— Какой песней или арией вы могли бы выразить ваше нынешнее душевное состояние? Это сложно конечно, но тем не менее.

— «Семпре либеро» (?). Это ария Травиаты Виолетты. «Всегда свободна». То есть это внутренняя свобода, которую нужно заслужить у господа Бога и у судьбы, это внутренняя свобода и ее не за что не променяешь. Ты можешь свободно выражать свои мысли, свои чувства, ты можешь заниматься свободно своим любимым делом. Ты можешь любить того, кого выбрал ты. Что ты можешь выбирать свой жизненный путь, своих партнеров, свой репертуар и свой стиль жизни. И эта ария — это моё кредо.

(Это нынешнее состояние или мечты об этом?)

— У нас традиция такая, наши гости рассказывают свои сновидения. Какие сновидения посещают вас?

— Вы знаете, я не могу сказать, что мне не снятся пророческие сны, а если есть какое-то внутреннее волнение или я проснулась от ощущения какого-то такого нехорошего, я в него верю, потому что я знаю, что может быть какая-то неприятная история со мной связанная. Я начинаю себя уговаривать, что все будет хорошо. А так я в принципе в сны не очень верю.

— А вообще, в целом есть какие-то абсурдные сны, профессиональные?

— Бывает. Какая-то чушь снится, люди о которых я никогда не слышала огромное количество лет, вдруг они начинают мне снится. Бывает, что какой-то человек приснится, которого я и не видела и не слышала очень много лет, и вдруг он звонит. Если мне снится полный абсурд, я его забываю. У меня один раз перед очень ответственной премьерой в Нью-Йорке был сон, что я выхожу на сцену и не помню ни одного слова, что я с ужасом смотрю на дирижера, в зрительный зал и понимаю, что я ничего не знаю. Это бывает перед премьерой, когда очень много работаешь над какой-то ролью, просто в себя ее вливаешь. Вдруг, вот такой стоп-кадр. Просто надо остановиться. 2 дня пройдет и все встанет на свои места. И вот этот кошмарный сон артистов, артист выходит на сцену, забыв весь текст, а меня, что я забыла свою музыку и весь текст, и не знаю что делать, на сцену вышла и стою перед публикой. Вот это кошмар. Это и называется кошмар артиста. То есть перед премьерой, когда ты так загружен перед программой и у тебя сны, что ты выходишь и абсолютно полный ноль, что ты ничего не знаешь и не соображаешь что делать.

(Это сон о неврозах, стрессах и психологических издержках профессии оперного певца. Скорее всего моя пациентка никогда не забывала слова в силу того, что это сновидение, как работа архетипа тени, как обратная сторона того, что моя пациентка всегда внимательна и собрана на сцене.)

— А вообще у актера драмы всегда можно подстраховаться, есть партнер. А если вы поете классику, которую все слушатели знают назубок, здесь не так просто сымпровизировать.

— Конечно, тут и невозможно, потому что тут рояль или оркестр ведет свою тему и ты тут ничего не сымпровизируешь. Тут нужно либо остановиться, либо пропустить несколько тактов и идти дальше.

— Когда я вас впервые увидел, то я отметил для себя, что наконец-то на оперной сцене появилась красавица, на которую приятно посмотреть. Это первое. И второе, о чём я подумал, наверное, этой симпатичной девушке тяжело от начальников в театре, в Большом театре. И сейчас многие женщины являются жертвами своих начальников. Вас это миновало?

— Нет, не миновало. Когда я была незамужней девушкой, только начинала свою оперную жизнь, я была ужасно стеснительной, хорошо воспитанной.

(И по-моему, моя пациентка и сейчас такая же.)

И я видела, что притязания идут не на том уровне, котором мне хотелось. Я всегда старалась смыться во время, чтобы не ставить ни себя, ни человека в дурацкое положение. Потому что я знала, что не пущусь во все тяжкие. И знала, что как болезненно реагируют мужчины на отказ, и поэтому я во время смывалась. И этим вызывала неприязнь, потому что им хотелось совершенно другого. И видимо, они в своих головах представляли какую-то модель, а вдруг, раз и девушка смылась. И конечно им было не очень отрадно и неприятно и многие за это мстили. Но ничего, пережила! И пережила очень хорошо и достойно, и я никогда не смогу упрекнуть себя, что ради карьеры пустилась с кем-то во все тяжкие. Перетерпела. Благополучно все, слава Богу.

(Я почувствовал, что моя пациентка сильно переживала, выражая эту проблему. Но, всё действительно позади. И мы идём вперёд.)

