— Что чувствуете, чем наполнены, о чем переживаете в настоящее время?

— А вот знаете, наверно как у всех, у меня перемешанные чувства. Есть много радости, есть печаль, иногда приходится грустить из-за каких-то вещей, которые приходят в жизнь очень неожиданно. Например, смерть Любови Полищук. Меня это как бы очень насторожило в отношении ко всем людям, потому, что мы не умеем ценить живущих, почему то сейчас все начали рассказывать о Любови, хотя о ней нужно было говорить раньше. Это была редкая актриса, редкая личность, редкий человек, вот это меня тревожит.

(Говорит о своей тревоге? Согласно психоанализу, как бы мы не говорили о других, мы всегда говорим о себе. Поэтому, когда мы хороним других, то мы всегда немножечко хороним и себя.)

Мы все настолько закрылись в себе, настолько оградились друг от друга.

(Мой пациент, по-видимому, это чувствует в себе, а также в других.)

Это, с одной стороны, хорошо и имеет место развитие развитие новых технических явлений и новых технических коммуникаций человечества, а с другой стороны очень грустно. Мы не слышим стук и вой живого сердца. Каждого из нас. Мы превращаем добро в зло. Чаще мы не увлекаемся за добром, а ищем какой-то дурной запах, даже в том же добре, когда люди делают красивую работу из красивой профессии или когда спасают, или когда друг другу помогают и приходят за помощью.

(Этапы в поисках дурного запаха, мой пациент, по-видимому, уже прошёл.)

Вот это есть минус в новой коммуникации. Люди не соединяются, а разъединяются, общество тоже. Вот это очень грустно. Почему я это наблюдаю, потому, что у меня такая профессия актера, профессия актера странника, по городам и, так скажем, по странам и морям. Это очень ярко проходит мимо меня, и, я ярче всё это замечаю. Во что человечество превращается. Мне стало грустно. Мне стало по-человечески грустно.

(Грусть — это всегда следствие осознания не только собственных грехов, но и видение его в других, как узнавание себя в других.)

— При всём этом, вы же производите впечатление человека сердечного и весьма восприимчивого. Когда вы говорите, то чувствуется какая-то природная доброта, сердечность, чувствительность… Я не заблуждаюсь при восприятии вас?

— Нет. У меня такой характер, к счастью, я родился таким. Это так есть. Я никогда этого не скрывал. Это видно по мне.

(То есть в моём пациенте есть и иная грань — духовная, глубинная, чистая. По-видимому, именно она является основой психики моего пациента и, поэтому, это проявляется в его поведении, естественной доброте. Поэтому в моём пациенте имеет место конфликт духовного и бездуховного, результатом которого является грусть.)

— Наверное, поэтому у вас и возникает конфликт души. С одной стороны, прагматичный мир, с другой стороны, стоит сердечный Борис перед этим миром?

— И вот этот конфликт и делает, и создает ту личность, которая сегодня выстроена здесь в этом обществе, в этом государстве, среди этих людей, политиков, актеров, людей улицы, людей гламурных, смелых и постыдных. Люди тем и отличаются все, что мир их разный, но каждый из нас несёт одну единственную просьбу — чуть-чуть будьте теплее, станьте мягче, добрые люди поделитесь с бедными, богатые тоже с бедными, чувствительные люди с чувствительными.

(Мой пациент находит в себе силы сопротивляться грешному миру, но испытывает большое напряжение.)

— Откуда у вас чувствительность, в чём её истоки? Не можешь рассказать о своем детстве, откуда у тебя это?

— От какой-то обиды, которую я никогда не пожелаю не для кого. У меня есть какая-то обида, но я в нее не играю, я из-за обиды не стал убийцей, нахалом…

(По-видимому, мой пациент вытеснил в детстве свой конфликт в подсознание, но он им как бы до сих пор колдует, хотя он его и не осознаёт. А может быть, он помнит этот конфликт и защищается игрой в свою забывчивость?)

— Она у тебя была в глубоком детстве?

— Я не стал вонючим предметом общества.

(Контент-анализ речи показал, что в речи моего пациента часто встречается упоминание о страхе психологической, а может и физической вонючести и запахах. Не в этом ли, одна из причин страха приближения Другого, то есть близкого другого человека, а также одиночества.)

Я знаю, что такое обида, но я умею прощать ее, и не носить её с собой, как кошелку грязного белья.

