Ночью, часов в двенадцать, слуга постучался в дверь комнаты сыновей Терека.

- Барич Гергей!

- Что случилось? Войди!

Он еще не спал. Читал при свече Горация.

Проснулись и сыновья Терека.

- Меня прислал караульный, - доложил слуга. - Какой-то господин стоит у ворот.

- А как его зовут?

- Не разобрал: Печка, что ли.

- Печка? Кого еще черт принес? Кто такой Печка?

- Он приехал из Дера и хочет остановиться у нас.

При слове «Дер» Гергей вдруг вскочил с постели.

Янчи Терек с недоумением взглянул на него.

- Кто это, Гергей?

- Мекчеи! - крикнул весело Гергей. - Немедленно впустите господина витязя.

Слуга умчался.

Гергей надел башмаки и накинул на плечи плащ. Оба мальчика тоже выбрались из кроватей. Янчи было шестнадцать лет, Фери исполнилось четырнадцать. Обоим любопытно было взглянуть на гостя, которого они знали только по имени.

- Прикажите подать еды, вина! - бросил Гергей, обернувшись в дверях, и убежал.

Когда он спустился вниз, Мекчеи уже был во дворе. Возле него стояли караульный с фонарем в руке и комендант крепости.

Сверху тоже показался зажженный фонарь. Некоторое время луч света колыхался над двором, потом остановился над приезжим, который как раз прощался с солдатами Добо, сунув каждому по талеру в руку.

- Слава богу, наконец-то доехал! - проговорил Мекчеи, обнимая Гергея. - Я чуть в седле не заснул, до того устал.

- Но, Пишта, старина, что у тебя на голове?

- Тюрбан, черт бы его побрал! Не видишь разве, что я турком заделался!

- Да ты, старина, не шути! Платок-то весь в крови.

- Ничего, братец, отведи мне только комнату, дай тазик, воды для мытья, а потом я расскажу, какова дорога от Дера до Дебрецена.

На лестнице появилась служанка и вопросительно взглянула на приезжего. Гергей замотал головой - служанка исчезла.

Юноша повернулся к Мекчеи и объяснил:

- Госпожа наша не спит. И по ночам все мужа ждет или писем от него.

Три дня пролежал Мекчеи в замке. От раны у него поднялся жар. У постели его сидели все время сыновья Терека и Гергей. Они поили витязя красным вином и с интересом слушали его рассказы.

Навещала его и сама госпожа. Мекчеи, еще лежа в постели, сказал без обиняков, что приехал за Гергеем и увезет его с собой в королевскую рать.

Мальчики смотрели на Гергея, ошеломленные; лицо их матери выразило упрек и скорбь.

- И ты решишься нас покинуть? Разве я не заменила тебе мать? Разве мои сыновья не были тебе братьями?

Гергей отвечал, опустив голову:

- Мне уже восемнадцать лет. Неужто я здесь буду бездельничать и зря проводить время, когда родине нужны солдаты!

Он выглядел не по годам возмужалым, строгими стали девически тонкие черты смуглого лица, уже пробивалась и бородка. Лучистые черные глаза были серьезны и полны мысли.

- Только тебя там не хватало! - покачала головой госпожа Терек. - Разве ты не можешь подождать, пока подрастет мой сын? Ведь все отворачиваются от нас! - И она скорбно покачала головой, утирая хлынувшие из глаз слезы. - От кого господь отвернулся - отвернутся и люди.

Гергей опустился перед нею на колени и поцеловал ей руку.

- Милая матушка, если вы так понимаете мой уход, я остаюсь!

При разговоре присутствовал и Тиноди. Как раз в тот день он прибыл из Эршекуйвара - приехал узнать что-нибудь о своем господине. Но, увидев, что на замке нет флага, а хозяйка в трауре, не спросил ничего.

Он сидел у окна на сундуке, покрытом медвежьей шкурой, и что-то писал на клинке сабли.

Услышав слова Гергея, он прекратил работу.

- Милостивая госпожа, разрешите и мне вмешаться в вашу беседу.

- Что ж, Шебек, вмешивайтесь.

- Куда бы птица ни улетала, она всегда возвращается к своему гнезду. Гергею тоже хочется выпорхнуть на волю. И я скажу: хорошо бы ему полетать по белу свету. Потому что, изволите ли знать, скоро-скоро наш сударик Янош подрастет, и для него будет лучше иметь при себе обученного воина.

