Она смотрит телевизор. Десятичасовые «Новости» на «Фоксе». Глаза отчаянно слипаются. Ранняя пташка, она на ногах с пяти утра, а сейчас уже десять вечера, и биологические часы не выдерживают. Надо бы выключить телевизор. Надо бы лечь спать.

Огромный дом пуст и молчалив. Древние часы-патриарх в вестибюле уже закончили бить, но она все еще ощущает, как низкие, насыщенные вибрации пронизывают все щели и закоулки полуторавекового викторианского особняка. Когда-то она находила этот звук уютным и умиротворяющим. Это было в те времена, когда она с гордостью пробегала рукой по блестящим, вишневого дерева, перилам главной лестницы. Когда увлеченно обследовала каждое крохотное помещеньице на чердаке, в деревянной, крытой кровельным гонтом башне — словно кладоискатель в погоне за сокровищем.

Теперь те дни канули в прошлое. Все больше и больше глядя на этот дом, который некогда так кропотливо и дотошно старалась отреставрировать, на который наводила свежий блеск, Кэрол видит в нем свою собственную тюрьму.

— Тебе так уж необходимо задерживаться на работе допоздна? — спросила она как-то своего мужа Дэна.

— Господи, Кэрол, кто-то же должен оплачивать все это. Новая водопроводная система — вещь недешевая, как ты понимаешь.

Вначале, когда все начиналось, он был другим. В сущности, именно он нашел этот дом, именно он однажды ворвался в квартиру, которую они тогда снимали, и взволнованно объявил, что видел только что их будущий дом. Собственный дом в Ист-Сайде — это крупный шаг вперед. Именно там жила некогда вся знать Провиденса. Банкиры, крупные судовладельцы, фабриканты ювелирных изделий. Прежде Дэн любил говорить о том, что неплохо бы поселиться на Бенефит-стрит, но что им, конечно, совершенно не по карману те огромные элитарные дома.

Однако этот дом — старый, заброшенный, поделенный на сдаваемые по отдельности сектора — был совсем другое дело. Забрать его можно было задешево. Правда вот с долгосрочным обязательством...

Откровенно говоря, Кэрол и сама влюбилась в особняк. Трехэтажная башенка на крыше, обнимающее фасад крыльцо в виде крытой галереи, пышный, прихотливый пряничный орнамент. Да, здание нуждалось в новой крыше, новой электропроводке, новой водопроводной сети. Требовалось снести новые стены и восстановить старые. Дому было не обойтись без плотников, каменщиков, пескоструйщиков, маляров, без подключения современных электробытовых приборов.

А главное, дом нуждался в них — в своих новых обитателях. Вот как она думала поначалу. Ему как воздух нужна была славная молодая супружеская пара, стремящаяся вверх по социальной лестнице, с растущими финансовыми ресурсами, с обращенной к нему бездной любви и заботы. Они будут постепенно — пусть медленно, но верно — возвращать этому дому его былую славу. И наполнят все его пять спален шумливой порослью счастливых, здоровых детей. Ведь всем известно, что старые дома нуждаются главным образом именно в этом. Не просто в новой электропроводке, но в новом импульсе, во вливании свежей молодой крови.

Они были так счастливы в те дни. Адвокатская практика Дэна росла, и хотя пока Кэрол работала у него секретаршей, они верили: недалеко то время, когда она перейдет в ранг среднестатистической домохозяйки и матери среднестатистических двоих детей, а также (почему бы и нет, для полного комплекта?) хозяйки маленькой, хорошо воспитанной собачки...

Кэрол наконец поднимается с дивана и выключает телевизор. Вслушивается в привычный звук полной, всепоглощающей тишины своего дома площадью в четыреста квадратных футов, столь же пустого, как и прежде. И думает о том, как она ненавидит этот звук.

«Бога ради, Кэрол! Кто-то же должен платить за все это...»

Здесь, наверху, на втором этаже, жарко и душно. Температура сегодня почти девяносто градусов, что вообще-то странно для первых чисел мая, но таков уж климат Новой Англии, извольте любить и жаловать. Если вам не нравится погода, просто подождите минуту — и она переменится. К сожалению, в доме нет кондиционера, и в спальне невыносимо жарко. Вообще-то систему безопасности можно включить и при открытом окне, но это связано с необходимостью подключить оконное соединительное звено цепи сигнализации ко второму контуру, который выше, на подоконнике, чтобы замкнуть цепь. Охранная фирма очень горда этой своей технической новинкой. Однако Кэрол считает ее идиотской. Если подсоединить это звено, то окно можно приоткрыть не более чем на три дюйма, от чего прохладнее не станет. Чтобы уснуть, ей необходим свежий воздух, поэтому Кэрол распахивает окно во всю ширь.