— А вообще, в целом, симпатичным читательницам нашей газеты, имеющим подобные проблемы со своими начальниками, чтобы вы посоветовали в этом плане?

— Знаете, я всегда считаю, что если женщина умна и если она красива при этом, она всегда найдет форму как показать мужчине, что у него нет перспектив в сексуальном домогательстве. И, знаете, сколько раз, особенно на западе, когда я жила в Нью-Йорке, в одном районе, где жили одни звезды кино, музыки, театра, и я видела это повышенное внимание к ним как они умело ставили на место. И показывали, что профессиональные отношения — это профессиональные отношения, а отношения личного плана — это отношения личного плана. И каждый себе выбирает отношения, от которых радостно, приятно и по любви. Без оскорблений, без обид, надо человеку показать, что не стоит, Но это надо сделать очень тонко и умно. Для этого женщину нужен ум, женственность, и это надо сделать без кокетства, добросердечно и доброжелательно.

— Что вы почувствуете, если вам вдруг скажут, что вы роковая женщина?

— Знаете, у роковых женщин всегда несчастливая судьба, потому что там действительно сочетание красоты, внутренней холодности и эгоизма, с элементами садизма. Ну, возьмите ту же Виолетту из Травиаты, или Кундри в Порфифале (?), если брать оперные персонажи. В них всегда есть, несмотря на их красоту, и что они кружат мужчинам головы, есть внутренний надлом. Это медаль с двумя сторонами. Если ты хочешь любой ценой богатства, свободной любви, поклонения твоей красоте и владения всеми умами, в тебе есть всегда этот внутренний надлом и ты несчастливый человек. И все кончают очень плохо роковые женщины. Поэтому лучше ею не быть. Ну, если кто-то и хочет ею быть, то должен понимать что конец этих женщин очень плачевный.

— Но поиграть можно на сцене?

— В моменте это красиво

— Но эта «одежда» не для вас.

— Нет

— Вы ее скидываете, и все, да?

— Я люблю быть любимой, люблю нравиться, я люблю, как актриса, когда мною восхищаются, когда говорят приятные вещи. Но я очень хорошо знаю тот предел, где я должна остановиться.

(А теперь я попытаюсь поговорить о неадекватностях моего пациента.)

— У оперных певцов бывают профессиональное заболевание? Например, я знаю у милиционеров есть профессиональное заболевание, они во всех видят преступников. А у оперных певцов, есть что-то такое? Вот я вижу, что они закутывают горло, издают какие-то странные и неадекватные ситуации звуки «ми» самослушают. Проверяют свой голос. Вы неадекватно, ни с того не сего не вскрикиваете на улице или где либо, как бы проверяя свой голос?

— У оперных певцов есть заболевание — быть рабом лампы. Они рабы своего аппарата. Они все время к нему прислушиваются, все время что-то проверяют, в голосе они или нет. Они среди ночи делают какие-то странные звуки, мычат, проверяя есть ли голос в наличие. Они боятся сквозняков, они боятся разговаривать. Они говорят, что от разговоров садится голос. Если ты раб своего аппарата, то ты рабом и будешь, и он всегда будет тобой управлять. Нужно быть с ним партнером.

(И действительно, как трудно мне представилось, что моя пациенткак ни с того, не сего, взяла да запела.)

— И всё-таки, вы можете спокойно на улице взять и спеть, если надо?

— Нет, это выглядело бы смешно, но в лесу, если там никого нет, иногда я пою и там звучит очень хорошо.

— То есть вы не относитесь к той категории людей, которые начинают ломаться. Ну, в принципе вы можете если надо.

— Знаете, не во всех оказиях. Я категорически ненавижу, когда приходит компания в ресторан и знают, что я певица, «ну, давай нам спой». Это очень серьезное дело. Это настройка голоса, это настройка аппарата. Иметь право классическому певцу запеть за столом, мне это не нравится. Есть люди, которые это обожают, куда бы не пришли, везде начинают орать. По-моему это ужасно.

(Контент-анализ показал, что моя пациентка часто использует слово «оказии», как бы смягчая в себе нечто, что скрывает. Но что это за нечто?)

— А если перед вами сидит человек, который не поет, вы сможете определить в нем оперного певца?

— Нет, надо услышать.

— А вот так вот не сможете определить: «А вот вы, наверно, певец»?

— А что значит «так»?

— А вот есть такие профессиональные признаки, которые выдают. Человек буквально пропитан своей профессией.

