Спальня Карла Оукли располагалась наискось через холл от кабинета Коннистона. В девять тридцать Оукли пошел спать. Было еще рано, но вечер получился напряженный. Коннистон сказал, что у него еще есть бумажная работа. У двери кабинета он остановил Оукли и заметил:

— Не выношу этого сукина сына.

— Тогда вышвырните его, — коротко и раздраженно посоветовал Оукли.

— Нет. Вопрос в том, как от него избавиться, чтобы не взорвалась Луиза. Он ее гость, не мой.

— Ну так объясните ей. Скажите, что он вам невыносим.

Коннистон покачал головой:

— Все не так просто. Она закатит сцену, будет жаловаться, что я…

В это время зазвонил телефон. Коннистон с досадой выругался, однако вошел в кабинет, взял трубку и рявкнул в нее:

— Да?

Нельзя так отвечать по телефону, подумал Оукли. У Коннистона все больше портился характер. Вдруг его лицо исказилось и побледнело. Он тяжело навалился на стол, прижимая трубку к уху. Глаза у него округлились. Коннистон прикрыл трубку рукой и крикнул:

— Слушайте по отводному. Быстро!

Оукли пробежал через холл в свою спальню и поднял трубку параллельного телефона.

По проводу донесся голос Терри, как пластинка на старом проигрывателе, — очень отдаленный, со множеством шорохов и скрипов.

— …есть револьвер. Один из них хочет убить меня, чтобы я не смогла их опознать. Пожалуйста, папа.

Затем наступило молчание, хотя связь не оборвалась.

— Алло! Алло! — завопил Коннистон.

Голос, который послышался затем в трубке, был холодный, почти механический.

— Я проиграл это два раза, чтобы вы запомнили, мистер Коннистон. Вы понимаете?

— Ты, проклятый мерзавец! — прошипел Коннистон. — Что тебе нужно?

— Деньги, мистер Коннистон.

— Кто ты?

— Мне нравится думать о себе как о сборщике налогов — я забираю деньги у тех, кто накопил их слишком много.

— Кто ты?

— О, перестаньте, Коннистон, неужели вы надеетесь получить ответ на это? И не тяните время — вы все равно не сможете засечь этот звонок, я вам гарантирую. Так вот, мне нужно полмиллиона долларов наличными. Приготовьте их завтра и ждите указаний. И пожалуйста, не оскорбляйте меня, пытаясь пометить деньги. Ни инфракрасных чернил, ни последовательных номеров, ни радиоактивного порошка. Я знаю все эти фокусы лучше вас и умею их обнаруживать. Вашу дочь не отпустят, пока я не удостоверюсь, что деньги чистые. Приготовьте их завтра во второй половине дня. Вам все понятно?

— Ты, дурак, я не смогу собрать такую сумму наличными к завтрашнему дню.

— А я думаю, что сможете.

— Пятьдесят тысяч — может быть, но не больше.

— Вы торгуетесь, хотя речь идет о жизни Терри? Ну, ну. Мне нужно полмиллиона долларов — и условия в этой ситуации диктую я.

— А пьянице нужно шотландские виски десятилетней выдержки, но при необходимости он согласится на вино за сорок девять центов.

Оукли с трудом верил своим ушам. Коннистон несомненно сошел с ума.

Голос в трубке продолжал с легкой укоризной:

— Ваша храбрость неуместна, мистер Коннистон. Она происходит от незнания. Когда вы успокоитесь, вам придется согласиться со мной.

— Слушай, ты!.. — прокричал Коннистон.

— Дайте мне закончить.

— Нет! Ты дай закончить мне. Если с ее головы упадет хоть один волос, я потрачу все до последнего цента, чтобы тебя найти. Ясно?

— Конечно. Об этом не думайте. С ней все будет в порядке — вы только заплатите, как сказано.

— Ты слишком много просишь, это невозможно.

— Так ведь если не попросишь, то и не получишь. Вы сделаете это возможным, мистер Коннистон, я нисколько в вас не сомневаюсь.

— Подожди. Откуда я знаю, что она еще жива? Откуда я знаю, что ты ее не убил, сделав эту запись?

