Лондон:

19 января 1900 года

Из всех столовых, ресторанов и чопхаузов, которыми он владел, больше всех Мориарти нравился «Пресс» — шикарное заведение с атмосферой частного клуба. Объяснялось это, возможно, тем, что клиентура его состояла главным образом их людей, так или иначе занятых в печатном бизнесе.

Расположенный на втором этаже неприметного здания чуть в стороне от Флит-стрит, на узкой улочке, идущей параллельно Чансери-лейн, «Пресс» был идеальным местом для работающих неподалеку журналистов и редакторов, которые могли поесть здесь в приятной обстановке и намного лучше, чем дома — в Уимблдоне, Вулидже или Патни. Разумеется, некоторые из этих людей использовали «Пресс» в качестве клуба и приводили с собой на ланч или обед знакомых, тех знаменитостей, чьи имена постоянно мелькают в новостях: политиков, бизнесменов, актеров, писателей, модных дизайнеров и других капитанов индустрии. Само здание целиком принадлежало Мориарти, но большая часть помещений, за исключением второго этажа, сдавались издателям, газетам и близким к печатному бизнесу фирмам, что приносило владельцу немалую прибыль.

К людям, так или иначе связанным с газетным делом, Профессор относился с особым вниманием; несколько журналистов и даже один редактор состояли у него на содержании. И в этом не было ничего странного или удивительного, поскольку зачастую именно эти люди первыми добывали важную информацию. Разумеется, сами они даже не догадывались, что работают на Профессора. Помимо так называемых «преторианцев», Мориарти опирался и на приближенных совсем другого уровня: людей при должностях и кабинетах, людей ответственных, лидеров, принимающих важные решения. На них-то в первую очередь и работали его шпионы в газетной индустрии, и от них Мориарти получал важнейшие сведения финансового, юридического и политического характера. «Джентльменов из „Пресса“ лучше иметь на своей стороне, чем на противной», — говаривал Мориарти.

Зал «Пресса» отличался разумной организацией и приятным убранством. За его сорока с лишним столиками могли разместиться одновременно более ста пятидесяти гостей. Белоснежные накрахмаленные скатерти, поблескивающее серебро столовых приборов, великолепная посуда и нежные салфетки отлично смотрелись на фоне благородных панелей красного дерева, толстого ковра цвета свежей крови, синих бархатных портьер на четырех высоких арочных окнах. Днем и ночью зал освещали три большие хрустальные люстры.

Первым управляющим здесь был вкрадчивый, неизменно вежливый, с безупречными манерами француз по имени Ги Грено, более известный друзьям как Г.Г., человек, вся жизнь которого, казалось, проходила в ресторане. С Г.Г. консультировались даже по мелочам: он наизусть знал меню, знал недостатки и достоинства поваров, всех официантов и работников кухни, их семьи и родственников, их надежды, страхи и самые интимные проблемы. Лет шесть назад, когда Ги Грено внезапно умер от сердечного приступа, проверяя с шеф-поваром Эмилем Дантрэ свежую рыбу, выяснилось, что интерес его к деталям личной жизни сотрудников имел практическую цель: Г.Г. ловко прикарманивал от двадцати до двадцати пяти процентов всех «чаевых», а также проворачивал на стороне сделки с поставщиками мяса, рыбы и зелени. Частью побочных доходов француз делился со своим любовником, придирчивым и строгим, идеальным во всех отношениях метрдотелем Арманом. Связь их оставалась тайной для всех, включая Профессора. Но это уже совсем другая история.

Мориарти прибыл чуть раньше Джои Кокса, заранее, через посыльного — бойкого весельчака Билли Уокера — предупредив метрдотеля Армана о своем анонимном визите. Профессора встретил аппетитный запах пиши, приятный гул голосов и звон приборов.

Лишь увидев Кокса, идущего по залу в сопровождении Армана, Мориарти понял, что допустил, похоже, серьезную ошибку.

