Завечерело. На небе появились звезды. А как только дорога повернула на холм, стало казаться, будто темное поле, слившееся с темным небом, тоже усыпано красными звездами. На восточном крае его, выделяясь из всех остальных и почти соприкасаясь друг с другом, сверкали пять крупных алых звезд.

- Прибыли, - сказал великан и, довольный, почесал себе бок.

Но еще минут пятнадцать они, спотыкаясь, шли по пашне и пастбищу, по буграм и жнивью.

Времени на поиски не пришлось терять. Каждый отряд тут же нашел свое место, каждый человек - свою палатку. Красные звезды оказались кострами, на которых дымилась в котлах баранина с луком, а крупные алые звезды - четырьмя огромными восковыми факелами, которые пылали перед высоким шатром султана; пятая звезда была большим золотым шаром с полумесяцем, сверкавшим в сиянии факелов на верхушке шатра.

У края поля, засеянного подсолнухами, топчу-баши засвистел в свою дудку. Все остановились.

На этом месте шатры заворачивали полукругом. Невольников загнали на середину полукруга.

Великан посмотрел в сторону поля и пашен и пошел нарвать подсолнухов. Гергей повалился на траву.

Возле него сновали и шумели солдаты, ревели хором верблюды. Кое-кто из турок развязывал вьюки, другие толклись вокруг котлов. В лагере царили суета и сутолока.

Гергей искал глазами Тулипана, но увидел его только на мгновение. С ним беседовал какой-то янычар. Тулипан что-то доказывал, пожимая плечами, а потом прошел вместе с этим янычаром к шатру свекольного цвета. Ему, очевидно, выделили место в одном из янычарских шатров.

Но что, если Тулипану пришлось уйти только потому, что он захотел сторожить невольников? Ведь тогда они оба станут рабами. А что же будет дальше?

Мысль эта камнем легла Гергею на грудь.

Стражников всех сменили. Их заменили шатерники - незнакомые люди, не обращавшие на Гергея никакого внимания.

В лагере появились и верблюды-водовозы.

- Суджу! Суджу! - слышались отовсюду крики водоносов.

Солдаты пили дунайскую воду из глиняных сосудов, из рогов, из шапок или из оловянных стаканов.

Гергею тоже хотелось пить. Примяв донышко своей шапки, он подставил ее, и турок-водонос налил ему из бурдюка воды.

Вода была тепловатая, мутная, однако он пил ее жадно. Затем вспомнил о мальчике, который по дороге все плакал и просил пить. Гергей оглянулся, заметил во мгле пушки и неподалеку от них пасущихся волов. Возле пушек сидели и лежали топчу. Ребенка он не нашел.

Выпив еще воды, Гергей выплеснул остаток и снова надел шапку на голову.

- Дома-то мы пьем воду получше этой, правда? - обратился он к стражнику, долговязому бритому асабу, по-видимому желая расположить его к себе.

- Молчи, песий сын! - заорал в ответ асаб и угрожающе замахнулся на Гергея пикой.

Закованному в кандалы юноше стало вовсе не по себе, и он почти обрадовался, увидев Юмурджака. Держа в руке обнаженную саблю, тот разводил караульных.

- Юмурджак! - крикнул Гергей, будто приветствуя старого друга, так ему было тяжело от мучительного чувства одиночества.

Турок обернулся. Откуда его зовут? Из толпы невольников? Он удивленно взглянул на Гергея.

- Кто ты такой?

Юноша встал.

- Я раб, - ответил он удрученно. - Я только хотел спросить… Как же случилось, что вы живы?

- А почему бы мне не жить? - ответил турок, вздернув плечами. - Почему бы мне не быть в живых?

По тем движениям, которые он делал, вкладывая саблю в ножны, видно было, что левая рука у него искалечена. Казалось, будто он когда-то давно схватил щепотку соли, а теперь не может разжать пальцы. От Юмурджака несло таким же отвратительным запахом пота, как и от великана.

- А я слышал, будто вас повесили.

- Меня?

- Да, вас. Девять лет назад один священник в Мечекском лесу.

При слове «священник» турок широко раскрыл глаза.

