Пятеро всадников-венгров умчались далеко вперед по константинопольской дороге.
Кони остервенели от взрыва и летели как вихрь. В бешеной скачке один опережал другого, и прохожие сторонились уже издали, не понимая, что происходит: спасаются всадники от погони или просто скачут наперегонки.
Но как очутилась здесь Эва Цецеи?
Когда она накануне своей свадьбы встретилась с Гергеем, в ней окрепло прежнее чувство неразрывной близости с ним. Она всегда глубоко любила его, но со всех сторон на нее оказывали давление, и она не могла больше сопротивляться. У Гергея ни дома, ни земли, он гол как сокол, живет у своего опекуна. Они не могли даже переписываться, и Эва уже начала было покоряться своей судьбе.
Но появление Гергея сокрушило все доводы родителей и королевы.
- Глас сердца - глас божий! - сказала Эва Гергею. - Если ты найдешь хоть какую-нибудь лачужку, где нам можно было бы укрыться от дождя, мне во сто раз лучше будет там с тобой, чем в золоченых палатах с немилым.
Они бежали через покрытые снегом дялуйские горы, и лучи утреннего солнца озарили их уже возле Араньоша.
Лес оделся бледной зеленью весенней листвы. Повсюду цвели фиалки, а в долине желтели гусиные лапки, одуванчики и лютики. Воздух был пропитан целительным запахом сосен.
- Только теперь я понял, почему эту речку называют Араньош, - сказал Гергей. - Смотри, Эва, берега точно золотом усыпаны… Да что с тобой, ангел мой? Что ты задумалась? О чем печалишься?
Эва грустно улыбнулась.
- Да все тревожно мне. Девушка, а поступила не по закону!
Гергей взглянул на нее.
- Полно тебе…
- Нынче ты радуешься, что я послушалась веления сердца, но вот пройдут годы, мы состаримся, и ты припомнишь, что увел меня не из церкви, а просто из комнаты, где мы ужинали…
Мекчеи скакал впереди с румынским крестьянином, который вел их по горной дороге. Гергей с Эвой ехали на конях рядышком.
- Ты очень молод, - продолжала Эва, - и ни один священник на свете не согласится обвенчать нас.
Гергей, став серьезным, покачал головой.
- Эва, разве ты не считала меня всегда своим братом? Разве не то же самое чувствуешь ты и сейчас? Печалишься, что не было священника? Неужто ты не веришь мне? Так знай: пока мы не обвенчаемся, я буду беречь тебя пуще твоего белокрылого ангела-хранителя. Хочешь, я даже за руку тебя не возьму, не коснусь поцелуем твоего личика, пока священник нас не благословит?
Эва улыбнулась.
- Возьми меня за руку - она твоя. Поцелуй мое лицо - оно твое. - И она протянула ему руку, приблизила к его губам свое лицо.
- Как ты напугала меня! - с облегчением вздохнул Гергей. - Это в тебе катехизис заговорил. Я тоже папист, но мой наставник учил меня познавать бога не по катехизису, а по звездам небесным.
- Кто? Отец Габор?
- Да. Сам он был лютеранином, но никогда никого не желал обращать в лютеранство. Он говорил мне: истинный бог не тот, о котором говорят письмена и картины, истинный бог - не дряхлый раввин с бородой из пеньки, не истеричный старый еврей, грозящий людям из туч. О подлинной сущности бога мы не смеем даже помыслить. Мы можем постичь только его милосердие и любовь. Истинный бог с нами, Эва. Он ни на кого не гневается. Мудрость не знает гнева. Если ты обратишь глаза к небу и скажешь: «Отец мой небесный, я избрала себе Гергея спутником жизни!» - и если я скажу богу то же самое о тебе, тогда, Эва, родимая, мы супруги.
Эва, счастливая, смотрела на Гергея, слушала, как он говорит, тихо покачивая головой. «Видно, на сиротском хлебе душа созревает рано, и юноша быстро становится взрослым», - думала она.
Гергей продолжал:
- Поповские церемонии, Эва, нужны только для людей. Это вопрос приличия. Надо засвидетельствовать, что мы соединились по велению сердца и души, а не случайно, не на время, как животные. Браком, душа моя, мы сочетались с тобой еще в раннем детстве.
Мекчеи въехал на холм, поросший травой, и, остановив коня, обернулся, поджидая их.
- Не мешало бы отдохнуть немного, - сказал он.
- Ладно, - ответил Гергей, - сделаем привал. Вижу - вон там, внизу, речка. Пусть румын напоит коней.
Он соскочил с коня, помог сойти Эве, расстелил плащ на траве, и все прилегли.
Мекчеи развязал котомку, вытащил хлеб и соль. Гергей встал на колени, разрезал хлеб и первой протянул кусок Эве. Но, опустив руку, он положил ломоть и взглянул на девушку.