— Ну, не знаю. В принципе тембр выдает. Если человек говорит на таком красивом, тембрально окрашенном фоне, то можно заподозрить в нем оперные таланты. Знаете, бархатная такая, грудная окраска голоса, она предполагает наличие оперного голоса. И если этот человек серьезно занимается оперной профессией давно, но ты этого не знаешь, то можно его определить, по своеобразному разговорному тону и по своеобразному строению лица и довольно широкие скулы, развита челюстная кость, потому что это постоянно связано с артикуляцией. Можно определить, да.

— По-видимому, многие мужчины, видя вашу красоту, боятся вас? И вы наверно потеряли предложения от многих мужчин, потому что они вас боялись, как некую Богиню.

— Наверно.

(Сказано было с некоей грустью. Мне захотелось разобрать эту проблему, но я не нашёл в себе смелости углубляться в этом направлении.)

Вы знаете, я никогда сильно об этом не задумывалась. Я знаю, и, мне говорили очень многие мужчины, что они не решаются ко мне подойти, потому что я очень горда и неприступна. И что они не получат адекватности в разговоре и я им дам от ворот-поворот. И наверняка есть такие люди, и есть люди, которые не решаются, но если кто-то подошел, для них большой сюрприз в том, что я адекватный человек,

(В том, что моя пациентка адекватный человек, мы действительно убедились выше).

и я разговариваю со всеми людьми, кто ко мне подходит, потому что как можно отвернуться от человека, который к тебе подошел с добрыми чувствами, с добрыми мыслями и с хорошими словами.

— Чем вы сейчас наполнены, что чувствуете в последнее время?

— Вообще, абстрактно говорить невозможно, так как каждый день предлагает свои чувства и переживания, мысли и прочее.

(Защита интеллектуаллизацией)

Но если говорить вообще, о каком-то последнем периоде, времени и т. д., то я думаю, что этот период можно охарактеризовать как очень положительный. Он был для меня очень наполненный и насыщенный творчески. Очень яркими и очень контрастными вещами приходится заниматься. Это и телевизионные программы, это новые концертные программы, новые оперные партии. А когда в моей жизни много интересных, насыщенных творчеством разноплановой работы, то у меня очень хорошее настроение, несмотря на то, что устаешь, и много сил и энергии тратишь на выучку материала и на его осмысление, и на пропускание его через себя. Но настроение очень хорошее, позитивное, потому что в хороших энергиях находишься, в хорошей музыке, в хороших чувствах, в глубоких эмоциях. Это создает очень приятный фон в жизни. Не замечаешь каких-то мелких жизненных проблем, которые естественно возникают, и их надо решать, но на них смотришь достаточно легко и просто, потому что в жизни есть главное, в жизни есть смысл, в жизни есть наполнение, в жизни есть хорошая позитивная энергия.

— Иногда есть проблемные переживания, но если есть главная творческая одержимая ценность, то все остальное уходит на задний план. Не так ли?

— Совершенно верно.

— Вы — личность, которая не зацикливается на проигрышах, на каких-то неуспехах небольших. Вы не зацикливаетесь, идете дальше?

— Раньше какую-то мелочь, для себя личную неудовлетворенность переживала и принимала к сердцу очень близко. Когда ты становишься зрелым, взрослым человеком, и много в жизни что прошел и знал взлеты и поражения, и радости и горести. И если ты человек мудрый, то ты приобретаешь какой-то иммунитет, внутреннюю защиту и не циклишься на этом и идешь дальше. Потому что если от любой мелочи впадать в депрессивное состояние, и на ней циклиться, то ты себе просто сам мешаешь, то свои эти крылья закрываешь и складываешь их и говоришь, что «ой вот тут надо попереживать, тут надо остановиться» и т. д. Это не значит, что надо бездумно нестись во весь опор, нет, естественно, что мы все равно внутри должны проработать и причины каких-то недостатков или пробелов, и исходные точки, которые надо менять, то есть работа внутренняя, работа творческая должна постоянно в тебе идти и должен очень хорошо ощущать на какой ступени развития ты стоишь. Но и говорить себе: «Вот, все! Это не вышло! Все бросай. Все, впадаю в депрессию, в ужасное настроение, не буду больше эти заниматься». Это похоже на капризы маленького ребенка. И мы должны всегда из этих детских штанов выбираться и вырастать. И расписывать жизнь на черное и белое, без оттенков, я этот этап уже прошла, слава тебе, господи.

(Либо у моей пациентки произошла глубокая трансформация ценностей, либо это кажущаяся для неё самой зрелость, обусловленная оценкой реальных своих возможностей?)

