1

Ехать в Петербург Сергей решил безотлагательно, даже если бы мать не смогла обеспечить его на первое время. Сборы длились недолго. Он сам смастерил сундучок и наполнил его книгами, а необходимые вещи уложил в чемодан.

— Ты бы остался еще на месяц, — просила мать, — ведь мы целый год не увидимся.

— Я рад побыть с тобою и Степой, — о Борисе он даже не заикнулся, — но мне хочется посетить университет, Политехнический и Горный институты, ознакомиться с их программами и заранее подать бумаги.

Провожали Сергея мать, Степа и Юра Булат. Перед отъездом на вокзал Елена Степановна, стараясь не рассердить сына, сказала:

— Простись с Борей!

— Не прощусь, мама, не проси!

Она знала, что ее просьбы ни к чему не приведут — братья не любили друг друга.

На перроне Сергей шутил, что редко бывало с ним, несколько раз напомнил брату:

— Степушка, слушайся мать. У нас с тобой одна дорога, у Бориса — другая. Борис груб, как мой бывший соученик Медынцев. Но того я проучил, а этому все сошло с рук.

Елена Степановна и Степа знали о пощечине, которую Сережа дал Медынцеву. Мать была тогда взволнована поведением сына и удивилась мягкости директора, но в душе она гордилась Сергеем.

Трижды позвонили в перронный колокол. Поезд стал медленно отходить. Сережа с грустью смотрел на холмы, к которым лепились домики. Он покидал родную Бессарабию. Впереди лежала Россия, незнакомый столичный город, чужие люди… Что готовила ему новая жизнь?

Приближаясь к столице, Сергей записал в свою карманную книжечку:

«Пустынна местность к Петербургу, так и не верится, что за этими болотами и мелкорослыми лесами лежит самый большой город России, а поезд быстро несется все дальше и дальше. В этом однообразном шуме машины, отрывистых гудках, в этой длинной ровной дороге со своими лентами-рельсами, во всем этом скрывается что-то невыразимо красивое. Но вот мало-помалу появляются фабрики. Одна, другая со своими огромными корпусами и дымными трубами… Я приехал!»

Петербург понравился будущему студенту громадами дворцов с золочеными решетками, бесчисленными каналами и мостами, памятниками и золотой иглой на здании Адмиралтейства. На Дворцовой площади его поразила высота колонны в честь памятного 1812 года, года Отечественной войны.

Днем у Технологического института Сергей столкнулся со старушкой в длинной шуршащей юбке, в старомодном капоре и ажурных перчатках. В руках она держала ридикюль с темными блестками.

— Студентик, — обратилась старушка к Сергею и посмотрела на него такими добрыми глазами, что он невольно улыбнулся и не дал ей договорить:

— Извините, я только собираюсь стать студентом.

— Тем лучше. Если вы одиноки и вам нужна небольшая, скромно обставленная комната, то могу вам предложить.

— С удовольствием! Разрешите записать ваш адрес… Часа через три я зайду к вам.

— Пожалуйста! Как вас зовут?

— Сергей Георгиевич.

— Так запишите, Сергей Георгиевич, Подьяческая, шестнадцать, квартира девять, Татьяна Сергеевна Сыромятникова.

Часа через три Сергей уже сидел в столовой у Татьяны Сергеевны в старом плюшевом кресле. Предложенная ему комната была обставлена более чем скромно: кроме железной кровати, маленького стола и двух стульев, в ней ничего больше не было. Какое, впрочем, это могло иметь для него значение?

Вечером Сергей снова записал в свою книжечку:

«Я понимал некоторое превосходство буржуазной культуры над дворянской. Я перенимал от нее необходимое, но не увлекался ею (развить, объяснить, что такое буржуазная и дворянская культура)… Какое великое счастье, что я вырвался, стал в стороне от той среды, которая меня вырастила. Пусть зависимость от родного дома была внешне сильная, но изнутри она умерла».

Прошло несколько дней, и Сергей влюбился в красу «горделиво вознесшегося из топи блат» Петербурга, но жизнь города не ослепила его своим блеском и шумом.

