На холмистом Алтае жил когда-то в белом дворце Ер-Боко-Каан. Глаза у него запухли, будто веки пчела ужалила. Лицо серое, как лошадиная селезенка. Когда Ер-Боко-Каан стоял, он всегда одной рукой усы гладил, другой в бок упирался. Зимой Ер-Боко-Каана мороз не ущипнет. Летом дождь на него не капнет. Бока его на мягком мехе нежатся. Губы лоснятся от жирной еды.
Вот раз вызвал Ер-Боко-Каан самых славных богатырей и говорит:
— У истока семи рек, где семь гор из одного подола поднялись, на глубине семидесяти сажен есть каменная пещера. В той пещере живет большой медведь: он спереди желтый, а сзади черный. Этот медведь над медведями хан. Изловите его, пригоните к моему дворцу. Пусть хан-медведь сидит у меня на цепи, как собака. Я один хочу ханом быть.
Вздрогнули могучие богатыри. Их бронзовые доспехи зазвенели, как листья в осиновом бору. Пятясь, вышли из белого дворца.
Много месяцев бродили они по горам, скитались в лесах— медведя не нашли. Повернули коней, едут обратно. Впереди них малые дети без шапок идут, за ними старики в длинных шубах. Пришли ко дворцу, как один на землю пали:
— Великий хан, зайсана-медведя никак не поймать!
В гневе Ер-Боко-Каан, подобно небу, загремел. Как железо, засверкал. Распахнул золотую дверь, ногу на порог занес и споткнулся. Ему под ноги попал мальчик-раб, по прозвищу Чичкан-мышь. Две любимые жены подхватили Ер-Боко-Каана под обе руки. Два свирепых палача схватили Чичкана за ноги.
— Всесильный хан! — крикнул мальчик. — Убить меня всегда успеете. Позвольте сначала — приведу вам большого медведя.
Ер-Боко-Каан посмотрел в темнокарие глаза Чичкана. Ростом сирота Чичкан был невелик. Однако плечи широкие. Ноги будто из бронзы.
— Обманешь меня, мышонок, — в котел тебя кину. Твою кровь выцежу, твое мясо искрошу, твои коси растолку.
Где стоял Чичкан, там уж нет его. Он ушел к семи горам, к истоку семи рек, к той пещере, что лежит на глубине семидесяти сажен.
Назад пути у него не было. В сторону Чичкан боялся посмотреть.
От голода упал он на камни и видит: висят на скале, будто слезы, прозрачные капли росы.
Чичкан открыл рот. Две росинки упали ему на язык. И сразу два голоса услышал Чичкан:
— Карр! Карр! Что ты тут делаешь, брат мой?
— Крр! Крра! Я человека сторожу. Смерти его жду. Хочу глаза его выклевать.
— Карр! Зачем время терять? Лети-ка лучше на болото — там жеребенок увяз. Лошадь умрет раньше человека.
— Крры, крры! Этот человек почти мертвый.
Один ворон улетел, другой остался.
«Кто научил меня птиц понимать?» удивляется Чичкан.
Смерть была от него совсем близко, а теперь он уже голову поднимает, на ноги встает.
— Ах, карр! — вздохнул ворон. — Прав был мой брат. Этот человек не скоро умрет.
От огорчения лопнуло сердце у ворона, и он упал мертвый к ногам Чичкана.
Чичкан поднялся на гору и увидел: черным дымом бушует лесной пожар.
— Бл, бл, бл, горрю! — кричал маленький медвежонок.
Чичкан подхватил медвежонка на руки и вынес его из огня.
— Хм-кха… — всхлипнул малыш. — Ты меня от смерти спас, я теперь тебя всегда уважать буду.
И медвежонок вперевалку побежал домой.
Чичкан пошел дальше.
— И го-горе! И го-оре! — кричал увязший в болоте жеребенок.
Чичкан схватил его за гриву и вытянул из трясины.
— Карр! — застонало где-то в небе. — Карр, эта лошадь не скоро умрет.
Чичкан положил на шею жеребенку свою теплую ладонь, и они пошли вдвоем к истоку семи рек, к семи горам. Вдруг из-за гор вышли со страшными песнями мохнатые, как тучи, медведи. Дрогнул, захрапел жеребенок, но Чичкан железными пальцами крепко держал его за холку.
— Не бойся, друг. Видишь, у каждого медведя в лапе поднос с едой, ташаур с аракой.
Впереди всех медленно шагал большой зверь. Его лапы толще колодника. Голова — как обгорелый пень. На его спину десять медведей могли бы лечь. Шерсть у великана спереди, как день, желтая, сзади — черная, как ночь. Все медведи шли на задних лапах, а этот шагал на всех четырех. Он подошел к Чичкану совсем близко, согнул правую переднюю лапу, потом тихо поднял свою большую голову и ласково сказал:
— Ты для меня — как утреннее солнце, как вечерняя луна. Ты из огня моего сына спас. Ешь и пей, что нравится. Проси и требуй, чего хочешь.