(Мой пациент, болезненно и аллергически говорит о грязном, вонючем и т. п. По-видимому, мой пациент, весьма требователен к чистоте.) Ой, этот сказал это, этот сделал это, а там меня кто-то обидел, сказал это. Да, ну, ничего страшного. Бывают чувства, бывают настроения. Надо уметь прощать людям обиды, потому, что я с детства знаю одно правило жизни, которую мама говорила: «Запомни сынок, что жизнь как бумеранг, как запустил, так получишь обратно, кем бы ты ни был».

— Истоки твоей сердечности, видимо, от матери?

— Конечно, от матери. Конечно, от того общества в котором я родился, и от близких родственников, от моих друзей, учителей, школы. Я не озлобился на запахе дурного, дурного запаха. А зачем? Или надо уйти в стороночку и переждать. Мама всегда так говорила и учила. Или же надо идти в бой, но против твоего сердца, твоего уважения, даже к твоему партнеру, с кем ты ведешь этот бой. За личность, за честность и правдивость, за право смотреть своими глазами на этот мир. Еще надо достичь того права, великого права, как я имею право смотреть на этот мир чистыми глазами, я хочу трогать эти цветы чистыми руками, я хочу говорить с другими и никогда мой собеседник не скажет, дескать, у него пахнет изо рта, он просто меня так обидел. Нет. Я не позволяю себе такого. Источник — мама, источник — то общество в котором я родился, где получал воспитание, где я получал путевку в жизнь. Я знал, что она для меня будет не сладкой потому, что я другой человек, не такой как все. Я такой же человек как все, со своими проблемами, со своей энергетикой, я такой же человек как все, но мне не приятно, когда кто-то может решать, достоин ли я этого или другого общества или не достоин. Кто в праве влиять на это?! Достоин я? Кто? Кто позорил землю, семью, родину, дом. Они не достойны. А все люди, кто принесли родине, дому хоть немного блага, хоть немного сострадания и немного настоящей правды в глазах, то они достойные люди общества сегодняшнего дня, сегодняшнего моего государства в котором я живу. Я не живу на другой планете, а живу в моей стране, в моем доме, в моем театре, в моей профессии. Вот это моя родина, это моя территория — территория моей любви к людям.

(Мой пациент, по-видимому, часто слышал в свой адрес негативные оценки о недостойности своего творчества и страдает от этого.)

— Когда погибла ваша мать, тогда вам сколько было лет?

— Ой, мне было уже за тридцатник, я уже работал за границей в Америке. В то время были другие условия для контрактов.

— А отец вас своим примером, как мужчина, как отец семейства, воспитывал?

— Ну, что начинается, отец — матец. Не люблю эти темы, отец. Ну и что отец? Ну, кто-то сделал меня, ну конечно, есть отец.

(Мой пациент, по-видимому, рос без отца и у него не было достойного примера для подражания. Не было внутренней психической модели нормальной семьи. Это и сказалось на его будущем, но об этом позднее.)

Сейчас, я не знаю, есть или нет, уже мамы нет как 20 лет на белом свете. Знаете, когда мою маму убили глухонемые, то я не ожесточился против общества и против убийства этих людей. Я наоборот, подчеркнул, секундочку, я хочу достучаться до людей, которые не слышат, что такое любовь в моем произведении, в том, что я играю сегодня на эстраде и что это интересно. А отец? У меня не было отца. Где отец, кто знает? Мама унесла эту тайну с собой в другой мир и я никогда не буду спрашивать никого, а кто мой отец? Мне не интересно, меня воспитала мать и общество, в котором я живу сегодня.

— Если поговорить о вашем одиночестве, то судя по всему, у вас единение с миром. В целом чувства одиночества у вас бывает? Кто вообще рядом с вами, вы одиноки?

— Нет, я не могу сказать, что я одинок. Это не правда. Я бы вам соврал. Я имею очень многих друзей, немного правда среди них есть моих коллег, но я имею очень много друзей, у которых я желанный гость, очень желанный. Я не буду сейчас говорить кто это, это не прилично, но очень много есть, среди актеров, ну много, ну есть и среди политиков, и простых людей.

(Приятельские отношения — это прекрасно, но всегда необходимо делать поправку на то, как тебя видят и потребляют твои приятели, тем более тогда, когда личность является знаменитостью.)

— А человек, который все время рядом с вами у вас есть?

— Нету. Я от этого отказался, мне никто не нужен рядом, это мне все мешает. Если только возле меня живет рядом, то это домработница. Это единственный человек, кто может жить со мной рядом. Больше никто, все остальное раздражает, я даже готовлю сам, чаще, чем домработница, потому, что не надо, я сам это все хочу делать, для себя и для гостей.

(Это защита изоляцией, о которой мы говорили ранее. Истоки её в глубоком детстве, по-видимому, в страхе приближения к другому человеку, страхе сделать его своим близким, который потом может предать, как в детстве.)