«Я не умею жить, работать и учиться, — признавался он самому себе. — Я встаю поздно, ложусь поздно, не знаю, что читать. Мне предстоит стать инженером-технологом, но я буду всезнайкой, ибо условия нашей русской действительности таковы, что если не хочешь рисковать остаться без службы, то надо знать технику во всей ее полноте, а не так, как ее преподают в институте».

Сергей пытался найти Кодряну, с которым можно было бы посоветоваться, но никак не удавалось. В адресном столе ему ответили, что в списках петербургских жителей Кодряну не значится.

Татьяне Сергеевне жилец понравился. По утрам он не свистел, как его предшественник, подражая певчим птицам. Весь день его не было дома, а приходя, читал запоем до полуночи. Гости к нему не ходили, окурков хозяйка не находила ни под кроватью, ни в углах, короче, жаловаться на него не за что было.

Сергей полюбил Технологический институт, полюбил химию, математику, и в то же время книга Тимирязева о жизни растений, из которой он непрерывно черпал знания и жизненный опыт, продолжала оставаться для него настольной.

Проходили дни, недели, месяцы. Приближался 1913 год. Юрию Булату он написал:

«Новый, большой город, куда я попал, сразу вызвал во мне много запросов. Все они настойчиво требовали ответа. Спокойно наблюдая за жизнью столицы, я все сильнее проникался сознанием глубокой закономерности тех сложных связей и вопиющих противоречий, которыми полна эта жизнь. Читал я книгу гениального человека, а поражался его светлому уму, я чувствовал за этим умом жизнь, обильно залитую светом мыслей, и тем самым я болезненно чувствовал, что у меня этого света нет…

Если ты не хочешь, чтобы тебе была суждена судьба городского обывателя, который чувствует себя неловко вне своей квартиры, если ты не хочешь поступиться своими мыслями и вступить в сделку с совестью, лишь только тебе угрожают опасность и лишения, если ты хочешь быть господином своих поступков — приучай себя к труду, закаляй себя лишениями. Меня не страшит суровая жизнь и физический труд. Я лично стремлюсь к тому, чтобы изучить в совершенстве свою специальность и знать какое-нибудь ремесло.

Считается, что слесарь учится три года. Печатник — столько же. Меньше надо учиться сапожному и портновском делу. Механик по образованию может научиться слесарному делу за год. Мне, студенту-технологу, не трудно изучить слесарное дело и управлять машинами. Полезно уметь и хорошо плавать, а главное — много ходить пешком. Надо без подготовки пройти триста верст.

Мы с тобою уже знаем, какая зависимость существует между внешним строем и нашим развитием, мы познали и влияние общих условий жизни коллектива, класса на каждый входящий в него индивидуум, мы часть этого единого целого, и потому смешным должно казаться всякое отделение своей участи от участи того коллектива, к которому мы принадлежим».

2

Морозная мгла окутала ночной Петербург. Газовые рожки, зажженные фонарщиком, светили тускло.

В комнате у Сергея тепло. Присев к печке, он погрузился в чтение. Материнские письма были похожи одно на другое: жалобы на Бориса, восхищение Степой, незначительные новости по дому и настоятельная просьба приехать при первой возможности. Но в сегодняшнем письме о братьях только несколько строк, остальное мать посвятила себе. Она писала о трудностях, о невозвратимых годах молодости и жаловалась на приближающуюся старость и одиночество. Степан Михайлович Лузгин, председатель Кишиневского суда, овдовевший несколько лет назад, готов переехать к ней в дом…

Под утро Сергею приснилась усадьба в Лазое, занесенная снегом. Он вскочил с постели, проглотил на скорую руку скудный завтрак и заторопился на гулянья, которые обычно устраивались на Елагином острове. «Мы с сестрой в молодости, — рассказывала Татьяна Сергеевна, — каждое воскресенье уезжали на остров. Даже сейчас радостно вспоминать. Бывало, дух захватывает! Летишь с горки. Ветер доносит звуки духового оркестра. Весело! Одни саночки обгоняют другие, кто-то потерял равновесие, саночки перевернулись… Взлетела муфточка, кубарем катится пара под смех толпы… До чего хорошо было…»

Со слов хозяйки он знал, что ему предстоит длинный путь: добраться до Малой Невки, потом на Крестовский остров, пересечь Среднюю Невку и наконец попасть на Елагин остров.