— Я еще не достигший мужского возраста мальчик, — ответил Чичкан, — араку пить не смею. Принять подарка не могу. Меня к вам послал Ер-Боко-Каан. Он один на земле хочет ханом быть. Вас приказал он пригнать ко дворцу и на цепь посадить, как собаку.
У медведей на густых ресницах повисли длинные слезы.
— Не дадим! Пойдем войной на Ер-Боко-Каана!
Большой медведь высоко поднял переднюю лапу. Все медведи, как один, замолкли. Большой медведь опустил свою лапу на плечо Чичкана:
— Я хочу исполнить просьбу мальчика.
Ничего не сказали медведи. Выпили с горя всю араку, съели все угощенье и, пьяные, разбрелись по лесу.
Большой медведь двинулся ко дворцу. За ним трусит гнедой жеребенок. За жеребенком плетется Чичкан. Много рек перебрели. Много гор перевалили. Чичкан все чаще спотыкается, все дальше отстает.
— Сядь ко мне на спину, малыш, — сказал медведь.
Мальчик взобрался по лапе медведя, как по стволу дерева, лег ему на спину в мягкую шерсть.
Медведь бежал быстрее воды. Легче ветра мчался жеребенок.
— Ох, как меня комары заели! — простонал большой медведь.
Чичкан сломил березовый прут и, отгоняя комаров, стал хлопать зверя по морде и по голове. Так прибыли к пастбищам хана Ер-Боко-Каана.
— Ммаш, ммааш! — рявкнул медведь.
Скот с диким ревом убежал в горы. Люди попрятались в аилы. Ременными арканами прикрутили двери к железным скобам.
Свирепые псы, дрожа и скуля, заползли под колодник.
Сердце у Ер-Боко-Каана чуть не треснуло. Вспотел он от страха.
— Ммааш! Ммааш!
Ер-Боко-Каан кинулся под кровать, его жены влезли в сундуки.
— Эй, большой хан! — запел мышонок. — Ваш приказ исполнен.
— Ммаааш, маш, маш! — подхватил медведь.
Ер-Боко-Каан выполз из-под кровати, семь раз вокруг костра обежал, не знает, как спастись.
— Маа-маш! — рычит медведь.
— Ой, Чичкан, зачем ты привел сумасшедшего зверя? Мне бешеный медведь совсем не нужен, уведи его скорей!
Чичкан поднял нос повыше и говорит:
— Сначала велят медведя ко дворцу тащить, теперь приказывают в пещеру гнать.
— Милый, верный сынок мой Чичкан, я тебе полцарства дам — только уведи!
Чичкан слез с медведя.
— До свиданья, друг мой, — сказал спереди желтый, сзади черный хан-медведь.
И пошел он к истоку семи рек, к семи горам, в свою глубокую пещеру.
А Чичкана Ер-Боко-Каан во дворец позвал. Сам Ер-Боко-Каан боялся за дверь выйти. В открытом поле говорить с Чичканом не посмел.
А у мальчика колени трясутся, зубы трещат, словно конопля в раскаленном чугуне. Взгляда не смеет от земли поднять.
— Не бойся, сынок, — сладким голосом просит Ер-Боко-Каан, — я твою долю из моего хозяйства выделить хочу. Что дать тебе, дитя, не знаю.
Во дворце на полу жарко трещал большой костер. Против костра лежала овца. Она терла шершавым языком только что родившегося ягненка. Нагнулся Чичкан, ягненка ладонями поднял, в глаза поцеловал.
Обрадовался Ер-Боко-Каан.
— Помни, Чичкан: сам ты этого ягненка выбрал. Больше у меня ничего не проси, иди куда хочешь.
До земли поклонился Чичкан. Зацепил волосяным арканом своего ягненка, надел узду гнедому и пошел искать себе новое стойбище.
Семь дней все трое шли ровно, на восьмой ягненок высунул розовый язык. Живот часто-часто бьется. Глаза помутнели.
— Не можешь идти? — усмехнулся Чичкан и обхватил ягненка левой рукой. Потом и правой обнял, но маленького ягненка поднять невозможно. Его копыта до бабок в землю вошли. Чичкан обвязал ягненка ремнем, сам в этот ремень впрягся и гнедого впряг. Рванулись они вперед: аркан лопнул, гнедой перекувыркнулся. Чичкан упал, а ягненок стоит.
— Ме-е! — смеется он. — Стыд какой! Ме-е! Один скоро мужчиной будет, другой уже конем стал, а ягненка вдвоем не могут поднять.
