Так как из пушек палили неустанно, в тот день (двенадцатого октября) опять пошел дождь. Тучи рассеялись только к вечеру, когда промчался над землей колючий осенний ветер.
Осажденные видели, что турки собираются в шанцах. Добо позволил отдыхать только тремстам солдатам. Остальных поставил к проломам.
Часам к одиннадцати ночи ветер согнал с неба последнее облако. Полная луна озарила Эгер, и стало светло как днем.
- Люди, к оружию! - послышалось сразу во всех уголках крепости. - Все к оружию! Солдаты и все, кто есть в крепости!
Барабаны забили тревогу, затрубили трубы.
- Ночью начнется приступ. Поднимайся все, кто живы!
Из руин, залитых лунным светом, вылезали фигуры в шлемах и с пиками в руках.
Вооружился и священник Балинт. Он побрел к стоявшему на рыночной площади резерву, держа в руке копье такой величины, что оно сошло бы за дышло. К резерву пристроились и оба корчмаря. Вооружились мельники, плотники, мясники, крестьяне, работавшие в крепости. Все ждали приказа.
Осажденные чувствовали, что наступает последнее испытание.
За стенами крепости слышалась дробь медных турецких барабанов. Турецкие войска потекли во рвы шанцев, как вода после ливня. Над людским потоком реяли хвостатые флаги. Позади шанцев засверкали на конской сбруе драгоценные камни и серебряные кольца. У многих турок чалмы были накручены на блестящие шлемы.
Повсюду скакали ясаулы в высоких тюрбанах, расставляя атакующие отряды.
В полночь вокруг крепости вспыхнули огни пушечных выстрелов и в течение пяти минут с грохотом сыпались ядра. Потом раздались тысячеголосые крики «Биссмиллах!», «Аллах!», и к стенам устремились хвостатые флаги.
Перед Старыми воротами и на стене крепости в тридцати местах горели костры. Шипя, загорались фитили гранат, «куличи», просмоленные венки и, рассыпая искры, сотнями летели на турок.
Но турки шли на приступ как бешеные, карабкались наверх, силились взобраться на стены. Быстро зацепляли штурмовые лестницы. По ним, точно белки, прыгали вверх янычары, асабы и спешившиеся конные солдаты.
Сверху кирками сбивали крючья лестниц, бросали камни.
- Аллах акбар! Я керим! Я феттах!
То и дело падали вниз бунчуки, но их подхватывали все новые и новые люди. Вместо разбитых, сброшенных лестниц приставляли к стенам другие. По извивающимся телам упавших людей к лестницам устремлялись новые отряды.
Осаждающие так густо облепили стену, что ее почти не было видно. Просунув пики сквозь стены, венгры сталкивали с лестниц турок. Но тут же на их месте вырастали другие. И они даже не старались перескочить через опасную ступеньку, просто полагались на счастье: вонзится пика в живот или безболезненно проскользнет под мышкой - теперь уж было все равно.
Ворот в крепости больше не было. Стоя на лестницах, турки быстрыми ударами топоров разбивали заделанные бревнами проломы в стенах. Иногда падавшие сверху увлекали их с собой, и, рухнув в море огня и крови, они гибли, растоптанные ногами солдат, теснившихся у стен.
- Аллах акбар! Я керим! Я рахим!
- Иисус, помоги!
Сыпались огненные венки, стучали кирки, взрывались гранаты, трещали лестницы, бушевал неистовый кровавый ураган.
Вот около пятидесяти турок уже взобрались к самому тыну. Тын, треща, выгнулся наружу. Мекчеи выхватил у одного солдата секиру и рассек канат, который удерживал тын. Вместе с уцепившимися за него турецкими латниками тын рухнул вниз, сметая со стен сотни осаждающих.
- На стены! На стены! - крикнул Мекчеи.
Держа в руке длинное копье, он взбежал на стену.