Ни гулянья, ни ледяных гор Сергею, однако, повидать не удалось. На мосту через Среднюю Невку повстречался студент в поношенной шинели, укутанный башлыком. Он шел, запрятав руки в карманы.

С залива дул резкий ветер, поднимая снежную пыль.

— Коллега, — обратился к нему Сергей, когда они поравнялись, — где здесь народные гулянья?

— Пройдите мост, сверните направо…

Сергей не дослушал — голос студента показался ему знакомым. Он готов был поклясться, что это Кодряну, но снег мешал разглядеть лицо. «Чем черт не шутит», — решил он и как бы невзначай произнес:

— Федор Иванович!

Студент пытливо посмотрел Сергею в глаза, но не изменился в лице.

— Федор Иванович! — повторил Сергей.

— Кто вы такой, коллега? — спросил незнакомец.

— Сережа Лазо! Узнали?

Незнакомец молча вынул руки из карманов и обхватил ими Сергея.

— Сережа, ты ли это? Честное слово, не верится… Куда тебя несет?

— Хотел посмотреть народные гулянья, но сейчас меня уже не тянет. Идемте ко мне, Федор Иванович!

— Идем, идем! — обрадовался Кодряну и, оглянувшись, предупредил: — Зови меня Дмитрием. А фамилия моя — Клещев.

— Экое счастье привалило, Федор Иванович… — Сергей прикусил язык. — Митенька… Кто бы сказал, что мы вдруг встретимся на мосту у Елагина острова…

— Гора с горой не сходится, а люди… — Кодряну махнул рукой. — Как ты возмужал, Сережа! Я бы с тобой не стал мериться силой.

Они живо шагали, перебивая друг друга вопросами.

Дома Кодряну проницательно посмотрел на Сергея и, отпив глоток чая, принесенного Татьяной Сергеевной, сказал:

— Я тебе больше не учитель, а ты — не ученик. Теперь мы равны. Ну что рассказывать о себе? Два года жил в Томской губернии. Выслали. Бежал… Теперь живу по паспорту Дмитрия Дмитриевича Клещева. Университета не окончил, даю два частных урока, а ночую у черта на куличках, вот на этом самом Елагином острове без прописки.

— Переходите ко мне! — предложил Сергей.

— Не пропишут. Но ночевать, если позволишь, буду частенько. Сегодня можно? Не рассердится твоя Татьяна Сергеевна?

— Она тихая, ничего не скажет.

Незаметно прошел день. Почти до рассвета просидели некогда учитель и ученик, а ныне — два товарища, из которых один уже был профессиональным революционером, а другой лишь готовился вступить на этот путь. Много раз они возвращались к прошлому, вспоминая прогулки к оврагам, молдавских крестьян и отъезд Кодряну в Петербург.

— Показать вам такое, что ахнете? — спросил загадочно Сергей.

— Покажи!

Сергей выдвинул из-под кровати сундучок и, достав какую-то книгу, стал ее листать. На пол выпала бумажка.

— Вот она! — сказал он обрадованно и, подняв ее с пола, подал Кодряну.

Федор Иванович быстро пробежал записку, и на лице его отразилась улыбка. По всему было видно, что клочок бумаги доставил ему большое удовольствие. Кодряну обнял Сережу за плечи и прижал к себе.

— Хороший ты, очень хороший, а записку все же уничтожу — поменьше следов обо мне.

Сережа с грустью смотрел, как Кодряну рвет на мелкие кусочки свое письмо. Десять лет он хранил его, как хранят реликвию…

3

Кодряну зачастил к Сергею. Старое имя учителя было забыто, и Сережа без труда звал его Митей. Их тихие беседы и распеваемые вполголоса молдавские песни, слова которых были непонятны Татьяне Сергеевне, не тревожили ее, и потому к ночевкам Клещева она относилась спокойно, не делала замечаний своему квартиранту.

