На другой день, четвертого октября, восходящее солнце озарило поднявшийся за ночь земляной вал у крепостной стены.
Глубокий ров, который опоясывал крепость с севера, был местами засыпан.
Напротив проломов теперь поднялись целые холмы. Снизу был навален хворост, ветви, связанные охапки виноградных лоз, а сверху - земля. Турки наверняка продолжат работу и в некоторых местах насыплют такой высокий холм, что с него и стрелять можно будет через стену, и забраться в крепость без лестниц.
Добо оглядел их работу. Лицо его сохраняло спокойствие. Потом он обернулся к Гутаи, который пришел для «доклада.
Добо поручил ему допросить Хегедюша и его сообщников, так как самому некогда было этим заниматься.
- Мы кончили, господин капитан, - доложил Гутаи. - Парни признались, что хотели впустить турок. А Хегедюша пришлось немного пощипать. Но и тогда он кричал: «Признаюсь, признаюсь, а самому Добо скажу, что вы пытками вынудили меня признаться».
Добо послал за офицерами. Пригласил в рыцарский зал четверых старших лейтенантов, одного лейтенанта, одного старшего сержанта, одного младшего сержанта и рядового. Вызвал и раздатчика хлеба - дьяка Михая.
Стол был покрыт зеленым сукном. На столе стояло распятие, возле него горели две свечи. В углу зала ждал палач в красном суконном одеянии. Подле него на сковороде тлели раскаленные угли. В руке палач держал мехи. Рядом со сковородой лежали куски свинца и клещи.
Добо был в черной суконной одежде и в шлеме с капитанским султаном из орлиных перьев. На столе перед ним лежал лист чистой бумаги.
- Друзья! - мрачно сказал он. - Мы собрались здесь для того, чтобы расследовать дело лейтенанта Хегедюша и его сообщников. Действия этих людей свидетельствуют о том, что они изменники.
Добо подал знак, чтобы ввели заключенных.
Гергей встал.
- Господа, - сказал он, - я не могу быть судьей в этом деле: я недруг обвиняемого. Снимите с меня обязанность судьи.
Вслед за тем поднялся Мекчеи.
- Я могу быть только свидетелем, - сказал он. - Никто не может быть одновременно и судьей и свидетелем.
- Будьте свидетелем, - ответили сидевшие за столом.
Гергей удалился.
Мекчеи вышел в прихожую.
Стражники ввели Хегедюша, его троих сообщников и турка.
Хегедюш был бледен и не смел поднять глаза, обведенные темными кругами.
Добо оставил в зале только его, остальным подсудимым велел выйти.
- Слушаем вас, - сказал он. - Расскажи, как вы привели в крепость турок.
Хегедюш собрался с духом и начал бессвязно оправдываться:
- Я думал заманить турок в водохранилище. Сдать крепость я вовсе не хотел. Водохранилище велико. Мы обнаружили там в стене узкий проход. Я думал отличиться, уничтожив одну тысячу турок.
Добо спокойно выслушал его. Офицеры тоже не задавали никаких вопросов. Когда Хегедюш замолчал, Добо приказал отвести его в сторону и по порядку стал вызывать солдат.
- Мы обязаны были слушаться приказа господина лейтенанта, - сказал первый солдат, человек лет сорока, с бесцветным лицом. Вся его одежда была в грязи. - Мы обязаны подчиняться, ежели нам приказывают.
- А что он приказывал?
- Приказал нам стоять у водохранилища, пока он приведет несколько турок.
- А он сказал, зачем приведет турок?
- Чтобы мы обсудили с ними вопрос о сдаче крепости.
Добо взглянул на лейтенанта. Хегедюш затряс головой.
- Неправда, он лжет!
- Я? - обиженно воскликнул солдат. - Разве вы, господин лейтенант, не сказали, что турок сулит все хорошее, а господин Добо ничего хорошего не обещает и даже денег не выдает, какие полагается платить во время осады?
- Он лжет! - повторил Хегедюш.
Ввели второго солдата. Он тоже казался испуганным. Его длинные черные волосы были облеплены грязью. Солдат остановился, растерянно тараща глаза.
- Зачем вы были у водохранилища?
- Ждал турка, - ответил солдат. - Господин лейтенант Хегедюш сказал, что не сегодня завтра турки возьмут крепость и мы наверняка погибнем, если не сдадим ее сами.
Добо велел ввести и третьего солдата. Это был желторотый птенец в продранных на коленках, выцветших красных штанах.
- Я ничего не знаю, - пролепетал он. - Меня только назначили к колодцу, а зачем - я не знаю.
- Господин Хегедюш не говорил, что было бы хорошо поладить с турками?
- Говорил.
- Когда он сказал это в первый раз?
- Вечером после большого приступа.
- А что он сказал?
- Он сказал, что… что… ну, он сказал, что… нас мало, а их много и что остальные крепости тоже не удалось защитить, хотя турецкие войска тогда еще шли порознь, в двух направлениях.
- Говорил лейтенант Хегедюш что-нибудь о дополнительных деньгах, которые платят во время осады?
- Говорил. Он говорил, что в такое время в других крепостях дают двойное жалованье.
- А что он сказал про сдачу крепости?
- Сказал… сказал, что турок все равно возьмет крепость, так уж лучше от него награду получить, чем всем голову сложить.
- А что ответили солдаты?
- Ничего. Мы просто беседовали у костра, когда турки кричали нам.
- А вы отвечали им?
- Нет. Только господин лейтенант переговаривался с ними ночью.
- А как он говорил с ними?
- Через брешь у Старых ворот. Подходил туда и трижды разговаривал.
- С турком?
- С турком.
- И что он сказал, когда вернулся обратно?