На турок, кишевших внизу, полетели большие квадратные камни и стофунтовые чугунные ядра, те самые, которыми турки обстреливали крепость из зарбзенов.
Но в ответ снизу летели в осажденных стрелы и камни. По забралу Мекчеи полилась алая кровь.
- Господин капитан! - послышались предостерегающие голоса.
- Огонь! Огонь! - закричал Мекчеи.
И ногой в железном сапоге он столкнул раскаленные угли костра на барахтавшихся внизу турок.
Увы, и венгры тоже падали со стен. Одни внутрь крепости, а другие наружу. Но сейчас некогда было разбираться, кто убит, кто ранен. Место погибшего занимал на стене новый ратник, сбрасывая вниз камни и ядра. Осадные лестницы вновь и вновь заполнялись турками, и разъяренные защитники крепости кирками и копьями встречали взобравшихся на стену врагов.
У Земляной башни шла такая же ожесточенная схватка. Обороной там руководил Добо. Когда турецкое войско пробилось сквозь огненный дождь взрывающихся гранат и пылающих смоляных венков, Добо велел тащить наверх бревна. Их втаскивали на стену и сбрасывали, сметая турок.
Наступило краткое затишье. Воспользовавшись им, Добо вскочил на коня и помчался к Старым воротам - посмотреть, как бьются там. Проезжая мимо Казематной башни, он увидел, что и здесь наступил перерыв в штурме. Тогда он отозвал солдат от Казематной башни и послал к Земляной.
Защитники Казематной башни и без того уже стремились туда: им не терпелось прийти на помощь соратникам. Взобравшись на тын, вскарабкавшись на пушки, смотрели они, как дерутся на соседней башне. И лишь только раздалась команда Добо, они бегом бросились к Земляной башне.
Но турки снова приставили лестницы к Казематной башне. Сначала только две, три, потом десять, пятнадцать.
Стоявший на стене старик Шукан обернулся и увидел вдруг голову запыхавшегося турка в шлеме.
- Тьфу ты, черт! - громко выругался старик и, размахнувшись, ударил турка древком копья.
Турок упал с лестницы, увлекая за собой еще десять человек.
- Сюда, сюда! Эй, люди! - заорал Шукан, сшибая турок с другой лестницы.
Первым подскочил Янош Прибек и швырнул табуретку пушкаря прямо в нос первому взобравшемуся на стену турку.
Солдат, стоявший внизу на карауле, побежал за подмогой. Не прошло и двух минут, как подоспел Пете с отрядом отдохнувших солдат. Они осыпали штурмующих огненными «куличами», крестовинами, камнями и гранатами.
Внимание Добо вновь устремилось к Казематной башне. Он заметил, что древко венгерского флага перебито ядром, и приказал принести флаг из резервных войск. Передал его Иштвану Надю.
В небе уже вставала заря, в алых ее лучах Иштван Надь побежал наверх с флагом. На нем не было ни панциря, ни шлема, и все же он вскочил на выступ башни и начал искать железную трубку, чтобы водрузить флаг.
- Не надо! - крикнул Добо. - Могут сорвать его!
В тот же миг Иштван Надь схватился за грудь, повернулся и мешком упал на стену рядом с пушкой.
Добо подхватил флаг, слетевший к нему птицей, и передал его Бочкаи.
- Держи, сын мой!
При свете разгоравшейся зари штурм начался и у башни Бойки.
На нее наступали с восемью флагами. В первых пурпурных лучах солнца золотые украшения бунчуков горели, как рубиновые шары.
У этой башни туркам уже столько раз не везло, что снова пойти на приступ отважились только янычары - самые испытанные и лютые тигры турецких войск. На голове у них шлемы, лицо и шея закрыты проволочными сетками, грудь и руки защищены доспехами, ноги обуты в легкие сафьяновые сапоги.
Башню Бойки обороняли Гергей и Золтаи. Им пришлось всю ночь бодрствовать в бездействии, прислушиваясь к штурму, бушевавшему у трех других башен.