Тот факт, заранее ему известный, что Джои Кокс придерживается вполне определенных сексуальных взглядов, нисколько Профессора не смущал. Да, фотограф был гомосексуалистом, но Мориарти никогда не волновало, чем занимаются люди в своей частной жизни. «Лишь бы не требовали, чтобы я занимался тем же с ними», — посмеивался он. — «Как сказал кто-то, мне нет до них дела — лишь бы не делали этого на улице и не пугали лошадей». Тема гомосексуализма не столько интересовала его, сколько забавляла, и он никогда не критиковал тех, кого в те дни называли «чудаками» и всерьез считали грешниками пред Богом и людьми, преступниками, заслуживающими длительного тюремного заключения. Не лишним будет напомнить, что в начале XX века мужеложство каралось смертной казнью.

Чего Мориарти не ожидал, так это откровенной демонстрации Коксом своих сексуальных предпочтений. Впрочем, винить он мог только себя — прежде чем браться за дело, ему следовало поближе присмотреться к этой неординарной особе. Проблема заключалась в том, что Джои Кокс был самым подходящим исполнителем для задуманной Профессором операции. Точнее, единственным надежным профессионалом. И вот теперь этот профессионал явил себя публике во всей красе — вертлявый и разряженный, как какаду.

Тот факт, что Профессор не критиковал людей, подобных Коксу, вовсе не означал, что он одобрял их вкусы и предпочтения. Определенные аспекты их поведения, привычек и повадок вызывали у него отвращение. Пожалуй, он даже позволил бы Беспечному Джеку сосуществовать бок о бок с собой, придерживаясь принципа «живи сам и другим не мешай», если бы не одно, вполне определенное направление работы конкурента.

Приятным с виду Кокса назвал бы далеко не каждый. Довольно тучный, нездорово рыхлый, с одутловатым лицом, он явился на деловую встречу в сливового цвета костюме собственного дизайна. Концы лилового шарфа, повязанного под несуразно огромным воротником-стойкой, трепыхались наподобие птичьих крыльев, добавляя фотографу сходства с неким рисованным персонажем из юмористического журнала. Слегка разведенные в стороны руки совершали неконтролируемые жесты; унизанные кольцами и перстнями пальцы поворачивались то туда, то сюда; плечи двигались взад-вперед независимо от туловища, а голос, громкий, пришепетывающий, разносился по всему залу: «Сюда, милый?.. Ах, вот как… Следующий? Какой следующий?.. О, это уже слишком…» Не стоит и говорить, что взгляды всех присутствующих немедленно обратились к нему.

Одно из главных правил Мориарти заключалось в том, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не привлекать к себе внимания. В этом была едва ли не основная причина его долговременного успеха и цель маскировки: оставаться неразличимым в толпе. Но во всех его величайших делах присутствовал венчающий их момент славы, финальный аккорд, когда он вдруг являл себя в образе Профессора, Джеймса Мориарти. Такой же полной неприметности он требовал и от тех, с кем работал на публике. Говоря короче, Джои Кокс оскорбил его, смутил и поставил в неловкое положение. Да еще привлек к нему внимание — непростительный грех.

Между тем фотограф уже приближался к столику, попискивая своим высоким, жеманным голоском, гримасничая, кивая знакомым, главным образом женщинам, и раскланиваясь: «Приветик, дорогуша… а ты?.. Ах, сэр Дункан… И ты здесь, Сесил?..»

Имея в своем распоряжении считанные секунды, Мориарти принял решение и моментально внес соответствующие изменения в первоначальный план: это убрать, то заменить.

— Вы — Джеймс Мориарти? — Распухшее лицо с широкими ноздрями, резиновыми губами и подведенными синеватой тушью глазами смотрело на него сверху и видело — слава богу! — лицо Тоби Смоллетта. — Вы — Джеймс Мориарти? — повторил Кокс недоверчиво. К ним уже поворачивались, на них смотрели, их слушали.

