Начав писать о Гарднере, я вдруг остро и отчетливо осознал, что твой робкий и неокрепший голос тонет в восторженном хоре голосов его читателей. почитателей, ценителей, его друзей, коллег, тех, кто хорошо его знал, с кем он работал, кто был близко знаком с его творчеством, в хоре голосов, в котором, кстати сказать, нет ни одной неверной ноты.

"...человек Ренессанса в мире слов и чисел" (Майкл Дирда)."

"...самый влиятельный автор XX века" (Дэвид Ауэрбах)."

"...фамилия Gardner близка к английскому слову "gardener" — садовник. В мировом содружестве математиков Мартин Гарднер действительно играет роль садовника, который бережно выращивает в своем саду удивительные цветы" (Дэвид А. Кларнер).

"...работы Мартина Гарднера отличаются гораздо большей самобытностью, чем те, за которые присуждены Нобелевские премии" (Дуглзс Хофштадтер).

К столетнему юбилею Гарднера хор становится многотысячным. Ни одно солидное издание (в числе которых и "Нью-Йорк тайме", и "Гардиан" и "Нью-Йоркер") не сочло для себя возможным пройти мимо такого события.

Между тем, разделяя все восторги, понимаешь, что то теплое чувство благодарности, которые ты испытываешь к этому человеку, — очень камерное, личное, чувство к человеку близкому, которое можно выразить только вне хора.

Мартин Гарднер! Кто он?

Математик? Философ? Мыслитель? Популяризатор науки? Писатель? Филолог? Лингвист? Публицист? Критик?

Как это ни парадоксально, любое слово подойдет и... не подойдет одновременно. Мартин Гарднер — все и сразу.

Гарднер — Человек пишущий, Homo scribens, и главное свойство Гарднера — его невероятная интеллектуальная щедрость. На протяжении всей своей долгой — очень долгой! — писательской жизни он делится с нами своими идеями, знаниями,той величайшей радостью открытия и понимания, которую несут ясность мысли и широта взгляда. Гарднер учит нас "тому, чему, казалось бы, невозможно учить: высокому искусству нешаблонного, или, как предпочитает говорить сам Гарднер, нелинейного мышления".

Гарднер родился 21 октября 1914 года в городе Талса, штат Оклахома. В 1936 году получил степень бакалавра философии в Чикагском университете. Закончив обучение, работал помощником редактора газеты "Талса трибьюн" в родном городе, но затем вернулся в Чикаго, где поступил на службу сотрудником пресс-бюро Чикагского университета.

С 1941 года до конца войны он служит на Военно-морском флоте США на эскортном эсминце "Поуп". На судне он занимался делопроизводством — начальство, видимо, учло опыт его работы в пресс-бюро, а в свободное от исполнения основных обязанностей время высматривал вражеские субмарины. После окончания службы Гарднер возвращается на прежнее место работы и пробует себя в качестве свободного журналиста. "Я не хотел преподавать, я хотел писать", — скажет он впоследствии об этом периоде своей жизни.

В 1946 году, воспользовавшись привилегиями, которые давала служба. На флоте, Гарднер посещает семинар в Чикагском университете под руководством Карнапа, известного австрийского философа, представителя школы логического позитивизма, который оказал огромное влияние на мировоззрение Гарднера. В своем интервью журналу "Записки Американского математического общества" он называет Карнапа одним из своих кумиров. Несколькими годами позже, когда Карнап читал курс философии в Калифорнии, Гарднер убедил его позволить миссис Карнап записать курс на магнитофонную ленту. Гарднер расшифровал ее, отредактировал текст и издал под названием "Философские основы физики", позже изменив его на "Введение в философию науки". Позднее Гарднер скажет об этой книге: "В ней все идеи Карнапа, но все слова — мои".

В 1947 году Гарднер перебирается в Нью-Йорк, где находит работу в детском журнале "Шалтай-Болтай" ("Humpty-Dumpty Magazine"), в которои проработает более восьми лет. В течение нескольких лет Гарднер пишет в этом журнале истории о приключениях Шалтая-Болтая-младшего, сочиняет назидательные стихи от имени Шалтая-Болтая сыну. Не без гордости и не без юмора Гарднер вспоминает об этом времени в одном из комментариев н кэрролловской Алисе: "В последние годы мистер Шалтай издает детский журнал. Я имел честь работать под его руководством в качестве летописца приключений, выпавших на долю его сына, Шалтая-Болтая-младшего".