Но когда Татьяна Сергеевна засыпала — за стеной начиналась серьезная учеба. Клещеву легко было рассказывать, ибо Сергей быстро схватывал и запоминал. Он показал ему две книги: «Что делать?» и «Шаг вперед, два шага назад».

Сергей, взглянув на обложки, сказал:

— Название «Что делать?» я уже читал у Чернышевского, а вот «Шаг вперед, два шага назад», — это очень образно. Человек мнит о себе высоко, считает, что делает шаг вперед, а на самом деле отстает на шаг. Прямо-таки математически это получается…

Кодряну развел руками:

— Математику из тебя не вышибешь, ты действительно в нее влюблен. Но поговорим о книге «Шаг вперед, два шага назад». Ее надо не просто прочесть, — правда, я знаю, что ты внимательно все читаешь, — а изучать. Из предисловия ты поймешь политическое значение раскола социал-демократической рабочей партии.

— А почему Ленин дал такое название книге?

— Прочти, и ты поймешь, но я скажу тебе в двух словах. Создание партии на Втором съезде было шагом вперед, а то, что меньшевики стали вытворять после съезда, — два шага назад. В книге ты найдешь интересное место — там говорится о партии, как руководящей организации пролетариата. Запомни, что без партии пролетариат не может победить.

…Весна в 1913 году наступила рано. Из каналов лед понесло в Неву, а оттуда в Финский залив. Снег на улицах убрали. Над Адмиралтейством горел на солнце золотой шпиль. По Невскому проспекту катились кареты с разодетыми дамами и офицерами в блестящих мундирах. Сергей терпеть не мог всю эту мишуру, но к военному делу относился с большим интересом. Ему особенно нравилась артиллерия, требовавшая познаний в математике и физике.

— Что бы ты сказал, — спросил он у Кодряну, — если бы я сменил студенческую куртку на офицерский мундир?

Кодряну от удивления заморгал глазами.

— Зачем тебе, будущему инженеру-технологу, офицерский мундир?

Сергей зашагал по комнате, потом остановился у окна и задумался.

— Погоны нравятся, — с иронией добавил Кодряну.

Сергей давно продумал все, но не знал, с чего начать, а ирония Кодряну заметно обидела его.

— Золотыми погонами меня не соблазнишь, — ответил он.

— Тогда зачем же тебе идти в офицеры?

— В армии нужны свои люди. Вдруг завтра возникнет вооруженное восстание…

— Вполне возможно.

— Допустим, наш человек, одетый в офицерскую форму, ведет роту солдат на усмирение восставших рабочих. Казалось бы, что столкновение неизбежно, на мостовую прольется кровь. Но в пути офицер толково разъясняет солдатам, куда они идут и зачем. «Своих идем убивать, — говорит он им, — разве рабочие не такие же, как мы, люди?» И солдаты, вчерашние крестьяне, прислушиваются к словам своего командира. Вместо того чтобы стрелять, рота присоединяется к восставшим рабочим. А если это не одна рота, а пять, десять?

— Верно, — согласился Кодряну.

— А если так, то почему мне не пойти в офицерскую школу, изучить военное дело и быть на особом счету у партии? Рано или поздно рабочий класс поднимется на вооруженную борьбу.

— Так, так… — поддакивал Кодряну.

— А раз так, то пролетариату нужны грамотные военные люди. Поговори, пожалуйста, в комитете, как там смотрят на такое дело?

— Я думаю, что партия не будет возражать, но спросить надо.

4

Хороши петербургские вечера весной. Солнце садится в Финском заливе, золотя чешуйчатые гребни волн. Бесшумно скользит рыбачья лодка, и грустная песня доносится до берега. Внезапно вспыхнут на воде огоньки и погаснут.

Над Невой носятся белые чайки. Взметнутся стайкой на берег, покружатся над ростральными колоннами и устремятся за судном, прошедшим по реке к морю.

