На кладбище было людно. Посаженные рядами эвкалипты почти не защищали от зноя подступающей со всех сторон пустыни. Кладбищенский сторож, колесящий по лужайкам на газонокосилке, выбросил окурок в траву. И напрасно. Я бы вот, например, не хотела, чтобы лет через двести мое имя заросло колючими сорняками и песком. Я бы не хотела, чтобы посетители, лениво разглядывая заброшенную могилу, спрашивали, кто в ней лежит. Нет уж, лучше развейте мой пепел по ветру. Найдите гору повыше, спойте на вершине что-нибудь торжественное и развейте мой прах над землей.
Мы шли за Эбби и Уолли по лужайкам к месту захоронения. Уолли обнимал жену за плечи, и она на мгновение прильнула к нему. Солнце палило нещадно. Теперь я окончательно поняла, как ошиблась, напялив черный костюм. Томми оглядывал кладбищенскую территорию, словно ястреб, потом, извинившись, отошел в сторонку.
Я взяла мать под руку.
— Ты ведь все знаешь, да?
Она не сразу повернулась ко мне, наблюдая, как несут гроб к могиле. Потом замедлила шаг и посмотрела на меня. Во взгляде ее я прочла затаенную боль.
— Я нашла чек от теста на беременность.
У меня сжалось горло.
— Я не хотела, чтобы ты узнала об этом так.
— Милая моя девочка, я же не сержусь и нисколько не разочарована.
«Милой девочкой» она не называла меня со времен моего четырнадцатилетия. Комок в горле сжался сильнее, в глазах защипало.
— Мамуль, я понимаю, что все неожиданно, но этот ребенок для меня просто драгоценный дар.
Она посмотрела так, словно искала подходящие слова, чтобы объяснить, насколько все мною сказанное не так. Я старалась не расплакаться.
— Почему бы тебе не сказать, что у нас с Джесси все будет хорошо? — спросила я. — Почему бы не передать ему через меня самые лучшие пожелания, не похвалить и не одобрить наш союз?
— Эван, я вовсе не из-за этого.
— Но ты не рада, и мне больно это видеть.
Она взяла меня за плечи:
— Я безумно боюсь за тебя.
Я растерянно моргала:
— И все? Ну, мамуль, я же тоже боюсь! Несколько моих одноклассниц… — Мой голос дрогнул. — Они были беременны, и это… — Я не могла произнести этих слов, во всяком случае, здесь, на кладбище, — слов, не вязавшихся с новой жизнью, зародившейся во мне. В глазах матери я видела горечь и боль. — Ты ведь знаешь, что случилось с теми детьми? — спросила я.
— Да, мы с отцом поговорили обо всем.
— Обо всем? — Я испуганно попятилась. — Боже! Так он знает, что я беременна? И что он сказал?
— Сама его спроси. — Она кивнула в сторону облезлой лужайки: — Вон он.
С другой стороны могилы через толпу к нам шагал отец. Внутри у меня все сжалось.
— Да вы всю неделю на пару прорабатываете меня! — не выдержав, возмутилась я. — Чего вы от меня хотите? Того, о чем говорил отец вче…
Да, вчера. До меня только сейчас дошло. Теперь понятно, почему я привиделась ему в безукоризненно белом платье перед церковным алтарем. «Не совершай опрометчивых поступков». Так вот что он имел в виду. Не просто «не выходи замуж», а «не выходи замуж скоропалительно». Да провались он пропадом вместе со своим хитрым подтекстом!
Обойдя толпу скорбящих, он подошел к нам, взял мать за локоть и чмокнул в щеку. Лицо его было таким же напряженным — сухое, колючее, как кактус.
— Потрясающе выглядишь, Энджи.
— Спасибо, Филип.
Он распростер руки и подождал, когда я шагну в его объятия. Я обняла его нервно и обреченно. У могилы священник поправил на плечах пурпурную накидку и жестом пригласил всех на церемонию.
— Пошли, — сказала я, стараясь не смотреть отцу в глаза.
Взявшись за руки, мы вместе двинулись к могиле.