А с 1957 года начинается долгое и плодотворное сотрудничество Гарднера с "Сайентифик америкен", которое принесло ему мировую славу. Первая статья, которую он написал для журнала, была посвящена истории механических устройств, позволяющих решать логические задачи. Вторая — о гексафлексагонах — появилась в декабрьском выпуске журнала за 1956 год. После выхода статьи в свет, вспоминал позднее Гарднер, "почти весь Манхэттен складывал флексагоны".

Издатель Джерри Пил, видимо, не мог пройти мимо этого обстоятельства и пригласил Гарднера в редакцию, неожиданно предложив: "А не пора ли от отдельных статей перейти к постоянной рубрике?". Гарднер ответил согласием, и следующий январский номер оказался первым, в котором он получил собственную колонку. Колонка Гарднера стала называться "Математические игры" ("Mathematical Games") и просуществовала до 1982 года, когда Гарднера сменил Дуглас Хофштадтер, а рубрика сменила свое название на "MetamagicalThemas" ("Метамагическиетемы"), которое представляет собой анаграмму "Mathematical Games".

Остается добавить, что свой интерес к фокусам, играм, головоломкам и их математическим основам Гарднер вынес из того давнего времени, когда отец обучал его первым фокусам, и памятной ему со студенческих лет работы в супермаркете, где он демонстрировал фокусы в канун рождественских праздников.

По материалам рубрики "Математические игры" Гарднер издал полтора десятка книг, названных Дональдом Кнутом "гарднеровским каноном". И хотя в математическом мире не останется, как пишет И. М. Яглом, редак-

т0р перевода "Математического цветника", ни одной "теоремы Гарднера", зато останется "многообразие Гарднера" — многообразие тех, кто вырос на его книгах, кто сформировал свои математические интересы под влиянием его статей, тех, кого Гарднер сумел увлечь "математическими головоломками и развлечениями" в часы "математических досугов".

Не имея глубокого математического образования и, по существу, оставаясь "любителем", Гарднер сумел достичь в своей деятельности поразительных результатов, привлекая к решению весьма нетривиальных задач миллионы любителей и профессионалов по всему миру, ведя с ними обширную переписку, объединяя их общей целью. Джон Конвей, известный математик и изобретатель игры "Жизнь", о которой неоднократно писал Гарднер, сказал, что Гарднеру удалось приобщить к математике на много миллионов людей больше, чем кому бы то ни было. Миллионов! И в этом нет никакого преувеличения. Как бы ни хотел Гарднер "не преподавать", его удивительный талант "учить, развлекая" возобладал. Перси Дьяконис на суперобложке гарднеровской "Грандиозной книги о математике" попытался облечь свое восхищение матемагическими способностями Гарднера в ироническую форму, он предупреждает читателя: "Осторожно: Мартин Гарднер превратил десятки неискушенных детей в профессоров математики и тысячи профессоров математики — в неискушенных детей". Сам же Гарднер в интервью "Запискам Американского математического общества" заметил: "Если вы популярно пишите о математике, я думаю, это даже хорошо, что вы не знаете о ней слишком много".

Оставив работу в "Сайентифик америкен", Гарднер начинает сотрудничество с журналом "Вопросы скептика", где ведет колонку "Заметки стороннего наблюдателя", целиком посвящая себя разоблачению псевдо- и лженаучных доктрин и теорий, полемизируя с представителями псевдонаучных сект, рядящихся в тогу научного знания. Гарднер в свойственной ему парадоксальной манере так объясняет свой скептицизм: "Мой знак Зодиака — Весы, а астрологией совершенно достоверно доказано, что Весы не верят в астрологию".

Отвечая на "Вопросы скептика", Гарднер так охарактеризовал род своей деятельности: "Я думаю, что я журналист". В этом же интервью Гарднер назвал две свои самые значительные на его взгляд книги. Первая — '"Почему' философствующего журналиста", на которую, демонстрируя в очередной раз свою склонность к розыгрышам, сам же написал рецензию под именем Джорджа Грота. Рецензия получилась настолько резкой и убедительной, что приятель Гарднера, даже не дочитав ее до конца, где Гарднер раскрывал свой псевдоним, решил ни в коем случае не покупать книгу. Вторая — полу-автобиографический роман "Бегство Питера Фромма", восхитивший Джона Апдайка. Апдайк даже написал Гарднеру письмо, выдержка из которого появилась на суперобложке следующего издания книги: "Это замечательная книга... она понравилась мне не только богатой событийностью, но и удивительными и убедительными сюрреалистическими штрихами". Роман, описывающий развитие мировоззрения Питера Фромма от протестантского фундаментализма к философскому теизму, не мог не оказаться близок Апдайку, не чуждому протестантской рефлексии, а "сюрреалистические штрихи", вроде внезапных погружений Питера в глоссолалию, Апдайк, не лишенный юмора и склонный к стилистическим изыскам, не мог не оценить.

