Девушка, которую газеты — не обращая внимания на тот факт, что ее отец был еще жив — называли «богатой наследницей Терри Коннистон», вышла из пруда, как русалка; ее каштановые волосы влажно блестели на солнце. Надев резиновые купальные сандалии, она пошла к дому, но у двери остановилась и оглянулась на пруд, который сверкал до боли в глазах. Клочки облаков неторопливо брели по небу, влача за собою ленивые тени. На дальних склонах холмов пасся скот ее отца. Солнце заставило Терри щуриться, но она не любила темные очки и никогда их не надевала. Ей вспомнился вечер два года назад, когда она приехала на первые каникулы и увидела только что построенный огромный пруд. «Приготовил тебе небольшой сюрприз», — сказал ей отец.

Краешком глаза она заметила движение и, повернув голову, успела увидеть, как закрывается решетчатая дверь в дальнем крыле дома. Человеком, закрывшим дверь, был несомненно Фрэнки Адамс — его, напоминавшего большую ящерицу, ни с кем нельзя было спутать. Она раздраженно подумала, долго ли он стоял и наблюдал за ней. Ей не нравился этот дружок Луизы, актеришка, комедиант. Он был весь какой-то скользкий. Терри не могла понять, почему отец терпит его присутствие; впрочем, она давно перестала понимать своего отца.

Поднявшись к себе, она приняла душ, высушила волосы, надела мини-платье и легкие сандалии. Критически посмотрела на себя в зеркало: загорелое спокойное лицо — трудно заподозрить, что на душе очень неспокойно…

Схватив сумочку и учебники, она быстро вышла в коридор и собиралась пройти мимо кабинета, но вышел отец — как будто поджидал ее; загородив ей дорогу, он сказал:

— Привет, детка.

— Привет. — Терри неискренне улыбнулась ему. Позади отца, в кабинете, она увидела Карла Оукли, у него был озабоченный вид. Оукли улыбнулся ей — тоже неискренне. Деловые люди — отец и Карл — замотались из-за денег. Доллары — все. Отец стандартно реагировал на все ее проблемы: «Вот деньги, купи себе что-нибудь».

На этот раз он заботливо спросил:

— Что-то рано ты уходишь?

— Хочу кое-что посмотреть в библиотеке перед занятиями. — Это была ложь, ей просто хотелось уйти из дому.

Он кивнул, думая уже о своем. Входя в кабинет, он остановился.

— Надо бы нам с тобой выбрать время и поговорить. Дурацкое лето получилось, времени ни на что не хватает.

О, подумала она, уж мне ты не говори о том, на что у тебя не хватает времени. Я в этом списке первая.

После встречи с отцом ей хотелось забыться в скорости. Она до отказа выжала педаль, и машина рванулась. Терри не понимала отца и никогда не поймет: он находился за пределами ее понимания. Фактически брата убил он. А мать довел до алкоголизма, и она уже никогда не выйдет из специальной лечебницы. Он и со мной что-нибудь сделает, с горечью подумала она, если я не сбегу.

Поглощенная своими мыслями, Терри проехала в четыре тридцать мимо поворота на узкую дорогу, ведущую неизвестно куда. Запыленная машина стояла у обочины, в ней можно было разглядеть два или три силуэта — но она ничего не заметила. Через четыре часа ей предстояло проехать здесь же, миновать эту же боковую дорогу.

В начале седьмого Оукли пришел к обеду в большую, обитую темным дубом столовую. Луиза познакомила его с гостем, на котором были шорты и яркая гавайская рубашка, обнажавшие длинные некрасивые руки и ноги, поросшие волосами. Фрэнки Адамс: маленькая круглая голова и самый большой нос, который Оукли когда-либо видел; рука похожа на живую, только что пойманную рыбу — пожимать ее было неприятно.

— Рубашка-то какая у вас броская, — сказал Оукли, просто чтобы не молчать.

