1

Полковник Толстов, забившись в угол теплушки, никем не узнанный доехал до Иркутска. Только на самой станции его задержал патруль.

— Документик! — развязно предложил ему юный прапорщик, небрежно помахивая перед носом перчаткой.

— Я начальник Красноярского гарнизона полковник Толстов.

Прапорщик звякнул шпорами и приложил руку к козырьку.

— Попрошу документ!

Толстов потянулся к карману, но вспомнил, что паспорт на чужое имя, и решил ничего не показывать.

— Ну! — коротко напомнил прапорщик.

Толстов шагнул вперед, но вслед раздался настойчивый голос прапорщика:

— Задержать и допросить!

Толстова увели к коменданту станции. Молча он вошел в помещение, но, встретившись с комендантом, дал волю своему строптивому характеру: грозил гауптвахтой, военно-полевым судом. Комендант был неумолим.

— У вас паспорт на имя адвоката Лабинского, а вы выдаете себя за полковника Толстова.

— Если не верите, запросите начальника местного гарнизона полковника Никитина.

Комендант долго вертел телефонную ручку, дул в трубку и непрерывно кричал: «Алло, алло!» Ему наконец ответили. Комендант доложил о задержанном и стал дожидаться ответа. Закончив разговор, он вежливо предложил Толстову:

— Садитесь, пожалуйста, сейчас прибудет адъютант начальника гарнизона.

Через час Толстова освободили. Ему отвели на Шелашниковской улице кабинет начальника кадетского корпуса, и он принялся за изучение плана города. Никитин поручил ему сформировать из юнкеров и прапорщиков трех школ несколько батальонов. Только через полтора месяца ему с трудом удалось сколотить два неполных батальона. Теперь он часто размышлял над тем, как захватить Белый дом, в котором раньше находилась резиденция генерал-губернатора, а ныне ЦИК Советов Сибири — Центросибирь.

— Господин полковник, — оторвал его от работы вошедший в комнату начальник штаба, — округ сообщил, что казачья сотня передана в ваше распоряжение.

— Прекрасная новость! — заметил Толстов. — С одной этой сотней я захвачу главарей ЦИКа и наведу порядок.

Поздно ночью он лег на диванчик, обитый черной холодной клеенкой, укрылся гадаловским полушубком и уснул.

На рассвете его разбудили ружейные выстрелы. В комнату вбежал дежуривший по штабу юнкер с заспанным лицом и испуганно произнес:

— Ваше высокоблагородие, красные нас окружают.

Толстов от страха долго надевал полушубок, не попадая рукой в рукав. Выглянув в окно, он увидел бегущих по улице людей с винтовками.

— Через сад можно уйти? — спросил он юнкера.

— Сейчас посмотрю.

Возвратившись, юнкер сообщил:

— В саду тихо… Идемте!

Толстов на цыпочках поспешил за юнкером.

Сергей Лебедев, однофамилец Ады, считался опытным наборщиком и печатником, но военного дела не знал. Отпечатать листовку и обвести хозяина вокруг пальца ему ничего не стоило. Подпольному большевистскому комитету он приносил большую пользу.

В восемнадцатом году иркутским рабочим нелегко было бороться в Советах с меньшевиками и эсерами. Борьба была острой, напряженной, лихорадочной. Для всех было ясно: кто окажется сильней, тот победит. Победа добывалась не увещеваниями, а силой оружия. Эсерам и меньшевикам помогали юнкера и переодетые белогвардейские офицеры. Они хорошо стреляли из винтовок и пулеметов. Военные гарнизоны подчинялись офицерам, а те не помышляли о помощи Советам.

В эти трудные для республики дни партия бросила клич: «Пролетарий, возьми винтовку в руки!»

В отряды потянулись металлисты, железнодорожники, кожевники, булочники, шахтеры каменноугольных копей Черемхова, рабочие с байкальской переправы в Лиственничном.

Трудная задача досталась Сергею Лебедеву: сформировать красногвардейские отряды и обучить их военному делу — так решил ревком. Особенно настаивал на этом бывший городской фонарщик. Так звали иркутяне худощавого, очень высокого, с молчаливо-напряженным лицом Павла Постышева. С утра до позднего вечера он шагал по улицам со спасательным поясом и железными когтями, переброшенными через плечо, взбирался на столбы, проверял крепление на фарфоровых изоляторах, сцеплял провода. И вдруг этот фонарщик, который никогда никого не задевал, не бранился, не клял свою судьбу, оказался среди правителей города.

Четыре месяца Лебедев с помощью двух прапорщиков, перешедших на сторону красных, обучал красногвардейцев. Наступил день, когда городской комитет партии и ревком поручили Постышеву сделать смотр отрядам. Волновался он без меры, волновался и Лебедев. Тому хотелось, чтобы смотр удался на славу и труды его не пошли, как он говорил, в стружку, а Постышев не без гордости сказал Лебедеву:

— Мог ли я, иркутский фонарщик, думать, что мне придется принимать парад пролетарских войск, приветствовать бойцов, которые еще не так давно стояли за станком.

— Но ведь ты мечтал об этом, Павел Петрович, и не раз сам говорил мне.

— Было такое.

— Вот и претворились мечты в действительность.

Смотр состоялся. Постышев с любовью смотрел на подтянутых красногвардейцев, одетых как попало. И винтовки у кого на ремне, у кого на бечевке. Но на душе радостно: как-никак, а своя армия, пусть маленькая, крохотная, но она знает, за что борется.

— Здравствуйте, товарищи красногвардейцы! — отчетливо, стараясь по-военному чеканить слова, поздоровался Постышев.

— Здравствуйте! — ответили стройно бойцы.

