– К вечеру разыграется, – заметил Данилов.
– О-го, рвет, – ответил Касицкий, надвигая чуть было не сорвавшуюся в море шапку.
– Экая красота! – проговорил немного погодя Данилов, любуясь небом и морем. – Посмотрите на солнце, как наседают тучи! Точно рядом день и ночь. Там все темное, грозное; а сюда, к городу, – ясное, тихое, спокойное.
Касицкий и Тёма сосредоточенно молчали.
Тёма скользнул глазами по сверкавшему вдали городу, по спокойному, ясному берегу, и сердце его тоскливо сжалось: что-то теперь делают мать, отец, сестры?! Может быть, весело сидят на террасе, пьют чай и не знают, какой удар приготовил он им. Тёма испуганно оглянулся, точно проснулся от какого-то тяжелого сна.
– Что, может, назад пойдем, Карташёв? – спросил спокойно Данилов, наблюдая его.
«Назад?!» – радостно рванулось было сердце Тёмы к матери. А мечты об Америке, а гимназия, экзамены, неизбежный провал…
Тёма отрицательно мотнул головой и угрюмо молча налег на весло.
– Пароход! – крикнул Касицкий.
Из гавани, выпуская клубы черного дыма, показался громадный заграничный пароход.
– Пойдем потихоньку навстречу.
Лодка сделала красивый полукруг и медленно пошла навстречу.
Из гавани, выпуская клубы черного дыма, показался громадный заграничный пароход.
Пароход приближался. Уже можно было разобрать толпу пассажиров на палубе!
«Через несколько минут мы уже будем между ними», – мелькнуло у каждого из друзей.
– Пора!
Все было наготове.
Согласно законам аварий, Касицкий выстрелил два раза из револьвера, а Данилов выбросил специально приготовленный для этого случая белый флаг, навязанный на длинный шест.
Тяжелое чудовище летело совсем близко, высоко задрав свои могучие борта, и гул машины явственно отдался в ушах беглецов, обдав их запахом пара и перегорелого масла.
Лодку закачало во все стороны.
Ура! Их заметили. Целый ворох белых платков замахал им с палубы. Но что ж это? Зачем они не останавливаются?
– Стреляй еще! Маши платком.
Друзья стреляли, махали и кричали как могли.
Увы! Пароход уж был далеко и все больше и больше прибавлял ходу.
Разочарование было полное.
– Они думали, – проговорил огорченно Тёма, – что мы им хорошей дороги желаем.
– Я говорил, что все это ерунда, – сказал Касицкий, бросая в лодку револьвер. – Ну кто, в самом деле, нас возьмет?!. Кто для нас остановится?!
Уныло, хотя и быстро было возвращение обратно. Норд-ост был попутный.
– Надо обдумать… – начал было Данилов.
– Ерунда! Ни в какую Америку я больше не поеду, – сказал Касицкий, когда лодка пристала к берегу. – Все это чушь.
– Ну, вот уж и чушь, – ответил сконфуженно Данилов.
– Да, конечно, чушь, и пора понять это.
Тёма грустно слушал, задумчиво смотря вслед так коварно изменившему пароходу.
– Надо обдумать…
– Как выдержать экзамены, – фыркнул Касицкий и, нахлобучив шапку, пожав наскоро руки друзьям, быстро пошел в город.
– Духом упал. Все еще можно поправить, – грустно докончил Данилов.
– Прощай, – ответил Тёма и, пожав товарищу руку, тоже побрел домой.
Да, не выгорела Америка! С одной стороны, конечно, приятно опять увидеть мать, отца, сестер, братьев, с которыми думал уже никогда, может быть, не встретиться, но, с другой стороны, тяжело и тоскливо вставали экзамены, почти неизбежный провал, все то, с чем, казалось, было уже навсегда покончено.
Да, жаль, – а хороший было придумали выход.
И Тёма от души вздохнул.
Когда после Пасхи в первый раз собрались в класс, все уже перемололось, и Касицкий не удержался, чтобы в веселых красках не передать о неудавшейся затее. Тёма весело помогал ему, а Данилов только снисходительно слушал.
Все смеялись и прозвали Данилова, Касицкого и Тёму «американцами».