Улыбаться было нечему, однако все улыбнулись. Привыкли, что Шебек Тиноди вечно шутит, когда не поет. И если даже говорил он серьезно, всем казалось, будто в словах его кроется какая-то шутка.

Госпожа Терек бросила взгляд на работу Тиноди.

- Готово стихотворение?

- Конечно, готово. Не знаю только, понравится ли оно вашей милости.

Тиноди поднял саблю со змеиной рукояткой и прочел:

- И на моей сабле напишите то же самое! - сказал восхищенный Янчи Терек.

- Нет, нет, - ответил Тиноди, замотав головой, - тебе я сочиню другой стих.

С постели послышался голос Мекчеи:

- Дядюшка Шебек, на сабле Добо напишите так, чтобы там стояло и имя короля. Ну, знаете, как это говорится: за бога, за отчизну, за короля.

- Устарело! - отмахнулся Тиноди. - А с тех пор как немец носит венгерскую корону, совсем выходит из моды. Если Добо это хотел начертать на своей сабле, так взял бы ее с собой, да и велел бы кому-нибудь написать.

- Мне вспомнились слова, которые я слышал, когда был еще ребенком, - сказал Гергей, приложив палец ко лбу. - Вот их бы и написать.

- Какие же слова?

- «Главное - никогда не бояться».

Тиноди замотал головой.

- Мысль хорошая, да выражена нескладно. Стойте-ка…

Подперев рукой подбородок, он устремил взгляд куда-то в пространство. Все замолчали. Вдруг глаза его сверкнули.

- «Куда ты годишься, коли боишься!»

- Вот это хорошо! - воскликнул Гергей.

Тиноди обмакнул гусиное перо в деревянную чернильницу и написал на сабле девиз.

Ненадписанной оставалась только одна сабля - такая же, как и сабля Добо. Мекчеи подарил ее Гергею.

- А что ж мы на этой напишем? - спросил Тиноди. - Ладно ли будет так: «Гергей Борнемисса, скачи - не утомишься»?

Все засмеялись. Гергей замотал головой.

- Нет, мне нужны не стихи, а только два слова. В двух этих словах заключены все стихи и мысли. Напишите мне, дядюшка Шебек: «За родину».

На пятый день нагрянул Добо. Встретили его радостно. С тех пор как хозяин дома попал в рабство, впервые за много лет поставили на стол золотую и серебряную утварь. Дом наполнился непривычным весельем.

Однако хозяйка вышла к столу в обычном траурном платье, без драгоценностей и села на свое обычное место, откуда видна была дверь. Против нее был тоже поставлен прибор и придвинуто кресло к столу. Добо подумал сперва, что ждут запоздавшего священника, но потом догадался, что это место Балинта Терека. Для хозяина дома каждый день - и утром, и в обед, и вечером - ставили на столе прибор.

Госпожа Терек с интересом слушала вести, которые привез Добо из Вены, а также рассказы о господах, проживавших в Венгрии.

В те времена газет не было, и только по письмам да от заезжих гостей можно было узнать, что творится на свете - обломилась ли какая-нибудь ветвь на родословном древе знатного семейства или пустила новые ростки.

Только одно имя долго не возникало в беседе: имя хозяина дома. Гергей предупредил Добо, чтобы он не упоминал о Балинте Тереке, не расспрашивал о нем.

Но когда слуги убрались из столовой, разговор завела сама хозяйка:

- А о моем возлюбленном супруге вы, ваша милость, ничего не слышали?

И вдруг она залилась слезами.

Добо покачал головой.

- Покуда этот султан не помрет…

Голова хозяйки поникла.

Добо стукнул кулаком по столу.

- Доколе же султан жить собрался? Лиходеи-тираны никогда не умирают в честной старости. Так учит история. Впрочем… Я думаю, что если бы нам попался в плен какой-нибудь паша с большим бунчуком, на него обменяли бы нашего господина.

Госпожа Терек печально покачала головой.

- Не верю, Добо. Моего мужа держат в плену не как заложника, а как льва: боятся его. Чего только не обещала я за Балинта! - продолжала она скорбно. - Я сказала: возьмите все наше добро, все золото, серебро. Но деньги, какие я посылаю, паши кладут себе в карман и говорят, что ничего не могут добиться у султана.

- А может быть, паши не смеют и подступиться к нему?

