Двое полицейских в штатском тащились за нами в машине.

Дед улыбнулся, как будто у нас и в самом деле выдался сегодня прекрасный летний день, которым можно гордиться.

– Ты слышал речь президента Родины? – спросил он.

– Да, – ответил я. – Ну, не очень. Наш телевизор…

У одного в машине был бинокль. Чтобы читать по губам. Я сказал:

– А ты видел, как космонавты шли к ракете? Они просто чертовски храбрые!

– Впечатляет, – ответил дед. – И так радостно знать, что теперь с Луны можно будет выстрелить кучей ракет. Тут-то им и конец, всем врагам Родины.

– Этот кусок мы, кажется, пропустили. Наверное, это как раз когда пристрелили мистера Ганнела.

Машина прибавила ходу и уехала – то ли им наскучило с нами возиться, то ли у них нашлось занятие поважнее.

Мы пошли дальше, мимо заброшенной автобусной остановки на развороте, потом пересекли безлюдную дорогу. Только тогда я рассказал ему и про Эрика, и про записку, и про мисс Филипс. Он внимательно слушал, впитывал услышанное.

В конце нашей улицы стояли роскошные дома с алыми грудками. Для семей борцов за чистоту. Стояли как влитые, хотя и построены были на костях убитых.

А в отдалении, на пригорке, виднелось то самое омерзительное здание. Лучше бы его оставили кучей пепла, когда оно сгорело в первый раз. Оно, среди прочих декораций, создавало впечатление, что все идет по плану. Хотя, если по чесноку, вовсе нет.

И эта огромная уродина сияла огнями. Ярче звезд и прямо среди дня. Вот ведь интересно. Обитатели седьмого сектора не смели открыто спросить, почему так. Они просто не могли представить, что там делается внутри. Зачем тратить столько электричества, когда нам его доставалось хорошо, если на пару часов в день? Этот вопрос явно слышался в молчании седьмого сектора. Он полз по улицам, сочился из каждого встречного.

Хотел бы я не иметь никакого понятия, какой на него ответ, но увы.