— Я это предвидел, разумеется. Итак, если у вас есть вопросы — такие, на которые может ответить только она, — скажите их мне, а я передам. Мы запишем на магнитофон ее ответы, и вы услышите их, когда я буду сообщать вам инструкции по передаче выкупа. Устраивает?

— Конечно не устраивает! Я хочу…

— Кому интересно, чего вы хотите? — голос был медленный и тягучий, как густое масло. — Перестаньте брызгать слюной и говорите свои вопросы.

— Я тебя найду. Я сделаю из твоих кишок гитарные струны.

— Конечно, мистер Коннистон. Сейчас я прерву связь, если вы не скажете свои вопросы.

Голос Коннистона стал совсем другим.

— Что она мне сказала, когда я построил для нее плавательный бассейн. И ласкательное имя, которым я всегда ее называю.

— Ну вот, сейчас все хорошо. И чтобы ни полиции, ни ФБР, никого. Если я замечу кого-нибудь, вы свою Терри больше не увидите. Это понятно? Приготовьте деньги. Я еще позвоню.

Раздался щелчок. Оукли положил трубку и на негнущихся ногах пошел в кабинет Коннистона. Тот, все еще держа трубку в руке, выключил магнитофон, который он поставил полгода назад, чтобы записывать все телефонные разговоры, — именно в то время у него начал портиться характер.

Коннистон сказал дрожащим голосом:

— Найдите Ороско.

— Сначала нам нужно поговорить, — заметил Оукли.

— Найдите Ороско. Потом будем говорить.

Оукли решил не спорить, он набрал знакомый номер телефона. Ответила женщина.

— Мария? Это Карл Оукли. Мне нужно поговорить с Диего.

— Ну, конечно, пожалуйста. — Стало слышно, как в квартире Ороско завопил ребенок.

— Хелло, Карл. Как дела?

— Диего, вы не могли бы приехать прямо сейчас? На ранчо Эрла Коннистона.

— Прямо сию минуту?

— Да. Наймите самолет.

— Так. Я собирался лечь спать, но это, наверное, что-то срочное?

— Срочнее не бывает.

— О’кей. Ну и счет вы от меня получите…

— Найдите самолет. Мы ждем вас часа через два — огни на посадочной полосе будут зажжены.

— До встречи.

Оукли повернулся к Коннистону. Тот быстро проговорил:

— А вдруг они наблюдают? И подумают, что в самолете прилетели агенты ФБР…

— Хотите, чтобы я позвонил ему и все отменил?

— Нет. К черту все это. Мне нужно выпить.

Он выбежал из кабинета и скоро вернулся с двумя бокалами виски. Оукли молча взял бокал. Коннистон грыз кубик льда, как собака грызла бы кость: с громким хрустом. Оукли наблюдал с любопытством, как Коннистон медленно обошел стол и сел в кресло, оба локтя положил на стол, сплел пальцы и прищурился — воплощение спокойного, разумного человека. Он очень быстро сумел взять себя в руки. Сейчас у него вид был такой же, как на деловых совещаниях.

И вот эта холодность Коннистона напугала Оукли. Лучше бы паника, которая могла бы быть — и которой не было. Коннистон медленно проговорил:

— Они думают, что могут взять меня за горло. Поганые террористы надеются, что им это удастся. Так вот, у них это не выйдет.

— Да чего там не выйдет. Уже вышло.

— Нет. Я не такой слабый, как им кажется. Я не сдамся.

— О чем это вы?

— Думают, что можно вытирать о меня ноги, — пробормотал Коннистон.

Оукли нахмурился.

— По-моему, сейчас не об этом надо думать. У нас есть другие заботы. Утром я позвоню в банк — нужно будет придумать какое-то объяснение, почему нам нужно так много денег.

— Значит, вы хотите заплатить этим мерзавцам?

— Но разве есть какой-то выбор? Конечно, мы заплатим. В разумных пределах, конечно. Выбора у нас нет.

— Наверно. — Коннистон зло уставился на Оукли. — Что если мы откажемся?

Оукли вскинул голову.