Еще один почитатель Гарднера — Владимир Набоков. Между ними на страницах их собственных книг состоялся такой примечательный обмен "любезностями".

Во втором издании своей книги "Этот правый левый мир" Гарднер объясняет процитированное им для иллюстрации субъективизма пространственно-временного восприятия набоковское двустишие следующим образом:

"Эти две строчки взяты из второй песни 'Бледного огня', замечательной поэмы Владимира Набокова, которая лежит в основе его причудливого романа с тем же названием. Поэма якобы написана выдуманным Набоковым поэтом Джоном Френсисом Шейдом. В качестве шутки в первом издании моей книги я приписал эти две строки исключительно поэту Шейду и только его включил в список упомянутых в книге имен. Набоков вернул мне шутку в романе 'Ада': 'Пространство — толчея в глазах, / а Время — гудение в ушах', — говорит Джон Шейд, современный поэт, цитируемый выдуманным философом (Мартином Гардинье) в'Двуликой вселенной'".

В своей автобиографии Гарднер скажет, что не знает, было ли искажение его имени ошибкой или частью шутки. В этой же книге Гарднер не без гордости признается: ему нравится думать, что Набоков написал роман "Смотри на арлекинов!" под влиянием книги "Этот правый левый мир", так как вопросы симметрии пространства и времени очень важны для сюжета набоковского романа.

Впрочем, переходя (уже перейдя) к вкладу Гарднера в большую литературу, мы тоже можем позволить себе некий скепсис в отношении ответов Гарднера на "Вопросы скептика", предположив все же, что самым значительным творением Гарднера является изобретение метода — метода, так скажем, "правильного, глубокого чтения".

"Когда в далеком 1960 году впервые вышла гарднеровская "Аннотированная Алиса", — вспоминает писатель и эссеист Адам Гопник, — такой подход поразил своей новизной: 'ученая' книга — для всех, с обширными комментариями, расположенными в непосредственной близости от текста, создающими если не контекст, то некий контрапункт текста и комментатора".

"Аннотированная Алиса" оказалась не единственной аннотированной книгой Гарднера. За ней последовали "Аннотированный Снарк", "Аннотированное 'Неведение отца Брауна'", "Аннотированный 'Человек, который был Четвергом'" Честертона и "Аннотированный 'Старый мореход'" Кольриджа. Само слово "аннотация", благодаря Гарднеру, приобрело в русском языке совершенно новое значение. Традиционно аннотация — краткое критическое изложение содержания книги. У Гарднера несколько иначе — развернутый, бесстрастный комментарий по поводу какой-либо строчки, слова, мысли, содержащихся в тексте. На первый взгляд можно было бы предположить, что Гарднер, комментируя тексты, следует правилам давней и древней традиции толкования текстов, эдакой экзегезы или герменевтики. Но, углубляясь в чтение, можно счесть Гарднера чуть ли не провозвестником постмодернизма, когда текст комментария приобретает самостоятельное и даже самодовлеющее значение. То, что аннотированные издания Гарднера представляют собой образцы гипертекста, несомненно. Но их гипертекстуальность — вовсе не постмодернистская, а игровая практика. Это способ отвлечься от чтения и уйти в сторону или вглубь и посмотреть, кем и как был прочитан этот текст ранее. Читатель может следовать за Гарднером по проложенным им тропкам, а может прокладывать свои, не боясь заблудиться. А в конечном счете — стремясь заблудиться! Такие блуждания сродни путешествию Алисы с неожиданно встречающимися по пути ярлычками "Прочти меня!" и бесконечными поисками Снарка.

Гарднер проявляет неизменный интерес к словесной игре, демонстрируя в этой области незаурядную эрудицию и с радостью отмечая, что "серьезные литературные замыслы вполне успешно могут сочетаться с блистательной и дерзкой игрой слов". "Несерьезные литературные замыслы": палиндромы, анаграммы, лимерики — постоянно используются Гарднером либо в качестве предмета предпринимаемого им исследования, либо в качестве иллюстраций, эпиграфов, источников математических задач и лингвистических головоломок. Эпиграфы Гарднера могут послужить предметом рассмотрения отдельной большой статьи, "Семь загадочных стихотворений", среди которых и "Переполненный автобус" Апдайка, превращаются у Гарднера в задачи-головоломки, Гарднер любит вспоминать о квазилимериках, отступающих от канона, а палиндромам и акростихам отводит не одну главу в "своем каноне".