— То есть вы не можете принять другого?

— Конечно (криком). А я и не хочу, а то рухнет тот фундамент, на котором я стою. Я не хочу, я не привык так жить и не хочу принимать другие условия жизни. Я сам отрекаюсь от этого. Я отрекаюсь любя, понимаете?

— Как отрекаетесь?

— Любя.

— Любя? Ага.

— Говорят не отрекаются любя, а я пишу, отрекаются любя. Ради чего? Сегодня даже не хорошо будет говорить, что ради моей карьеры. Нет. Карьеру и себя я сделал сам, а ради моей молодости, ради моей жизни. Понимаете, да. Ну, зачем? Я понимаю, что я эгоист, я могу делать людям добро, тепло, но не для себя, я себе не буду это делать. Я не могу себе делать.

— А эксперименты по принятию другого были? И они оказались негативными правильно?

— Никаких экспериментов.

— Ну, кто-то ведь ходил рядом все равно?

— Нет, никто не ходил, я не хочу их видеть. А что мне ходить рядом? Возле меня все время моя профессия, вот все кто со мной ходит, всю жизнь и рядом, вот я и парюсь о чем сделать финал, а как мне сделать это или то.

(Защита изоляцией.)

— Но, можно тогда предположить, что у вас есть страх приближения другого?

— Конечно, можно сказать. Я боюсь этого всего, я боюсь отношений, я их избегаю.

— Может быть, в детстве кто-то вас испугал сильно, но сначала приручил и приблизил, а потом вас кинул, изменил, обманул, и вы, поэтому не приближаетесь теперь никогда и ни к кому?

— Да что говорить уже об этом. Да просто я всю жизнь, всех на хуй посылаю, потому что для меня важно мое будущее, мое здоровье. Я сука, а не они. Вот это честное признание в первый раз даю. Вот в чем вся история, не меня предали, а я сука.

(Здесь имеет место работа архетип тени. Мой пациент ненавидит в других то, что в себе ненавидит. С другой стороны, истоки одиночества моего пациента в его чрезмерной ответственности. Мой пациент ответственный, настолько, что не берётся отвечать за других)

— То есть, вы один раз предали и больше не хотите этого делать, чтоб не обижать другого?

— Я предал? Что я предал? Вы с ума сошли. Я нет, я просто не хочу быть преданным.

(Защита дезориентацией. Мой пациент запутался или это игра в запутывающегося. Пациент начинает проявлять манипулятивность и способность играть с собеседником.)

— В детстве один раз вас кто-то предал и у вас сейчас страх?

— Да, кто-то предал, и что?

— Вы не помните кто? Вам это больно вспоминать?

- А зачем? Зачем мне об этом говорить, кто меня предал?

- А может быть это тот самый отец? Или вы забыли про это?

- Сейчас меня это не парит совершенно. Меня парит только какие бы подарки купить своим близким на Новый год, все, больше меня не парит нечего. Я не хочу смотреть дальше, не надо поворачиваться все время в грустное. Кто предал, кто обидел, да хуй с ним, черт бы с ним. Надо идти дальше.

(Защита обратным чувством.)

— Но самое главное, что Вы не одиноки, что у вас есть чувство, что ты не одинок, есть единение.

— Все. У меня есть самое главное. У меня здоровье, есть профессия, есть понимание и т. д. А что еще надо?

— Давайте разыграем психодраму — сцену будущего. Кто будет плакать на вашей могиле? У вас есть люди, которые будут плакать по вас, самые близкие, те самые которых вы не приняли? Будет плакать эта толпа, которая вам рукоплещет сейчас?

— Нет, по мне будут плакать небеса, обо мне будет плакать природа, будет плакать дождь. Это уже очень много. Будут плакать мои воспоминания обо мне, мои вещи, сувениры я не знаю, все то, что я вел в этой жизни. Лучше пусть будет так, пусть плачет природа, чем плачут те, кто не достойны слез о моих воспоминаниях.

— Вы правы, родственники они, наоборот, ждут и иногда злорадствуют? Не так ли?

- Конечно. Ждут, как раздолбить, блядь, эту квартиру и разорвать и т. д. Развились, блядь, зачем мне такой плач кого-то, не надо. Ушел и ушел, до свидания. Не надо плакать.

— Вы оставили великое творчество, которое живет в мозгах других людей. Правильно?!

(В последних вопросах я пытаюсь встать на позицию пациента и поддержать её.)