Хорошо, что уже рассвело.
Перед башней выстроились двести асабов с бурдюками, наполненными водой. Ничего, пусть идут, а взберутся наверх - осыплют их огнем!
В этом месте турки начали не с осадных лестниц. Как только защитники встали на стене, внизу тысячи рук пришли в движение и осыпали их градом камней и стрел.
Попал камень и в голову Золтаи. Но, по счастью, Золтаи был в шлеме с забралом, и камень сломал подбородник.
Золтаи выругался.
- Погодите, собаки! - крикнул он, напрочь отламывая подбородник. - За это я продырявлю сегодня сто ваших голов!
Не прошло и пятнадцати минут, как раздался его голос:
- Вот тебе, басурман, за мой шлем!
А вскоре разнесся новый крик:
- Получай эгерский гостинец!
Из турецкого стана поднялся на диво огромный навес, обтянутый коровьими шкурами. Под ним помещалось двести янычар. Несли его пятьдесят асабов.
Гергей крикнул, чтобы подали огненную бочку, зажег накрученную на железный прут промасленную паклю.
Огромная крыша черепахой приближалась к стене. Если даже удастся кирками сдернуть с нее шкуру, то, пока подожгут навес, турки успеют взобраться на стену.
Да еще вопрос, удастся ли поджечь. Водой намочили не только шкуру, но и доски навеса, так и бегут с него струйки. Турки уже набрались ума-разума.
Солнце выглянуло из-за гор и светило прямо в глаза защитникам Шандоровской башни. Оно тоже помогало туркам.
Как только штурмовой навес подошел к стене башни, Гергей крикнул:
- Ложись!
Солдаты удивились: к чему бы это? Но громкий ружейный залп все объяснил.
Турки пристроили по краям навеса ружейные стволы, которые, словно органные трубы, уставились на осажденных. Это-то и заметил Гергей.
- Встать! - скомандовал он после залпа. - Бочку!
И сам скатил вниз огненную бочку.
Турки уже не падали на землю перед такой бочкой, а либо отскакивали в стороны, либо перепрыгивали и шли дальше.
- Две бочки! - крикнул Гергей.
Третью он поставил сам и сам поднес огонь, чтобы зажечь фитиль. Две огненные бочки снова прорубили дорогу в кишащей толпе турок. Третью поймал какой-то дородный янычар, столкнул в яму и засыпал землей.
Но только начал он затаптывать землю, как бочка взорвалась, и янычар взлетел на воздух вместе с землей. Еще человек двадцать раскидало во все стороны.
Шедшие на приступ отряды отпрянули. Но сзади слышались окрики ясаулов: «Илери!», «Саваул!», шипенье воды, которая лилась из бурдюков, гася рассыпавшиеся искры и превращаясь в белые клубы пара.
- Теперь бросай только камни! - крикнул Гергей.
Он хотел подождать, пока турки снова густо облепят насыпь и стены.
Словно рев сотен тысяч тигров, послышались крики «Аллах!», раздались барабанная дробь и завыванье труб. В этом урагане звуков войска снова ринулись вперед.
К стене приближался целый лес осадных лестниц.
Один янычар забросил на стену веревку с крюком на конце и, зажав ятаган в зубах, с обезьяньей ловкостью полез вверх по веревке.
На голову ему упал камень и сшиб шлем. Изуродованная длинным шрамом бритая голова янычара была похожа на дыню.
Янычар карабкался все выше.
Гергей схватил пику, готовясь заколоть его.
Когда турок был уже совсем близко от Гергея, он поднял голову. Лицо его блестело от пота, дышал он тяжело и часто.
Гергей вздрогнул, будто получил удар в грудь.
Чье это лицо? Да ведь это его старый наставник, отец Габор! Те же серые запавшие глаза, те же тонкие усы, тот же крутой лоб.
- Ты родственник отца Габора? - крикнул он турку.
Тот бессмысленно вытаращил глаза.
