открыта, и Хокан наконец уходит.

Анна говорит: скажи, что ты не имел этого в виду. Скажи, что все будет хорошо.

Анна говорит: ну не смотри на меня так.

Анна говорит: сейчас мы все обсудим, как взрослые люди, и пообещаем любить друг друга, пока смерть не разлучит нас. И никогда не будем больше кричать.

Анна говорит.

Раз за разом Хокан проигрывает в голове эту сцену. Картинку того, как все должно произойти.

Анна, разумеется, убита горем, она в отчаянии, она кидается к его ногам, а он победоносно возвышается над ней, он непоколебим. Анна рыдает, но ее слезы его не трогают, он выносит ей приговор, словно пускает меткую стрелу, он замолкает, он уверен в своей правоте, он ясно мыслит и четко формулирует. Он высказывает Анне все, что думает, и голос его звучит твердо и уверенно.

Хокан лежит в бывшей детской, в тесной кроватке, и все время упирается головой в стену. Раз за разом, снова и снова он прокручивает в голове этот сценарий.

И картинка с каждым разом становится все более жуткой: вот он открывает дверь и уходит, Анна не может его остановить, теряет равновесие, падает в прихожей среди обуви и курток. Они прокричали друг другу то, что не простят; они сказали вещи, которых люди не должны говорить.

Хокану не хочется, чтобы это сбылось, — то, что он представляет с такой ясностью. Он хочет, чтобы несбыточное не сбылось.

Но он не сможет помешать свершиться тому, что должно. Он знает, что именно так все и произойдет: ведь он сильнее, а Анна всегда ходит по дому в одних носках, и поэтому, когда он откроет дверь, она выскочит за ним на улицу и поскользнется.

Если бы она носила тапочки, она бы не упала.

Хокан усилием воли пытается домыслить Анне тапочки, пытается их материализовать и надеть ей на ноги. Отчаянно старается вообразить себе женские домашние тапочки, которые подошли бы Анне, но может представить только туфли, в которых она точно так же поскользнется.

Он знает наперед, как все будет.

Хокан сидит за письменным столом в своей бывшей комнате и рассматривает их с Анной свадебную фотографию: они стоят перед своим новым домом. Они поженились в мае, сразу, как только переехали в типовой коттедж. Решили в общем-то пожениться, если уж взяли на себя такие серьезные финансовые обязательства.

На фотографии перед домом цветут желтые нарциссы. Хокану невольно приходит на ум, что они с Анной похожи здесь на двух сторожевых собак перед порогом. Анна — колли, а он такса. Колдунья превратила их в собак. И Хокан не знает точно, добрая это была колдунья или злая. И стали они с тех пор снова собой или нет.

Они позируют перед камерой. В саду цветут желтые нарциссы. За их спинами — только что купленный типовой коттедж, и закат, и сад с желтыми нарциссами, и будущее, которое их ожидает — такое же, похожее на обои в дачном доме.

Хокан гладит фотографию. Анна и Хокан. Колли и такса. Застыли на картинке, не в силах пошевелиться. Ему кажется, они на самом деле так там и остались — в ожидании будущего, которое исчезает, как и солнце у них за спиной. Но солнце снова взойдет, как взошло тогда, на следующий день. Времена года сменяли друг друга. Хокану хотелось бы здесь сказать что-нибудь хорошее, о любви, но он молчит. О чем он вообще может говорить с уверенностью?

Может быть, на фотографии только чучела Анны и Хокана? Чучела в темных очках. Очки против солнца, которое заходит у них за спиной, а они не в силах обернуться. И в их глазах, закрытых темным стеклом, не отражается ничего. Хокан думает, что если бы кто-то прикрепил к их лапкам колеса, они укатились бы прочь.

А так они не могут пошевелиться. На фотографии, как и сейчас.

Не могут даже вздохнуть.

Они застыли.

Хотя могли бы отражать солнце.

Отцу Хокан не стал говорить, что ушел от Анны.

И конечно, ничего не сказал детям.

Никому на свете Хокан не сказал, что они с Анной расстались.

Ни Анне, ни отцу, ни детям.

Он просто решил с детьми навестить отца в Вэрмланде на праздниках. Обычное дело, ничего примечательного в этом нет. Так что, можно сказать, ничего и не изменилось.

Мир перевернулся, но никто об этом не узнал. Потому что не нашлось слов, чтобы об этом рассказать.

Пять дней Хокан прожил, зная, что ушел от Анны, что разрушил свою прежнюю жизнь, что теперь он один, что они больше не вместе. При этом они каждый из этих пяти дней созванивались и говорили. Хокан даже не намекнул, что что-то произошло.

Это рассказ не о том, что произошло. А о том, чего не произошло. О том, что составляет большую часть жизни наших героев.

Правдивая история о том, чего не случилось.

Вроде той заметки в газете — несколько лет назад писали, как на военных учениях в Норвегии произошла ошибка и чуть не началась ядерная война. Русские тогда едва не нажали на кнопку. Весь мир был на волосок от гибели. Но ничего не произошло.

Это тоже история о том, чего не случилось. Пустяк. Не более, чем заметка в старой газете. Это почти не считается.

Такая вот правдивая история.