- Вица, дорогая, прежде чем мы с тобою будем делить хлеб, заключим пред лицом господа нерушимый союз.
Эва тоже опустилась на колени. Она не знала, чего хочет Гергей, но, слыша, как вздрагивает его голос, чувствовала что-то священное и торжественное в его словах и подала юноше руку.
- Мне, что ли, сочетать вас браком? - удивленно спросил Мекчеи.
- Нет, Пишта, нас сочетает тот, кто сотворил наши души. - Гергей снял шапку и взглянул на небо. - Господь, отец наш! Мы в твоем храме. Не в соборе с куполами, созданными руками человека, а под сводом небесной тверди, под роскошными колоннами деревьев, созданных тобой. Твое дыхание доносится к нам из лесу. Твои очи взирают на нас с высоты. Эта девушка с детства - моя нареченная, она милее мне всех девушек на свете. Только ее одну я люблю и буду любить вечно - до гроба и за гробом тоже. Воля людей помешала нам сочетаться браком с благословения людей, так дозволь же, чтобы она стала моей женой с твоего благословения! Девушка, перед лицом господа объявляю тебя своей женой!
Эва прошептала со слезами на глазах:
- А я объявляю тебя мужем своим! - И склонила голову на плечо Гергея.
Гергей поднял руку.
- Клянусь, что никогда тебя не покину! Ни в какой беде, ни в какой нужде. До самой смерти твоей, до самой смерти моей. Да поможет мне бог!
- Аминь! - торжественно возгласил Мекчеи.
Эва тоже подняла руку.
- Клянусь в том же, в чем ты поклялся. До самой моей смерти. До самой твоей смерти. Да поможет мне бог!
- Аминь! - снова проговорил Мекчеи.
И юная чета обнялась. Они поцеловали друг друга с таким благоговением, словно ощущали над собой благословляющую десницу божию.
Мекчеи примостился опять возле хлеба и покачал головой.
- На многих свадьбах я бывал, но такого венчания еще не видел. Пусть меня заживо склюют вороны, если я неправду сказал: по-моему, союз этот более свят и крепок, чем тот, который вы, сударыня, заключили бы перед девятью попами в городе Дялу.
Они улыбнулись и, сев на траву, принялись за трапезу.
К вечеру прибыли в Хунядскую крепость. Янчи ждал их с ужином (он каждый день поджидал их то с обедом, то с ужином).
За столом сидел и священник крепости - болезненный старик с обвислыми усами, мирно старевший в тиши замка вместе с липами. Молча, с улыбкой слушал он рассказ о побеге юной четы.
- Я пригласил его преподобие для того, чтобы обвенчать вас, - сказал Янчи Терек.
- Мы уже обвенчались! - весело воскликнул Гергей, махнув рукой.
- Как так?
- Мы совершили таинство брака пред лицом господним.
- Когда? Где?
- Сегодня в лесу.
- В лесу?
- Да. Так же, как Адам и Ева. Разве они не сочетались законным браком?
Священник глядел на них с ужасом.
- Per amorem!
- Что такое? - возмутился Мекчеи. - Если господь желает благословить брак, он может обойтись и без попа.
Священник покачал головой.
- Может. Да только свидетельства о браке вам не выдаст.
Гергей передернул плечами.
- А мы и без свидетельства будем знать, что женаты.
- Правильно, - кивнул священник. - Но вот внуки ваши этого не будут знать.
Эва покраснела.
Гергей почесал себе за ухом.
Священник рассмеялся.
- А все же неплохо, что поп под рукой оказался.
- Ваше преподобие, а вы обвенчаете нас?
- Конечно.
- Без разрешения родителей?
- Придется. В Священном писании не сказано, что для бракосочетания нужно разрешение родителей… А вы не родственники?
- Только душою сроднились. Правда, Вица?.. Так что ж, дорогая, обвенчаемся ради свидетельства, ладно?
- Но только сейчас же, - торопил Янчи. - Каплун еще не зажарился, так что все равно придется подождать немного.
- Можно и сейчас, - согласился священник.
Они перешли в часовню, и в несколько минут старик священник обвенчал их и занес имена новобрачных в церковную книгу. Свидетелями подписались Янчи Терек и Мекчеи.
- Метрическую выпись о браке я пошлю родителям, - сказал священник, когда они вновь сели за стол. - Помиритесь с ними.
- Постараемся помириться как можно скорее, - ответила Эва, - но сразу никак нельзя. Нужно переждать месяц-другой. Мой супруг и повелитель, где мы проведем эти два месяца?
- Ты, милая моя жена, побудешь здесь, в Хуняде, а я…
- Мы можем ей все сказать, - вмешался Янчи Терек. - Ведь вы теперь едины и впредь не будете иметь тайн друг от друга. Пусть и наш священник узнает. По крайней мере, если с нами беда случится, он через два месяца известит мою матушку.