— Конечно! Я с вами говорю на честном, правильном пафосе, не надо, лучше пусть небеса плачут. Это будет торжественный этап, совсем даже пускай небольшой жизни. Я то жить начал, ёб твоё мать, с 40 лет, я считаю.

- А что вы вкладываете в понятие я жить начал? Это значит, вы в этом возрасте успех приобрели или стали богаче?

— До 40 не было нечего. Пустота. Так, хождение по мукам, ничего хорошего не было. Скитания в вечно темных квартирах, вечные недоедания.

— И всё-таки, в вашем детстве действительно была какая-то психотравмирующая обида? Какие-то конфликты были?

— О-о-о, как у всех, обиды. Я тоже хотел счастливого детства и нормальную квартиру, а не спать в одной кроватке с матерью. Мы жили в коммуналке, в доме, который построили когда-то пленные. Но я же не один так прожил. Мое поколение послевоенных детей детей 60-х, все прошли через это, правильно или нет? Это же наше поколение.

— Получается, что вы все время росли в условиях какой-то неполноценности, недостатка, и вот это давит до сих пор на вас? Не, так ли?

— Ничего меня не давит, миленький мой, и никто меня, ничего не давит. Я прожил этот период в детской кроватке, вспоминая все свое детство и вспоминая не только свои добрые и хорошие, но и плохие моменты. Я себе поклялся, что я стану человеком, я им стал, я сделал себе карьеру, я сделал себе историю, я работаю, я в обществе и в стране которую уважаю и люблю.

- Наверное, вы еще поклялись себе, что будете жить не так скромно, не так бедно, как жили в детстве и станете состоятельным?…

-У меня нет такого пафоса. Да, я очень бедно жил, я страшно бедно жил, мне мама сама вышивала трусики и тапочки для балетного училища. И сегодня я живу по-другому потому, что я получил профессию, я получил воспитание и я получаю то, что я должен получить. Мне никто ничего так просто не дал, никто, никогда не одного цента, ни одной копейки, а дали люди свое внимание, свой опыт, свою школу. И таких людей в моей жизни довольно много. Это педагоги и многие-многие фамилии, и Москва, и Вильнюс, и Петербург, все эти люди, которые прошли через мою жизнь. Дали мне много хорошего. Я это взял, я это реализовал, и я это получил. Деньги — то есть, ну я себе сделал. Сделал ту тропу, которая интересна народу. В данном случае, я работаю в шоу-бизнесе, мне это важно.

— До сих пор вы ощущаете комплекс этого трудного детства? То есть видите мир через призму скромного детства? Вы в плену лишений и страха, и желания обогащаться, жить красиво?

— Есть же сказка о Золушки, когда она не успела добежать до дома, карета стала тыквой, лошади крысами. Я боюсь только этого, потому, что это и у меня может быть. У меня есть какие-то свои заработки, есть, пусть они маленькие, они не измеряются миллионами долларов. Я знаю, что могу провести свою жизнь достойно. Тот кусок жизни, который мне Господь Бог дал. Я же не знаю, когда она заканчивается или на чем она заканчивается. Актеры не знают, когда идет финальный прощальный занавес, финальный занавес жизни. Никто не знает и актеры тем более. Главное ведь мозги, главное дух. Вот это не растерять, чтобы не потерять себя. Вот это главное богатство мое. Вот что я считаю богатством.

— А страха нищеты у вас нет?

- Ну, почему? Конечно, есть этот страх.

— У вас ведь детство было тяжелое. Значит, есть страх и он в вас сидит?

- Конечно. У нас же страна такая. Возьмем ее, сколько раз она страдала, хуй знает чего. Всякое может быть, кто знает его. Кто знал, что в Америку прилетят какие-то самолеты и собьют эти башни, блядь. Кто-нибудь думал, что цунами накроет и сколько там, 30 тысяч людей погибнет. Ну, кто его знает. Как можно в этом бешенном мире говорить, что это будет вечно. Никто не знает.

— У вас были какие-то кризисы со здоровьем, и об этом писали?… Не так ли?

