Священник остался с турком наедине.
Турок стоял под дубом и, потупив глаза, смотрел на траву. Священник остановился шагах в десяти от него, опершись на копье. Некоторое время слышалось громыханье телег, потом настала тишина.
Турок поднял голову.
- Подожди убивать меня, - забормотал он, побледнев, - послушай, что я тебе скажу перед смертью. Пояс на мне набит золотом. За такую богатую добычу ты хоть похорони меня.
Священник не отвечал, равнодушно глядя на турка.
- Когда повесишь меня, - продолжал Юмурджак, - выкопай яму под этим деревом и похорони так, чтоб я сидел в могиле. Поверни меня лицом к Мекке. Туда, к востоку. Сделай это за мои деньги.
Больше он не проронил ни слова. Молча ждал, когда накинут ему петлю на шею.
- Юмурджак, - заговорил священник, - я слышал вчера, как ты сказал, что мать твоя была венгеркой…
- Да, - ответил турок, и взгляд его оживился.
- Стало быть, ты наполовину венгр?
- Да.
- Тебя в детстве похитили турки?
- Ты угадал, господин.
- А где?
Турок вздернул плечами, уставился в пространство.
- Я уже забыл.
- Сколько тебе лет было тогда?
- Я был совсем маленьким.
- Отца своего не помнишь?
- Нет.
- И не помнишь, как тебя звали?
- Не помню.
- И никаких имен с детских лет не припомнишь?
- Нет.
- Странно, что ты не забыл венгерский язык.
- В янычарском училище было много венгерских мальчиков.
- А ты не знал мальчика по имени Имре? Имре Шомоди. Из селения Лак.
- Что-то не припомню…
- Круглолицый, черноглазый, пухленький мальчик. Ему еще пяти лет не исполнилось, когда его похитили. На левой груди у него родинка в виде трилистника - такая же, как у меня.
Священник раскрыл рубаху на груди: пониже левого плеча показались три родинки, слитые наподобие трилистника.
- Я знаю этого мальчика, - сказал турок, - и родинку эту видел у него не раз, когда мы умывались. Только теперь его зовут иначе, по-турецки - не то Ахмедом, не то Кубатом.
- А вы не вместе бываете с ним в походах?
- Когда вместе, а когда и нет. Сейчас он в Персии воюет.
Священник пристально поглядел на турка.
- Врешь!
Он внимательно смотрел на зашнурованные кожаным шнурком красные башмаки янычара, словно размышлял, почему именно порвался башмак на левой ноге и как раз на носке.
- Гад! - бросил священник с презрением. - Ты в самом деле достоин того, чтоб я тебя убил!
Турок пал на колени.
- О господин, пощади, помилуй! Возьми все, что есть у меня, сделай своим рабом! Буду служить тебе покорно, верно, как преданный пес.
- Вопрос только в том - человек ты или дикий зверь? Освобожу тебя, а кто поручится, что ты не будешь снова грабить и убивать моих несчастных соотечественников?
- Пусть аллах обратит на меня все бичи своего гнева, если я еще хоть раз в жизни возьму оружие в руки!
Священник покачал головой.
Турок продолжал:
- Клянусь тебе самой страшной клятвой, какую только может принести турок!
Священник скрестил руки на груди и посмотрел в глаза своему пленнику.
- Юмурджак, ты говоришь со мной, стоя на коленях у порога смерти, и меня же почитаешь глупцом? Думаешь, я не знаю, что гласит Коран о клятве, данной гяуру?
На лбу у турка выступил пот.
- Так потребуй что-нибудь от меня, господин! Скажи, что ты хочешь, - я все выполню.
Священник раздумывал, подперев рукой подбородок, и наконец промолвил:
- У каждого турка есть амулет, который защищает его в боях и приносит счастье.
Турок опустил голову.
- Деньги твои мне не нужны, - сказал священник. - Дай мне свой амулет.
- Возьми, - пробормотал турок. - Он на шее у меня висит. Просунь руку под поддевку.
Янычар поднял голову. Священник нашел амулет, зашитый в синий шелковый мешочек, сорвал его с золотой цепочки, сунул себе в карман. Затем встал позади турка и разрезал веревку, крепкими узлами стягивавшую ему руки и ноги.
Турок стряхнул веревки с рук и внезапно обернулся. Взгляд его желтых, как у тигра, горящих глаз обжег отца Габора.
Но тот уже держал копье наперевес и улыбался.
- Ну-ну, Юмурджак! Смотри, нос себе не уколи!
Юмурджак отпрянул от него и, весь пылая лютой ненавистью, отступал все дальше и дальше. Отойдя шагов на двадцать, он крикнул насмешливо:
- Так знай же, глупый гяур, кто был в твоих руках! Я сын прославленного Яхья-паши Оглу Мохамеда! Ты мог бы получить за меня целые мешки золота.
Священник не ответил. Он кинул копье на телегу. Лицо его выражало презрение.