— Увы, нет, — коротко и сухо ответил Мориарти и, не скрывая неприязни, спросил: — Мистер Кокс, полагаю?

— Д-а-а-а-а, — протянул фотограф, придав утверждению некоторый оттенок сомнения.

— Тогда садитесь, сэр. Помолчите и дайте мне объяснить. — Вежливо и в то же время холодно сказал Профессор. С любезной улыбкой, за которой сталь и камень. Если Кокс не дурак и понимает, в чем его выгода, то молча сядет и внимательно все выслушает.

Арман предложил гостю стул, и Мориарти жестом показал, что с меню можно не спешить. Кокс, казалось, понял, чего от него хотят, и как ему следует себя вести, но, едва сев, снова открыл рот.

— Нет! Ни слова! — зашипел Мориарти, прикладывая палец к губам. — Слушайте! Джеймса Мориарти задержали дела. Он просил начинать без него. Я — его представитель и уполномочен рассмотреть деловую часть сегодняшней встречи. Вам понятно?

Кокс хватил воздуху, и Профессору пришлось повторить жест.

— Мой доверитель попросил сделать вам предложение. Заключается оно в том, что вы проведете один день, работая на Джеймса Мориарти. Вам нужно будет сделать серию фотографий, схожих с теми художественными картинками, о которых упоминалось в полученном вами письме. Вам понятно?

И снова он был вынужден сдерживать своего распираемого желанием высказаться собеседника.

— В ближайшие дни вас известят о том, где и когда нужно сделать эти фотографии. Мой доверитель предоставит модели и студию. Вы берете на себя обеспечение фотографическим инструментом и получаете весьма солидное вознаграждение. — Он положил на стол и подтолкнул пальцем небольшую карточку. — Ваши расходы будут, разумеется, оплачены дополнительно. Поскольку от других работ в этот день вам придется отказаться, все связанные с этим потери будут компенсированы. — Какая досада, подумал Мориарти, что у него совсем не остается времени подыскать кого-то другого, кто справился бы с заказом не хуже Кокса. Но время действительно оставалось мало — фон Херцендорф прибывает в ближайший понедельник и задерживаться в Лондоне в ожидании картинок австриец не станет. Фотографическая сессия должна состояться в среду или четверг. Скорее в четверг, чтобы Херцендорф успел отдохнуть.

Кокс все еще смотрел на карточку с обозначенной на ней суммой. Она заметно превышала ту, что он заработал за весь прошлый календарный год, и Мориарти знал это.

— Согласны?

Кокс не произнес ни звука, но решительно кивнул и наконец посмотрел на Профессора изумленными глазами.

«Есть только одно, против чего не могут устоять люди всех слоев, классов и верований. Деньги». Мориарти говорил это часто и сейчас получил еще одно подтверждение нехитрой истины.

— Хорошо. — Он улыбнулся — сухо, одними губами. — Это будет на следующей неделе. Будьте готовы и ждите. Никому ни слова. Вам нужно ясно это понять.

Кокс беспокойно дернулся.

— Вы мне угрожаете?

— В некотором смысле, да. — Подтверждение прозвучало глухо, словно пришло издалека, из какой-то суровой, безжалостной пурги. — Если проболтаетесь, мой доверитель убьет вас. Насчет этого у вас не должно быть ни малейших сомнений. Приятного аппетита. Здесь прекрасно готовят ростбиф — рекомендую. Только не забудьте оставить «чаевые» официанту. — Он посмотрел в сторону. — Похоже, мой доверитель уже не придет. С богом.

Мориарти поднялся, кивнул и вышел из зала как можно незаметнее.

— Подай этому попугаю все, чего пожелает, — сказал он подошедшему Арману. — И никогда больше его в этом зале не обслуживай.

Метрдотель низко поклонился. Профессор прошел в гардеробную, где получил свое пальто, шляпу и трость. Через десять минут он уже сидел в кэбе. Архимед шел легко и спокойно, унося пассажира подальше от «Пресса».