— Смирно, на караул! — скомандовал Лебедев.

Этот день Постышев запомнил на всю жизнь.

На помощь Центросибири в Иркутск прибыл из Красноярска Лазо с двадцатью красногвардейцами. В кабинете сбежавшего коменданта станции Лазо писал:

«Дорогая мама и милый мой Степа! Пишу десятого декабря со станции Иркутск, куда я только что приехал. В городе один за другим, время от времени, громыхают артиллерийские выстрелы. Думал написать вам отсюда открытку, но боюсь до поры до времени вас беспокоить, пересылаю это письмо в надежные руки в Красноярск, оттуда его вам перешлют.

Сергей Лазо».

Если что случится, с вещами я уже распорядился. Все личные бумаги и дневники перешлют вам по почте. Я их всецело посвящаю Степе, а также все дневники, которые лежат в письменном столе в Кишиневе… Степа, ты так же будешь революционером, как и твой брат. Крепко целую.

Закончив писать, он заклеил конверт и, подавая его Безуглову, спросил:

— Все исполнишь?

— Не сомневайся, товарищ Лазо.

Лазо вышел с Безугловым на перрон. В холодной синеве неба горели звезды. Из-за Ангары доносились выстрелы — в городе шла перестрелка.

Рябова, переодетого неказистым мужичком, послали в разведку. Он добрался до понтонного моста.

— Куда идешь? — окликнул его человек в косматой папахе.

— На кирпичный завод. Чего пристал?

— В городе бой, не пройдешь.

— Напасть-то какая… Скажи, милый человек, кто с кем воюет?

— Большевики с юнкерами.

— Вон оно что! По тебе видать, что ты рабочий человек, а не юнкер… Чай, большевик? — спросил Рябов.

— Ясное дело.

Рябов повеселел.

— Русские люди, а договориться не могут… Ай-яй-яй, — покачал он головой. — Послушай, милок, кто у вас за старшего? Мне с ним поговорить надо.

Вдали раздался голос:

— Кто на понтоне?

— Чашкин! — отозвался человек в папахе. — А ну поди сюда!

Подошел рослый детина в кожаной куртке, с револьвером в руке.

— Товарищ Селезнев, посмотри, кто такой. К главному просится.

— Чего тебе надо? — спросил Селезнев, посмотрев на Рябова.

— Подмога прибыла из Красноярска.

— Не ты ли Лазо? — обрадованно вскричал Селезнев.

— Что ты, разлюбезный мой… Я простой красногвардеец, а Лазо командир.

— Веди меня к нему! Где он?

— На станции.

Рябов повел Селезнева на станцию. Пройдя с полпути, Селезнев остановился и недоверчиво посмотрел на Рябова.

— А тебя не комендант подослал? — спросил он.

— Дурак ты, милый человек, — выругался Рябов. — Иуда я, что ли?

— А кто тебя знает.

Войдя в кабинет коменданта станции, Рябов доложил:

— Товарищ командир, привел местного большевика. Фамилия ему Селезнев.

Лазо недоверчиво протянул руку и спросил:

— Кто вы?

— Командир второй дружины.

— Ваша задача?

— Охраняю понтонный мост.

— Кто остался в военном городке?

— Еще вчера была третья школа прапорщиков, но с ними договорились.

— Как это договорились?

— Каждому выдали по двести пятьдесят рублей и по отрезу сукна, а взамен получили у них револьверы.

— Ну и как?

— Разошлись, говорю, — махнул рукой Селезнев, — а вот первая и вторая школы у эсеров.

— Как фамилия начальника гарнизона?

— Полковник Никитин.

— Где расположен штаб дружин?

— На Набережной у самой Ангары, в доме Швеца. Там прогимназия Гайдук.

— Проводите меня туда! — попросил Лазо.

В штабе непрерывно хлопали двери — одни дружинники торопливо входили, другие уходили. Представившись начальнику объединенных дружин, Лазо попросил дать ему провожатого до ревкома.

— Рискованно, — предупредил начальник. — Останьтесь здесь, а я сообщу о вашем приезде через связного.

Пока связной, пробираясь через дворы, спешил к Белому дому, Лазо успел разузнать, какие кварталы заняты белогвардейцами, какова численность их сил, чем вооружены красногвардейцы, кто командиры дружин. Связной вернулся через два часа и принес листок бумаги, на котором было отпечатано:

«Военно-революционный комитет назначает С. Г. Лазо командиром всех красногвардейских отрядов гор. Иркутска. Выполнение приказов Лазо является обязательным для всех».

За несколько дней штаб преобразился. В саду, примыкавшем к прогимназии Гайдук, Лазо и несколько прибывших с ним красногвардейцев из его взвода обучали иркутян, как вести уличный бой, делать перебежки, бросать гранаты, оборонять захваченные дома и кварталы.

В одной из комнат штаба десять домохозяек шили из простынь халаты. Никто не догадывался, зачем они нужны.

В полдень пришел Селезнев. На макушке забинтованной головы, неуклюже сидела ушанка.

— Что случилось? — спокойно спросил Лазо.

— С церковной колокольни бьет юнкерский пулемет.

Отобрав десять красногвардейцев из своего отряда, Лазо повел их в комнату, где жужжали швейные машины. Бойцы надели на себя белые халаты. Хитрость, придуманная Лазо, быстро облетела весь штаб. Все с изумлением смотрели на красногвардейцев, которые собирались незаметно пробраться через снежные сугробы до церкви. Изумлен был и Селезнев, подумавший про себя: «С таким командиром не пропадешь. Просто, а здорово».