В конце концов, сейчас еще только восемнадцать минут одиннадцатого. Скоро уже вернется Дэн.

Не зажигая света, она скидывает с себя одежду. Снаружи доносятся звуки проезжающих мимо машин и несмолкающий гул голосов в отдалении. В этой части города проживает много студентов колледжа, и Кэрол кажется, что они никогда не спят.

Кэрол откидывает в ноги кровати стеганое одеяло. Облаченная в розовую шелковую ночную рубашку, она наконец ныряет под простыню. Блаженно вздыхает, ощущая приятную прохладу хлопка стоимостью в триста сорок долларов.

Через минуту она погружается в сон.

Просыпается Кэрол от звука. Она не понимает, что это за звук. Озадаченно моргает и вдруг замечает в ногах кровати какую-то фигуру.

— Дэн? — сонно бормочет она. — Который час, дорогой?

Фигура не отвечает.

— Дэн? — снова вопрошает она.

И тут внезапно до нее доходит.

Кэрол выскакивает из постели. Но успевает убежать не более чем на два фута, как человек хватает ее за волосы. Голова женщины рывком откидывается назад. У нее вырывается крик, но какой-то сдавленный, приглушенный, совсем непохожий на ее обычный голос. "Кричать, — проносится в голове мысль. — Кричать!"

Но у нее не получается. Голос не слушается. Рот пересох. И все выливается лишь в беззвучные потуги.

А человек между тем тянет ее за волосы назад, к кровати.

"Дэн! — бьется у нее в голове. — Дэн!!"

И тут человек швыряет ее на кровать. Она отбивается, лягается, но каким-то образом он крепко зажимает в руке ее лодыжки. Она неистово, как безумная, колотит его по голове — все напрасно. Похоже, все ее отчаянные усилия не производят на него никакого впечатления. Потом он отводит назад другую, свободную, руку и с размаху бьет ее в лицо.

Голова ее отпрыгивает в сторону. Кожа на скуле лопается, глаз наполняется слезами. Не давая ей опомниться, он ударяет еще раз. Губы лопаются. Она ощущает соленый вкус собственной крови, а по лицу бегут слезы.

Какой-то петлей он захватывает ее запястье. Она пытается отдернуть руку, высвободить кисть из ловушки, но от этого резкого движения только туже затягивается хомут и жгутом впивается в ее плоть. Потом он распинает ее тело, и хотя она уверена, что продолжает отбиваться, он привязывает сперва кисти ее рук, а затем — ступни к кованым железным стойкам кровати.

Теперь она рыдает уже по-настоящему — всхлипывает, захлебывается слезами. Тело ее распято и накрепко привязано. Она извивается, тужится изо всех сил, судорожно дергается вверх и вниз, туда и обратно. Но ничего не может поделать. Она в ловушке, ее плечи ломит, ее ноги широко растянуты, обнажая... обнажая все, что можно.

Она унижена и беззащитна. Она совершенно беспомощна. И хотя молит о пощаде, но все равно знает, что будет дальше.

Внезапно резким движением он разматывает полосу какой-то материи и заталкивает ей в рот. Латекс, машинально отмечает ее оглушенное сознание. Привязал он ее также полосами из латекса, и плотный, тугой, подобный жесткой резине материал больно врезается в тело.

Еще одна полоска — поперек глаз. Теперь она не может видеть, что произойдет в следующую секунду, и от этого ей еще страшнее.

Ночную рубашку отдергивают с ее тела. Лязганье металла в тишине комнаты говорит о том, что он расстегивает ремень на брюках. Визгливый металлический скрежет — расстегивает молнию. Потом глухое шмяканье скинутых на пол брюк и его тяжелое дыхание — по мере того как он подходит к ней... все ближе и ближе...

Кровать проседает под его тяжестью, он всем своим весом наваливается сверху...

«Дэн, ну пожалуйста, Дэн...»