- Убейте его! - закричал Гергей, отвернувшись. - Он и по-венгерски-то уже не понимает.
Яростный штурм бушевал, не утихая до самых сумерек. В сумерках турки в изнеможении отступили.
Вокруг крепостных стен тысячами лежали раненые и мертвые. Отовсюду слышались стоны и крики искалеченных, извивавшихся от боли людей: «Эй ва! Етишир! Медед! Аллах!»
Но и в крепости было много жертв. Крепостные стены и помосты покраснели от крови. Люди истекали кровью, исходили потом. Все были перепачканы и ободраны. Глаза бойцов налились кровью. Усталые женщины сносили на площадь раненых и мертвых.
Офицеры пошли помыться. Добо тоже был весь в копоти. Борода и усы его обгорели, и не будь на нем капитанского стального шлема, по лицу его никто бы и не узнал.
Весь черный от копоти, принимал он донесения у пушки Баба.
- У меня шестьдесят пять убитых и семьдесят восемь тяжело раненных. Израсходовали пятьсот фунтов пороха, - доложил Мекчеи.
- Тридцать убитых и сто десять раненых. Пороху ушло восемьсот фунтов, - доложил Гергей Борнемисса. - Нынче ночью мы должны заделать проломы.
- Триста фунтов пороху, двадцать пять убитых, около пятидесяти раненых, - доложил Фюгеди, прижав руку к щеке.
- Ты тоже ранен? - спросил Добо.
- Нет, - ответил Фюгеди. - Зубная боль замучила. Право, будто во рту у меня поворачивают раскаленную пику.
Среди докладывающих Добо заметил и Варшани.
Лазутчик был в одежде дервиша. Казалось, что на нем красный фартук - так он был забрызган кровью от груди до ног.
- Варшани, - сказал Добо, прервав докладывающих, - поди сюда! Ты что, ранен?
- Нет, - ответил Варшани. - Мне все не удавалось проникнуть в крепость и пришлось таскать трупы у турок.
- А какие новости?
- Господин Салкаи вторично разослал письма комитатам и городам.
- И что же, пока никто не прибыл?
- Кое-откуда прибыли, - произнес Варшани с расстановкой. - Но ждут, пока все соберутся, и тогда пойдут на турок.
Добо понял, что Салкаи ниоткуда не получил ответа.
- А что ты можешь сказать о турках?
- Четыре дня шатаюсь среди них и знаю, что они в полном отчаянии.
- Громче говори! - сказал Добо, сверкнув глазами.
Лазутчик продолжал так громко, чтобы его могли услышать и столпившиеся вокруг офицеры:
- Турки, господин комендант, в полном отчаянии. Им у нас холодно, припасы кончились. Я своими глазами видел, как вчера один инородец привез пять возов муки и ее тут же расхватали, насыпали в миски и колпаки и не стали даже ждать, пока сделают тесто. Хватали горстями муку из мешка и ели. Да много ли это - пять возов для такой прорвы!
- Криштоф! - окликнул Добо оруженосца. - Ступай к мясникам, скажи, чтобы зарезали лучших коров и всем солдатам зажарили мяса.
И он опять обернулся к лазутчику.
- Вчера янычары уже вслух выражали свое недовольство, - сказал Варшани.
- Говори громко.
- Янычары выражали недовольство, - повторил громко Варшани. - Они говорили, что, видно, бог на стороне венгров. И еще сказали, что турки привыкли к разному оружию, но к адскому огню они не привыкли. Таких огненных диковин, которые придумали эгерчане, им еще не доводилось видеть.
Добо задумался на мгновение.
- Через час, - сказал он Варшани, - будь перед дворцом. Опять проводишь Миклоша Ваша в Сарвашке.
Затем он обернулся к Шукану.
У старика и голова и нос были перевязаны. Видны были только очки да усы. Но даже раненый, Шукан доложил обычным своим спокойным скрипучим голосом:
- Нынче израсходовали две тысячи фунтов пороху.