Священник воздел руки для последнего благословения. В переднем ряду понуро, словно обмякший мешок с рисом, сидел Скотти Колфэкс. Сбоку стоял Томми. Он был начеку. Я узнала в толпе и других офицеров. Сама же держалась поближе к родителям.
Все мы молчали. Да и что же тут скажешь? Напряженная атмосфера угнетала.
Когда прозвучало последнее «аминь», люди направились к своим машинам настолько поспешно, насколько позволяла обстановка. Все торопились поскорее убраться в холодок. Отец повел нас на стоянку. Прикрывая глаза рукой, он вглядывался в горизонт, где высились расплывчатые очертания гор.
Мать проследила за его взглядом.
— Времени-то сколько прошло, правда?
— Да и город совсем другой. Хотя, возможно, это только кажется. — Он искоса взглянул на нее. — А вот горы, похоже, такие же, как в наш с тобой первый день здесь.
Мы подошли к его машине. К нам подскочил Томми и, не переставая наблюдать за обстановкой, пожал отцу руку.
Отец просиял.
— Сколько лет, сколько зим! Рад тебя видеть, сынок!
— Сэр, — Томми понизил голос, — когда гроб опустят в могилу, Скотти возложит на нее цветы и игрушечного медвежонка. С этого момента мы будем вести наблюдение за кладбищем двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Вот и посмотрим, удастся ли нам поймать Койота на крючок. — Он внимательно изучал толпу, потом спохватился и улыбнулся отцу. — Кстати, поздравляю! Вы ведь теперь счастливый отец.
— Прошу прощения, не понял.
— Ну как же, дочь замуж выходит! Пусть даже за такого чувака, который строит из себя супермена.
Он подмигнул мне, извинился и отошел поговорить с кем-то из офицеров, вытаскивая на ходу пачку сигарет.
Ветер трепал мои волосы. Я молила небеса, чтобы они послали мне мужества.
— Пап, мама говорит, ты уже знаешь про ребенка.
Он смерил меня долгим пристальным взглядом и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но я остановила его.
— Событие неожиданное, но очень радостное. Бесценный Божий дар. — Я проглотила сухой ком в горле. — Если я подвела тебя, то прости.
Он заметно смягчился и притянул меня к себе.
— Котенок, ты меня не подводила. Просто твое счастье и здоровье очень многое для меня значат.
— Но ты-то меня пойми! Пожалуйста!
И опять слезы. Если так пойдет дело, мне грозит обезвоживание. К счастью, на кладбище подобные выплески эмоций никого не приводят в изумление. Отец прижимал меня к себе, пытаясь успокоить.
— Ш-ш… — шептал он мне на ушко, раскачивая взад и вперед, словно баюкая. — Все будет хорошо. Ты переживешь это.
Я вытерла глаза.
— Честное слово! А потом мы устроим самую чумовую свадьбу на свете, и после нее малыш вряд ли продержится в твоем пузике девять месяцев.
— Что?
Он продолжал прижимать меня к себе.
— Если ты хочешь настоящую большую свадьбу, то…
Я удивленно посмотрела на него:
— Что все это значит?
— Ничего. Просто звучит очень заманчиво. — Он отпустил меня и пошел к машине. — Надо увести тебя с солнца. А где Джесси? — обернулся он. — Я думал, он будет здесь.
— Я тоже так думала.
— А он разве не… — Они с матерью переглянулись. — Он вообще не приехал?
Интонации в его голосе насторожили меня. Он смотрел куда-то вперед. Мать тоже разглядывала горы вдалеке.
Я замедлила шаг.
— Послушайте, что происходит?
— Он сказал, что собирается приехать сюда к тебе. При сложившихся обстоятельствах другого я от него и не ожидал.
Я остановилась, преодолевая дурноту.
— Не могу дозвониться до него. По-моему, что-то произошло. Вы знаете? Скажите мне что!
Они переглянулись.
— Папа!
Такое ощущение, будто в лицо запустили пирогом. Пирогом с металлической начинкой. «У меня здесь есть кое-какие дела». Вот они, его слова!
— Ты что, ездил к нему поговорить?
Отцу даже не надо было отвечать — все отразилось у него на лице. Да и у матери тоже.