— Секундочку… У меня кризисов не было, у меня был и есть кризис внутри, зачем я все это делаю? Иногда у меня есть для себя вопрос. А зачем я так сильно, вот так работаю? Иногда я себе задаю: «Что тебе не хватает денег, чтобы поехать отдохнуть в Арабские Эмираты?» Ну, в чем проблема? Кризис внутри себя. Начинаются востребованности, когда ты чувствуешь, что ты заполнен аплодисментами, публикой, и народом, и значит у тебя все в порядке, хотя стоишь еле на ногах. А мало что может произойти. А больных, блять, так много всяких. Ну, больных же много? Да. Были же попытки влить мне в лицо кислоты, были же были! И пугали меня, нападали на меня, было, всё было…

— Да есть такие психопаты, статистика страшная?…

— Я же жив, я здоров, об этом думаю. Вот у меня есть только одна мысль — общество должно отвечать за свои действия и кто в праве кого обижать? Никто. Потому что Господь Бог дал жизнь многим миллиардам людям. И никто не в праве предъявлять счеты, если кто-то кого-то не обижает, а нападает. Я говорю вам, что дико переживал смерть Любови Полищук. Так на ровном месте. Только все экраны показывали, великая, великолепная, чистая, незапятнанная, блядь, нет грязи в человеке и вдруг она ушла, вот чего я боюсь. Вдруг. С тобой случится … Вдруг- оно же тяжелое В-Д-Р-У-Г — представляете да? Оно как камень- вдруг. Но так что?

(Мой пациент, по-видимому, говорит о себе.)

Ну, хватает же желать всему миру здоровья, силы и добра и хорошего секса. Вот этим я заканчиваю свой спектакль. Это искренне. Я хочу, чтоб мне тоже также люди желали. А то, говорят, вот ты бедный был, а сейчас богатый. Да какой, я, на хуй, богатый, по сравнению с чем я богатый? С кем я богатый? Если вы считаете что я богатый, что я имею, колхозы, дороги, поля, деревья, сосны, леса, что имею? Я имею только право на труд, я им пользуюсь, и слава Богу, что кто-то понимает, почему со мной интересно публике. Потому, что я утверждаю, что я имею право на труд, право на свою профессию, право на мой жанр, который я играю. И как показывает практика и публика, народ меня любит, народ хочет меня. Почему? Потому что во мне есть вот эта сладкая искренность, не озлобленная, не пугающая, не отталкивающая, а сладкая, искренняя, чего мы к сожалению, вообще народ на земле с каждой секундой теряем. Это не только в нашей стране, коммуникации мешают нам. Поэтому моя профессия и мой сегодняшний выход, это сегодняшний день, и надеясь на будущее дни задавят, и время будет удивительно интересным. А если интересны и я буду получать денежки, а если буду получать денежки, я пойду в хороший косметический кабинет, я пойду в хороший спортзал, фитнес или у себя дома построю фитнес-кабинет или другие там прибамбасы. Для чего? Для того чтобы достойно выглядеть в своих годах и показать людям всего меня, у меня нет живота, у меня не висит 6 подбородков, у меня чистое, красивое, мужское, немножко временем обдутое лицо и фигура тоже. Вот и все.

— Часто встречаются на вашем пути такие, которые кидаются на улице, проклинают вас?

— Не часто. Это знаете как больные девушки. Раз кому-то ебнет в голову какая-то моча. Ну, это не часто к счастью. Это меняет отношение, становишься терпимее. Смотрите сегодня какое число декабря пятое, да? А у нас, блядь, ни одной снежинки, вспомните прошлый год, у нас яйца у всех замерзали, блядь, уже было 27 градусов в новый год, такой холод был, помните да?

— Да, да, конечно!

— Что же меняется, просто человек привыкает да? Секундочку, а что случилось, а почему вы ко мне так относитесь? Я что не природа? Вы не природа? Человеческое, или вы великий мучитель? А почему мы за природу будем убивать там кого-то, потому что он не похож на кого-то, зачем? Это вандализм над природой. Мы говорим, ой, мы за чистотой, ой, мы за это. Вы не вырубаете деревья, почему вы хотите подрубить меня, за что? Что я вред приношу нашему обществу, я приношу вред? Я наоборот отдаю свое тепло, свое внимание, и свой трепет душевный, и всегда это буду делать до конца жизни.

(По-видимому, мой пациент переживает за плохое отношение к людям с нетрадиционным, необычным, неординарным восприятием мира.)

— Расскажите сновидения с каким-нибудь абсурдным сюжетом?

— Сегодня я видел огромное поле, цветов и туда собрались все люди, развели костры и встречали Новый год. Цветочное поле, праздник.

— Какие ощущения были во время сна?

— Праздника.

— Этот сон вам как награда?

— За терпение. Есть добрые люди, есть добрая жизнь, есть много добра в этом мире.

И всё-таки, внутренний психический конфликт и психотравма детства, вытесненные в подсознание, были. Мой пациент, болезненно относится к этим воспоминаниям защищаясь отрицанием, регрессией, аскетизмом, подавлением, обратным чувством, изоляцией. Именно эти все защиты и наполняют жизнь моего пациента, но он этого не осознаёт. Но именно благодаря этим защитам мы видим творчество этого неординарного и яркого артиста.