— Вы не можете так говорить. Это несерьезно, пострадает Терри.

— Вы слишком спешите с выводами, Карл. Что если мы откажемся платить?

— Вы продолжаете говорить такое?

— А думаете, что они ее убьют?

— Ну конечно!

Коннистон покачал головой. Глаза его горели.

— Не убьют. Сначала, может, и собирались убить. Вы следите за моей мыслью?

— Нет. Не желаю. В ней есть что-то ненормальное.

— Я думаю вот что, — ровным тоном продолжал Коннистон, — они или убийцы, или нет. Если убийцы, то убьют ее в любом случае, заплатим мы или нет: она видела их лица. А если они не убийцы, то все это блеф.

— Как вы можете идти на такой риск?!

— Вы еще не поняли? Наша цель — спасти Терри, правильно? А не делать то, чего хотят они, просто потому что они этого требуют. Теперь вопрос. У них два выбора. Остаться без денег, но гулять на свободе. Или получить кучу денег, но неизбежно быть пойманными. Что выберут они? Они звонят завтра. Я им даю выбор, напомнив, что располагаю неограниченным богатством. Мое предложение: они отпускают Терри, она целая возвращается домой, и мы обо всем забываем. Другой их вариант — поскольку выкуп я платить отказываюсь — это убить Терри и скрываться. Но если они выберут этот путь, то будут знать, что я потрачу все свое огромное состояние до последнего цента, чтобы их поймали и убили самым болезненным и медленным способом, — сколько бы лет на это ни ушло. При таких вариантах что бы выбрали вы?

Оукли смотрел на него совершенно потрясенный.

— Вы действительно станете так рисковать жизнью Терри?

Коннистон покраснел от злости:

— Вы так ничего и не поняли, Карл?! Да в моем пути немного меньше риска. Ну как вы не можете понять? Нет ведь никакой гарантии, что они сдержат свое слово, получив деньги. Как мы можем обеспечить безопасность Терри? Фактически риск одинаков — зачем же платить? Гораздо лучше напугать их. Страх всегда можно использовать против террористов. Ничто другое не поможет. На деньги мне плевать. Мне нужна живая Терри, и я считаю, что этот путь самый мудрый.

— Да вы сами себе не верите.

— Приходится верить.

— Ну что вы за маньяк?

— Криком вы на меня не подействуете, Карл. И не пытайтесь. Если я не могу объяснить вам…

— Не можете. И не пытайтесь. Вы ведете себя так, будто имеете дело с бизнесменами, умеющими рассуждать. Но вы слышали голос по телефону. Это люди другой породы. Психопаты. Тот голос принадлежал человеку, который с рождения лишен способности отличать добро от зла. Мы имеем дело с чудовищем, которое так же безразлично к страху, как и к жестокости.

— Возможно. Но если вы так много услышали в его голосе и вы правы, то он ее все равно убьет. Выкуп его не остановит.

Оукли в полном отчаянии покачал головой.

— А если вы сделаете по-своему и они убьют ее? Вы потом истратите все до последнего цента, чтобы их выследить и убить. И когда вы этого добьетесь, Эрл, — много в этом будет смысла?

— Но я не думаю, что кончится этим.

— Какая разница, что вы думаете? Кого будет интересовать, какие у вас были в действительности мотивы? Эрл, судят по последствиям, а не по намерениям. Если вы это свое намерение выполните, вам придется добиваться своего чертовски долго. И я не уверен, что вам это удастся.

— Сейчас имеет значение только Терри. Меня нисколько не интересуют будущие обвинения и оправдания. — Лицо Коннистона стало упрямым, рука на столе сжалась в кулак.

Оукли с горечью проговорил:

— Хотя бы обсудите это с Луизой, прежде чем что-то предпринимать.

— Зачем? Чтобы она встала на вашу сторону и пыталась меня отговорить?

— Вы уверены, что она с вами не согласится?

— Конечно.

— Почему?

— Автоматическая реакция. Сентиментальность. Традиция: похищение, выкуп, спасение в последнюю секунду. Моя жена знает много фильмов о похищениях и ничего не знает о реальной жизни.