— О Боже! И что ты ему наговорил?
Взгляд его стал настороженным.
— Мы просто размышляли о твоем будущем.
— Что значит «просто»? «Просто» о нашем будущем?!
И только произнеся «о нашем», я поняла, что он имел в виду совсем другое, и тут же представила себе, каким ужасным был, по-видимому, этот разговор с Джесси.
— Не о нашем, а о моем! — растерянно произнесла я. — А вместе с Джесси у нас будущего, по-твоему, нет?
Мать выступила вперед:
— Фил, скажи ей!
После недолгого колебания он с трудом выговорил:
— Да, мы говорили о твоей беременности.
— Скажи еще, что застрелил его! — выпалила я. — Мне надо сесть.
Я подошла к его взятой напрокат машине, открыла заднюю дверцу и плюхнулась на сиденье.
— Что ты ему сказал?
— Мы говорили о… — Отец нахмурился, и мне показалось, что он сомневается в собственном решении. — Мы говорили о том, стоит ли тебе вынашивать этого ребенка.
Несмотря на жару, я вмиг похолодела.
— О чем вы говорили?!
Холод пронизал меня насквозь, проник под кожу.
— Ты считаешь, что я не должна рожать ребенка?
Родители смотрели на меня в упор. Пальцы мои онемели.
— Вы хотите, чтобы я прервала беременность?
Отец наклонился ко мне:
— Детка, я понимаю, что одна только мысль об этом кажется тебе безумной, но…
— Да как вы смели?!
Мать тоже склонилась над дверцей:
— Эв, ты только успокойся и послушай!
Я отшатнулась от нее:
— И ты согласна с ним? У вас одно мнение?
Через противоположную дверцу я вылезла с другой стороны и смотрела на них поверх машины.
— То есть ты пошел к Джесси и сказал ему, что я должна избавиться от его ребенка? И ты думал, он это спокойно переживет?! Черт возьми, да как же ты мог?!
— Он понимает, как опасна эта беременность, — с горечью проговорил отец.
— Опасна?
— Котенок, ты же видела видеопленку Даны. Слышала, что говорил ее муж. И ты прекрасно знаешь, что именно поэтому Койот убил ее и уничтожил тот госпиталь. — Он смотрел на меня все с той же горечью. — Джесси понял. Вот почему я спросил тебя, где он. Я думал, что он уже поговорил с тобой об этом.
Мне казалось, какой-то свистящий звук режет мою голову напополам.
— То есть ты считаешь, что он спокойно это переживет?
У матери теперь тоже был совершенно несчастный вид.
— Детка, только не думай о нем плохо. Для него наш разговор был просто ужасным.
Свистящий шум в голове становился громче. Я побрела прочь от машины, через стоянку. Шла под палящим солнцем и задыхалась. Я ничего не видела перед собой, кроме гор, цепью выстроившихся на горизонте. Далеко-далеко за этими горами со мною разговаривал при лунном свете Джесси. Уверял, что моя жизнь никогда не станет компромиссом. Обещал мне. Сказал, что будет за меня бороться.
Я остановилась и обернулась:
— Вы лжете!
Мать болезненно поморщилась. Я побрела обратно к родителям.
— Все было не так, как ты сказал. Джесси спорил с тобой, сопротивлялся. Ведь правда?
Отец пытался уйти от ответа, но его выдали глаза.
— Да он вообще об этом не хотел даже думать. Я это точно знаю.
Мать смотрела на отца, а тот на меня.
— И чем же ты его пронял? Ложью? Чувством вины?
От этих слов у него задергался глаз. Я подошла ближе.
— И как же ты все это сформулировал? Как изложил? Внушил ему, что я зачала этого ребенка из жалости? Что теперь он взвалит на меня не только ребенка, но и… — Я боялась, что начну плеваться или кричать, поэтому стиснула зубы. — Нет, ты этого не сделал! Скажи, что не унизил его!
Сжав кулаки, я подошла к нему вплотную, готовая ударить, и, по-моему, ничто не могло меня остановить.
Голос отца звучал уверенно.