— Бен, я проголодался, — сказал Мориарти, повернувшись к вознице, и Харкнесс, проехав Чансери-лейн, свернул к Холборну, где находился ресторан «Йоркширский герцог», пироги из которого неизменно нравились его хозяину.

Профессор никак не мог забыть Джои Кокса и его птичьи повадки. На фотографической сессии нужно быть осторожным и, как укротителю львов, взять на вооружение стул и хлыст.

Витрину лавки на Хай-Холборн украшали лежащие на подстилке из петрушки угри, пироги с угрями и жестянки с оными. Выставленные на широкое обозрение, эти верткие, скользкие, скрытные создания притягивали взгляд и вызывали обильное слюноотделение у ценителей гастрономических тонкостей, поскольку, будучи приготовленной должным образом, рыба эта отличается нежнейшим вкусом. В данном заведении угря употребляли не только как начинку для пирогов, не только подавали заливным, но и приготовляли особенным образом, о чем извещала сделанная мелом надпись на большой доске выносного меню: «Угорь по-норфолкски».

Народу на ланч здесь собиралось немало, но все же не так много, как к обеду. Хозяин в длинном белом фартуке работал за стойкой; ему помогали две симпатичные дочери. Дело шло споро, пироги появлялись как будто ниоткуда, словно невидимый помощник, спрятавшись под прилавком, подавал их наверх, выхватывая из некоего рога изобилия. Ловко орудуя ножом, хозяин вскрывал жестянку, выворачивал пирог на промасленную бумагу и вручал покупателю, тогда как его супруга принимала деньги и выдавала сдачу. Происходящее здесь напоминало известный трюк с вылетающей из металлической трубы бутылкой; из последней фокусник наливает любой названный зрителями напиток.

Бен Харкнесс попросил две порции угря по-норфолкски — порезанная кусками по два-три дюйма рыба тушилась в масле, а потом хорошенько прожаривалась.

Мориарти никогда не ел угря на публике — употреблять это лакомство — почти то же самое, что играть на губной гармонике, и предаваться такому наслаждению куда лучше в полутьме кэба.

Этим он и занимался по пути домой.

Едва выйдя из кэба, Мориарти понял — в доме что-то случилось. Объяснить это чувство, как и свой гипнотический дар, он не мог, но оно всегда проявлялось в привычных уже симптомах: сердце начало вдруг колотиться, внутри все сжималось, как будто он летел навстречу неведомому в некоем новом, еще не испытанном аппарате.

Было холодно, и, словно в надежде сбросить давящее ощущение обреченности, Профессор, поднимаясь к двери, бормотал под нос знакомые строчки:

В какой-то момент вспомнилось старое поверье: услышишь ночью крик совы — жди чьей-то смерти.

В холле, сразу за дверью, стоял у лестницы брат Билли Джейкобса, Бертрам. Рядом, положив руку ему на плечо, — Берт Спир. Чуть даль, у обитой зеленым сукном двери в кухню, прислонился к стене Уолли Таллин. Все притихшие, с посеревшими лицами. Глаза у Джейкобса были влажные, губы дрожали, рот как будто съехал набок, руки тряслись.

— Что случилось? — Мориарти сбросил с плеч пальто и передал подбежавшему Уолли шляпу и трость.

— Профессор! Слава богу, вы вернулись! — С этими словами Бертрам упал на колени, схватил Мориарти за руку и, поднеся ее к губам, прижался к печатке на среднем пальце. В христианском мире этим жестом выражают почтение к епископу. В мире уголовном он также не редкость, и члены семьи Профессора нередко выказывали таким способом признательность и покорность.

— Что случилось? — повторил Мориарти.

Ему ответил Спир, стоявший с каменным лицом у лестницы.

— Билли… Он мертв. Повесился на чердаке.

— Повесился?

— Я ничего не знаю, Профессор. Мы только что его нашли.