И такое свое внутреннее эго, в основном я могу сказать победила. Я знаю для чего я здесь делаю, создаю и тружусь над каким-то новыми вещами, пусть даже очень трудными. И на первый взгляд кажется, что мне будет очень трудно преодолеть трудности этого момента. Все равно я иду дальше, я стремлюсь делать это как можно лучше, и в результате я выхожу на какой-то для себя по-человечески и творчески на совершенно новый виток. Становишься другой личностью, другой персоной, когда ты учишься преодолевать трудности, неприятности, проблемы, и вот это узкое горлышко, если ты его достойно и хорошо проходишь, ты становишься другой личностью.

(Это о себе?)

— Представим себе, что ваш певческий голос умел бы разговаривать, и, вы могли бы с ним поговорить. Что бы вы ему сказали, и, что бы он вам на это ответил.

(Рассчитываю на то, что диалог моей пациентки хоть как-то сможет глубже раскрыть личность моей пациентки.)

— Вы знаете, собственно я с ним все время разговариваю. Для меня это живая субстанция, потому что он вместе со мной претерпевает всяческие изменения, он претерпевает разные этапы своего развития и т. д., и я с ним общаюсь, как хороший скрипач или инструменталист общается со своим инструментом. Для меня это живая субстанция, для меня мой голос одушевленное существо, у которого есть душа, у которого есть тело, у которого есть свои капризы, у которого есть свои заморочки, и иногда бывает так, что вокальные нагрузки и буквально негде передохнуть и некогда, голос начинает капризничать и говорит: «Слушай, я устал, дай мне покой, отстань от меня, дай мне не строя никаких нот отдохнуть». А я его уговариваю, я ему говорю, что: «мой дорогой, ты отдохнешь, но сейчас позволь мне пожалуйста вместе с тобой позвучать, дай мне возможность раскрыть твои лучшие качества». Я с ним обязательно общаюсь и человеческий голос и мой голос, в частности, претерпевает с вашим эмоциональным фоном, претерпевает изменения, и, когда вам очень плохо и он звучит очень глухо, очень так надрывно. И когда вам очень хорошо и вы летите и все у вас получается, и физическое состояние, и духовное состояние, и он звучит, он работает вместе с вами, он хочет раскрыть всю радость жизни и т. д. А вообще большие певцы, кто умел общаться со своим голосом и знали все их секреты и прибамбасы и говорили, что по-настоящему голос певца звучит один раз в году, и то в отпуске.

(Увы! Это упражнение не позволило мне глубже понять личность моей пациентки. Я услышал общие положения о голосе, без выхода на саму личность пациентки.)

— И все же, что это за манера общения со своим голосом. Вы агрессивная или ласковая к нему как к ребенку?

— Нет, агрессивно с ним нельзя, потому что он очень тонкая материя.

— А кто в капризах побеждает, вы или он чаще всего?

— А вы знаете, что он у меня воспитанный, он не позволяет себе сильно капризничать. Это раньше по молодости лет. Когда все абсолютно, море по колено, когда можно и гулять и веселиться и всю ночь не спать и быть в любом состоянии, и он все равно звучит, а потом в какой-то момент ты понимаешь, что ты себе делаешь очень плохо, что ты себя все время перерасходуешь, что ты живешь на этих молодых силах, на молодой энергии и ты со своим голосом не умеешь как следует обращаться. И по мере того, как ты с ним долго-долго сосуществуешь, ты с ним научаешься и работать и разговаривать, отнюдь ты на него не обижаешься и не злишься, если он показывает свою оборотную сторону. Если ты начинаешь на него злиться: «Ну и не надо не звучи, я все равно заставлю тебя звучать», все происходит наоборот. Он еще больше начинает показывать свои негативные моменты. С ним надо быть очень доверительным и осторожным, и честным, потому, что это твоя природа, это твой инструмент и это частичка тебя. Как иногда мы себя уговариваем, что вот не надо на человека обижаться на какого-то, он не достоин, просто надо идти мимо и закрыть глаза. И вот здесь тоже никаких обид к своему инструменту быть не может. С ним надо быть доверительно-ласковым и очень тонко чувствующим, как с партнером в жизни. Надо уметь слышать партнера и вот здесь надо его слышать, если он тебе категорически сигналит, что ему надо успокоиться, замолчать и чтобы его не мучили, ему надо дать обязательно покой, иначе он тебе будет мстить и с тобой будет нехорош, потому что это наша физика, наш дух.

— В целом голос — это одна из главных ценностей в вашей жизни… после семьи, например?

(Мне захотелось понять насколько моя пациентка зациклина на самой себе, как это часто бывает с людьми тщеславных и демонстративных профессий, в частности на своём голосе?)