Прижимаясь к стенам домов, отряд двинулся по улице. Впереди шел Лазо, за ним Селезнев, показывая дорогу. Дойдя до Тихвинской площади, красногвардейцы легли на снег и незаметно доползли до церковной ограды. Привстав на колено, Лазо бросил в разбитое окно церкви одну за другой две гранаты. На колокольне беспорядочно застрекотал пулемет, но уже было поздно: красногвардейцы ворвались в церковь. Оставалось взобраться на колокольню, но это было не так просто. Тогда Лазо пошел на хитрость. Он выслал на площадь пятерых бойцов, и те, лежа на снегу, стали обстреливать пулеметчиков. Юнкера решили, что красные ушли из церкви, и перенесли огонь на площадь. На это и рассчитывал Лазо. Поднявшись на колокольню, он метнул гранату — пулемет мгновенно умолк.

Пулемет был первым трофеем красногвардейцев. Теперь по Тихвинской площади могли свободно проходить связные.

Оставив отряд на площади, Лазо возвратился с Селезневым в штаб. В комнате было холодно, в ноги дуло из сеней. К Лазо подошли две девушки.

— Мы к вам! — обратилась одна из них. — По Троицкой наступают юнкера. Они могут прорваться к штабу.

— Кто вы? — с невозмутимым спокойствием спросил Лазо.

— Я — Катя, а она — Саша. Мы коммунистки.

Через несколько минут Лазо повел второй отряд красногвардейцев. С ним пошли Катя и Саша. Незаметно примкнул и Селезнев. Теперь он присматривался к Лазо, прислушивался к тому, что он говорит, как приказывает, как учит. Ему нравились в этом молодом, не по годам серьезном человеке уверенность и спокойствие.

На Троицкой улице шла перестрелка. Смеркалось. Небо затянулось бескрайней серой тучей. В домах не зажигали света.

— Дальше идти опасно, — предупредила Катя.

Прожужжало несколько пуль.

— Ложись! — приказал Лазо.

Катя дернула его за рукав:

— Смотрите, что-то движется.

Лазо всмотрелся и понял хитрую уловку врага. Он быстро поднялся и, не разгибая спины, перебежал на другую сторону улицы, к церквушке. Отряд, не получив приказаний, остался лежать, лишь одна Катя бросилась вслед за Лазо. А он, пренебрегая опасностью, рванулся к церковной двери и толкнул ее. Дверь тихонько заскрипела. Лазо вбежал на колокольню, оглянулся и увидел рядом с собой Катю.

— Вы зачем? — чуть ли не сердито спросил он.

— У меня хорошее зрение, я буду вашим наблюдателем.

— Тогда доложите, где белый мешок, который двигался по улице?

— Тише, — промолвила Катя. — Он почти под нами.

Лазо метнул гранату вниз и тотчас спрятал голову за перекладину. Раздался взрыв.

— За мной! — крикнул он Кате, сбегая по ступенькам.

На улице перед церковью лежала убитая белая лошадь, к седлу был прикреплен пулемет, накрытый простыней.

— Катя! — крикнул Лазо. — Бегите за отрядом!

Девушка поспешила к красногвардейцам и не увидела, как на Лазо набросились юнкера. Они повалили его, скрутили руки назад и заткнули рот платком.

— В расход, — предложил кто-то.

— Я его сперва допрошу, — сказал другой.

Лазо попытался освободить правую руку, чтобы достать из кармана револьвер, но ее крепко держали. Тогда он пнул одного из юнкеров. Тот упал, выпустив руки Лазо.

— Держи его! — раздался крик.

Лазо успел вскочить на ноги и незаметно скрыться в церкви.

Катя прибежала с отрядом, но не нашла Лазо на том месте, где его схватили юнкера.

— Стреляй! — скомандовал Селезнев.

Прозвучал ружейный залп.

— Селезнев! — раздался голос откуда-то с вышины.

Это звал Лазо, притаившийся на колокольне.

2

Седьмой день шла осада Белого дома, в котором укрылись иркутские большевики. Седьмой день без пищи и воды оборонялась горстка мужественных людей от юнкеров и казачьей сотни. К разбитым окнам приставили письменные столы и шкафы, но ветер через щели наметал снег. Стены дома были изрешечены пулеметными очередями. Комнаты не отапливались, руки с трудом держали винтовки и револьверы.

Лазо понимал: надо любой ценой пробиться к дому и спасти людей от голодной смерти.

Из городов Сибири в Иркутск спешили на помощь красногвардейские отряды.

«Дождаться их или начать наступление?» — мучительно думал Лазо. Эта мысль не оставляла его ни на минуту, тревожила, но трудно было решиться на что-нибудь.

Когда стемнело, Лазо вошел в одну из комнат штаба. За неделю он осунулся, глаза впали. Отсыревшие валенки размякли, измятая шинель неуклюже висела на плечах.

В комнате его ждали командиры рабочих дружин.

— На повестке дня один вопрос, — сказал он. — Начать наступление на рассвете или дожидаться помощи?

Первым поднялся Селезнев.

— Говори! — крикнул Лазо.

— Надо прорваться в Белый дом. Семь дней обороняются наши товарищи, но больше они не выдержат. У них нет ни хлеба, ни воды, да они попросту замерзнут.

Селезнев сел. Все молчали, молчал и Лазо.

— Товарищи командиры! — произнес он наконец. — Пусть каждый скажет свое мнение.

Один за другим поднялись со своих мест командиры в серых шинелях и ушанках, — их трудно было отличить сразу, — и в один голос сказали:

— Освободить осажденных!