— Да, меня уже два раза арестовывали как хиппи, — ухмыльнулся Адамс. Волосы, густые и черные, он зачесывал назад, бородку стриг в средиземноморском стиле; щеки, напротив, тщательно брил и орошал дорогим лосьоном. Внешность его была малопривлекательной, особенно раздражали бегающие глаза, но все же Оукли не мог сказать, что этот человек ему неприятен. Он вспомнил, что сказал о нем недавно Коннистон: «Уже шесть дней здесь живет. Понятия не имею, когда мы от него избавимся. Некоторые больше надоедают за неделю, чем другие за год».

— Вы с Луизой были знакомы еще в Нью-Йорке? — довольно учтиво спросил Оукли.

— Выступали вместе в некоторых телевизионных программах, — ответил Адамс и, встав в позу, произнес несколько фраз в стиле знаменитого комика Эда Салливана. Сходство было необычайное.

Коннистон стоял чуть поодаль и пил коктейль, с неприязнью глядя на Адамса. Вдруг Адамс повернулся к Оукли и подмигнул. Речь его стала резкой, рубленой:

— Я вот что скажу, Карл сообщите в Каир, пусть перестанут продавать нефть русским, иначе мы с ними завязываем. К черту вдов и сирот. Что такое один паршивый миллион? А давайте сбросим на этих арабов бомбу-другую. И на Москву заодно. Пусть наконец все поймут, что Коннистон — большой человек.

Адамс успел произнести половину этой речи, прежде чем слушатели поняли, что он подражает Коннистону, причем делает это с жутковатой точностью, вплоть до поднятого плеча и быстрого помаргивания. Договорив, Адамс ждал аплодисментов. Но дождался их только от Луизы. Оукли, смущенный, не шелохнулся. Коннистон весь напрягся. Адамс просиял, по-голубиному выпятив грудку.

— Понравилось?

— Я не нахожу это забавным, — бросил Коннистон. Он повернулся к Адамсу спиной и направился в сторону бара.

У Адамса вытянулось лицо. Луиза сказала мужу:

— Ну, дорогой… — и это «дорогой» прозвучало со сталью в голосе.

Коннистон приготовил себе новый коктейль, прежде чем ответить. Повернувшись к остальным, он едко проговорил:

— Только не говори, что из-за моего отношения у нашего гостя нос позеленел.

Пытаясь разрядить обстановку, Адамс вяло отозвался:

— Ну, о моем носе можно много чего сказать… но давайте лучше не будем. — Помолчав, он нервным жестом показал на пол. — Мне нравится ваш дом, Эрл. Никогда не видел такого ковра — по нему бы на лыжах ходить. А, черт, не обращайте на меня внимания — я просто подумал, что это будет забавно, вот и все. Я не хотел вас обидеть. Наверное, слишком много в дешевых программах играл. Ну, извините — о’кей?

Оукли наблюдал, как взгляд Луизы алмазом режет Коннистона. Коннистон тряхнул головой, одним глотком выпил коктейль, потом сказал:

— Ладно… ладно. Я тоже не хотел взрываться. День был тяжеленный — извините.

— Конечно-конечно, — быстро проговорил Адамс и умолк, больше сказать ему было нечего.

— Н-ну, — выдохнула Луиза и ушла.

Оукли заметил, как Адамс не мигая смотрит ей вслед. Встретившись с ним взглядом, Адамс ухмыльнулся и подмигнул. Вот как, подумал Оукли. Теперь понятно. Луиза использует Адамса, чтобы наказать мужа за пренебрежение. Детская месть. Теперь объяснимы ее слова, сказанные недавно: «Он меня почти не замечает. Что мне делать?» Она заранее освобождала себя от всякой вины. Пыталась убедить, что виноват Коннистон, как бы ни повернулись события. Ну, конечно, ей, актрисе, нужна была аудитория, нужно было положительное мнение Оукли. Надо полагать, Луиза жестоко ненавидела Коннистона, если позволяла себе это в его доме, у него под носом. Глядя на широкую напряженную спину Коннистона, наливавшего себе третий бокал, Оукли подумал: «Не знаю, могу ли я ее винить».

Через несколько часов зазвонил телефон.