Лишь теперь Мориарти вспомнил, что Билли хотел поговорить с ним, но он не нашел времени, потому что спешил в «Пресс» на ланч. Вторая ошибка за день; первую он допустил, не присмотревшись, как следует, к Джои Коксу. Билли нужно было выслушать, а теперь уже поздно.

— Где были все, когда это произошло?

Картина складывалась постепенно.

За последние несколько часов члены его преторианской гвардии то выходили из дому, то возвращались. Мальчишки мыли посуду внизу, в старой кухне. Эмбер и Ли Чоу занимались поисками старых товарищей и, как выразился Спир, «уговаривали их вернуться в семью». Тем же занимался Терремант. Билли вместе с братом прибирался в доме.

— Мы делали женскую работу, Профессор, — пожаловался Спир. — Убираться должны женщины.

— Потом я послал Билли наверх, вынести вашу мусорную корзину, — хмуро продолжал он. — Старые газеты и все такое. Он долго не спускался, и мы с Бертом решили подняться. Нашли не сразу. Потом я заглянул на чердак… В общем, он там висел. Уже мертвый.

Чердак в доме был большой, но попасть туда можно было только с одной площадки на самом верху лестницы. В каждой его половине, восточной и западной, имелось по большому мансардному окну, но отсутствовал как таковой потолок — только высокие балки и крыша.

К поперечной балке восточного крыла была прислонена лестница. Перекинутая через балку и завязанная простым узлом веревка заканчивалась петлей, сжимавшей шею Билли. Неподвижное тело висело как-то криво, голова вывернулась под неестественным углом. Что и как случилось, объяснить никто не мог. Ясно было только одно: Уильям Джейкобс мертв. И тут Мориарти вспомнил: накануне вечером, когда Сэл раскладывала карты Таро, ей трижды выпадал Повешенный.

«Дело плохо, — подумал Мориарти. — И особенно плохо оно для Берта Спира».

— Ты не выходил из дому с другими? — спросил он, когда они поднимались на чердак, и Спир, угрюмый и озадаченный, покачал головой. Билли хотел поговорить с глазу на глаз, и Мориарти почти не сомневался, о чем он хотел рассказать. В конце концов он же сам приказал Спиру допросить Джейкобса. Шпион Беспечного Джека встревожился и принял меры.

«Говорит, ему надо много чего вам рассказать. Твердит, что дело срочное».

«Кто-то из троих или Спир…»

Берт Джейкобс плакал и даже не пытался скрыть горя, только стонал и бормотал:

— Билли… братишка… бедный братишка…

Мориарти резко повернулся к нему.

— Наши мужчины не плачут, Берт. Возьми себя в руки. — Он взглянул на Спира. — Где Сэл?

— Ушла час назад. Сказала, что идет на Хеймаркет. Проверить своих веселых пташек. Обещала вернуться к четырем. — Мориарти заметил, что Спир избегает смотреть ему в глаза.

Вместе они обрезали веревку и сняли Билли. «Поставить лестницу, перекинуть веревку через балку, сделать петлю — все это не составляло никакого труда, — размышлял Мориарти. — С другой стороны, кто-то вполне мог втащить оглушенного парня на чердак, засунуть в приготовленную заранее петлю». Профессор уже обратил внимание на узел — крепкий, затянут под левой челюстной костью. Трюк Джека Кетча, так это раньше называли. Голова откидывается назад, позвоночник ломается где-то на третьем позвонке, смерть наступает мгновенно. Лет тридцать назад наблюдать такое мог каждый желающий, достаточно было прийти в день казни к Ньюгейтской тюрьме или на Хорсмангер-лейн. Теперь такими узлами не пользовались. Технология повешения изменилась благодаря Уильяму Марвуду, «гуманному палачу», внесшему немало усовершенствований в инструментарий смерти.