Лазо знал, что дружинники еще слабо обучены, и не рассчитывал на успех наступления, но командиры настояли на своем. И Лазо подчинился их воле. Впрочем, он мог и не послушаться, но тогда иркутские красногвардейцы расценили бы его отказ как трусость, а может быть, и измену, ведь они знали его всего несколько дней.

…Ночь. На столе слабо мерцает керосиновая лампа. На полу спят вповалку бойцы. Склонив голову набок, спит в кресле Лазо — сон одолел и его.

Утром — наступление.

За ночь выпал глубокий снег. Проваливаясь по самые колени, связной добрался до штаба и доложил Лазо:

— Поезда застряли в пути.

Рассчитывать на помощь уже нечего было. Тогда Лазо решил начать ложное наступление у здания Русско-азиатского банка и привлечь к этому участку внимание противника, а главный удар нанести у дома Географического общества и прорваться к осажденным.

Отряд Селезнева первым открыл огонь. Красногвардейцы, зарывшись в снег, изредка постреливали. Им ответили: сначала застрекотал один неприятельский пулемет, потом второй.

— Вперед! — скомандовал Селезнев и, бросив гранату, свалился в сугроб. Пуля сразила командира, попав ему прямо в сердце. Растерявшиеся дружинники начали беспорядочную стрельбу.

Лазо выжидал, когда на участке Селезнева разгорится бой. Прибежавший связной доложил, что их постигла неудача, но о гибели Селезнева почему-то умолчал. Чтобы спасти положение, Лазо тут же крикнул: «Вперед!» — и связные передали его приказание. Ни ожесточенный огонь юнкеров, ни глубокий снег, мешавший бежать, не могли остановить Лазо. Преодолевая усталость, он перебегал с одного тротуара на другой, подбадривал бойцов, и повсюду слышался его призыв:

— Ни шагу назад! Только вперед!

Осажденные в Белом доме, отодвинув от окон столы, напряженно следили за боем, но принять участие в нем не могли — ни у кого не было патронов.

Неожиданно цепь юнкеров разорвалась. Осажденные, обрадовавшись, бросились через улицу навстречу красногвардейцам, подбирая по дороге брошенные неприятелем винтовки. В это время из-за угла показались казаки. Работникам Центросибири грозила гибель, но их спас Лазо — он бросил гранату в сторону казаков. Граната ударилась о стену каменного дома и разорвалась. Полетели осколки, сразив несколько казаков. Лазо, выбежав вперед, бросил вторую гранату, но не успел отбежать к своим и очутился среди набежавших со всех сторон юнкеров. Его схватили, обезоружили и отвели в штаб.

Вечером из Канска прибыл отряд, потом пришли в город шахтеры из Черемхова. Всех их направили на селезневский участок. Назавтра стало известно, что вторая партия красноярских красногвардейцев, покинув застрявший в снегу поезд, пешком добралась до Иркутска. Вместе с этой партией возвратился Степан Безуглов.

Ночью ревкому сообщили, что юнкера захватили Лазо и ему угрожает смерть. Весть эта дошла до дружин. Повсюду находились желающие пробраться к белым и спасти своего командира.

— Я с закрытыми глазами по городу пройду, — сказал какой-то парень в коротком ватнике, дежуривший в штабе. — Пустили бы меня на ту сторону.

— Пустое говоришь, Аким, — ответил ему другой. — Надо всем отрядом навалиться на беляков.

— Жаль мне его. Хороший человек! — сокрушался Аким. — Поцарапало меня пулей, я чего-то скривился, а Лазо уже спрашивает: «Ранили, браток?» — «Нет», — отвечаю и прячу руку, ведь на ней кровь. А он свое: «Гляди, говорит, если ранили — не стыдись, скажи». Вот заботливый командир!

— Паря, — неожиданно раздался голос незнакомого человека. — Ты по ком убиваешься?

Перед Акимом стоял Безуглов в кубанке.

— Ты как попал к нам?

— Я при Лазо, можно сказать, помощником состою. Вернулся из Красноярска и не могу найти его.

— Разве не знаешь, что юнкера захватили Лазо?

— Лазо, говоришь? — испуганно переспросил казак, но, взяв себя тут же в руки, добавил: — Так я себя не пожалею, а его спасу. Ты дружку говорил, что знаешь город.

— Каждый уголок. Казак задумался.

— Подскажи, где погоны раздобыть, — неожиданно сказал он.

— Зачем?

— А сам не соображаешь?

Аким улыбнулся:

— Понял, казак, ей-богу, понял. В садике убитые юнкера и казаки, похоронить еще не успели, с них и снимем погоны.

Ночью казак и Аким, перескочив через забор, очутились в каком-то саду. Оголенные деревья стояли в белоснежном уборе.

— Это сад директора банка, — шепнул Аким Безуглову, — каждое воскресенье он в купеческом собрании в карты играет.

— Черт с ним! Давай веди!

— Еще через один забор перемахнем, а там школа прапорщиков. Туда юнкера арестованных свозят.

— Значит, туда и подадимся, только ты меня слушай, в разговоры не суйся.

Из школьных окон, занавешенных одеялами, пробивались тоненькие струйки света. У входа стояли часовые и тихо разговаривали.

Безуглов и Аким, затаив дыхание, прислушались.

— Зябко? — спросил один из часовых.

— Вроде потеплело, — ответил другой.

— Когда смена придет?

— Караульный отоспится, вспомнит.

— Неужто нас красные одолеют?

— Они без главного затихли… Тут в подвале, говорят, на допросе не признался.

— Из капитанов, сказывают.

— Какой там капитан?! Самозванец!

— Теперь все самозванцы…

Безуглов толкнул Акима в бок:

— Про Лазо толкуют.

Аким покачал головой.