Мекчеи облокотился на столик, стоявший у постели.

- А нельзя было бы как-нибудь его оттуда…

Добо вздернул плечами и сказал:

- Из Семибашенного замка? Ты, братец, никогда не слышал о Семибашенном замке?

- Слышал. Но я слышал и то, что нет ничего невозможного, если люди чего-нибудь крепко хотят.

- Милый дружок Мекчеи, - ответила с горестной улыбкой жена Балинта Терека, - как же вы могли подумать, что моего супруга и нас, осиротелых, не томит одно и то же великое желание! Не ходила я разве к королеве, к монаху, к будайскому паше? Не поползла ли я на коленях к королю Фердинанду? Об этом я не посмела даже написать моему возлюбленному супругу…

Бедная женщина захлебывалась от слез, и все умолкли, скорбно глядя на нее.

Хозяйка утерла глаза и обратилась к Тиноди.

- Шебек, - сказала она, силясь улыбнуться; лицо ее было влажно от слез, - неужто мы грустью будем угощать друзей нашего дома? Возьмите-ка лютню и спойте те песни, которые любил слушать мой супруг. Только его любимые песни пойте, Шебек… А мы закроем глаза и вообразим, будто он сидит среди нас.

Три года не звучала в доме лютня Тиноди. Мальчики радовались заранее.

Шебек вышел в свою комнату и принес оттуда инструмент, похожий на гитару.

Тихо, точно повествуя о чем-то, рассказывал он историю Юдифи, выводя мелодию на струнах лютни.

Это была утешительная песня. Под Олоферном все подразумевали султана. Но где же та Юдифь, которая отсечет ему голову?

Когда Тиноди дошел до середины песни, пальцы его заиграли вдруг иную мелодию, и он запел глубоким, мягким голосом другую песню:

Трепет мучительного волнения прошел среди сидевших. Даже у Добо на глазах выступили слезы.

- Могу я продолжать? - робко спросил Тиноди.

Хозяйка кивнула головой.

Тиноди спел о том, как турки заманили в свои сети господина Балинта и увели его в кандалах сперва в Нандорфехервар, а затем в Константинополь.

К концу песни Тиноди уже не пел, а только горестно шептал:

Тут уж и сам лютник залился слезами. Ведь и он был теперь несчастным скитальцем и больше всех оплакивал своего господина.

Дети, рыдая, прильнули к матери. Она прижала их к себе. Тиноди бросил лютню и припал головой к столу.

Так прошло несколько минут в скорбном молчании, потом заговорил Добо. Голос его звучал глухо и горестно:

- Зачем я не вольный человек! Я бы целого года не пожалел, а уж поехал бы в тот город и поглядел, на самом ли деле так крепка эта тюрьма.

Мекчеи вскочил и крикнул:

- Я вольный человек! И клянусь всевышним, я поеду туда! Поеду непременно! И если удастся, то хоть ценой жизни, а освобожу Балинта Терека!

Вскочил и Гергей.

- Я поеду с тобой! Ради своего отца и господина я пробьюсь через все преграды!

- Матушка, - сказал потрясенный Янош Терек, - разве могу я остаться дома, если нашелся человек, который хочет освободить моего отца?

- Безумие! - пролепетала мать.

- Безумие или нет, - воскликнул, горячась, Мекчеи, - но я сделаю то, что сказал!

Тиноди встал и промолвил:

- Я тоже пойду с тобой. Пусть рука моя немощна, но, быть может, голова моя будет вам в помощь.

Хозяйка замка встряхнула головой.

- Что вы затеяли? Да где ж вам сделать то, чего не могли сделать два короля и поистине королевский выкуп!

- Вы правы, сударыня, - согласился Добо, к которому возвратилось его обычное спокойствие, - ни деньгами, ни уловками тут не помочь Только доброе желание султана может расторгнуть узы рабства.

- Но у султана такое доброе желание может и не возникнуть никогда! - ответил Мекчеи, вспыхнув.

На другое утро Добо тронулся в путь. Удерживать гостя не стали, зная, что у него каждый час на счету. Мекчеи остался в замке.

Он позвал Гергея к себе в комнату.

- После вчерашнего разговора я решил так: выспимся, а там посмотрим. Утро вечера мудренее. Решил я так не из-за себя. Я-то, сколько бы ни спал, все равно не изменю решения - проберусь на турецкую землю, пес ее побери!