— Это вопрос жизни и смерти. Пойми, я просто не мог оставаться в стороне. Для меня нет ничего важнее в жизни, чем ты. Ничего, даже Джесси, как бы ты там его ни любила.
— Что ты ему сказал?
Отец не ответил.
— Нет, говори! — Я смотрела ему прямо в глаза. — Он не приехал сюда, потому что ты ему что-то сказал. Ответь мне что!
Прежняя упрямая решимость медленно, болезненно угасала в его глазах.
— Я попросил его заглянуть к себе в душу и дать предельно честный ответ. Я спросил его, как сильно он тебя любит.
— И что он тебе сказал?
Он снова, уже в последний раз, пришел в замешательство — смотрел куда-то вдаль, словно переоценивая свое отношение не только к Джесси, но и к самому себе.
— Сказал, что любит тебя больше жизни. — Наши взгляды встретились. — А я сказал ему, что это единственно верный ответ.
Озноб прошиб меня до самых костей. Я хорошо знала Джесси. Он не стал бы выбирать между смертью моей или ребенка. Он выбрал бы что-то иное. В голове вспышкой мелькнул отрывок из сна, где Джесси бежит ко мне через прибрежную волну, и та уносит его. В тот момент я всей своей душой ненавидела Фила Делани.
До меня словно издалека донесся чей-то голос. К нам шел Томми с прижатым к уху мобильником. Рядом с ним шагал капитан Маккрекен. Лицо его раскраснелось от возбуждения.
— Есть новость. Полиции Лос-Анджелеса удалось снять отпечатки с рубашки твоего друга, — сообщил Томми.
— О-о, это хорошо!
— Да. Теперь у нас есть ниточка. Пошли. Ты нужна нам в отделении.
Во дворе дома было шумно. Звяканье, бряканье, металлический скрежет и скрип — все это издавали громоздкие конструкции, сооруженные из всевозможного лома. Своеобразный сад скульптур.
Через окошко на кухне Койот увидел суетящуюся женщину, торопливо заталкивающую в походную сумку одежду, пузырек с витаминами, какие-то аптечные склянки и унций пять сушеной травки, напоминающей марихуану. Она совсем не походила на женщину, собирающуюся на работу после похорон, а, судя по всему, намеревалась потихоньку улизнуть из города.
Койот постучал в окошко. Скорее даже — поскреб по стеклу. Женщина обернулась и от неожиданности подпрыгнула на месте.
Он помахал ей.
С прижатой к груди рукой она подошла и отперла дверь.
— Господи, как ты напугал меня! Что ты там делаешь, на заднем дворе?
— Любуюсь твоим садом скульптур. Как ты его называешь? Джанк-ар?
Антония Шепард-Кантуэлл жестом пригласила его войти.
— Бриколаж. Искусство, где материалом служит все, что попадется под руку. Странно, Робин, ты вроде бы должен знать этот термин.
«Развешанный хлам» — вот какой термин пришел ему в голову. Фольга и жестянки на облезлых деревьях, казалось, соревновались в убожестве с кричащими серьгами в ее ушах. Хорошо хоть соседи не возражают против этой помойки. Да и кому возражать — соседей-то нет. Дом стоял на отшибе в десяти милях от города.
Она вернулась к своей походной сумке и принялась запихивать в нее допотопную одежду.
— Куда собираешься? — спросил он.
— Беру маленький отпуск. Накопилось много отгулов в школе, так что пора воспользоваться.
— Это еще зачем?
Она продолжала паковать вещи. В лицо ему смотреть не могла — от этой ехидной сучьей улыбочки и странного гермафродитского голоса становилось не по себе. Всегда становилось не по себе. С самого начала, с самого первого раза, когда он огорошил ее своей наносной личиной. Ей никогда не хотелось не то что заглянуть под эту личину, а даже просто прямо и открыто посмотреть на нее. В сущности, она никогда его толком и не видела.
А вот деньги Антония видела.
— Люди начинают потихоньку догадываться, что твои друзья из высших кругов все это время держали пострадавших под особым наблюдением. А мне это сейчас, сам понимаешь, совсем некстати.
— Кто догадывается, Тони? — спросил он.