— Идем! — сказал Степан. — Ты будешь вроде как арестованный. И винтовку свою мне отдай!

Аким послушно отдал.

— Кто идет? — спросил часовой у школы.

— Свои! — ответил Безуглов. — Веду арестованного.

Они подошли к зданию школы.

— Мерзнете, солдатики?

Часовые не ответили.

— Где тут подвал? Приказано этого мазурика посадить.

— Внизу, налево.

— Ну иди, чертова душа! — сердито приказал Безуглов и ударил Акима в плечо. — Там из тебя красную дурь выбьют!

Аким притворно заскулил.

— Не рассуждай, а то двину в зубы.

В полуосвещенном коридоре у дверей сидел на табурете солдат.

— Тут красный командёр сидит? — спросил казак, подойдя к солдату.

— Тут!

— Принимай еще одного командёра! Штабс-капитан приказал, завтра в расход пустим.

Солдат открыл дверь. Аким, волнуясь, переступил порог, а Безуглов, как ни в чем не бывало, повернулся и направился к выходу. Протянув часовым по папироске, попрощался:

— Счастливо оставаться, землячки!

Пройдя шагов двести, Безуглов остановился и прислушался — тишина. Тогда он возвратился. Услышав голоса часовых, он свернул в сторону и, обойдя школу со двора, притаился. Теперь Степан следил за двумя окнами, погруженными в землю и запорошенными снегом. «А вдруг я зря засадил парня? — думал он. — Загубят его юнкера. Вспомнит он меня перед смертью худым словом».

Прошло не то десять, не то пятнадцать томительных минут, но казаку они показались вечностью. И он снова подумал: «Нет, не погибнет парень. Сам взорвусь, а его спасу».

В одном из подвальных окон зажегся тусклый огонек. Вот он разгорелся и тут же погас. Это был условный сигнал. Безуглов успел холодной, почти одеревеневшей от мороза рукой зажать самому себе рот — иначе он крикнул бы от нахлынувшей радости. Достав из кармана две гранаты, он размахнулся и бросил их одну за другой в здание. В ночной тишине раздались два гулких взрыва. Не теряя времени, Степан подскочил к окну, где с минуту назад вспыхнул огонек, и сильным ударом сапога высадил раму.

— Аким! — крикнул он. — Я здесь!

— Тяни! — раздалось из подвала.

Упершись плечом в стену, Безуглов протянул руку и в темноте ухватился за полу шинели.

— Лазо, ты? — спросил Степан.

— Безуглов?

— Я, товарищ Лазо! Бежим!

И все трое скрылись в темноте ночи.

3

Ветер, разрывая тучи, гнал их за Ангару. В синие просветы выглянуло солнце. Свежий снег засверкал искристой чешуей, побелевшие деревья опустили ветви.

В комнате, в которой происходило совещание, снова собрались командиры дружин. Мягко ступая в валенках, просушенных заботливым Безугловым, вошел Лазо. Небритое лицо старило его, но в глазах светились задорные огоньки. Пробежав взглядом по рядам, он спросил:

— Почему не явился Селезнев?

— Убит, — ответил кто-то.

Наступило тягостное молчание.

Лазо склонил голову и произнес:

— Почтим его память вставанием…

Командиры поднялись.

— Прошу сесть! — снова раздался голос Лазо. Передохнув, он продолжал: — Почему нам не удалось выполнить задуманный план?

— Людей-то в Белом доме освободили, — перебил его один из командиров, у которого к заячьей папахе была пришита красная ленточка, — разве это не победа?

— Здесь не митинг, — недовольно сказал Лазо. — Мы собрались для того, чтобы разобраться в причинах неудавшегося разгрома юнкеров. Сумел ли Селезнев привлечь на себя огонь противника? Только в первые минуты. А потом его отряд залег, заняв выжидательную позицию.

— Я ведь сказал, что Селезнева тут же убило, — перебил опять кто-то.

— Ну и что? — возмутился Лазо. — Разве его никто не мог заменить? Я не сомневаюсь, что Селезнев разъяснил задачу всем бойцам. — Лазо остановился, вынул из кармана блокнот, перелистал несколько страничек. — Локтевую связь с Селезневым держал Погосов. Вы здесь, товарищ Погосов?

— Так точно! — ответил с места командир Заангарского отряда.

— Ваши люди до сих пор не умеют делать перебежек. Кто в этом виноват? Вы — и никто больше. Бойцов надо учить каждую свободную минуту. Раз и навсегда поймите, что борьба с белыми не на один день. В Иркутске подавим восстание, а оно вспыхнет в другом городе. Значит, придется ехать на подмогу. Боец революционной армии должен в совершенстве овладеть военным делом. Понятно?

— Так точно! — отозвался Погосов.

Лазо встал и закончил:

— Завтра идем в решительное наступление. Сил у нас теперь немало. Задача остается прежняя. Командиром Селезневского отряда назначаю казака Безуглова.

Степан, сидевший незаметно в углу, подбежал к Лазо.

— Уволь, пожалуйста! Где мне командовать? Уж лучше я лазутчиком буду.

Командиры рассмеялись.

— Я не отменяю приказа, товарищ Безуглов.

— Слушаюсь! — ответил казак.

На этот раз план был выполнен — юнкера сложили оружие и прекратили борьбу.

В кабинет Лазо ввели арестованного в черном полушубке. В руках он бережно держал папаху из серой смушки. Пугливо озираясь, арестованный подошел к столу и уставился пустым взглядом на Лазо.

— Садитесь!

Арестованный послушно сел.

— Ваша фамилия?

— Толстов.

— Чин?

— Полковник.

— Почему вы в гадаловском полушубке, а не в бекеше?