— Ну, вы знаете, я даже не могу вам сказать, что моя семья идет после голоса, нет. У меня это на равных, потому что именно сейчас особенно это вижу и понимаю, что состояние духа моей семьи, моего растущего ребенка, который сейчас вошел в нежный возраст, когда ему очень нужен совет и правильный к нему подход и я должна быть одновременно ему подругой и воспитателем и учителем и тонким советчиком и иногда действительно поговорить с ним по душам как психолог, да. По моей профессии и также с членами моей семьи, потому что у каждого есть свое настроение, свои заморочки. И надо уметь просто слушать человека, который рядом с тобой. И если ты не умеешь, а это в принципе та мудрость, которую ты должен приобрести, иначе ты все равно существуешь в семье, или в каком-то социуме или существуешь сам по себе и на тебя смотрят как на тихого эгоиста: «Да ладно лучше его не трогать, пусть сам со своими проблемами разбирается, да ладно пройдем мимо него». Но в этом то и весь разговор, что значит ты сам спровоцировал такую ситуацию, раз ты сам вызвал такую реакцию у людей, значит ты сам не хочешь быть открытым, ты не хочешь проникнуть в проблемы других людей, ты не хочешь их разделить. Значит и они не захотят с тобой делиться. Поэтому для меня существование в моей семье и сосуществующие с моим голосом абсолютно вещи идентичные, я как-то сумела в себе найти силы все время быть как локатор, настроенная на хорошие эмоции в семье, на хорошее ощущение взаимодействия со своим голосом. Я считаю, что голос от души и семья от души неотделимы, и если ты внутренне позитивен и внутренне настроен на мажор, то все и будет мажорно. Если ты настроен на минор, то все вокруг тебя будет в миноре. Если ты будешь закрываться в своих чувствах, в своих проблемах, то это будут замечать окружающие, это замечает и твой голос. И мне говорили инструменталисты, что это замечает и инструмент, потому что и скрипачи, и виолончелисты, они тоже общаются со своими инструментами. Наш внутренний негатив, он моментально отражается на звуке. Это все взаимосвязано.

— Ваш голос раскрыл вас как личность, но не настолько, как хотелось бы. Какие из неживых предметов могли бы вас раскрыть? У вас есть неживой предмет, который бы многое мог рассказать о вас?

— Вы знаете, что у меня дома есть вещи, которые достались мне по наследству от бабушки, а ей от пробабушки и т. д. И это какие-то семейные реликвии, которые очень многое рассказывают о моей семье и дают мне какой-то настрой. И когда у меня не очень хорошее настроение, я достаю эти вещи, которые принадлежали моей бабушке, маме, пробабушке, и они вводят меня в состояние духа моей семьи и наверно у них тоже есть и моя энергия, которая сможет и моему сыну рассказать обо мне. Эти вещи и мне рассказывают о моей матери, дедушке. И очень много реликвий осталось, которые я очень берегу. Это фамильные украшения, письма, фотографии. Я их достаю и смотрю, и всегда по-новому их ощущаю. Я вижу выражения их лиц, то, что мне казалось раньше, взяв фото. А бабушка с дедушкой стоят на старом гердеробе царского времени. Сейчас же я вижу их лица, и то, что бабушка рассказывала о жизни моих про-, про-, и вижу в их лицах эти события. Для меня эти вещи живые, а с другой стороны они абсолютно не живые. Это как бы моменты истории.

(Моя пациентка свела рассказ о себе, отождествляя и единяя себя с родственниками. Дескать «хотите познать меня как личность познавайте историю моей династии». Это психологическая защита. И всё таки я попытаюсь понять, чтобы эти вещи рассказали непосредственно о личности моей пациентки.)

— Но эти вещи как бы тебя оценили, дескать вы умница и продолжаешь традиции, что мы рады, что есть такая любовь? Они не расстроились бы?

— Наверно, они бы похвалили, что я свято берегу какие-то семейные традиции, и я стараюсь и дальше передать это своему ребенку. Это то, что они мне заповедовали бы, что каждый должен о своей семье как можно больше и дальше вглубь веков очень много знать. Это дает ключ, вообще к пониманию жизни, ключ к пониманию кто мы, откуда. И вообще человек «само родство не помнящий» — очень плохое качество. И мне очень жаль людей, которые в силу каких-то объективных причин лишены этих воспоминаний, потому что эти воспоминания о лучшем, что было с твоими учителями, педагогами. Они действительно тебя делают совершенно другим.

— И какие главные диалоги из прошлого, которые до сих пор у вас внутри звучат, вот эти главные лица, которые сделали из вас ту личность, которую я сейчас слушаю? Вспомните какое-нибудь веское слово педагога или родителей, которое на всю жизнь запомнилось. Какую-нибудь кульминационную фразу.