— Кто! Кто! Томми Чанг и Эван Делани приходили к моему мужу на работу. Им нужна была информация. Они много чего пронюхали, установили связь с тем взрывом. Чанг вообще разошелся, устроил моему Тулли трепку. — Она продолжала собирать сумку. — Знаю, ты рассчитывал на обычную сумму, но за эту информацию я заслуживаю больше.
— Ну это ты круто задвинула!
— Послушай, — она откинула волосы с лица, — ситуация все время усложняется. Раньше, когда у Тулли в офисе все записи велись на бумаге, добывать для тебя информацию было легко. Сейчас же, когда все компьютеризировано, дело существенно усложнилось. К его системе имеют доступ всего несколько человек, и уж совсем единицы знают пароль. Если полиция начнет копать, то вычислит меня в два счета.
— А если я напомню тебе, что это дело государственной важности и касается национальной безопасности?
— Чушь! Эти пострадавшие являются частью эксперимента, и ты собираешь достаточно информации, чтобы контролировать их. Это всего лишь вопрос силы.
Но Тони Кантуэлл любила силу. Упивалась ею. И именно поэтому много лет назад согласилась участвовать в этом тайном спектакле, мудреной комедии плаща и кинжала. А еще она любила деньги и потому согласилась взять в свой класс практикантом этого мелкого сморчка — чтобы он мог вести обстоятельные наблюдения за пострадавшими. Антония любила деньги и потому предала своего мужа. Она пошла на это предательство, чтобы обеспечить человеку, представившемуся ей Робином Кляйстерсом, неограниченный доступ к медицинским картам пострадавших.
Ей только требовалось считать, что она по-прежнему работает на правительство, и тогда он не тронет ее иллюзии.
— Ладно. И какая сумма тебя бы устроила? — спросил он.
— Две тысячи. И учти, я очень спешу. За мной скоро приедет Тулли, буквально с минуты на минуту, и не должен обнаружить здесь тебя.
Койот улыбнулся:
— Неужели ты и впрямь считаешь, что он станет ревновать к такой обаятельной конфетке, как я?
Она все-таки посмотрела на него — любопытство пересилило.
— Один только вопрос, Робин. Все эти годы ты пахал на Дядю Сэма, так неужели никто у вас там ни разу не пожаловался на присутствие такого закоренелого гея в своих рядах? Или в вашем ведомстве бытует принцип «Не спрашивай — и отвечать не придется»?
— В нашем ведомстве подобный вопрос может оказаться последним для того, кто спросил.
— Это уж точно. — Она застегнула сумку. — Так ты не знаешь, кто это делает?
— Кто?
— Койот. — Она пристально посмотрела на него. — Не сочти за бред, но мне просто любопытно — неужели государство в курсе, кто он такой, и не хочет, чтобы это вышло наружу?
— Нет, Тони. Понятия не имею, кто такой этот Койот.
— А если б знал, то сказал бы мне, правда?
— Тебе обязательно. Прямо сейчас.
Успокоившись, она кивнула и протянула руку за деньгами.
— Теперь у меня только один вопрос, — сказал он. — В тот день, когда произошел взрыв, ты одна присматривала за детьми?
— Да.
— Значит, эта четверка, которая сбежала с экскурсии и оказалась в зоне взрыва, целиком на твоей совести.
— Я проводила экскурсию по наскальной живописи и не могла за ними уследить. Я не видела, как они удрали.
Она протянула за деньгами руку, ладонью кверху. Он расстегнул молнию на борсетке.
— А тебе никогда не приходило в голову, что халатное отношение к вопросам безопасности может привести к непредвиденным последствиям?
Тони недоуменно нахмурилась:
— Им было по тринадцать-четырнадцать лет. Вся их жизнь состояла из сплошной череды непредвиденных обстоятельств.
— Их жизнь тут ни при чем. Я сейчас говорю о твоей жизни.
— Что?
Он достал из сумочки дистанционный электрошокер и выстрелил. Маленькие металлические стрелы угодили ей прямо в грудь. Голова ее откинулась назад. Блеснули в ушах сережки. И блеснул нож.