Целых две главы в книге "От мозаик Пенроуза к надежным шифрам" (из "гарднеровского канона"!) посвящены деятельности "причудливой, быть может, даже слегка "сумасшедшей" французской группы, которая называет себя "Улипо"

Группа "Улипо" (OuLiPo, Ouvroir de litttfrature potentielle), или "Мастерская потенциальной литературы", основанная французами: математиком Франсуа Ле Лионне и писателем Раймоном Кено — ставила своей целью теоретическое осмысление возможностей языка, привлекая для ее достижения математические, алгоритмические методы, введение разного рода формализаций и языковых ограничений, как, например, отсутствие в тексте какой-либо буквы. Все ее участники — либо математики, либо писатели.

Гарри Мэтьюз, единственный американский участник группы, весьма изобретательно выразил Гарднеру признательность от лица всех ее участников, посвятив ему стихотворение в форме так называемой "снежной пирамиды":

a Martin Gardner

Мартину Гарднеру

Чтобы завершить краткий очерк жизни и трудов Гарднера, стоит добавить, что по его инициативе Гарольд Шварц начал деятельность основанного им издательства "Гринвуд-Пресс" с двух ежеквартальных изданий: "Журнала занимательной математики" и журнала "Путь слов" ("Word Ways"), посвященного развлекательной лингвистике. Гарднер издал несколько сборников своих эссе и книжных рецензий и составил также две антологии: "Знаменитые стихи минувших дней" и "Любимые поэтические пародии Гарднера", куда вошли и пародии, написанные им самим под псевдонимом Арманд Т. Рингер (анаграмма его имени).

Арманд Т. Рингер в нашей стране почти неизвестен, в отличие от своего alter ego — Мартина Гарднера. У Гарднера в России сложилась счастливая издательская судьба. Первые переводы его книг "Этот правый левый мир" и "Теория относительности для миллионов" появились в 60-е годы, в то благодатное время, когда физики были в почете. А в 1971 году издательство "Мир" начинает серию книг, посвященных занимательной математике, и открывает эту серию книга Гарднера "Математические головоломки и развлечения". Она стала первой, переведенной Юлием Александровичем Даниловым, из будущего "гарднеровского канона". За ней последовали "Математические досуги" и "Математические новеллы". Именно под влиянием этих трех книг у автора этих строк интерес к математике если не сформировался, то совершенно точно укрепился. Ю. Данилов перевел еще несколько книг Гарднера, последняя из которых появилась в 1993 году. Книжная полка с полным "мировским" собранием Гарднера с фирменным оформлением корешка: круг, квадрат, треугольник — подлинное украшение домашней библиотеки.

В эти же годы статьи Мартина Гарднера появляются в журналах "Наука и жизнь", "Знание-сила", "Квант", "Математика в школе".

Интерес к изданию книг Гарднера вспыхнул у нас в середине 2000-х, когда вышли еще пять его книжек, посвященных занимательной математике, но значительно меньшими тиражами.

Отрадно, что совсем недавно — в 2015 году — появилась не переводившаяся ранее книга Гарднера "Загадки Сфинкса и другие математические головоломки".

Вышедшая в 1978 году в серии "Литературные памятники" издательства "Наука" книга Кэрролла "Приключения Алисы" с примечаниями Гарднера (та самая "Аннотированная Алиса"), переведенная Ниной Михайловной Демуровой, подарила нашим читателям новую и неожиданную встречу с Мартином Гарднером. Именно "Аннотированная Алиса" побудила когда-то меня задаться детским вопросом "А как это устроено?" и последовать — "frabiously galumphing" — за Гарднером в глубины кэрролловских текстов, а затем и обратиться к переводу стихов Кэрролла, и отважиться в конечном счете на самостоятельные поиски Снарка.

Математико-фантастические рассказы Гарднера о профессоре Сляпенарском "Нульсторонний профессор" и "Остров пяти красок" были переведены на русский язык Ю. Даниловым и вошли в три антологии, изданные в 80-е годы. Но эти два рассказа все же не могли еще предположить в Гарднере незаурядного беллетриста.