— Безусловно, это прежде всего моя семья, мои родители, мои бабушки. Конечно, родители были очень занятые, у каждого была интенсивная жизнь. Нашим воспитанием с сестрой занималась бабушка, папина мама. А мамина мама до последних дней работала, а папина мама была удивительно добрым, чистым, духовным человеком, очень верующая она была. Она воспитывала невероятную доброту, причем ни тем, что она давала какие-то установки, она через сказки, через песни, через рассказы о семье. Она воспитывала в нас невероятное бережное отношение к лучшим страницам прошлого России, про ее Волжский регион. Как ее бабка и пробабка ходили на поклон к отцу Серафиму Соровскому. И она говорила о том, что: «Детонька, пойдем почитаем, детонька пойдем я попою, пойдем посидим, я тебе что-то расскажу. А вот знаешь, я сегодня видела и слышала такое». А в радиоточке пела Максакова те песни, которые пела моя мама и бабушка. И знаете, то что он положила в нас с сестрой так проросло, через нее, через ее ощущение мира, через ее доброту, она любила, всех людей, у нас в доме постоянно были люди. Она была как психотерапевт. Приходили наши соседи и все с ней делились. И она как-то ненавязчиво давала мудрые советы, и я слышала от бабушки эту интонацию невероятного добра, любви к людям и внимания к ним. Это то, что она во мне конечно воспитала. И вот это вот знаете такое как тонкая струнка, она всегда была настроена (бабушка) на понимание людей, на то чтобы их всегда повернуть в сторону положительную. Она говорит — Ну милая моя, ну не расстраивайся, ну ты знаешь, поступи вот так, я бы так сделала и ты увидишь, что она будет лучше. Не ругайся, не настаивай на своем, а просто повернись и уйди, если тебе неприятен разговор. И вот мой педагог, она была как моя родная бабушка. Ну, она чудный совершенно человек, фантастический педагог мой, Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова.

Этот человек из века 19-го, потому что она была про ту культуру, про ту Россию, и она аккомпанировала Шаляпину, она была педагог-концертмейстер оперной студии Станиславского. И я с 17 лет, и я пришла к Надежде Матвеевной в дом, и я собственно говоря проводила все время, потому что она не только во мне профессиональные качества воспитала, она во мне воспитала отношение к русской культуре, к русскому слову, к поэзии, к музыке, она переделала мою фантазию, она воспитала актерские чувства через невероятный интерес, который она во мне пробуждала, читая цитаты Станиславского, Михаила Чехова. Я впитала в доме Малышевой всю историю отечественной культуры, и европейской культуры, лучших ее годов 19 века. Она блестяще играла на рояле. Пустая нота, если она очень хорошо взятая, но если она не окрашена настоящим чувством и эмоциями, то она не стоит и гроша ломанного. Или она говорила «не зацикливайся на этом, пусть будет что будет. Накапливай знания, накапливай всю эрудицию, которая возможна, тебе пригодится в жизни и в профессии. А дальше будь как антенна настроена на позитив, на хороший, высокий профессионализм, а остальное все придет, никогда не думай о результате. Если будешь думать о результате, ох какая я буду через 5–6 лет звезда, никогда ею не будешь, шлепнешься в первую же лужу. А думай действительно чтобы быть высоким профессионалом, очень требовательным к себе художником и делать все по большому счету».

(Моя пациентка не произнесла ни одной травмирующей психику фразы со стороны людей детства. Они её миновали? В целом моя пациентка, как бы закругляла и рисовала историю того, откуда возникло то великолепие, которое сейчас общается со мной. Впрочем психоанализ истоков прекрасного в пациенте, тоже психоанализ. Только насколько он полезен?)

— Я представил вас такую маленькую, как хорошую ученицу, которая все воспринимает, все слушает, все делает. И действительно ли вы были такой прилежной, или же вы были непоседой и хулиганкой?

— Нет, вы знаете, я всегда была такой девушкой с характером. С очень неоднозначным характером, и была чуть вздорная, взбалмошная, даже такая неприлежная, в нейтральном смысле слова, но я была внимательна к тому, что она мне говорит, но иногда я позволяла делать себе абсолютно противоположные вещи, потому что в молодости свойственно экспериментировать и делать наоборот. Ну почему она на этом настаивает, а попробую сделать не так. Она иногда неожиданно приходила в театр на мои первые спектакли. И она это называла моими плюсиками. Она говорила: «Любанчик, у тебя было очень много плюсиков, то есть ты уже дала эмоции и ты это подкрепила руками, телом, ты просто выкаблучивала черти что. Вот это не надо делать. Твоя внутренняя жизнь на спектакле намного более ценна и интересна». А я говорила: «Как!? Это не современно, тут надо руку выставить, а тут ногу». Она говорила: «Ни в коем случае, только ид без этих плюсиков от внутренней линии, намного более достоверно». Она как бы счищала то, что свойственно молодости — сделать по-своему, какие-то противоречия.