Билли положили на дощатый пол чердака. Оставленное душой, тело как будто съежилось и выглядело жалким. Мориарти вспомнил его мать, Хетти, пришедшую просить за сыновей, когда их арестовали в доме скупщика краденого. Бертрам, помогавший снимать брата, несколько раз пытался поймать взгляд Профессора, словно хотел сказать ему что-то.

Внизу, в крыле для слуг, закрылась дверь и послышались голоса. Громче всех говорил Терремант.

— Альберт, спустись к ним и подожди меня. Я хочу поговорить с Бертом Джейкобсом здесь.

— Может, мне лучше остаться, сэр? — спросил Спир.

«Ну уж нет, — подумал Мориарти. — Нет. На сей раз я поговорю сам». Вслух же он сказал, что отведет Джейкобса в свою комнату и даст ему выпить.

— Спускайся вниз и жди меня там. Я скоро.

Спир неохотно подчинился. Звук его шагов по голым ступенькам разлетался по почти пустому дому глухим, зловещим эхом. Впечатление было настолько неприятное, что Мориарти решил, не откладывая дело в долгий ящик, вызвать Джорджа Хаккета, чтобы он поскорее превратил этот склеп во что-то обитаемое. «Завтра, — подумал он. — Если все пойдет по плану, завтра самое время начать новый этап в жизни семьи».

У себя в комнате Профессор усадил Бертрама Джейкобса в кресло и налил ему бренди.

— Пей, поможет согреться. Мне показалось, что ты хочешь поговорить со мной.

Бертрам дрожал, как человек, с которым вот-вот случится припадок, но Мориарти знал — это лишь ужас от того, что произошло да жуткий холод.

— Давай, Берт, не молчи, выкладывай. Мы же знаем друг друга достаточно долго, чтобы говорить откровенно. — Он сочувственно похлопал парня по плечу.

На щеках у Бертрама еще не высохли слезы. Пару раз сглотнув, он все же сумел взять себя в руки.

— Я хотел сказать, что очень сожалею. Мы оба сожалели, Профессор, что послушались этого паскудника, Беспечного Джека. Что поверили, будто вы уже не вернетесь. Билли так расстраивался, не мог себя простить. Он сам так сказал, когда пришел за мной. Я буду премного вам благодарен, если вы примете нас… то есть меня… обратно…

— С радостью это сделаю, Бертрам, но ты должен хранить верность семье. — Мориарти снова потрепал его по плечу. — А теперь, раз уж мы с этим покончили, скажи, что он хотел рассказать мне?

— Ну… он…

— Я слушаю.

— Вы только сердиться будете…

— Не бойся, говори, — успокоил его Профессор.

— В семье есть крыса, шпион. Кто-то из вашего окружения.

— Ну, это мне известно. Я и сам догадался. Но мне нужно знать, кто он. Как его зовут? Думаю, это кто-то из самых близких. Кто?

Бертрам Джейкобс замотал головой.

— Не знаю, Профессор. И Билли тоже не знал.

— А что, черт возьми, ты вообще знаешь?!

— Мы знаем… то есть Билли, узнал и сказал мне, как сэр Джек связывался с ним. Как он с ним встречается.

— Рассказывай, Бертрам. Это очень, очень важно.

— У Беспечного Джека есть дом. Специально купленный. Дом почти все время пустой, если не считать, что там одна женщина живет. Ханна Гуденоу. Она за домом и присматривает. Когда шпион хочет с ним встретиться, он или посылает кого-то со специальным словом, или помещает объявление в «Стандарте», используя для шифра «Кто убил Кок-Робина». В объявлении говорится, что он хотел бы увидеться с Кок-Робином в обычном месте, то есть в том доме…

— Где этот дом?

— Возле Паддингтона. Недалеко от железнодорожного вокзала. Маленький домик на Деламэр-террас, около канала.

— Значит, нужно только поместить объявление в «Стандарте»? И как оно звучит?