- И я с тобой! - ответил Гергей.

- Ведь если уж на то пошло, мы сейчас здесь, дома, не воюем. А там, кто его знает, может, и найдем какую-нибудь лазейку.

- А потерпим поражение - тоже стыда не будет. Главное - попытаться. Кто пытается - тому и удается. А кто не пытается…

- Надо попытать и невозможное. Чем черт не шутит! Но скажи: Тиноди тоже возьмем с собой?

- Как хочешь.

- А Янчи?

- Наша госпожа все равно его не отпустит.

- Что ж, тогда поедем вдвоем. Тиноди пусть останется дома.

- Как хочешь.

- Мы ведь свои головы ставим на карту. Жаль было бы старика. Он сейчас один из самых нужных людей в нашей стране. Ему сам бог велел скитаться и разжигать в сердцах угасающий огонь. Он изливает в песнях всю скорбь нашего народа.

Янчи Терек приоткрыл дверь. На голове у него была широкополая дебреценская войлочная шляпа. Он был в желтых замшевых шароварах и желтых башмаках. В руке он держал хлыст для верховой езды.

Мекчеи только кинул взгляд на Янчи, потом, словно продолжая какой-то рассказ, улыбнулся и махнул рукой.

- Рыжий заяц! А еще жениться вздумал! - И, обернувшись к Янчи, пояснил: - Ты не знаешь его. Впрочем, Гергей, может быть, и рассказывал о нем.

- О ком? - равнодушно спросил Янчи.

- Об Адаме Фюрьеше.

- И на ком же он женится? - спросил Гергей с улыбкой.

- На дочери одного старика с деревянной рукой.

Вся кровь отхлынула от лица Гергея.

- На Эве Цецеи?

- Да-да. Ты что, знаком с нею?

Гергей с каменным лицом уставился на Мекчеи.

- Перестаньте ломать комедию! - сердито сказал Янош и хлопнул себя хлыстом по сапогу. - Вы не об этом сейчас разговаривали. Вы что думаете: я дитя? Нет, я больше не дитя. Нынче ночью я не спал и все думал. А есть такие плоды, которые созревают за одну ночь. За эту ночь я стал взрослым.

Мекчеи с довольным видом посмотрел на него.

- А матушка тебя отпустит?

- Я ничего ей не сказал и не скажу. В Хунядской крепости надо кое-что привести в порядок. Я попрошу, чтобы она поручила это мне.

Мекчеи спросил:

- Стало быть, едем?

- Хоть сегодня. Я потому и оделся так.

- Стойте, - запинаясь, проговорил Гергей, все еще бледный как полотно. - Ты, Пишта, сказал что-то давеча. Это правда или ты нарочно выдумал?

- То, что я сказал о Фюрьеше?

- Да.

- Правда. Старуха Цецеи сама хвасталась, что выдает дочь за лейтенанта королевы…

- Что с тобой? - Янчи пристально взглянул на Гергея. - Ты знаешь ее?

Гергей даже в лице переменился и вскочил с места.

- Как же не знать, когда это моя Эва!

- И твою Эву выдают замуж?

- Да, если это правда. Но я не верю. - И, топая в ярости ногами, Гергей закричал: - Я убью мерзавца Фюрьеша!

Мекчеи пожал плечами.

- Убьешь? А если девушка любит его?

- Не любит!

- Думаешь, ее насильно выдают?

- Наверняка! Уверен в этом.

- Она дала тебе обещание?

- Мы обручены с нею с самого детства!

- В таком случае… - Мекчеи оперся на локоть. - Но если мы даже предпримем что-нибудь, ты все равно не можешь на ней жениться. А что, если они все-таки подружились?

- Ну как ты мог подумать!

Мекчеи пожал плечами.

- Она далеко.

- Она всегда близко. Она в сердце у меня.

- Вы переписываетесь?

- Как же нам переписываться? У меня ведь нет слуги. Будь у меня слуга, так он только и делал бы, что скакал с письмами: от меня к ней и от нее ко мне.

Мекчеи снова передернул плечами.

На крыльце послышались быстрые шаги.

Янчи Терек подскочил к двери и тихо повернул ключ.

В следующий миг кто-то подергал дверную ручку.

Янчи прижал палец к губам.

Стучался младший братишка, а Янчи не хотелось, чтобы он узнал об их замысле.