Сергей и Кодряну шли по набережной, прислушиваясь к песне. И оба вспомнили родную Бессарабию с холмами, окутанными дымкой, родниками, встречающимися на каждом шагу, с живописными, но бедными деревнями. Оба вполголоса запели старинную песню:

Навстречу шел невысокий человек в котелке и длинном пальто. Поравнявшись с Кодряну и Лазо, он отвернулся.

Кодряну оглянулся и толкнул Сергея:

— Смотри!

Человек в котелке торопливо шел уже за ними, и не один. Рядом трусили, придерживая шашки, двое городовых.

Звон упавшего ключа на каменную плиту заставил Сергея остановиться. Он никак не мог догадаться, что Кодряну нарочно уронил ключ, чтобы наклониться и в это время рассмотреть человека в котелке. Выпрямившись, Кодряну быстро произнес:

— Давай на другую сторону. Я этого типа еще вчера заприметил. Шпик… Смотри, навел на нас городовых, а сам скрылся.

Они перешли на другую сторону улицы.

— Если тебя задержат, — предупредил Кодряну, — скажи, что познакомился со мною неделю назад в техноложке, фамилию не знаешь… Встретились и гуляли…

Сергей не успел ответить, так как Кодряну мгновенно скрылся в воротах. В ту же минуту резкий свисток заставил его обернуться. К нему бежали двое городовых, оба круглолицые, усатые.

— Подождите, господин, — крикнул один из них.

— В чем дело? — спокойно, с достоинством спросил Сергей.

— Придется вас задержать.

— Меня? Да вы с ума сошли.

Он брезгливо обошел городового и быстро направился вперед.

Полицейские свистки заставили Сергея остановиться. Один из городовых схватил его за руку.

— Не торопитесь, барин!

Из ворот дома вышли еще двое городовых. Они беззлобно переругивались.

— Черта с два его словишь. Двор-то проходной.

— Раззява! За полу держал и не мог схватить. Эх ты!..

— Сам хорош…

Сергей понял, что Кодряну-Клещеву удалось ловко скрыться, обманув городовых. Одно только смущало его — не вздумал ли Митя скрыться в его, Сережиной, комнате? И туда могут нагрянуть.

В жандармском управлении было тихо и угрюмо. С высоких потолков свисали белые круглые шары абажуров. Сергея провели через несколько комнат. В обширном кабинете за письменным столом сидел в кресле жандармский ротмистр.

— Садитесь! — предложил он и прикрепил к переносице пенсне с толстыми стеклами. Потом он достал лист бумаги, снял с пузатой чернильницы колпачок и, обмакнув перо, приготовился писать.

— Познакомимся! Как ваша фамилия?

— Лазо, Сергей Георгиевич.

— Возраст?

— Девятнадцать лет.

— Точнее, когда родились?

— 23 февраля 1894 года.

— Уроженец…

— Села Пятры Оргеевского уезда Бессарабской губернии.

— Национальность?

— Молдаванин.

— Имущественное положение?

— Отец был помещиком.

— Ну, а вы?

— Я студент.

— Когда начали заниматься революционной работой?

— Не занимаюсь.

— Ну вот что, господин студент, — сказал ротмистр, отложив ручку и откинувшись на спинку кресла, — давайте говорить по-серьезному.

Он посмотрел на часы и добавил:

— Впрочем, я могу вам дать немного времени на размышление. Посидите тут один.

Он поспешно встал и вышел из кабинета.

«Не запугает меня, — подумал Сергей, оставшись один, — никаких доказательств у него нет, а я ни в чем не виноват».

В гостиной у Татьяны Сергеевны сидел господин средних лет и как бы дружелюбно расспрашивал:

— Так вы говорите, что мой племянничек иногда выпивает?

— Упаси боже, заволновалась старушка, — я говорю, что никогда не пьет.

— И не буянит?

— Что вы, милый человек, пристали? Сергей Георгиевич заслуживает лишь одну похвалу. Он примерного воспитания, аккуратно платит за комнату.

