Не прошло и часу, как возница Андраш получил такую оплеуху, что шляпа его отлетела на две сажени.
- Чтоб тебе в седьмом кругу ада сгореть! Сколько ты паприки набухал? - заорал одноглазый янычар, крепко зажмурившись, и высунул язык, который жгло, как огнем.
К великой радости цыгана, весь паприкаш достался невольникам.
- Ай, ай, ай! За это стоило вытерпеть и две пощечины!
Турки поделили меж собой жаренные на вертеле бараньи ножки.
В бочки уже вставили краны, и турки пили венгерское вино из кружек и рогов.
Цыган встал, отер руками рот, а руки вытер о штаны и затараторил:
- Ваша милость, сударь-государь Умрижаба, целую ваши руки-ноги, дозвольте сыграть что-нибудь для удовольствия почтенных гостей.
Кривой янычар Юмурджак, которого цыган назвал Умрижабой, обернулся и, насмешливо сощурившись, спросил:
- Венгров хочешь скликать своим кукареканьем?
Цыган спокойно поплелся обратно к котлу и, запустив в него деревянную ложку, буркнул:
- Чтоб тебя повесили в самый сладкий твой час!
Турки жадно ели и пили, тут же делили добычу, менялись награбленным. Мрачный акынджи с обвислыми усами снял с повозки железный ларец. Ларец взломали, и из него посыпались золотые монеты, кольца и серьги.
Турки повели дележ у костра. Любовались драгоценными камнями.
Герге хотелось спать, но он не мог отвести глаз от Юмурджака. Страшным и странным казалось ему это лицо, этот голый череп. Стоило турку снять колпак, и его бритое лицо сливалось с бритой головой. А как чудно он смеялся, даже десны были видны!
Деньги поделили. Турок вытащил из-под доломана туго набитый деньгами толстый замшевый пояс и пошел туда, где паслись кони.
Герге по-прежнему не спускал с него глаз. Он увидел, что турок вытащил из луки седла деревянный шпенек и через маленькое отверстие стал просовывать туда деньги.
Невольники еще не кончили есть. К паприке они были привычны. Возница Андраш с удовольствием уплетал мясо.
- А ты почему не ешь? - обратился священник к Гашпару.
Парень сидел с краешка, понуро уставившись в темноту.
- Охоты нет, - ответил он угрюмо.
Немного спустя он взглянул на священника.
- Отец Габор, как поедите, выслушайте меня - хочу вам два слова молвить.
Поп отложил в сторону деревянную ложку и, звеня цепями, подсел к Гашпару.
- Чего тебе, сынок?
Парень смотрел, моргая глазами.
- Прошу вас, исповедуйте меня.
- Зачем?
- А затем, - ответил парень, - чтоб на тот свет явиться с чистой душой.
- Ты, Гашпар, еще не скоро туда явишься.
- Скорее, чем вы думаете. - Гашпар кинул мрачный взгляд на турок и продолжал: - Когда невольники кончат ужинать, сюда подойдет тот турок, что схватил меня. Он придет, чтоб надеть нам на руки кандалы. Вот я и убью его.
- Не делай этого, сын мой.
- А я его все равно убью. Только он подойдет - выхвачу у него кинжал и заколю, собаку! Прямо в брюхо клинок воткну! Так что вы уж, пожалуйста, исповедуйте меня.
Священник пристально посмотрел на него.
- Сын мой, - проговорил он спокойно, - я не стану тебя исповедовать: я лютеранин.
- Новой веры?
- Сын мой, она только называется новой, а на самом деле это старая вера, та самая, которую завещал нам Иисус Назареянин. Мы не исповедуем - только сами исповедуемся богу. Мы верим, что господь зрит наши души… Но зачем тебе погибать? Сам же видишь - мы еще на венгерской земле, и Печ отсюда неподалеку. Частенько ведь случалось, что венгры отбивали невольников.
- А если не отобьют?
- Божья милость будет над нами. Ведь есть и такие люди - их даже немало, - которые достигли счастья на турецкой земле. Идет туда человек, закованный в цепи, а в Турции становится господином. Потом и домой возвращается… Пойдем, сын мой, поешь.
Парень мрачно смотрел на турок.
- Черт бы побрал их, окаянных! - пробормотал он сквозь зубы.
Священник покачал головой.
- Зачем ты позвал меня, если не слушаешься?
Парень встал и поплелся к невольникам.
Это были большей частью молодые и крепкие люди. Среди женщин сидела цыганка с горящими, лучистыми глазами. Руки, ноги и даже волосы ее, по цыганскому обычаю, были выкрашены в красноватый цвет.
Цыганка иногда вскидывала голову, отбрасывая волосы, падавшие ей на глаза. Она то и дело говорила что-то на своем языке рябому цыгану Шаркези.
- Кто она такая? Жена твоя? - спросил его возница.
- Нет, - ответил цыган, - еще не была моей женой.
- О чем же вы с ней толкуете по-цыгански?
- Да вот просит подпустить ее к костру, она будущее предскажет.
- Наше будущее в руках бога, - строго сказал священник. - Не устраивайте никаких комедий, не кощунствуйте.
