В старину, в далекую старину, все птицы жили на юге, и весной на Алтае пели только реки.
Однажды эту весеннюю песню воды принес птицам северный ветер. Всполошились птицы:
– Кто гам поет, кто звенит, ни днем, ни ночью не умолкая? Какая радость случилась, какое счастье пришло на Алтай?
Однако лететь в неведомую землю было страшно.
Напрасно уговаривал беркут скворцов и трясогузок, дроздов и кукушек. Отказались пуститься на север мудрые совы, нежные зяблики, серые гуси, свирепый ястреб. Даже благородный сокол собраться в дорогу не решился.
И только маленькая синичка отважилась.
– Слушай! – крикнул ей вдогонку беркут. – Если там хорошо, возвращайся скорей, покажи всем птицам дорогу.
– Цици-вю, цици-вю, цици-вю! – засвистала синица. – Вернусь-вернусь-вернусь! Цици-фюйть! – и улетела.
Летела она над морями и долинами, над лесами и реками. Сначала спешила-торопилась, часто-часто перебирала крыльями, потом все медленнее, медленнее… Живот у нее озяб, крылья ослабели… И когда уж совсем обессилела, увидала холмистые алтайские горы. В лучах восходящего солнца Алтай стоял весь розовый. Сверкали, будто огнями переливались, покрытые льдом и снегом холмы, долины.
– О, какой большой костер, – сказала синичка, – уж лучше сгореть, чем замерзнуть…
Сложила она крылья и упала. Но не в огонь, а на снег.
– Ци-си-ци… – пискнула синица, – здесь, на снегу, смерть легко меня одолеет…
Но тут увидела она на голой ветке трещину, в трещине личинку, а рядом, завернутая в сто паутинок, спала маленькая гусеница.
Клюнула синица разок, клюнула другой, и сердце взыграло, живот согрелся, голова легкой стала. Посвистывая, перелетает синица с ветки на ветку – то ягодку прошлогоднюю склюнет, то паучка на согретом солнцем пне подцепит. С каждым днем цокает и поет все веселей. Забыла она, для чего сюда прилетела, кто послал ее в этот обильный край, где родилась, и то уже не помнит.
Но вот, однажды, вдруг зашатались деревья от ветра, почернело небо от птичьих крыл. Это явилось на Алтай птичье войско.
Впереди всех грозный беркут.
Опомнилась синица, испугалась. А беркут уже кружит над ней:
– Однако, ты тут не плохо живешь, как я погляжу! Одна всем северным лесом владеешь. Почему домой не вернулась? Почему никакой другой птицы сюда позвать не захотела?
Голову опустила синичка, даже хвостик не трепещет. Не знает, как оправдаться.
Тихо-тихо стало в лесу, и синичка услышала теньканье первой капели. Встрепенулась, спохватилась:
– Кланяюсь вам до земли, великий беркут! В этом краю лед в семь рядов лежит, снег из семидесяти семи туч падает. Я одна тут с зимой спорю, весну зову: «Дил-кель! Дил-кель! Весна, приди! Весна, приди!» Это по моей просьбе теплый ветер подул, белый снег потемнел. Сама за вами лететь собиралась, да недосуг: «Дил-кель! Дил-кель! Весна, приди, приди! Цици-вю, цици-вю! Цок-цок-цок! Цици-фюйть!» Слушайте, слушайте, великий беркут, смотрите, смотрите!
Опустился беркут на голую вершину лиственницы, кругом посмотрел.
– Дил-кель! Дил-кель! – звенела синица. – Весна, приди!
И там, где слышалась эта песенка, снег таял, просыпались ручьи и реки, наливались на деревьях тугие почки.
– Ладно, – засмеялся беркут, – на этот раз прощаю тебя, легкая головушка. Через год видно будет, правду ли ты говоришь.
Вот с тех пор, чтобы обман не раскрылся, синица раньше всех в лесу начинает свою весеннюю песнь, а за ней запевают и другие птицы.