- А где этот священник? Ты что-нибудь знаешь о нем? Где он живет? - спросил турок, схватив Гергея за грудь.

- А вы что-нибудь плохое хотите сделать ему? - пролепетал юноша.

- Да нет, - ответил турок уже более мягко. - Хочу поблагодарить его за то, что пощадил меня. - И он положил руку на плечо Гергею. - Так где же этот священник?

- А вы разве тогда не поблагодарили его? - спросил Гергей.

- Все произошло так внезапно, - развел руками Юмурджак, - тогда не до благодарностей было. Я думал, он шутит.

- Так он, вместо того чтобы повесить, отпустил вас?

- Да, по-христиански. Тогда я этого не понял. А с тех пор узнал, что христианская вера велит прощать.

- А вы сделали бы ему добро?

- Сделал бы. Я не люблю оставаться в долгу. И деньги привык возвращать, и за добро платить добром.

- Что ж, священник этот здесь, - доверчиво сказал Гергей.

- Здесь? В лагере?

- Да, здесь, в лагере. Он пленник султана. Его обвиняют во взрыве на мечекской дороге.

Юмурджак отшатнулся. Взгляд его застыл, как у змеи, готовой ринуться на жертву.

- Откуда ты знаешь этого священника?

- А мы живем с ним по соседству, - осторожно ответил Гергей.

- Священник не показывал тебе кольцо?

- Может, и показывал.

- Турецкое кольцо. На нем полумесяц и звезды.

Гергей замотал головой.

- Возможно, он кому другому и показывал, а мне нет, - сказал он и сунул руку в карман.

Юмурджак почесал подбородок. Длинное страусовое перо на его колпаке заколыхалось. Он повернулся и отошел.

Караульные по очереди приветствовали его. И только по движению их пик видно было, где он проходил.

Гергей снова остался в одиночестве. Он присел на траву. Невольникам принесли суп в котле и раздали грубые деревянные ложки. Турок, принесший еду, стоял, почесываясь, возле рабов, пока они ели, а если кто-нибудь шепотом обращался к соседу, давал обоим изрядный пинок.

- Прочь, песье племя!

Гергей тоже отведал супу. Это была мучнистая болтушка - бурда без единой жиринки, без соли, обычная еда невольников в турецком лагере. И утром и вечером одно и то же.

Юноша отложил ложку и, отвернувшись от котла, прилег на траву. Другие рабы тоже кончили есть, ложились и засыпали.

Не спал только Гергей. Слезы заволакивали ему глаза и стекали по лицу.

Луна поднялась уже от края неба на полтора копья, осветила золотые шары и конские хвосты бунчуков над шатрами, острия пик и пушки.

Каждый раз, когда долговязый часовой проходил мимо Гергея, он окидывал юношу взглядом.

Гергея это пугало, и он вздохнул с облегчением, увидев, что к нему опять приближается широкоплечая фигура великана.

Парень обирал ртом семечки с подсолнуха, как это делают обычно свиньи. Он не был в карауле, не нес никакого наряда и мог шататься где ему вздумается.

- Шатерники нас опередили, - пожаловался он долговязому солдату. - Едва один подсолнух нашел.

- А может, неверные постарались все убрать, - ответил асаб угрюмо. - Это ведь такой народ! Только прослышат, что турки идут, и все убирают с поля - поспело или не поспело.

Караульный продолжал шагать возле невольников, иногда останавливаясь и почесывая себе бок или ляжку.

Великан съел все семечки и надкусил даже сердцевину подсолнуха, но выплюнул ее.

- Тебе не дали поесть? - спросил его Гергей.

- Пока еще нет, - ответил турок. - Сперва кормят янычар. Я ведь впервой в походе.

- А кем ты был раньше?

- Пастухом. Стадо слонов пас в Тегеране.

- Как тебя зовут?

- Хасаном.

Рядом с ними на траве сидел янычар. Он держал в руке кусок вареной грудинки и ел, срезая с кости мясо.

Янычар заговорил:

- Мы его просто Хайваном зовем, потому что он скотина.

- Почему скотина? - спросил Гергей.

- Потому что ему всегда снится, будто он янычар-паша, - ответил янычар, бросив кость за спину.