- Так узнай же, ненаглядная юная моя супруга, - сказал Гергей, - что мы решили направиться в Константинополь и остановила нас только весть о том, что тебя выдают замуж. Мы втроем дали нерушимую священную клятву освободить нашего отца, милостивого господина Балинта.
- Если удастся, - добавил Янчи Терек.
Новобрачная серьезно и внимательно слушала мужа. Потом, склонив головку набок, сказала:
- Не повезло вам со мной, дорогой мой супруг. (С тех пор как они повенчались, Эва все время обращалась к Гергею то на «ты», то на «вы».) Я охотно ждала бы вас два месяца в этом дивном замке, но разве я не поклялась сегодня, и даже дважды, никогда не покидать тебя?
- Да неужто…
- Я, кажется, езжу верхом не хуже любого из вас!
- Но, ангел мой, это ведь не прогулка верхом, но опасный путь.
- Я и фехтовать умею, - меня учил итальянский мастер. А стрелой я попадаю в зайца. Из ружья тоже не первый день стреляю.
- Золото, а не женщина! - воскликнул Мекчеи и с воодушевлением поднял чашу. - Завидую тебе, Гергей!
- Ладно, ладно, - нахмурился Гергей. - Но ведь женское-то племя привыкло спать в кружевной постели.
- А в дороге я не буду женщиной, - ответила Эва. - Сюда я приехала в мужском платье и туда поеду в мужской одежде. Очень уж быстро вы пожалели, ваша милость, что женились на мне! Ваше преподобие, сию же минуту разведите нас - этот человек глумится надо мной: в первый же день хочет покинуть меня!
Но священник трудился над каплуном, старательно отделяя мясо от косточек.
- Церковь не расторгает узы брака! - сказал он.
- Эва, но ведь ты и по-турецки не говоришь, - беспокоился Гергей.
- Дорогой выучусь.
- Мы тоже будем ее учить, - сказал Янчи. - Это не так уж трудно, как кажется. Например, по-турецки яблоко - эльма, по-венгерски - алма; по-турецки мое - беним, по-венгерски - энем; баба (отец) - по-нашему папа; пабуч (туфли) - папуч; дюдюк (дудка) - дуда; по-турецки чапа (кирка) - по-венгерски…
- …чакань! - быстро подхватила Эва. - А я и не знала, что говорю и по-турецки.
Слуга, подававший обед, наклонился к Мекчеи.
- Какой-то человек просит, чтобы пустили его к вам. Велел передать только, что он здесь. Скажи, говорит, «Матяш здесь».
- Матяш? Что это еще за Матяш?
- Фамилии он не назвал.
- Да кто он? Барин или крестьянин?
- Похоже, что слуга.
Мекчеи расхохотался.
- А ведь это ж Мати, черт бы его побрал! Впусти его, послушаем, что он скажет.
Мати, обратившийся в Матяша, вошел в комнату красный как рак и, смущенно моргая глазами, взглянул на Мекчеи.
- Господин лейтенант, прибыл в ваше распоряжение!
- Вижу. А где ты был вчера вечером?
- Я и вечером сразу пришел в себя. Но вы, господин лейтенант, так быстро изволили уехать, что я не мог вас догнать.
- Ты же был мертвецки пьян.
- Не совсем, прошу прощения.
- А на чем ты приехал? Ведь я увел твоего коня.
Мати поднимал то плечи, то брови.
- Коней там было вдоволь.
- Так ты, мошенник, украл лошадь?
- Зачем «украл»! Как только вы, ваша милость, уехали, я велел посадить себя на коня. Меня другие конюхи подсадили - самому бы мне ни за что не взобраться. Так разве я виноват, что меня посадили на чужого коня?
Все общество развеселилось, и Мати получил полное прощение. Гергею больше всего понравилось то, что конюх, даже пьяный, ухитрился удрать.
- Ты откуда родом, Мати? - спросил он, улыбаясь.
- Из Керестеша, - ответил парень.
- Где же этот Керестеш? - спросил Гергей. - Где-нибудь у черта на куличках?
И, конечно, не мог ведь конюх дать такой ответ: «Эх, бедный Гергей! Вы, ваша милость, в один злополучный день узнаете, где находится Керестеш. Когда вы будете, ваша милость, красивым бородатым мужчиной и знатным господином, турок заманит вас в Керестеш, как в ловушку, и закует вам руки и ноги в кандалы. И оковы эти снимет с вас только смерть…»
Через три дня они собрались в путь. Мати ехал в качестве возницы. Четверо остальных менялись ролями и по очереди изображали то дэли, то невольников. Повозка стала одновременно и спальней Эвы.