— Реальная жизнь, — устало вздохнул Оукли, — это психопат, который держит у виска Терри заряженный револьвер. Вы предвидите, что Луиза не согласится с вами, — неужели вы не понимаете, что любой отверг бы этот ваш сумасшедший план? Сколько человек, по-вашему, удалось бы найти…

— Черт возьми, — прервал его Коннистон, — я ведь не референдум провожу!

— Но вы обязательно должны рассказать Луизе о случившемся.

— Она не мать Терри.

— Она ваша жена.

Коннистон встал. Его способность к сопротивлению была сосредоточена на главном, и по поводу совета с женой он уже не мог спорить с Оукли.

— Хорошо. Идемте со мной. Лучше, если вы будете присутствовать, когда я ей все расскажу.

— Вы думаете, это мудро?

Коннистон как-то странно посмотрел на него.

— Было время, — пробормотал он, — когда я думал, будто знаю, что такое мудрость. Идемте.

Они прошли в переднюю комнату, но она уже опустела; в одном углу горел торшер.

— Легла спать, — решил Коннистон и резко повернул в другую сторону. Оукли, которого вдруг охватило беспокойство, поспешил за ним.

К ужасу Оукли, Коннистон не постучал, подойдя к спальне жены, он без колебаний распахнул дверь. Оукли уже догадался, что они сейчас увидят.

Мягкий свет проник из коридора в открытую дверь и осветил две обнаженные фигуры на постели. Луиза испуганно подняла голову, ее волосы тускло поблескивали. В комнате сильно пахло духами. Фрэнки Адамс проговорил с дурацким апломбом:

— Иисусе, смотрите, кто пришел. Послушайте, Эрл, не злитесь: даже правительство не одобряет монополистов. — Он истерически расхохотался. Губы Луизы сложились в трусливую жалкую улыбку, когда Коннистон двинулся к кровати, ее лицо стало безжизненным от ужаса.

Оукли пытался остановить Коннистона, но не успел. Дико зарычав, Коннистон отшвырнул Луизу и схватил обеими руками Адамса за тонкое цыплячье горло. Оукли, все еще старавшийся вмешаться, запутался ногами в упавшей на пол вместе с Луизой простыне и повалился на женщину, которая тихонько всхлипывала. Он высвободился из простыни и схватил было Адамса за голую ногу, но тот с силой пнул его в грудь. А потом еще что-то — локоть или колено — ударило его в висок.

Он упал, закатившись под кровать, и некоторое время не мог подняться. Увидел силуэты дерущихся на фоне открытой двери.

Адамсу удалось сбить руки Коннистона со своей шеи. Взревев, Коннистон размахнулся и ударил Адамса в лицо. Отброшенный к стене Адамс упал, но тут же вскочил и, прыгнув на Коннистона, обеими ногами ударил его в живот. Падая, тот стукнулся головой о металлическую спинку кровати; дернулся, затих на полу.

Оукли медленно поднялся. На дрожащих ногах подбежал к Адамсу и прижал его к стене.

— Ну хватит, — прохрипел тот.

Луиза смотрела на лежавшего мужа и тихонько постанывала. Адамс сдавленно проговорил:

— Ладно, ладно, отпустите.

Коннистон не двигался. Оукли отпустил актера и опустился на пол рядом с Коннистоном. Он просунул руку ему под голову, собираясь приподнять ее, и почувствовал влажную вмятину. Убрав руку, он увидел на ней кровь. Схватил запястье Коннистона, нащупал пульс. Через несколько мгновений пульс исчез под его пальцами.

Сквозь грохот крови в ушах до него смутно донесся голос Адамса:

— Надо вызвать врача. Побыстрее!

— Нет, — сказал Оукли. — Не нужно никого звать. — Он устало поднялся на ноги.

— Мертв? — прошептал Адамс. И, не получив ответа, воскликнул: — Боже, боже мой!

В это мгновение Оукли взглянул на Луизу и заметил на ее лице ликование. Однако это выражение исчезло так быстро, что он засомневался, не показалось ли ему.

— Он мертв, — сказал Оукли. — Он мертв.