А затем рука насильника вдруг зверски хватает ее за шею и сжимает.

Все происходящее далее, Кэрол ощущает уже смутно, как в тумане.

Сознание отступает куда-то вглубь. Комната представляется какой-то сплошной черной лакуной, космической пустотой. Местом, где пребывает не она, а кто-то еще — манекен, кукла Барби, неживая, ничего не чувствующая. Она — это уже не она, а маленькая-маленькая девочка, свернувшаяся комочком где-то у нее в голове, ее локти крепко закручены вокруг согнутых колен, и она только шепчет, снова и снова:

— Дэн, Дэн, Дэн.

Потом давящая на нее тяжесть исчезает. Чтобы осознать это, ей нужно какое-то время. Теперь она осязает его руки на своих лодыжках. Силок с правой ноги снимают. Потом — с левой. Кровообращение полностью перерезано. Она больше не чувствует своих ступней.

Он поднимается над кроватью. Теперь свободно провисает ее левая кисть. Затем — правая.

Она избита, истерзана и изодрана. Она не в состоянии думать. Не в состоянии шевельнуться. Но все позади, мысленно твердит она себе, чувствуя что вот-вот начнется истерика. Все кончилось, и она жива!

Потом негодяй перекидывает ее, швыряя на живот. И снова забирается на кровать. А потом проделывает такое, о чем она прежде только читала, и на сей раз абсолютно точно знает, что громко кричит от боли. Она кричит, кричит и кричит!

Но во рту у нее кляп. И матрас тоже глушит, вбирает в себя этот вопль.

Она душераздирающе вопит, но никто не слышит ни звука.

Время исчезло. Реальность остановилась, зависла. Ее глаза стекленеют. Слюна ручьем стекает из-под кляпа и капает на ее прелестное египетское постельное белье.

Когда он наконец кончает свое дело, она уже ничего не понимает, ни о чем не заботится, ничего не различает. Человек возвращается. Чем-то тычет в ее недвижное тело. Потоки холодной жидкости изливаются повсюду.

Он снова переворачивает ее на спину, заново затягивает удавки на ступнях и запястьях, потом внимательно вглядывается ей в лицо. Наконец почти ласково склоняется над ней и вынимает изо рта кляп.

— Ну все, — шепчет он. — Теперь кричи. Зови соседей. Зови полицию.

Человек исчезает в ее открытом окне. Наконец-то она одна.

Кэрол не кричит. Она лежит голая, распятая и привязанная к своей собственной кровати. Она не станет звать соседей. Не станет звать полицию. Человек прекрасно знал это, и теперь она тоже знает.

Вместо этого она лежит, чувствуя, как по ляжкам сочится жидкость. Она лежит на своей постели, со стекающей по ногам спермой чужого мужика, и просто ждет...

Ждет, когда наконец-то вернется домой ее муж.

* * *

Понедельник, шесть часов утра. Кэрол Розен во всеоружии встречает этот день. Знаменательный день. День с большой буквы. Дэн уже ушел на работу. Он заявил, что хочет явиться в офис пораньше, так чтобы уже освободиться после полудня — на тот случай, если ее вызовут давать показания в суде. Оба знали, что он лжет. Генеральный прокурор штата Нед Д'Амато заверил их, что в день открытия процесса ничего важного не происходит. Защита использует утро для последних отклонений ходатайств, вторая же половина дня уходит на отбор присяжных заседателей.

Но Дэн проявил настойчивость. Никогда не знаешь наверняка, сказал он. Никогда нельзя знать.

Теперь Дэн большей частью возвращался домой к семи. Но, даже находясь здесь, он все равно как будто отсутствовал, и у Кэрол сложилось впечатление, что Дэн теперь постоянно встает раньше. Так, словно уже к пяти утра чувствует, что не в состоянии оставаться с ней наедине в этом доме.

Кэрол ненавидит его за это. Но возможно, еще больше она ненавидит этот дом.

Сейчас она поднялась наверх и целую вечность мылась под душем, при отдернутых занавесках, при открытых дверях ванной. В последнее время она испытывала неодолимую потребность в свободном пространстве. Ей нужно было видеть, что происходит вокруг. Знать, где она находится. Охранная система теперь работала день и ночь. Последние десять месяцев Кэрол не выключала телевизор. Большей частью она спала теперь на диване, под несмолкающее бормотание голосов на вечно мельтешащем экране.