Среди невольников сидело двое пожилых. Первый - молчаливый человек, по виду знатный барин, смуглый, седобородый, с длинными, свисающими усами. Его можно было принять и за барина и за цыгана. Он не отвечал ни на какие вопросы. От левого уха через всю щеку тянулся у него алый шрам. Странный запах исходил от него: так пахнет пороховой дым. Второй - тот крестьянин, которого вели на одной цепи со священником. Он смотрел на все широко раскрытыми глазами, словно удивлялся. Голова его свесилась на грудь, будто она была тяжелее, чем у других людей. Да и правда, голова у него была огромная.
Невольники ели паприкаш из баранины и тихо беседовали меж собой. Толковали о том, как бы освободиться от турок.
- Да никак, - сказал вдруг большеголовый крестьянин и, положив ложку, вытер губы рукавом рубахи. - Я-то знаю, - я уже однажды помучился в рабстве. Десять лет жизни у меня пропало.
- И что же, вас домой отпустили?
- Какое там отпустили!
- Так как же вы освободились?
- Как? А так - задаром, без выкупа. Привезли меня раз в Белград, и оттуда я удрал - переплыл Дунай.
- Каково же в рабстве-то? - спросил шестнадцатилетний парнишка со светлыми водянистыми глазами.
- Что ж, братец, нельзя сказать, чтобы там меня жареным и цыплятами кормили.
- А вы у богатого служили? - спросил кто-то из-под телеги.
- У самого султана.
- У султана? Кем же вы служили у султана?
- Главным чистильщиком.
- Каким это главным чистильщиком? Что же вы у него чистили?
- Конюшню.
Невольники рассмеялись, потом снова понурились.
- А с женщинами как обращаются? - спросила черноволосая молодица.
Крестьянин пожал плечами.
- Тех, кто помоложе, замуж берут - становятся турецкими женами. Но больше все служанками.
- А как обращаются с ними?
- Да с кем как!
- Зверствуют?
- Когда как.
- Бьют женщин? Правда, что они очень бьют женщин?
Священник встал.
- Стало быть, дорогу вы знаете?
- Лучше б я ее не знал!
Поставив ногу на ступицу колеса телеги, священник при отсветах костра пристально разглядывал широкое, гладкое кольцо кандалов, охватывающее щиколотку. На нем были выцарапаны значки. Это были записи какого-то невольника: страдания долгого пути, изложенные в двадцати словах.
Священник прочел:
- «От Нандорфехервара до Хизарлика один день. Потом Баратина…»
- Нет, - заметил крестьянин, - до Баратины пять привалов.
- Значит, эти пять крестов означают пять привалов. Стало быть, пять стоянок.
- «Затем следует Алопница…»
Крестьянин кивнул.
- «Потом Ниш…»
- Это уже Сербия, - вздохнул крестьянин, обняв свои колени. - Там растет этот… как его? Рысь, что ли…
- Рысь? - удивилась одна из женщин.
Крестьянин не ответил.
Священник продолжал рассматривать насечки на кандалах.
- «Потом следует Кури-Кемце…»
- Там много скорпионов.
- «Шаркеви…»
- Там три мельницы работают. Чтоб у них в запруде вода пересохла!
- «Цариброд…»
- Вот где меня исколошматили. Ртом и носом хлынула кровь. И голову рассекли.
- А за что? - спросили сразу несколько человек.
- За то, что я разбил кандалы на ногах. Вот за что!
- «Драгоман…» - читал священник.
- Это уже в Болгарии, - сказал крестьянин. - Оттуда мы приедем в Софию. А в Софии башен видимо-невидимо. Большой город!
Священник, послюнив палец, тер кандалы.
- «Иктыман…»
- Там девушка одна померла, бедняжка.
- «Капидервен…»
- Снегу там… Даже летом и то снег лежит в горах.
- «Позарки», что ли?
- Да, да, Позарки, чтоб они провалились! В Позарках мы ночевали в овчарне, и крысы бегали по нашим головам.
- «Филиппе…»
- Это тоже город. Чтоб он сквозь землю провалился! Да только чтоб ночью, когда все в сборе и спят под кровом.
- «Каладан…»
- Там продали моего дружка. Чтоб их проказа изъела!
- «Узонкова…»
- Фруктовых садов там пропасть. Место хорошее. Одна женщина подарила нам в Узонкове две корзины яблок.
- «Харманлы…»
- Там один знатный турок купил Антала Давидку. А сперва меня торговал.
- «Мустафа-Паша-Кепрю…»
- Там наведен огромный каменный мост. Чтоб ему треснуть пополам!
- «Адрианополь…»
- Большой вонючий город. Там водятся громадные твари - слуны.
Невольники удивились:
- С луны?
- Да вот, - ответил крестьянин, - живая скотина, этакая громадная, не меньше груженого воза, а то и больше. Голая, как буйвол. А нос у него не хуже хвоста у иной скотины. Как начнут его мухи кусать, так он носом спину себе чешет.
- «Чорлу…»
- Там мы увидим море!
Невольники вздохнули. Иные закрыли лицо руками, другие уставились в темноту глазами, полными слез.