Толстов нервно дернул головой и поднялся. «Откуда этот небритый мужик знает, чей полушубок на мне?» — подумал он.

— Садитесь, полковник, нам придется долго беседовать, устанете стоять.

Толстов снова сел.

— Паспорт на имя адвоката Лабинского при вас?

— Здесь какая-то ошибка, — состроил возмущенную гримасу Толстов, — я назвал себя.

— Зачем приехали в Иркутск?

— По вызову округа.

— Точнее.

— Точнее быть не может.

— Лжете, полковник Толстов! Округ вас не вызывал, вы сами приехали сюда за юнкерами. Гадалов вам немало тысчонок отвалил. И паспорт на имя Лабинского у вас зашит в папахе, а может быть, там важные документы. Это мы узнаем после нашей беседы. Сотников умнее вас оказался, не поехал. Что же вы молчите?

Толстов растерянно смотрел на Лазо, пытаясь догадаться, откуда тот все знает.

— Разрешите вам задать один вопрос? — неожиданно спросил полковник.

— Пожалуйста!

— Кто вы?

— Бывший прапорщик Лазо, ныне комендант города Иркутска.

— Гм!.. — промычал Толстов.

— Ну, вот и познакомились! — усмехнулся Лазо. — А ведь вы, оказывается, даже командовать не умеете. У вас артиллерия была, а действовать ею в уличных боях не смогли. Вы курс артиллерии проходили по Будаевскому? Плохой учебник. А теперь поговорим о полковнике Никитине и командующем округом. Куда они скрылись?

— Не знаю.

— Не хотите говорить?

В приоткрытую дверь просунулась голова Безуглова.

— Дозволь войти, товарищ комендант.

— Входи!

Казак лихо козырнул.

— Здравия желаю, товарищ комендант!

— Здравствуй, Безуглов! — ответил Лазо и протянул ему руку. — Ты что хотел?

— Узнал, где скрылись беляки.

— Молодец! — воскликнул Лазо. — А вот полковник Толстов не знает. Скажи, Степан, где они?

— В аглицком доме, — выпалил казак. — Хотел туда пробраться, не пущают.

— Сами придут к нам на поклон. Спасибо, Степан!

— Слушаюсь, товарищ комендант.

В уютном домике предместья Иркутска — Глазкове разместился штаб коменданта города. У входа часовые.

Лазо в своем кабинете пишет донесение Красноярскому исполнительному комитету:

«Товарищи!

Сергей Лазо».

События в Иркутске пока идут лучше, чем мы ожидали. Мы понемногу отвоевываем одну позицию за другой на пути полного осуществления власти Советов. Угрозу вторичного вооруженного выступления нужно считать окончательно устраненной, так как юнкера спешно сдают все оружие, в том числе и пулеметы, и последние завтра будут вывезены из военного училища. И после всего того, что происходило в Иркутске, меня прямо удивила сегодня растерянность юнкеров и их стремление поскорее уехать, сдавая оружие. Одновременно с этим окружное бюро объявило себя высшей властью; в ближайшие дни предстоит захват правительственных учреждений.

Положение создалось такое, что без помощи извне Иркутск не справится со своими делами. И я думаю, что долг Красноярского Совета оставить несколько работников здесь. Прошу вас разрешить мне остаться пока в Иркутске и прислать мне мандат в окружное бюро. В ближайшие две недели никак не смогу выбраться отсюда. А недели через три постараюсь приехать в Красноярск с докладом. Со вчерашнего дня назначен революционным комитетом и утвержден окружным бюро комендантом города Иркутска. Одновременно с этим должность начальника гарнизона упраздняется и дела последнего переходят к коменданту.

Военная жизнь гарнизона дезорганизована до невероятности. Как только наладится военная жизнь города, постараюсь сложить с себя полномочия коменданта.

Передаю письмо с нашим эшелоном. Должен сказать, что наши товарищи поддержали честь Красноярского Совета. Не только не было ни одного недоразумения, но наряд Красной гвардии и солдат оказывал деятельную поддержку при разоружении юнкеров.

Хочу сказать несколько слов о тех мерах, которые, по-моему, исполнительный комитет должен провести в нашем Красноярском гарнизоне.

Необходимо сразу приняться за ликвидацию офицерства. Я думаю, целесообразнее будет поступить так, как это сделали товарищи канцы. Они выделили нужное число офицеров, а всех остальных уволили в бессрочный отпуск, дав им литера для бесплатного проезда, и произвели расчет по 1 января 1918 года. В отношении расчета у нас, я думаю, последний придется произвести по 15 января или даже по 1 февраля; уезжающих нужно будет снабдить соответствующими бланками и печатью исполнительного комитета (или солд. секции), чтобы им не чинили препятствий в пути. Я думаю, таким путем мы сразу избавимся и от лишних людей и от ненужных расходов.

Не берусь пока ответить на вопрос, как поступать с кадровыми офицерами. Вопрос этот, я думаю, придется разрешить в окружном бюро для всего округа. Далее, я думаю, необходимо у всех офицеров отобрать все огнестрельное оружие казенного образца и взять последнее всецело в распоряжение исполнительного комитета. Так поступили в городе Иркутске со всеми офицерами; нужно только сделать это сразу, чтобы офицерство не успело продать последнего. Вам могут возразить только в том случае, если огнестрельное оружие является собственностью офицера. Но едва ли с этим приходится считаться, тем более что при окончании военного училища или школы с офицера удерживается за револьвер 18 руб. — сумма ничтожная в сравнении с рыночной ценой.