После душа Кэрол вытаскивает свой новый кремово-белый костюм. Об этом костюме Дэн еще не знает. В последнее время он был одержим какими-то терзаниями по поводу денег. В прошлом месяце она случайно услышала, как Дэн закрывает и переводит в наличность свой брокерский счет. Она ничего не сказала насчет этого, он тоже.

Все это было как-то странно. В некоторых отношениях Дэн был к ней даже более внимателен, чем когда-либо. Например, приходил домой к обеду, спрашивал, не нужно ли ей чего-либо. Сразу после той ночи, когда Кэрол еще находилась в больнице, он как пришитый сидел у ее постели. Четыре дня и четыре ночи — вероятно, самое продолжительное время, проведенное ими бок о бок, не считая благословенной поры их медового месяца десять лет назад.

Когда же она наконец вернулась домой, Дэн даже перебрался с ней в другую спальню — в одну из круглых комнат в башенке, вдали от страшных воспоминаний. Он купил новую кровать, новый матрас, новое постельное белье. Велел оснастить каждое окно особо прочными коваными решетками.

Кэрол взглянула на круглую, закрытую ставнями комнату и вдруг опять разразилась бурными рыданиями. Дэн неловко поддерживал ее, ободряюще похлопывая по спине, хотя ему непросто до нее дотрагиваться, а ей было трудно переносить, когда он к ней прикасался. Дэн не понимал ее отчаяния, а она не умела его объяснить.

Всю последующую неделю муж покупал ей каждый вечер по букету цветов и приносил домой еду из любимых ресторанов Кэрол. Ей стало казаться, что чувство вины имеет запах красных роз и телятины «пикката».

Дом теперь погрузился в еще более глубокую тишину. Дэн не слышал этой тишины, но Кэрол слышала.

Надев свой костюм, она стояла перед зеркалом и взирала на отражающуюся в нем женщину.

Все эти дни Кэрол по-прежнему не чувствовала, что принадлежит себе. Женщина в зеркале, с высокими скулами и упрямым подбородком, не могла быть ею. Эта женщина, с серьгами в виде жемчужных капелек и в костюме от Шанель, выглядела так, словно собиралась на летний прием в саду, под открытым небом, или на вернисаж. А может — еще на какое-нибудь элитарное празднество под эгидой городского Общества охраны памятников природы и всего прочего. Словом, на одно из тех мероприятий, которые Кэрол имела обыкновение посещать прежде.

Женщина в зеркале выглядела слишком адекватно, чтобы быть ею, Кэрол.

Она сняла костюм. Попозже, не в такую рань, а в более приемлемое время, она позвонит Джиллиан и спросит, что наденет та. Джиллиан была знатоком этикета. Она всегда выглядела и вела себя как подобает — собранная, сдержанная, хладнокровно-невозмутимая. Даже на похоронах своей сестры Джиллиан как будто точно знала, что полагается говорить и что делать.

А пока, натянув штаны от спортивного костюма и мешковатую футболку, Кэрол спустилась на первый этаж, в кухню, оснащенную всем необходимым для ублажения гурманских вкусов, и там, спозаранку, достала себе ведерко мороженого «Бен и Джерри». С экрана в гостиной доносилось приглушенное тарахтение утренних «Новостей» — спасительный якорь Кэрол. В вестибюле часы-патриарх пробили половину.

Шесть тридцать утра, понедельник. Этот самый понедельник.

Кэрол Розен уронила взгляд на свои запястья, бледные, изящные и до сих пор носящие на себе следы повреждений в виде тонких белых шрамов. Она оглядела кухню, с ее шкафчиками вишневого дерева, мраморными столешницами, и при этом все так же чертовски пустынную. Еще Кэрол подумала о своем теле — о своем, по общему мнению, красивом, соблазнительном теле, к которому теперь уже почти год никто не прикасался. И тогда она ощутила радость по поводу сегодняшнего дня. Она почувствовала просто сатанинскую радость от того, что он наступил. Кэрол вся дрожала от неуемной, дьявольской радости, не могла, черт подери, дождаться сегодняшнего события!

— Все равно тебе еще мало, гребаный сукин сын! — злобно выпалила она в безмолвную пустоту помещения.

Потом обхватила голову руками и разрыдалась.