- Сказал, что турок всех отпустит, никого не тронет, никого не зарежет. А тем, кто из Кашши, даст еще вдобавок по десять золотых, и оба паши пришлют письмо с печатью, что не нарушат свое слово.
- Сколько солдат это слышало?
- Человек десять.
- А почему вы мне не доложили? Ведь все принесли присягу не вести разговоров о сдаче крепости!
Парень молчал.
Добо продолжал:
- Разве не ваша обязанность была немедленно доложить мне о речах господина лейтенанта?
- Мы не смели.
- Стало быть, вы сговорились сдать крепость туркам. Кто же согласился с этим?
Парню удалось припомнить еще два имени. Затем он стал оправдываться:
- Мы, ваша милость господин комендант, не сговаривались, мы только подчинялись. Говорил один господин лейтенант, он приказывал нам.
В стену ударилось пушечное ядро - стена дрогнула. Латы, повешенные на шесты, зазвенели. Посыпалась на пол штукатурка.
Добо взглянул на судей.
- Желает кто-нибудь задать вопрос?
Судьи, сидевшие за столом, замерли в молчании. Наконец судья-рядовой спросил:
- А те десять солдат, что слышали лейтенанта, соглашались сдать крепость туркам?
Паренек, бледнея, пожал плечами.
- Раз офицер говорит, как же солдатам против идти?
Больше вопросов не оказалось.
- Теперь осталось только допросить турка, - сказал Добо. - Введите его.
Прежде чем подойти к столу, турок трижды отвесил поклон и остановился, согнувшись и скрестив руки на груди.
- Ты понимаешь во-венгерски?
- Понимаю, господин.
- Как тебя зовут? - спросил Добо.
- Юсуф.
- Юсуф, то есть по-венгерски Йожеф. Стой прямо!
Турок выпрямился. Это был акынджи лет тридцати от роду. Коренастый, крепко сколоченный человек. Перебитый нос и багровый шрам на бритой голове свидетельствовали о том, что он уже не новичок в сражениях. Видно было по глазам, что он всю ночь не спал.
Отвечая на вопросы, турок рассказал, что уже десять лет участвует в походах на Венгрию и что он как раз был у стены, когда Хегедюш крикнул в брешь: «Эй, турки! Кто из вас понимает по-венгерски?»
- Лжет! - пробурчал Хегедюш, весь белый как полотно. - Золтаи тоже всегда переговаривался с турками.
- Я? - возмутился Золтаи.
- Да, ты переговаривался. Когда турки идут на приступ, ты всегда кричишь им что-нибудь.
Бледнея от гнева, Золтаи вскочил с места.
- Я требую, чтобы повели следствие против меня, - сказал он. - Я не могу после этого сидеть в судейском кресле. Во время схватки я, может быть, кричу и бранюсь. Но это не грех! Разве это разговоры с врагом?
Добо успокоил его:
- Все мы знаем твою повадку. Другие тоже бранятся в пылу битвы. Но так как ты разозлился на обвиняемого, мы освободим тебя от обязанностей судьи.
Золтаи поклонился и вышел.
Добо снова устремил взгляд на турка.
Тот рассказал на ломаном венгерском языке, что Хегедюш беседовал у Старых ворот с одним агой, потом с самим Арслан-беем. С бея он потребовал честное слово и вдобавок сто золотых. Сказал, что впустит турецкую рать в крепость, только пусть бей ведет подкоп у ворот - там, где обычно бьют в большой медный барабан. Он (турок указал на Хегедюша) сказал, что как-то ночью лазил в водохранилище и наткнулся на подземный ход, который, правда, у самых ворот завалился. Возле завала он слышал, как наверху бьют в медный барабан и ходят солдаты. Стало быть, много копать не придется. Он сам готов ждать в проходе ровно в полночь, но должен быть уверен, что не тронут кашшайских солдат, которые стоят у Старых ворот. Договорились. В полночь Хегедюш повел их с фонарем. Пришли янычары, асабы и пиады. Три тысячи человек двинулись в подземный ход. И еще бог знает сколько тысяч ждали у крепости того часа, когда для них откроют двое ворот. Но случилось так, что в углу водохранилища фонарь Хегедюша ударился о стенку и погас. Дальше уж лейтенант повел передовой отряд в темноте. Он знал дорогу, но каменные закраины большого водохранилища очень узки. Хегедюш-то и в темноте не растерялся, а солдаты головного отряда так теснились и напирали друг на друга, что многие попадали в воду.
- А не слышал ли ты, - спросил Добо, - что Дервиш-бей похитил сына одного из наших лейтенантов?
- Слыхал, - ответил турок. - Вот уже две недели, как ребенка ищут по всем шатрам. Бей приказал искать его. Ребенка не то украли, не то он сам сбежал на третий день после приезда.
Добо взглянул на Хегедюша.
- Негодяй! - сказал он.
Хегедюш упал на колени.
- Пощадите! Сжальтесь надо мной! - говорил он, плача. - Я ошибся, потерял голову…
- Признаешься, что хотел сдать крепость врагу?
- Признаюсь. Только пощадите. У меня дети, так что понятно…
Голос его прервался.
Суд продолжался не больше часа.
Через час лейтенант Хегедюш болтался на виселице, наспех сколоченной посреди рыночной площади крепости.
А Фюгеди возглашал осажденным:
- Так погибнет каждый клятвопреступник - будь то офицер или простой ратник, - каждый, кто вздумает сдать крепость туркам.
Троим виновным солдатам тут же под виселицей отрезали правое ухо. Остальным семи надели на ноги цепи и послали на работу внутри крепости.
А турка сбросили с высокой западной стены крепости, и он упал со сломанной шеей к своим собратьям.
Народ в крепости увидел, что Добо не шутит.