— Примерно так, сэр. «Желаю встретиться с Кок-Робином на обычном месте в шесть вечера в понедельник». Ну, или как-то так.

Профессор хмуро улыбнулся. «Тогда он наш». Приказав Бертраму Джейкобсу оставаться на месте, Мориарти вышел из комнаты и спустился в кухню, где собралась вся его гвардия.

— Мне нужно, чтобы ты отправил Уокера к Кэдвенору, — сказал Профессор Спиру. — Письмо я подготовлю. — Мориарти уже решил, что Майкл Кэдвенор может присмотреть пока за Бертрамом. — Пусть приедет, когда стемнеет, но только на обычном кэбе, а не на своем катафалке. И пусть поработает с Билли получше. Есть ли у нас такой священник, чтоб лишних вопросов не задавал?

Спир, похоже, думал о чем-то другом, но быстро сосредоточился и ответил:

— Есть, сэр. Преподобный Харбакл. Он трепаться не станет.

В двери появился Терремант.

— Что нам надо от этого нытика?

— Ты ему не сказал? — Мориарти пристально посмотрел на Спира?

— Нет, сэр. Не сказал.

— Что с тобой, Альберт?

— Сказать по правде, Профессор, Билли сильно мне нравился. Хороший был парень.

— Тогда иди и расскажи всем остальным. Расскажи и пусть займутся делом.

Медленно поднимаясь по лестнице, Мориарти подумал, что, может быть, пока не поздно, со Спиром следует поработать Дэнни Карбонардо. Так и не решив ничего, он отказался от этой мысли. Таким разбитым, таким подавленным он не чувствовал себя уже давно.

Заведение, известное как Дом Сэл Ходжес, охранялось надежно: по одному сычу на каждом углу, четверо экзекуторов внизу и еще двое наверху. Были еще две «хозяйки» — Минни и Рози, — которые присматривали за девушками и за клиентами. Когда-то лучший бордель Сэл находился неподалеку от Сент-Джеймса, но из-за развернувшегося там строительства ей пришлось перебраться на Хеймаркет.

Приняв к сведению совет Мориарти, Сэл взяла с собой для охраны Гарри Джаджа. Когда они благополучно добрались до места, она сказала, что он может взять любую девушку, но Гарри, к ее удивлению, улыбнулся застенчиво и отказался.

— У меня уже есть девушка, на которой я собираюсь жениться, мисс Сэл. И я этим не занимаюсь. Это не в моей натуре.

Сэл такое заявление даже понравилось — не каждый день подобное услышишь. Тем более, в семье Мориарти.

Возвращению Сэл все обрадовались, потому что кое-какие слухи проникли уже и сюда, и не все ожидали снова увидеть ее живой.

— Сэл вернулась! — крикнул открывший дверь вышибала, и отовсюду, даже из комнат, где девушки развлекали клиентов, послышались радостные вопли.

— У нас пятеро. Все заплатили, — сказала ей Минни.

— Хорошо. Я буду у себя. Передай Полли, чтобы зашла ко мне на минутку.

— Я сама ее приведу, — пообещала пухлая, но крепенькая Минни.

Полли была не шлюхой, а девочкой лет двенадцати или тринадцати, взятой Сэл для мелких дел и поручений. Худенькая, гибкая, чуть выше пяти футов и шести дюймов, миленькая на личико, с темными кудряшками, вольно падавшими на плечи.

Минуты через три после того, как Минни сказала ей подняться, Полли постучала и вошла в комнату с улыбкой, от которой у Сэл потеплело на сердце.

— Мама! — Девочка бросилась ей на шею. — Мама, слава богу, что с тобой ничего не случилось. Здесь такое рассказывали! Будто тебе сделали что-то плохое. Даже убили.

— Никогда, дорогая, не называй меня мамой, когда близко кто-то есть. — Сэл обняла ее, прижала к груди и поцеловала в макушку. — Сейчас много чего плохого происходит. Нам с тобой нужно быть очень осторожными.