Вам вместе с эшелоном привезут партию револьверов, которые были отобраны за эти дни нами, красноярцами. Необходимо вести самый строгий учет всем револьверам, находящимся при исполнительном комитете, иначе от них ничего не останется; нужно все револьверы сдавать под личную расписку на тех же условиях, на которых дается оружие красногвардейцам, то есть с обязательством вернуть последнее по первому требованию исполнительного комитета.

Несколько слов о разоружении казаков. После той борьбы, которая была в Иркутске, где казаки беспощадно расправились со своими противниками, я вижу только один выход — отнять пулеметы своими силами, хотя бы пришлось прибегнуть и к вооруженному столкновению. То, что я видел в Иркутске, заставляет меня сказать, что только вооруженным давлением на дивизион вы получите пулеметы.

Казакам нужно будет дать ультиматум и не более четырех часов времени на размышление. День посылки ультиматума нужно приурочить к тому времени, когда Ачинский эшелон будет находиться на ст. Красноярск. Одновременно с посылкой ультиматума две гаубицы и одна легкая пушка с надежным прикреплением должны быть установлены на горе в Николаевке. Поскольку в наших руках будет безусловный перевес и в людях, и в оружии (отсюда увезут пулеметы), — я думаю, казаки спасуют. Нужно быстро и энергично повести военные действия, начав с обстрела казаков — сначала шрапнелью, а потом из гаубицы.

При приемке пулеметов необходимо обратить внимание, чтобы последние были сданы в исправности, со всеми принадлежностями и с запасными частями; при пулеметах должны быть запасные затворы (замки).

В полковой гауптвахте находится полковник Толстов, взятый нашими красногвардейцами на переправе через Ангару.

«Как будто все, — подумал Лазо, — ничего не позабыл».

В дверь постучались.

— Войдите!

В комнату вошел член ревкома Гаврилов. Он был невысокого роста, плечист, крепко сложен, русые волосы зачесаны назад, лицо гладко выбрито. Посмотрев на Лазо, он покачал головой:

— Ну и зарос ты, Сергей Георгиевич.

— Отращиваю бороду и усы.

— Не ко времени, — пошутил Гаврилов, — иностранных послов надо сейчас принимать.

— Сами заявились?

— Я, что ли, их привел?! В приемной сидят… С секретарями, переводчиками. Поговори с ними, узнай, чего хотят.

— Тяжелая миссия, товарищ Гаврилов. С кем хочешь поговорю, даже с белым генералом, а для этих господ нужен особый язык.

— Выручай, Сергей Георгиевич. Ты в институте разные науки проходил, военное училище кончал, а я, кроме церковноприходской школы, ничего не видел.

— Ладно, — согласился Лазо, — но только если не так скажу — пусть ревком не осудит. Я ведь не дипломат, а недоучившийся студент и бывший прапорщик.

— Кто же тебя осудит? Подумаешь, иностранные послы!

— Какие они там послы?! — возразил Лазо. — Всего-навсего консулы. А вообще ты прав — надо с ними поговорить. Зови их, товарищ Гаврилов, и сам садись рядом со мной.

Надменно и чопорно в кабинет вошли двенадцать человек. Лазо поднялся и слегка поклонился.

— Садитесь, господа! — предложил Гаврилов и широким жестом показал на стулья.

— Quel porc-épic! — донеслись до Лазо слова, сказанные своему соседу одним из консулов в черном сюртуке и в белом стоячем воротнике.

Лазо чуть заметно усмехнулся и посмотрел на лысого, с нафабренными усами француза лет шестидесяти.

— Господин переводчик, — предложил Гаврилов, — сообщите коменданту города, кто присутствует.

Переводчик бесстрастным голосом стал называть фамилии:

— Консул Соединенного королевства сэр… Консул Французской республики… Консул Соединенных Штатов Америки… Консул Японии… Советник Соединенного королевства господин…

Переводчик долго и нудно перечислял фамилии. При этом каждый, продолжая сидеть, слегка кивал головой при оглашении его фамилии.

Лазо, обведя всех пытливым взглядом, остановился на французском консуле и произнес, грассируя:

— Bonjour, messieurs!

Консул, услышав французскую речь, смущенно опустил глаза.

— Если вы не возражаете, господа, — продолжал Лазо, — то мы будем беседовать по-французски. Я и мой коллега, — Лазо склонил голову перед Гавриловым, — в переводчике не нуждаемся.

Гаврилов досадовал, что не понимает чужого языка, но он с нескрываемым восхищением смотрел на Лазо, который свободно изъяснялся с консулами, и, судя по их лицам, выражавшим то сожаление и настороженность, то видимое удовольствие и благосклонность, безошибочно пришел к выводу, что им придется принять условия ревкома. Внимание консулов было приковано к большим властным глазам Лазо.

— Господин комендант, — скрипучим голосом произнес английский консул на ломаном французском языке, отчего его сосед, француз, скривился, словно выпил горькой настойки, — мы требуем от новой власти письменной гарантии неприкосновенности нашей жизни и нашего имущества.

— Власть наша действительно новая, господин консул, — ответил Лазо, — но народ ее называет советской властью, и я прошу присутствующих в дальнейших переговорах так ее и именовать. — После короткой паузы он продолжал: — Перейду к существу ваших требований. Почему вообще возникли требования? Какие основания у господина консула Соединенного королевства опасаться за свою жизнь и за свое имущество?

— Значит, господин комендант, — заключил консул, — вы нам дадите письменную гарантию?

— Я этого не говорил, — твердо ответил Лазо. — Неприкосновенность гарантируется всем послам и консулам, но дополнительных письменных гарантий, которых вы требуете от революционного комитета, Советское государство и представители на местах не дают, равно как и ваши государства не дают таких особых письменных гарантий нашим послам и консулам.