— Все это хорошо, Татьяна Сергеевна, но, быть может, у него знакомства подозрительные? Кто у него бывает?

Татьяна Сергеевна собралась было назвать фамилию Митеньки, но тут же решила — не бросит ли это тень на ее скромного жильца? И как бы роясь в памяти, подняла голову к потолку, устремив взгляд на старую лампу, и задумалась.

— Нет, — сказала она, быстро опустив голову и посмотрев в колючие глаза дяди, — к Сергею Георгиевичу никто не приходит. Один-одинешенек занимается, а в свободные часы читает или заходит ко мне и рассказывает о своих детских годах.

— Скажите, его комната всегда открыта?

— Всегда.

Значит, я могу туда пройти?

— Извольте, сударь!

Гость поднялся и, держа шляпу в руках, проследовал за Татьяной Сергеевной.

— Можно, я здесь подожду племянника?

— Пожалуйста!

Как только старушка вышла из комнаты, «дядя» начал торопливо рыться в книгах. Затем он тщательно обшарил постель, пересмотрел содержимое баула.

Через несколько минут он вышел в гостиную.

— Извините, Татьяна Сергеевна, — пробормотал он, — совсем забыл, мне сегодня еще в трех местах побывать надо. Я к Сереженьке после зайду. Передайте ему привет от дяди Васи…

Он щелкнул каблуками — и хотя звона шпор и не послышалось, но старушке стало совершенно ясно, какая птица залетела в ее тихий дом.

Ротмистр Далматов не заставил Сергея долго дожидаться. Он успел поговорить с возвратившимся из квартиры Сыромятниковой филером и бравой походкой вошел в кабинет.

— Ну-с, господин студент, продолжим нашу беседу.

— Не беседу, а допрос.

— Вы изволили правильно заметить, продолжим допрос. Где вы познакомились с вашим приятелем?

— Кого вы имеете в виду?

— Того, с кем вы гуляли. Давно встречаетесь?

— На прошлой неделе познакомились в Технологическом институте, студентом коего я являюсь. А сегодня, прогуливаясь по набережной, неожиданно встретил его. Ну и пошли вместе.

— Куда вы направлялись?

— Куда глаза глядят.

— Кстати, как его зовут?

Сергей без запинки выпалил:

— Степан Степанович Носов.

— Это вымышленная фамилия?

— Так он представился.

— Мы его знаем как Федора Кодряну. Между прочим, он ваш соотечественник — молдаванин, бежал из ссылки. Надеюсь, вам это известно?

Ни один мускул не дрогнул на лице Сергея, хотя Далматов напряженно следил за ним, надеясь, что его слова произведут сильное впечатление. Сергей как бы удивился, услышав подлинное имя своего учителя.

— Вот это для меня новость. А на вид такой симпатичный.

Далматов готов был отказаться от допроса молодого студента, бойкого и смелого на язык, но положение обязывало. К тому же, чем черт не шутит, вдруг задержанный что-нибудь скажет. Однако Сергей был верен себе: он отвечал с таким видом, будто спорил со своим добрым знакомым.

— Кодряну бывал у вас на квартире?

— Я такого не знаю.

— Ну, Носов?

— Никогда, — решительно ответил Сергей и подумал: «Выдаст меня Татьяна Сергеевна, и тогда ротмистру достанется козырь».

— Вспомните, может, заходил? — допытывался Далматов.

— Нет!

— А ваша хозяйка, — для большей убедительности он назвал ее по имени и отчеству, — Татьяна Сергеевна, так и сказала: «Да, Федор Иванович частенько заходил».

Сергей радостно вздохнул — ротмистр переиграл. Не скажи он «Федор Иванович», а просто «его приятель» или «Митенька» — все соответствовало бы истине. Уж если Татьяна Сергеевна проговорилась, то переименовать Митеньку Клещева в Федора Ивановича она никак не могла. Сергей сразу уловил ошибку Далматова и шутливо ответил:

— Моя хозяйка частенько заговаривается. Ничего не поделаешь. Старость…

— Ну хорошо, господин студент, вы свободны, но мы еще встретимся, — сказал в заключение ротмистр.