От стыда Чичкан бросил шапку наземь, сам лицом в шапку упал. Сколько ночей, сколько дней спал, не помнит. Когда проснулся, сам себя не узнал. Вместо кожаного тулупа с девяноста девятью заплатами на нем красная шелковая шуба. Вместо дырявых чоботов — красные монгольские сапоги. Под головой у Чичкана черный бобровый мех. Одеяло из красных лисьих шкур. Постель покрыта шкурой волка. Белая, как сахар, кошма натянута на белые березовые колья.
Чичкан вышел из своего аила: против двери золотая коновязь. У коновязи гнедой конь. Сбруя шита жемчугом. Седло отделано бронзой. Направо посмотрел Чичкан — долина будто снегом заметена: столько там белых овец. Налево взглянул — красные табуны на холмах стоят.
Чичкан по-богатырски закричал, по-орлиному заклекотал. Приложил к губам железный комус, густую песню через все долины протянул. Двухструнный топшуур взял, и легкая песня по лесам разлилась. Эту песню услыхали пастухи Ер-Боко-Каана, подъехали поближе, увидели неисчислимые стада и сейчас же доложили об этом хану.
Ер-Боко-Каан, как река, забурлил, как лед, затрещал. Сел на каурого коня, поднялся на вершину горы и горько-ядовито крикнул:
— У коровы длинный хвост, только шерсть на нем короткая. Богатый человек в эту долину скочевал, да не жить ему здесь. Перед завтрашним солнцем мой отцовский лук покажет свою меткость. Матерью рожденные руки свою силу попробуют.
Заплакал сирота Чичкан: он никогда не держал в руках лука, воевать нигде не учился.
Эхо его плача еще не утихло, а большой медведь уже здесь.
— Не горюй, сирота! Возьми свой стальной нож. Из гибких ветвей натяни тугие луки, стрелы из орешника режь. Стволы пихт годятся на копья.
Как медведь голову повернул, видел Чичкан, а куда ушел медведь, Чичкан не заметил. Он сел под круглый кедр и стал строгать пики, луки, стрелы. У него каждая ветка в дело шла: были копья — как столбы, и пики — всего с большой палец; луки — как сопки, и луки — с ладонь.
Утром пришел большой медведь. За медведем — маленькие сурки в желтых дохах. За сурками шли барсуки в шубах из серого меха. За барсуками — росомахи; эти надели что похуже, потому что не знали, куда попадут. За росомахами двигались в бурых тулупах большие медведи.
Самые мелкие пики и луки пришлись впору суркам, оружие покрупней расхватали барсуки. Росомахи долго спорили, кому что брать, потом все разом вцепились в луки. Тяжелые копья медведи легко подняли.
— Ложись! — приказал хан-медведь.
Впереди всех залегли сурки. За сурками повалились барсуки. За барсуками — росомахи. За росомахами — медведи. На одном конце войска черно-желтый зайсан-медведь стоит. С другого — Чичкан-мышонок верхом на темногнедом коне встал.
В далеком краю неба показалась полоса зари. Из серой долины двинулся к черной горе Ер-Боко-Каан со всем своим войском. Большой медведь дал ему совсем близко подойти да как рявкнет:
— Э-э мааш! Ончогор тураар!
Все звери, как один, встали. Все, как один, подняли пики. Ер-Боко-Каан едва успел коня осадить: перед ним пики — как частый лес. Глаза зверей синим пламенем горят. Дыхание расстилается, словно густой туман.
— Э-э мааш, кондутеер! — приказал медведь.
Вскрикнули сурки. Захрюкали барсуки. Росомахи фыркнули. Медведи, как гром, рычат.
— Ойто кайрааа! — взвизгнул Ер-Боко-Каан. — Назад, назад!
И, не помня себя, он первый повернул повод коня. За ним побежали богатыри, силачи и герои.
Реки выходили из берегов, когда это войско бродом шло. Камни в горах рассыпались, как зола. Все цветы в долинах увяли. Ер-Боко-Каан сам не заметил, как своими пятками белый дворец, все добро свое в пыль столок.
Вот как быстро бежал Ер-Боко-Каан от сурков и от барсуков! Бег его ни скалы, ни моря остановить не могли.
К какому краю земли отступил Ер-Боко-Каан, никто не знает. Пришел ли ум к нему обратно, этого тоже нам не могли сказать. Даже имя Ер-Боко-Каана на Алтае давно позабыто.
Зато хорошо помнят люди, как большой медведь помог сироте Чичкану. В память той дружбы алтайцы считают медведя старшим братом человека. Никогда его имени просто не назовут, а всегда с уважением медведя Абаай — дядей — зовут.