(«Любан-чик» — вбирает в себя нечто уменьшительно-ласкательное и одновременно смелое и решительное. Не в этой ли противоречивости сила и красота личности моей пациентки).

— Вы воспитывались как аристократка, королева и одновременно жили в Советском Союзе. Вы чувствовали эту пропасть, дистанцию, это расстояние. Вы понимали, что благодаря творчеству вы поднимаетесь, становитесь королевой, а выходите на улицу и понимаете, что парни-то «щи лаптем хлебают». Эта ступенька к ним вниз была высокой?

— Знаете, как вам сказать, мы мало знали другого. Мы мало видели того, что есть сегодня, наверно это было бы страдание. Так как мы другого практически не знали, то мне казалось это совершенно естественно, какие-то вещи ужасно раздражали, мне казалось, почему это нельзя было сделать так, почему раньше это было так, как мне рассказывали бабушки, педагоги, почему в порядке вещей не поступить так… Но с этим примирялись, понимали что другого то нет.

— Раз заговорили о совковости, как раз в совковые времена правительственные концерты начинались с оперных певцов …

— И с артистов балета оперного театра.

— И «маяк» бывало включаешь, а оттуда всегда визжит какой-нибудь оперный голос. Как вы это оцениваете? Только объективно.

— Мне это ужасно нравится, потому что это признак культурной сцены. Я не хочу сказать, что в «совке» было все замечательно, что в Советском Союзе был один позитив, а сейчас имеем странные какие-то вещи. Нет. Знаете, как я всегда говорю, что в этой стране, в которой росла я еще был очень сильный импульс старой России, еще жили люди, которые понимали, что такое хороший вкус, что такое хорошая музыка, что такое воспитание с самого раннего детства. Я с детства слушала с бабушкой самую лучшую музыку, слушала по радио Когана, Рихтера, Максакову, Нежданову и т. д. Я считаю, что это был очень положительный момент, потому что люди показывали, что искусство в России, в такой высококультурной стране, начиналось не с группы «Ногу свело» или «Руку оторвало». А что корни и традиции, и музыкальные и художественные этой страны уходят в глубину веков. Поэтому когда выходили большие мастера и пели хорошую, настоящую, большую музыку, потом выходили артисты балета и танцевали роскошные настоящие вещи, или потом выходили Рихтер, Коган и играли, уровень концертов конечно был совершенно другой. Это не сегодняшние концерты, где одна «попса», с начала до конца скачет на сцене, и что уже невозможно и что людей тошнит и что засилие этой «дешевки» и дешевого вкуса, оно уже просто задушило. Вот мне кажется, это был положительный момент в советском союзе, что людям показывали, что их история и культура имеет самые глубинные корни и это уровень и показатель культуры страны. И его показывают и на официальных концертах тоже.

— А ведь еще и звучали патриотические песни. У меня, между прочим, песни о России и СССР до сих пор мурашки проходят, вспоминая. А сейчас вы могли бы выйти и от души спеть о России?

— Интересно, да? Сегодня это воспринималось бы очень странно.

— А почему?

— Если вот такие концерты, какие мы сегодня имеем, это было бы как вставная челюсть. Либо надо делать совершенно другого формата концерт, где действительно будет звучать очень хорошая музыка и патриотическая музыка. Тогда это читается. Потому что если среди этой елочной мишуры, которая сегодня выскакивает на сцену, вдруг звучит песня о России, это воспринимается по меньшей мере странно. Хотя я очень люблю эти песни, и я считаю, что в правильном контексте, в правильном концерте это должно быть в любой нормальной цивилизованной стране, они обязательно поют песни, прославляющую свою Родину. Это нормально, это в крови у людей. Это радость, когда красиво и хорошо спето. Но сегодня для этого нужна оказия.

— Возвращаясь к современным реалиям, и все таки, вам приходится адаптироваться к искусству постмодерна, кинематографу, я бы сказал к современным формам, и я смотрю, вы делаете отступку от традиции. Вы, все-таки, начинаете приближаться и к кинематографу.

— Я бы сказала, что я к нему хорошо приблизилась.