— Вполне возможно, — ответил Сергей и, надев фуражку, вышел из мрачного кабинета.

5

Кодряну исчез. Тщетно ожидал его Сергей. По ночам он просыпался. Казалось, что кто-то легко стучит в окно, дергает дверь. Он мучительно прислушивался к каждому шороху, напрягая слух, тревожно ворочался на постели, часами лежал с открытыми глазами.

В тот день, когда он вернулся из жандармского управления, Татьяна Сергеевна сразу заметила на его лице озабоченность и спросила:

— Не понравились гулянья? — И, не дождавшись ответа, сказала: — Теперь другие времена, и гулянья совсем иные. То ли дело, когда я была молодая…

— Я не ходил на Елагин остров, — сознался Сергей.

— Почему?

— Встретил приятеля, и мы гуляли с ним по набережной.

Татьяна Сергеевна не рискнула рассказать Сергею о том, что им интересуется далеко не маловажное ведомство, наводившее справки о его поведении.

В один из воскресных дней Сергей отправился на Елагин остров. Он шел тем же путем, что и в первый раз, взошел на мост, — напрасны были его надежды — Кодряну он не встретил.

— Куда ваш Митенька запропастился? — спросила Татьяна Сергеевна.

— Нанялся репетитором в одну богатую семью и уехал в Псков, — ответил Сергей, назвав этот город потому, что перед ним лежала газета и взгляд его упал на слово «Псков».

— Хороший человек, — сочувственно произнесла Татьяна Сергеевна, — но поступил весьма непочтительно: часто ходил к нам, а проститься не нашел нужным.

— Знаете, как бывает, Татьяна Сергеевна, хочет человек, да…

— Не оправдывайте своего приятеля, но только знайте, что он в моей квартире никогда раньше не бывал.

— Не понимаю вас.

— И понимать нечего. Сказала — не бывал, и все!

— Что случилось? — допытывался Сергей, почувствовав недосказанность в словах хозяйки.

Татьяна Сергеевна вышла из столовой, выглянула в коридор и, возвратившись, плотно закрыла за собою дверь. Неслышными шажками она приблизилась к Сергею и сказала совсем тихо:

— В тот день, когда вы впервые ушли на гулянье, приходил один господин, назвался вашим дядей, но я его сразу разгадала. Он все расспрашивал о вас, с кем встречаетесь, кто у вас бывает.

— И что вы ответили?

— Сказала, что никто ни разу не приходил. Дескать, один-одинешенек проводит время. А «дядя» не поверил, пошел в вашу комнату и там шарил среди книг.

— Вы про Митеньку ничего не говорили?

— Что вы, Сергей Георгиевич! Я уверяла, что никто у вас не бывает, что вы с утра до ночи занимаетесь. — Она повременила, поправила скатерть на столе и с тревожным любопытством спросила: — Неужели Митя из тех, кто против царя? Какой ужас! И вы тоже, Сергей Георгиевич?

Сергей молчал.

— Почему вы не отвечаете?

Сергей по натуре был прямой человек: что на уме, то на языке. Не в его характере было таить то, во что верил, но как признаться Татьяне Сергеевне во всем?

— Как вы могли так дурно подумать о нас, Татьяна Сергеевна?

— Зачем же тогда приходил этот «дядя»?

— Мало ли доносчиков на божьем свете! За то они деньги получают, чтобы чернить людей.

— Значит, это поклеп на вас?

— Бесспорно! Но я не боюсь жандармского управления. Кроме занятий, я ничем не интересуюсь.

Татьяна Сергеевна немного успокоилась. Сергей рассеял ее сомнения. Она предложила ему чаю с только что испеченным ею пирогом. «Сергей Георгиевич на это не способен, — говорила она самой себе, укладываясь спать, — такой благовоспитанный студент, и вдруг какие-то страшные бомбы, от взрыва которых гибнут люди».

А Сергей в это время мучительно думал над тем, как найти подпольный комитет партии, чтобы явиться туда и сказать: «Я ваш солдат и жду приказаний!»