— Ну что же, господин комендант, мы согласны с такой формулировкой. У нас больше требований нет.

— Зато они есть у нас, — заявил Лазо.

Консулы смущенно переглянулись.

— Ты насчет офицеров не забудь, — шепнул Гаврилов Лазо.

— Представитель революционного комитета требует от вас, господа консулы, не вмешиваться в наши внутренние дела.

— Это вполне законно, — заметил француз.

— Не сомневаюсь, что законно, — сказал Лазо, — но вы нарушаете этот закон. В английском, американском, французском и японском консульствах укрылись главари контрреволюционного мятежа. Полковник Никитин у вас, господин французский консул… Полковник Иванов у вас, господин японский консул. Кто же дал вам право нарушать законы страны, в которой вы находитесь?

Слова Лазо вызвали замешательство. Консулы слушали, не зная, как оправдаться, но и молчать было неудобно. Тогда поднялся японский консул и заговорил на ломаном русском языке:

— Каспадина коменданта, я желает просить помирофание для поркофник Ифаноф.

Лазо строго, но вежливо ответил:

— Сначала я переведу ваши слова на французский язык, чтобы все коллеги их поняли.

Кончив переводить, Лазо встал:

— А теперь я отвечу вам и вашим коллегам. Революционный комитет требует, чтобы в течение двадцати четырех часов все белогвардейские офицеры были выданы представителю коменданта, который явится с соответствующим мандатом за моей подписью. Мандат будет написан на двух языках: русском и французском. Невыполнение нашего требования будет расценено как вмешательство во внутренние дела страны со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Лазо помолчал и добавил: — Других требований у нас пока нет.

Консулы поднялись со своих мест. Гаврилов, не поняв, о чем говорил Лазо, шепнул:

— Может, рано отпускаешь? Насчет полковников надо бы поговорить.

— Договорился, — так же тихо ответил Лазо и вышел из-за стола.

Один за другим подходили консулы, прощаясь с Лазо и Гавриловым. Пожимая руку французу, Лазо не без едкости сказал:

— Comme vous voyez, nous nous sommes passés d’interprète.

— Вы блестяще владеете французским языком, господин комендант, — расшаркиваясь, ответил консул, — прямо как природный парижанин.

Вечером в комендатуру пришел пожилой, высокий, гладко выбритый человек в хорошо сшитой генеральской шинели.

— Проводите меня к коменданту! Я — бывший генерал Таубе.

Лазо тотчас принял его и предложил кресло.

— Чем могу быть полезен?

— Этот вопрос я собирался задать вам, молодой человек. Меня направила сюда Центросибирь на одну из командных должностей. Безоговорочно приму любое ваше предложение, ибо твердо решил служить трудящейся России. Вот мои документы!

— Очень рад, товарищ Таубе. Хочу предложить вам должность начальника штаба гарнизона.

— Осмелюсь спросить, кто начальник гарнизона?

— Я, — застенчиво ответил Лазо.

Таубе встал и, взяв руки по швам, произнес:

— Разрешите приступить к работе?

— Что вы, товарищ Таубе, сначала побеседуем, поужинаем, а потом уж о делах.

До глубокой ночи бывший генерал и бывший прапорщик вели дружескую беседу.

— Осмелюсь спросить, Александр Александрович, что привело вас, бывшего барона, генерал-лейтенанта, к большевикам?

Таубе с искренностью, свойственной людям пожилого возраста, повидавшего на своем веку хорошее и плохое, ответил:

— Предки мои действительно принадлежали к старинному дворянскому роду. Я закончил кадетский корпус, затем Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию генерального штаба. Служил на строевых и штабных должностях в царской армии, участвовал в русско-японской войне. Насмотрелся всего, и многое мне не по душе. В этой войне я перессорился со всеми генералами из штаба фронта и ушел из действующей армии.

— Где же вы были во время февральской революции? — спросил Лазо.

— В Омском военном округе начальником штаба. В апреле в кинотеатре «Гигант» собрались военнослужащие гарнизона. Я выступил и заявил, что твердо решил присягнуть революционной республике. Что было! На меня посыпались жалобы со стороны генералов и полковников Керенскому и военному министру Гучкову… В Петрограде решили изничтожить меня. Тяжело было, со мной не здоровались, третировали. Но вот в марте тысяча девятьсот восемнадцатого года Ленин выдвинул на пост председателя Центросибири Яковлева, а он, зная о моих настроениях, пригласил меня в Иркутск. Безмерно обрадовался. И вот я у вас.

Лазо внимательно выслушал человека, который годился ему в отцы, и по-деловому сказал:

— Все должно быть приведено в боевую готовность. Всякая расхлябанность ведет к дезорганизации, а следовательно, к ослаблению нашей молодой армии.

— Совершенно правильно, Сергей Георгиевич, — соглашался Таубе. — Завтра же введу штабной порядок. Я очень рад, что нам довелось встретиться, и обещаю помочь вам своими знаниями.

Таубе понравился Сергею с первой минуты своей искренностью.

— Вы привезли с собой вещи? — спросил Лазо.

— Целый сундук.

— Зачем он вам?

— Там несколько смен белья и часть моей библиотеки.

— Вот за это хвалю. А для меня найдутся книги?

— Любую берите. Вас тоже, видно, хлебом не корми, только книги подавай.

— Где же сундук?

— У меня в городе свояк, я у него и оставил. Но завтра я перевезу сюда и здесь же поселюсь.

— Я прикажу освободить для вас поблизости квартиру.

— Зачем стеснять жителей? Где сундук — там и я. Где я — там и сундук.

Лазо рассмеялся и протянул Таубе руку. Они расстались друзьями.