Этот пробел нам и предстоит восполнить. Вернемся в далекий 1946 год и лучше всего об этом времени расскажет сам Гарднер: "После войны и краткого пребывания в Талсе я возвратился в Чикагский университет в унылую однокомнатную квартирку на Пятьдесят пятой улице. Мое окно выходило на вентиляционную шахту. <...> Моим единственным имуществом был будильник и несколько книг, и никакого радио. Свои заметки о прочитанном, записанные на каталожных карточках три на пять, я держал в женских обувных коробках, которые получал бесплатно в обувных магазинах. А вырезки из книг на карточках четыре на шесть я вставлял в мужские обувные коробки. Коробки хранились в стенном шкафу. <...> Я мог бы возвратиться к моей старой работе по связям с прессой, если бы не событие, которое стало поворотным моментом в моей жизни. Я продал свой рассказ Эсквайру'. Рассказ назывался 'Лошадь на эскалаторе'. <....> Эсквайр' получил много лестных откликов на мой рассказ. <...> Следствием такой читательской реакции явилось приглашение на обед, полученное мной от редактора Эсквайра' Фреда Бирмингема. Обед состоялся в модном Чикагском ресторане. Я помню, как гардеробщица поморщилась и даже зажала нос, когда брала мою старую морскую тужурку. Тужурка сильно пахла еще с того времени, когда масло вытекло из бака нашего миноносца и затопило шкафчики с формой.

Фред попросил меня написать еще один рассказ. Я предложил свой самый известный [теперь] научно-фантастический рассказ 'Нульсторонний профессор'. Я был очарован топологией, отраслью математики, которая изучает свойства объектов, остающиеся неизменными при их искривлении или растяжении. <...> Фред попросил написать еще, и в течение года или двух я жил на доходы от Эсквайра'. За редким исключением все мои рассказы, написанные для Эсквайра', входят в сборник 'Нульсторонний профессор и другие фантастические, юмористические, детективные и философские истории'".

Рассказ, давший название сборнику, перевел французский журнал, и так он попал во многие научно-фантастические антологии, став самым популярным рассказом Гарднера. Но Гарднер пишет рассказы самых разных жанров, которые скрупулезно перечислены им в подзаголовке сборника. Место и время действия почти всех рассказов — Чикаго конца сороковых. За исключением, разумеется, "Тханга". Чикагский университет, где он учился, Чикаго-Луп, где в ресторанчике он встречался с друзьями-фокусниками, "Маршал-Филдс", где подрабатывал, показывая фокусы, Мидуэй, где как-то беседовал о том о сем с Торнтоном Уайлдером, и Пятидесятые улицы, по которым бродил и где зарождались его истории...

"Родимое пятно" и "Еще один мартини" — истории трогательные, почти сентиментальные, и, если бы не сдержанная манера изложения и обаятельный стиль Гарднера, из них вряд ли что-либо вышло.

Рассказы Гарднера — "для всех"! Как и все то, что он делал и писал на протяжении своей восьмидесятилетней писательской жизни. Гарднер интересовался Джойсом и Улипо, но вдохновляли его лорд Дансени и Честертон, в чем Гарднер охотно признается в кратких предуведомлениях к рассказам. В его рассказах довольно остроумные детективные сюжеты уживаются с ненавязчивыми литературными и философскими реминисценциями. Неслучайно тот же Адам Гопник назвал Гарднера "критически настроенным рационалистом, влюбленным в сдержанное английское воображение", — черта, проявившаяся уже в ранних его рассказах. При этом всю свою жизнь стремясь сделать сложное — простым, необъяснимое — ясным, стремясь приоткрыть завесу магии и волшебства, Гарднер рассказывает свои истории легко и свободно.

Читателям гарднеровских рассказов можно не волноваться: они не превратят вас в седовласых профессоров математики. Если, конечно, вы сами того не захотите.

Самые поздние рассказы сборника датируются пятидесятыми годами прошлого века. Больше рассказов Мартин Гарднер не писал. Но...

Сентябрьский номер "Математических горизонтов" за 2010 год открывается таким обращением соредакторов журнала к читателям: "Хотя 'Математические горизонты' получают почти все материалы в электронном виде, этой весной рассказ 'Суперструны и Тельма' с приложенной к нему запиской оказался в нашем старомодном почтовом ящике: "Возможно, этот рассказ подойдет вам? Я вел математическую колонку в "Сайенти-фик америкен" в течение 25 лет. Если для "Математических горизонтов" рассказ не подходит, нет нужды возвращать его обратно. Всего наилучшего, Мартин." Один только вид имени на странице вызвал ощутимый переполох. Мартину Гарднеру было за девяносто, и мы оказались обладателями очаровательного образца подлинной литературы, полученного прямо из пишущей машинки самого знаменитого голоса в занимательной математике. Каков должен быть редакционный ответ тому, чьи труды сделали само существование такого журнала как 'Математические горизонты' возможным? К сожалению, мы не получили шанса подготовить ответ... 22 мая Мартин Гарднер покинул этот мир..."

Это был последний рассказ Гарднера.