— И вы понимаете, что надо каким-то образом все-таки использовать современные формы, и надо уметь говорить с помощью инструментов, которыми владеет современная попса, но свое искусство внедрять, используя их язык, то есть язык клипа, кинематографа, правильно?

— Я считаю, что не совсем правильно поставлен вопрос, потому что когда ты накопил определенный опыт в жизни, когда ты накопил творческий опыт, тебе становится в рамках одной профессии тесно, и настоящие художники всегда смешивали смежные виды искусства. Если ты имеешь внешность, данные кино, ты просто обязан попробовать себя в кино, если есть такая роль, оказия, такая возможность.

— Вы недавно снялись в кино и в этом фильме вы идете по аэропорту «Шереметьево» и поете арию.

— Нет, я в аэропорту арию никакую не пою. Я пою арию потом. Это вообще, без вины виноватый Островский. Это сделано в современное время. Это история артистки, которая волею судьбе осталась на западе, и ей сказали, что умер ее сын, а потом она свого сына здесь находит, будучи большой звездой, приехав сюда на гастроли.

— А там звучат в вашем исполнении какие-либо произведения?

— Там звучит и Верди, и Пуччинни, и русская песня «Ах, ты, ноченька», и арии, и романсы «Утро туманное» и так далее. Там очень много музыки. Это первый на постсоветском пространстве фильм, где звучит настоящая музыка. Такая музыкальная мелодрама. Это была первая попытка, где Гинзбург, как режиссер, в свое время общался с музыкой.

— А вообще, тяжело было. Вы же все-таки оперная певица, а там ведь киноактерская профессия, там же совсем другое качество. Вообще, тяжело было? Говорят, что оперные певцы — плохие актеры. Это известно. Все-таки вас ведь не обучали в консерватории. Насколько тяжело было сниматься в кино? Можно услышать о ваших переживаниях? Поддерживали ли вас? Не было ли со стороны профессиональных актеров какой-то энергии, которая вас угнетала? Не было ли комплексов?

— Вы знаете, нет. Я получила огромное удовольствие, хотя, в принципе, обучательный момент был, с точки зрения режиссера и моих коллег, потому что мы оперные певцы, мы театральные актеры. У меня есть театральное образование, поэтому я знаю, что такое существование на театральной сцене. Но камера это увеличительное стекло, где каждая твоя эмоция, каждое движение глаз, губ, не говоря про руки и ноги, все как на увеличительном стекле. Поэтому, конечно, здесь приходилось мне какие-то вещи просто сдерживать, например, какой-то огромный театральный жест, или резкий бросок головой в сторону. То есть в работе перед камерой есть свои сложности. И они настолько мне все помогали, и Рутберг, и Гинзбург и весь актерский состав. Они настолько были чуткие, это было настолько приятно и радостно. И я им очень благодарна, потому что я получила хорошую школу с хорошими актерами и работу перед камерой. Вообще, я должна вам сказать, что оперные артисты практически не могут существовать перед камерой, перед настоящим большим кино, если это конечно касается музыки, или арии, которую снимают, наверно там они достоверны. В принципе актерская роль это очень сложно. Я очень рада, что мой опыт был такой положительный, и что он меня не только не испугал.

— Вы опять хотите сниматься?

— Я хочу и буду обязательно сниматься. Для меня этот опыт очень важен, потому что я научилась выражать эмоции, которые во мне есть, выражать более скупым, внешним языком. Конечно, школа кино — это колоссально.

— Да, я еще раз говорю, что мне приятно услышать объективно, что оперным певцам надо здесь многим учиться.

— Это отдельная профессия.

— Но то, что набрались смелости, и стали главной героиней этой ленты, это конечно, смелый шаг.

— Вы понимаете, это все не драматические роли. Роли певцов, которые как-то существуют на экране, а это драматическая роль и роль действительно по большому счету, которую должна играть драматическая актриса, потому что в свое время старательно играла Анна Константиновна Тарасова, эту «Без вины виноватая». Это очень серьезная роль. И я поэтому очень благодарна Гинзбургу, и всем, кто поверили, что оперная актриса смогла сыграть чисто драматическую роль.

Я почувствовал, что после общения с данной пациенткой я совершенно не устал. С другой стороны, я почувствовал, что несмотря на большую усталость и загруженность моя пациентка блистала своим обаянием и женственностью настолько, что я не справлялся со своей ролью психоаналитика и постоянно боролся со своим контрпереносом. Моя словоохотливая собеседница так обволакивала меня своими рассказами, что ускользнула из моих психоаналитико-ежовых руковиц.